— А она? — спросил Харальд. — Красавицы редко скучают без женихов…

— А ей все эти три года Сувор проходу не давал, — сказал боярин, — На него и сейчас еще девки вешаются, а тогда и подавно.

Харальд чуть не ляпнул, что так тому и следует быть, ибо с замечательным воином пребывает милость богов. Хорошо, вовремя спохватился, смолчал.

— То сватов шлет, то сам у колодезя торчит, хоть собак спускай на него, — продолжал Твердислав. — А вот не сладилось дело у раскрасавца. Вернулся я из полона и в ту же осень свадьбу сыграл…

Он замолчал и нахмурился еще больше.

— Я буду рад поклониться твоей почтенной жене, ярл, — на всякий случай сказал Харальд.

— Жена моя водимая из ирия светлого теперь глядит, — проговорил Твердята сурово. И помимо воли подумал, как придет на курган, который своими руками над ее могилой воздвиг, как станет заново прощаться, из Ладоги за князем вслед уходя… — Года не прожил с нею, похоронил, — довершил он свою невеселую повесть. — Сынка, Искру, на память оставила… Семимесячным его родила, не доносила… Волхв сказал — сглазили недобрые люди. Я Сувора на месте чуть не убил, на поле вызвать хотел…

— На хольмганг? — уточнил Харальд. Боярин кивнул.

— Я хотел, чтобы Перун рассудил нас. Князь, Военег старый, развел, биться не дал.

Оба замолчали. Твердислав вспоминал, как рвался из рук побратимов и кричал Сувору: порчей испортил, змей подколодный!.. Тебе не досталась, так вовсе со свету сжил!.. А Сувор рвался навстречу, захлебываясь слезами и горем: дождалась тебя, а ты, пес смердящий, и уберечь не сумел!..

А Харальд думал о матери, умершей, как и жена гардского ярла, родами. Странно, но ярл начал казаться сыну конунга почти родным человеком. И было удивительно, почему это ему сперва так глянулся Сувор, сдружившийся с его воспитателем, Хрольвом.