Попозже, почти под утро, удостоился подарка и Замятня Тужирич, тайный побратим молодого князя Вадима. Слуги подвели ему молоденькую рабыню, ту самую смуглянку танцовщицу, гибкую, как вьюнок. Кто-то, стало быть, заметил его жадный взгляд в самый первый день на пиру. Девушка плакала и упиралась, боясь идти к новому хозяину, но ее крепко держали за локти. Замятня был уже порядочно пьян. Он оторвался от пива и посмотрел на рабыню тем самым взглядом, от которого шарахались кони. Невольница перестала плакать и затихла, только худенькое смуглое личико словно посыпали пеплом.

Замятня тоже знал обычай и отдарил конунга двумя синими стеклянными кубками. Их сработал ладожский мастер Смеян, только-только научившийся варить стекло и окрашивать его яркими красками. Конунг, любуясь, посмотрел кубки на свет, попробовал, хорошо ли звенят, и нашел, что они ничем не хуже фризских, которые привозят купцы. Пир длился, и во всем длинном доме, полном людей, лишь Замятне и Рагнару Лодброку было известно, что приглянувшаяся рабыня стала на самом деле отдарком, а кубки — просто так, чтобы не доставалось пищи злым языкам.

Через несколько ночей ладожское посольство отбыло восвояси, и Харальд, сын Рагнара, внешне суровый и строгий, но с шальными глазами, стоял на носу боевого корабля, подаренного отцом. На груди возле шеи, под теплой кожаной курткой, покоился священный молоточек Тора, что вручила единокровному братцу премудрая Гуннхильд. Харальд ждал, чтобы вещая женщина напоследок сказала ему что-нибудь о судьбе, которая ждет его в Гардарики. Но Гуннхильд лишь поцеловала его и улыбнулась так, что у юного викинга защемило сердце: случится ли еще раз обнять старшую сестру, у которой он рос, словно при матери?..

Он крепился и говорил себе, что сыну Рагнара Лодброка не пристало раскисать перед дальним походом. Отец много беседовал с ним. Харальда ждали в Гардарики датчане, оставшиеся без хевдинга. А может быть, и гардская дева, которая даст ему могущественных родичей в доме конунга Альдейгьюборга. Наверное, она будет красивой и сильной, как Друмба, и он полюбит ее. И как знать, не случится ли ему со временем сесть в доме гардского конунга на почетное место? И услышать, как дружина бьет мечами в щиты, признавая его конунгом новой державы?.. Отец многого ждал от младшего сына, и Харальд был намерен не оплошать. Но потом подумалось, что Дигральди, которого он любил, выживет или издохнет уже без него, а он узнает о судьбе пса хорошо если будущим летом… И заново представилась вся громадность пути, готового лечь под киль корабля, и невозможность — даже если захотеть — вернуться в прежнюю жизнь, привычно вершившуюся еще накануне. И неизвестность, ожидавшая в Гардарики… Хотя что такое пес, когда говорят о державах? Пылинка. Капля воды, взлетевшая из-под весла и готовая вновь смешаться с волнами…

Слепая провидица стояла на пристани, как всегда сопровождаемая верной подругой. Когда корабли отошли от берега и начали поднимать паруса, Гуннхильд вдруг пошатнулась и поднесла руку к груди:

— Как тяжело дышать… Где мой муж? Ты видишь его?

— Он стоит рядом с конунгом, — ответила Друмба. — А что дышать тяжело, так это ненастье собирается. Вон как ласточки низко летают!

Недобрый взгляд коснулся его… — пробормотала Гуннхильд. К ее словам обычно прислушивались, но случилось так, что стоявшие на пристани как раз в это время заметили двух больших воронов: птицы поднялись где-то за крепостью и теперь летели вслед кораблям, громко каркая и неторопливо взмахивая черными крыльями.

— Смотри, конунг! — сказал Хрольв, указывая рукой. — Один сулит твоему младшему Удачу и славу!

Зря он это сказал… Оба ворона неожиданно шарахнулись в воздухе, то ли чем-то напуганные, то ли подхваченные внезапным порывом переменчивого морского ветра… А может, властно коснулась их высшая Воля, внятная сердцам птиц, но не простых смертных людей. Смолкло хриплое карканье, и воронов, ставших похожими на две горелые тряпки, унесло в сторону болотистых пустошей. Незаметная усмешка проползла по лицу длиннобородого старика в войлочной шляпе и синем плаще, стоявшего среди толпы на причале.

Было слышно, как один за другим хлопали, расправляясь на ветру, паруса кораблей.

Пока собирали в обратную дорогу гостей, Хрольву было все недосуг хорошенько испробовать дареного жеребца. Хрольв давно стал конунгу родичем и правой рукой, так что дел вечно было без счета. Кто проследит, чтобы на вендские лодьи погрузили достаточно пива и доброй вяленой рыбы? Хрольв. Кто мимоходом рассудит двоих купцов, поспоривших из-за рабыни, оказавшейся глухонемой? Опять Хрольв. Так и вышло, что он всего лишь проехался на беленьком по двору и не дал себя сбросить, когда тот для знакомства начал бить задом, подскакивая на всех четырех ногах. Хрольву понравился сильный и своенравный жеребец, и показалось, что тот, в свою очередь, если не полюбил нового хозяина, то по крайней мере счел достойным противником. Ярлу хотелось еще побаловаться с конем и понять, на что тот в действительности способен, но все не было времени.

На другое утро после проводов посольства Хрольв проснулся с рассветом. Накануне за ужином он несколько раз опрокидывал рог, а потом Гуннхильд долго не давала ему уснуть, без конца говорила о «злом взгляде», будто бы устремленном на него неизвестно откуда. Ярл уважал предвидения жены, но иногда она вела себя странно. Вот и вчера толком не смогла ничего ему объяснить, только плакала, словно двадцать зим назад, когда боялась вот-вот его потерять… С чего бы? Хрольв все пытался ее убедить, что охота на вепря, где он в самом деле едва не лишился ноги, давно миновала. Под утро он, кажется, преуспел, и Гуннхильд уснула. А он, повертевшись в постели, оделся и вышел наружу. У дверей потрепал по ушам бедного Дигральди, распластанного на овчине. Верный пес только вздохнул и лизнул ему руку, моля простить за бессилие, за то, что не может последовать за ним, как всегда.

Во дворе ярл велел зевающему спросонья рабу седлать белого жеребца. Атласный красавец скалился и прижимал уши, а потом чуть не вышиб Хрольва из седла, взвившись на дыбы и без предупреждения прыгнув вперед. Ярлу это понравилось. Он расхохотался и вытянул жеребца гремучей плеткой, подаренной вместе со сбруей. Плетеный ремень мог пробить шкуру насквозь; Хрольв сдержал руку, лишь показал жеребцу — мол, дешевле будет послушаться. Зверь завизжал, для порядка вспорол воздух копытами — и полетел через двор в распахнутые ворота. Ярл сидел цепко. Он знал, что норовистый еще признает его, еще будет встречать ласковым ржанием и лезть носом в ладонь, отыскивая сухарик.

Жеребец притомился и зарысил далеко от крепости, на пустынном берегу, где уже чавкала под копытами болотистая низина.

— Умница, — сказал ярл и похлопал ладонью по белой взмыленной шее. — Ну, отдохни.

Он и сам взопрел от бешеной скачки. Вчерашний хмель начисто повыдуло ветром, зато нога, помятая на охоте и совсем было окрепшая, заново разболелась от напряжения. Хрольв решил не давать ей поблажки. Слез с седла, ослабил подпругу, набросил на спину коню толстый шерстяной плащ. И повел белого домой в поводу. Набегавшийся жеребец растерял непокорство — шел смирно и время от времени тыкался носом в плечо, словно благодаря за заботу.

В южной стороне неба, озаренные утренним солнцем, клубились, постепенно наползая, тяжелые тучи. Казалось, из-за небоската вздымалась чудовищная волна, готовая разметать рыхлую сушу и смыть, как лучину, непрочные человеческие города. Хрольв прислушался и различил отдаленное ворчание грома. Он даже подумал, не сесть ли снова в седло, чтобы успеть домой до ненастья, но прикинул расстояние и пошел дальше пешком. Больная нога медленно обретала подвижность: бедро словно проросло деревом, колено не хотело сгибаться.

У ярла было острое зрение, отточенное годами плаваний на корабле. Однако человека, ожидавшего его у кромки прибоя, Хрольв заметил лишь шагов с десяти. Тот ни дать ни взять вырос из-под песка, словно неупокоенный дух злодея, по обычаю похороненного между сушей и морем, дабы не осквернялась ни одна из стихий. Он был бедно одет и вдобавок ко всему изуродован: левую половину лица прятала кожаная повязка, растянутая от челюсти до волос. Хрольв не остановился.

— Славься, ярл, — поздоровался незнакомец. — Немалый путь я преодолел, чтобы повидаться с тобой…

Он был вендом и по выговору, и по одежде. Вендов ярл не любил.

— Большая честь для меня разговаривать с подобным тебе, — сказал он с презрением. — Поди прочь, ощипанный сокол, пока я тебе не выдернул последние перья!

Далеко, в крепости, Гуннхильд со стоном повернулась во сне и протянула руку, ощупывая пустое ложе рядом с собой…

Грозен был Хрольв Гудмундссон: разумные люди давно поняли, что поистине не стоило навлекать на себя его гнев. Венд, однако, не унимался:

— Я не ссориться с тобой пришел, ярл. Ты хранишь меч, который…

Договорить Хрольв ему не дал. Случись ему повздорить со знатным воином, ровней ему по достоинству, они назначили бы место и день и сошлись на хольмганге — со щитоносцами и свидетелями, как велит древний закон. Но с оборванцем рабского рода ярл не может поссориться. На таких либо не обращают внимания, либо убивают на месте. Венд стоял как раз на тропе, мешая пройти. Второй раз советовать ему убраться с дороги Хрольв не стал. И поединка не предложил, потому что в поединке сходятся равные. Он просто выдернул из ножен меч и тем же движением, с шагом вперед, полоснул неумойку поперек тела, как раз на уровне сердца.Это не был его коронный удар, потому что не красит воина внезапное нападение, да и такие вот наглецы не всякий день путаются под ногами, напрашиваясь на погибель… Ярл, однако, был уверен в своей руке и заранее знал, что одним взмахом дело и кончится — вытереть меч да уйти, — и больше заботился, не слишком ли сильно рванет в сторону испугавшийся конь…

Произошло чудо.

У венда в самом деле легла по груди кровавая полоса, но он не упал. Он, оказывается, в зародыше угадал намерение ярла и отлетел прочь, уберегаясь от смерти. Он, конечно, был ранен, и половина лица, видимая из-под тряпки, побелела от боли, но правая рука уже тянулась за спину, в складки плаща. Рассеченное тело отказывалось слушаться быстро, и ярл, пожалуй, успел бы вторым ударом зарубить его — помешал конь. Захрапел, рванулся, встал на дыбы, натягивая ремень и немного не доставая хозяина вскинутыми копытами… Хрольв выругался и разжал ладонь, державшую повод. Он уже понял, что с вендом не справиться мимоходом. А жеребца и потом не поздно будет поймать…

Пророчица Гуннхильд закричала во сне и вскинулась на ложе, убирая с лица прилипшие волосы.

— Где Хрольв ярл?.. — чужим хриплым голосом спросила она вбежавшую Друмбу.

— Нового коня ушел погонять, — недоуменно ответила девушка.

— Кто с ним там? Он взял с собой воинов?..

Друмба засмеялась:

— Какие враги могут напасть на него в двух шагах от Роскильде?..

Дигральди, лежавший на мягкой овчине, с трудом поднял голову и жалобно заскулил, пытаясь привстать.

Еще мгновение, и в руке вендского оборванца вспыхнул на утреннем солнце клинок ничуть не хуже того, что носил сам ярл.

— Стало быть, я зря назвал тебя рабом! — усмехнулся Хрольв. — Ты — вероломный лазутчик, пришедший разнюхивать о наших делах с Хререком конунгом!

Венд ответил сквозь зубы:

— Ты хранишь меч, не принадлежащий ни тебе, ни твоему племени. У него золотая рукоять и в ней синий сапфир. Где он?

— Какое тебе дело до меча, который я взял в бою? — скривил губы Хрольв. У венда расплывалась по одежде широкая кровавая полоса, он зажимал вспоротую куртку левой рукой, но правая, державшая меч, не дрожала:

— Ответь, у тебя ли он, и останешься жив.

Хрольв плюнул наземь:

— Многие мне грозили, да немногие видели, чтобы я испугался. Пока я только вижу, что ты ловок трусливо увертываться от ударов!

То, что было дальше, хорошо видели береговые чайки да еще раб-пастушонок, гнавший козье стадо домой от надвигавшейся бури, Пастушонку было пятнадцать зим от роду, у него уже пробились усы, но во дворе он, как равный, играл с детьми втрое младше себя. Хозяин не давал ему работы, для которой требовалась смекалка. Управляется с пятью козами — и добро. Не гнать же его совсем со двора. Такой не заведет своего дела и не выкупится на свободу. У парня не было даже имени, приличного человеку с будущим. Он ходил в неопрятных лохмотьях, не снимая их даже на ночь, и звали его попросту Фьоснир, что значило скотник.

Раб стоял на пригорке и, раскрыв рот, завороженно следил, как убегал, теряя с крупа нарядный плащ, белый конь, как болтались и били его по бокам блестящие серебряные стремена. Но вот жеребец скрылся в кустах, оставив на них свалившийся плащ. Тогда пастушонок вспомнил о людях на берегу и повернулся в ту сторону. С его подбородка свисала нитка слюны. Он видел, как ярл и пришелец несколько раз скрестили мечи, но каждый защищался столь же искусно, сколь и нападал. Фьоснир ничего в этом не понимал, он видел только, что достать один другого они не смогли. Слабоумный пастух наблюдал за смертельной схваткой с тем же тупым любопытством, с каким, бывало, следил за червями в навозе.

Венду приходилось плохо, он терял кровь и слабел. Но сдаваться не собирался.

— Скажи мне, где меч, и уйдешь отсюда живым! — повторил он с прежним упрямством.

— Ты глупец, как и все твое племя, — ответил ярл. И рванулся вперед, чтобы прикончить врага.

Одноглазый встретил косой удар невиданным приемом: вывернул руку, заставив меч Хрольва со звоном скользнуть сверху вниз по гладкой стали клинка. Летящий меч почти не встретил сопротивления, Хрольв едва не потерял равновесие, слишком далеко подавшись вперед, и успел удивиться — где венд? — ибо того уже не было там, где ему следовало находиться. Ярл заметил только взвившийся плащ, мелькнувший, словно крыло: венд пропустил его мимо себя, а сам через голову бросился наземь, уходя ему за спину. Если бы у Хрольва не болела нога, он успел бы повернуться за ним. Но он не успел. Меч одноглазого перевернулся в руке и сзади рубанул его по колену.

Сначала ярл не почувствовал боли. Только услышал отвратительный хруст и понял, что сейчас упадет, ибо опираться ему сделалось не на что. Потом он упал. Упал тяжело и неудобно, придавив весом тела правую руку с мечом. Он попытался высвободить ее или найти левой ножны с ножом, но на запястье, точно капкан, сомкнулась ладонь одноглазого. Хрольву показалось, что такой силы в человеке он еще не встречал. Или это он сам ослабел и больше не мог как следует сопротивляться?.. Так или иначе, но вырваться он был уже не способен. Он увидел над собой лицо победителя, серое, одного цвета с повязкой, почти не скрывавшей уродства.

— Ты умираешь, — сказал ему венд. Хрольв понял, что это правда. Он захотел посмотреть на свою левую ногу, но не сумел. Он лежал на боку, пригвожденный к склону песчаного взгорка. Он попробовал хотя бы пошевелиться, чтобы проверить, совсем отрублена у него нога или еще держится, но из рассеченного колена хлынула такая волна боли, что лицо венда и близко клубившиеся облака стремительно завертелись и начали удаляться.

Венд привел его в чувство, безжалостно встряхнув:

— Скажи мне то, что я хочу знать!

Ярл посмотрел в его единственный глаз, горевший сапфировым огнем, и, как ему показалось, кое-что понял. Он сделал попытку засмеяться. Получился хриплый клекот.

В свободной руке венда появился длинный боевой нож. Хрольв почувствовал, как ему вспарывают одежду, и холодное лезвие прикоснулось к оголенному животу.

— Ты был храбрым воином и погибаешь, сражаясь, — сказал пришелец. — Но я до сих пор не слышал, чтобы ваш Один брал в свою дружину лишившихся мужества. Над тобой посмеются на небесах, Хрольв Гудмундссон.

Лезвие начало рассекать кожу, подбираясь к тому, что ревностно бережет любой мужчина, даже крепкий на боль и не боящийся ран. Хрольв подумал о том, что его ответ, пожалуй, уязвит венда больней, чем молчание. Он даже удивился, как такая простая мысль не посетила его раньше. Он сказал:

— Ты, наверное, говоришь о мече, который я взял у Тормода Кудрявая Борода, фэрейского херсира. В его рукояти, мне кажется, вставлен твой второй глаз!

Венд молча ждал.

— Ты его не получишь, — сказал Хрольв с торжеством. — Что это за меч и зачем он тебе, я не знаю, но ты его не получишь. Я подарил его гардскому ярлу, спасшему мне жизнь, и он увез его с собой в Альдейгьюборг. Знать бы, что меня так скоро убьет бродяга вроде тебя, лучше бы и не спасал!..

Фьоснир, глазевший с холма, видел, как незнакомец оставил Хрольва и поднялся на ноги. Он шатался и прижимал обе руки к груди. Ярл лежал неподвижно, раскинувшись на залитом кровью песке. Чужой человек неуверенно огляделся, а потом пошел прямо в воду. Здесь было илистое мелководье и в сотне шагов от берега начинались острова, большей частью топкие и болотистые. Впадавшие речки отгоняли прочь соленую воду фиорда, и на островках росли кусты и деревья, а вокруг колебались шуршащие тростники. Шквалистый предгрозовой ветер пригибал их к холодной серой воде. Венд дважды падал, и пастушонок подбирал слюни, праздно гадая, поднимется ли. Потом начался дождь. Фьоснир натянул на голову колпак рогожного плаща, вспомнил о козах и повернулся к ветру спиной. И увидел всадников, бешено мчавшихся по берегу со стороны крепости.

Когда Торгейр хевдинг, Друмба и шестеро воинов подскакали к месту поединка, Хрольв уже не открывал глаз, но еще дышал. Дождь умывал ставшее спокойным лицо, вывалянная в земле и распоротая одежда казалась кучей тряпья. Подрубленная нога была перетянута жгутом повыше колена. Она почти не кровоточила, однако крови вокруг было разлито столько, что людям сразу подумалось: с такими ранами не живут. Оставалось надеяться — не вся она истекла из жил ярла, сколько-то подарил морскому песку тот, с кем ему выпало драться. На заголенном животе ярла была еще одна рана — длинная царапина от пупка до бедра. Воины быстро соорудили носилки, бережно уложили на них Хрольва Гудмундссона и, закутав теплым плащом, понесли в крепость. Друмба же огляделась, заметила Фьоснира, по-прежнему торчавшего на горушке, вскочила в седло и поскакала к нему.

Дурачок испугался всадницы и побежал от нее так, словно в чем-то был виноват. Друмба подхлестнула коня, мигом настигла удиравшего пастушонка и пинком сбила с ног. Когда она схватила его и встряхнула за плечи, он заверещал, как раненый заяц.

— Не ори! — приказала она. И хотя ее голос был ровным, Фьоснир испугался еще больше и замолчал. Друмба выпустила его. — Ты был здесь все время. Кто ранил Хрольва ярла?

В это самое время рыжебородый Тор пронесся над ними на своей колеснице, и грохот окованных колес раскатился по земле оглушительным эхом. Скотник боялся грозы. Однажды ему случилось ударить козу, и теперь он всякий раз ждал, что Хозяин Козлов вот-вот обрушит на него свой божественный гнев. Он рухнул наземь и съежился, прикрывая руками голову и невнятно стеная.

— А ну встань, слюнтяй! — рявкнула Друмба. — Встань и рассказывай, что здесь произошло, иначе, во имя молота Мьйолльнира, я из твоей шкуры ремень вырежу и тебя на нем удавлю!..

— Это Один убил его!.. — завизжал Фьоснир. — Одноглазый Один сошел с неба и зарубил нашего ярла!..

Вскоре Друмба догнала воинов, бережно несших носилки. Она пинками гнала перед собой скотника, который без конца оглядывался и повторял, что ему надо загнать коз. Торгейр хевдинг посмотрел на девушку и хотел спросить ее, не удалось ли чего разузнать, но осекся, увидев, какими мертвыми стали у нее глаза.

Молнии то и дело сверкали над ними, дождь лил сплошными потоками, словно желая смыть населенную сушу. Мокрая завеса ненастья никому не позволила рассмотреть, как от одного заросшего зеленью островка отчалила маленькая остроносая лодка. Развернув серый парус, она побежала в сторону моря. Человек в лодочке дрожал от боли и холода и с трудом держал клонившуюся голову, но упорно вел свое суденышко прямо на север.

Немного попозже ветер набрал грозную штормовую мощь и раскачал неглубокие воды фиорда, вздымая их бешеными волнами. Люди в крепости, уже знавшие, что «Один» был всего-навсего чужеплеменником, и притом раненым, послушали грохот прибоя и сообща решили, что ему не спастись.

— Острова защищены от шторма, — сказал Рагнар конунг. — Если этот человек прячется там, мы его скоро разыщем, и я сам врежу ему орла. А если он попытается бежать, буря прикончит его.

Гуннхильд сидела подле мужа, гладя его волосы, влажные от дождя, и неподвижное, осунувшееся лицо. Она родилась слепой и никогда не видела своего Хрольва. Только знала от людей, — что он красив и что волосы у него светлые, почти не успевшие поседеть. Она, впрочем, плохо представляла себе, что значит «светлые» и «седые». Она легко заглядывала в души людей и провидела судьбы. А такие вот пустяки, ведомые даже ничтожному Фьосниру, были ей недоступны. Время от времени Гуннхильд подносила кончики пальцев к ноздрям Хрольва, проверяя, дышит ли он. Что-то в ней уже знало, выживет ли любимый, но она запретила себе обращаться к этому знанию. Ей было страшно. Старшие дочери всхлипывали у нее за спиной.

— Если не врет мальчишка-козопас и верно то, что вы разобрали по следам на песке, получается, что Хрольв встретил противника сильнее себя, — заметил Рагнар Лодброк. — Как ни мало верилось мне, что такое возможно… Хрольв, правда, еще хромал, но если тот человек одолел его уже получив рану, он воистину великий воитель…

— А он и есть великий воитель, — сказала Друмба. Голос у девушки был такой же безжизненный, как и глаза. — Я видела его меч и то, как он им владеет. Он зовется Страхиней. Это потому, что у него лицо изуродовано. Он венд из прибрежного племени. Он расспрашивал про Хрольва ярла и называл его славным вождем, которому немногие откажутся послужить.

— Так ты знала, что здесь прячется вендский соглядатай, и не сказала о нем? — спросил конунг.

— Вот, значит, ради кого ты чесала волосы и надевала вышитую повязку!.. — понял Торгейр. — А мы-то думали, ты не только с нами так холодна! Что у него есть такого, у этого уродливого венда, чего нет у любого из нас? У него не хватило храбрости даже на то, чтобы разыскать людей и поведать обо всем, что случилось, как это пристало мужчине!

— Придержи язык, Торгейр Волчий Коготь, — по-прежнему негромко посоветовала Друмба. — Мне-то жить незачем, но, клянусь Поясом Силы, твоей невесте не слишком понравится то, что я над тобой сотворю, если ты не уймешься!

— Тогда и я дам клятву, и пускай Аса-Тор услышит ее, — сказал Торгейр и плеснул пива в очаг, призывая огонь быть ему свидетелем. — Если ярл останется жить, я вызову тебя, Друмба, на поединок и отрублю тебе голову. А если ярл умрет, я за него отомщу. Или сам погибну!

Дождь бушевал над земляной крышей длинного дома, порывистый ветер загонял обратно вовнутрь дым очагов. От небоската до небоската то и дело прокатывались удары страшного грома: уж верно, Бог Грозы принял Торгейров обет и освятил его ударами своего молота.

Хрольв Гудмундссон по прозвищу Пять Ножей прожил еще два дня, а потом умер. Гуннхильд и многие другие были бы рады отдать ему кровь из собственных жил, но не могли этого сделать. Он так и не открыл глаз и не заговорил.

Гуннхильд не плакала и была ласкова с Друмбой.

— Я поеду на его погребальном корабле, — просто сказала она девушке, когда для ярла уже готовили балфор. — Я знаю, твоя рука сильна и тверда. Ты поможешь мне уйти туда, где он меня ждет?

Друмба улыбнулась в первый раз за несколько дней.

— А ты разрешишь мне последовать за тобой, вещая Гуннхильд? Быть может, ярл позволит мне кормить собак и подносить ему пиво, когда мы доберемся до Вальхаллы…

— Позволит, — ответила Гуннхильд. — Непременно позволит.

Телу ярла пришлось сначала довольствоваться временной могилой, вырытой в холодной земле. Но вот все приготовления были закончены: боевой корабль Хрольва, его любимец, темно-синий с черным носом «Орел», стоял на катках, вытащенный на берег. Сам Хрольв покоился в шатре, растянутом под мачтой, трюм был полон припасов, а на носовой палубе лежали молчаливые спутники, удостоенные чести сопровождать хозяина в надзвездном пути: белый жеребец, подаренный боярином Сувором, лошадка песчаной масти, на которой обычно ездила Гуннхильд, и верный Дигральди, умерший на день позже, чем ярл.

Гуннхильд провела пальцами по бортовым доскам, которые она так хорошо знала:

— Скоро я попаду туда, где к слепым возвращается зрение… Думается, мне уже и теперь многое готово открыться. Скажи, Друмба, не сохранилось ли у тебя чего-нибудь, принадлежавшего венду?

Друмба, в свой последний день наконец одевшаяся по-женски, без колебаний протянула ей подобранный на месте схватки клочок замши, негнущийся и жесткий от высохшей крови.

— Это хороший след, — одобрила Гуннхильд. — Гораздо лучше, чем подаренное украшение…

Она положила находку на ладонь и стала внешне бесцельно водить над ней пальцами, и на лице у нее медленно проступила мечтательная полуулыбка, которая возникала всякий раз, когда духу пророчицы случалось заглядывать далеко за пределы, отпущенные обычному смертному человеку.

Ликом ужасный Парус поставил. Держит он путь На солнца восход. Волны бросают Легкую лодку. Ветер попутный Вестнику смерти. Вслед кораблям он Мчится, как ворон. Брат ищет брата, Око — глазницу… — пробормотала она наконец.

Друмба усмехнулась углом рта:

— Жив, значит…

Было непонятно, радуется она или сожалеет о том, что венд уцелел.

— Дурачок утверждал, он чего-то добивался от Хрольва, — задумчиво проговорил Рагнар конунг. — Знать бы, о чем они говорили… Не видишь ли ты этого, дочь?

Гуннхильд покачала головой. Не зря думают люди, будто готовому к смерти внятно много такого, что спрятано от других, но даже провидцам не все бывает доступно. Гуннхильд так и сказала:

— Его душа покрыта щитом, сквозь который мне не проникнуть.

Лодброк сложил на груди руки:

— Хрольв был единственным, кто говорил с тем человеком гарда-конунга, Замятней, прежде нашей встречи в лесу…

Рагнар Кожаные Штаны рассуждал сам с собой, но судьбе было угодно, чтобы ветерок подхватил два имени — Хрольв и Замятня — и отнес их прямо в уши Торгейру Волчий Коготь, стоявшему немного поодаль. И Волчий Коготь сразу задумался, каким образом они могли быть связаны и не случилось ли так, что Хрольва убили из-за чего-то, связанного с Замятней. Притом что убийца, как только что открылось, держал путь в Гардарики…

Гуннхильд попрощалась с дочерьми еще дома, когда покидала его, чтобы уже не вернуться назад. Теперь ее обнял отец.

— Берегись англов, конунг, — сказала она. Рагнар поцеловал ее и ответил:

— Вы с Хрольвом приберегите мне в Вальхалле местечко.

Когда Гуннхильд и Друмба поднялись на корабль, хирдманны и сам конунг налегли плечами на смоленые бока лодьи, сталкивая ее в воду фиорда. Дубовые катки глубоко промяли песок, и «Орел» тяжело закачался, готовый к последнему плаванию. Несколько воинов подняли парус, закрепили руль и спрыгнули в воду, возвращаясь на берег. Полосатое полотнище наполнилось ветром, корабль двинулся и пошел, набирая ход, под безоблачным небом, по ярко-синим волнам. Он бежал так, что кто угодно мог бы поклясться — сам Хрольв стоял у руля, по обыкновению искусно и смело направляя его бег. «Орел» быстро удалялся от берега, но люди видели, как Гуннхильд и Друмба вместе вошли в шатер, а потом Друмба вышла наружу уже одна, и в руке у нее неярко чадил факел. Девушка торжествующе взмахнула им над головой и бросила факел в сухой хворост, разложенный повсюду на палубе. С ревом взвился дымный огонь, но его рев не мог заглушить боевой песни, которую, стоя в кольце пламени, во весь голос пела на палубе Друмба.

Потом черный дым повалил гуще, и многие рассмотрели крылатых коней, уносивших троих всадников в солнечную синеву.

Фьоснира, слабоумного скотника, много раз заставляли рассказывать о последнем бое Хрольва ярла. Сначала он боялся и пытался отмалчиваться, но это прошло. Его не только не ругали из-за разбежавшихся коз, наоборот — стали сытно кормить, угощали пивом и даже подарили крашеную одежду. Медленный разум Фьоснира не сразу сопоставил такую перемену с рассказом о гибели ярла, но постепенно рассказ стал делаться все более связным и интересным. Скоро, сам того не осознавая, Фьоснир врал уже напропалую и клялся, что все было именно так, как он говорит.

Однажды, в самом конце лета, случилось так, что скотник поздно ночью возвращался из Роскильде домой, к своему хозяину, жившему за болотом. Он был немного пьян, но не настолько, чтобы спутать дорогу. Он хорошо знал дорогу, а темноты не боялся, поскольку никто никогда не говорил ему, что впотьмах может быть страшно.

Услышав издали звук рога, Фьоснир по обыкновению пустил слюни и стал смотреть, что происходит. Ярко светила луна, и скоро он заметил три тени, скользившие над мокрым песком. Сначала пастушонок узнал белого жеребца, а чуть позже и Хрольва ярла, размеренно приподнимавшегося на рыси. Дигральди, вывалив из пасти язык, мчался у копыт жеребца. Гуннхильд на своей рыжеватой лошадке проворно скакала рядом с мужем и что-то показывала ему впереди, вытянув руку. Чуть позади них на вороном коне ехала Друмба. Она трубила в рог и держала в руке копье, и широкий плащ развевался, как крылья, у нее за плечами.

Фьоснир сперва хотел почтительно поздороваться и даже оглянулся в поисках коз, которым полагалось быть где-нибудь здесь. Коз не было. Он снова позволил им разбежаться, и знатные всадники непременно должны были его наказать. Фьосниру стало страшно. Так страшно, что он повернулся и побежал. Он бежал, бессвязно крича и не разбирая дороги, прямо по колышущемуся торфянику. Пока тот не расступился у него под ногами.