К моему удивлению, в нашей курилке, являвшейся местом постоянного обитания женской половины Агентства, на этот раз обитал лишь одинокий Гвичия. Он потягивал «винстон» и в задумчивости смешно шевелил губами.

— О, Шах, привет! — Лицо Зурабика расплылось в радостной улыбке (ну хоть один человек в конторе искренне рад меня видеть). — Ты чего такой мрачный? У шефа был?

— У него. «Великий и ужасный» сегодня был особенно велик и ужасен, а я, как назло, оставил дома свои зеленые очки.

— Да, он про тебя вчера целый день спрашивал. Даже на Оксанку зачем-то наехал. Она потом ко всем приставала — где Шаховский, кто его последний раз видел. А кстати, где тебя носило?

— Да так… Решал одну маленькую личную проблему.

В глазах у Зураба вспыхнули огоньки неподдельного интереса:

— А как ее зовут?

— Кого? — не сразу врубился я.

— Ну твою новую личную проблему, с которой ты зависал целый день…

Я вспомнил как вчера на Загородном продолбался с этой чертовой запаской, а потом дома нажрался как последняя свинья, и вчерашняя злоба снова обрушилась на меня, окатив с ног до головы.

— Ладно, Шах, колись. — Когда разговор заходит о женщинах, отвязаться от Зураба не так-то просто. — Между прочим, Светки вчера тоже не было на работе. Мой аналитический склад ума позволяет предположить…

— Какой-какой склад? Аналитический?… Зурабик, да из тебя такой же аналитик, как… ну я не знаю… как, например, из Спозаранника растлитель.

— Чур меня, — испуганно пробормотал Гвичия и даже попытался изобразить некое подобие крестного знамения, — не поминай имя Глебово всуе.

— Ого! С каких это пор бесстрашный горец стал пасовать перед переселенцем из молдавских долин?

— Понимаешь, сейчас в конторе половина народа свалила в отпуск.

Работать некому. Ну мне Глеб и предложил, есть, мол, интересная важная тема. Короче, я согласился. А теперь он меня каждый день к себе вызывает, выпытывает, сколько сделано, чего и как. Я уже от него просто прячусь, на днях вон даже в женский туалет заскочил. Так он все равно меня там подкараулил.

— А что за тема-то?

— Да тут недавно на Фонтанке опять Чижика-Пыжика украли. Так, Глеб дал мне проверить версию о том, что злоумышленники сдали его в скупку цветных металлов. Я думал, этих пунктов двадцать, ну тридцать, а там их — двести шестнадцать.

— И сколько ты уже отработал?

Гвичия потупился и скромно произнес:

— Тридцать четыре. Они же все раскиданы по городу.

Глядя на его полные неподдельной тоски глаза, я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

— Слушай, да плюнь ты на это дело. Где твой список?… Поставь здесь галочки и скажи Глебу: так, мол, и так, за день обошел сорок пунктов, похищенного не обнаружил, поиск продолжаю. И чеши себе домой. Этого Чижика на моей памяти уже третий раз воруют. Никакого цветного металла там и в помине нет — обыкновенный чугун, ему цена десять рублей в базарный день.

— Нет. Я так не могу. А если Глеб узнает?

— Да как он узнает? Он что, повторно пойдет все эти скупки обходить?

— Это же Спозаранник, — обреченно вздохнул Зураб. — Он обязательно как-нибудь да узнает.

— Ну смотри… Дело твое.

Сигарета была выкурена до самого фильтра, и это означало, что пора приниматься за работу. Однако тащиться в ментовку не было ни малейшего желания — у меня вообще довольно сложные отношения с представителями этой, такой же древней, как проституция и журналистика, профессии. Я развернул бумажку с координатами, врученную мне Обнорским. Так, а вот это уже интересно. Оказывается, квартира депутата находится в непосредственной близости от печально известного мне «плакучего» заведения. Следовательно, эта «земля» должна быть в подведомственности того же отдела милиции. Ну что ж, если по депутатскому делу ничего не нарисуется (а скорее всего, так оно и будет), то хоть попробую выяснить, кто там у них в окрестностях с колесами балует.

Блин, только бы мне их найти.

Убью. Честное слово, убью.

Примерно через час я уже стучался в железную дверь служебного кабинета, на котором был прикручена табличка следующего содержания: «Зам. по опер. раб. Филиппов В., зам. по лич. Синюшников А. Е.». Интересно, означало ли это, что к товарищу Филиппову можно обращаться по-простецки, по имени, а к товарищу Синюшникову исключительно по имени-отчеству?

Кемаривший за столом у окна худощавый лысоватый мужик в милицейской форме с погонами майора с трудом приподнял голову, оценивающе посмотрел на меня и снова бессильно рухнул на стол. Одного взгляда на его изможденное бледное лицо было достаточно, чтобы понять — человека колбасит. Похоже, что это и был тот самый Синюшников А. Е. И если так, то своей фамилии он, безусловно, соответствовал.

Зато сидящий напротив, невысокого роста, плотно сбитый мужичок в штатском, был весьма бодр и энергичен. После того, как я утвердительно кивнул на его вопрос: «Журналюга? Из „Пули“?», он приветливо махнул мне рукой: давай, мол, заходи.

— Ну, будем знакомы. Филиппов. Владимир Николаевич.

— Шаховский. Виктор… Виктор Михайлович.

— А я тебя вчера ждал. Андрей мне сказал, что ты вчера должен был объявиться. Чего-то не срослось?

— Да, возникли там, кой-какие накладки, — вынужден был ответил я.

Блин, вот далось им всем мое вчера!

— Ну ладно. Это я к тому, что сегодня для тебя времени у меня поменьше будет, так что давай сразу к делу.

— О-ё-ё-ё-о… — подал голос из своего угла майор Синюшников. Похоже, ему стало совсем плохо.

Филиппов с какой-то совершенно отеческой жалостью посмотрел на коллегу и, немного поколебавшись, сказал:

— Сашка! Чем так мучиться, давай сгоняй-ка в магазин.

При слове «магазин» Синюшников было встрепенулся, однако тут же угас и безнадежно выдавил:

— А деньги?

— Черт с тобой. Возьми в сейфе, там еще немного «девятки» осталось.

И давай чеши. Мы тут как раз пока с Виктором покалякаем.

— Не вопрос, Николаич. Понял.

— Ухожу. Майор весьма резво, чего от него трудно было ожидать, добрался до сейфа и чуть ли не с головой погрузился в его недра. Вынырнув оттуда с зажатой в руке стошкой и, видимо, все еще не веря своему счастью, переспросил:

— Ну так я пошел?…

— Да давай, иди уже. И пожрать чего-нибудь не забудь…

— Обижаешь… — донеслось уже из-за закрытой двери.

— Обидишь его, как же… — пробурчал Филиппов, обращаясь ко мне. — Ты извини, Виктор… Просто довели, понимаешь, мужика до белого каления. Ему тут на днях на совещании в РУВД таких навставляли за некомплект, что он уже второй день кривой ходит. Теперь вот неполным служебным грозят, если в течение месяца народу не наберем. А где его взять-то, народ? За такие деньги сюда даже дебилы уже не идут, поинтереснее да поспокойнее места находят. А с июля как льготы поснимают, так у нас и последние разбегутся… Ты, кстати, как? Не из наших?

— В каком смысле?

— Ну в смысле — не из ментовки?

Я слышал, у вас там в «Пуле» чуть ли не половина сотрудников — бывшие силовики.

— Да нет, я немного из другой отрасли, — признался я и, похоже, малость огорчил Николаевича. — Бизнесом немного занимался. В общем, из народного хозяйства.

— Среди бизнесменов иногда тоже нормальные ребята попадаются, — утешил меня Филиппов. — Но редко. В основном, сволочи они все, конечно…

Я решил не вступать в диспут о том, где именно наблюдается наибольший процент сволочей, хотя на этот счет мнение у меня было совершенное противоположное.

— Я, собственно, Владимир Николаевич, к вам с небольшим вопросом.

У нас в газете сейчас материал готовится — по квартирным кражам. А тут на днях на вашей «земле» как раз квартиру депутата Бореева обнесли.

— Откуда знаешь? — удивился Филиппов. — Вроде же нигде не проходило? И своим я строго-настрого запретил языками трепать. А хотя, чего я спрашиваю? У вас же там, у Обнорского, дело с информацией не в пример нашему поставлено. Небось и осведомителей своих держите?…

— Волка ноги кормят, — скромно ответил я, поскольку рассказ о визите Бореева в Агентство в мои планы, разумеется, не входил. — А насчет осведомителей, это вы уж чересчур у нас же все-таки не детективное бюро.

— Ну-ну… Понимаю: что в ментовке, что на гражданке, но сдавать источника — это самое последнее дело. Или все-таки скажешь по дружбе, кто тебе информацию по Борееву слил? Из моих кто-нибудь?

Я многозначительно улыбнулся и пожал плечами, что должно было означать, мол, думайте сами, решайте сами.

— Ладно, поскучнел Филиппов, — все равно, если кто из наших, то узнаю. А касаемо Бореева, то ведь, сам понимаешь, никаких претензий к нам быть не может. Заяву писать он отказался. Никто его к этому насильно не принуждал, да и не стали бы мы этого делать. Он же, блин, крутой. Видел его квартирку? Нет? Сходи как-нибудь, интервьюшечку возьми.

Посмотришь, как живут народные избранники. Охренеешь. Потому как они у нас не от слова «избирать», в смысле голосовать, а от слова «избранные», особенные. Вот ведь какая пидерсия получается — слово одно, а смысла у него два…

"Да вы, Владимир Николаевич, философ, вам бы новеллы писать…

А Обнорский-то был прав, любит майор почесать языком", — подумал я и постарался снова подтолкнуть постоянно сбивающегося на полемику Филиппова, к главной теме нашего разговора:

— Мне бы понять — не было ли у вас на территории в последнее время похожих краж? Может, почерк схожий, либо еще каких-нибудь крутых обносили? Или все-таки к нему случайно влезли?

— Знаешь, Витя, не похоже, что случайно. Вошли грамотно, можно сказать, профессионально. Особо не рылись, как будто знали, где брать.

И что брать. Я так думаю, они у него что-то серьезное увели. Потому как, ребята говорили, жена его все причитала: давай, мол, пиши заявление, сережки мои любимые золотые украли, те что ты мне на свадьбу дарил, колечко с бриллиантиком мамино…

А он ее утешал, ничего, говорит, новые куплю. А сам бледнющий, нервничает, дергается, и все на сейф свой поглядывает. А сейф-то вскрыт был аккуратненько, со знанием дела… Такая вот ситуевина. Да, а что касается похожих краж, то был тут у нас такой случай — тебе как журналисту, интересно, думаю, будет. Короче, залезают два наркомана через форточку на первом этаже к одной бабе…

Все, что в рассказе Филиппова было связано с Бореевым, мне уже было известно и до этого. А после двух историй майора о кражах, совершенных группой местных наркоманов, я понял, что от визита больше никакого толку не будет. К середине же четвертой истории, в которой, помнится, был замешан вор-домушник, оказавшийся лидером профсоюзной организации Вторчермета, мне стало уже откровенно скучно. Филиппов загружал меня своими бравыми милицейскими байками, а я чувствовал, как меня постепенно убаюкивает. Из этого состояния меня вывел сам Филиппов:

— Ты, Виктор, записывай, а то ведь забудешь потом, а для вашей «Явки с повинной», может, когда и пригодится.

Я у вас всегда на последней странице юмор про ментов читаю.

— Не волнуйтесь, Владимир Николаевич, у меня в кармане диктофон, — соврал я. — Так что все будет в порядке.

— Лихо, — ободрительно крякнул Филиппов. — Казенный небось? А у нас от начальства снега зимой не допросишься. Тут у нас недавно был такой случай…

Я испугался, что сейчас он загрузит меня очередной порцией своих бесконечных баек, и весьма бестактно прервал его:

— Владимир Николаевич. У меня тут еще такой вопросик. Сугубо личного плана.

— Давай, выкладывай. Чем сможем — поможем.

— Тут с моим приятелем одна скверная история приключилась. — (Ну не мог же я ему признаться в собственном кретинизме.) — У него недавно на Загородном какие-то уроды колесо прокололи. Ну и пока он его менял, из машины сумку увели. Словом, по стандартной схеме.

— Что ж ты с такими лохами дружбу водишь? — (Интересно, что я должен был ему на это ответить.) — Тема-то древняя, жеваная-пережеванная. Ты же сам постоянно на криминальных статьях сидишь. Неужели не мог человека просветить?

Не дождавшись от меня ответа, Филиппов продолжил:

— Так где, говоришь, бомбанули?…

А, знаю такую кафешку, захаживали туда как-то с Сашкой, — он кивнул на соседний стол. — Кстати, — Николаевич посмотрел на часы, — чегой-то он задерживается… Но вообще-то, Витя, эта земля уже вокзальной считается.

Там из линейного отдела ребята приглядывают.

Филиппов подвинул к себе телефон, набрал номер и попросил позвать Евтушенко. Показав мне большой палец, мол, все в порядке, на месте, уже через несколько секунд он напрочь забыл обо мне, полностью погрузившись в процесс общения со старым приятелем-закадыкой:

— Здорово, старый черт!… Кто-кто — конь в пальто!… Ну, значит, богатым буду… Как сам?…

Обмен воспоминаниями продолжался минут пять. Лишь после того, как я, не выдержав, демонстративно откашлялся, Филиппов вспомнил, зачем он собственно позвонил.

— Слушай, у меня тут у приятеля одна проблемка возникла. Обидели его… Что?… Обидели его, говорю, причем на вашей земле… Возле «Плакучей ивы». Барсетчики опустили… Я ему то же самое и сказал… Ладно, чего уж теперь. Так кто там у вас такими вещами балуется?… Черные?… Подожди, я запишу… Разберемся, говорю. Все. Счастливо… Обязательно посидим, вот двадцатого получка будет… Ага. Все! Отбой.

Филиппов положил трубку и вытер рукавом вспотевший лоб.

— Значится, Витя, дела следующие. Про барсетчиков этих Евтушенко в курсе. Это в основном черные орудуют. Там сейчас у них на вокзале плотно прописались, — он посмотрел в свой листочек, — какие-то зугдидские. Через "д". Держат практически все вокзальные ларьки, шашлык-машлык, шавермы и так далее. Иногда герычем приторговывают. Ну и приворовывают. Евтушенко считает, что и по барсеткам в машинах они работают. Самое интересное, что чурки на это дело в помощь местных пацанов подписывают — те как раз проколы-то и делают. Ну а уж когда лохи колеса менять начинают, тут уж в дело, как говорится, вступают профессионалы. У них там такие умельцы есть, что им «дипломат» или барсетку незаметно увести, как два пальца… Но Евтушенко залупаться с черными не советует, все равно ничего не добьешься, да еще и лицо начистить могут. Круговая порука, мать их, все друг за дружку держатся. Разве что через этих самых пацанов попробовать, но там тоже такие оторвыши попадаются не приведи Господь.

У нас в отделе недавно один такой малец, лет десять ему было, не больше, участкового ножом в ногу пырнул, когда тот его в пикет хотел отвести.

Я вспомнил вдруг, что в тот злополучный день возле моей «Нивы» тоже крутился какой-то пацаненок. Помнится, ведь еще хотел понаблюдать за ним, но тогда как раз принесли кофе…

— Владимир Николаевич, вы еще его вроде спрашивали о том, где они обычно собираются. Но я не понял кто — черные или пацаны?

— Про пацанов я спрашивал. Евтушенко говорит, что они обычно возле «Пятого колеса» тусуются, есть такой гадюшник на задворках, там шавермой и пивом торгуют.

В этот момент в кабинет ввалился уже подзабытый майор Синюшников А. Е. Сейчас он уже выглядел не в пример лучше. Закрыв дверь на два поворота ключа, он выгрузил на свой стол 0,75 «Синопской», три зеленых огурца и небольшой кружок колбасы.

— А хлеба купить, конечно, не догадался, — сказал Филиппов, осмотрев все это великолепие.

— Николаич, так денег уже не хватило, — аргументировал свой выбор Синюшников.

— Так взял бы лучше два огурца и хлеб. На хрена три-то покупал?

— Как же? А для господина журналиста. Извините, не расслышал вашего имени-отчества, — обратился он ко мне.

Виктор Михайлович. Только я, к сожалению, вынужден буду отказаться. Мне еще работать сегодня.

— Да ладно, Вить. Нам с Александром Евгеньевичем, между прочим, сегодня тоже еще работать, — веско сказал Филиппов. — Но по чуть-чуть, за содружество, так сказать родов войск, и вообще для профилактики, выпить можно.

— И нужно, — подтвердил Синюшников, доставая из сейфа три неопрятного вида стакана.

Пить водку в самый разгар рабочего дня, да еще по такой жаре, да еще и с ментами — для меня это было нечто из ряда вон выходящее. Но пока я придумывал предлог, чтобы деликатно соскочить (уже подумывал, а не признаться ли мне, что я бывший рэкетир), черту под нашими прениями подвел Филиппов:

— И не вздумай даже отлынивать.

Ты ко мне пришел за помощью, за информацией. Я тебе помог. Информацию ты получил. Так где же твоя человеческая благодарность? Что ж тебя два заслуженных ветерана, опера, два майора, наконец, теперь должны как красну девку уламывать? Дают — бери, бьют — беги. Не поверю, что Обнорский у себя в конторе таких людей держит, которые даже сто граммов выпить не в состоянии…

«При чем тут Обнорский?» — успел подумать я, до того как Синюшников протянул мне стакан и огурец. Ладно, хрен с ними. Все равно ведь не отвяжутся. И… понеслось…

Я вышел из отдела где-то в начале седьмого. Хоть убей — не помню, почему сидели так долго, о чем говорили и как появились вторые 0,75.

Помню лишь, что из отдела я отправился на Витебский, горя желанием набить морду всем зугдидским, которые встретятся на моем пути. Поскольку на следующий день на моем теле никаких следов от побоев не оказалось, наши пути, видимо, в тот день все же не пересеклись. Потом, помнится, я какое-то время торчал у «Пятого колеса». Следил за беспризорниками, пытаясь узнать в них своего.

Пытался даже поймать парочку, но они оказались гораздо проворнее меня и убежали.

Каким-то образом я все-таки добрался до дома и даже сумел самостоятельно раздеться. Об обещании отзвониться Спозараннику я, естественно, забыл. Зато перед тем как окончательно отрубиться, оказывается, успел записать на подвернувшейся газете внезапно пришедшую в мою пьяную голову абсолютно трезвую мысль. Я узнал об этом только утром, после того как газета совершенно случайно попалась мне на глаза.

С трудом разбирая собственные каракули, я прочитал:

Водка, жара и менты — это абсолютно несовместимые вещи.

На следующий день я сумел дотащиться до Агентства только к полудню. Нажираться два дня подряд — это явный перебор. К тому же мой организм, по-видимому, совершенно отвык от подобных нагрузок: и он, и я чувствовали себя отвратительно.

До конторы я снова добирался общественным транспортом, поскольку вести машину в подобном состоянии было бы полным безумием. К тому же наш горячо любимый президент, похоже, обосновался в родном городе надолго (а к чему это может привести, мне уже довелось испытать на собственной шкуре). Последнюю стометровку по Зодчего Росси я преодолевал мучительно долго, мысленно представляя себе процесс неизбежного объяснения с Глебом. Да и Скрипка наверняка попытается продолжить парить мне мозги по поводу утраченного пейджера.

Первым еще на лестнице мне попался охранник Григорий. Раскрасневшийся и потный, он смолил свой извечный «Беломор» и, увидев меня, радостно заулыбался.

— Ну вот, хоть еще один мужик подтянулся, — сказал он, протягивая мне руку. — Слушай, Витя, меня наши бабы уже задолбали.

— Чего там у нас опять стряслось?

— Да они с этим переездом окончательно свихнулись-. Марине Борисовне не нравится, как у них в кабинете расставили мебель. Ей, видите ли, не так уютно, как было раньше.

И Горностаева туда же: шкаф хорошо бы сюда, стол развернуть, сейф передвинуть. Я уже замудохался с этой мебелью. Главное, сами еще не знают, куда чего поставить. Ты, мол, Гриша, двигай, а там посмотрим.

А мне, между прочим, еще и за дверью следить надо, — обиженно закончил он. — Потом сам же Обнорский на меня и наедет, если опять какой-нибудь шизик проскочит.

— Гриша, вы там скоро, — откуда-то сверху раздался голос Агеевой. — Мы тут с Валюшей, кажется, придумали наиболее оптимальный вариант.

Вслед за голосом объявилась и сама Марина Борисовна.

— Ой, Виктор, и вы тоже здесь.

Как хорошо. А то мы Гришу уже совсем загоняли. — Гриша натужно выдохнул и, загасив хабарик, просительно взглянул на меня:

— Вить, поможешь, а?

— Ну пошли. Миллионера из меня не вышло, придется переквалифицироваться в грузчики.

В конце концов, рассудил я, шкафы двигать — это вам не со Спозаранником общаться. Дурное дело — не хитрое.

В архивно-аналитическом отделе Завгородняя что-то эмоционально рассказывала Горностаевой. Валентина поздоровалась со мной довольно приветливо, а вот Светка, наоборот, поморщилась и удостоила меня едва заметным кивком головы. После того, как она узнала про наши отношения с Татьяной, некогда бурный роман, апогеем которого стала поездка к Красному озеру, был похоронен окончательно и бесповоротно. Попыток реанимировать его я уже не предпринимал. Хотя от созерцания Светки получал удовольствие по-прежнему. Потому как, безусловно, было что созерцать.

Между тем Агеева стала раздавать нам ценные указания:

— Мальчики! Гриша, Витя! Вот этот шкаф с книгами нужно поставить к стене, а стеллажи перенести поближе к центру комнаты. Только аккуратнее, ради Бога, постарайтесь не царапать пол, он и так выглядит ужасно. А я пока подумаю, куда лучше повесить Обнорского — здесь он совершенно не смотрится.

Марина Борисовна сняла со стены портрет живого классика и принялась тщательно вытирать запылившийся застекольный образ, тихонько напевая при этом Бог весть кем сочиненную песню:

Парней так много холостых

В РУБОПе на Чайковского.

Вот только все они менты,

А я люблю Обнорского…

Мы же покорно занялись физкультурой. Пользуясь отсутствием начальства, Завгородняя с Горностаевой курили у открытого окна, и Светка продолжала возмущаться:

— …Нет, ну ты представляешь, Валька, какой гад! Расписал мне по телефону: тяжкие телесные, смертельный исход, эксклюзив. Я, как дура, ночью ловлю тачку (заметь, на свои кровные), тащусь на эту чертову Разъезжую. И что в результате? Трое черных избили четвертого такого же. Подкараулили его у подъезда и просто банально избили. Правда, хорошо так избили, неслабо. Но не убили же! А этот гад, Хижняк, старший опер из РУВД, меня там во дворе поджидает. Еще и улыбается.

Мол, Светочка, как вы сегодня очаровательно выглядите (а я, блин, чуть ли не в комбинации приехала, даже глаза накрасить не успела). Зараза такая! Извините, говорит, Светочка, оперативный дежурный малость напутал. Оказывается, наряд соседи вызвали, когда драка закончилась. Смотрят в окна — избитый на земле валяется, они и подумали, что убили. А как менты приехали, так этот жмурик и очнулся. Мало того: от госпитализации отказался и заявление в милицию писать никакого не стал. Уперся рогом, ни в какую! Оклемался слегка и домой поперся, раны зализывать.

— Ты его сама-то видела? — поинтересовалось Валентина.

— Кого? Потерпевшего, что ли?

— Ну да. Мужик-то хоть симпатичный? Тебе же вроде кавказцы всегда нравились?

«Ого», — отметил я. Что-то мне Светка раньше не рассказывала о подобных своих пристрастиях.

— Да куда там — страшнее ядерной войны. Наш Гвичия по сравнению с ним — бог Аполлон! — (Эх, жаль, Зураб не слышит, подобное сравнение из уст нашей Светочки, думаю, он бы был польщен.) — Представь себе: маленький (ниже меня росточком), лапы волосатые, носяра горбатая, да к тому же еще и куда-то набок сдвинутая. Похоже, что не первый раз уже по морде получает. Да, и еще, представь себе — знаешь, как его зовут? Казбек! Ничего себе имечко, правда?

Девчонки так заразительно захохотали, что даже хмурый, окончательно задолбавшийся Гриша тоже сотворил некое подобие улыбки.

И тогда, под аккомпанемент девичьего смеха, дверь в комнату неожиданно резко распахнулась и на пороге появился… призрак. Не внезапно вернувшегося раньше намеченного срока Обнорского, не жаждущего моего комиссарского тела Спозаранника, и даже не учуявшего табачный дым в неположенном месте Скрипки.

Это был призрак Татьяны!

За те несколько месяцев, что мы не виделись, она успела измениться.

Что— то новое, незнакомое, иное появилось в ее взгляде, лице, даже в самой фигуре, походке. Налет столичного лоска? Блестки осыпавшего ее звездного дождя? Не знаю, может быть. Это была Татьяна -и в то же время не она.

Черное короткое бархатное платье ей безумно шло. Тот, кто его пошил, безусловно, знал свое дело. Разве что чуть-чуть, самую малость переборщил с его открытостью — по крайней мере, раньше она старалась одеваться гораздо скромней. А теперь все окружающие при желании могли увидеть ее маленькую тайну, в которую еще недавно в этом мире были посвящены всего лишь несколько человек, включая, естественно и меня — родинку на дне ложбинки меж ее не очень больших, но таких потрясающе красивых грудей…

Все эти мысли пронеслись у меня в голове за какие-то доли секунды: хлесткая и, надо признать, весьма тяжелая пощечина вернула меня с небес на землю, заставив окончательно поверить в то, что передо мной стоял не призрак, а действительно сама Татьяна.

— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — такими были первые слова, произнесенные когда-то любимой мною женщиной.

И в этот же момент раздался звон разбитого стекла. Для звука разбившихся сердец это было бы слишком уж громко и не правдоподобно. Все оказалось гораздо проще — это Агеева от неожиданности выпустила из рук портрет шефа. Боковым зрением я увидел, как на нас с Татьяной вытаращились совершенно обалдевшие Завгородняя с Горностаевой, а испуганный Григорий инстинктивно шарахнулся в сторону, укрывшись за стеллажом.

— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — упорно повторила Татьяна, пытаясь испепелить меня своими, от ярости ставшими еще больше, глазищами.

Как ни странно, но первой среди нас от шока оправилась опять-таки Агеева.

— Девочки, пойдемте, — пролепетала она и чуть ли не силой вытащила за дверь Светку с Валентиной.

Следом за ними прошмыгнул Гриша.

Дверь закрылась, и мы с Таней остались одни.

— Танюша, что случилось?

— Не смей называть меня Танюшей, мерзавец. И не надо делать такие невинные глаза. У тебя это плохо получается.

— Да ты можешь наконец сказать, что произошло?

— Ах, мы все еще продолжаем играть в невинность. Маленький невинный ягненочек Витя — как трогательно. Хорошо, я скажу тебе, что произошло. — Татьяна нервно рванула с плеча свою сумочку и дрожащими пальцами начала теребить заклинившую «молнию». — Я принесла тебе твои деньги, иуда!

Я почувствовал, что сейчас может произойти нечто ужасное, а я буду не в силах этому помешать, поскольку совершенно не врубаюсь в происходящее. Между тем Татьяне удалось открыть сумочку, из которой

она достала пачку долларов.

— Сколько ты запросил? Тысячу?

Ну что ж, это не так уж много. Но ведь ты у нас всегда был скромным мальчиком, да, Витя? Или ты все-таки предварительно заглянул в «Плейбой»? Неужели они пожадничали?

Странно — я ведь теперь хоть и маленькая, но все-таки звезда…

— Танюша… Все-все, извини Таня!… Ты можешь мне все-таки спокойно объяснить…

— Объясняю, Витя, — перебила она меня. — Я принесла деньги, вот они, — и я с трудом увернулся от долларовой пачки, которая довольно метко была запущена ею в мое лицо. — Забирай. С доставкой на дом. А теперь… теперь верни мне мои фотографии.

Из всего этого я смог пока понять лишь одно — речь, похоже, шла о тех самых «поляроидных» снимках.

— Таня! Понимаешь… У меня сейчас нет этих фотографий. У меня их украли. Буквально два дня назад.

А может, три…

Секунду назад я сохранил свою лицо от прямого попадания в него пачки с валютой, но уже сейчас очередная увесистая пощечина без труда нашла свою цель.

— Не ври мне, Шах. Не ври. Я же вижу тебя насквозь. Ведь ты же умный, умный и хитрый. Но этот номер… Этот номер знали всего несколько человек. В том числе, и ты, Витя. Мерзавец!… Теперь я понимаю, что ты просто испугался. Вы оба испугались…

— О ком ты? — Похоже, в эту историю замешан еще и кто-то третий.

— Я говорю о твоем партнере, Витя. Кто он? Суда по акценту, кавказец? Грузин? Господи, я только сейчас догадалась! Ведь это был твой дружок? Это был твой Гвичия? И за сколько же он согласился поучаствовать в этом паскудстве? Десять? Двадцать? Сорок процентов?… Хотя нет, сорок ты бы, наверное, пожалел…

— Таня, успокойся. У тебя истерика. При чем здесь Зураб? Что ты несешь? — Ненавижу, я просто ненавижу ощущать себя идиотом.

Между тем Татьяна, казалось, меня уже не слышала:

— Ну конечно же. Я все поняла.

Вы просто оба испугались. Вы испугались, что я все расскажу Рустаму, — и тогда…

— Извини, а Рустам — он кто?

— Рустам — это мой муж. И не ври, что ты этого не знал. О, если бы я только рассказала все Рустаму. Его охрана разорвала бы вас на сотни маленьких кусочков… Но я пожалела тебя, Витя. Пожалела. Хотя такое ничтожество, как ты, не заслуживает даже самой унизительной жалости…

Короче, деньги ты получил. А сейчас — верни мне фотографии.

— Прости, Танюша. Но у меня действительно нет твоих фотографий, — устало произнес я.

— Какая же ты мразь, Шах! — Из ее глаз хлынули слезы. Она резко повернулась и почти бегом бросилась к двери. — Чтоб ты подавился этим деньгами! — такими были ее последние слова.

Татьяна распахнула дверь, которая открылась почему-то не сразу, явно наткнувшись на какое-то препятствие извне. Короткий узнаваемый женский вскрик свидетельствовал о том, что этим препятствием была Агеева, которая, вероятно, подслушивала наш разговор за дверью. (Что ж, Марина Борисовна всегда славилась своей тягой ко всему скандальному и необъяснимому. За что, похоже, и поплатилась.) Потом железная дверь с грохотом закрылась…

Некоторое время я оставался в комнате один, после чего в отдел ворвался чрезмерно возбужденный господин Скрипка.

— Шах! Что здесь происходит?

В умывальнике Агеевой прикладывают ко лбу холодный компресс, у вас здесь бьют стекла, хлопают дверьми, — завхоз огляделся по сторонам, — валяются доллары. Вы что здесь, окончательно с ума посходили? Ну что вы молчите? Да, — неожиданно вспомнил он, — между прочим, я еще вчера вечером ждал от тебя объяснительной об обстоятельствах утери пейджера…