В трубке раздался смешок. Вот человек, вроде тоже вчера пил, а еще в состоянии смеяться!

— Мне-то от нее как раз ничего и не надо!

Дальнейший разговор больше походил на монолог: Димка рассказывал о том, что происходило вчера вечером (тут я хоть что-то помнил) и сегодня ночью (полный мрак!), а я лишь хватался за голову и произносил: «Ой, ё…» Выяснилось, что вчера, находясь под воздействием изрядной доли алкоголя, я имел неосторожность пожаловаться Димке на свою незавидную долю стажера. Мол, никто ничего серьезного мне не доверяют, только мелочевку всякую, а очень хотелось бы. Ну, в общем, обычный пьяный треп. Тогда-то Димка и ляпнул про бабку-гадалку, или провидицу, к которой его мать ходит в последнее время, и вот тут я завелся. Сказал, что сделаю классный материал для «Явки с повинной», как эти бабки-лжегадалки людей облапошивают, ну и так далее. Вот Димка для меня телефончик и раздобыл.

— Ты извини, Леха, но у матери только телефон ее записан, без адреса.

— Да мне и телефона за глаза хватит. Я ребят знакомых попрошу, они адрес пробьют. Спасибо, конечно, вот только не знаю, что мне теперь делать.

— Ты о девочке?

— И о ней тоже.

Димка снова рассмеялся.

Я прикрыл рукой трубку и шепотом спросил:

— А я с ней не того?… Ну, ты понял.

— Вряд ли — ты даже не шевелился, когда мы тебя притащили. — Его уверенный голос не оставлял поводов для сомнений.

— И то ладно. — Я облегченно вздохнул. В самом деле, ну зачем мне потом всякие ненужные проблемы, если я ни хрена ни о чем не помню? А так уже гораздо спокойнее.

— Ну все, Димка, давай, мне на работу собираться пора.

Я положил трубку и посмотрел на девушку, которая так и стояла посреди кухни, только уже с чайником в руке.

Так себе, ничего особенного, только что рыжая. А я вечно на рыжих клюю, особенно в нетрезвом виде.

Я не знал, о чем с ней говорить, но девушка начала разговор сама:

— А ты правда в «Золотой пуле» работаешь?

Если бы она затеяла этот разговор где-нибудь в другом месте и в другое время, то я, пожалуй, распустил бы хвост. Начал бы заливать о том, что сам Обнорский каждое утро заходит в мои кабинет, делает мне кофе по-турецки и так далее, но сейчас хорохориться не хотелось. Хотя вчера, возможно, все происходило именно по этому сценарию. Поэтому я осторожно сказал:

— Да в «Пуле», но я там всего месяц, пока на стажировке. Так что если я тебе вчера что-то другое говорил, извини.

— Нет, ты так и сказал, — и, увидев у меня в глазах искреннее недоверие, для пущей убедительности кивнула. — Правда!

Все это было очень странно и совсем на меня не похоже. Надо бы к психиатру сходить, провериться.

На самом деле с Юлей все оказалось гораздо проще, чем я думал. Никаких проблем от нее в это утро я так и не дождался. То ли она вошла в мое положение (не знаю, правда, способны ли женщины на такое), то ли представляла очень редкий и потому занесенный в Красную книгу тип женщин, не задающих глупые вопросы, но никакого напряга в разговоре с ней я не почувствовал. Скорее, даже наоборот.

Я посадил ее в такси, рассчитался с водилой, а сам поплелся в сторону метро, старательно отворачиваясь от ларьков, в витринах которых в изобилии стояли разнообразнейшие слабоалкогольные напитки. Везет Максу Кононову: он утром похмелится, днем пивка дернет и ходит целый день как огурчик, а меня с похмелья от всего воротит, я даже на пиво смотреть не могу. У одного из ларьков все же пришлось остановиться и купить бутылочку «Спрайта» и пачку «Дирола». Его я покупаю исключительно из-за рекламы, там где мужика в автобусе кондукторша будит. Три подушечки с «лесными ягодами» сразу отправились в рот. Теперь в метро и до «Гостинки», в Агентство.

В метро, как всегда, было не протолкнуться. Народ толкался, куда-то спешил. Наверное, на работу. Как говорит моя трехлетняя племянница, денежку зарабатывать. Я стоял, прижатый намертво к двери с надписью «не прислоняться», увлеченно разглядывал ножки сидящей неподалеку девушки и думал.

Думал настолько напряженно, насколько позволяло мое состояние. Что там Димка про бабулю говорил? Говорил, что ничего толком о ней не знает: лишь то, что она не всех у себя принимает, а только знакомых или по протекции.

Я так понимаю, что она коллекционирует дамочек побогаче, вкручивает им что-нибудь про неизбежность судьбы, проклятие звезд и так далее. Потом берет с них денежки и отправляет гулять до следующего свидания со всемогущими демонами потусторонних миров. А может, параллельных. Но это не принципиально. Как же это надо вкручивать, чтобы не самые глупые люди верили во всякий вздор да еще платили за это?

Нет, я вовсе не собирался проверять действенность данного способа облегчения чужих кошельков с целью наживы.

Наглости бы не хватило. Но донести рассказ о технологии обмана до обывателя мне представлялось вполне реальным.

Только действовать надо быстро и по возможности аккуратно, сказал я себе.

Детали предстоящего расследования еще предстояло обдумать и довести до ума.

А пока я, не моргая, продолжал смотреть на едва прикрытые юбкой ноги. Девушка, их счастливая, надеюсь, обладательница, покосилась на меня, словно прочла мысли, и резким движением одернула юбку. Это движение абсолютно ничего не изменило — юбка длиннее не стала, но мне дали понять, что даже думать об этих ногах мне нет никакого резона.

Нет так нет, и я без особого сожаления перевел взгляд на другие ноги, благо в вагоне их было предостаточно. А вечерком надо все же позвонить Юле, пообщаться.

Когда я добрался до Агентства, часы рее показывали одиннадцать ноль пять.

Поздновато. В это время имеют обыкновение появляться заместители Обнорского, поэтому к репортерскому отделу пришлось пробираться, настороженно озираясь по сторонам. Меньше всего мне хотелось напороться на Скрипку, самого главного в «Пуле» по хозяйственной части. Мало того, что он, по словам абсолютного большинства ребят, постоянно зажимал деньги на корреспондентские нужды, так еще и спускал сверху разного рода инструкции, прикрываясь при этом честным именем самого Обнорского. Не знаю, конечно, правда это или нет, но мне кажется, что он возненавидел меня с момента моего появления в «Золотой пуле».

Дело было так: я вышел (ну, может, выбежал) из репортерской комнаты и натолкнулся на Скрипку. Скрипка даже не упал — так, немного покачнулся. Казалось бы, в чем трагедия? Но всего один только его взгляд объяснил мне, несмышленышу, как это нехорошо — бегать по Агентству, а тем более сбивать с ног людей, а тем более самых главных по хозяйственной части, а тем более таким молодым и неопытным, как я.

Все это мне удалось прочитать в его глазах еще до того, как он начал рассказывать историю про человека, который был так неуклюж, что даже дома умудрялся натыкаться на косяки дверей. Чем закончилась история я уже не помню, по-моему, этому самому неуклюжему человеку набили морду.

И теперь я стараюсь сворачивать в ближайшую дверь, как только появляется хотя бы минимальная опасность столкнуться в коридоре с этим маньяком по хозяйственной части. Когда он смотрит на меня своим испытывающим взглядом, я готов признаться, что это не Горностаева, а я курил в неположенном месте (тот факт, что я не курю, никакого значения не имеет), что это я, а не Макс Кононов оставил пивную бутылку под столом. Я даже готов сознаться в убийстве Кеннеди, но, боюсь, Скрипка мне не поверит, а расскажет жуткую историю о своем знакомом, который очень любил обманывать порядочных людей и поэтому плохо кончил.

Сегодня подобного испытания я бы точно не вынес. Наверное, только поэтому мне и повезло.

Ребята все уже были на местах и висели на телефонах. Горностаева внаглую дымила сигаретой и стряхивала пепел на подоконник (Обнорский еще не приехал, а Скрипку она с некоторых пор в расчет не брала). Я уже в который раз пожалел, что у Обнорского в замах нет ни одной женщины — может, тогда и мне удалось бы на Скрипку управу найти! Завгородняя опять пришла в юбке, не вписывающейся ни в одну из инструкций главного по хозяйственной части, что само по себе не могло не радовать.

Соболин самозабвенно отстукивал на клавиатуре какую-то заметку, наверное, об изнасилованных за ночь женщинах — такие информации он отписывал с огромным удовольствием. Даже Гвичия зашел, но он-то явно не по делу, а рассказать очередной анекдот и оценить сомнительную длину Светкиной юбки.

Я подошел к дивану и с наслаждением плюхнулся на него. Даже глаза закрыл от удовольствия. Сидел бы и сидел вот так целый день! Но из состояния нирваны пришлось выходить: на меня кто-то смотрел. Причем не просто смотрел, а нагло пялился. Я открыл глаза, хотя ужасно не хотелось этого делать.

Оказалось, что все действительно смотрели на меня. И смотрели с удивлением. А Завгородняя еще и с неприкрытым ехидством. Она первая и подала голос:

— Ты сегодня что, со стрелки? Или на? Я имею в виду стрелку.

— Почему?

— А ты на себя в зеркало посмотри, стажер!

Ненавижу, когда она произносит это слово — «стажер». Смачно так, с откровенным высокомерием. Причем она явно знает, насколько мне это неприятно, а потому обязательно, хотя бы разочек в день, но ввернет: «Стажер». Вот уж действительно стерва!

Вставать и идти к зеркалу не хотелось. Что в моем виде могло их всех так поразить? Я осмотрел себя мутным взглядом и только тогда сообразил, в чем дело. Я всегда приходил на работу в потертых джинсах и неброском джемпере, а сегодня в «адидасовском» костюме, подаренном сестрой, и таких же кроссовках. Столько с утра испытал потрясений, что надел первое попавшееся под руку. А под руку попалось именно то, в чем вчера кутил по барам.

— Ну чего уставились? Подумаешь, переодеться не успел! Вон Завгородняя в какой юбке сегодня пришла, чего вы на меня пялитесь!

Горностаева хохотнула, хотя мое замечание к ней абсолютно не относилось, а все остальные, как по команде, уставились на Светкины ноги. Это тебе за стажера, мстительно подумал я. Вроде бы мелочь, а как приятно!

Завгородняя тем же жестом, что и девушка в метро, одернула юбку, причем с тем же успехом. Видимо, не горела она желанием быть сегодня в центре внимания мужской половины Агентства, а потому зло бросила:

— Чего уставились-то? Ног никогда не видели? Работайте давайте, а то глаза сломаете!

Глаз, конечно, никто не отвел, но и ответить тоже не решились: в таком состоянии Завгородняя становится общественно опасна.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я спросил:

— Зураб, анекдот рассказать?

— Конечно!

Анекдот мне вчера Димка рассказал, и я хохотал над ним минут пять.

— В общем, — стал рассказывать я, — музей. В одном из залов стоит крутая девушка, в песцах вся и в золоте. Стоит девушка и в течение получаса всматривается в одну и ту же картину. Мимо проходит смотрительница музея, и дама обращается к ней: «Простите, а вы не подскажете, это… это Моцарт?» — и показывает на картину. Смотрительница, конечно, в шоке, и с упреком в голосе говорит: «Да вы что, это же Ван Гог!» Дама переводит свой взгляд снова на картину и восклицает: «Охуеть!»

Секунды две все смотрели на меня с удивлением, потом Гвичия зашелся от смеха. А Горностаева возмущенно фыркнула. Но напряжения как не бывало.

Я подошел к двери и, искоса глядя на Завгороднюю, сказал:

— Некоторые девушки своим поведением очень напоминают мне эту самую дамочку из анекдота, — и ужом выскользнул из кабинета. Вовремя: что-то тяжелое ударилось в дверь за моей спиной.

Больше, пожалуй, на рабочее место сегодня возвращаться не стоит.

План разоблачения старушки-процентщицы — то есть бабули-предсказательницы — созрел в голове сразу и полностью, но лишь после того, как эта самая голова чуточку оправилась от похмельного синдрома. Итак, представившись Дмитрием Беловым, то бишь моим лучшим другом, я должен проникнуть в квартиру гадалки, наплести про внезапно слегшую с сердечным приступом в больницу маму, которая и попросила меня подъехать к старушке за, так сказать, консультацией. Не будет же она у меня документы спрашивать? Потом подложить диктофон в какое-нибудь потайное место, включить его на запись и слинять, после чего через пару часов вернуться за предварительно оставленной, ввиду врожденной рассеянности, вещью, например ежедневником. Хотя нет, лучше за зонтиком. И забрать диктофон, на котором явно окажется записано что-нибудь интересное.

Звонить бабушке я не стал — хотя сначала и была такая мысль, — а решил сразу поехать к ней домой (адрес мне установили без проблем). Но все упиралось в диктофон. Своего диктофона у меня не было. И мне не хотелось никому рассказывать о своих блестящих планах, поэтому я решил использовать факт удачного соседства с семьей Соболиных (мы с ними жили в одном доме и даже на одной лестнице).

Аня Соболина была на рабочем месте и что-то увлеченно просматривала на мониторе. Точно с таким же увлечением безумный Макс Кононов просматривает в рабочее время порносайты. Пришлось ее отвлечь.

— Аня, привет! Ты мне нужна как женщина.

— Сейчас, подожди секунду.

Она прочитала текст до конца и повернулась в мою сторону.

— Что случилось?

Я не стал вдаваться в подробности, просто сказал, что мне очень нужен диктофон. Очень. Цифровой. Маленький.

Хвостик пумпочкой. А Соболин мне его не даст. А ей даст. И не потому, что Соболин жмот, а потому что Скрипка ему голову оторвет, если узнает, кому доверили ценную вещь, да еще и шефу пожалуется.

Аня выслушала меня молча, ничего не спросила.

— Подожди секунду.

Она вышла и вернулась минуты через три — уже с диктофоном. Вот оперативность!

На, держи. Только, пожалуйста, не натвори глупостей.

— Как можно, Аня! Я же взрослый человек.

— Взрослый человек не приходит на работу с черепом в ухе и с бешеными глазами.

Ей очень не нравилась серьга у меня в ухе, уж не знаю почему. Но диктофон в кармане, а значит, все идет по плану.

Никогда не верил никаким гадалкам, вещуньям и прочим предсказательницам, хотя было время, когда вместе со всей семьей, да что там с семьей, вместе со всей страной, сидел перед телевизором и ждал, когда же наконец рассосутся спайки. Однако ничего у меня не рассосалось, но недоверие, даже неверие во все, что с этими магами и экстрасенсами связано, осталось…

Бабушка-гадалка жила недалеко от «Нарвской», на проспекте Стачек. Стоя перед входом в подъезд, я еще раз прокрутил в голове заранее заготовленный сценарий. Откровенно слабых мест в нем было только два. Точнее, их было гораздо больше, но выделил я только два из них: во-первых, Димкина мать вполне могла показать бабуле семейные фотки, и тогда меня, несомненно, ожидает фиаско (слово-то какое!), а во-вторых, она же — то есть Димкина мать — ни в какой больнице не лежала, а отдыхала на даче (дачка, к слову сказать, знатная!) вместе с дядей Толей, Димкиным отцом, и в любой момент могла вернуться.

Остальные слабые места моего плана я просто не принимал в расчет — не получится так не получится. Всего-то делов: оставить диктофон, вернуться через часок и забрать его. Потом прослушать, о чем бабуля трещит с клиентками, и на основе этого состряпать материальчик.

Не ахти что, конечно, но на безрыбье и рак рыба.

Дверь в бабкиной квартире была хорошая — металлическая, обшитая деревом, с тремя замками. Я смело нажал на кнопку звонка. Послышалась переливчатая трель соловья, а потом и шаги. Видимо, бабуля кого-то ждала, потому что открыла дверь, даже не спросив: «Кто?»

Женщина, которая стояла передо мной, меньше всего походила на гадалку, а точнее, на тот образ гадалки, который я заранее себе нарисовал. Женщине было лет пятьдесят-пятьдесят пять, рост 170-175, НТС (нормального телосложения), волосы светлые, средней длины, глаза серые… Тьфу ты, черт побери!

Ориентировка какая-то получается. Вот она, дурацкая привычка все переводить в ментовские категории, никак от нее не избавиться. В общем, «бабуля» эта ни на какую бабулю похожа не была.

— Баба Люба? — решил уточнить я.

— Да.

— Здравствуйте, я Дима Белов, сын Марии Беловой. Мама в больнице и очень просила меня к вам зайти. Можно?

— Заходи.

Не знаю, может, я надеялся увидеть в квартире гадалки связки сушеных мышей или гигантское чучело крокодила, висящее под потолком, только на деле все оказалось гораздо проще и в то же время стильнее. Как мне показалось, строго, изящно, со вкусом. Особенно мне запомнилось огромное зеркало на стене, возможно даже ручной работы, хотя точно и не скажу.

Женщина (не поворачивается у меня язык называть ее бабкой) испытующе смотрела на меня, словно пыталась прочитать мысли. Дохлый номер, подумал я, свои мысли в данный момент даже мне самому прочитать не под силу. Она наконец спросила:

— Что с мамой? Сердце?

Похоже, первое из слабых мест мною пройдено — гадалка не видела Димкиной фотографии, — и, значит, сиюминутное разоблачение мне не грозит.

— Да, сердце, — ответил я. — Можно я пройду, посижу у вас, а то всю ночь и полдня на ногах. Отец в командировке, а я ночь в больнице просидел да еще утром в офис поехал.

— Конечно, проходи. Может, кофе?

— Если не трудно. Только покрепче.

Такого гостеприимства, признаюсь, совсем не ожидал. Правда, глядя на мои красные, с перепоя, глаза, трудно было не поверить в то, что я провел бессонную ночь. «Бабуля» подалась на кухню, а я прошмыгнул в комнату и осмотрелся. Тяжелые портьеры на окне практически полностью отсекали солнечный свет, в комнате был полумрак. Сомнений быть не могло, именно здесь она принимает своих клиенток. Надо было найти надежное место для диктофона, желательно поближе к столу. Как назло, ничего подходящего найти не удавалось. Черт, неужели все накроется из-за того, что я не отыщу тайник для диктофона? Хотя с другой стороны, что накроется? Пока только моя надежда самостоятельно сделать материал в газету.

Полностью — от начала и до конца.

Вошла гадалка и принесла мне кофе. Кофе действительно был хороший.

И крепкий.

— Так твой отец ничего про маму не знает?

— А? — Я так увлекся мысленным поиском потенциального места для диктофона, что не расслышал вопрос.

— Папа, говорю, не знает, что мать в больнице?

— Нет, он в командировке и вернется только на следующей неделе.

— А что твоя мама от меня хотела?

— Она мне ничего толком не сказала, только ей важно, чтобы вы знали про нее.

Не знаю, насколько меня удовлетворил бы подобный ответ, но гадалка, похоже, осталась довольна.

— Ты сейчас снова в больницу?

— Нет, позже. Сейчас поеду, Руслана заберу к себе, а то как он там один.

— Руслана?

— Ну да. Собаку нашу. С ним же гулять надо, а я не могу через весь город мотаться каждый день, да и скучать он один будет.

Я уже лепил все подряд, тянул время, только бы не выгнала. И тут снова раздалась трель соловья. Баба Люба направилась к выходу из комнаты.

— Подожди секунду, я сейчас.

Наверное, к бабуле пришла клиентка.

Вот он мой шанс! Я достал диктофон, включил его на запись и засунул в стоящую возле стола здоровенную кадку с каким-то пышным цветком. Хотел повесить на цветок табличку: «Убедительная просьба меня в течение ближайшего часа не поливать», но передумал. Слишком уж любят русские люди по доброте душевной делать все назло. Взять хотя бы ту же Завгороднюю. Ладно, должно получиться. Иначе Скрипка сожрет с потрохами.

Сначала Соболина, а потом меня.

Рядом с креслом, в котором я так уютно сидел, попивая кофе, пришлось оставить и зонтик, сделав вид, что он просто завалился за кресло.

После этого я направился к выходу из квартиры. Гадалка меня не задерживала, только попросила передать маме, что поняла, о чем та просила. Хоть бы мне объяснила, чего такого она нашла в моих словах? Ну да ладно — поняла, и хорошо.

Полтора часа я проторчал возле дома гадалки и все это время неистово молился, чтобы ей, не взбрело в голову полить цветочек. Иначе хана диктофону.

А заодно и мне. Примерно через час пошел дождь — не сильный, но противный, поэтому пришлось перебазироваться в ближайший подъезд. Смена погоды привела к смене настроения: было агрессивно-решительное, а стало лирическо-ностальгическое. Подумать только, еще месяц назад я и не думал, что стану работать в «Золотой пуле», у самого Обнорского. Так, работал на стройке, писал для личного пользования рассказы. А потом…

Обстоятельства моего появления в Агентстве не слишком загадочны. После школы я пытался поступить в университет на юридический, но, сдав два экзамена, завалил литературу устно (меня спросили: как в романе Чернышевского «Что делать?» описывалась любовь? А я не вспомнил). Потом армия, полгода в «учебке», полтора на «точке». А после армии куда податься? Ну и пошел в милицию. Три года там отбомбил и ушел — надоело. Халтурил на стройке. А как-то вечером зашла Аня Соболина, они с Володей этажом ниже живут, не помню зачем, а я как раз свой первый рассказ заканчивал. Я ей дал почитать, потом она показала рассказ Обнорскому. Обнорский тоже почитал, сказал мне при встрече, что задатки у меня есть, но надо работать и набираться опыта. Я сказал, что я готов, но не знаю как. Тогда он предложил мне постажироваться в репортерском отделе — ведь в милиции у меня какие-то связи остались, и их можно использовать… Так я стал стажером в «Золотой пуле».

Я посмотрел на часы. Через пять минут уже можно было двигать за диктофоном.

Мои полуторачасовые молитвы были благополучно услышаны, и диктофон оказался в полном порядке — его не выкопали и не залили водой. Не возникло никаких проблем и с изъятием записывающего устройства из тайного хранилища — в смысле, из горшка с неизвестным, если не науке, то уж мне точно, растением. Так же благополучно вернулся в мое пользование и зонтик, который мне очень пригодился по дороге к метро.

В общем, все вышло как нельзя лучше.

Все, да не все…

Я перемотал кассету диктофона на самое начало и приготовился слушать.

Только вот слушать оказалось нечего.

Где— то на фоне полной тишины хлопнула входная дверь, потом еще раз -и все. Сорок минут я ждал чуда, но увы… Чуда не получилось. Я плюнул на это дело, и пошел к Восьмеренко рубиться в виртуальный футбол, пока никого из боссов не было на рабочем месте.

Кассету мне удалось дослушать до конца только вечером, когда вернулся домой. Мама с удовольствием прочла мне лекцию о вреде алкоголизма и беспорядочных половых связей, словно какому-то малолетке. Сестра Ленка сидела в моей комнате за компьютером и ржала, слушая, как мне устраивают разнос. Доказывать матери, что мне не шестнадцать лет, а двадцать три, было бесполезно, поэтому от этой затеи я отказался сразу. Лучше дослушать до конца, и тогда она сама отвяжется.

Когда наконец лекция закончилась, я решил позвонить своей утренней гостье. Полез в карман и вместе с записной книжкой вытащил диктофон. На диктофоне включил воспроизведение, а на телефоне набрал Юлин номер.

Только вот поговорить мне с ней так и не удалось: пленка оказалась далеко не пустой. Буквально через тридцать секунд после того, как я включил диктофон, из динамика послышалась легкая соловьиная трель звонка, а потом и разговор гадалки с кем-то. Точнее, даже не разговор, а всего одна фраза бабули. Фраза, которой мне вполне хватило для того, чтобы повесить телефонную трубку и целиком сосредоточиться на записи:

— Сегодня же ночью надо квартиру Беловых брать, пока пустая… Ко мне ее сын только что приходил, сказал, что мать в больнице, а отец в командировке.

Бабуля, оказывается, подрабатывала наводчицей.

Первым делом я спустился к Соболиным, сияя, словно начищенный до блеска самовар, и, слава Богу, застал своего непосредственного начальника дома. Он сидел с ребенком, а Аня звенела кастрюлями на кухне.

Я отмотал диктофон на начало записанного разговора моей бабули с неизвестным. Честно говоря, я ожидал увидеть на лице Соболина если не радость, то хотя бы понимание моей радости. Но он первым делом спросил:

— А откуда у тебя этот диктофончик, детектив хренов?

Вот оно где, прутковское «зри в корень»! Пришлось рассказать все с самого начата: и про диктофон, и про бабулю, и про запись. Володя выслушал и набрал на телефоне чей-то номер:

— Алло, Андрей? Ты не можешь ко мне домой заскочить? Можешь? Через пятнадцать минут? Да тут у меня стажер чего-то откопал, надо бы решить, что с этим делать…

Влетело мне от Обнорского по самое некуда. Распекали они меня напару с Соболиным от души. Мол, не лезь вперед батьки (тоже мне, батьки нашлись!), какого черта никого не предупредил (привожу лишь те выражения, которые подходят под категорию литературных).

По большей части, конечно, правильно материли, за дело. А в конце Обнорский даже сказал Соболину:

— Видал, какого я вам жука в репортеры подогнал? Стажер, а уже лезет куда не надо.

Я молчал, скромно потупившись, неописуемо гордый самим собой.

Для того, чтобы подключить к этому делу милицию, Обнорскому вполне хватило пяти минут. Гораздо больше времени понадобилось мне для убеждения шефа в том, что я должен принимать непосредственное участие в данной операции. Во-первых, утверждал я, вся эта история лежит исключительно на моей совести (этого он не отрицал), во-вторых, начатое дело надо обязательно доводить до победного конца (иначе какой смысл вообще за него браться), ну а в-третьих и в последних: кто-то ведь должен представлять хозяев квартиры, в которую полезут воры, так пускай этим кем-то буду я. Не знаю, какой из трех моих доводов оказался решающим, но Обнорский в конце концов сдался. Только сказал, что и сам примет участие в операции — наверное, чтобы личным примером показать стажеру, что такое настоящий журналист-расследователь…

Володя Соболин тоже хотел подключиться к операции, но одного взгляда на жену ему хватило, чтобы об этом даже не заикаться.

Димке сложившуюся ситуацию я объяснил по телефону. Убедительных доводов против устройства засады в квартире его родителей я от него не услышал, зато неубедительных и малоубедительных хватало с избытком. Но ключи от квартиры он все же доставил в заранее условленное место, доверчиво вручил их мне и попросил ничего там без надобности не крушить, с чем все тут же согласились. С подозрительной, как мне показалось, легкостью.

…Мы — два оперативника, Обнорский и я — уже два часа сидели в пустой и темной квартире Димкиных родителей, когда послышался скрежет ключа в замке. Такого поворота никто не ожидал. Я считал, что воры будут ломать двери фомками, взрывать их, подбирать отмычки или творить что-нибудь еще в этом роде. Однако кто-то спокойно открывал дверь ключом. Душа у меня ушла в пятки: я подумал, что это Димкины родители приехали с дачи, и теперь мне придется объяснять им историю про бабку-гадалку. Даже начал готовить что-то вроде приветственной речи, но тут в комнате включили свет…

На пороге стояла Юля — моя утренняя гостья — и переводила взгляд с оперативников на Обнорского и обратно.

Потом она увидела меня:

— Леша?

— Юля? — только и смог сказать я.

Оперативники, видимо, приняли девушку за какую-то родственницу хозяев квартиры, и поэтому не стали валить ее на пол и надевать наручники. Но Обнорский сразу что-то заподозрил. Он строго посмотрел на меня, потом на Юлю и жестом поманил нас на кухню.

— Вы знакомы? — спросил он.

— Да, — ответил я. А что я еще мог сказать?

— Близко?

— Спали вместе. В смысле — в одной квартире.

— Спали, значит. А здесь она что делает?

— Не знаю, — честно сказал я. Неужели не видно, что я тоже не ожидал ее здесь увидеть!

Обнорский повернулся к Юле:

— Откуда у тебя ключ и что ты здесь делаешь?

— Меня попросили зайти в эту квартиру. И ключ дали.

— Зачем зайти — грабить?

— А вы кто такой? Леша, что ему от меня надо?

Я оказался между двух огней, не зная за кого заступиться. Выбрал Юлю — девушка все же.

— Андрей Викторович, давайте оперов домой отправим, чего они здесь торчать будут, все равно никакого ограбления уже не намечается. А потом во всем, разберемся.

Не знаю, что бы я делал, если бы не Обнорский. Ему даже не пришлось ничего объяснять операм, просто сказал, что неувязочка вышла, и ограбление на сегодня отменяется.

Ничего сложного в сложившейся ситуации не оказалось. Юля, разобравшись, кто такой Обнорский, все рассказала — по крайней мере мне показалось, что она рассказала все. Началась эта история с того, что Димкина мать позаимствовала у Димкиного отца энную сумму денег в американских долларах. Для каких целей, Юля не знала, но главное — что Димкиному папе об этом заимствовании ничего не сказали.

Насколько я понял, деньги собирались вернуть. Но потом что-то произошло, и крупная сумма в долларах куда-то исчезла. Димкина мама боялась, как бы ее муж не хватился этих денег, и, посовещавшись с гадалкой Любой, решила инсценировать ограбление. Они договорились, что, когда наступит подходящий момент, Димкина мать пришлет к гадалке весточку. Тут я и подвернулся и наплел гадалке очень правдивую историю, на которую бабуля и клюнула.

А Юля оказалась племянницей этой самой гадалки. Вот какая загогулина.

Я только не понял, как Юля собиралась инсценировать ограбление — но, по-моему, она и сама до конца этого не понимала. Нам с Обнорским она сказала, что собиралась перевернуть что-нибудь из мебели на пол…

Уже на следующий день мы с Юлей отправились в ближайшее кафе (ну не заработал я еще на рестораны!). Девочка, скажу я вам, оказалась гораздо больше, чем просто «ничего».

А Обнорский со мной больше об этой неудачной ночной операции не говорил. Хотя вряд ли он затаил на меня какую-нибудь обиду. Так что, думаю, скоро меня из стажеров переведут в настоящие корреспонденты.