Я наступал на него, и ему пришлось отойти назад. Он был одет в джинсы и красную рубашку. Ребята тем временем успели обойти всю двухкомнатную квартиру и убедиться, что никого больше дома не было. Парень достал из кармана рубашки паспорт и протянул мне. Я раскрыл его и начал изучать, не зная толком, что говорить дальше.

— Так, может, покажете удостоверения? — не унимался парень.

И тут с Шаховским произошло то, что обычно случается с милиционерами, а не с бывшими рэкетирами. Он подошел к парню, заглянул ему прямо в лицо и очень «по-жегловски» сказал:

— Я тебя сейчас в камеру отправлю, если будешь грубить. Рычи там на своих подельников-жуликов. Где телевизор?

— Какой телевизор? — очень удивился хозяин квартиры. — В комнате, вот на тумбочке стоит.

Тут сработал уже Зудинцев. Он заорал на парнишку громовым голосом, от которого тот даже немного присел. В глазах «допрашиваемого» было полное непонимание. Он никак не мог понять, что происходит.

— Только не ври нам, врать грешно, а ментам врать вдвойне грешно, понял? Ты квартиру на Московском ограбил?

— Какую квартиру? Товарищи милиционеры, вы ошибаетесь, я ничего…

— А кто тогда, а? — ревел на него Зудинцев. — Ты лучше не ври, мы же все знаем! Сдали тебя твои же подельники. Один из них у нас уже явку с повинной пишет и на тебя весь расклад дает. Так что все, пиздец тебе, допрыгался.

— Честное слово, я не…

— Так! Клиент не понимает, надо к нам везти. Только сегодня ваша очередь колоть, потому что я об вчерашнего кулак сбил, — сказал Зудинцев, обращаясь к нам.

Шаховский внимательно разглядывал парня. Судя по выражению его лица, ему в голову пришла какая-то идея.

— А может, действительно, не он, а? — спросил Шах у нас. — Дай-ка нашу бумагу.

Я дал ему распечатку таксофонной карты. Шах посмотрел на нее и спросил у хозяина квартиры:

— Ты где был второго октября с девяти до десяти часов вечера?

— Дома.

— Кто может подтвердить?

— Мама.

— Не годится, она заинтересованное лицо. Кто еще? Может, кто-нибудь в гости заходил?

— Нет, не помню. Да послушайте же вы, я честное ело…

— Цыц! — рявкнул Зудинцев, перехватывая у Шаха инициативу. — Вспоминай тот вечер: что делал, что по телевизору было, кто тебе звонил, кому ты звонил?

Парнишка задумался. Выглядел он довольно испуганным.

— Есть, вспомнил! просиял он. — Мне два раза Андрюха Таранкин звонил! Мы с ним футбол обсуждали. «Зенит» — «Спартак». Там судья сволочь, москвичами подкупленный…

— Стоп! — остановил его Шах, глядя в распечатку. — А в другие дни он тебе звонил?

Парень задумался.

— Да он постоянно звонит мне. Мы с ним в одной группе учимся в техникуме.

Вчера утром он мне звонил, спрашивал про Катьку…

— Во сколько звонил? — задал уточняющий вопрос Шах.

— Часов в восемь, что ли… Ну, может, в половине девятого. Но не позже, потому что потом я учиться ушел.

— Хорошо, мы проверим твои слова. Давай адрес твоего дружка.

— И альбомы с фотографиями неси, — добавил я.

— Зачем? — удивился он.

— Надо! Неси, тебе говорят! — поддержал меня Шах.

Парень принес фотоальбомы. Мы попросили его найти фотографии, на которых был запечатлен его товарищ Андрей Таранкин, который нас очень заинтересовал. Таких фоток было штук десять. После чего мы настоятельно рекомендовали не звонить Андрею домой, объяснив это тем, что тогда мы подумаем, будто они сговариваются, и не поверим словам единственного свидетеля.

— А ты сам понимаешь, в каком положении ты сейчас оказался. Мы можем «закрыть» тебя на десять суток по подозрению.

А за столько дней ты у нас во всем сознаешься, даже в убийстве Старовойтовой. Ты же парень умный, сам понимаешь, нам надо на кого-то глухари списывать. Ну все, чао.

Фотки потом тебе занесем.

Мы покинули квартиру. Сев в машину и отъехав немного от дома, остановились, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

— Ну, допустим, что мы теперь знаем, кому принадлежит карта. Но вдруг он ее нашел? — выразил сомнение Зудинцев.

— Так-то оно так, может, и нашел. Но других-то вариантов у нас все равно нет, — сказал я. — Этот Вадик сейчас звонит Таранкину, просит подтвердить, что тот действительно звонил. Но мне кажется, что если это Андрей мочит бомжей, то звонок Вадика его вспугнет. Трудно связать бомжей и квартиру на Московском.

— Я тоже так думаю, — вступил в разговор Шах, — но карта точно Таранкина, нам этот полупокер два точных звонка назвал, причем которые в разные дни были. Надо ехать к Таранкину, беседовать.

И мы поехали к нему домой на Гаванскую улицу. По дороге Зудинцев издевался над Шаховским:

— А ты, Шах, точно в милиции никогда не работал? У тебя так профессионально получилось, мне даже понравилось!

— Где, когда я работал — это мое дело, а вот как ты в хаты входишь — это мне тоже кое-что напоминает. Ты никогда, часом, квартирными разбоями не промышлял?

Так всю дорогу они и подкалывали друг друга, пока мы не приехали на Васильевский остров. Таранкина дома не оказалось, и мы, поставив машину во дворе «сталинского» дома, стали ждать. Посоветовавшись, решили, что если увидим его, идущего домой (благо, фотография у нас была), то возьмем прямо на улице. Такое развитие событий нас устраивало даже больше, чем врываться в квартиру. Тем более что не с каждым можно подобные трюки проделывать.

Мы прождали три часа, но Андрей так и не появился. Тогда мы решили, что можно проехаться по району, посмотреть на места обитания бомжей и потом вернуться назад, на боевое дежурство. Первым делом поехали туда, где мы с Шахом провели ночь. По дороге у меня зазвонил телефон. Это был Обнорский:

— Каширин, ты?

— Я.

— Тут звонили опера с главка, те самые, с которыми вы поспорили, так вот, они говорят, что у них есть приметы двух подозреваемых, запиши: первый — рост метр семьдесят — метр восемьдесят, одет…

Я слушал шефа долго, потратив на это уйму дорогого эфирного времени, и все для того, чтобы он мне описал то, во что мы с Шаховским были одеты в предыдущую ночь, когда были бомжами. Закончил Обнорский тем, что велел держать его в курсе всех наших событий.

Дядя Вася хорошо описал нас сотрудникам милиции, с памятью у него было все в порядке. Исходя из этого, мы решили, что к бомжам пойдет Зудинцев, чтобы дядя Вася опять милицию не вызвал. (Второго ночного пришествия Обнорский не переживет.)

Нам повезло, Зудинцеву удалось застать в колодце дядю Васю, которого он умудрился разговорить. Лидер бомжей поведал ему довольно странную историю. Последнему убитому, которого тот хорошо знал, некий молодой человек давал деньги, огромные по их меркам, — три тысячи рублей. А потом — будто следил за ним.

— Бред какой-то! — не поверил Шаховский. — Зачем бомжу деньги давать?

— А ты слушай дальше, — сказал ему Зудинцев, — не перебивай. Убитому, я имею в виду, пока он еще жив был, действительно дали деньги, они их тут всей шоблой пропивали. А потом — бах! — и нет бомжа.

А ваш дядя Вася говорит, что несколько раз видел тут рядом парня, крепкого такого, который ходил и наблюдал за ними. Я показал ему фотку, где студентов человек десять на групповом снимке, и… Короче говоря, проиграли менты свои зарплаты. Дядя Вася уверенно показал на фотке Таранкина. Уж не знаю, зачем этот парень бомжам деньги дает, а потом мочит, но, видимо, надо ему.

Может, хобби…

— Смотри! — перебил его Шаховский, показывая на молодого человека, медленно прогуливающегося по аллее.

Я посмотрел на того, на кого он показал, и обомлел. Это был Андрей Таранкин. Фонарь хорошо освещал его лицо, спутать было невозможно. Что он может делать здесь, в глухом месте? Свидание?

— Пасет! — уверенно сказал Зудинцев. — Высматривает новую жертву.

— Маньяк, что ли? — предположил Шах.

— Хрен с ним, маньяк или нет — потом разберемся, — решил Зудинцев. — Думаю, брать его надо. Только когда, сейчас или на жертве? Думаю, что лучше сейчас, а расколем потом. Они, маньяки, все хлипкие, больше часа не держатся, психика-то больная, вот и начинают колоться. Ну что, пойдем возьмем гада? Только осторожно, у него «режик на кармане», как бы не полоснул кого.

— Я ему полосну, демону, — проворчал Шаховский, доставая из оперативной кобуры газовый пистолет.

Тем временем наш клиент начал от нас отдаляться.

— Походка как у Обнорского, — заметил Зудинцев.

Действительно, со стороны Таранкин напоминал Обнорского. Фигура тоже такая же — широкоплечая и коренастая.

А потом нам не повезло. Видимо, заметив, что недалеко от него остановилась машина, наш «маньяк» решил уйти. А когда мы вышли на улицу, он еще больше ускорил шаг и вскоре скрылся в темноте. Догнать мы его не смогли. Поняв, что клиента потеряли, мы вернулись в машину — решать, что делать дальше? Охотничий азарт уже не позволял нам, несмотря на довольно позднее время, отложить операцию на завтра. Зудинцев был уверен, что Таранкин пошел домой.

— Надо ехать и ждать его в подъезде. Там и возьмем.

Мы уже забыли о том, что опера просили нас не задерживать убийцу самим, если на него выйдем. Азарт гнал нас вперед. Опять раздалась трель радиотелефона. Это вновь был Обнорский, который спрашивал, как у нас дела. Я кратко изложил ему ситуацию. Он жил рядом с тем местом, где мы находились.

— В каком доме вы его ждать собрались? — спросил он.

— В двадцать восьмом.

— Эх, жаль, что я сегодня у друзей в Колпине, — сокрушенно сказал он, — а то бы я тоже поучаствовал.

Он отключился, а мы тем временем подъехали к дому Таранкина. Решив, что клиент может узнать нашу машину, если он успел ее рассмотреть, мы поставили ее в соседнем дворе, а сами расположились на лестничной площадке между первым и вторым этажами.

Ожидание было тягостным. Чтобы хоть как-то скрасить наше времяпрепровождение, я решил рассказать друзьям случай из моей армейской жизни:

— Когда я служил в армии, у нас был один случай. Тогда еще СССР был, и служили все вместе — и хохлы, и таджики, и русские. Так вот, я служил в одной части на Западной Украине, и были у нас в роте два негра-близнеца из Одессы. Черные как ночь и одинаковые. А теперь представьте себе — зима, снег, и наш полк марш-бросок осуществляет на лыжах и в полной боевой выкладке. Все бегут по лесу, и все, конечно, стремятся путь себе сократить. Нефы — они тоже люди и, естественно, тоже напрямик через лес пошли. А негр, он и есть негр, в нашем лесу плохо ориентируется, это же не саванна и не джунгли. Короче говоря, заплутали они. Идут себе по лесу и идут, а ему конца-края не видно. К вечеру вышли к какой-то деревне. Народ их увидел и высыпал навстречу. Один, самый уважаемый, наверное, бывший полицай, почему-то на английском их спрашивает: дескать, откуда вы, хлопцы? А наши темнокожие идиоты приколоться решили и на ломаном русском языке отвечают: «Ми есть амэрикан зеленый шапка, ми дэсант! Будим вас висех освобождайт от красный коммунистической чума! Где тут ближайший ракетный база стратегических назначений?»

Что тут началось! Все кругом радуются, продукты им тащат. А народ на Западной Украине добрый, кто яйцо куриное принесет, кто даже целых два яйца, некоторые до того дошли, что и саму курицу готовы были отдать, плакали, но отдавали. Короче говоря, хлеб-соль. А наших дурней еще дальше несет, про народное ополчение заговорили, про поход на Москву. Местный партийный начальник немедленно по всей деревне мобилизацию объявил. Через минуту на площади перед сельсоветом никого не осталось.

Ну не хочет западный украинский народ на Москву идти — и все тут! Забрали наши негры подаренную жратву и дальше пошли.

И все бы ничего, да местный участковый все испортил. Пока эти два урода местное население охмуряли, он в своей комнате милиции закрылся и «куда надо» позвонил по телефону. Мы не знаем, что он говорил в трубку и что услышали на другом конце провода, но когда две наших «зеленые кепки» до части добрались, там уже боевую тревогу объявили. Все бегают, суетятся, патроны получают. Тут в штаб сообщение разведки из соседнего полка военных строителей пришло: дескать, один из отрядов американцев уже в город Львов вошел. Паника началась, командир полка окапываться приказал — круговую оборону занимать. Конечно, в штаб округа сообщили, а оттуда — в Москву. Из Москвы в Америку ноту протеста послали, а те отвечают, что, мол, не понимают, о чем речь. Три месяца на Украине боевые действия шли. И что самое удивительное, так это то, что к концу первого месяца пленные пошли. В 120-м полку особисты шпиона-китайца поймали. Он им, кажется, даже какую-то военную тайну выдал. А после победы ордена давали, медали, очередные звания присваивали, а нас на месяц раньше демобилизовали.

— Врешь ты все! — заявил Зудинцев.

— А вот и не вру! — обиделся я. — Ты еще не знаешь, что в это время в Пентагоне и в ЦРУ творилось. Они-то, наивные, сначала думали, что у нас учения незапланированные идут, а когда увидели, что по дорогам колонны пленных гонят и бомбардировщики по чьим-то позициям бомбометание производят, то сильно призадумались. А тут еще очень некстати в одной маленькой африканской стране революция началась…

— Тихо! — зашипел Шаховский. — Идет.

И действительно, в узкую полоску окна было видно, как по темному двору к подъезду идет человек. Походка, телосложение Таранкина. Он несколько раз останавливался и осматривался по сторонам.

— Осторожный, гад, — выругался Зудинцев.

Эх, черт, почему у нас дворы не освещаются! Мы заняли наши заранее обговоренные позиции и замерли. Слышно было, как внизу хлопнула дверь, потом Таранкин стал подниматься к нам. Когда он был на лестничной площадке, Зудинцев его окликнул:

— Андрей, ты?

— Я! — ответил Таранкин и получил от меня удар по затылку.

Выпрыгнувший из-за трубы мусоропровода Шаховский ударил его кулаком в лицо, а Зудинцев, как пантера, кинулся на него справа. Таранкин оказался кабаном, причем довольно свирепым. Завязалась настоящая драка, которая по сути своей была борьбой.

Таранкин дрался молча, только рычал время от времени. Из-за маленького пространства и темноты мы больше мешали друг другу, чем помогали, поэтому маньяку удалось вырваться. Он отскочил в угол и заорал:

— Каширин! Шаховский! Ко мне!

После чего бросился вниз по лестнице.

Мы не преследовали его, потому что сразу все поняли. Осознание происходящего убило мои надежды на получение премии в ближайшее столетие.

Через минуту мы, собравшись с духом, вышли на улицу. Атакованный нами человек стоял около соседнего подъезда и набирал чей-то номер на мобильном телефоне. Увидев нас, слабо освещенных светом фонаря с улицы, он замер. Мы медленно подходили к нему. Далее произошел монолог, которому бы мог позавидовать самый лучший матерщинник планеты. Когда живые классики русской литературы ругаются матом, то делают они это классически, как другие не умеют. Пока мы ругались, во дворе появился еще один человек. Он проследовал мимо нас к подъезду. На этот раз его никто не стал окликать по имени — ему просто дали в морду, надели на него наручники, которые постоянно носит с собой Зудинцев, и затолкали в машину. С Обнорским моментально установился мир. Вот так и закончилась эта история — банальным мордобоем.

В Агентстве мы всей толпой несколько часов беседовали с Андреем (не с нашим, а с маньяком). Сначала он все отрицал, но потом потребовал бутылку водки. Мы с Шахом съездили в ночной магазин и привезли ему пузырь. Таранкин немного подкрепился, окосел, и тут его понесло. Он начал объяснять, что он санитар города, а бомжи — это те существа, которых надо утилизировать. Но каждому изгою общества нужно давать шанс.

Поэтому он сначала знакомился с жертвой, давал ей пять тысяч рублей и следил, что бомж будет делать дальше. А дальше всегда происходило одно и то же. Внезапно разбогатевший «новый бомж» вместо того, чтобы вернуться к нормальной жизни, шел к своим дружкам и пропивал деньги. Тем самым, по мнению Таранкина, он показывал, что жить, как все, уже не может, а значит, подлежит уничтожению. Андрей подкарауливал несчастного в безлюдном местечке и убивал, не забывая при этом выгребать из кармана жертвы остатки денег. Так у последнего убитого он забрал и телефонную карту, которая его и подвела.

Мы стали решать, что с ним делать дальше. Мнения наши разделились. Приехавший Спозаранник и Шаховский выразили сомнение, что мы, как журналисты, имеем моральное право передавать людей в лапы милиции. Я и Зудинцев придерживались прямо противоположного мнения, считая, что нелюдей надо убирать за надежные, железные решетки. Обнорский молчал, что-то про себя прикидывая. И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы наш маньяк вдруг не захотел славы международного масштаба и не потребовал вызвать съемочные группы телеканалов.

— Хочу сдаться, чтофы все про меня знали! — заявил он.

Тем все и закончилось. Таранкина сняли на телекамеры, потом приехали опера, с которыми мы поспорили. Вид у них был не очень. У нас сложилось впечатление, что они не хотят отдавать деньги.

Но им повезло. Обнорский проявил чудеса человеколюбия и сообщил операм и нам, что Агентство проводит неделю гуманитарной помощи правоохранительным органам, поэтому никто никому не должен.

Мы немного погрустили, а под утро поехали к Шаховскому пить пиво и смотреть по телевизору репортаж про нас. Только мы расставили на столе все то, что должно нам было помочь отпраздновать нашу последнюю удачную операцию, как раздалась трель мобильника. Это звонил Спозаранник. Жутким голосом, срываясь время от времени на шепот, он сообщил, что приехал на такси к своему дому, а во дворе обнаружил, если пользоваться терминологией мэра Москвы, трех лиц кавказской национальности, сидящих на лавочке и рассматривающих его «Ниву». Мы немедленно оделись и рванули к нему.

Глеб нас встретил за углом дома, но не один. С ним уже был Обнорский, которого, оказывается, тоже позвали. Разделившись на две группы, мы вошли во двор с двух сторон.

«Лица» нас сразу же заметили, но убегать не стали. Наоборот, они встали со скамейки и направились навстречу той нашей группе, в которой был Спозаранник. Они все были на одно лицо и напоминали тех самых боевиков с кавказских гор, которых ежедневно показывают в информационных программах по телевизору.

Встретились мы все в центре двора. Обнорский, видимо, посчитав, что люди с такой наружностью читать не могут в принципе, показал им журналистское удостоверение и сообщил:

— Уголовный розыск! Ваши документы!

А Зудинцев добавил:

— Все из карманов на стол!

Это он сказал по привычке, так как в лексиконе настоящих оперов эта фраза стоит на втором месте по частоте употребления после: «Когда зарплату повысят?».

Но если бы рядом даже и был стол, то кавказцы все равно бы не выполнили это требование, так они были поглощены рассматриванием Спозаранника. Кроме него, для них в тот момент на земле людей не существовало.

— Ну что, ишак, попался? Ти думаль, что спасешься от нас?

— Что? — удивленно спросил Глеб.

— Сам знаешь, верблюд! Опозорил нашу сестру, теперь или жениться будешь, или зарэжэм!

— Какую сестру? — В голосе Спозаранника было такое неописуемое удивление, что абреки переглянулись и решили что-то уточнить:

— Твоя «Нива»?

— Моя.

— Значит, ты с нашей сестрой по городу гулял, ночью на лодка по речка катал?

— Что?

— Вах! Он еще спрашивает! — Ребята с гор начинали злиться. — Если был с нашей Айгуль ночью вдвоем, то жениться должен, а то…

— С какой еще сестрой! У меня жена! — возмутился Спозаранник.

— Вах! Так ты уже женат? Это не страшно! Примешь нашу веру, еще раз женишься.

А то зарэжэм!

Разговор приобретал какое-то шизофреническое направление, и Обнорский решил вмешаться, а мне даже показалось, будто он что-то для себя понял. Когда-то очень давно он закончил восточный факультет, поэтому имел кое-какие навыки разговора с восточными людьми. Через некоторое время выяснилось, что они думают, будто бы Спозаранника зовут Андрей, что он известный журналист и три месяца назад гулял с их сестрой Айгуль по городу, показывал ей ночной Питер. А Айгуль оказалась в городе на Неве потому, что учится в Махачкале на журфаке и приезжала на недельную практику. Нашли они его по машине.

Теперь все стало на свои места. Мы вспомнили, что к нам в Агентство действительно летом приезжала на практику Айгуль и Обнорский на самом деле катал ее на машине по городу, а ночью — на прогулочном теплоходе.

Только потом он продал свою «Ниву» Глебу, вот поэтому-то и произошла путаница, жертвой которой стал наш мини-шеф.

Когда это выяснилось, Обнорский сделал чистосердечное признание, рассказав абрекам правду. И тогда их злость моментально переключилась на него. Они принялись ругаться. Но когда выяснилось, что летом в машине, катавшей их Айгуль по городу, были еще две девушки — практикантки из городов России, а на теплоходе еще сотня отдыхающих, они потребовали от Андрея слово мужчины, что он не трогал их сестру. Он дал им слово, и тогда они успокоились, порозовели и принялись извиняться.

— Да ладно, мы все понимаем, закон гор, — примирительно сказал Обнорский. — Но у нас есть одна маленькая проблема. Вы испортили два лобовых стекла на машине нашего сотрудника…

— Нэт праблэма! — заявил старший из братьев. — Сколько?

Спозаранник вытащил из папки квитанции и огласил потраченную сумму. Абрек молча достал кошелек и отсчитал Глебу купюры.

Потом еще было примирение, и горцы поведали нам душераздирающую историю их приезда в Питер.

Все их большое семейство живет в ауле, затерянном высоко в горах. Но в семье не без урода. Их младшая сестренка, вместо того, чтобы стать приличным человеком, то есть хорошо готовить еду, стирать и пасти коз, с детства проявляла интерес ко всякой ерунде. Например, она научилась писать и читать, занималась по старым учебникам алгеброй и физикой. А когда ей исполнилось пятнадцать, она уехала в город, где стала учиться в интернате. В семнадцать поступила в институт. Получала только пятерки, и в конце концов ее направили на практику в Петербург. Дальше известно. Поехала на каникулы в родное село, там похвасталась братьям, рассказала им про поездку, что каталась ночью на большой лодке по реке с мужчиной. Братья, узнав такое, поняли, что род их обесчестен! Ночью с мужчиной на лодке! Оставалось только одно: любым путем вернуть опозоренной семье честное имя.

А пути было два: или заставить неверного жениться на их сестре, или его убить. Они собрали деньги и поехали в Питер.

Приехали на Московский вокзал и стали спрашивать у прохожих, где живет Обнорский. Почему-то никто не знал. Тогда они стали вспоминать, что они еще знают о своем обидчике, и вспомнили, что у него есть зеленая «Нива», на заднем стекле которой наклейка с маленькой мышкой. Это им сестра рассказывала. Они купили карту города и принялись обходить город по квадратам.

Начали с центра и очень скоро, где-то через дней десять, нашли то, что искали. Что последовало за этим, нам уже было известно.

Напоследок мы все получили приглашения приехать в гости к ним в аул и начали прощаться. Когда уже расходились в разные стороны, Спозаранник решил спросить:

— А что это за клей, которым вы бумагу на стекло приклеивали?

— Вах! — сказал один из братьев. — Мы этот клей из мочевого пузыря баранов дэлаэм! Хороший клей, всегда с собой возим, обув клеить. Одын нэдастаток: этот клей в молоке портытся, отходыт!

— Спасибо, — сказал вежливый Глеб, и мы пошли домой.