Андрей Константинов

Дело о чеченском любовнике

Они зажимали его с двух сторон узкой улицы на Петроградской. Впереди — черная «восьмерка» с тонированными стеклами, сзади подпират выскочивший из проулка темно-синий «форд». Из парадных один за другим выскакивали запыхавшиеся опера, на ходу отстегивая табельные «пээмы».

«Шестисотый» несся по улице, словно по взлетной полосе, как будто собирался взмыть в небо. Но этого не случилось. Он просто со всего маху врезал хлипкой «Ладе» в поджарый задок, не медля ни секунды, дал задний ход, протаранив висящий на хвосте «форд», потом вальяжно, как будто и не торопясь, принял вправо, протиснулся в образовавшийся просвет и, взвизгнув покрышками, покатил к перекрестку под салютующие вдогонку выстрелы «пээмов».

Отборный, многоголосый мат на несколько секунд повис в воздухе,

— А ведь ушел, падла! — выдохнул кто-то уже в полной тишине.

Начало дня не предвещало ничего хорошего. Я не очень-то верю в приметы, но так бывало всегда, когда Обнорский надевал этот отвратительный клетчатый пиджак а ля Коровьев. И сегодняшний день не стал исключением.

— Марина Борисовна, зайдите к Обнорскому, — на ходу бросил Глеб Спозаранник, пробегая мимо моих дверей в свой кабинет. При этом, как мне показалось, Глеб был мало похож на ангела, который несет благую весть.

Вот черт, как всегда не вовремя! Придется сворачивать базу данных — в мои обязанности, помимо всего прочего, входит захоронение свежих «заказных» жмуриков в электронных архивах. Вечная компьютерная память героям наших дней! Приостановив процесс на перечислении несомненных достоинств и ответственных постов, которые занимал до встречи со своим киллером расстрелянный в темном подъезде бизнесмен, я закрыла файл, но мысленно пообещала безвременно почившему эксгумировать его в ближайшие полчаса. Подавив тяжелый вздох, я направилась в кабинет к шефу.

Обнорский сидел набычившись. Выставленное на столе содержимое походной аптечки свидетельствовало как минимум о трех поразивших его недугах — мигрени, расстройстве желудочно-кишечного тракта и депрессивном состоянии нервной системы. Едва удостоив меня тяжелым недобрым взглядом, Обнорский порылся в разложенных на столе бумагах и протянул мне черно-белую фотографию.

— Вот, Марина Борисовна, вклейте в альбом этого субчика. Как-никак заслужил… Объявлен в федеральный розыск.

— Фамилия, имя, кличка, группировка? — стараясь придать голосу как можно большую заинтересованность, спросила я.

— Справку по нему к вечеру подготовит отдел Спозаранника. Будет вам и кличка, и группировка…

Обнорский потянулся к скляночкам с пилюлями. Судя по всему, аудиенция была закончена и следовало приступить к выполнению поручения.

Лики и личины представителей криминального мира хранятся у нас в шикарном магнитном альбоме — последнем достижении корейской полиграфии. Уголовники конца двадцатого века, в отличие от своих предшественников, совершенно не вписывались в теорию доктора Ламброзо о преступном человеке. Светские и благообразные, они запечатлевали себя в роскошных интерьерах загородных вилл, за рулем престижных иномарок, в объятиях холеных женщин, в компаниях таких же, как они, — благополучных и преуспевающих.

Чтобы разглядеть новый «экспонат» моего альбома, пришлось достать из сумочки очки. Как говорит моя мама, после сорока в жизни женщины появляется много плюсов. Один из них, в виде двух с половиной диоптрий, я смело могу записать себе в актив. Качество фотографии оставляло желать лучшего. Я ближе придвинула к себе настольную лампу. Серо-черные линии на снимке сложились в более или менее четкое изображение. Глянцевый прямоугольник прогнулся в задрожавших пальцах. О Господи! Этого человека трудно было с кем-то перепутать… Не может быть… Неужели все-таки он?

Поехать на отдых в Турцию еще зимой собиралась чуть ли не половина нашего агентства. Но к лету наметившаяся было дружная компания неожиданно распалась. Соболиньг выгодно сняли домик на турбазе под Лугой, Светка Завгородняя предпочла на время отпуска общество немолодого, но пылкого, а главное состоятельного поклонника… В результате под ласковым солнцем Анталии оказалась я одна.

Познакомились мы на пляже. Сосредоточенность моя на брошюре с кроссвордами была в мгновение ока вытеснена его довольно нахальным вторжением. Но по-восточному витиеватые комплименты, которые достались всем без исключения частям моего тела, возлежащего на махровом полотенце «Адидас», вполне уклады-' вались в рамки приличий, и повода остановить вторжение и восстановить сосредоточенность у меня не нашлось. Скорее всего, я просто не захотела его искать. Особенно после того, как узнала, что он бизнесмен, часто бывает наездами в Петербурге, где под его началом действуют несколько успешных коммерческих структур, что имеет он в этой жизни, казалось бы, все что угодно, а вот человека, вернее, женщины, с которой хотелось бы провести вместе отпуск, у него нет.

Серые глаза пляжного знакомца смотрели на меня с неподдельной тоской и робкой надеждой. Мое двадцатилетие праздновалось слишком давно, и наивно было бы предполагать, что с тех пор я не научилась делить на десять мужское восхищение, отрезвлять робкие надежды и определять поддельность «неподдельной тоски». Я пыталась преподать эту науку своей беспутной Машке, но ей, видимо, больше нравилось заблуждаться. Иногда, вспоминая о своих заблуждениях, я думаю, что моя дочь не так уж и не права.

Так или иначе, но в день знакомства с Асланом я повела себя ничуть не умнее своей девятнадцатилетней дочери. Вечером мы уже целовались, тесно прижавшись друг к другу, под сенью мандариновых деревьев. Ближе к ночи я оттолкнула от себя его руки, одернула подол сарафана и упорхнула ночевать в свой отель. Уж не знаю, как это выглядело со стороны, но я очень старалась порхать, несмотря на некоторый избыток веса и стертую новыми босоножками пятку.

Уже на следующий день целомудрие и благопристойность были утоплены в теплых волнах Средиземного моря, коварно подтолкнувших меня на его атлетическую грудь. Сомнения и страхи вытеснили веселые пузырьки «Дон Периньона», заказанного Асланом в ночном ресторане Кемера, а осознать сказочное блаженство происходящего помогли тонкие самокрутки с анашой, после недолгого перешептывания с официантом доставленные им к нашему столику в пачке «Кэмела». Ночь мы провели в номере его пятизвездочного отеля «Жемчужина Востока»…

Свет настольной лампы над моим рабочим столом рассеял воспоминания о сумерках турецкой ночи. Я поправила на носу очки, клейменные славным именем Джорджо Армани, и снова принялась разглядывать фотографию. Чем дольше длился этот процесс, тем меньше оставалось сомнений, и все заметнее становилась противная дрожь"во всем теле.

Кому как не мне не знать, что шеф нашего агентства Андрей Обнорский всеведущ и вездесущ. Его начальственная голова функционирует в недоступном простым смертным режиме, перерабатывая и анализируя необъятное количество самой разной информации — от подробностей интимной жизни его многочисленных жен и пассий до кадровых перестановок в правительстве. Оперативность, достоверность и эксклюзивность получаемых Обнорским сведений свидетельствуют о его непростом прошлом, солидном настоящем и многообещающем будущем. Осведомленность шефа о самых потаенных сторонах жизни окружающих по достоинству оценена коллективом агентства — за глаза его называют «Великим и Ужасным».

При мысли о том, что Андрей Викторович может быть в курсе курортного романа своей сотрудницы с чеченским бандитом, щеки мои восстановили утраченную с годами способность и окрасились стыдливым девичьим румянцем.

Пятиминутное погружение в воспоминания о наших с Асланом беседах «по душам» повергло меня в еще большее уныние. Я о любовнике не узнала почти ничего, ему же выболтала о себе слишком много. И местом работы похвасталась и должностью — ну, как же, начальник архивно-аналитического отдела агентства журналистских расследований! Ублажая интеллектуальной беседой, вплела в свои россказни полковников РУБОПа и зампрокурора, пару вице-губернаторов и беспринципных, но дружественных агентству депутатов Законодательного собрания. Короче, устроила возлюбленному Аслану тысячу и одну ночь, за что теперь рискую не сносить головы.

Мою болтовню Обнорский с полным правом может квалифицировать как должностное преступление и указать мне на дверь. При приеме на работу и в дальнейшем он постоянно напоминает своим подчиненным о необходимости «держать язык за зубами» и без особой надобности не трепать первым встречным и поперечным о характере нашей деятельности. И надо же, чтобы прокололась именно я…

На столе зазвонил телефон, запараллеленный с репортерским отделом. Я рассеянно поднесла трубку к уху и услышата предназначенное явно не мне приветствие:

— Мышка-мышка, моя мышка! — елей и патока сочились сквозь мембрану.

Вот черт, опять этот Соболин воркует со своей следачкой. Если Нюська в ближайшее время не сменит турецкую кофточку на что-нибудь поприличнее — плохи ее дела.

Я вновь обратилась к воспоминаниям о беседах «по душам», которые вела с Асланом.

— Чечены, Марина, они там, где деньги. Ты уж извини, но в твоем городе этих денег очень мало. Вот в Москве — другое дело, — он лежат рядом со мной на раскаленном пляже и просеивал сквозь смуглые пальцы желтые песчинки. — Или в той же Чечне. У нас по дорогам ездят одни «шестисотые», особняки стоимостью в сотни тысяч долларов как грибы растут, — он вдруг рассмеялся.

Я удивленно посмотрела на него поверх солнечных очков. Неожиданный приступ веселья Аслан объяснил пришедшим на память воспоминанием.

— Родных последний раз приезжал навестить в Грозный, смотрю — в соседнем дворе танк стоит, а на стволе объявление болтается: «Меняю на BA3-2I09 или на три тысячи долларов». Истинная правда, Аллахом клянусь, — заверил он, прочитав в моих глазах смешливое недоверие.

— Что же ты покинул свою сказочно богатую Родину или не осел в Москве? — ехидным прокурорским тоном поинтересовалась я.

Аслан оказался пацифистом.

— Я не хочу воевать и не буду, — заявил он и отполз в кружевную тень соломенного зонта. — А семью содержать надо. И не одну. Каждый чеченский бизнесмен, который живет вне родины, содержит две-три семьи.

— А на что тратят эти семьи твою помощь, ты знаешь? Может быть, на вооружение боевиков? — Сам Спозаранник мог бы позавидовать моей атакующей способности.

— На что они потратят эти деньги — на хлеб детям или на оружие, — меня не касается, — ответил Аслан, сосредоточенно вытряхивая из густой шерстяной поросли, покрывающей его грудь, застрявшие песчинки. — Я несу ответственность за поведение и процветание родственников нашего тейпа. Наш тейп был в оппозиции правительству Дудаева — он вынужден был посылать своих сыновей за пределы Чечни, — сказал он и насупился.

— Бедняжка, — вздохнула я, скрывая за темными стеклами обидную для всякого горца иронию.

«Прямо-таки чеченский диссидент» — это я сказала уже про себя, как оказалось, очень предусмотрительно, потому что дальше речь пошла о чеченской воинственности и обычае кровной мести, соблюдать который предписывает Адат. Но прежде чем погрузиться в спор относительно безобидности пребывания чеченцев в городе Петербурге, мы, помнится, погрузились в ласковые волны Средиземного моря. И хотя это к делу не относится, забывать подробности этого погружения мне не хочется.

За время отпуска на побережье Анталии к моей убежденности в том, что чечены — хорошие воины, добавилась еще и уверенность в том, что они хорошие любовники. Хотя вполне возможно, что мне просто повезло — попался исключительный экземпляр.

В Турции я с легкостью избавилась от колючей проволоки условностей, которой положено оплетать себя перед подобными поездками в полном одиночестве. Пугающе быстро я лишилась и всех признаков здравомыслия. В свое время я сознательно его в себе культивировала, а потом оказалось, что оно прижилось, окрепло и подмяло меня под себя. Но желания чеченца меня до такой степени опьяняли, что я с трудом себя узнавала. Мне кажется, я даже не вспоминала о своем семилетнем сыне Сереже — маленьком Зайчике, Солнышке и единственной безусловной Радости жизни.

К шести часам вечера отдел Спозаранника, как и обещал, подготовил досье на Алавердыева Аслана Амирановича, по кличке «Койот», 1960 года рождения, чеченца, генерального директора акционерного общества «Султан», объявленного в федеральный розыск по подозрению в совершении тяжких преступлений.

Пробежав глазами биографию Аслана, я, не скрою, испытала некоторое облегчение оттого, что судьба связала меня не с простым уголовником, а с личностью незаурядной и даже романтической.

Выходец из известной чеченской семьи, выпускник престижной школы, лауреат детских и юношеских музыкальных конкурсов, обладатель черного пояса по каратэ…

Следующий абзац перечислял криминальные заслуги моего возлюбленного. Один из основоположников чеченской организованной преступной группы, заслуженный работник торговли наркотиками, ветеран-вымогатель, дважды герой принудительного труда в колониях особого режима… Въедливый Спозаранник постарался на славу и проявил такую осведомленность о прегрешениях моего возлюбленного, как будто лично его исповедывал.

— Что-то вы, Марина Борисовна, сегодня заработались, домой не торопитесь? — в дверях моего кабинета, прислонившись к косяку, стоял Обнорский. — Занимательное чтиво?

Я отбросила от себя листы досье, как будто это был крамольный Солженицын, за чтением которого меня много лет назад застал стукач из «девятки».

— Что-то я не припомню, Андрей Викторович, чтобы вас когда-либо удивлял трудовой энтузиазм ваших подчиненных. Обычно вы воспринимаете его как должное, — от смущения и неожиданности я начала дерзить.

Обнорский ухмыльнулся и вышел. Он почел за благо не связываться со мной, наверное, просто хотел проверить меня, а я так бездарно выдала себя глупой растерянностью…

Муж вернулся домой за полночь. Не снимая плаща, он прошел в спальню и уставился на меня безумным взглядом.

— По какому вопросу? — поинтересовалась я.

Наши отношения уже давно не отличались порывистостью, которую Константин демонстрирован в этот вечер. Широкие плечи, властный голос, манера держать голову внушали трепет и почтение кому угодно, но только не мне. Чем успешнее складывалась его карьера в бизнесе, тем прохладнее становились наши отношения. Пять лет назад Костя выкупил контрольный пакет акций завода, на котором когда-то начинал простым инженером. Он модернизировал производство и вошел в число лелеемых властью промышленников местного масштаба. Все поддавалось Костиной хозяйской хватке, кроме собственной жены и детей. Я вышла из подчинения, возможно, из чувства протеста против его разрастающегося эгоизма и властолюбия.

— Сегодня меня заставили выбросить на ветер десять тысяч долларов…

— Ни одна женщина, кроме меня, не способна на такой поступок, — уверенно заявила я.

— Женщины тут ни при чем, — довольно злобно буркнул Костя.

Ну конечно, только проблемы и неприятности могли заставить его переступить порог моей спальни. Не станет же он делиться ими со своей тупой толстозадой секретаршей, удовлетворяющей нечастые и скудные позывы его мужской плоти. Костя тяжело опустился на плюшевый пуфик, подмяв под себя белоснежный французский лифчик.

— Вчера похитили Эдика — моего охранника. Похитители потребовали десять тысяч долларов. Жена Эдика обратилась в РУОП. Якобы для гарантированного успеха операции по задержанию вымогателей, так сказать, для создания «правды жизни», этим идиотам понадобились настоящие «живые» деньги. Обратились ко мне, и я отсчитал. А что я мог сделать?

— Операция провалилась? — догадалась я.

— С треском. С бездарной погоней и беспорядочной стрельбой. Они переполошили всю Петроградскую, небо в решето превратили. В квартире Эдика было установлено прослушивающее устройство. Похититель звонил несколько раз, но место «стрелки» не назначал, как будто время тянул. В.очередной раз позвонил с мобильного и велел жене Эдика в течение пяти секунд выкинуть деньги в окно. Она, дура, и выкинула, а он тут как тут. Подобрал пакет и был таков. Пока эти менты безмозглые с седьмого этажа вниз мчались, он успел протаранить обе их машины и смылся. С моими денежками. Слушай…

Костя вдруг вскочил с пуфика и, засунув руки в карманы плаща, забегал взад-вперед.

— Ну конечно, как же я сразу не догадался, — он звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Это же наверняка все подстроено. И чеченец этот с руоповцами в доле, и Эдик, возможно, тоже…

— Чеченец?.. Какой чеченец? — спросила я сдавленным шепотом.

— Какой? — Костя недоуменно пожал плечами. — Бандит. Кличка «Койот». Он мне еще в 94-м… — Костя запнулся, поняв, что сболтнул лишнее.

— Ты знал его раньше?! — Мне показалось, что в комнате стало нестерпимо душно, видимо, количество сделанных мною сегодня открытий достигло критической отметки.

— Нет, то есть… это было давно. Я платил ему. Он был начинающим рэкетиром, я — начинающим бизнесменом. Потом он уехал в Чечню, может быть, еще куда-нибудь, я не знаю. Недавно он вернулся, явился ко мне в кабинет, как к себе домой, и похвалил за достигнутые успехи. И что ты думаешь?! Он возомнил себя творцом этих успехов и, как в старые времена, захотел получать процент!

— Ты отказался, и они похитили Эдика?

— Да. События развивались именно в такой последовательности.

— Но зачем ему твой охранник?

— Разве он не добился своего? На деньги-то в результате попал я. И это еще не все… — Костя поежился и виновато исподлобья посмотрел на меня. — Сегодня вечером мне позвонили и сказали, что, несмотря на то что этот Аслан ибн Койот временно в отъезде, недостатка в деловых партнерах у меня не будет. А срыв деловых соглашений чреват неприятными последствиями для моих близких — для тебя и детей. Они так и сказали. Извини…

Я выбралась из-под одеяла, краем глаза успев заметить в зеркале, что в этот эпохальный вечер я удивительно похожу на собственную бабушку с фотографии на ее пенсионном удостоверении.

— И что мы теперь будем делать? — спросила я Костю, с помощью местоимения «мы» добровольно возложив на себя часть ответственности за происходящее.

— Вот я и хотел с тобой посоветоваться. Руоповцам я больше не доверяю…

— Зря, — компетентно заявила я. — Вот им радость из-за твоих десяти тысячи баксов свои машины уродовать.

Костя пожал широкими плечами — его, похоже, мой аргумент не убедил.

— Я прошу тебя помочь, — он перевел дыхание. — Горы макулатуры уже исписала своими криминальными новостями, а семье помочь не в состоянии…

Просьба Кости закономерно переросла в упрек, еще бы, обращение за помощью к жене и так, наверное, потребовало от него героического усилия.

— А что, по-твоему, я могу сделать?

— Ну не знаю, переговори со своим любимчиком… Спозасранником, или как его там, с Обнорским, наконец.

— С Обнорским ты и сам можешь переговорить, а я, как тебе известно, с личными просьбами к нему не обращаюсь.

Дело в том, что как-то по весне случился у Обнорского роман с нашей Машкой. Роман был бурным, но непродолжительным. Обнорский быстро смекнул, что Машка — девка гонористая, отвязанная и хлопот с ней не оберешься. А вот ее перебесившаяся мамаша, имеющая к тому же за плечами многолетний опыт работы в сфере информации, вполне может сгодиться ему в его новом начинании. Обнорский давно вынашивал идею создания собственного независимого информационного агентства. Хотя говорить в наше время о независимости средств массовой информации — по меньшей мере некорректно. Так или иначе, я приняла предложение Андрея. Судьба на этот раз оказалась ко мне благосклонна: из двух зол она выбрала для меня меньшее — я стала сотрудницей Обнорского, избавившись от незавидной перспективы быть его тещей.

Из прихожей позвал телефон вялым, еле слышным дребезжанием.

— Твой? — удивленно спросил Костя и посмотрел на часы: было уже около часа ночи.

Действительно, это был мой мобильный, зарытый в недрах сумочки. Спеша на его нетерпеливые трели, я успела подумать, что в любом случае это не Северо-Западный GSM предупреждает меня в столь неурочный чае о приближении порога отключения.

— Здравствуй, Марина. Извини, если разбудил. Это Аслан, надеюсь, ты меня еще помнишь, — вкрадчиво сказала трубка, прильнув к моему уху.

Я прислонилась к платяному шкафу, предчувствуя, что порог отключения мое сознание может перейти и без предупреждения — под воздействием форс-мажорных обстоятельств.

— Добрый вечер, — бесцветным голосом ответила я.

— Я хочу встретиться, мне нужен твой совет. Как насчет завтрашнего дня?

— Да, — сказала я…

— Кто звонил? — спросил Костя.

— Да Валюшка Горностаева, — я беспечно махнула рукой, — совсем заработалась, на часы не смотрит.

Костя промолчал, хотя наверняка его посетила мысль — почему это Горностаевой вздумалось звонить мне на трубку, если она наизусть знает мой домашний телефон.

— Ну ты, блин, даешь, Агеева!

Валька — натура эмоциональная и импульсивная. Мой рассказ о поездке в Турцию она без конца перебивала возмущенными возгласами.

С Горностаевой мы познакомились в агентстве. С тех пор прошли уже два года, невероятно сдруживших нас. Мне всегда нравились рыжие, а Валька — прямо огненная, каких я давно не встречала в нашем сером дождливом городе. Глупость ее состоит в том, что яркие краски, которыми ее щедро одарила природа, она старается замаскировать унылыми, бесформенными одеждами. Во рту у нее неизменно дымится сигарета, а на наших коллективных сабантуях, которые частенько устраиваются в холостяцкой квартире Паганеля, она запросто может «перепить» любого мужика. По большому счету, кроме нее нет у меня близких подруг, которым могла бы я поплакаться на последствия случайной связи.

«Плач» мой Вальке довелось выслушать на следующее же утро после звонка Аслана.

— Что же тебя заставило, Агеева, с первым встречным… басурманом? — охала Валька, ревностная поборница православия.

— Не знаю, — кротко отвечала я, смущенная ее бурной реакцией, — наверное, тоска по трансцедентальному.

— Естественно, ты же о нем ни хрена не знала. Может, он наркотой приторговывал или девок в бордели поставлял.

— Ну, насчет девок — это вряд ли. Стал бы он в таком случае с теткой на пятом десятке шашни заводить.

— А может, и его тоже тоска по трансцедентальному замучила, — съязвила Валька.

— Может. Но не в этом суть. Вся штука в том, что сегодня в шесть я встречаюсь с ним на Казанской в ресторане «Европа». Мне нужна твоя помощь.

И я посвятила Горностаеву в подробности моего плана.

— Что, если нам отведать стерлядки? — спросил Аслан, не удостоив вниманием предложенное официантом меню.

— Ну давай… — разочарованно протянула я.

Про стерлядь я знала только то, что это рыба,

а в меню ресторана успела разглядеть, на мой взгляд, гораздо более соблазнительные блюда.

. — Она вареная? — с тоской спросила я у официанта.

— Очень вкусно, — шепнул он, прогнувшись в почтительном поклоне, — вы не пожалеете, царская рыба.

— Ты пока закусочки нам сообрази, — хозяйским тоном распоряжался Аслан, — всего по чуть-чуть, овощи, грибочки и водки двести пятьдесят для аппетита, да, Марина?

Официант ушел, унося с собой красные папки меню. Других посетителей, кроме нас, в зале не было.

— Ты очень хорошо выглядишь, — сказал Аслан. Фраза неизбежная и дежурная, сопровождающая любую встречу.

— Спасибо, — ответила я, хотя прекрасно знала, что это не так. В моем возрасте бессонные ночи не проходят бесследно.

Чеченец тоже не блистал красотой. Усталый какой-то, помятый, и глаза смотрят затравленно, как у хищников в зоопарке.

— Ты можешь начинать без предисловий, — ободряюще улыбнулась я ему. — Честно говоря, не думала, что ты когда-нибудь позвонишь.

— Что ты, Марина, — он схватил мою руку и пылко сжал ее смуглыми пальцами. — Как я мог забыть… Такую женщину.

Я отняла руку и кашлянула. К нам приближался официант с закуской и водкой на подносе.

— Почему ты отняла руку? — спросил Аслан, укоряя взглядом.

Я промолчала, решив, что ответ очевиден, и потянулась к маринованным огурцам. Мы выпили «за встречу», несколько минут сосредоточенно жевали.

— Овощи пробуй, грибочки пробуй, — Аслан заботливо подкладывал закуску мне на тарелку.

Отведав всего не по одному разу, он откинулся на спинку стула и закурил.

— Вот какое дело, Марина. Сын моих родственников попал в нехорошую историю, и теперь его разыскивает милиция. Родственники очень просили меня узнать, что ему грозит, если он сдастся сам или его поймают. Ну ты меня понимаешь. Может быть, разумнее ему будет уехать из Питера.

Аслан подцепил на вилку маринованный беленький и отправил его в рот. Я с нетерпением ждала продолжения.

— Может быть, ты могла бы уточнить, по какой конкретно статье его обвиняют, а заодно и фамилию следователя узнать. Мои родственники и я в долгу не останемся.

— А как зовут сына твоих родственников, ты не скажешь? — спросила я.

— Конечно. Его зовут Аслан Алавердыев, — не задумываясь ответил чеченец.

Я не смогла скрыть злорадной усмешки.

— Выходит, он твой полный тезка? И родился с тобой в один день и час, и, судя по фотографии на ориентировке, похож на тебя, как брат-близнец?

Ориентировку на объявленного в федеральный розыск Аслана я в глаза не видела, но ведь он об этом не знал. Выпалив все это, я поняла, какую сделала глупость. Чеченец напрягся и зло посмотрел на меня. Надо было срочно спасать положение.

— Ты можешь прямо сейчас встать и уйти, — сказала я, — если боишься или не доверяешь мне.

— Я никому не доверяю, Мариночка, и никого не боюсь. Я сам себе чеченец. Волк-одиночка. Мне нет нужды с кем-то объединяться, хотя бы и с Джапаром, значит, нет нужды кому-то доверять.

Похоже, он все-таки убедился, что опасности нет, расслабился, даже отпустил узел галстука, на шелковой глади которого желтоглазые волки выли на луну.

— Пробуй стерлядку, Мариночка, пробуй, — приговаривал он, смакуя ароматную мякоть царской рыбы.

— Все, что говорят о тебе — наркотики, вымогательство, похищения, — это правда?

— У каждого из нас своя правда, — ответил он, — я просто навожу порядок там, где его нет. Понимай как хочешь, а лучше вообще не бери в голову.

— Но мне ты бы мог сказать хотя бы часть правды о том, кто ты есть на самом деле…

Он тщательно вытер салфеткой рот, облокотился на стол и долго смотрел перед собой не мигая.

— А почему я должен исповедоваться перед первой встречной русской шлюхой? — холодный презрительный взгляд полоснул меня, как бритва.

Кровь бросилась мне в лицо, дыхание на несколько мгновений перехватило от пережитого унижения.

— У меня таких, как ты, раком до Моеквы не переставить, — казалось, он наслаждается звуком собственного голоса — хриплыми плевками оскорблений. — Русские бабы — все шлюхи. Мы отрезаем вашим солдатам яйца, а вы вылизываете наши. Это тоже правда, Марина. Скажешь, нет?

— Если бы я знала, какой ты сукин сын, я бы тебе их откусила…

— Желающих было много, не ты одна, — он оскалился в злобной ухмылке. — Зубами клацали, а дотянуться не смогли.

В какой-то момент я перестала его слышать. Теперь нужно было сосредоточиться и сделать все непринужденно и быстро. Еле сдержалась, чтобы по-бабьи не разреветься, не схватить со стола оставшийся на блюде кусок рыбины и не размазать его по морде этого подонка. Я даже подняла глаза и посмотрела на него, чтобы достовернее представить себе, как будет скользить по его розовой харе и падать в пасти воющим волкам жирное стерляжье мясо. Остановила мысль о том, что я еще успею это сделать, если ничего другого, более эффектного, не произойдет. А он заслужил, чтобы произошло. Он сам подписал себе приговор. Окунув пальцы в фарфоровую пиалу с плавающей в ней лимоном, я тщательно вытерла их накрахмаленной льняной салфеткой и достала из сумочки радиотелефон.

— Я хочу выпить кофе, — тусклым голосом сказала я, надо было что-то говорить, чтобы отвлечь его. — Иначе я не доеду до дома. Голова закружилась от твоих комплиментов.

Я говорила, а пальцы мои тем временем одну за другой нажимали клавиши радиотелефона: «ВХОД В МЕНЮ», «ПОСЛАТЬ СООБЩЕНИЕ»….

— Ты — сукин сын, каких я еще не встречала. Я буду радоваться каждому свежему чеченскому трупу, как если бы это был мой личный враг. В этом виноват ты. И я буду ненавидеть нацию, вскармливающую таких ублюдков, как ты.

«СООБЩЕНИЕ ОТПРАВЛЕНО»…

Я подняла голову и смотрела, как темнеют от ярости его серые глаза. Переборщила. Аслан начал приподниматься из-за стола, по-моему, он собирался ударить меня. Ударит и уйдет. А мне надо было продержаться еще как минимум двадцать минут. Положение спас официант, устремившийся к нашему столику с полотенцем наперевес.

— Что-нибудь еще желаете? Десерт, кофе, чай?

— Два капуччино, — прошипел Аслан.

— А что у вас на десерт? — поинтересовалась я.

Официант принялся перечислять названия пирожных и мороженого. Ему пришлось сделать это один раз, и другой, и третий. Я путалась, передумывала, сомневалась. Официант помог скоротать мне минут пять. Когда он, приняв наконец заказ, уже готов был скрыться за дверями кухни, я вновь окликнула его.

— Подождите-подождите, я забыла сигареты. — Оказалось, что мне страшно оставаться наедине с чеченцем.

Но Аслан сунул мне под нос свою пачку «Парламента», и официант, затормозивший было на пороге кухни, скрылся с глаз моих.

Мы курили молча. Кофе принесли в бессовестно крохотных чашечках. Его должно было хватить всего на пару минут, тем более что Аслан хлебал кофе, как воду — хлюпая и причмокивая. Меня даже стало подташнивать от этих звуков.

— Счет неси!

Когда он произнес это, махнув рукой выглянувшему из дверей кухни официанту, я решила, что все пропало. Или сообщение не дошло по назначению, или дороги забиты пробками, или… В зал заглянул молодой человек. Я вытянулась на стуле, но молодой человек даже не взглянул в нашу сторону, вышел, как будто его что-то не устроило. Купюры уже шелестели в проворных пальцах официанта. Я не пью кофе как воду, я пью его маленькими глотками и в промежутках пускаю в потолок струйки чеченского «Парламента». Поэтому у меня остается в крохотной чашечке достаточно въедливой коричневой жидкости, способной еще больше очернить чеченца в моих глазах. «Я не струшу, — говорю я себе, — я смогу». Моя рука описывает дугу, и, парализованная ужасом, я смотрю на мокрое пятно, расплывающееся на белоснежной рубашке Аслана. Он смешно моргает и вдруг соскальзывает со стула и во весь рост растягивается на полу, Над ним возвышаются сразу два гориллоподобных парня, материализовавшихся не иначе как из воздуха. На запястьях поверженного чеченца щелкают наручники. Ко мне приближается пролетарский кулак, на подступах к кончику носа он раскрывается красным удостоверением.

— Вам придется пройти с нами…

Я поднимаюсь из-за стола и иду к выходу. Сзади что-то гнусавит чеченец. Похоже, ему уже обеспечили проблемы с дикцией. Я не торжествую, я просто ничего не чувствую. Мне плевать, что он оглядывается, шепчет проклятия и обзывает сукой. Обмен любезностями мне тоже уже наскучил. Нас привезли на Чайковского и развели по разным кабинетам. У меня попросили документы, удостоверились, что я — это действительно я, и отпустили.

В агентство я приехала около полуночи. Валька Горностаева уже порядком поднабралась, дожидаясь меня, — на столе стояла початая бутылка кизлярского коньяка.

— Ну как ты? — дохнула она на меня ароматом дагестанских виноградников.

— У нас с тобой все получилось, — устало сказала я и достала из сумочки бутылку «Смирновской».

Горностаева почему-то насупилась и отошла к окну.

— Что с тобой, Валентина, разливай, — окликнула я ее.

— Получилось не у нас с тобой, — замогильным голосом заговорила Горностаева, — ты меня сейчас убьешь, но я все рассказала Обнорскому. Мы с тобой две наивные дуры. Когда ты уехала, я поняла, что план твой ни к черту не годится.

Наш с Вачькой план, и правда, вряд ли мог рассчитывать на место в анналах передовой детективной мысли. Собираясь на свидание с Асланом, я вовсе не собиралась сдавать его милиции. Я наивно полагала, что чеченец раскается, узнав, что покушался на мой семейный бизнес. Я шла на встречу с ним с искренним желанием помочь. Валентине о предстоящем рандеву я рассказала, следуя инструкции Обнорского. Инструкция предписывала журналистам агентства, направляющимся на сомнительную или опасную встречу, ставить о ней в известность доверенное лицо.

Выслушав меня, Горностаева загорелась желанием собственноручно поймать басурмана и заслужить звезду героя. Мы с ней немного поспорили о взаимоотношениях полов и всепобеждающей силе курортного секса. В итоге сошлись на том, что на звезду героя она может рассчитывать, если я пришлю ей на отдельский радиотелефон сигнал тревоги — три «шестерки». Получив его, она должна была звонить в РУОП и сообщить о местонахождении чеченского террориста, объявленного в федеральный розыск.

— Вот и прикинь, — оправдывалась Валентина, — получаю я от тебя это «число зверя», звоню в РУОП. Может быть, там мне и поверили бы после получасовых расспросов, а может быть, и нет. Или телефон был бы занят. На прошлой неделе я в дежурную часть ГУВД два дня не могла пробиться. А я как чувствовала, что ты наберешь эти злосчастные цифры, вот и пошла к Обнорскому…

— Ну и что?

— Ругался, — честно призналась Горностаева. — Минут пять одними матюгами крыл. Потом отобрал у меня радиотелефон, выставил за дверь и стал названивать.

— Лучше бы меня пристрелил чеченский террорист, — мрачно сказала я, свинчивая с бутылки «красную шапочку».

Все последующие дни я, как могла, избегала встреч с Обнорским, ограничиваясь легковесными приветствиями издалека. Неумолимо приближался срок сдачи аналитической справки по охранному бизнесу. Я струсила, и, сославшись на головную боль, попросила сдать работу и отчитаться по ней Нюсю Соболину. Анюта недоумевающе посмотрела на меня своими зелеными русалочьими глазами и отправилась на «ковер» к шефу — ей было не чуждо чувство женской солидарности.

Ближе к вечеру Обнорский заглянул в мой кабинет.

— Марина Борисовна, я, конечно, понимаю, что отдел ваш работал с диким, просто-таки зверским рвением, но справочка-то далека от совершенства. Зайдите ко мне на пару слов, придется внести кое-какие изменения.

Оттягивать разговор не имело никакого смысла. На мое несчастье шеф был один. Все уже разошлись по домам, и рассчитывать на то, что чье-нибудь внезапное вторжение избавит меня от необходимости оправдываться и объясняться, не приходилось.

— Заходите, Марина Борисовна, присаживайтесь, что у дверей-то топтаться, — радушно пригласил шеф, — расскажите про свои подвиги…

— Если ты имеешь в виду справку…

— Эх, Марина Борисовна, Марина Борисовна, что зарделись-то, как маков цвет? Я же все понимаю, с кем не бывает, дело-то, как говорится, житейское…

Обнорский откинулся на спинку высокого кожаного кресла и закурил, картинно пуская в потолок колечки сизого дыма.

— Вот, помнится, и я как-то раз переспал с арабской террористкой, знойная, скажу я вам, была штучка. А заливала мне, что агент дружественной разведки. Ну а вы впечатлениями не поделитесь?

— Андрей, прекрати, в конце концов, это немилосердно, — чуть не плача сказала я.

— Все, все. Больше не буду. — Обнорский встал из-за стола и слеша приобнял меня за плечи. — Ну, мир, дружба, балалайка?

Я благодарно улыбнулась ему. Что ни говори, но иногда и в нашем начальнике просыпается нечто человеческое.

Прошло почти полгода, и этот печальный факт моей биографии полностью стерся в памяти, не оставив в ней никакого следа.

Как-то уютным домашним вечером я сидела с Сережей на диване и читала ему умную и добрую книжку про короля Матиуша Первого. В гостиной негромко бубнил телевизор. Я бросила взгляд на экран и увидела его. В торжественной обстановке, в присутствии журналистов и высоких милицейских чинов, заключенного тюрьмы «Кресты» Аслана Атавердыева обменивали на русского солдата, девятнадцатилетнего Алешу Переверзева, шесть месяцев прожившего в чеченском плену. Я подумала, что поступила тогда правильно. Мой Бог меня давно уже простил, а до его Аллаха мне нет никакого дела. И потом этот мальчик, Алеша, был так похож на моего маленького ангела. Я крепко прижала сына к себе нежно и поцеловала в русую голову.