О вреде, который причиняют военным переводчикам разводы и поцелуи знаменитых артисток

Один мой знакомый все свои жутко занимательные истории начинал с замечательной фразы: «Стоял наш эскадрон под Яблоневкой...». В принципе эту чудовищную историю можно было бы начать так же, с небольшими лишь уточнениями: мол, дело было не под Яблоневкой, а в замечательном южнорусском городе, и стоял в нем не эскадрон (хотя, возможно, какой-то эскадрон там и был, но я про него ничего не знаю), а дислоцировался один хитрый учебный центр для военнослужащих дружественных Советскому Союзу государств...

Так вот, в том центре, согласно штатному расписанию, находилось так называемое отделение переводов, состоявшее из владеющих различными языками офицеров-переводчиков в количестве 62 штук. Или рыл. Или лиц. Это в зависимости от того, в какой день недели и в какое время суток на них смотреть. А вся эта безобразная история, которую я хочу вам, уважаемый читатель, поведать, началась с того, что меня поцеловала Клара Новикова...

Хотя нет... Если быть честным до конца, то все началось намного раньше: еще когда я только стал военным переводчиком и попал в этот милый казачий городок «для дальнейшего прохождения службы», как было написано в моем воинском предписании. То, что мне придется надеть офицерские погоны, я с беспощадной ясностью осознал на пятом курсе восточного факультета Ленинградского государственного университета имени товарища Жданова — после случившегося в моей биографии первого развода. А надо сказать (потому что иначе сегодняшняя молодежь может не осознать глубины драмы), что в том лохматом 1986 году развод с законной супругой если не ставил решительную точку в «выездной» карьере молодого специалиста, то, по крайней мере, обозначал над этой самой карьерой жирный вопросительный знак.

Просил я свою первую жену не разводиться со мной до распределения — но, видать, плохо просил. Или виноват был перед ней очень. А может быть, вообще просить не надо было: позже знающие люди просветили меня, что женщины — такие существа, которые любят все делать назло. Ну да не об этом речь.

Суть в том, что, заканчивая восточный факультет со страшным клеймом разведенного, получил я единственно возможное на тот момент распределение — в родную и навеки любимую Советскую Армию. И хотя в официальных документах местом моего распределения значилось Министерство обороны СССР, но, как вы, наверное, догадываетесь, попал я не в Генеральный штаб в Москву, а гораздо южнее.

Впрочем, не буду возводить напраслину на свою судьбу — тот казачий город, куда я попал, был еще не самой большой «задницей» по сравнению с совсем уж южными местами: как шутили в нашей среде, «есть на свете три дыры — Фрунзе, Енгаджа, Мары». Вот где военным переводягам было совсем хреново — они там быстро дичали и постепенно ассимилировались с местным населением. Туда попадали совсем уж окончательно «невыездные» и «залетевшие» на чем-нибудь серьезном офицеры. Это была, так сказать, предпоследняя ступенька перед трибуналом, — по крайней мере, именно такое место отводилось ей в мифологии военных переводчиков.

А учебный центр, в который я попал, — это был своего рода «отстойник», куда «ссылали» переводяг проштрафившихся, но еще имевших возможность беспорочной службой искупить свою вину перед Родиной. К категории такого «неокончательною залета» как раз и относился по тем временам развод.

Из вышесказанного ясно, что в нашем славном отделении процентов восемьдесят офицеров были, что называется, не до конца морально устойчивыми. Причем жила эта офицерская компания довольно весело, пользуясь, ввиду своего разведенного состояния, значительным вниманием со стороны слабой половины местного населения. А совсем уж угарное веселье началось тогда, когда в отделение переводов спустя год после начала моей службы прибыли три лейтенантки — выпускницы Краснознаменного военного института иностранных языков.

Папы у всех трех лейтенанток были, прямо скажем, «шишками», а попали эти девицы в наш казачий городок по досадному недоразумению. В тот год министр обороны издал какой-то дикий приказ, согласно которому выпускники московских высших военных учебных заведений первые два года службы не могли оставаться в столице — так в те времена боролись с «местничеством и протекционизмом».

Девчонки появились у нас летом, когда большая часть военных переводчиков не была обременена занятиями с иностранными курсантами, — это был период так называемой пересменки: одни группы уже «выпустились», а новых еще не было. Так вот, девчонки-лейтенантки с ходу заявили, что они такие же офицеры, как и мы, снисхождения к себе не требуют, а потому сразу поинтересовались, где и как им лучше «проставиться», — по старой офицерской традиции всякий прибывающий на новое место службы обязан был напоить вволю алкоголическими напитками своих товарищей-однополчан. И поскольку денег у москвичек с собой поначалу было как фантиков у дур, то и началось тут такое, что просто «ой». Как говорил знаменитый персонаж эпического романа «Хождение по мукам» Лева Задов по похожему поводу, началось такое, чего Содом не делал со своей Гоморрой.

Начавшееся разгуляево было абсолютно беспредельным и никак не могло остановиться, а сделать что-то радикальное с нашей компанией начальство не могло как раз из-за того, что папаши у девчонок были не просто «шишками», а «очень крутыми шишками». Сперва наши начальники еще наивно верили, что мы немножко подурим и сами по себе успокоимся, но они недооценили запасов нашей молодости, здоровья и жизненной энергии. К тому же всем известно, что войти в штопор легко, а выйти из него гораздо сложнее. Начальником нашего отделения переводов в то время был один мудрый подполковник, который любил к месту и не к месту вспоминать поговорку: на любую, дескать, хитрую задницу сыщется кое-что с винтом. Так вот, этот подполковник, увидев, что вверенный ему личный состав близок уже к окончательной потере не только общечеловеческих, но и офицерских качеств, понял, что нас надо спасать. Он втихаря отбил телеграмму в Главное управление кадров Министерства обороны СССР о том, что у него в распоряжении имеется значительное количество незанятых офицеров-переводчиков с дефицитными языками, которые могут быть временно использованы на благо Родины в других городах бескрайнего Союза.

В управлении кадров этой телеграмме страшно обрадовались, потому что переводчиков не хватало, и вскоре из Москвы пришел приказ о направлении большого количества офицеров в командировки. В общем, разогнали нас кого куда. Одна группа поехала в Юрмалу помогать индусам осваивать транспортную авиатехнику. Девчонок законопатили в славный город Фрунзе (хитрый шеф не писал в телеграмме их фамилии и пол, а просто обозначил число незанятых офицеров). Двух горемык сослали в Новочеркасск, трех моих боевых товарищей отправили в Одессу, одного — во Львов, а мне и вовсе было предложено посетить Богом забытую дыру на Украине, известную только своими знаменитыми огурчиками и бывшей гимназией (ныне пединститут), — в ней когда-то учился Гоголь.

Все произошло так стремительно, что задействовать систему блата никто не успел, и по всему выходило, что развеселая наша компания должна была разъехаться. К слову сказать, многие члены коллектива восприняли эту новость чуть ли не с облегчением, поскольку и сами уже пить подустали, а не сдавались лишь из мужского самолюбия — девчонки-лейтенантки были какие-то неугомонные, если не сказать железные.

Ну что ж, разъезжаться так разъезжаться. И решили мы устроить (опять же по старой офицерской традиции) отвальную, каковую постановили провести в местной ресторации «Кавказ». Лично я отправился на эти посиделки с чувством легкого сожаления по поводу того, что угарно-развеселая жизнь заканчивается. Дальнейшие события показали, что я жестоко ошибался.

А сбила меня с пути и панталыку, сама того, возможно, не желая, известная артистка разговорно-юмористического жанра Клара Новикова — она, так случилось, гастролировала вместе с Ефимом Шифриным по Союзу и заехала в наш городок. А в ресторацию «Кавказ» спустилась поужинать, поскольку проживала в гостинице с одноименным названием, находившейся этажом выше ресторана.

И вот сидим мы, выпиваем, грустя перед разлукой (блаженные времена — триста граммов водки и лангет в ресторане обходились в 10 рублей), а в ресторане играет музыка и через два столика от нашего сидят звезды советской эстрады — Ефим Шифрин и Клара Новикова.

Естественно, выпивая и закусывая, мы на наших эстрадных звезд откровенно пялимся и о них разговариваем. И как-то так само собой получилось, что меня мои боевые друзья и подруги стали подначивать: мол, слабо тебе Клару Новикову на танец пригласить. А я в те времена, ввиду молодости и легкомыслия, на «слабо» еще достаточно легко откликался. Потому лишь пожал плечами: Клару Новикову? На танец? Вообще не вопрос!

Встаю из-за столика и, стараясь ступать ровно, направляюсь прямиком к звезде. Одернул на себе рубашку, плечи расправил, пушинку снял с левого погона, щелкнул каблуками, наклонил голову и спрашиваю: «Извините, пожалуйста, нельзя ли вас на танец пригласить?» А оркестр ресторанный как раз «Лаванду» заиграл. Клара Новикова вилку положила, переглянулась с Шифриным, потом усмехнулась и говорит: «Хорошо». Спокойно встает, и мы идем с ней в центр зала. Я, естественно, несколько прибалдел, поскольку, честно говоря, думал, что она мне откажет. Но вот не отказала. И мы танцуем на площадке, а весь ресторан на нас смотрит.

Краем глаза я кошусь на наш столик — там, конечно, наблюдается полнейшая прострация, немая сцена, как в «Ревизоре». Кто-то даже застыл с недонесенным до рта куском лангета. И в этот момент, когда я упиваюсь тем, что так легко удалось своим боевым друзьям и подругам нос утереть, Клара Новикова тихонечко шепчет мне на ухо: «Ну что, лейтенант, проспорил меня?» Умная тетка оказалась, хорошо обстановку вокруг секла. И что характерно, грамотно ее оценивала. Меня аж в краску бросило. И я в ответ стал что-то маловразумительное блеять: мол, дело, в общем, совсем не в споре, а в том, что я давний поклонник вашего таланта, да и как женщина вы очень даже ничего... То есть понес такую чушь, что она не выдержала и фыркнула. И наверное, в благодарность за то, что я так ее развеселил, а может, просто из чистого озорства, когда закончился танец, она взяла и тихонько поцеловала меня в щеку.

Тут, как вы понимаете, весь зал не просто замер, и даже не обмер, а вообще умер. Особенно наш столик в углу. В гробовой тишине я отвожу гражданку Новикову к ее месту, щелкаю каблуками, благодарю. И, чеканя шаг, возвращаюсь к своему столику. А там вся наша компания сидит обалдевшая, глаза у каждого по пятаку, и в глазах этих читается один-единственный вопрос: «Ну, что?». Я, естественно, этот вопрос игнорирую, сажусь и сразу, чтобы нервы успокоить, выпиваю стопку водки. И начинаю лангетом зажевывать, делая вид, что ничего особенного не произошло. Одна из лейтенанток не выдерживает, пытается пнуть меня ногой под столом и уже вслух озвучивает общее любопытство и нетерпение: «Ну что? Как она?»

А я, грешным делом, в этот момент решаю, что неплохо было бы поиздеваться над своими товарищами и разыграть их. А потому с наглой и совершенно индифферентной мордой нехотя так отвечаю: «Что, что? Я же говорил, говно вопрос. Я ей сразу понравился, она весь вечер только на меня и смотрела, все ждала, подойду я или нет. Ну, номер комнаты, естественно, сообщила, сказала, что вечером ждет, чтобы приходил обязательно. И вообще я мужчина как раз ее типа. Правда, у меня другие планы на вечер были, так что я пока не решил...»

Весь стол хором выдохнул: «Врешь!!!» А я только плечами пожал: «Если кто не верит, предлагаю поинтересоваться у первоисточника». Ну никто, конечно, на такое не осмелился, и на меня весь оставшийся вечер коллеги смотрели с завистью, как на героя-космонавта, успешно вернувшегося после выполнения правительственного задания. Я и сам горд был необычайно, и вот от радости, гордости и внутреннего куража умудрился очень быстро нажраться, извините, практически до состояния полной невменяемости. Впрочем, как и остальные.

Воспоминания о том, как закончился вечер, я не сохранил. А вот утро было безрадостным, потому что проснулся я, как ни горько это мне сейчас констатировать, недалеко от нашей части в самой что ни на есть канаве. Такой вот классический вариант. Как говорится, из песни слов не выкинешь, к сожалению. Начинаю себя ощупывать и с ужасом понимаю, что руки-ноги целы, фуражка присутствует, деньги на месте, а вот удостоверение личности офицера куда-то делось. Так, думаю, приехали. Вот тебе, товарищ лейтенант, и Клара Новикова.

А в те времена утрата офицером удостоверения личности трактовалась начальством как проступок чуть менее поганый, чем измена Родине. Это было хуже, чем три развода, а может, даже чем четыре. Мгновенно протрезвев, я внимательнейшим образом обследовал всю канаву, но удостоверения так и не нашел, а мне ведь, извините, в этот же день в командировку надо было убывать, на Украину, группу арабских товарищей принимать. И новое задание Родины выполнять. Как, спрашивается, я это буду делать без удостоверения? В общем, кошмар, да и только.

Пришел я в часть, нашел там своих, таких же помятых, как я, друзей и подруг и поделился с ними свалившимся на меня горем. Мне, конечно, все посочувствовали, а девчонки сразу сказали, что это во всем Клара Новикова виновата, что это она меня с пути и панталыку сбила, но искать ее, чтобы предъявить претензии, мы не стали. Думаю, кстати, что она до сих пор не в курсе того, какую интересную роль сыграла в моей судьбе, да и не только в моей.

Одним словом, «помыслив коллективным разумом», решили мы, что заявлять об утере удостоверения пока не стоит. Свой чан с дерьмом я выхлебать еще успею, а пока надо отправляться в командировку без удостоверения. Глядишь, оно и найдется, может, кто из местных жителей его обнаружит. И принесет в часть на КПП. Такие случаи в прошлом уже бывали. Хуже, конечно, если оно попадет в лапы к иностранным шпионам и впоследствии все это вскроют наши доблестные органы контрразведки, но ребята сказали, что всегда можно сделать вид, что удостоверение в поезде украли из кармана кителя по пути следования в командировку. Короче говоря, решили хай не поднимать.

И вечером того же дня в омерзительнейшем настроении я сел в поезд и убыл в маленький украинский городок, размышляя, как это, интересно, я буду представляться там, в незнакомой мне части. Ехал я на некий военный завод, куда уже прибыла группа арабских офицеров из одной полудружественной нам страны. Они должны были там перенимать опыт по ремонту какой-то воинской техники. А я должен был оказывать им в этом процессе посильную помощь.

Завод, кстати говоря, считался секретным объектом, но я этого обстоятельства по прибытии не заметил. Поскольку на проходной документы у меня не спросили, а удовлетворились лишь тем, что я был в офицерской форме. То есть не завод, а раздолье для шпионов.

Группу арабских товарищей я принял, познакомился с ними, а старший группы, подполковник по имени Али, сразу сказал, что у него есть ко мне важное дело, и предложил мне пойти вечером в ресторан. Но я ответил, что еще пока не устроился и все важные дела мы решим немного позднее. И направился к начальнику местного особого отдела — мне положено было поставить его в курс о своем прибытии в соответствии с некоторой спецификой нашей работы.

Начальник местного особого отдела мне сразу очень понравился. Он носил майорские погоны и странную фамилию Плашечка. И буквально по глазам я мгновенно определил в нем своего парня. Он мне тоже очень обрадовался, сказал, что всего два месяца назад вернулся из Афганистана, что относится к военным переводчикам очень даже хорошо, и тут же ненавязчиво предложил выпить. Я согласился и после первой бутылки, когда мы уже перешли на «ты», сообщил товарищу майору о той беде, которая случилось с моим удостоверением. Причем врать про кражу в поезде не стал, а рассказал все как было — доверился, так сказать.

Майор Плашечка в проблему вник, уверил, что пропуск мне сделает безо всяких вопросов, поскольку на шпиона я никак не похож, и во время распития второй бутылки (он их доставал из служебного сейфа) поделился оперативной информацией, согласно которой в группе арабских товарищей находится некий резидент их разведки, прибывший в Советский Союз под личиной обычного офицера, и что наша задача — выявить этого резидента, идентифицировать, разоблачить и желательно на чем-нибудь поймать с поличным. Я ответил, что проблем не вижу. После чего мы продолжили выпивать.

И так мы друг другу понравились, что пили не останавливаясь, по-моему, дня два. Потому что сейф у Плашечки был безразмерным. А осиротевшая арабская группа вместе с предполагаемым резидентом бесцельно бродила по секретному заводу и по городку, вызывая недоуменные взгляды местных жителей. Когда я наконец сумел вырваться из цепких лап майора Плашечки и, слегка придя в себя, навестил старшего офицера арабской группы, тот сразу озадачил меня своей большой и насущной проблемой, заявив, что очень хочет познакомиться с какой-нибудь русской женщиной или украинской — это ему без разницы, что он находится в Советском Союзе уже третью неделю и что такое длительное воздержание может быть крайне опасно для его здоровья.

Надо сказать, что этот подполковник по имени Али красотой не отличался. Мягко говоря. Был он маленьким, лысым, пузатеньким, черным и к тому же еще курносым. И в гражданской одежде больше всего походил не на офицера, а на азербайджанского торговца мандаринами. Поэтому я и не удивился, когда он чуть ли не со слезами на глазах поведал о том, что местные девушки на все попытки завязать с ними знакомство реагировали как-то холодно. А может, они не понимали, чего он хотел. Потому что по-русски Али знал лишь два слова: «хорошо» и «спасибо».

Глядя на меня умоляюще, Али попросил оказать ему помощь в знакомстве, но я ответил, что сам никого в этом городке не знаю. Тогда Али вздохнул и сказал, что мне придется с ним пить, чтобы хотя бы таким образом снять напряжение...

С Али мы пьянствовали три дня, а потом я понял, что надо как-то вырываться из этого порочного круга, иначе у меня начнется белая горячка. Я отправился к майору Плашечке и изложил ему суть возникшей проблемы.

Плашечка, вздохнув, достал из сейфа бутылку водки и сказал, что вопрос серьезный. Я уже, собственно говоря, даже не пьянел, а пил как-то машинально. Когда мы допивали бутылку, меня вдруг осенило, и я спросил Плашечку: «Нет ли у тебя здесь в городке какой-нибудь агентессы, которую можно было бы подвести к подполковнику Али, потому что тогда мы убили бы сразу двух зайцев. Первый заяц — мы получили бы источник информации, второй — мне не надо будет больше пить с Али, помогая ему коротать долгие и тоскливые украинские вечера».

Плашечка ответил, что эта мысль глубокая и понятная, а значит, хорошая, и что агентесса у него, в общем, имеется — дама серьезная и надежная, начальница отдела кадров одного из предприятий. Однако осуществить мою грандиозную идею вряд ли получится, поскольку все агентурные деньги нами пропиты. Я начал впадать в отчаяние, но тут майор Плашечка сказал, что у него есть другой план: у него на связи состоит начальник местного офицерского клуба, который знает в городе абсолютно всех дам нестрогого поведения. И что мне надо подойти к этому начальнику клуба, сказать, что я от Плашечки, изложить суть проблемы, и дело будет в шляпе — для Али найдется подруга, что позволит мне прекратить пьянство, и тогда мы сможем сконцентрироваться на том, чтобы выявить в группе арабских товарищей вышеупомянутого резидента.

Не откладывая дела в долгий ящик, я пошел к начальнику клуба, назвал пароль и рассказал о проблеме. Он отнесся ко мне с пониманием, тут же продиктовал адрес и заверил, что с указанной кандидатурой никаких сложностей возникнуть не должно.

Я, как последний идиот, отправился по указанному адресу, думая, что, скорее всего, схлопочу от незнакомой мне девушки по морде за предложение провести время с совершенно незнакомым ей офицером арабской национальности. Однако, к моему удивлению, девушка по имени Надя по морде мне не дала, а очень даже обрадовалась открывающимся перед ней перспективам — в разговоре с ней я особо напирал на то, что Али — офицер дружеской страны и что интернациональная дружба — вещь не просто хорошая, но и государственно важная.

Вечером того же дня я познакомил ее с Али и ушел спать в гостиницу, вздохнув с облегчением: больше пить мне было не надо. Однако радовался я рано, потому что буквально через день меня нашел бледный, как покойник, майор Плашечка и, отозвав в сторону, свистящим шепотом спросил: «Ты кого познакомил с Али?» Я, не чувствуя за собой никакой вины, ответил, что сделал все по инструкции, то есть нашел с помощью начальника офицерского клуба женщину нестрогого поведения.

Майор Плашечка замычал, как от зубной боли, и объяснил мне, что Надя — отнюдь не женщина нестрогого поведения, а секретарша командира части, то есть носительница всех возможных и невозможных секретов, поскольку основные служебные бумаги идут через ее руки. И что если немедленно не прекратить встречи Нади и Али, то у нас у обоих могут возникнуть серьезные неприятности. Потому что вскоре может приехать комиссия из Киева, которая, не дай Бог, действительно начнет разбираться в ситуации, и тогда увиденная ею картина будет просто кошмарной: у переводчика нет удостоверения, у майора Плашечки — агентурных денег, зато у секретарши командира части есть арабский любовник — подполковник, которого зовут Али. Нормальный расклад? Интересной жизнью вы тут живете, товарищи! Дело действительно пахло бертолетом.

Поэтому я отправился к Наде и сообщил ей, что обстановка резко изменилась, что Али, скорее всего, переодетый замаскированный враг, возможно, даже израильский шпион, и потому знакомство ей лучше всего прекратить. Однако Надя мне не поверила, Али за недолгое время знакомства успел ее не только полюбить, но и купил ей два золотых кольца, золотую цепочку, пианино из местного универмага и еще много других очень полезных в хозяйстве вещей, словом, помог выполнить план по продаже товаров населению этого универмага на четыре месяца вперед. Тогда я начал бить на то, что Али лысый, толстый и некрасивый. И даже по-русски говорить не умеет. Но Надя сказала: «Зато он очень добрый, а для настоящей любви знать язык друг друга совершенно не обязательно».

Я вернулся к майору Плашечке и рассказал об осложнениях в обстановке. Майор Плашечка достал из сейфа бутылку водки и сказал, что обстановка еще серьезнее, чем я думаю. Я с ним согласился.

На следующий день обстановка накалилась уже до невозможности, потому что на главпочтамт этого маленького городка на мое имя пришли две телеграммы-шифровки, выглядевшие следующим образом: телеграмма первая — «Книга нашлась недалеко от части. Находится в отделении. Целую. Коля», телеграмма вторая — «Ксива пришла без телеги, находится у шефа. Целую. Миша». Обе эти телеграммы показал мне майор Плашечка, а к нему они попали от местных комитетчиков, которым о странных посланиях сообщили телеграфистки, поскольку решили, что столкнулись с явно шпионскими шифровками. Между тем это всего лишь друзья сообщали мне, что мое потерянное из-за Клары Новиковой удостоверение личности благополучно нашлось, что я и пояснил начальнику особого отдела. Плашечка мне ответил, что лично он все понимает, но вот у ребят из местного райотдела КГБ есть вопросы, поскольку они не в курсе истории с удостоверением, и что формалист или недоброжелатель может усмотреть в этих телеграммах все-таки что-то нехорошее. Так что, если приедет комиссия из Киева, мало нам не покажется.

Мы с ним совсем было загрустили, но, видимо, Бог над нами сжалился, потому что утром следующего дня был разоблачен и пойман резидент из арабской группы. Этот идиот, не знаю, с какой целью, под видом утренней разминки бегал на местную железнодорожную станцию и записывал в книжечку номера и маркировки товарных вагонов и цистерн. А так случилось, что застукал его за этим занятием сержант из вокзального отделения милиции, завернувший за угол справить малую нужду. Увидев человека явно нерусской внешности с блокнотом и карандашом в руках, сержант, любивший, наверное, детективы, решил, что перед ним шпион, и, как это ни парадоксально, не ошибся. Вот так рождаются мифы о том, что ловить шпионов очень легко.

С сержантом была проведена впоследствии долгая и кропотливая работа продолжительностью в две бутылки водки и три бутылки портвейна плюс еще две бутылки коньяку с собой. В результате майор Плашечка смог составить красивый отчет о проведенной всеми нами совместно блестящей операции с минимальной затратой сил и средств. А победителей, как известно, не судят.

Таким образом, постепенно все уладилось. Даже Надю удалось уговорить временно уехать на Черное море по бесплатной путевке, которую где-то сумел раздобыть Плашечка, напрягший свои последние оперативные возможности...

Возвращаясь обратно в родную часть, я вез с собой блестящий отзыв о командировке, который и положил на стол своему шефу, начальнику отделения переводов. Шеф внимательно прочитал отзыв, вздохнул, открыл сейф (я в этот момент вздрогнул), но извлек он оттуда всего лишь мое офицерское удостоверение, которое было найдено недалеко от части какой-то милой и порядочной бабушкой. Сощурив глаз, шеф сказал, что мне за мои художества, конечно, полагается выговор, но, учитывая мои находчивость и лихость вкупе с положительным отзывом, особо наказывать он меня не станет. Потому что он никогда не слышал, чтобы офицер мог так успешно справиться с задачами командировки, причем на секретном объекте да еще в чужом городе и даже без удостоверения.

В результате вышел я из всей этой истории без потерь, если не считать, конечно, нервные затраты и то, что шеф в воспитательных целях задержал мне на два месяца представление на присвоение очередного офицерского звания старшего лейтенанта.

Считаю, что ответственность за все случившееся частично может разделить со мной известная артистка Клара Новикова.

О вреде доверчивости к гражданам вообще и в частности к военным переводчикам, имеющим острую потребность в деньгах и спиртных напитках

Психология — штука тонкая. Особенно четко я понял этот простой тезис в 86-м году, когда столкнулся с интересной особенностью человеческой натуры: поступая не очень честно и не очень красиво, многие почему-то считают, что в отношении них другие люди должны действовать исключительно порядочно. На этом и горят. А точнее горим, потому что все мы люди. Мысль не новая, но дошел я до нее путем, может быть, и не самым обычным.

Дело было так — я доучивался на восточном факультете после годичной практики в качестве переводчика арабского языка в составе парашютно-десантной бригады специального назначения Южного Йемена...

А надо сказать, что после той «практики» я сильно пил. Очень сильно... И спал плохо. И душа болела очень сильно. Сначала финансовых проблем не было, потому что я много внешпосылторговских чеков в Союз с собой привез, но — все хорошее однажды заканчивается... Как-то я заявился домой совсем пьяный, папа, воспользовавшись моим бесчувствием, деньги у меня изъял, положил в сейф у себя на работе и заявил, что не отдаст их мне, пока пить не брошу... Стало быть, деньги надо было где-то находить... И я их находить умудрялся — сначала форму свою десантскую пропил, потом другие вещи начал потихоньку продавать... А форму свою пятнистую загнал я одному уроду, который на филологическом факультете учился. Не знаю, откуда у него деньги водились, — родители в торговле работали, что ли...

Не важно... Он у меня и десантные ботинки купил, и куртку, и штаны — и в таком вот «мужественном прикиде» ходил в универ. Наверное, считал себя «Рембой»... С головой у парня, видать, не все в порядке было — совсем рехнулся на военной атрибутике... Я ему только берет свой зеленый не сдал и медаль, хотя он за них совсем бешеные деньги сулил — рублей сто, по-моему...

Но наступил и такой день, когда продавать мне стало уже нечего — пропился вчистую... Причем день этот я помню прекрасно — у нас на факультете как раз должно было предварительное распределение состояться... И вот заявляюсь я в альма-матер с абсолютно «чугуниевой» головой, весь мир напоминает один большой кусок дерьма и больше ничего, а денег на опохмелку нет совсем... Я туда-сюда, чувствую — в куски разваливаюсь, у ребят попытался занять — ни у кого башлей нема... Что делать? Ну не помирать же в самом деле лютой смертью без опохмеления? А в безвыходных ситуациях мозг начинает работать в усиленном режиме...