— Постойте, — заторопился он. — Постойте. Будьте вы людьми-то… давайте договоримся. Найдем нормальный вариант… А?

— Вылезай, гнилуха, — зло сказал Блинов и распахнул дверцу машины. — Вылезай, конечная…

— Ты не прав, Александр Николаевич, — весело произнес Чайковский, — конечная будет на зоне. А здесь так — пересадка.

Андрей Обнорский испытывал тягостное беспокойство. Впрочем, это слово никак не может передать, что он на самом деле испытывал. Он плохо спал, ворочался, то и дело покрываясь липкой испариной, и никак не мог провести четкую границу между сном и бодрствованием… Вставал и курил ночью, пил чай. На работу приходил невыспавшийся и разбитый. Иногда замечал сочувственные взгляды своих коллег. Впрочем, иногда замечал и злорадные… Что ж, не все в городской «молодежке» его любили. В редакции с момента появления Обнорского пошли гулять по кабинетам шепотки: комитетский. А как же: бывший офицер, служил за границей. Явно — комитетский мальчик. А уж в начале девяностых отношение к КГБ у демократической прессы известно какое было!

Потом, конечно, у многих отношение к Андрею изменилось. Но не у всех… Впрочем, он на это плевал. Что-то давило Обнорского, угнетало страшно. Да и могло ли быть по-другому? После всех последних событий: после прощания с Катей и душевных бесед с Николаем Ивановичем Наумовым? Да нет, конечно… иначе быть не могло. Но все же Андрей ощущал приближение какой-то новой беды. Кто-то умелый и беспощадный натягивал веревки с флажками. Обкладывал, обкладывал — замыкал кольцо. Посмеивался и загонял в патронники тяжелые цилиндры картечных патронов. И знал — добыче уже не уйти.

А добычей был он — Андрей Обнорский. Одинокий, раненый, со вздымающимися и опадающими от тяжелого бега боками. Офлажкованный, он будет идти туда, куда его гонят… Туда, где в осенней мокрой листве стоят стрелки и напряженно сжимают взведенные ружья. Их псы нервно нюхают воздух и дрожат от возбуждения. Скоро! Скоро начнется большая охота!

Андрей был близок к тому, чтобы снова запить. Но держался, говорил себе: это не выход. Это не выход, говорил он себе…

А есть ли выход?

Чайковский, Блинов и — между ними — журналист Батонов в наручниках вошли в дежурную часть Смольнинского РУВД. Обоих оперативников здесь хорошо знали.

Дежурный был в хорошем расположении духа, настроен пошутить. Он вскочил, вытянулся по стойке смирно и бодро доложил майору:

— Здрав-жлав, товарищ генерал-майор. Оперативный дежурный лейтенант Мальцев. Дежурство принял. В камерах находятся четверо правонарушителей. Используем на внутренних работах РУВД, девять человек для отправки в суды. Трое по 122-й ожидают получения санкции на арест. Табельное оружие, боеприпасы — в наличии.

— Вольно, товарищ генерал-лейтенант, — скомандовал Чайковский. — Организуй-ка лучше пару понятых… Есть в обезьяннике кто потрезвей? Чтоб хоть расписаться толком смогли…

— Для вас найдем, — ответил дежурный. Батонов стоял бледный. Он с трудом понимал, что происходит, сильно нервничал, покусывал нижнюю губенку. Он отнюдь не был глуп, но в такую ситуацию попал впервые. Как себя вести в этом враждебном мире, столь не похожем на мир творческих тусовок, он не знал.

А оперативники — напротив — знали это очень хорошо. Они отлично представляли себе, что сейчас творится в душе Батонова Вовы… Видели его страх, неуверенность и жалкую попытку казаться спокойным. Постоянное покусывание и облизывание сухих губ выдавали журналистика с головой.

С Батонова сняли наручники. Молодой сержант привел из обезьянника двух понятых — мужчину и женщину. Оба были нетрезвы, но несильно. Оказались — муж и жена. У обоих по синяку: у женщины под левым глазом, у мужчины — под правым.

— Ну-ка, давай все из карманов, журналист, — сказал Чайковский.

Первое, что Батонов извлек на Божий свет, было редакционное удостоверение. Солидная такая книжечка. За последние годы пресса уже изрядно подпортила свой авторитет, но остатки его, дотлевающие, как исподнее бомжа, еще оставались, поэтому Вова на миг почувствовал себя уверенно.

— Я журналист, — сказал он. На оперов это не произвело никакого впечатления.

— Ничего, — отозвался Чайковский, — у нас и генералы рыдают, как дети.

Шутка была старой, прозвучала когда-то из уст гестаповца в подзабытом телефильме про советского разведчика Иоганна Вайса. Блинов взял в руки удостоверение и покачал головой:

— Ты смотри… как настоящее. Значит, будем выяснять, где ты такую ксиву купил, наркот гребаный.

— Я не наркот. А удостоверение подлинное… Можете позвонить прямо сейчас главному редактору.

— Позвоним, Батонов, позвоним. А ну — быстро все из карманов.

— Я завтра же лично пожалуюсь мэру и прокурору города.

— Навряд ли, — лениво бросил Блинов. — В камере телефона нет.

В обезьяннике кто-то глумливо рассмеялся. И этот смех враз отрезвил Батонова. Он затравленно посмотрел на оперативников, увидел равнодушное лицо сержанта, прислонившегося к косяку, пьяноватые морды понятых… и начал медленно опустошать карманы. На стол дежурки легли паспорт, записная книжка, бумажник, шариковая ручка, несвежий носовой платок, два импортных презерватива в яркой упаковке. Потом появилась на столе пачка «Мальборо» (Блинов тут же открыл ее и заглянул внутрь). Потом связка ключей с брелком в виде пробочной открывашки и, наконец, зажигалка да горсть мелочи…

— Это все, Батонов? — строго спросил Чайковский.

— Все, — ответил бледный Вова.

— Ну что ж… — Чайковский встал, повернулся к нетрезвой семейной парочке. — Смотрите внимательно, господа понятые…

Господа кивнули. Батонов напрягся. Из левого внутреннего кармана пиджака журналиста майор при всех вытащил обмотанный изолентой синего цвета предмет размером со спичечный коробок. Держал он предмет двумя пальцами за уголки.

— Что это, гражданин Батонов?

— Не знаю…

Майор вытащил второй коробок.

— Что это, гражданин Батонов?

— Не знаю… Это не мое, это мне подбросили.

— Кто? — спросил майор сухо. Он уже знал ответ.

— Ты! — выкрикнул Вова, — Ты, ментяра мерзкий, подкинул!

— Очень хорошо, — сказал Чайковский. — Так и запишем.

Он сел к столу и попросил у сержанта бумагу. Два коробка, обмотанные синей изолентой, лежали поверх редакционного удостоверения. Блинов достал маленький сувенирный нож-выкидуху и аккуратно срезал с коробков изоленту, продемонстрировав содержимое понятым. Батонов сидел бледный. Майор Чайковский быстро писал:

…09.94. Санкт-Петербург.

Акт изъятия.

Мною, ст. оперуполномоченным Чайковским В.Ф., в помещении дежурной части Смольнинского РУВД в 22 часа 47 минут в присутствии понятых…

— Ну, как вас писать, красавицы синеглазые? За понятых ответил сержант. Быстро и уверенно.

— Что, постоянные клиенты? — спросил Блинов.

— Да уж почти как родные.

Понятые дружно кивнули: ага, дескать, мы — постоянные.

Чайковский продолжал писать:

…в присутствии понятых:

Ф.И.О., место прописки,

Ф.И.О., место прописки,

составлен настоящий акт о том, что у гражданина Батонова Владимира Николаевича, 1969 г.р., проживающего по адресу: Лермонтовский пр., дом…, кв… (паспорт, серия, номер), обнаружено и изъято два спичечных коробка с веществом темно-зеленого цвета, сыпучим, с резким запахом. На момент изъятия оба коробка были обмотаны изолентой синего цвета.

Со слов гр. Батонова, эти два коробка в левый внутренний карман пиджака ему подсунули сотрудники милиции. Конкретно: ст. оперуполномоченный майор Чайковский В.Ф.

— Ну, Батонов, ты это точно видел? — спросил Чайковский.

— Да, — сказал Вова зло, — видел собственными глазами.

— Очень хорошо. Так и запишем.

Гр. Батонов утверждает, что точно это видел.

Вышеуказанные два спичечных коробка запечатаны в конверт. Опечатаны печатью N 16 12 отдела УУР. На конверте и на печати имеются подписи понятых и ст. о/у Чайковского В.Ф.

Срезанная со спичечных коробков упаковка (изолента) запечатана в конверт. Опечатана печатью N 16 12 отдела УУР. На конверте и на печати имеются подписи понятых и ст. о/у Чайковского В.Ф…

— Подписывайте, господа понятые. Синеглазые подписали. Блинов упаковал вещдоки в серые конверты, Чайковский шлепнул печати.

Снова расписались понятые и майор.

— Ну а ты, гражданин Батонов, подписывать будешь?

— Хер вам.

От подписи в присутствии понятых гр. Батонов отказался.

— Вот так, господин журналист, — сказал майор. — Закрутилось колесо-то. Щас мы зарегистрируем наш акт у дежурного, а твою травку направим на экспертизу…

— Я не знаю, что в этих коробках, — сказал Батонов. — Мне их подкинули. Это ваши ментовские штучки. Это политическое преследование.

— Я тоже пока не знаю, что в этих коробках. Я только предполагаю, что это марихуана… Но вот эксперты скажут точно. И еще эксперты снимут отпечатки пальцев с изоленты. А?

Майор говорил спокойно и уверенно. Он знал, что именно так все и будет. Но сначала для этого ему придется покрутиться: чтобы забить Вову Батонова в камеру, нужно предъявить следователю заключение экспертизы. Без заключения следак и разговаривать не станет — хоть мешок дури ему прямо на стол высыпай:

— Вот, пожалуйста… дурь, товарищ следователь…

— Э-э-э, нет, товарищ оперуполномоченный, — ответит следак. — Пока это какая-то неустановленная солома. У экспертов был?

— Не успел, Иван Иваныч.

— Ну, тогда, Виктор Федыч, забирай свою солому.

Вот так. А заключение экспертизы, если его дождаться законным образом, когда еще будет. У ребят из ЭКО работы тоже хватает.

…А ждать Чайковскому было некогда — Гувд требовал жратвы. Жертвоприношения. На плече Гувда сидел полковник Тихорецкий. У него отношения с монстром были отличные…

Чайковский поднялся на второй этаж к следаку. Потолковали. Следак на откровенное нарушение идти не хотел. Тем более, — говорил он кисло, — журналист…

И вертел в руках батоновскую ксиву. Но майор убеждать умел.

— Хрен с тобой, Виктор, — сказал следователь. — Но чтобы к утру все было оформлено как положено. Успеешь?

— О чем речь, Володя? Я тебя когда-нибудь подводил?

— Ладно. Действуй.

— Ну, спасибо… С меня пол-литра, — сказал Чайковский.

В дежурке он дал указания Блинову, а сам написал сопроводиловку в ЭКО: …в связи с возникшей необходимостью прошу провести экспертизу содержимого двух спичечных коробков…

И помчался с этими коробками на Шпалерную, к экспертам. Провести экспресс-анализ — дело недолгое. Но чтобы его сделали вне очереди, майор заскочил в ночной магазин и купил литр водки.

Через час он держал в руках казенный бланк со стандартным текстом: …установлено, что в представленных на экспертизу двух спичечных коробках… находится 18,41 грамма наркотического вещества марихуана. Для проведения экспертизы из представленных образцов взяты 0,06 грамма вещества, которые уничтожены.

Ростовский специалист нашел позицию для стрельбы. Он выбирал ее долго и осторожно. Сначала присмотрел один подходящий чердачок, но там, как оказалось, обитают бомжи. Если бы один — Гена вообще не стал бы задумываться: крутанул головенку, позвонки хрустнули — и нет проблемы. Но бомжей было четверо… такого душегубства брать на себя не хотелось. Хотя — если другого варианта не найдется… Нашелся. Снайпер сидел у окошка и рассматривал подъезд Никиты Кудасова. Он курил и стряхивал пепел в сигаретную пачку. Оценивал позицию. Дистанция сто — сто десять метров. От подъезда до места, где объект паркует тачку, метров пятнадцать… освещенность — нормальная… Пожалуй, все в цвет. Подходит.

Ростовский киллер окончил Новосибирское высшее общевойсковое командное училище. Специальность — глубинно-тыловая разведка. Так что задание, которое ему предстояло выполнить, вполне укладывалось в рамки воинской специальности: он снова находился на чужой земле. Безусловно, на своей… Но то, что ему необходимо было сделать, автоматически делало ее чужой. Или, по крайней мере, условно своей. И безусловно опасной.

Снайпер курил, рассматривая освещенный желтым фонарем подъезд, из которого выйдет послезавтра утром обреченный человек. Он подойдет к своей машине… снайпер вскинет к плечу СВД. Человек отопрет дверь автомобиля. Знакомый толчок отдачи… грохот выстрела… С этого момента стрелок сам становится дичью. Спустя всего несколько минут затрезвонят телефоны, рядом с мертвым телом соберутся зеваки. Появится первый милицейский автомобиль — тут РУВД неподалеку. Потом другой. Потом их много будет. Самое стремное начнется, когда опознают убитого… Скорее всего, это случится быстро: соседи подскажут. Или сами менты опознают своего. А менты не любят, когда убивают их коллег. Да еще не какого-нибудь сержантика, а подполковника из РУОП.

…А снайпер в это время будет уже далеко от пыльного чердака, где валяется на полу брошенная им винтовка.

Он аккуратно затушил окурок и убрал его в пачку. Завтра Шуруп закинет сюда ствол, а сейчас можно идти. Делать здесь больше нечего. Стрелок уже собрался встать. Но в этот момент около подъезда остановилась уже хорошо знакомая семерка. Снайпер замер. Он видел, как распахнулась правая передняя дверь и на поблескивающий мокрый асфальт вылезла женщина. Высокая, светловолосая, в желтоватом плаще. Снайпер подумал, что плащ, возможно, белый, а желтизну ему придает свет фонаря. И еще он подумал, что никогда за все время наблюдения не видел подполковника с женщиной. Интересно — кто она ему?

…Никита заблокировал дверь за Натальей и вышел из машины. Наташа улыбнулась поверх мокрой крыши автомобиля. Радостно и немножко смущенно… Их роман только начинался. И она, взрослая и умная женщина, всегда смущалась, когда приезжала к нему домой. Они бывали и у нее дома. Но там, в тесной комнатке коммуналки, жила еще и пожилая Натальина мама… там они пили чай, разговаривали, играли в лото и иногда в подкидного дурака. А когда приезжали к Никите… о, когда они приезжали к Никите! Капитан милиции Наталья Карелина всегда так мило смущалась. Она чем-то слегка напоминала подполковнику школьницу, у которой это в первый раз. И еще она боялась, что догадываются ребята на работе. Если она оставалась ночевать и утром они ехали вместе, то Наталья обязательно выходила за пару кварталов до службы.

Кудасов запер дверцу. И внезапно ощутил чей-то чужой внимательный взгляд. Он осмотрелся, но никого не увидел. Ощущение, однако, было очень реальным… Чушь. Просто устал за последнее время. Чудовищно устал. Он обогнул машину и взял Наталью под локоть. Вдвоем они вошли в подъезд.

…Интересно — кто она ему? — подумал снайпер. Но тут же переключился на другое: чего это он оглядывался по сторонам? Что-то подозревает? Навряд ли… уж если б подозревал, сменил бы хату, ездил разными маршрутами. Ничего он не подозревает. Ну, а если и догадывается о чем-то?… Выстрелу снайпера противопоставить нечего. Ни бронежилет, ни охрана тут не помогут.

Значит, послезавтра, подвел итог специалист и бесшумно пошел к выходу с чердака.

За вечер и половину осенней питерской ночи майор Виктор Чайковский успел сделать немало. Разумеется, один он не смог бы ничего. Или почти ничего. Это только в кино красавчик частный детектив (прямой взгляд, трехдневная небритость, обаятельная улыбка, открывающая сорок белоснежных зубов, сорок пятый калибр под мышкой) в одиночку проводит массу действий, которые именуются оперативно-розыскной работой, и непременно находит супостата. В жизни так не бывает. На раскрытие преступления работают много разных специалистов, и внешне все выглядит не так уж и интересно. Эффектные задержания с мордобоем и со стрельбой (хотя любой мент скажет вам, что все-таки лучше без этого) бывают нечасто. А когда бывают, то это конечный результат долгих поквартирных обходов, копания в архивах, отработки контингента по криминалистическим учетам. Это результат работы агентуры, наружки, экспертов, оперов и следователей… Это результат огромного нервного и неблагодарного труда… который может закончиться ничем. Российская Фемида стала в последние годы настолько интересной дамой, что слов нет. По отношению к настоящим преступникам она ведет себя как мама любящая. Как тертая бандитская мамка.

В половине четвертого ночи Чайковский и Блинов сидели в салоне восьмерки майора и пили водку. Они честно отпахали сегодня и могли немного расслабиться. Опера врезали граммов по сто и закусили сыром. Блинов предлагал подняться к нему домой, посидеть по-человечески. Чайковский отказался — если сядут по-человечески, то одной бутылкой дело навряд ли закончится.

Опера врезали по первой, закусили сыром, перекурили и потрепались за ментовскую жизнь. Темы были обычные, уже сто раз обсуждавшиеся… Но уж очень сильно наболевшие: молчит-молчит человек, а как выпьет — прорывается наружу все накопившееся. И боль за державу, и стыд, и отчаянье. А, чего там! Наливай…

Сидят два русских мужика ночью под дождем в машине, пьют водку. Разговаривают не спеша. Вроде даже и с юморком. Только юмор у них мрачный… Всего через несколько дней в аэропорту Шеннон президент Борис не сможет выйти из салона самолета к встречающему его премьеру Рейнольдсу. А выйдет на встречу наглый и плутоватый Шишковец. Но даже и этому отмороженному Шишковцу будет стыдно. И нам всем будет стыдно смотреть в опухшее от пьянства мурло президента всех россиян, когда он уже в Москве начнет бойко оправдываться, ссылаясь на свой невероятно крепкий, здоровый сон…

Раскатали опера бутылку «Синопской», покурили, потрепались — и по домам. Жизнь такая… такая, ребята, жизнь. Страшная, в сущности. Скотская и вся — насквозь! — фальшивая. Как улыбка шоумена… И забирает иной раз тоска такая… Саня Блинов был дома через минуту — только в подъезд войти и на третий этаж подняться. А Чайковский поехал через весь город. Дважды его останавливали гаишники и дважды козыряли, пожелав удачи.

Виктор Чайковский ехал домой и прикидывал, все ли он сделал правильно? Получалось, что все. Пока он гонялся к экспертам, Блинов привез в Смольнинское РУВД хачика, у которого Батон брал дурь. Спасибо ребятам из семерки — не дали хачу потеряться.

Блинов с барыгой уже поработал, и тот легко и быстро написал бумагу, из которой следовало, что Батонов известен ему как торговец наркотиками. Чего хачику — трудно, что ли? Он написал — и пошел домой. А Батон после этого направился в камеру — дозревать.

— Ну что, журналист, ты и теперь хочешь жаловаться прокурору с мэром? — спросил Чайковский Батонова после того, как ментовский следак прочитал Вове заключение экспертизы и показания барыги.

— Это… это бред какой-то, — сказал Батонов.

— Может быть, и бред. Может быть… Но настоящий бред у тебя впереди. Камера, Кресты, допросы, очные ставки… Вот там — да. Там, господин журналист, Зазеркалье. Батонов в стране чудес! Звучит? И, кстати, не исключаю, что из Володи ты там превратишься в Алису.

— Это почему?

— По кочану. Во-первых, статья у тебя для блатного мира несолидная. Не любят там барыг… А во-вторых, ты слабак. Дешевка ты, Батонов. И нагнут тебя мгновенно. Прямо в Крестах и нагнут.

— Как — нагнут?

— Раком, Вова, раком.

Блинов весело засмеялся. Потом сказал:

— А у тебя и губенки пухлые. Так что и ртом будешь работать за милую душу, Алиса. В две дырки тебя будут пользовать…

Батонова дожимали еще несколько минут. Если читатель считает, что ментам нравилось издеваться над бедной жертвой, то авторы категорически заявляют: это не так. ЭТО ТАКАЯ РАБОТА. Да, она жестока. Да, она не знает жалости. Но делать ее в белых перчатках нельзя. Просто не получится… А вор? Вор должен сидеть в тюрьме.

У оперов взгляд наметанный, человека они привыкли определять сразу, навскидку… Вова Батонов оказался даже слабее, чем они себе представляли. После получасовой беседы по душам журналист был готов. Через два дня он станет неформальным агентом Чайковского по прозвищу Алиса. Все тот же приказ МВД N 008 запрещает вербовку лиц, находящихся под следствием. Но работать с агентом накоротке, то есть не оформляя эти отношения документально, никто запретить не может. Но это потом… А пока бледный, все время облизывающий сухие губы Батон сидел в углу камеры и слушал страшные голоса ментов. Он был на грани истерики, мучительно искал выход из положения и не находил его. Он не знал, что через несколько минут ему предложат этот выход. Ему поднесут такую возможность на блюдечке с голубой каемочкой.

— Это еще не все, Вова, — говорил Чайковский. — Мы сейчас можем поехать к твоему корешу, господину Савостьянову. А? Тебя ведь там ждут с этими самыми коробочками. Проведем обыск. Что-нибудь обязательно найдем.

— Ничего… там… нет, — сказал Батонов.

— Ну, это как искать… Дури, может, и нет. А вот окурочки от беломора почти наверняка в пепельнице, или в мусорном ведре, или где-нибудь за мольбертом великого мастера завалялись. Что они, кроме табака фабрики имени Моисея Урицкого, содержат — экспертиза покажет. Батонов молчал, кусал губы.

— Может, еще чего найдем. И обязательно побеседуем с твоими друзьями: с Жанной, с Геной, с самим Савоськой.

Батонов явно созревал. То, как уверенно Чайковский произносил имена его партнеров по травке и сексу, произвело на него впечатление. Он не знал, что майор узнал все эти подробности лишь час назад из беглого разговора с сотрудником наружки.

— Ты-то свою шоблу знаешь не хуже меня, — продолжал Чайковский. — Они, себя выгораживая, начнут тебя топить со страшной силой. Потом — очные ставки, брат Вова. И — все… Биться за тебя никто не станет.

Это точно, думал Батонов, никто не станет… Наоборот — начнут топить. Спасая свою шкуру, свою пустую жизнь и маленькую карьерку… Все эти Жанки, Светки, Генки — дерьмо полное. Прав этот майор.

— Господи, ну я-то при чем? — почти застонал Батонов. — Это все Савоськина компания! Богема эта сраная! Они там все наркоманы… Меня Савося, Сальвадор Дали недоделанный, втравил. Ну… ну поверьте мне!

— Да мы тебе, Володя, поверили бы, — негромко ответил Чайковский.

В глазах Батона что-то блеснуло, он посмотрел на майора. Но тут же грубый голос Блинова произнес:

— Ты чего, Федорыч? Да этого козла… Он же, сучонок, с чего вообще начал? Траву ему подбросили, орал. Ментяра мерзкий, орал… Дай-ка я с ним по-своему поработаю.

Сашка сжал огромный кулак, и Батонов, как черепаха, втянул голову в плечи. Он еще не забыл удар в солнечное сплетение.

— Погоди, Саша, — сказал Чайковский. — Парень-то он вроде нормальный. Просто растерялся в тот момент. Так, Володя?

Батонов закивал головой: конечно, мол, растерялся.

— Простите, — сказал он, — я действительно… я растерялся.

Вову разводили по старой-старой схеме: хороший мент — плохой мент. Или по-другому: добрый — злой. Разводили очень топорно, нисколько не пытаясь это маскировать. Вообще-то даже умные и не слишком слабые люди, впервые попав в такую ситуацию, легко попадаются на эту нехитрую уловку. Даже догадываясь, что его разводят, во враждебной, незнакомой среде, человек все равно тянется к доброму следователю.

Психология!

Строить допрос по схеме добрый-злой можно гораздо тоньше, изощреннее, коварнее. Оба оперативника это умели, но с Батоном церемониться не стали — случай-то совсем простой. Чего зря копья ломать? Блинов бросил еще несколько грубых, устрашающих реплик. Чайковский — наоборот — говорил в том смысле, что Батонов — толковый, талантливый журналист и ломать ему жизнь совсем не хочется.

— Ладно, — сказал Сашка. — Ты начальник, тебе видней…

Он вышел, грохнув дверью.

— Контуженый он, — сказал майор, закуривая и протягивая Батонову сигареты. — В Приднестровье под артобстрел попал. Так-то он парень нормальный… но когда заведется, может человека до полусмерти забить. Поэтому мы ему только таких отдаем в обработку, кто уж совсем отмороженный и на контакт не идет. А что делать?

Уже через пять минут Вова Батонов рассказывал Чайковскому о своих знакомых, употребляющих наркоту. Майор делал пометки в блокноте, кое-что уточнял, переспрашивал. Все названные Вовой фамилии были ему нужны, в сущности, только для одного — создать тот массив, в который он включит Обнорского-Серегина.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Чайковский, когда Батонов выдохся. — А что же вы еще одного человечка-то забыли?

— Кого? — спросил журналист.

— Да вашего коллегу, Обнорского.

— Ну что вы, Виктор Федорович? Андрюха — нет… он в эти игры не играет. Загудеть может, а чтобы траву? Нет… не тот случай.

— А вы подумайте… Он ведь на Ближнем Востоке служил!

— Нет, Серегин не ваш клиент. Он наоборот скорее.

— Что — наоборот?

— Он же с ментами… извините, с милицией много сотрудничает. Пишет на криминальные темы. Так что он скорее — из ваших.

— Из моих? — почти изумленно спросил Чайковский.

— Ну… я имел в виду…

— Ладно, — майор захлопнул блокнот. — Договорим в другой раз.

— Да-да, конечно, — засуетился Батонов, вставая. — Мне куда к вам прийти? Когда?

— Я сам к тебе приду.

— А… куда?

— Да куда же? Сюда, — сказал Чайковский.

— Как — сюда? Я же вам… мы же с вами…

— Ты посиди пока, повспоминай.

Майор убрал блокнот в карман, застегнул куртку. Выходя из камеры, в которой остался ошеломленный Вова Батонов, он покачал головой и удивленно произнес:

— Обнорский — из моих?!! Ну ты даешь, блин…

— Виктор Федорович! — крикнул Батонов, но тут появился сержант. Он отвел Батона в камеру. Стальная дверь захлопнулась, лязгнул замок. Этот звук как будто отсек Вову от той жизни, где он был благополучным питерским журналистом, где к нему обращались по имени-отчеству и, уж разумеется, не били в солнечное сплетение какие-то контуженые дебилы. В эту ночь Батонов так и не смог уснуть.

А Виктор Чайковский, напротив, уснул сразу. Домой он добрался только к пяти утра. Выпил еще пятьдесят граммов водки и лег. Уже в восемь его поднял звон будильника. В полдевятого майор позвонил одному из своих агентов, а без пятнадцати десять у Володи Батонова появился сокамерник — мужик лет сорока. Или пятидесяти. Кисти рук у него были обильно покрыты наколками.

Подсадка агента в камеру — дело серьезное. Хотя бы потому, что расшифровка агента всегда чревата… последствиями. И дело тут уже не в грядущих оргвыводах. Дело зачастую идет о жизни человеческой. Историй о проваленных наседках и в ментовской, и уголовной среде ходит немало. Много, конечно, легенд. А много — правды. Страшная она бывает, кровавая. Человечек, которого подсадили к Батонову, должен был донести до Вовы простую мысль — с ментами не тягайся. Он это и сделал. Когда после длительной подготовки контакта (а дело это не простое — объект сам должен проявить инициативу) у Батонова и подсадного агента получился разговор, агент сказал Вове:

— Э-э, брат, не повезло тебе. Я этого Чайковского знаю. Тот еще композитор! Да, не повезло…

— А что такое? — испугался Батонов. — Я же ничего…

— Чего или ничего — твое дело. Меня чужие дела не гребут. А совет дам простой — не рыпайся. Эта такая сучара, что все что хочет — то и нагрузит. А еще у него есть один отморозок контуженый (Батонов поежился), так тот вообще зверь… Так что лучше соглашайся. Может, и выкрутишься. А хочешь за правду пострадать — сто раз пожалеешь. Чайковский — это…

Зэк не договорил, покачал головой и отвернулся к стене. Его миссия была выполнена — Вова Батонов перепугался теперь уже окончательно.

Утром же дежурному отдела поступила сводка:

Сводка.

27.09.94 в 22.20 возле здания Некрасовского[37] рынка (по адресу ул. Некрасова, д. 52) ст. о/у 2 отд. 12 УУР майором Чайковским В.Ф. и о/у 2 отд. 12 УУР ст. лейтенантом Блиновым А.Н. при содействии сотрудников 7 управления ГУВД задержан гр. Батонов Владимир Николаевич, 1969 г. рождения, проживающий по адресу: Лермонтовский пр., д…, кв…, журналист молодежной газеты, который изобличен 27.09.94 в том, что около 22 часов приобрел у неизвестного лица в районе Некрасовского рынка 18,41 грамма наркотического вещества марихуана.

По данному факту дежурным следователем СО[38] Смольнинского РУВД (ст. лейтенант Крановой В.Г.) возбуждено уголовное дело по признакам статьи 224 УК РФ.

Гр. Батонов задержан в порядке ст. 122 УПК.

Передал: дежурный 12 отд. УУР Загреба И.С…

От комплекса Лениздата, где располагалась редакция городской «молодежки», до Сенной площади рукой подать. Обнорский пошел пешком. Он не спешил — до встречи с Никитой еще оставалось время. Андрей шел по Гороховой под мелким, моросящим дождем, метрах в двадцати сзади тащился топтун Наумова. К своему постоянному хвосту Андрей привык уже настолько, что не обращал на него никакого внимания. Да и хвост не проявлял никакого служебного рвения…

Моросил дождь, спешили куда-то озабоченные люди, на Садовой сыпал искрами с мокрых проводов трамвай… Время еще оставалось, и Андрей сделал круг по Сенной. Он постоял несколько минут у магазина «Океан», выкурил сигарету. Он курил и смотрел на густо покрытую плакатами рекламную тумбу. Чуть меньше года назад снайпер убил здесь Василия Михайловича Кораблева… Год прошел, но тот серый ноябрьский день Андрей запомнил навсегда. И сейчас он отчетливо, как будто наяву, видел, как дернулся и повалился на рекламную тумбу высокий старик в плаще с поднятым воротником. Старик встретил смерть достойно.

Обнорский перевел взгляд на окно четвертого этажа углового дома по Московскому проспекту. Там, в темной комнате, стояли у окна мужчина и женщина. Он не мог разглядеть их лиц, видел только два смутно белеющих пятна за не очень чистым стеклом. Он не мог разглядеть их лиц, но знал, что мужчина и женщина в темной и неуютной комнате внимательно смотрят на пятачок у магазина «Океан».

Андрей снова перевел взгляд на тумбу. С рекламного плаката на него пялилась наглая морда счастливого молодожена — толстого эстрадного Зайки…

Обнорский швырнул окурок на асфальт и пошел дальше. Он снова посмотрел на окно четвертого этажа. Там уже никого не было.