— Ну-ну, — сказал Петренко. — Как знаешь. Но с Садовой не тяни.

Итак, первый камень в фундамент дела журналиста Серегина был положен. Потом будет второй, третий… Если человека нужно посадить — его посадят. Особой хитрости тут не надо. Требуется желание, терпение и профессиональный подход. Два дня Чайковский крутился, как белка в колесе, занимался рутинной работой. На третий день он написал следующее донесение от агента под псевдонимом Механик. Такой псевдоним агенту был присвоен потому, что он действительно халтурил на авторемонте, а параллельно раздевал машины.

Сов. секретно.

Агентурная записка N…

Источник сообщает, что сегодня, 20 сентября, на территории Некрасовского рынка ему удалось войти в контакт с Андреем. Андрей оставил источнику свой рабочий тел.:… В ближайшее время намечается встреча источника с Андреем, т.к. последний проявил интерес к теме автоугонов и краж из автомашин. В беседе подчеркнул, что работает журналистом, освещает криминальную тему. Сам Андрей приехал к Некрасовскому рынку на автомашине ВАЗ-2121 песочного цвета, госномер… Источник и Андрей вместе приобрели 2 спичечных коробка с наркотическим веществом анаша.

(Подпись).

Задание:

1. Установить степень зависимости фигуранта от наркотических средств.

2. Установить, может ли фигурант сам заниматься сбытом наркотических веществ.

3. Установить круг связей фигуранта среди лиц, употребляющих наркотические вещества. (Подпись). Мероприятия:

1. Выяснить, в какой организации установлен телефон…

2. Проверить, работает ли в этой организации фигурант Обнорский Андрей Викторович, 1963 г.р.

3. Установить принадлежность автомашины ВАЗ-2121, гос. номер…

Ст. о/у 2 отделения 12 отдела УУР майор Чайковский. 20.09.94.

Чайковский перечитал текст, закурил и вернулся к первой «Агентурной записке». На ее обороте он написал:

Справка:

установлено, что фигурантом сообщения может являться Обнорский Андрей Викторович (псевдоним — Серегин), 1963 года рождения, проживающий по адресу… журналист городской молодежной газеты.

Ст. о/у 2 отделения 12 отдела майор Чайковский 22.09.94.

Закончив писать, старший опер убрал бумаги в сейф и поехал домой. Дома он вяло поужинал, потом выпил ежедневные сто пятьдесят водки и лег спать. Во сне он ворочался и иногда вскрикивал.

Из Ростова-на-Дону прибыл вызванный Палычем киллер. В Пулкове его встретил немолодой и невзрачный мужичок на старом «Москвиче», отвез на съемочную хату. В дороге оба молчали: киллер потому, что был молчун по жизни, а встречавший его Вася Шуруп сильно нервничал. У Шурупа за спиной был огромный жизненный и лагерный опыт: четыре ходки, семнадцать лет сроку. Блатного счастья Вася наелся до отвала и старость хотел встретить тихо. Но прошлое не отпускало: время от времени Палыч привлекал его к своим делам. А Палычу не откажешь… Шуруп нервничал. Злился на Палыча, на себя, на этого молодого, коротко стриженного мужика, небрежно развалившегося на пассажирском сиденье справа. Вася в принципе не одобрял убийство. Однажды ему и самому пришлось лишить человека жизни, но это было вынужденно — ситуация не оставляла Шурупу иного выхода. С того случая прошло уже без малого двадцать лет, а он все еще помнил, как страшно умирал тот, другой…

Шуруп не одобрял убийства, не одобрял методов Палыча, но именно ему пришлось заниматься мокрой темой. Антибиотик доверял старому сидельцу и поставил его работать на подхвате у ростовского стрелка.

Так и не перекинувшись в дороге ни одним словом, Шуруп и приезжий, который назвался Геной, приехали в запущенную однокомнатную квартиру на Гражданке.

— Здесь будем жить, — сказал Шуруп угрюмо, когда гость брезгливо осмотрел апартаменты с отклеивающимися грязными обоями и сто лет немытым окном.

Гена хмыкнул и сказал:

— Круто, Вася… Ну ладно, давай к делу: кого фотографировать будем? Когда? Какая аппаратура в наличии?

— Спешишь больно, — отозвался Шуруп. Ему страшно не хотелось переходить к конкретному разговору о мокрухе.

— А мне сопли размазывать некогда, — сказал Гена. — Отработал — получил бобы — уехал. Что тут сидеть — в твоем клоповнике?

— Хата, может, и не барская, зато надежная, чистая.

— Да, — приезжий провел пальцем по подоконнику, — действительно, чисто, как в операционной.

Палец прорыл глубокую борозду в толстом слое пыли. Не отвечая. Шуруп открыл дверь старого холодильника «Минск», достал бутылку водки. Продукты, выпивку и постельное белье он завез в квартиру накануне. Палыч, инструктируя старого зэка, сказал, что дело, мол, в один день не сделается. Может, и на неделю ростовский спец задержится. Ты, Василий, с ним поживешь…

— Будешь? — спросил Шуруп, наливая водку в чайную чашку с отбитой ручкой.

— Не пью, — сухо ответил Гена.

Шуруп опрокинул водку в рот, блеснул железными зубами. Приезжий поморщился. Ему сильно не нравился этот старый зэк, эта убогая квартира да и предстоящая работа — ему все не нравилось. Он был неприхотлив — запросто мог спать на голой земле или в норе, выкопанной в снегу. Такой опыт имелся… А здесь раздражали неряшливость, сомнительный и вдобавок пьющий напарник. Гена (на самом деле — Виталий, бывший офицер) дождался, пока Шуруп прожует маринованный огурчик, и сказал:

— Ну так что же, Вася?

— Спешите больно, молодые. — Шуруп снова хотел налить водки, но Гена подошел и крепко схватил его за руку.

— Хватит, — сказал он жестко, — рассказывай дело по существу.

— Берданка твоя лежит под диваном, — ответил Шуруп. — А человек? Человечка кличут Директор, подполковник мусорной. Понял?

«Понял», — зло подумал снайпер. — «Понял. Чего ж не понять?»

— Где служит? — спросил он спокойно.

— В детской комнате милиции, — с насмешкой ответил Шуруп.

— Где служит? — повторил Гена.

— В РУОПе.

«Да, старший лейтенант», — подумал снайпер. — «В большое говно ты вляпался». Он не был трусом — успел повоевать, дважды исполнял заказные. И уже когда сюда, в Питер, летел, знал, что ликвидация предстоит ответственная. Для того, чтобы завалить какого-нибудь лоха, не стали бы из другого города исполнителя вызывать — нашелся бы свой мокрушник. А раз вызвали — значит, дело серьезное. Но руоповский подполковник… да! Снайпер живо представил, какой шухер поднимется после акции. Менты не любят, когда убивают их человека. Тем более — в таком немалом чине. Ни слова не говоря, Гена вернулся в комнату и задернул грязные шторы. Потом вытащил из-под дивана сверток. Даже не разворачивая, на ощупь определил — СВД.

Шуруп в кухне опять забулькал водкой. Тоже нервничает, — злорадно подумал снайпер. Знакомая тяжесть оружия подействовала на него успокаивающе. Не торопясь, Гена развязал тесемочки, извлек из грубого брезента винтовку. В трех отдельных сверточках лежали магазин, прицел ПСО-1 и штык-нож.

— Штык-то зачем? — спросил Гена.

— Может, тебе пером сподручней, — с издевкой ответил Шуруп.

Киллер обернулся и пристально посмотрел на Шурупа. Но ничего не сказал. Он осмотрел винтовку, прицел и магазин. Штык-нож обтер, завернул в тряпку и бросил Ваське.

— Выбросишь, — коротко сказал он. Шуруп пожал плечами. А Гена убрал винтовку под диван, сел и закурил.

— Ну, Вася, расскажи, что у вас уже готово: маршруты? Адреса, где подполковник трется? Распорядок дня? Домашний адрес?

— Какие, на хер, маршруты и распорядок дня у мента? Адрес? Известен адрес — Литейный, 4.

— Ты там был?

— Где? — спросил Шуруп.

— Дома у мента вашего, на Литейном… Васька ошалело уставился на снайпера. Потом сообразил, что приезжему адрес Литейный, 4 может ни о чем не говорить. Шуруп кашлянул в кулак и сказал:

— На Литейном, 4, Геня, главная ментовка наша — ГУВД и чекисты. Большой дом называется.

— Так. А домашний?

— Кто же его знает, домашний-то…

— Так вы что, — с недоумением посмотрел на Ваську Гена, — адреса клиента не знаете?

— Вот мы с тобой этим и займемся, — невозмутимо ответил Шуруп. — Узнаем.

Ростовский спец негромко матюгнулся сквозь зубы: картинка стала ему понятна. Неизвестный заказчик (о котором, впрочем, босс в Ростове отозвался весьма уважительно) хочет обезопаситься как можно более полно. И решил никого из своих не привлекать. Исключение — этот старый зек. Да и его, вероятно, подчистят после операции. Ну что ж, решил снайпер, так даже лучше. Чем меньше участников — тем меньше вероятность провала.

— Ладно, — сказал Гена. — Понял. Начинаем с нуля.

Водка уже подействовала — Шуруп стал мягче. Он вообще выпив становился добрее. Если бы не многолетняя лагерная привычка контролировать слова и поступки, Вася подшофе был бы замечательным собеседником. Но четыре приговора и семнадцать лет срока приучили его фильтровать базар. Никому не верь, — учила лагерная мудрость. Он и не верил никому. Он мог бы привести десятки примеров, когда длинный язык отправлял своего хозяина на нары или в могилу. Или в петушатник.

— Видно, придется в вашем Шератон-отеле, — Гена обвел рукой комнату, — на несколько дней задержаться.

— Ничего, — сказал Вася. — В девятьсот четвертом группа Савенкова готовила покушение на министра Плеве несколько месяцев.

Ростовский киллер посмотрел на старого зэка с нескрываемым удивлением.

Пара агентурных записок — маловато для заведения ДОР[34]. Ничего, лиха беда начало. Чайковский дело знал, работать умел. Он потолковал с ребятами в отделе: нет ли информации на наркоманов из журналистской братии? Нашлась, конечно… Не сразу и не прямая, но нашлась. Саня Гаврилов вспомнил, что месяц назад прихватили одного журналюгу во время рейда на Некрасовском рынке.

— Он какой-то весь стремный был, — рассказывал Саня, посмеиваясь. — Пустой оказался, но точно могу сказать, Витя, он туда не за петрушкой пришел. Шухер поднял: я журналист! Не имеете права! Хотел я ему разок по яйцам приложить… но точно — газетчик оказался…

— Ну и?… — спросил Чайковский.

— А чего? Отпустили, конечно, хорька вонючего.

— А кто такой, Сань? Откуда?

Гаврилов потер лоб. У оперативников вообще-то память хорошая. Но избыточное количество информации, огромное количество контактов, фактов, адресов, фамилий, из которых процентов девяносто пять оказываются ненужными, накладывают свой отпечаток…

— Погоди, ща соображу, — сказал Саня. — А тебе что нужно-то?

— Да есть, понимаешь, у меня по городской «молодежке» информация. Хочу проверить.

— Точно! — Гаврилов щелкнул пальцами. — Ну, точно: этот урод из «молодежки» был. Теперь ясно, чего он там крутился.

— А фамилия? — спросил Чайковский. Он уже понял — удача сама прет в руки. Если бы не этот наркот из «молодежки», нашелся бы кто-то другой: оператор с «Ленфильма» или художник-декоратор из БДТ. Или еще кто-нибудь из творческой тусовки. Это и к бабке не ходи — всегда кто-нибудь найдется… но потенциальный наркоман прямо в редакции — просто подарок. В том, что бесфамильный пока журналист принадлежит к этой публике, Чайковский не сомневался: глаз у Сашки Гаврилова наметанный. А место и обстоятельства их знакомства еще более укрепляли уверенность майора.

— Фамилия? Какая же у этого урода фамилия-то? — вспоминал Саня. — Смешная какая-то…

Фамилию он так и не вспомнил, но сказал, что журналист ведет в «молодежке» отдел культуры. А большего для начала Чайковскому было и не нужно. Он полистал подшивку газеты и вскоре знал, что культуру в газете освещает некто Владимир Батонов. Вот уже действительно смешная фамилия, подумал Чайковский. Нашлась в газете и фотография обозревателя культуры. Похожий на лысоватую черепаху, Владимир Батонов брал интервью у известного театрального режиссера.

— Ну-ну, Вова, — сказал Чайковский, — скоро мы познакомимся поближе. Потолкуем о культуре.

В тот же день редакцию газеты посетил агент Механик. Он потолкался по кабинетам, курилкам, коридорам. Покрутился среди шустрой журналистской братии, послушал разговоры, своими глазами посмотрел на Батонова и Серегина. Андрей после долгого перерыва впервые вышел на работу. Он сидел в кабинете бледный, взъерошенный, подавленный. В кабинет все время кто-нибудь заходил и начинал расспрашивать Обнорского… Он смотрел на ребят странным взглядом и отвечал односложно. Иногда невпопад. Коллеги потом, между собой, говорили, что Андрюха совсем какой-то пришибленный… У Серегина Механик поинтересовался, где ему найти журналиста Батонова? А у Батонова — наоборот: где найти журналиста Серегина? Задал еще пару незначительных вопросов. Главным здесь было то, что в редакции агент засветился, запомнил расположение кабинетов и лично посмотрел на фигурантов.

А результатом его похода в газету стало «Агентурное сообщение», написанное под диктовку Чайковского. Из него следовало, что журналист Обнорский-Серегин в присутствии Механика передал журналисту Батонову две папиросы «Беломорканал» явно нефабричной набивки. Деньги, сказал при этом Батонов, я с получки отдам… А вот это уже могло квалифицироваться как сбыт. С этим уже можно заводить ДОР.

Здоровье у Гургена было еще крепким. Шестьдесят лет — возраст серьезный. Особенно если треть жизни провел в тюрьмах, пересылках и лагерях. Среди воров законных до такого возраста редко доживают. Лагеря у нас любят строить в местах суровых:

Тут тебе весь набор экстремальных условий: низкие температуры, солнечный и витаминный голод. Бывают такие места, где даже глазу не за что зацепиться — тундра. Тундра, покрытая на тысячу километров белым снежным саваном и продуваемая бесконечным, сводящим с ума ветром. Ветер метет, метет, метет, гонит снежные валы из ниоткуда в никуда. Заметает бараки, заметает до половины вышки с часовыми и лагерное кладбище за колючкой запретки, НА ВОЛЕ. А если зона расположена в нормальном климатическом поясе, то и там зэка ждут туберкулез и нехватка витаминов в скудном пайке. Больной желудок, гнилые зубы и расшатанные нервы. Карцер, овчарки, стресс… Мало кто доживает до шестидесяти.

Гурген дожил. И даже сохранил приличное здоровье. И берег его. Ни наркотиками, ни алкоголем не баловался. Трижды в неделю обязательно посещал баню. Понедельник, среда, пятница. С 16.00 до 17.45. Начальник охраны Гургена неоднократно советовал менять режим, но некоронованный король столицы пренебрегал этой мерой предосторожности. Все, чего удалось добиться начальнику охраны, — изменение маршрутов. Конечная же точка — Краснопресненские бани в Столярном переулке, 7, — оставалась неизменной. Всего через неделю, наблюдая за перемещениями Гургена, сотрудники агентства «Консультант» знали это точно. Понедельник, среда, пятница с 16 до 17.45, Столярный, 7. А в соседнем доме отличная позиция для стрельбы. Что еще надо?

Кравцов доложил ситуацию Семенову. Роман Константинович дал добро. В понедельник, двадцать шестого сентября, на чердаке дома 4/29 по улице Краснопресненский вал появился человек в рабочей спецовке. Именно он опробовал английскую снайперскую винтовку в подмосковном лесу. Старший лейтенант Николай Бражник был абсолютно спокоен. У него не было никаких сомнений морально-этического плана. И уж тем более не было сомнений в исходе операции. Из нормального оружия Николай мог гарантировать стопроцентное попадание в голову человека с дистанции в триста метров, а здесь расстояние не превышало шестидесяти. Стрелять, правда, придется под углом около сорока градусов.

Бражник посмотрел на часы: до выхода объекта из бани осталось минут пятнадцать-двадцать. Он разобрал груду старого хлама в углу и вытащил коробку с винтовкой. Кто именно доставил сюда оружие, он не знал… скорее всего Кравцов. Старший лейтенант снял защитные футлярчики с линз оптического прицела, потом взялся за рукоятку доброго старого продольно-скользящего затвора. Движение идеально выполненного механизма было почти бесшумным. Патрон с остроносой пулей плавно вошел в патронник, оставалось только нажать на спуск.

Бражник встал на одно колено у маленького слухового окошка и аккуратно открыл его. Двор перед входом в баню был теперь как на ладони. Два джипа — один с охраной Гургена, другой — для самого, стояли прямо под слуховым оконцем. До появления объекта осталось минут пять. Николай Бражник стоял на одном колене и ждал. В такой не очень удобной позе он мог простоять неподвижно несколько часов. Снайпер был абсолютно сконцентрирован на выполнении задачи. Никогда и никому он не рассказывал, что именно ощущает в момент выстрела по живой мишени. Да, пожалуй, он и не смог бы толком описать это состояние: в тот момент, когда палец правой руки ложился на спусковой крючок, Николай Бражник ощущал себя и стрелком, и оружием, и пулей одновременно. Он никогда не испытывал этого чувства в тире. В результате его результаты на тренировках всегда бывали несколько хуже, чем могли бы быть… Полная, стопроцентная собранность наступала тогда, когда там, за фиолетово-синеватой глубиной оптики, появлялась двуногая дичь.

Открылась дверь бани, на ступеньках появился охранник Гургена. Человеко-прицел Николай Бражник плавным и быстрым движением поднес Enforcer к плечу. Он не ощущал веса стали, оптики и дерева. Правый глаз прильнул к упругой резиновой манжете прицела. Мир сузился, четко сконцентрировался до размеров поля оптического прицела.

Вслед за охранником в это поле смерти шагнул плотный мужчина в длинном кашемировом пальто зеленого цвета и белоснежном шарфе. Черные волосы густо пробивала седина. Тонкие линии градуировки оптики захватили мясистое горбоносое лицо. Все звуки для человеко-прицела замерли. Палец на полированном спусковом крючке слегка напрягся. Механизм введения поправок в мозгу подсказал: фаза наименьшего тремора. Человеко-прицел мягко надавил спуск.

…Гурген ощутил какое-то странное беспокойство. Все было как всегда — Резо стоял у предупредительно распахнутой дверцы паджеро, приятно ласкало чистую кожу шелковое белье, луч вечернего солнца вспыхнул между домами…

На скорости восемьсот сорок метров в секунду остроносая пуля весом девять и пять десятых грамма без всякого усилия пробила лобную кость шестидесятилетнего вора в законе. Он успел заметить странный фиолетовый проблеск — и наступила темнота. Грохота выстрела он уже не услышал. Он не услышал и не увидел, как всполошилась охрана, закричал водитель его джипа… Гурген еще опускался на асфальт, а человеко-прицел на чердаке мгновенно передернул затвор, выбросивший стреляную гильзу, поймал в прицел голову Резо и снова нажал на спуск. Он не прицеливался — выстрелил интуитивно — и, разумеется, попал. В этот момент он сам был тем, что по-английски называют smallarms[35], по-немецки Schutzwafien, по-испански armamento de infanteria и по-французски armement d'infanterie.

Красивые слова, если забыть, что они подразумевают убийство человека.

Спустя минуту телефонный эфир столицы пробил первый суматошный звонок. Спустя две минуты о смерти криминального короля говорили уже по нескольким телефонам. Количество взволнованных, испуганных, негодующих, встревоженных, обрадованных, растерянных — каких угодно, только не равнодушных! — голосов росло в геометрической прогрессии. О смерти короля говорили бандиты и журналисты, бизнесмены, чиновники мэрии, политики, сотрудники милиции и ГБ. Спустя пятнадцать минут о двух выстрелах у Краснопресненских бань сообщили по радио. И теперь об этом заговорил уже и московский обыватель. О, он заговорил!

Подлинное влияние Гургена на жизнь столицы стало значительно понятнее после его смерти, нежели при жизни. Москва кипела. Трезвонили телефоны, десятки репортеров ТВ, радио и московских газет кинулись в Столярный переулок. Сотни навороченных иномарок запрудили прилегающие улицы. Взвод ОМОНа перекрывал двор, в котором вспыхивали блицы фотокамер и сияли орлы на фуражках милицейского начальства. Сверкали пуговицы на прокурорских мундирах. Вспышки милицейских фотокамер отражались в густой красной луже, растекшейся под головой мертвого короля.

О смерти Гургена очень быстро узнали заинтересованные лица в Нью-Йорке, Торонто, Женеве, Берлине… Бог ведает, как много людей оказалось втянутыми в орбиту деятельности старого вора. Все — от мелкого барыги до милицейских генералов — ждали развития событий.

— Видишь, Александр Николаевич, не так уж и прост этот писака, — сказал Чайковский начальнику 12-го отдела УУР майору Петренко. Он только что доложил о контакте Механика с Серегиным и о передаче двух заряженных беломорин. — Там, как видишь, целое гнездо: даже при поверхностной проверке выявили двоих наркоманов.

— Плюнул бы ты на них, Виктор, — сказал Петренко. — Среди этих гнилых антиллигентов — каждый третий урод. Связываться с ними — вони не оберешься. Они чуть что — в крик: душат демократию! Зажимают рот свободной прессе! Тебе это надо?

Чайковский упрямо сжал губы. Петренко улыбнулся: такое выражение лица было ему хорошо знакомо. Оно определенно означало, что старший опер недоволен… Недовольство подчиненного начальником — явление заурядное. Можно сказать — классическое. Ты начальник — я дурак. Я начальник — ты дурак. Петренко и Чайковский носили одинаковые погоны, имели одинаковый стаж работы. И если сказать по совести, то правильнее было бы, чтобы отделом руководил Чайковский, а не Петренко. Александр Николаевич признавал безусловный профессионализм своего старшего опера и констатировал, что только черты характера Чайковского не позволили ему круто взбежать по ступеням карьеры, легко обогнав самого Петренко.

— Ну что ж, — сказал он, — заводи ДОР, коли тебя это так зацепило.

Он взял авторучку и наложил резолюцию: Завести ДОР. Доложить. Петренко. Подтолкнул бумагу к оперу:

— Держи, Федорыч. В общем-то, ты прав — распустили мы этих паразитов. А они все больше борзеют… Если не давать укорот, совсем на голову сядут. Так что — работай. Дуй к секретчице. Но смотри, Виктор, чтобы все чисто, чтобы все тип-топ. Если не наберешь железных фактов, лучше и не затевать — заклюют.

Чайковский улыбнулся: совсем недавно почти такие же слова ему говорил полковник Тихорецкий.

— Все будет о'кей, Николаич. Закроем паразитов. Он направился к секретчице и получил под роспись бланки задания в семерку. В кабинете старший опер быстро написал стандартное задание на имя начальника 7-го управления ГУВД полковника Нечаева:

…прошу провести оперативную установку гр. Обнорского Андрея Викторовича, прописанного по адресу:… Далее Чайковский подробно передал всю ту информацию, которую уже имел относительно журналиста. Чем больше ребята-установщики из семерки будут знать об объекте — тем легче им будет работать.

Цель: установить образ жизни. По возможности установить, что за лица посещают Обнорского дома и на работе. Не являются ли они потребителями или сбытчиками наркотических веществ? По возможности установить: нет ли у соседей и сослуживцев Обнорского подозрений относительно употребления или распространения объектом наркотических веществ? Дата. Подпись.

Точно такое же задание старший опер написал на Батонова. А вот теперь, господа журналисты, никуда вы не денетесь, — подумал он. Потом подписал оба задания у начальника отдела и лично отвез на Литейный, 6. Там, на шестом этаже, располагалось 7-е управление — наружка. Теперь оставалось только ждать — качественную установку быстро не проведешь.

Так старший оперуполномоченный майор Чайковский начал подталкивать к пасти Гувда новые жертвы. Он твердо знал, что сумеет довести дело до конца, но никакого удовлетворения от этого не испытывал.

Андрей ощущал странную пустоту внутри. И снаружи он тоже ощущал пустоту. Нет, не так… скорее, он ощущал свою отстраненность от жизни. Его как будто отделили от мира стеклянным колпаком. Преграда была прозрачной, призрачной, но очень прочной. Она отсекала звуки и изменяла краски. Изменяла очертания лиц и знакомых предметов.

Там, за стеклянной стеной, текла другая жизнь. Странные люди со странными лицами скользили за ней бесшумно, как призраки. Они совершали абсурдные, но, видимо, подчиненные какой-то своей логике поступки. Иногда Андрею казалось, что даже время за стеклянными сводами течет по-другому — то быстро, то медленно, то останавливается вовсе или начинает двигаться вспять. Но люди там, снаружи, всего этого не замечали. Почему вы ничего не замечаете?

Отдельные участки стены имели дефекты — они были способны искажать изображение: уменьшать, увеличивать, искривлять. Они превращали людей в маленьких кривоногих карликов с огромными головами. Они сплющивали, сдавливали архитектурные шедевры Санкт-Петербурга, ломали стройные классические колоннады. А люди снаружи все равно ничего не замечали. Напоминая насекомых, они хаотично двигались по кривым улицам, вздымающимся либо обваливающимся пролетам мостов и беззвучно разевали рты.

А некоторые участки стеклянной преграды были непрозрачными. За ними что-то скрежетало, шуршало, разрушалось. Стекло покрывалось сеткой трещин, по нему волной пробегала рябь. Другие были зеркальными. В зеркале Андрей Обнорский видел мужчину со шрамом на смуглом лице, прихрамывающего на левую ногу. Отражение было четким, но когда он пытался рассмотреть его детально, оно рассыпалось на фрагменты, дробилось, исчезало. С зеркала осыпалась амальгама…

Изоляция Обнорского не была абсолютной. Иногда стекло пропускало звуки: человеческие голоса, обрывки музыки, шум улицы. Некоторые голоса принадлежали уже мертвым, некоторые — еще не родившимся. Он слышал выстрелы, стоны предсмертные и стоны любовные, шум ветра и шорох осенней листвы. Он видел руки, умело снаряжающие магазин винтовки. И другие руки, которые бойко что-то писали. Желчный человек с шариковой ручкой писал казенную бумагу про него, Андрея Обнорского. При желании он мог бы заглянуть через плечо писавшему… Ему было не интересно. Более того — не нужно.

Обнорский бросил пить и даже начал ходить на работу. Строго говоря, он не знал, зачем все это делает. И кому это надо. Он ходил в редакцию, общался с ребятами, с посетителями, отвечал на телефонные звонки, пожимал руки, улыбался, шутил… По вечерам он даже смотрел телевизор. Отделенные стенкой кинескопа, там тоже бегали какие-то странные люди, раскрывали рты. Телевизионный абсурд ничем не отличался от абсурда реального. Телевизионное время было таким же абстрактным, разно-векторным, обманывающим.

Странно, но никто из общавшихся с Андреем людей не замечал эту стену. Почему вы ничего не видите? Почему?

Дважды Обнорскому звонил Никита Кудасов. Предлагал встретиться. Оба раза Андрей отказался, ссылаясь на занятость. Никита был удивлен, слегка обижен. Позвонил Ларс из Стокгольма. Он несколько раз пытался дозвониться и искренне обрадовался, когда это наконец удалось. Как дела, спрашивал Ларс, куда ты пропал, Андрей? Обнорский отвечал, что все о'кей, что он скоро прилетит… Андрей говорил и видел, как крутятся кассеты магнитофона. Он отметил, как насторожился сотрудник прослушки после фразы «Скоро я сам прилечу».

Звонили многочисленные старые подружки Андрея. Довольно часто ему удавалось определить, кто именно звонит, в тот момент, когда телефон только издавал первый звук. Это избавляло от необходимости вести пустые разговоры. Впервые Обнорский подумал, что его нынешнее состояние имеет и какие-то плюсы. Эта мысль даже позабавила его — она напоминала ситуацию, когда приговоренный к повешению спрашивает у палача: мягка ли веревка?

— Мягка, ваша милость! — отвечает палач. — Мягка!

Материалы оперативных установок легли на стол майора Чайковского спустя четыре дня — невероятно быстро. Видимо, Тихорецкий сумел подтолкнуть семерку. Ничего неожиданного в этих бумагах не было. В отношении Обнорского-Серегина установщики семерки не добыли ничего компрометирующего. Живет довольно замкнуто, с соседями по дому ровен, вежлив. Близко ни с кем не сходится. Иногда к нему наведываются девицы. Иногда появлялись молодые люди бандитского (по определению одной из соседок-пенсионерок) вида. Эта информация не стоила и гроша ломаного. Однако копия оперативной установки была подшита в ДОР. Папка красноватого цвета уже вмещала постановление о заведении дела оперативной разработки, справку ИЦ о наличии (вернее — отсутствии) судимости и копии предыдущих агентурных записок.

А вот в отношении Батонова семерка накопала кое-что стоящее. Прежде всего ребята выяснили, что Владимир Батонов проживает не по месту прописки, а в мастерской своего приятеля-художника на Васильевском. Никакого криминала здесь, разумеется, нет. Но в оперативном плане — интерес огромный. Чайковский написал задания на установку по адресу прописки приятеля. Художник Андрей Савостьянов был в Питере человек небезызвестный. Его имя часто бывало связано с какими-то скандалами: он участвовал в различных эпатажных акциях питерского андеграунда. А в этой среде наркотики присутствовали наравне со спиртным. Собранная информация косвенно это подтверждала.

Сов. секретно.

Оперативная установка.

…19.94 во второй отд. 7-го УУР ГУВД поступило задание N… из 12-го УУР (инициатор: Чайковский). Цель задания: установить образ жизни гр. Батонова В.Л. По возможности установить круг общения фигуранта, факты употребления (сбыта) им наркотических средств.

Установлено, что гр. Батонов Владимир Николаевич, 1969 г.р., прописанный по адресу Лермонтовский пр., дом…, кв…, по месту прописки фактически не проживает. Постоянным местом обитания Батонова является мастерская художника Андрея Савостьянова, расположенная на улице Кораблестроителей, д…, кв…

По мнению соседа Савостьянова, проживающего в том же подъезде (Кириллов Игорь Сергеевич, кв…), художник и его квартирант — журналист Батонов — порядочные, творческие молодые люди. Сам Кириллов явно симпатизирует Савостьянову. Несколько раз бывал, в его мастерской, где по пятницам и субботам собираются представители творческой интеллигенции: актеры, журналисты, художники и т.п. Учитывая характер отношения Кириллова со своим соседом, вопросы о наркотиках не ставились.

Соседка, Лопатина В.В., проживающая непосредственно под мастерской художника (кв. N…), рассказала, что дважды сталкивалась на лестнице и в лифте с гостями Савостьянова. При этом люди вели себя несколько странно — как пьяные, но запаха алкоголя Лопатина не ощущала.