В ожидании дальнейших событий его назойливо клонит ко сну.
      Обнаружение тела прошло увлекательно, но из опаски быть замеченным ему пришлось держаться на слишком большом расстоянии. К тому времени, как ажиотаж затихает, Джек уже возвращается к себе на рабочее место.
      А сейчас бессонная ночь дает себя знать. Отяжелевшие веки так и норовят закрыться. Голова то и дело заваливается набок. Даже злость — то горючее, что его подпитывает, — сменяется усталостью.
      Он удерживает себя в бодрствующем состоянии при помощи зажигалки. Он знает, что боль намного эффективнее кофеина.
      Чарлз знает, что хватается за соломинку. Группа охраны Джек держится за ней плотно. Даже слабый пункт этого полицейского дозора — пересменок — происходит четко и слаженно. Куда бы Джек ни направлялась, ее команда неотступно следует за ней. Но должен, должен быть какой-то выход.
      Он буквально клюет носом и вынужден вновь пустить в ход зажигалку. Свои усилия он сосредоточивает на груди, там ожоги будут не заметны окружающим.
      Наступает время обеденного перерыва, и желудок начинает бурчать, требуя пищи. К сожалению, он не планировал долго сидеть в засаде, не то захватил бы что-то перекусить. В холодильнике фургона есть мороженое, но мороженое он терпеть не может. Что, если выскочить на секунду, перехватить чего-нибудь в ближайшей…
      В это время седан, объект ею слежки, трогается с места. Джек куда-то намылилась. Он заводит мотор и движемся следом, вынужденный держаться ближе, чем сегодня ночью, потому что машин на улицах больше. Один раз он даже теряет их на светофоре, но они продолжают ехать по той же самой улице, поэтому удается снова их засечь.
      Пунктом назначения оказывается ресторан «У Джимми Вонга», на Уобаш-стрит. Неужто Джек со своим жирным напарником приехали сюда на перекус. Он останавливает машину рядом с автобусной остановкой и ждет.
      Проходит час. Он чуть-чуть приоткрывает дверцу машины и мочится через щель прямо на улицу. Съедает порцию фруктового льда. Прижигает себе грудь. Потом принимается думать о том, как заполучит Джек в свое безраздельное пользование и будет медленно расправляться с ней, поддерживая в ней жизнь. Как она будет умирать в течение нескольких дней. Джек — это человек, ближе всех подошедший к его постижению. Завладеть полностью ее вниманием было бы так сладостно.
      Он знает, что за это Джек просто-напросто расплатиться своей жизнью.
      Но вот наконец Джек выходит из ресторана — и не с Харбом Бенедиктом, а с каким-то другим мужиком. Они обмениваются рукопожатием, и она вроде бы шутливо чмокает его в щеку. Друг? Любовник? Брат?
      Существует только один способ это установить.
      Расставшись с ней, мужчина шагает прочь. Чарлз трогается с места и на протяжении квартала следует за ним.
      — Послушай, друг! — Он подъезжает поближе и опускает стекло, по-прежнему сжимая в кармане шприц. — Я малость заплутал. Не мог бы ты подсказать мне, как добраться до Белмонта?

      Я осталась довольна собой. Одним махом я окончательно расплевалась с Доном и познакомилась с интересным и привлекательным мужчиной, который подходил мне куда больше. Даже язвительные подкалывания со стороны Харба по возвращении в участок не могли испортить моего настроения.
      — Не за что. Всегда к вашим услугам.
      — Что это с тобой?
      — Помнится, это я отправлял тебя в «Ленч вдвоем». Твое «спасибо» не должно быть формальным. Можешь выразить мне благодарность в форме подарка.
      — Не съедобного ли, случаем?
      — По счастливой случайности у меня в кармане как раз лежит меню из «Марио-пиццы».
      Бенедикт вручил мне меню, сопроводив это указаниями, какую именно начинку он предпочел бы видеть в своем итальянском пироге. Я с изумлением узнала, что вкусы у него самые разнообразные.
      Нам еще предстояло получить официальные заключения по третьей жертве. Подразделение судмедэкспертизы произвело беглый осмотр на месте страшной находки и сделало ряд выводов. Жертва была белой женщиной, возрастом примерно от двадцати восьми до тридцати пяти лет, светловолосой, с голубыми глазами, рост, судя по длине бедра, пять футов четыре — пять футов шесть дюймов. По мнению Максуэдла Хьюза, тело было разрублено на части чем-то вроде меча или ножа с большим лезвием. Судя по всему, расчленение было целиком произведено уже после наступления смерти. Кисть правой руки отсутствовала, как недоставало и вообще значительного количества органической ткани.
      Причина смерти была пока не установлена. На голове имелась довольно большая ссадина вследствие удара тяжелым предметом. Была также ножевая рана в верхней части левой ляжки, и все мы могли догадаться о ее содержимом.
      Помимо этого, было мало признаков, роднящих ее с предыдущими жертвами. Да, имелись отметины от каких-то веревок на запястьях и лодыжках, но на теле отсутствовали следы пыток. Кроме того, другие тела не подвергались подобному расчленению. Способ избавления от тела был тоже иной. Убийца полностью сменил свой модус операнди. Важнейшим, так сказать, на миллион долларов, вопросом был вопрос «Почему?».
      Мои сосредоточенные раздумья были прерваны стуком в дверь. Вошел маленький, худощавый человечек, в красном галстуке-бабочке и вязаном жилете ему в тон. У него были светлые волосы, искусно разложенные на овальном черепе. Крохотные глазки визуально искажались толстыми стеклами очков, а на верхней губе, словно недоеденная ниточка макарон, притаились жидкие усики.
      — Детектив Дэниелс? — вопросил он.
      — Лейтенант. А это детектив Харб Бенедикт.
      Незнакомец вошел в кабинет, хотя мы его совсем не приглашали.
      — Я доктор Фрэнсис Малруни.
      — Мои поздравления, — сказала я.
      Он продолжал стоять, видимо, ожидая чего-то большего.
      — Вы почерковед, что ли?
      Он утвердительно улыбнулся. Я сдержала аплодисменты и сняла трубку телефона.
      — Алло, Билл? Не пришлешь кого-нибудь с записками, что были на Джейн Доу? Спасибо.
      Я сделала Фрэнсису приглашающий жест, чтобы он садился, а Харб передвинул свою тушу, давая ему место у стола.
      — На текущий момент расследования мы…
      Малруни выставил руку ладонью вперед:
      — Ничего мне не говорите. Я не хочу ничего знать до тех пор, пока не увижу образцы. Предварительная информация могла бы повлиять на мое суждение.
      Я скосила глаза на Харба. Тот одновременно выразительно покосился на меня. Не хватало нам ФБР — теперь еще и это. Оставалось только удариться в мистику и пригласить еще и френолога?
      — Работать с полицией всегда так увлекательно, — ухмыльнулся Малруни, демонстрируя ряд неровных зубов. — Это дело о подлоге, да? О нет, ничего не отвечайте. Мне хотелось бы взглянуть самому. Посмотрим, сумею ли я сам определить. Фальсификации меня завораживают и восхищают. Видите ли, почерк — это как отпечатки пальцев. В природе не существует двух одинаковых образцов. Но это также и окно в мозг, с помощью которого можно оценивать и осмысливать язык. К примеру, ваша личная подпись меняется в состоянии стресса или если у вас проблемы с психикой. Так все-таки это дело о фальсификации?
      Вошел патрульный с запрошенными записками. Первые две были упакованы в целлофан, каждая густо заляпана засохшей кровью. Третья была вложена в старую энциклопедию.
      — Мы храним это в книге, в холодильнике, — пояснила я Малруни. — Холод забирает влагу, не разрушая сами физические улики. Если позволить крови высыхать естественным образом, бумага начнет гнить.
      Кровь отлила от лица Малруни, отчего его тонкие светлые усики сделались полупрозрачными.
      — Простите, я сейчас, — пробормотал он и, вскочив, метнулся к двери. Патрульный, пожав плечами, вышел вслед за ним.
      — Как думаешь, он вернется? — спросил Харб.
      — К сожалению.
      Прибыла заказанная пицца, и Бенедикт набросился на нее со свирепостью, часто наблюдаемой в телепрограммах из жизни хищников.
      — У тебя язык не болит?
      — Уже не так, как раньше. Я думаю, постоянная тренировка ускорила процесс заживления. Может, это сработает и в случае с твоей ногой.
      Бенедикт предложил мне ломтик, на котором было нагромождено столько начинки, что она грозила обрушиться. Я отклонила предложение, употребив взамен аспиринчику.
      Вновь появился наш гость-графолог, причем его причудливая самоуверенность сменилась серьезностью.
      — Извините. — Он провел рукой по губам. — Когда мне позвонили, то не сказали, что именно предстоит анализировать. Это дело Пряничного человека?
      — Да.
      Он опять уселся на свое место, стараясь не смотреть на Харба, жадно поглощающего пиццу.
      — Я читал об этом. Ужасно. Если позволите…
      Я протянула ему первые записки, а также фотокопию той, что была адресована газете, — оригинал по-прежнему находился в лаборатории. Малруни надел пару белых хлопчатобумажных перчаток. Из жилетного кармана он достал кожаный футляр.
      — Можно мне вынуть их из целлофана?
      Я кивнула, сделав об этом пометки на печатях, удостоверяющих неприкосновенность улик. Первым делом он просто прочел записки, хмурясь при этом. Потом расстегнул молнию на своем футляре и извлек лупу, какой пользуются ювелиры, и какой-то длинный пинцет.
      Я наблюдала, как он работает: то и дело занося что-то в блокнот, скрупулезно, строчка за строчкой, следуя по запискам, обращаясь с ними с величайшей бережностью и профессионализмом.
      Примерно минут через пятнадцать, в течение которых Харб успел прикончить свою пиццу и присоединился к наблюдению, доктор Малруни, издав глубокий вздох, выпрямился на стуле.
      — Вы имеете тут дело с больным субъектом, — произнес он, со всей серьезностью встречая мой взгляд. — Во-первых, я скажу вам то, в чем совершенно уверен. Все четыре записки писал один и тот же человек. Фотокопию сложнее анализировать, чем непосредственно рукописный текст, и в суде результаты такого анализа доказать труднее, но здесь и без того достаточно материала, чтобы быть совершенно уверенным.
      — Продолжайте.
      — Он правша. В его почерке присутствует то, что мы называем «клюшками». Это означает, что буквенные штрихи на конце толще, чем в начале. Это свойство, обычно присущее садистским личностям. Вы можете видеть это в нижних линиях таких его букв, как «t», «l», «f», «i», и в донышках «y» и «b».
      Он показал нам образцы. Я почувствовала себя заинтересованной.
      — Буква «t» имеет нисходящую перекладину, которая тоже утолщается на конце. Это может быть признаком психической неуравновешенности. Множество практикующих насилие шизофреников имеют в почерке нисходящую перекладину у «t». Во второй записке он также употребляет местоимение «мы», что может указывать на диссоциативное расстройство личности. Но я не верю в раздвоение личности. Это сказка психиатров. Я думаю, это «мы» было намеренным — либо изощренная уловка, либо намек на сообщника.
      Пока все прямо в точку.
      — Нажим и углы в его почерке очень резкие. Что опять-таки указывает на склонность к насилию и агрессии. Буква «d» является буквой социальной самоидентификации. Его «d» наклонены вправо и тоже имеют утолщенные завершения. Обычно это означает непомерно раздутое «эго», вместе с (одновременным) желанием контролировать ситуацию.
      — Продолжайте, доктор.
      — Свое имя он пишет заглавными буквами. Я бы назвал это признаком грандиозного нарциссизма. Слова, относящиеся к органам правопорядка, он пишет строчными буквами, преуменьшая вашу значимость. Это то, что я могу извлечь из почерка. Но я также и психиатр. Из того, что он написал, и из того немногого, что мне известно об этом деле, я рискну сделать несколько предположений.
      — Будьте так добры.
      — Вы имеете дело с сексуальным садистом. Он одержим идеей собственного владычества, и его желание властвовать над жизнью и смертью предельно высоко. У него тяжелая мания величия. Я бы также предположил, что он может быть психопатом, лишенным раскаяния в своих действиях. Он способен сымитировать нужные эмоции, но не способен их по-настоящему испытывать. Можете вы рассказать мне что-нибудь об этом деле?
      Я осветила ему положение вещей, начиная от обнаружения первой Джейн Доу вплоть до самого момента его визита.
      — Идея, что он за что-то наказывает этих женщин, неплоха, — промолвил он, когда я закончила. — Количество страданий, которое он им причинил, может послужить дополнительным индикатором того, что он скорее знал их лично, чем просто похищал наугад первых попавшихся.
      — Почему он сменил свой «модус операнди» в последнем случае? — размышляя вслух, проговорил Харб.
      — А вы уже знаете причину смерти? — поинтересовался Малруни.
      Я покачала головой, а затем до меня дошло.
      — Он сменил его ненамеренно, — догадалась я. — Что-то пошло не по плану. Может, он впрыснул ей чересчур большую дозу секонала и она впала в кому. Или она попыталась убежать, и ему пришлось сразу же ее убить. Но, как бы там ни было, на теле нет следов истязаний. Готова поспорить: он собирался истязать ее так же, как и других, но что-то у него сорвалось, поэтому взамен он надругался над ее мертвым телом.
      Малруни пристально посмотрел на меня.
      — Из вас бы вышел хороший психиатр.
      — Спасибо. А еще есть какие-нибудь предположения?
      — Этот человек убивал и прежде. Вероятно, множество раз. Это не дилетант. Просто он решил выйти с этим на публику. Слишком большая предварительная подготовка, проработка всех деталей, слишком много мер предосторожности, чтобы можно было считать эти убийства первыми в его жизни. Он оставляет нам только те улики, которые нарочно хочет оставить. Для него это игра. Но должно быть нечто, какое-то обстоятельство, спровоцировавшее на этот разгул. Причина, побудившая его выйти из тени. Может, он пережил развод или потерял работу.
      — Событие, послужившее спусковым крючком.
      — Верно. Но есть и еще кое-что. Я несколько удивлен, что вы еще не обратили на это внимания, лейтенант.
      — Что именно?
      — Он адресовал вам письма, вломился в ваше жилище, звонил вам по телефону, а теперь требует, чтобы вас уволили. — Малруни устремил на меня исполненный боли взгляд. — Этот человек на вас запал, нашел в вас предмет обожания.
      — Обожания? Запал? Да он хочет меня убить.
      — Психопаты не умеют нормально выражать эмоции. В письме в «Трибюн» он даже пишет ваше имя заглавными буквами, придавая вам максимальную значимость. Он охотник, преследователь. Сейчас он зациклился на вас. Извращенно зациклился. Я думаю, все это некий способ ухаживания, способ привлечь ваше внимание.
      Вот это номер! А другие-то, идиоты, просто посылают цветы.
      — С меня не спускает глаз специальная группа охраны.
      Малруни потер усы.
      — А вы знаете, как гиены находят мертвую тушу? Они следуют за грифами. Грифы выводят их к пище.
      — Черт! — воскликнул Харб.
      Он подумал о том же, что и я.
      — Преступник вполне может наблюдать за наблюдателями.

      — Мы нашли джип.
      — Подозреваемый отвечает описанию?
      — Некоторое сходство есть. При нем нет удостоверения личности, но он упомянул ваше имя.
      Я кивнула Харбу. Метод траления был его идеей. Мы отрядили шесть групп прочесать частым гребнем территорию в радиусе десяти кварталов от моего «хвоста» телохранителей. Останавливали грузовые фургончики и минивэны. Обыскивали припаркованные машины. Опрашивали людей.
      — Мы сейчас на пути, лейтенант. Куда его доставить?
      — Приведите его в комнату «С». — Я положила трубку и протянула руку доктору Малруни. — Ваши предположения были чрезвычайно ценны. Возможно, мы как раз поймали своего преступника. Спасибо за помощь.
      Мы пожали друг другу руки, и он вручил мне свою визитную карточку.
      — Рад был помочь. Не стесняйтесь звонить, если что-то еще понадобится.
      Чтобы сэкономить мои силы, мы с Харбом воспользовались лифтом. Все это ощущалось как-то немного обыденно, но именно так заканчивается большинство успешных расследований: скорее комариным писком, чем громом фанфар. Не важно: коль скоро преступник был в наших руках, я была счастлива.
      Но все мои надежды разбились вдребезги, когда я увидела, кого привели в комнату для допросов.
      — Здравствуйте, лейтенант.
      На одиноко стоящем деревянном стуле сидел Финеас Траутт и улыбался мне с терпеливой снисходительностью.
      — Это тот человек, который вломился в твою квартиру? — подтолкнул меня локтем в бок Харб.
      Я нахмурилась.
      — Нет, — ответила я. — Этого зовут Финеас Траутт, через два «т». Добудь мне его криминальный послужной список.
      Я вошла и, закрыв за собой дверь, покачала головой, адресуясь легиону колов, сидевших по другую сторону непрозрачного с моей стороны стекла. Затем перевела внимание на своего партнера по бильярду.
      — В чем дело, Фин? Ты что, за мной следил?
      — Я видел тебя в новостях. Ты сознательно стараешься выманить на себя Пряничного человека.
      — Какое ты имеешь к этому отношение?
      Фин пожал плечами:
      — У меня было немного свободного времени, и я решил своими глазами увидеть, как работает эта ваша схема. У вас три команды по два человека, каждая отрабатывает восьмичасовую вахту. Они держатся за тобой на расстоянии не больше двух сотен футов и до того бросаются в глаза, что нарочно не придумаешь.
      В комнате для допросов пахло дымом, потом и отчаянием. Фин тем не менее выглядел совершенно спокойным и даже позабавленным.
      — Ты так и не сказал, почему следовал за мной.
      — Я рассудил, что убийца сделает еще попытку, но заметит твой эскорт, точно так же, как его заметил я. Поэтому я пристроился сзади, чтобы посмотреть, не делает ли кто-нибудь то же самое.
      Я до сих пор не до конца понимала, к чему он клонит, но ощутила волнующее покалывание.
      — И ты что-нибудь заметил?
      Он кивнул:
      — Я заметил две легковые машины и четыре грузовика, во всех было по одиночному водителю мужского пола. Все вели себя подозрительно. Я записал марки, модели и номерные знаки.
      — Где эта запись?
      — Мы ведь друзья, Джек, не так ли?
      Я нахмурилась. К чему вдруг такая уклончивость?
      — Мне бы хотелось так думать, Фин.
      — А друзья оказывают друг другу услуги, верно?
      — Так, значит, это услуга?
      — Конечно. Я не люблю, когда моих друзей обижают. Уверен, что и ты смотришь на дело так же.
      Теперь все встало на свои места.
      — У тебя, очевидно, неприятности?
      — Хранение. Кокаин. Суд будет в следующем месяце. Мне светит срок, и немалый. — Фин поскреб свою лысую голову: прозрачный намек на свое заболевание. — Но этого срока у меня уже не осталось.
      Я не ответила. Повисло молчание. Я знала окружного прокурора, и дело Пряничного человека было достаточно значимым, чтобы за его арест он продал и жену, и мать. Но я не любила сделок с преступниками, даже с полезными и сотрудничающими, даже с теми, которые играют со мной в пул.
      — Я сейчас вернусь.
      Я покинула комнату для допросов и в коридоре столкнулась с Харбом. Он вручил мне распечатку данных по криминальной биографии Фина.
      Там было несколько обвинений в нанесении телесных повреждений, два — в попытке убийства, одно — в непредумышленном убийстве и два — в убийстве второй степени. Никаких приговоров: в каждом случае либо обвинение было вскоре снято, либо подсудимый оправдан.
      — Ты, кажется, однажды арестовывала этого парня?
      — Да. На него наскочили несколько вооруженных хулиганов. Двоих он убил, а еще троих отправил в больницу. Самозащита. Траутт даже не был вооружен.
      Надо заметить, что у всех других жертв нападений Фина после имен стоял номер уголовного дела: то есть у каждого тоже был криминальный послужной список.
      Единственное его правонарушение, не связанное с насилием, был кокаин. Дело было заведено недавно, всего пять месяцев назад. Количество найденного кокаина было достаточным для того, чтобы даже указанный окружной прокурор предъявил обвинение в хранении с целью сбыта, а не просто в хранении.
      Я вернулась обратно в комнату «С». Фин сидел, закинув ногу за ногу, и выглядел совершенно непринужденно.
      — Чем ты зарабатываешь на жизнь, Фин? — спросила я.
      — Проворачиваю сделки.
      — Торгуя наркотиками?
      Он скорчил гримасу:
      — Я не торгую наркотиками.
      — Тебя арестовали с тридцатью граммами кокаина.
      — Я его не продавал.
      — Это что же, для личного пользования? — презрительно фыркнул Харб.
      Фин смерил его взглядом.
      — Морфий расслабляет, делает слезливым. Кокаин снимает боль и позволяет сохранять бодрость.
      — Где вы берете кокаин? — спросил Харб.
      Фин пропустил его вопрос мимо ушей и сосредоточил внимание на мне.
      — Так мы помогаем друг другу или продолжаем указывать друг на друга пальцем?
      Я пристально посмотрела в глаза Фина. Его личная жизнь меня не касалась, но я действительно не любила наркотики, особенно тех, кто их употреблял и продавал. С другой стороны, тогда, в бильярдной, он спас меня от бандитов, и он же, быть может, только что обеспечил нам крупнейший прорыв в нашем расследовании.
      И хотя я была служителем закона, профессионалом, который никогда не позволял личным чувствам влиять на его поступки, мне по-своему нравился этот парень.
      — Договорились. Я улажу это с окружным прокурором.
      — Могу я получить письменное подтверждение?
      — У тебя есть мое слово.
      Он кивнул, затем передал мне свою записную книжку. Первой шла запись: «Белый джип, фургон, развозящий мороженое, Р912 556».
      — Харб, проверь этот номерной знак. Это может оказаться тот, кого мы ищем.
      Бенедикт удалился с записной книжкой. Фин встал и сунул руки в карманы.
      — Я могу идти?
      — Да. Спасибо.
      — Спасибо тебе. Я слышал, ты получила огнестрельное ранение. Как нога?
      — У меня есть запасная.
      Он усмехнулся:
      — Ты чертовски упрямая, бескомпромиссная цыпочка. Может, как-нибудь еще встретимся. Нам так и не удалось доиграть тот последний пул.
      — Я сверюсь со своим ежедневником.
      — Я придержу для тебя стол.
      Он повернулся и вышел.
      Харба я нашла в его кабинете. Выражение его лица без слов сказало мне все.
      — Номерной знак принадлежит автомобилю «крайслер-вояджер». По сводкам, номер был украден полгода назад.
      Я медленно выдохнула. Не было ни малейшего шанса выйти на водителя по чужим, украденным номерным знакам. Самое большее, что мы могли сделать, — это опубликовать словесный портрет преступника и надеяться, что кто-то откликнется.
      — Ты проверил другие номера?
      — В процессе. А тем временем нам надо все равно продолжать операцию «Трал». Может, преступник до сих пор пасет наших парней.
      То был выстрел с дальнего расстояния, надежда была слаба, но это было единственное, что мы могли сделать на данный момент.
      — Согласна. Пойду к себе, словлю волну.
      Аппарат громкой связи на моем столе позволял мне следить за проведением операции. Короткие, отрывистые очереди полицейских диалогов в промежутках между долгими периодами молчания (перемежающие, взрывающие… периоды тишины). Были допрошены еще несколько подозреваемых, но ни одного не арестовали. Спустя два часа, в течение которых чувствовала себя сторонним наблюдателем на своем собственном расследовании, я выключила рацию.
      Уныние навалилось на меня, как ватное одеяло.
      — Ты есть не хочешь? — Харб протиснулся в дверь с пакетом поджаристых свиных корочек.
      — Нет, спасибо. — У меня совершенно не было аппетита. Даже перспектива отведать еду домашнего приготовления не привлекала. Вероятно, мне следовало позвонить и отменить свое свидание с Лейтемом.
      — Мы его поймаем, Джек.
      — Я не хочу провести остаток жизни, мучимая мыслью об ускользнувшем от меня преступнике.
      Мой друг уселся напротив меня.
      — Так перестань мучиться.
      — У тебя все по-другому, Харб.
      — Почему это? Я тоже хочу схватить этого ублюдка.
      — Но у тебя есть жизнь вне полицейской службы. А для меня это все.
      Харб поставил пакет. Надо было знать, что, если Бенедикт отставляет еду в сторону, значит, относится к какой-то теме очень серьезно.
      — Ты сама в ответе за тс решения, которые приняла в своей жизни, Джек. Ты имеешь то, что сама для себя выбрала.
      Я посмотрела на него:
      — Я потратила больше двадцати лет, вкалывая на полицейской работе. Я никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь. Я разрушила свой брак. Все, что я умею делать, — вот эта работа. Но если я даже ее не могу выполнить как следует, тогда какой вообще, черт подери, смысл в моей жизни?!
      Я закусила нижнюю губу, глаза наполнились слезами. Мне была омерзительна собственная слабость, и я терпеть не могла себя жалеть, но слова Харба действительно попали в больное место.
      Все верно: я находилась здесь потому, что сама выбрала эту жизнь.
      Но что, если я сделала неправильный выбор? Мой напарник положил руку мне на плечо:
      — Джек, ты лучший полицейский, какого я знаю. Если кто и схватит этого типа, то только ты.
      Я глубоко вдохнула и задержала дыхание, надеясь, где-то в самой глубине души, что Харб прав.

      После того как человек по имени Лейтем отвечает на все вопросы, он связывает его проводами от каких-то удлинителей и запирает в его же собственном стенном шкафу.
      Служба знакомств. Какой выпендреж! Но зато как удачно для него.
      Вместо того чтобы пытаться обхитрить команду телохранителей Джек, теперь единственное, что он должен делать, — это поджидать здесь, в доме у Лейтема, а уж она сама придет к нему в руки.
      Он закрывает глаза и представляет Джек в ванной комнате, перед зеркалом. Как она красит губы. Переодевается в сексапильное платье. Быть может, она даже рассчитывает на порцию секса сегодня вечером.
      Он решает, что она свое получит, хочет того или нет.
      Время неуклонно движется к восьми.
      Паук сидит в своей паутине и ждет.
      Муха скоро явится.

      Насытившись к семи часам жалостью к себе, я по дороге домой заехала в химчистку. Но оказалось, что они даже не приступали к моему заказу. После пяти минут диких воплей на какого-то мужика, который, возможно, был вовсе не виноват, я добилась, чтобы мне в срочном порядке почистили один из брючных костюмов.
      Я давно заметила, что крик излечивает от стресса гораздо лучше, чем плач.
      К тому времени, когда я наконец добралась домой, приняла душ, перебинтовала ногу и оделась, я уже опаздывала на свидание. На мобильном я набрала номер Лейтема, чтобы предупредить.