Плам быстро прошла к телефонной будке в глубине помещения, где неприятно пахло застоявшимся сигаретным дымом.
      К телефону в доме миссис Картерет никто не подходил. Плам уже собралась повесить трубку, но тут ей ответил мужчина, который сказал, что миссис Картерет съехала еще в прошлом году. Теперь она живет на Оулд-Ректори в Биссингторпе.
      Плам позвонила на Оулд-Ректори, но после двух гудков поспешно повесила трубку. Лучше просто приехать туда, чем еще раз услышать, что тебя не подпустят на пушечный выстрел.
      ***
      К семи часам, после того, как ее дважды направляли не в ту сторону, Плам приехала на Оулд-Ректори. К дому она уже подходила в потемках, двигаясь чуть ли не на ощупь по извилистой дорожке, вымощенной каменными плитами.
      На звонок вышла женщина, ее высокий черный силуэт резко выделялся в ярко освещенном дверном проеме.
      - Миссис Картерет? - справилась Плам. - Я к вам от "Борден энд Плоу"...
      - Что на этот раз? - настороженно спросила женщина. - Ладно, входите. Она распахнула дверь и отступила назад. В сером клетчатом твидовом жакете поверх белой шелковой блузы, длинной бежевой юбке и красновато-коричневых ботфортах в тон поясу, она выглядела лет на сорок пять. - Ночью, похоже, опять будет мороз... - Привычный для англичан разговор о погоде неожиданно оборвался, когда Плам ступила на свет. - Боже милостивый, да вы ведь Плам Рассел? Что вы тут делаете? Проходите в гостиную, там теплее.
      - Откуда вы знаете, кто я? - Плам прошла вслед за ней в уютную гостиную с обычной мебелью.
      В камине жарко полыхал огонь. Миссис Картерет остановилась в нерешительности.
      - Ох, я видела ваше фото в какой-то газете. - На ее напряженном лице мелькнула слабая усмешка, когда она двинулась к буфету. - Шерри? - С той же легкой усмешкой на лице она налила "Амонтильядо" в два маленьких хрустальных стакана.
      Плам внимательнее поглядела на хозяйку дома. Прямые темные волосы миссис Картерет падали на плечи, под глазами темнели мешки.
      "Когда не знаешь, что говорить, говори правду", - решила Плам и откровенно объяснила, что пытается выяснить происхождение картины, проданной на аукционе "Борден энд Плоу" и принадлежащей теперь ее приятельнице Сюзанне Марш.
      Лицо миссис Картерет стало раздраженным.
      - Какой смысл просить об анонимности, если в "Борден энд Плоу" запросто рассказывают каждому, где меня найти? С виноватым видом Плам объяснила:
      - По всей видимости, это промашка какого-то клерка. Мне очень жаль.
      - Я завтра же поговорю с господином Плоу. Ему следует быть повнимательней.
      - Почему вы продали Балтазара анонимно? - без нажима поинтересовалась Плам.
      - После развода я стеснена в средствах, но я не хотела, чтобы люди знали... - Миссис Картерет резко поставила стакан на стол. - Позвольте, но Балтазар не продавался через "Борден энд Плоу"! Малтби купил его без посредников, у меня!
      - Наверное, я что-то перепутала, - тем же извиняющимся тоном произнесла Плам. - Плоу говорил, что Малтби покупал у вас какую-то картину.
      Черные глаза миссис Картерет с подозрением впились в Плам. Наконец она сказала:
      - Видите ли, картины достались мне по наследству от моего деда - беженца из Голландии, Амоса Штрауса, который вывез их в Англию в 1940 году. Три из них я уже продала, а последнюю держу на черный день.
      - Именно это хочет знать Сюзанна Марш, чтобы ликвидировать пробел в свидетельстве, - просияла Плам. - Ваш дед вернулся в Голландию после войны?
      - Нет. Он работал переводчиком во время войны, а затем поступил в компанию, торговавшую алмазами и бриллиантами на Хаттон-Гарден. Дела у него там шли хорошо, хотя он никогда не признавался в этом: мать рассказывала, что жили они весьма скромно. Она говорила, что дед так никогда и не избавился от страха перед нацистами и держал под кроватью собранный чемодан до тех пор, пока не капитулировала Япония. - Уголки широкого рта миссис Картерет вновь вздернулись в легкой усмешке. - Но я не думаю, что вашей подруге хочется знать такого рода вещи.
      - Все это очень интересно, - сказала Плам, - и печально. Могу я поинтересоваться, что случилось с вашим дедом после войны?
      - В 1949 году, после смерти бабушки, моя мать, которой было тогда восемнадцать, вышла замуж за актера, он не был евреем, и из-за этого дед порвал с ней все отношения, и я не встречалась с ним до смерти матери. К тому времени отца уже давно с нами не было. Он исчез, когда мне было пятнадцать. Миссис Картерет замолчала, словно не желая предаваться неприятным воспоминаниям, но все же продолжила:
      - Я переехала жить к деду и его экономке. Я была в ужасе от этого дикого и вздорного старика, который так и не научился прилично говорить по-английски. В 66-м с ним случился удар, и он стал совершенно несносен. Делами пришлось заниматься его компаньону. В 1968 году дед умер.
      - И все наследство перешло к вам?
      - Да. Но к тому времени бизнес, по словам его компаньона, почти совсем зачах, и мне достались лишь четыре картины. Правда, если бы я знала, какими ценными они были, я бы давно уже продала их через Сотби или Кристи, а не через местный аукцион.
      - Судьба-злодейка, - сочувственно сказала Плам. - А когда вы продали первую?
      - Вскоре после своего развода в 1986 году. "Борден энд Плоу" взял у меня на торги Яна ван Кесселя, который был продан за три тысячи фунтов - что гораздо больше, чем я ожидала, - жене местного землевладельца Джорджине Доддз, и я расплатилась с долгами. Затем они выставили на аукцион вторую - Амбросиуса Босхарта, которого приобрел Малтби и перепродал какому-то декоратору из Америки. - Миссис Картерет осушила свой стакан. - Это дало мне возможность перебраться сюда. Потом Малтби попытался купить картину у миссис Доддз, но я полагаю, что та не собиралась продавать ее и выставила его за дверь. Тогда Малтби разыскал меня и купил в прошлом году мою третью картину - Балтазара ван дер Аста, которая, должно быть, и попала к вашей подруге Сюзанне...
      "Итак, Малтби верил в подлинность картин и их свидетельств", - подумала Плам.
      - Могу я узнать, заинтересованы ли вы в продаже последней вашей картины?
      - Не хочу даже слышать об этом! Нет. Я, буду держаться за нее до последнего, если, конечно, мне не сделают очень хорошее предложение.
      - Думаю, Сюзанна очень серьезный покупатель. Именно поэтому я здесь.
      Миссис Картерет заколебалась, затем улыбнулась.
      - Хотите взглянуть на нее? Я держу ее в спальне, где могу смотреть на нее по утрам, пока одеваюсь.
      "Если бы эта женщина была бесчестной, - думала Плам, поднимаясь за ней по темной извилистой лестнице, - она бы уж точно не стала показывать мне картину".
      - Вы не боитесь держать в доме такую ценность? - спросила она.
      - Боюсь, особенно теперь, когда выясняется, что в "Борден энд Плоу" не могут держать язык за зубами. Поэтому в понедельник она отправится в банковский сейф.
      Они вошли в спальню, которая была бы вполне ординарной, если бы в ней не было небольшой картины, висевшей рядом с розовой портьерой.
      Миссис Картерет подошла к картине, включила бра над ней.
      - Якоб ван Хальсдонк.
      Плам разглядывала полотно. Бело-голубая восточная чаша с клубникой на деревянном столе. Справа от чаши на клубничном листе сидела синяя бабочка. Слева лежало несколько клубничек, темно-красные вишни и алая гвоздика с опавшими лепестками. Картина была очень похожа на ту, что Плам видела в нью-йоркской галерее Артура Шнайдера.
      Плотно сжав губы, Плам сунула руку в сумку. Как рекомендовала ей Стефани, она взяла с собой дешевый "Полароид", из тех, что носят с собой охотники за антиквариатом, желающие быстро получить документальное свидетельство увиденного.
      - Можно? - Она вскинула аппарат и быстро сняла картину со стоявшей рядом с ней Джиллиан Картерет. Миссис Картерет опешила, затем взбеленилась:
      - Отдайте ее мне!
      - Конечно. - Маленькая камера Плам вновь сверкнула вспышкой. - Эта для Сюзанны, поэтому я сняла еще одну для вас... Возьмите. - Она протянула миссис Картерет второе фото.
      Миссис Картерет заколебалась. Но что в этом такого? И она взяла фото.
      - Если ваша подруга заинтересуется картиной, то Малтби выступит в качестве моего торгового агента.
      - Конечно. - Плам пододвинулась к картине и пристально всмотрелась в нее. - Это настоящая прелесть...
      Через десять минут она покидала дом, убежденная в том, что видела еще одну подделку, хотя и не осмелилась снять ее со стены и не имела возможности проделать булавочный тест. Миссис Картерет не спускала с нее глаз.
      Плам устало шагала по выложенной плитами дорожке. Казалось, все прошло удачно. Но по совершенно необъяснимой причине ей упорно казалось, что миссис Картерет провела ее и что Плам в ее доме выглядела глупо.
      Глава 18
      Совершенно без сил Плам около полуночи возвратилась из Брайтона домой. Бриз уже лежал в кровати и продолжал оставаться тем паинькой, которым стал с недавних пор. Вместо обычного крика "Где тебя черти носят и почему ты не позвонила?" он поинтересовался елейно-сдержанным голосом:
      - Ты ела? Тебе принести что-нибудь? В термосе с твоей стороны кровати есть немного горячего молока. Там же лежат телефонные сообщения для тебя.
      "Звонил Тоби, перезвонит еще раз, - читала Плам. - Билл Хоббз сможет принять тебя с утра в четверг. Инид Соумз получила твое известие. Будет звонить в шесть часов утра. Повторяю, в шесть часов утра. Она рано улетает".
      Плам вздохнула и завела будильник.
      Только она заснула, как позвонил Тоби:
      - О, извини, мама. Не сообразил, что уже так поздно...
      - Что хотел Тоби? - спросил Бриз, когда Плам улеглась досыпать.
      - Он хочет бросить курсы промышленного проектирования и заняться строительством коттеджей на Тайване, - зевнула Плам.
      - В этом бизнесе ему придется попотеть, - неодобрительно проворчал Бриз. Подозреваю, что он нуждается в деньгах для покупки умопомрачительных нарядов для своей новой подружки - как се там? Сатсума?
      - Митсума, - пробормотала Плам. - Она манекенщица у Вивьен Вествуд и закупает наряды целыми партиями.
      - Я смогу предоставить лишь стартовый капитал для небольшого дела. При условии, что он закончит свои курсы, - решил Бриз.
      - Не воспринимай Тоби слишком серьезно. На следующей неделе у него все может измениться, - сказала Плам, погружаясь в сон.
      Вторник, 18 февраля 1992 года
      Ясный, звучный голос госпожи Инид вернул Плам к жизни быстрее пронзительного звонка будильника:
      - Я в Хитроу, Плам. Извините за ранний звонок, но я улетаю в Москву. Хотя институт не может дать официального заключения, пока не будут исследованы сами картины, но изучение техники исполнения под микроскопом показало, что все картины написаны одним и тем же лицом. Им же выполнена и картина, отправившаяся в Швецию.
      - Вот это новость! - окончательно проснулась Плам.
      - Мы уверены, что этот злодей подделал также и натюрморт "Завтрак" Питера Клесца, который мы исследовали в 1989 году для Бостонского музея.
      - Вы не могли бы прислать мне диапозитив?
      - Я вам его уже выслала. Клесц не так хорош, как другие, нет той уверенности, это, очевидно, один из первых опытов фальсификатора, но техника та же. - Прикрыв микрофон, она быстро заспорила на незнакомом языке с кем-то, кто пытался поторопить ее. - Господи, мой русский никуда не годится!.. Плам, вы слушаете?.. Так вот, ч Питер Клесц, и картина шведа были продырявлены уже после изготовления, а затем уже залатаны.
      Госпожа Инид помолчала, чтобы подчеркнуть важность сказанного.
      - Думаю, пять из шести ваших подделок тоже могли быть специально повреждены и отреставрированы. А может быть, и все шесть.
      - Это, наверное, один из технических приемов фальсификатора.
      - Возможно, хотя, конечно, это нельзя установить по вашим диапозитивам. Подделки, между прочим, совсем свежие. Они стали поступать на рынок примерно в 88-м и отличаются качеством, которого мы уже давно не встречали. - Госпожа Инид отвлеклась, чтобы попытаться уговорить кого-то по-русски, и продолжила:
      - Мы установили, что большая часть изображенного на картинах воссоздана по художественным альбомам. Остальное, очевидно, копировалось с музейных репродукций. Если он и не живет в Голландии, то часто там бывает.
      В трубке опять послышался гневный возглас по-русски. Госпожа Инид заговорила еще быстрее:
      - Я заметила еще одну вещь, с которой стоило бы разобраться: что-то не так с тем большим желтым тюльпаном с оранжево-розовым оттенком на картине леди Бингер. Вы могли бы по этому поводу посоветоваться с нашим ботаником - Уиллом Эшли. Он есть в телефонном справочнике, живет в Барнес.
      Плам ликовала. Она была права! А Бризу придется забрать свои слова назад.
      Среда, 19 февраля 1992 года
      Дверь небольшого загородного дома в Барнес открыла крупная с округлыми формами женщина в старомодном рабочем халате. Она молча провела Плам в оранжерею в задней части дома, полную субтропических растений с плотной массой листвы всех оттенков зеленого и желтого. Воздух в ней был теплый и влажный.
      Уилл Эшли оказался светловолосым и угловатым мужчиной лет сорока с благородным лицом, которое было немного крупновато.
      - Не могли бы вы принести нам чай, мама? - попросил он.
      - Это очень любезно с вашей стороны - принять меня так быстро, поблагодарила Плам.
      Он улыбнулся, приоткрыв ряд неровных пожелтевших зубов.
      - У меня не так уж много посетителей. Он указал Плам на пару старых плетеных кресел. Плам достала из портфеля шесть увеличенных диапозитивов. Уилл Эшли разложил их на безукоризненно чистом столе из белого пластика и взял лупу. Разглядывая их, он время от времени обращался к высокой стопке книг или делал пометки в блокноте, не произнося при этом ни звука.
      Через полчаса Плам, которой было трудно дышать в жаркой и влажной атмосфере оранжереи, выпила три чашки очень крепкого индийского чая, съела несколько липких имбирных пирожных и с трудом подавляла зевоту.
      Наконец ботаник оторвался от своих записей и посмотрел на нее.
      - Я опознал все эти, цветы. Мама отправит вам заключение вместе со счетом. В них, пожалуй, нет ничего необычного. Они, конечно, цветут все в разное время, но, как вам известно, художники не всегда рисуют цветы с натуры, они используют альбомы, наброски. Но кое-что вас может заинтересовать. - Он приподнял диапозитив леди Бингер и ткнул пальцем в большой цветок в центре. Вот этот огромный ярко-желтый тюльпан... Видите оранжево-розовую окантовку на лепестках? Это тюльпан Дарвина, у него прямоугольная форма и плоское донце. Группа Дарвина была выведена в 1889 году цветоводом-любителем Ленгларом из французского Лилля.
      - Поэтому картина никак не могла быть написана в 1629 году?
      Уилл Эшли отрицательно покачал головой и взял диапозитив Синтии Блай:
      - А теперь взгляните на эту черную бабочку с большими желтыми пятнами под крыльями. Она немного напоминает североамериканского монарха, но у этой крылья намного больше, и пятна у монарха, конечно, не желтые, а коричневые. Эта бабочка на самом деле значительно крупнее, чем на картине. Поэтому я бы предположил, что кто-то не слишком внимательный скопировал ее из книги о бабочках.., потому что это Papilio bedoci, впервые обнаруженная во Французской Гвиане в тридцатых годах нашего столетия.
      ***
      Шел дождь, но Плам не торопилась забраться в свой "Порше". Она с наслаждением вдыхала свежий воздух, радуясь тому, что наконец-то выбралась из душных джунглей загородного дома.
      Четверг, 27 февраля 1992 года
      Утром, в начале девятого, Плам уже была на базаре в конце Армада-роуд в Айлингтоне. За прилавками, полными фруктов и овощей, стояли замерзшие, но веселые продавцы в рукавицах и старых лыжных костюмах. Чтобы согреться, они непрерывно пританцовывали, обхватывая себя руками.
      Сразу за торговыми рядами стояли доживающие свой век старые многоквартирные дома. Армада-роуд вот-вот была готова превратиться в трущобу. В конце улицы, где грязная стена отгораживала ее от железнодорожной ветки, Плам свернула налево и поспешила к дому Билла.
      Когда до него оставалось ярдов пятьдесят, черная входная дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин. Один, из них был сам Билл, высокий и сгорбленный, в мешковатых джинсах, подвязанных бечевкой, некогда белой сорочке с открытым воротом и в протертом на локтях пиджаке неопределенного цвета. Увидев Плам, он схватил за руку своего посетителя, тот обернулся, и она с удивлением узнала в нем Чарли Боумана. Его лицо, с нависавшими над носом черными бровями, взглядом исподлобья, всегда выглядело обеспокоенным, а сейчас в глазах его застыл ужас.
      Плам тоже запаниковала, ей совсем не хотелось, чтобы о ее визите к Биллу стало известно Бризу или кому-то еще. Положение было критическим. Оставалось только вести себя так, как будто походы в этот район были для нее обычным делом. Взмахнув рукой, она весело выкрикнула:
      - Привет, Билл! Что это вы тут делаете, Чарли?
      - Билл реставрирует одну из отцовских картин. - Чарли уставился на нее, готовый дать отпор, словно она собиралась оспаривать его утверждение.
      - Да? А какую? - удивилась Плам.
      Ей показалось, что Чарли не хочется, чтобы кому-то было известно о его связи с Биллом Хоббсом. И тут она вспомнила, что Лео видел Чарли на пароме через Ла-Манш. "А что, если эта парочка имеет отношение к подделкам? подумала она. - Может быть, это Билл печет их, а Чарли сбывает?" Может, теперь у Билла новое амплуа, ей казалось, что раньше он занимался только реставрацией картин по заказам торговцев.
      - Ты все такая же любопытная? Так и не изменилась за все эти годы? - В словах Билла звучали заискивающие нотки, словно он говорил с возможным клиентом. Рот растянулся в улыбке, он потер мешок под левым глазом, а это, как она помнила, говорило, что Билл раздражен.
      - Увидимся на следующей неделе, Чарли, - сказал он. - Разрыв небольшой, он займет совсем немного времени, но ему надо дать высохнуть, прежде чем восстанавливать глянец, а в такую погоду все сохнет долго.
      Билл повернулся к Плам.
      - Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? - Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.
      На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла - единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.
      Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.
      На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.
      Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора - по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.
      Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.
      Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.
      Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.
      Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина - один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.
      В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.
      Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.
      В знак того, что Плам может рисовать лучше всех его девушек, Билл всегда вносил свой собственный последний штрих в ее работы, выполненные под голландских мастеров семнадцатого века: явно напрашивавшуюся муху или гусеницу, каплю росы на лепестке.
      Если не считать этих завершающих мазков, Плам не видела, чтобы Билл писал картины. Он все время крутился среди торговцев, заключал сделки и иногда посещал клиентов, если требовалось реставрировать картину на месте. В этих случаях Билл брал с собой старомодный докторский саквояж с древними бутылочками, на которых были наклеены бирки с загадочными формулами - BY385 или VFloGA975, производившие большое впечатление на клиентов. Между тем бутылочки содержали всего лишь обычный спирт, ацетон или скипидар.
      Через несколько недель работы в мастерской на Армада-роуд Плам поняла, какой зыбкой может быть грань между реставрацией, переделкой и подделкой картины, и ей стало от этого не по себе. Она ни разу не видела, чтобы картина подделывалась от начала и до конца, однако все время раздумывала, почему ей и другим рабыням запрещен вход на верхние этажи мастерской Билла. И почему туда приходят темные личности, столь непохожие на тех веселых торговцев, что наведывались в их подвал, чтобы условиться о выражении коровьей морды? Но Биллу тоже становилось не по себе, когда она начинала донимать его расспросами.
      Через три месяца после того, как Плам проработала на Армада-роуд, от Билла ушла любовница. Билл быстро принял ванну, приложился к бутылке с виски и попытался возложить эту роль на Плам, но она отнюдь не жаждала очутиться в его объятиях. Вскоре Билл уволил ее, объяснив это тем, что ее свободный, размашистый стиль не подходит для их тонкой и точной работы.
      ***
      Медленно шагая по пустынному холлу и прислушиваясь, как ее шаги гулко разносятся в тишине заброшенного дома, Плам вспоминала, какое здесь царило пятнадцать лет назад веселое оживление.
      - Ты по-прежнему выглядишь, как маленький ангелочек Пьетро делла Франческа, противная девчонка, - подмигнул ей Билл. - А известно ли твоему преуспевающему мужу, что ты работала у меня?
      Плам остановилась в нерешительности.
      - Вижу, что нет, - ухмыльнулся Билл, обнажив безупречные вставные зубы. Ну да ладно, я слишком стар, чтобы нарываться на неприятности. Проходи сюда. Он указал на комнату слева от входа. Окна этой комнаты, выходившие на улицу, всегда были закрыты ставнями, потому что здесь хранились картины: и вновь поступившие, и те, что находились в работе, и готовые к отправке. Сейчас в комнате было пусто.
      - С чем пришла, Плам? - спросил Билл, закурив дешевую сигарету. - Я больше не занимаюсь делами. Если и делаю что-то, то только ради старых друзей. Взгляд его помимо воли опять стал плотоядным. - У меня был инфаркт, и доктора сказали, что пора угомониться. Мне ведь семьдесят два - что, не похоже? В общем, вот уже два года как свернул.
      - Свернул, как же, рассказывай кому-нибудь другому, - оборвала его Плам. Мне кое-что попадалось из твоих работ. - Она достала из сумки диапозитив и сунула ему в руки. - Это же твоя муха, Билл.
      Билл пригляделся к натюрморту Сюзанны и усмехнулся.
      - Помнишь ту агентшу с Кенсингтон-стрит, - сказала Плам, - которой приходилось содержать мужа-алкоголика? Ту, которая просила тебя дырявить свои подделки, а затем чинить их, чтобы они не были подозрительно целехонькими, если кто-нибудь поставит их под ультрафиолетовые лучи.
      - А-а, Тереза, - задумчиво произнес Билл. - Прелесть девочка. Говорил ей, что никогда больше не найду такого клиента, который бы платил мне сначала за порчу своей работы, а затем за ее восстановление. Да это было-то всего пару раз, два морских пейзажа, насколько мне помнится.
      Он бросил окурок на пол и, тщательно затоптав его, вернулся в холл, где принялся внимательно разглядывать диапозитив у веерообразного окна.
      Плам прошла вслед за ним.
      - Билл, мне нужно от тебя всего лишь письменное подтверждение того, что эта картина побывала в твоей мастерской. И все. Я заплачу за это тебе, тут не будет никаких проблем.
      Все еще глядя на диапозитив, Билл сказал:
      - И тот, кто отдал целое состояние за эту картину, придет к агенту с моим подтверждением и заберет свои деньги назад, да? А агент пойдет к тому чудаку, у которого купил ее, и тоже потребует свой деньги назад, и так далее. И ты думаешь, что при этом никто не побежит в полицию, что в этой игре участвуют одни только джентльмены, какими бы хорошими они ни были, которые не станут впутывать в нее копов.
      Плам кивнула.
      Билл усмехнулся.
      - Так, так, мой маленький ангелочек. Меня просто подмывает написать трогательное признание на клочке бумаги и получить свою тысячу фунтов. Но я честный человек. - Он подмигнул ей, отдавая диапозитив. - Извини, дорогуша, но среди моих работ не было такой.
      Ах, какая досада. Верить этому не хотелось. Но теперь, когда Билл отошел от дел, ему нечего было бояться сообщников, ведь ему с ними не работать. Очевидно, он говорит правду.
      - Билл, как ты думаешь, кто бы мог сделать это? - неуверенно поинтересовалась Плам.
      - Даже если бы и догадывался, не сказал бы, дорогуша. С какой стати?
      "Да, - решила Плам, - Биллу наверняка хорошо платили за то, чтобы он держал язык за зубами".
      - А среди этих нет твоих? - Она вручила ему остальные диапозитивы.
      - Нет... Нет... Нет... Прекрасные работы, хотя... - Билл помедлил, разглядывая картину леди Бингер. - С этим большим тюльпаном что-то не так, не правда ли? - Он вернул диапозитивы, показывая своим видом, что говорить больше не о чем.
      Огорченная неудачей, Плам медленно шла по улице, направляясь к торговым рядам. Сзади послышались торопливые шаги. Она обернулась и увидела догонявшего ее Билла с сигаретой во рту.
      - Господи, я получу с тобой еще один инфаркт. - Дыхание его было прерывистым, а глаза смотрели с тоской. - Плам, дорогая, зачем тебе это? Ведь это же не твои картины. А у тех, кто купил их, не убудет. - Он покрутил головой, убеждаясь, что его никто не слышит, и зашептал:
      - Я и вышел из игры потому, что не привык к таким правилам... В наши дни развелось много проходимцев. Я не хотел откупаться и не хотел делать больше того, что мне было нужно. Зачем, чтобы кто-то командовал мной, понимаешь? - Он бросил окурок в канаву и положил свою грязную старческую руку ей на плечо:
      - Ты заходишь слишком далеко, Плам. Эти проходимцы могут доставить тебе больше неприятностей, чем ты думаешь. Брось это дело, Плам.
      Почувствовав неприятный озноб, Плам сначала решила, что это от прикосновения Билла, но потом поняла, что его предупреждение возродило в ней страх, охвативший ее, когда она в Нью-Йорке вскрыла конверте анонимным посланием.
      ***
      Остаток дня она пыталась дозвониться до Чарли. Когда это наконец удалось ей, она попросила его не говорить Бризу о том, что он видел ее у Билла Хоббса. Она напридумывала, что купила в подарок Бризу миниатюру, которую надо реставрировать. Пусть это будет ему сюрпризом.
      ***
      На следующее утро она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой, как при простуде или сильном похмелье. Подступивший кашель больно резанул в груди. Нос был заложен. Кости ныли. Тело было тяжелым и непослушным. Может, положить на лоб мокрое полотенце? Но даже мысль о том, чтобы оторвать голову от подушки, была невыносима.