- Плам, я совершенно не понимаю, что ты несешь. Если ты намекаешь, что я замешан в проделках Джейми...
      - Нет, Чарли, я говорю о твоих собственных проделках.
      - Я не хочу больше выслушивать твои оскорбления! - Он швырнул на стол несколько банкнот и, шумно отодвинув стул, выскочил из-за стола.
      Плам бросилась вдогонку и уже за пределами кафе схватила его за рукав шелкового пиджака.
      - Чарли, никогда ничего не решишь, убегая от проблемы.
      Чарли ускорил шаг.
      - Чарли! - В ее голосе теперь звучала угроза. - Если ты не остановишься, я пойду прямо к твоему отцу и расскажу ему все, что знаю.
      Чарли обернулся и схватил ее за руку.
      - Если ты только приблизишься к моему отцу, я.., я... убью тебя!
      В его глазах она увидела ужас и решимость.
      - Так это был ты, Чарли!
      - Что ты хочешь сказать?
      - Это ты посылал мне письма с угрозами, ты, негодяй! - Плам со злостью вырвала свою руку. - Я иду к Бризу. - Она повернулась и зашагала к лодочному причалу отеля "Сан-Марко".
      Чарли с удивленным видом последовал за ней.
      - Я не писал никаких писем с угрозами! Да и какими угрозами?
      Плам остановилась.
      - Убить меня! - Она обернулась и смотрела на него испепеляющим взглядом.
      Во взгляде Чарли была крайняя степень непонимания.
      - Плам, я никак не возьму в толк... Хватит нести чушь!
      - Не трать время, пытаясь провести меня! - бросила Плам. - Полицию ты не проведешь.
      - Ради бога, Плам, не ходи в полицию. Или мой отец... Хорошо, я расскажу тебе об этом. - Он посмотрел на толпы туристов вокруг. - Где мы можем поговорить без посторонних ушей?
      - В базилике. - Плам кивнула в сторону самой известной в Венеции церкви. У нее не было желания оставаться с ним наедине. После того как он только что пригрозил ей, прежние страхи вновь навалились на нее, и ей не хотелось удаляться от людей.
      Они торопливо пересекли церковный дворик, нырнули под своды и оказались в тишине божественного великолепия. В воздухе курился фимиам. Небольшие группки туристов слушали приглушенные объяснения гидов. В глубине церкви, полускрытая в темной нише, Плам слушала Чарли.
      - Ты должна понять, как это началось, - шептал он. - Всем, и тебе тоже, известно, что мне приходится ухаживать за отцом. Мне и в самом деле жаль старика: он занудный скряга, который так и не оправился после своей голодной молодости, хотя и унаследовал состояние тетушки Поли и смог жениться на моей матери. Любил ли он ее, не знаю. Во всяком случае, ничто не говорило об этом. Но он сноб, а у нее было положение. Она недолго ограждала меня от его дурного нрава, ибо умерла, когда мне было четырнадцать. С тех пор отец стал цепляться за меня. Теперь он полностью на моей шее, как в "Старике и море".
      - И как эта душещипательная история несчастного буржуа привела тебя к мошенничеству? - шепотом спросила Плам.
      - Наберись терпения, - взмолился Чарли. - Мои главные неприятности начались, когда я пошел в университет. Отец уже тогда держал меня на голодном пайке, потому что боялся, что я могу удалиться от него. Он и сейчас бдительно следит, чтобы я не сближался ни с одной из женщин.
      - Так вот почему твои романы лопаются как мыльные пузыри.
      - Они не лопаются. Их вдребезги разносит взрывом, который каждый раз происходит дома.
      - Я думала, тебе нравится быть с отцом. Мне казалось, что это ты цепляешься за него.
      - Упаси бог! - Под неодобрительными взглядами набожных посетителей Чарли понизил голос. - В Кембридже все знали, что отец богат, и не могли поверить, что он не дает мне денег, считали меня скрягой. Мне приходилось доказывать обратное, и очень быстро я оказался по уши в долгах. Отцу пришлось вытаскивать меня. Он был в бешенстве и заявил, что, если такое повторится, лишит меня наследства. - Чарли пожал плечами. - Как всякий нормальный студент, я тогда не очень испугался этой угрозы, полагая, что с ученой степенью и работая я вполне обойдусь без него. Но я ошибся.
      - И что же случилось?
      - Когда я вернулся из Кембриджа, отец не дал мне подготовиться и найти работу... В то время с ним случился инфаркт, и надо было следить, чтобы у него не поднималось давление. Он говорил, что нуждается во мне больше, чем в ком-либо другом. Во всяком случае, до тех пор, пока опять не встанет на ноги.
      - Поэтому ты стал его бесплатным секретарем? Чарли кивнул.
      - Всякий раз, когда я заводил разговор о жалованье, отец начинал визжать, что оплачивает мои счета и дает мне возможность жить в одном из самых шикарных особняков Кента. После этого обычно следовал своего рода подкуп, когда он говорил, что я его единственный наследник и стану однажды обладателем бесценной коллекции картин, так что будет лучше, если я научусь вести его дела. - Чарли помолчал и посмотрел ей в глаза. - Естественно, эта мысль была мне приятна, хотя я понимал, что он может протянуть еще немало лет и нет никакой гарантии, что я получу какое-нибудь наследство... Ты знаешь, какой у него несносный характер.
      - Почему ты до сих пор просто не ушел от него?
      - Каждый раз, когда я говорю себе: "К черту его деньги, свобода дороже", отец не вычеркивает меня из завещания, а делает нечто такое, что я совершенно не в состоянии выносить.
      - И что же он делает?
      - Он начинает рыдать, затем впадает в такую истерику, что мне становится страшно и я вызываю врача. Напичканный успокоительными, он ложится в постель и тихо заявляет, что покончит с собой, если я брошу его, и причитает: "Что сказала бы мать, будь она жива..." Он знает, как вызвать во мне чувство вины. Потом он обещает золотые горы, только бы я остался. Тут я вспоминаю про свое жалованье, и он заверят, что я буду получать его.
      - А потом?
      - Он размышляет над этим неделями, пока не обретет прежнюю уверенность, ведь я-то не ухожу, я с ним. И опять начинает чувствовать себя всесильным, и опять его придирки становятся невыносимыми, и я снова говорю, что ухожу. И опять все повторяется сначала.
      - А ты не можешь уйти, не сообщая ему об этом?
      - Я пытался сделать так, когда уходил жить к Дженни. Но ты же помнишь, как быстро все это закончилось. Однажды вечером отец подкатил на своем "Роллсе", остановился возле дома Дженни и битый час сигналил на всю улицу, звонил в дверь и вопил о пропащем сыне. Когда соседи вызвали полицию, он сказал, что его не впускают в собственную квартиру, и копы заставили нас открыть дверь. Войдя в гостиную, папаша тут же хлопнулся в обморок. Переполох продолжался до пяти утра. Так что я понял, что при живом отце о женитьбе не может быть речи.
      Чарли замолчал в нерешительности.
      - Но если говорить честно, то с Дженни дело не совсем в этом. Я прожил с ней около месяца и вдруг понял, что она, как ни странно, напоминает мне отца. И у меня появилось неприятное ощущение, что я меняю одно ярмо на другое.
      Плам вздохнула.
      - Все та же старая проблема.
      Приняв ее слова на свой счет, Чарли согласно кивнул.
      - Отец всегда был несносным стариком, а тут еще года четыре назад врач по секрету сказал мне, что у него начинает дряхлеть организм и он не может полностью контролировать свое поведение.
      - Старческий маразм?
      - В начальной стадии развития. Пока еще не очень страшно, но у него уже появляются навязчивые идеи, он орет и утверждает, что я задумал избавиться от него, чтобы завладеть его проклятой коллекцией. - Чарли горестно покачал головой. - Я уже говорил, что мне может ничего не достаться... В своей последней злобной попытке отомстить мне он может завещать все Мастерсу.
      - Кому-?
      - Стэнли Мастерсу, - презрительно произнес Чарли, - своему шоферу, работающему у него последние двадцать лет. Визгливый и напыщенный проходимец, которому очень нравится носить форму. У отца так никогда и не раскроются глаза на этого загребущего негодяя.
      Плам припомнился напыщенный человечек с щегольскими усиками.
      - Но с чего бы отцу завещать состояние шоферу.., если только... - Плам посмотрела на Чарли.
      Чарли скривился.
      - Я часто задавался этим вопросом... Бедная мать тоже, наверное, недоумевала... Мастере появился года за два до ее смерти и с того момента был неотлучно при отце. И сейчас тоже всегда с ним. - От возмущения Чарли взвизгнул. - Какими бы ни были его обязанности, ручаюсь, что денежки за них ему обламываются немалые.
      - Тссс! Нас вышвырнут отсюда! - предостерегла Плам, заметив, что на них стали обращать внимание. - Чарли, я никак не пойму, зачем ты рассказываешь мне все это.
      - Потому что я не считаю свой поступок бесчестным, понимаешь?
      - Нет, не понимаю, Чарли. Продавать поддельные картины - это бесчестно.
      - Почему поддельные? Эти картины не поддельные! Одна из женщин прервала свою молитву и обожгла взглядом Чарли, который опять понизил голос.
      - Все картины, которые я продал, подлинные, Плам-Наконец Плам поняла, чем занимался Чарли.
      - Как тебе удавалось подменять их?
      - Я снимал со стены небольшую картину, которая не относилась к числу любимых у отца, и относил ее Биллу Хоббсу. Чтобы у Билла было достаточно времени на изготовление копии, я обычно проделывал это перед тем, как отправиться с отцом в какую-нибудь поездку. Сославшись на то, что забыл чемодан, я бросался в дом, запихивая картину в чемодан, а на ее место вешал ту, что держал у себя в спальне, и прислуга никогда не замечала подмены. К тому же отец часто перевешивает картины с места на место. В запасе у меня было много других объяснений. Если бы кто-то заинтересовался отсутствующей картиной, я бы сказал, что отнес ее, чтобы снять слой загрязнений, но никто никогда не спрашивал.
      - Так ты подменял оригиналы подделками Билла, а после продавал их в Париже?
      - Я думал, ты знаешь об этом, Плам. Конечно, я продавал наименее известные картины отца, о владельце которых ничего не известно.
      - Разве их фотографии не помещались в каталоге "Леви-Фонтэна"?
      Чарли отрицательно покачал головой.
      - Я всегда просил устроить мне частную сделку с каким-нибудь коллекционером и тихо получал свои деньги. Так что картины фактически никогда не выставлялись на аукционах. - Его голос зазвучал вызывающе. - Надеюсь, ты не станешь разоблачать меня перед отцом. Если он оставит все Мастерсу или какому-нибудь приюту для одноглазых котов, я буду утешаться тем, что все же получил какую-то плату за мою каторжную работу. Если же все перейдет ко мне, то это будет означать, что я всего лишь брал кредит из своего будущего наследства. Не так ли?
      Плам было жаль Чарли, который смотрел на нее умоляюще. Но воровство остается воровством, даже если ты воруешь в своей семье.
      Впрочем, для нее важнее было то, что из ее списка выпал еще один подозреваемый.
      Пятница, 5 июня 1992 года
      Такое пышное и претенциозное мероприятие, как Венецианский бьеннале, требует организаторского мастерства международного масштаба. К несчастью, таковое в этом случае отсутствовало, и неразбериха бьеннале стала общеизвестной. Ее объясняли недостаточным финансированием, бюрократическими проволочками и обычным соперничеством между учредителями. Из-за всемирной известности и неизменной скандальности этого фестиваля искусства за ним пристально - по мнению многих, слишком пристально - наблюдало итальянское правительство в лице своих политических истуканов, которые почти ничего не смыслят в вопросах организации и еще меньше в современной живописи. Поэтому власти до последней минуты не принимают никаких решений; чиновник, с которым в марте была достигнута договоренность, к июню может исчезнуть, а его преемник будет все отрицать. В 1974 году из-за грызни между итальянскими политиками бьеннале фактически был сорван.
      Так что к первому понедельнику июня страсти достигают предела, все вымотаны, и от знаменитой сердечности итальянцев не остается и следа. Однако к среде, четвергу и пятнице, которые отведены для частных просмотров, все оживают и устремляются на гондолах и катерах в тенистые сады "Гуардини ди Кастелло". Центральный павильон здесь отведен под международную экспозицию. Вокруг него расположилось десятка три национальных павильонов... Английский выглядел как загородный особняк, немецкий напоминал блокгауз 30-х годов Альберта Шпеера, а русский был чем-то вроде степной юрты. Семьдесят пять специально приглашенных молодых художников выставляют свои картины в длинных переходах "Аперто" - бывшей канатной фабрики, и именно здесь можно увидеть все то новое и противоречивое, что нарождается в живописи: будь то разлагающаяся голова коровы, со значением взирающая на зрителя, или оторванные человеческие головы, со всеми оттенками красок, или пожарный рукав, начиненный мусором с улиц Нью-Йорка...
      Во второй половине дня в пятницу всемирно известное жюри в последний раз просматривает экспозиции и вечером собирается на совещание. В то время как после перерыва на обед происходит голосование, Венеция гудит от слухов. К утру субботы все думают, что им известны победители, но имена, всегда неожиданные, объявляются в субботу вечером. Торжественная церемония награждения проводится на следующий день, воскресным утром.
      ***
      Плам постоянно твердила себе, что ей нечего надеяться на победу, и все-таки в пятницу, когда принималось решение, она не находила себе места от волнения. Не в состоянии сосредоточиться ни над книгой, ни над журналом, она сторонилась всех и набрасывалась на Бриза, когда тот говорил, что все происходящее с ней вполне естественно. Он сочувственно предложил ей заглянуть в галерею "Академия":
      - Карпаччо и Тициан заставят тебя забыть все на свете, Плам.
      Но даже эти великие мастера не смогли завладеть ее вниманием. Она решила прогуляться по городу, который неизменно удивлял ее неожиданно открывавшимися видами за каждым поворотом улицы.
      В больших солнцезащитных очках, с легким шарфом на голове, голубых джинсах и майке она смешалась с толпой и с удовольствием дышала ни с чем не сравнимой атмосферой города. Прогулка действовала успокаивающе, и вскоре она, повернув за угол узкой улочки, оказалась на горбатом мостике, где женщина кормила голубей, сидевших у нее на плечах и на вытянутых руках. Женщина проводила ее улыбкой, и за следующим поворотом взору Плам открылась изящная церковь эпохи Возрождения, потом она вышла на оживленную площадь, еще дальше за чугунной оградой две маленькие девочки в белых платьях играли в крохотном садике, где росли розы ослепительной красоты.
      Вскоре ноги принесли Плам к пустынному причалу с черной гондолой, привязанной к бирюзово-золотистому столбу. Гондолу эту, казалось, сама судьба предназначила для Плам, она странным образом притягивала к себе. В какое-то мгновение она чуть было не села в нее. Но тут с противоположной стороны появилась ничего не замечающая вокруг парочка. Мужчина забрался в гондолу и, обернувшись, галантно протянул руку женщине, помогая ей спуститься, и поцеловал ее. Вслед за ними в лодку прыгнул гондольер и оттолкнул ее от причала. Мужчина со смехом откупорил бутылку шампанского.
      Плам надвинула на нос очки и прикрыла рукой нижнюю часть лица. Она не сомневалась, что Виктор Марш не обрадуется тому, что кто-то видел его с Бетси - главной помощницей Сюзанны.
      ***
      Тем временем члены жюри занимали свои места в зале для совещаний. Можно ли было подозревать их в предвзятости? Конечно. В конкурсе, где принимало участие свыше сорока стран, они, движимые чувством национальной гордости, вполне могли проталкивать вперед своего представителя, как это всегда делается, например, на международных чемпионатах по фигурному катанию.
      Кроме того, на судей влияет многое другое. Две традиционно соперничающих страны могут не голосовать за участников друг друга. Зачастую сказывается сильное предубеждение против Америки, с ее огромными богатствами и многочисленным населением, что, конечно, облегчает выбор участника.
      На решении сказываются также дрязги, зависть и антагонизмы мира самой живописи, равно как и прошлые неудачи и прошлые успехи. Член жюри от Италии всегда очень чувствителен к политической ситуации. А все вместе они очень чувствительны к лести.
      И, наконец, важное значение имеет присутствие в Венеции самого художника, ибо жюри знает, что публика не приходит в восторг, когда под звуки фанфар победителем объявляется отсутствующий участник. В самом деле, он ведь не сможет давать интервью, прославляющие Венецианский бьеннале.
      Обуреваемая всеми этими соображениями, семерка судей расселась вокруг длинного стола, обитого кожей. Во главе стола сидел председатель жюри Ренато Дотелли - советник правительства Италии по вопросам финансирования искусства и личный друг итальянского премьер-министра. Отличающийся изысканными манерами, шестидесятилетний Дотелли считался хорошим председателем и неизменно демонстрировал высокий профессионализм и невозмутимость, которая исчезала лишь при появлении перед ним хорошенькой женщины. Особое пристрастие к женскому полу вызывало его особую неприязнь к гомосексуалистам, это было общеизвестно.
      Обсуждение началось довольно мирно. Прежде всего, как всегда, договорились не судить строго представителей малых народов, таких, как австралийские аборигены. На окончательный выбор победителя это решение, однако, не распространялось.
      Затем количество претендентов на "Золотого льва", присуждаемого лучшему художнику и лучшему скульптору, а также на лучший национальный павильон и "Премию-2000" лучшему художнику в возрасте до тридцати пяти лет было быстро сокращено до десяти в каждой категории.
      Вскоре выяснилось, что американская представительница в жюри - сухопарая и чрезвычайно самоуверенная директриса одного из самых влиятельных в США музеев - уже определила того, кому следует присудить "Премию-2000". Им должен был стать, по ее мнению, молодой еврейский скульптор Саул Абрахам Якоб, глубоко политизированный в своем творчестве и тяготевший к "голубым" в личной жизни. Его огромные фаллические скульптурные группы наделали много шума. Спокойное и бестактное категоричное заключение мисс Элдердайл не вызвало у ее коллег ничего, кроме раздражения.
      Британский судья - ортодоксальный еврей - немедленно бросился спорить с ней. Редактор "Глобал ревю" с дородным византийским лицом и медленной, но гладкой речью был решительно настроен против нашумевшего Якоба, который вызвал целую бурю антисемитских выступлений в прессе.
      В спор вступил испанский судья. Это был влиятельный и просвещенный мужчина, располагавший огромной коллекцией современной скульптуры, смуглый и сверхупитанный. Выходец из бедной деревни в Андалусии, он спорил с такой задиристой агрессивностью, что неизменно добивался противоположного результата. Сейчас он защищал Саула Абрахама Якоба.
      Его прервал энергичный француз. Красноречивый и никогда не упускающий случая проявиться, он всегда подхватывал все самое скандальное. Но Саул Абрахам Якоб, будучи гостем на его приемах, вел себя крайне непочтительно. Непростительная ошибка.
      Когда обсуждение превратилось в шумную перебранку, наиболее убедительное предложение по мирному урегулированию вопроса поступило от японского судьи. Необычно высокого для японца роста, в темно-сером костюме, он производил впечатление в высшей степени авторитетного человека и, будучи директором знаменитого Токийского музея изобразительного и прикладного искусств, отличался необыкновенным чутьем, хитростью и упорством. Он был известен тем, что неизменно добивался своих целей, вначале тщательно маскируя их, а затем пуская в ход свой гибкий ум и умение убеждать.
      Безуспешную попытку восстановить мир предпринял также кряжистый немец управляющий художественным фондом Дитрих, учрежденным его дедом-промышленником на доходы от огромных сталелитейных заводов Рура. Внук был блестящим искусствоведом, но, к несчастью, отличался застенчивостью и немногословностью, поэтому его усилия повлиять на спор оказались тщетными.
      Судьи перешли на крик. Припоминались старые обиды и ссоры. Наконец председатель, которому все это изрядно надоело, к тому же хотелось есть, объявил о вынесении на голосование "Премии-2000", за которым сразу же должен был последовать перерыв на обед. Голосование было тайным, и, пока судьи писали имена своих избранников на полосках бумаги, в зале стояла тишина.
      Президент по понятным причинам проголосовал за итальянскую художницу, работавшую в мистической манере и изображавшую на своих полотнах всевозможные реторты и пентаграммы алхимиков и прочие эзотерические символы.
      Британец и француз проголосовали за индийца, рисовавшего маленькие и холодные сюжеты из потустороннего мира. Японец отдал свой голос самому молодому участнику - скульптору из Швеции, который с большой выдумкой и вкусом использовал в своих работах дерево и другие природные материалы.
      Немец, испанец и американка дружно проголосовали за Саула Абрахама Якоба. Гул возмущения, последовавший сразу за объявлением результатов первого голосования, продолжался в течение всего обеда.
      Ко второму раунду голосования все понимали, что им следует пойти на компромисс, иначе они никогда не смогут принять окончательное решение. Но никто не был настроен сотрудничать с коллегами.
      - Этот мужчина-фаллос наверняка попадет на страницы крупных газет, утверждал француз, - и использует предоставленную нами возможность для своих политических протестов по поводу недостаточного финансирования исследований в области СПИДа.
      - А что в этом плохого? - спрашивала американка, которая и дальше собиралась голосовать так, как подсказывала ей совесть: за Саула Абрахама Якоба.
      Председатель жюри знал, что откровенно порнографический выбор может скомпрометировать бьеннале. Более того, призы должна была вручать жена премьер-министра, которая вполне может отказаться фотографироваться рядом с нагромождением фаллосов. Он решил про себя, что после того, как он продемонстрировал свои патриотические настроения, проголосовав за соотечественника, который все равно не победит, он может теперь отдать свой голос за представительницу Англии Плам Рассел, чьи работы не столь сексуальны, как у Якоба, к тому же она довольно мила и фотогенична.
      Японец терял лицо в случае победы американца. В его музее не было работ Саула Абрахама Якоба, а вот одну картину Плам Рассел и две неплохие работы итальянской художницы они все же приобрели в прошлом году. Не видя больше смысла в том, чтобы и дальше голосовать за шведа, японец решил присоединиться к председателю и отдать свой голос за итальянку. Ему было невдомек, что председатель решил голосовать дальше за Плам Рассел.
      Над столом все еще летали оскорбления, когда президент объявил о втором и решающем голосовании.
      Не проявивший патриотизма в прошлый раз, британский судья теперь отдал свой голос за соотечественницу - Плам Рассел.
      Немец тихо напомнил всем, что бьеннале этого года посвящен женщине в живописи. Никто не обратил на это никакого внимания. Тогда, припомнив ее превосходное чувство цвета, он решил в конце концов проголосовать за Плам, зная, что точно так же поступит его коллега из Англии.
      Француз с испанцем упорствовали в своем первоначальном выборе: француз был за индийца, испанец - за Саула Абрахама Якоба.
      При окончательном голосовании Плам получила три голоса, Саул Абрахам Якоб - два, индийский абстракционист и итальянка - по одному.
      Нет ничего необычного в том, что фаворит после первого круга оказывается вышибленным во втором. И вот, несмотря на возмущенный вопль французского судьи: "Почему опять англичане?", вскоре после полуночи было решено присудить "Премию-2000" Венецианского бьеннале 1992 года английской участнице Плам Рассел.
      ***
      Плам проснулась оттого, что ее тряс Бриз. Голос у него был хриплый и дрожащий:
      - Ты победила'. - Он сам этого никак не ожидал. Это было все равно, что выиграть в лотерею. Вы, естественно, не станете участвовать в ней, если у вас не будет шансов выиграть, но в глубине души, как бы вы ни надеялись, вы знаете: шансы столь невелики, что выигрыш практически невозможен. И тем не менее...
      - Что? - Плам с трудом приходила в себя после глубокого сна, не совсем понимая, где она находится и почему Бриз так сильно трясет ее за плечо.
      - Дорогая, ты победила'.
      Плам рывком села в кровати. Она в Венеции, сейчас раннее субботнее утро, и она только что стала победительницей бьеннале... Нет, Бриз не стал бы так шутить. Она бы убила его за это...
      .Бриз видел растерянность в ее взгляде и затряс головой.
      - Нет! Это не шутка! - Он нежно поцеловал ее в кончик носа. - Я так горжусь тобой, дорогая!
      - Откуда ты знаешь?
      - Об этом знают все. А через час новость станет известна журналистам и фоторепортерам, так что приготовься к их атакам. Официально о твоей победе объявят сегодня вечером.
      Плам не слышала в себе ни радостных трелей колокольчиков, которые, как ей казалось, должны были зазвучать в душе, ни лихорадочного подъема, который должен быть ответом на это известие. Она была просто удивлена, и у нее кружилась голова. И тут же она почувствовала тошноту и бросилась в ванную.
      Закутавшись в пеньюар с оборками до пола, она вернулась и сказала:
      - Все в порядке. Бриз. Я просто не могла поверить. Все оказалось слишком неожиданным. - Она улыбалась, но никак не могла унять дрожь и чувствовала себя обессилевшей и постаревшей лет на сто.
      - Тебе станет лучше, если ты немного поешь. - Бриз посмотрел на нее с нежной гордостью и показал на роскошно сервированный столик с завтраком у окна, в центре которого стояло серебряное ведерко с шампанским.
      Плам съела несколько поджаренных тостов и выпила немного молока, прислушиваясь к пению птиц за окном. В душе у нее тоже поднималось радостное ликование. Она чувствовала себя такой же невесомой, как эти птицы, и способной взмыть в воздух и парить вместе с ними над Венецией с ее островами, розовыми дворцами и висячими мостиками...
      - Внимательно следи за тем, что говоришь прессе, - предупредил Бриз, помни, что твои слова разойдутся по всему миру. Определись сейчас, что ты хочешь сказать, и не давай увести себя в сторону. И не говори ни о какой политике, особенно с итальянской прессой. Я, конечно, буду записывать все сказанное тобой, но они обязательно что-нибудь придумают.
      - Я собираюсь поблагодарить мою маму за то, что она дала мне шанс, и тебя, конечно...
      - Нет, обо мне лучше не вспоминать. Нам не нужна история Свенгали. К тому же это сделает более весомой твою благодарность матери.
      - Бриз...
      - Да?
      - Почему я стала победительницей? Расскажи мне правду.
      - Я не знаю, честное слово, - признался Бриз. - Потом я выясню. А сейчас тебе надо просто свыкнуться с мыслью, что ты победила. - Он отодвинул свой стул и, имитируя судью на ринге, поднял вверх руку Плам. - Дамы и господа, представляю вам лауреата "Премии-2000"..
      Плам вывернулась и, пораженная, уставилась на него.
      - Бриз, разве мне присудили не "Золотого льва"? Бриз рассмеялся.
      - Нет, дорогая, "Премию".
      - Но ведь ее дают художникам до тридцати пяти лет!
      - Совершенно верно.
      - Но мне тридцать семь!
      Они молча уставились друг на друга.
      - О боже! - вырвалось у Бриза. Он тяжело опустился на стул и, швырнув на стол скомканную салфетку, смотрел в бескрайнее синее небо за окном. - Как это случилось? Почему они не обратили внимания на возраст? Почему я сам упустил это, черт побери?
      - Мне было тридцать пять, когда меня выдвинули для участия, - задумчиво проговорила Плам, начиная постепенно понимать, что произошло. - Но это было больше года тому назад, в начале мая 91-го, как раз накануне моего тридцатишестилетия.
      - А тридцать семь тебе исполнилось две недели назад, двадцать четвертого мая. Черт!
      Плам видела, что Бриз напряженно пытается сообразить, как ей сохранить за собой приз.
      - Бесполезно, Бриз. Это главное условие. Они дисквалифицируют меня, как только узнают! В глазах у Бриза мелькнула решимость - Но пока они не знают этого!
      Плам быстро поняла, что он имеет в виду, и затрясла головой:
      - Нет!
      - А почему нет? Мы не будем ничего скрывать. Мы просто не будем акцентировать на этом внимание, хорошо? А потом ты станешь известной всему миру, и, может быть, даже твоя слава увеличится, когда они дисквалифицируют тебя.
      - Нет! Мало того, что это нечестно, но я просто не смогу скрыть это. Каждый увидит по моему лицу, что тут что-то не так.
      - Это не играет роли, когда никто не знает, что именно не так. - Бриз поймал ее руку. - Плам.., если я для тебя хоть что-то значил.., если ты хоть в чем-то чувствуешь себя обязанной мне.., прошу тебя, послушай меня.
      - Нет!
      - Я не прошу тебя лгать, я только прошу подождать объявлять правду, уговаривал Бриз. - И ты, безусловно, имеешь на это право, ведь я правильно указал твою дату рождения в анкете. Они просто не удосужились заглянуть в нее. Да это и неудивительно, ты выглядишь значительно моложе своих лет.
      - Тупые идиоты!
      - Итак, давай сделаем ставку на это и хоть что-то извлечем из сложившейся неразберихи.
      Она заколебалась. Ей приходилось думать не только о себе. Премия во многом была заработана Бризом, который стремился к ней долгие десять лет. Она понимала, что с точки зрения бизнесмена от искусства для линии поведения, предложенной Бризом, были все основания.
      - Бриз, я сейчас не способна здраво мыслить. Мне и в самом деле нездоровится.
      Глава 26
      Суббота, 6 июня 1992 года
      Воздух все еще хранил утреннюю прохладу, когда Плам в белых джинсах и шелковой майке цвета манго подошла к обветшавшему палаццо, где остановилась Дженни. На тротуаре перед домом в уличном кафе под бледно-розовым навесом люди лениво пережевывали свой завтрак или пили из маленьких чашечек крепкий черный кофе, прежде чем отправиться на службу. Темно-красная краска вокруг сводчатых окон дома отслаивалась и висела лохмотьями, обрамлявшие их украшения из мрамора растрескались, а чугунные балкончики под ними, казалось, вот-вот сорвутся.
      Солнечный свет проникал в некогда красивый овальный холл через немытые цветные витражи на крыше и окрашивал в янтарно-красные оттенки крутую мраморную лестницу, по которой Плам тащилась на пятый этаж, где жила Дженни.