Мать Поля, конечно, считала, что имеет.
      - Из этого ничего не выйдет! Она прекрасная соседка, но она не нашего поля ягода. Она иностранка. Причем сумасшедшая. Приезжает сюда раз в десять лет, чтобы развлечься. Это ненормальное поведение, мой сын... А посмотри, какие она рисует картины. Я видела их однажды. Это сплошное помешательство. Она эксцентричная, несерьезная женщина. Так что, надеюсь, этот эпизод тоже несерьезный... - Мадам Мерлин опять осенила себя крестным знамением.
      - Все это очень серьезно, мама.
      - Нет! У тебя, мой сын, есть естественные мужские потребности, тебе нужна жена, так же как девочкам нужна мать. И, конечно, все мы надеемся, что однажды... Но эта.., она не умеет даже готовить.
      - Она умеет, но не любит заниматься этим. А я люблю. - Он мягко дал понять матери, что пока не готов обсуждать дальше столь важный для него вопрос.
      Но по пути домой, пока девочки, взявшись за руки, бежали впереди вниз по холму, он напряженно размышлял, неужели женитьба на Плам может оказаться такой трудной, как кажется матери.
      И сейчас, глубокой ночью, он опять спрашивал себя о том же самом, глядя на Плам, клубочком свернувшуюся у него под боком. Послышались сдавленные рыдания.
      - В чем дело? - Он протянул руку и повернул ее к себе. При свете луны она казалась совсем хрупкой и беззащитной.
      - Мне страшно подумать, что я должна уехать от тебя, Поль.
      - У тебя нет необходимости уезжать. Ты можешь остаться здесь. Мы могли бы пожениться.
      Плам села, обхватив голые плечи руками, словно защищаясь, и медленно проговорила:
      - Поль, я очень много думала о том, чтобы остаться с тобой - в качестве жены или любовницы.
      - Я знаю. Я тоже думал над этим.
      - Я боюсь совершить какую-нибудь женскую глупость или допустить поспешность, бросив все, что у меня есть, и, возможно, вызвав массу несчастий из-за романтической иллюзии. Я видела так много женщин, которые ставили всю свою жизнь на одного мужчину.
      - Мужчина тоже ставит все.
      - Не вес абсолютно и не так самозабвенно. Почему женщины идут на такой риск?
      - Потому что надеются на чудо, - шепотом сказал Поль.
      - Я не знаю ни одной замужней женщины, которая продолжает считать, что живет с самым несравненным возлюбленным и лучшим на свете мужчиной. Все свелось к тому, чья очередь выпускать во двор кошку. - Плам дотронулась рукой до его лба. - Это слишком большая ставка. И я уже дважды делала ее. И оба раза проигрывала.
      Она почувствовала, как напрягся Поль. - Я не предлагаю тебе розовые иллюзии. Я предлагаю реальность.
      - Поль, постарайся понять, почему я нервничаю, - умоляющим тоном проговорила она. - Два развода...
      - Тогда давай испробуем альтернативу женитьбе. Может быть, что-нибудь вроде возобновляемого контракта. На пять лет или, возможно, на двадцать, если захотим иметь детей. Контракт - это не постоянное обязательство. Во всяком случае, никто не рассчитывает на это.
      - Похоже на планирование развода.
      - Напротив, брачные контракты избавляют от горечи разводов. Ты просто ждешь, когда истечет срок, и все.
      - Твоя мать не так представляет себе твою семейную жизнь.
      Поль взял ее за плечи.
      - Нереальные и старомодные взгляды на брак не должны мешать нашему счастью. Зачем проводить остаток жизни с кем-то, если ты любишь меня?
      - Теперь ты скажешь, что у меня только одна жизнь и иногда надо идти на безрассудство. А что, Торо тоже отличался этим?
      - Отнюдь. Но почему бы тебе не разделить твою проблему на несколько частей? И не связывать свой уход от мужа с приходом ко мне. Здесь всего три принципиальных вопроса.
      - На самом деле два.
      - Нет, три. Потому, как мне кажется, что тебе необходимо еще прийти к согласию с собой, ведь ты не только ищешь чужие подделки, но и хочешь выяснить, а не есть ли такая же подделка твоя собственная жизнь.
      - Неужели это так заметно?
      - Не каждому. Ноя люблю тебя и вижу, что ты не в ладах с собой - bien dans sa peau, как мы говорим во Франции. Тебе неуютно в твоей коже.
      - Конечно, мне не хотелось бежать от одного замужества к другому, тогда как проблема может заключаться во мне самой.
      - Вот поэтому я хочу помочь тебе в обоих поисках.
      Суббота, 2 мая 1992 года
      Стоял прекрасный весенний день, и глаза у Плам, как сказал Поль, казались такими же синими, как небо над головой. Яркое солнце на улице Жакоб делало интерьер салона Монфьюма еще более мрачным, чем обычно.
      Как только на входе звякнул колокольчик, навстречу им лениво двинулся мсье Монфьюма, небрежно засунув руки в карманы зеленого кардигана, из-под которого выглядывала темно-голубая рубаха с вязаным галстуком, непременным атрибутом выходного наряда французского интеллигента средних лет.
      - Чем могу служить? - Его хитрые глазки буравили Плам из-за шестиугольных стекол очков без оправы. Маленький рот с поджатыми губами не оставлял никаких надежд на то, что он может сболтнуть что-то по неосторожности.
      Вперед выступил Поль в блейзере цвета морской волны, который, по его словам, он надевал только для встречи школьного начальства. В голосе у него звучали скучные нотки утомленного делами правительственного чиновника, а своим поведением он напоминал детектива, занятого рутинной работой. Достав из "дипломата" папку с диапозитивами, Поль обратился к хозяину:
      - Нам хотелось бы обсудить с вами кое-какие голландские картины.
      И тут Монфьюма вспомнил Плам. Его губы сжались еще плотнее, а взгляд стал настороженным. Торчавший за его спиной светловолосый помощник с простоватым лицом, казалось, тоже встревожился.
      Внимательно выслушав Поля, Монфьюма вежливо-оскорбительным тоном поинтересовался, какое ему до всего этого дело.
      С тем же скучающим видом Поль объяснил, что наводит справки по поручению леди Бингер из Австралии, мисс Синтии Блай и миссис Сюзанны Марш из США, от имени Центрального музея в Бостоне и Британского института изобразительных искусств в Лондоне.
      Произнесенные невыразительным тоном слова Поля звучали, как показалось Плам, правдоподобно и угрожающе. "Если бы я была на месте Монфьюма, - подумала она, - я бы занервничала".
      С нескрываемым презрением Монфьюма поинтересовался, есть ли у Поля соответствующие полномочия.
      Таким же вежливо-нейтральным тоном Поль ответил, что на данном этапе мсье Монфьюма может считать расследование неофициальным.
      Монфьюма потер нос и задумался. Раз к нему обращались неофициально, то не обязательно последует официальное расследование.
      - На всех моих квитанциях ясно указано, что я не несу ответственности за подлинность картин, - заявил он.
      Поль слегка склонил голову и заметил, что это и так понятно. Вот только почему сам Монфьюма должен страдать, если его попросту обвели вокруг пальца. И не соблаговолит ли он посмотреть диапозитивы и сказать, не проходила ли через его руки какая-нибудь из этих картин.
      Монфьюма послал помощника за лупой и, когда тот принес ее, принялся внимательно разглядывать диапозитивы.
      Он занимался этим минут десять, но Плам знала, что ему хватило и двух, чтобы узнать товар, который совсем недавно прошел через его салон. Она поняла, что он скорее всего соображает, как ему поступить.
      Поль снова раскрыл свой "дипломат", вынул из него пачку свидетельств и протянул владельцу антикварного салона. Просмотрев их, Монфьюма тут же сообразил, что ему не удастся отвертеться. Его тон заметно смягчился, когда он забормотал, что ему кажется, он узнал картины, которые теперь принадлежат леди Бингер и Артуру Шнайдеру, но все же, для полной уверенности, он должен заглянуть в свои записи.
      Поль раскрыл записную книжку, в которой, насколько было известно Плам, содержались лишь некоторые мысли по поводу будущих занятий с детьми, и, заглядывая в нее, вежливо попросил Монфьюма обратить внимание на странный тюльпан с картины леди Бингер, который вполне мог быть ошибкой реставратора, а также внимательно взглянуть на гусеницу и сказать, не присутствует ли на картине, проданной шведу, та же самая гусеница. Да, пусть он будет так любезен и обратит внимание на опавший лепесток в левом нижнем углу той и другой картины.
      Антиквар молча пригляделся. Затем Поль попросил его взглянуть на муху Шнайдера, которая присутствовала также и на картине, проданной Сюзанне Марш из Нью-Йорка. Наконец Поль порекомендовал ему внимательнее отнестись к опавшему лепестку в левом нижнем углу картины Шнайдера, ибо аналогичный лепесток присутствовал на всех шести картинах. Невозможно не признать в нем своего рода образную подпись того, кто их рисовал, не так ли?
      Монфьюма согласно кивнул.
      Поль тихо сказал:
      - Но если верить свидетельствам, эти шесть картин были созданы пятью разными художниками в течение столетия.
      Рот Монфьюма превратился в тонкую линию.
      - Что вы хотите от меня?
      - Только имя вашего поставщика, только его имя.
      - Это, к сожалению, невозможно. Мы никогда не разглашаем имена поставщиков, если они не хотят этого.
      - Значит, вы не знакомы с мсье Тононом? Впервые за все время беседы антиквара застали врасплох, он замешкался с ответом, но в конце концов пробормотал, что не будет продолжать этот разговор без своего адвоката. Поль сделал пометку в записной книжке.
      - Вы понимаете, мсье Монфьюма, что это дело не будет оставлено без внимания? Ваша помощь облегчит наше положение, да и ваше тоже, поскольку в будущем у нас не будет необходимости примешивать вас к этому делу.
      - Так зачем же вы пришли ко мне?
      - Нам нужен адрес мсье Тонона, и мы бы хотели, чтобы вы позвонили ему. Поль не хотел оказаться с ложным адресом и таким же вымышленным номером телефона на руках.
      - И больше ничего? - Лицо Монфьюма слегка просветлело, когда он понял, что откупиться довольно просто.
      - Это все.
      - Прошу, пройдемте в мой кабинет.
      Они дружно прошли в глубь салона, где находилась небольшая комната, набитая образцами тканей, папками, справочниками и корзинами, полными писем.
      Монфьюма подошел к столу с телефоном. Поль стал рядом и взял второй отвод старомодного аппарата, наблюдая одновременно, тот ли номер он набирает, какой записал на бумажке.
      На звонок ответил недовольный женский голос.
      - Я посмотрю, здесь ли он... - раздался ее пронзительный возглас. - Мсье Тонон!.. Мсье Тонон!.. Да, он идет.
      - Кто это? - послышался резкий гнусавый голос с явным тулонским акцентом.
      Обменявшись с Тононом несколькими пустыми фразами, Монфьюма, как и просил его Поль, объяснил, что сейчас к нему пришел клиент, которому нужен голландский натюрморт семнадцатого века.
      Гнусавый осторожно сказал:
      - Для того чтобы достать его, могут понадобиться месяцы.
      - Спросите, есть ли у него поставщик голландской живописи, с которым он мог бы связаться по телефону, - прошептал Поль.
      Бесцветным голосом Монфьюма повторил вопрос. После долгого молчания Тонон задумчиво произнес:
      - Странно, что ты интересуешься моими источниками.
      - Мой клиент хотел бы обсудить это дело с тобой лично. Могу я дать ему твой адрес?.. Тогда я записываю. Тонон продиктовал адрес и добавил:
      - Но скажи своему клиенту, дружище, что я не могу помочь ему. - Послышался презрительный смешок, и линия разъединилась.
      На лице Монфьюма отразилось тихое удовлетворение, его рот слегка расслабился.
      - Больше я ничего не могу сделать.
      На улице, щурясь от яркого солнца, Поль остановил такси и назвал адрес Тонона. Забравшись в машину, ликующая Плам обняла Поля за шею.
      - Ты бесподобен, дорогой! , Поль был настроен не столь оптимистично.
      - Мы направляемся в довольно мрачную и опасную часть города, где живут в основном иммигранты. Может быть, я поеду один?
      - Ни за что на свете!
      Такси наконец остановилось перед каким-то обшарпанным зданием на пересечении двух улиц. Плам выглянула из машины. На стенах дома болтались лохмотья объявлений, грязные окна явно не открывались уже несколько лет, вокруг мусорных баков в канаве дрались кошки.
      - Черт возьми! Тонон дал Монфьюма ложный адрес! - Поль повернулся к Плам. - Извини, дорогая... Я уже тогда почувствовал обман, но не придал этому значения, ведь я так удачно сыграл роль Арсена Люпена!
      - Не кори себя. - Плам была расстроена не меньше его.
      - Мне следовало бы сообразить, что Монфьюма дурит меня. Он просил у Тонона разрешения дать его адрес и тут же спрашивал у него самого. Не мог он не знать адрес того, с кем делает дела. Он сумел хитро предупредить Тонона, обвел нас вокруг пальца.
      - Попробуем-ка позвонить, уж номер-то настоящий. Поль велел таксисту отвезти их к ближайшему приличному бистро. Там они заказали по чашке кофе и бросились к телефону.
      После короткого разговора Поль положил трубку и повернулся к Плам.
      - Номер тот же самый. Я узнал голос женщины - она, наверное, официантка. Это бистро "Ле Руж", оно там, откуда мы только что выбрались. Но Тонона там сейчас нет, и женщина говорит, что не имеет понятия, где он живет. Или не хочет говорить.
      - Если Тонон пользуется их телефоном, значит, работает где-то поблизости.
      - Может быть, даже прямо у них за столиком. Но я сомневаюсь, что кто-то сообщит нам об этом. Он наверняка хорошо им платит.
      - А мы не можем предложить им больше?
      - Бесполезно. Если Тонон платит им, то они просто воспользуются нами, чтобы выжать из него больше. Нам остается лишь одно - пойти в понедельник в полицию.
      - Но к тому времени Тонон может скрыться!
      Поль пожал плечами.
      - До понедельника ничего не сделать. Ни один французский детектив не пожертвует уик-эндом ради расследования твоей истории с опавшими лепестками или с покинутым офисом, где, предположительно, работает человек, которого ты никогда не видела и ни в чем не можешь обвинить. Так что остается ждать понедельника.
      - Я не могу ждать! Я обещала Бризу вернуться завтра вечером. У меня заказан билет на последний самолет в Лондон. Проклятье! На следующей неделе придется слетать в Париж ненадолго. Я найму переводчика, ибо не могу рисковать, что меня не правильно поймут.
      Воскресенье, 3 мая 1992 года
      Поль ни за что не хотел говорить, где они будут завтракать. - Там ты никогда не была, это точно. - Он со смехом отрицательно качал головой каждый раз, когда Плам пыталась угадать. Вскоре такси остановилось.
      Плам выглянула в окно. Толпа иностранных туристов давилась у основания Эйфелевой башни.
      - В башне очень хороший ресторан для туристов - один из немногих, где заправляют сами парижане, - объяснил он.
      Стиснутые в набитом до отказа огромном металлическом лифте, они поднимались все выше и выше в небо, минуя огромные чугунные перекладины, которые с земли казались совсем воздушными.
      Из окна ресторана открывался поразительный вид. Плам сидела словно на небе, а под ней раскинулся Париж. Вид был не таким, как с самолета, потому что они находились не так высоко и детали оказывались совсем четкими. Ощущение было такое, словно уменьшившиеся в размерах люди, велосипеды, машины и здания превратились в движущиеся игрушки. Очарованная, Плам смотрела на Сену, Нотр-Дам, остров Сен-Луи. Величественный план Парижа просматривался во всех подробностях: широкие проспекты, заканчивающиеся замечательными сооружениями, четкие линии застройки, которая до сих пор оставалась непревзойденной в градостроительстве. Сколько здесь еще сохранилось парков и скверов, даже в современных жилых кварталах на окраинах.
      Поль заказал шампанское, свежую спаржу с голландским соусом, омаров и салат. Затем они ели меренги с начинкой из каштанов, украшенные взбитыми сливками. Потом, как другие влюбленные, взявшись за руки, гуляли по старым булыжным набережным Сены. Утром была гроза, но теперь только слабый ветерок шевелил темно-зеленую листву деревьев, которая блестела в лучах солнца, словно только что отполированная.
      - Жаль, что ты не познакомился с моей тетей Гарриет. Правда, ее сейчас нет в Париже, она уехала в Бургундию. - Плам пригнулась под качнувшейся на ветру веткой тополя, с которой на набережную посыпался дождь капель.
      - Мне хочется быть только с тобой в этот наш последний день.
      - Мне тоже, - мечтательно проговорила Плам. - Я так счастлива. - Она остановилась и уставилась в лужу, в которой отражался ее возлюбленный.
      Поль стиснул ее руку.
      - Быть счастливым - это намного проще, чем думают многие. И вовсе не обязательно, чтобы все в жизни складывалось удачно - так не бывает. И вовсе не обязательно для счастья не иметь проблем или не делать ошибок.
      - Да, - согласилась Плам. - Наверное, треть жизни обычного человека неподвластна ему... Кто-то набрасывается на тебя, потому что поскандалил с женой, у кого-то скисло молоко к завтраку или кошку стошнило прямо на туфли.
      Они шли, размахивая сомкнутыми руками в такт своим шагам, - Счастье - это когда радуешься жизни и находишь в ней удовлетворение...
      - Ценишь то, что имеешь, и ничего не отвергаешь, - насмешливо подхватила Плам. - Мы называем его синдромом Полианны, которая считается у нас неисправимой оптимисткой.
      - В этом нет ничего плохого. Счастливым бывает лишь тот, кто на это настроен, хочет этого. Счастье - это состояние души.
      - Неужели все так просто? - Плам перепрыгнула через лужу.
      Поль потрепал ее по голове, но она увернулась.
      - Конечно, - заметил он, - нельзя быть счастливым, если твоя мать только что свалилась замертво или рухнул твой бизнес, но нельзя навсегда превращать свою жизнь в трагедию.
      - Беда в том, что мы не можем разобраться в этой жизни, - вслух размышляла Плам. - Нам говорят, что это дорога к счастью, и мы идем по ней. И оказываемся вдовушке образа жизни, который совсем не приносит радости.
      - Или в ловушке расходов и выплат, которые нам не по карману, как было со мной.
      - Но как изменить свою жизнь? - Плам думала о себе.
      - Начинаешь с того места, где испытываешь наибольший дискомфорт, ведь, как правило, отсюда проистекает все остальное. Вот почему я покинул Париж и вернулся в Волвер. - Он остановился, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. - Ты приедешь ко мне, Плам?
      - Мне так хочется сказать "да". Но я не могу обещать тебе.., пока.
      Они оба знали, что ей предстоит разговор с Бризом. Поль засунул руки в карманы и шел молча. Но вдруг резко остановился.
      - Давай вернемся в отель...
      ***
      Воскресным вечером Поль стоял у сиявшего свежевымытой краской поезда на Бордо и прижимал к себе Плам. Чем меньше оставалось времени до отправления поезда, тем труднее было Плам сдерживать слезы. Когда в громкоговорителе прозвучало последнее предупреждение, она еще сильнее вцепилась в него.
      - Не сердись на меня, Поль, что я не приняла то, чего мы оба хотим.
      - Обещай, что вернешься.
      На этом унылом вокзале его синие глаза казались еще более яркими и живыми. Не отрываясь от них, Плам с горечью прошептала:
      - Я не знаю, я еще не могу сказать.
      - Чего это мы шепчемся посреди этого грохота? - Поль мягко отводил руки Плам, обхватившие его шею. - Ты помнишь доктора Комбре, что лечил тебя, когда ты упала с велосипеда? Однажды он рассказал мне, как пытался успокоить богатую умирающую женщину. Сквозь слезы она сказала ему: "Вы не поняли, я плачу не потому, что умираю. Я плачу потому, что не жила".
      Поезд издал пронзительный гудок.
      - До встречи, - прошептал Поль с бодрым видом.
      "Быть ли этой встрече?" - подумала Плам. Она с трудом улыбнулась, но глаза были полны слез. - Поль быстро поцеловал ее напоследок, вскочил на подножку тронувшегося поезда, обернулся и, помахав рукой, скрылся в вагоне. Поезд медленно удалялся.
      Сердце Плам сжалось. У нее словно отняли частицу ее плоти. Дальнейшая жизнь представилась бесконечной чередой серых и безрадостных дней.
      Одинокая и печальная, она слушала стук колес набиравшего скорость поезда и вдруг увидела, что торчавший из окна Поль, удаляясь, размахивает чем-то странным... И она рассмеялась сквозь слезы, узнав свою канареечно-желтую тапочку, которую потеряла, когда упала с велосипеда.
      Глава 24
      Понедельник, 4 мая 1992 года
      - Ты все же вернулась наконец! - Бриз, укладывавший бумаги в "дипломат", повернулся к ней, стоя у стола между окнами в их спальне. Он похудел и был бледнее обычного. Темное пальто делало его выше и стройнее. Во взгляде сквозили усталость и напряжение. Белокурые волосы грязными прядями свисали на воротник, а на макушке топорщились, как хохолок у какаду. Пальто явно нуждалось в чистке, мятый галстук совершенно не соответствовал рубашке, туфли давно не знали щетки.
      - Что случилось с Сандрой?
      - У нее болеет мать, - устало объяснил Бриз, - а у меня есть дела поважнее стирки. Секретарша заказала у Харродса носки и кое-что из белья, так что я выжил, как видишь. - Он даже не сделал попытки поцеловать Плам, и они молча смотрели друг на друга.
      Скользнув по ней взглядом, он взялся за телефон.
      - Аманда, можете отменить мой заказ на Бордо... Да, она вернулась... Да, выглядит отдохнувшей... Я тоже рад... Передам ей... Спасибо. - Он положил трубку.
      - В офисе все нормально? - осторожно поинтересовалась Плам, надеясь, что, кроме отсутствия Сандры, все шло своим чередом.
      - Теперь, когда ты вернулась, все прекрасно. - Бриз с трудом контролировал свой голос. - Хотя не буду тебя обманывать: доверие рынка к живописи на удручающе низком уровне. - Он засунул в "дипломат" еще какие-то бумаги и щелкнул замками. - Ты знаешь, в последнее время мы видели, как возводилось нечто вроде пирамиды, поэтому на рынке живописи теперь творится то же самое, что и на рынке ценных бумаг. Результат завышения стоимости.
      Плам сразу же поняла, что он имел в виду. Это уравнение было известно жене каждого торговца картинами, как бы она ни относилась к математике. Предположим, у торговца есть рисунок Матисса стоимостью двести тысяч долларов, под залог которого он может получить банковский кредит в сто тысяч, чтобы купить другую картину, скажем, Мэтью Смита, и предложить покупателю не одну вещь за двести тысяч долларов, а комплект стоимостью в триста тысяч.
      Но наступает всемирный спад. Стоимость картин снижается чуть ли не вполовину, но покупатель все равно не имеет денег, чтобы оплатить сделку. Для выплаты процента по кредитам галерея бывает вынуждена продавать картины еще и еще дешевле. И тогда полотна, стоившие триста тысяч долларов, могут пойти всего за сто. А если так, то после выплаты кредита торговец останется всего с четвертью того, что он вложил первоначально, и то если ему повезет.
      Плам забеспокоилась.
      - Но ты же не играл в пирамиду? - Игроком в пирамиду считался тот, кто брал деньги под вторую картину, чтобы купить третью, и так далее, все глубже увязая в банковских кредитах.
      - Нет, слава богу. Тут нечего беспокоиться. Я только в таком же дерьме, как всякий, кто сидит в этом бизнесе, и не могу похвастать, что у меня концы сходятся с концами. Ты не Представляешь, каких расходов требуют галерея и этот дом.
      - Чем я могу помочь?
      - Только своим удачным дебютом на бьеннале.
      - Мои новые картины почти завершены. - Плам старалась держаться уверенно. - В Венеции я буду вовремя и в нормальном расположении духа. Я отдохнула и готова к встрече с прессой, чтобы дать им все те интервью, которые ты запланировал.
      - Это было бы неплохо, обозреватели непрерывно звонят и шлют факсы со всего мира... Да, кстати, я сказал Николасу Херрингу, что он может взять у тебя интервью прямо здесь после ленча. Надеюсь, ты не будешь возражать. Он очень настаивал, а я не знал, что ответить, поэтому решил рискнуть.
      - Отлично, не беспокойся. Бриз, я не подведу тебя. Впервые в жизни меня не страшит встреча с прессой. Бриз улыбнулся.
      - Я поверю в это, только когда увижу своими глазами. Нет, серьезно, ты же знаешь, что такое сейчас для нас пресса и телевидение. Журналистам нужно показать твою уверенность, они будут спрашивать о том, как ты расцениваешь свои шансы...
      - Бриз, мне повезло уже в том, что меня выбрали! У меня нет шансов выиграть! Когда на меня возлагают несбыточные надежды, я начинаю еще больше нервничать. И потом, они не дадут британцу победить еще раз.
      "Золотой лев" в области живописи присуждался Говарду Ходгкину в 1984 году, Фрэнку Ауэрбаху в 1986-м и Тони Крэггу в 1988-м, а на предыдущем бьеннале для художников до тридцати пяти лет премия была присуждена Аниш Капур.
      - Но ты же знаешь, что все эти призы и премии раздаются не по одним только заслугам, Плам. Не забывай, ты представительница Англии, пусть символическая.
      Они понимали, что Плам выбрали потому, что темой бьеннале-1992 был "Взгляд женщины", а Британия за последние сто лет только однажды выдвигала женщину Бриджет Райли.
      - Но давай не будем питать несбыточных иллюзий, Бриз. Бриз знал, что его оптимизм иногда помогал достигать недостижимого.
      - Надеюсь, я не очень давил на тебя, - сказал он извиняющимся тоном.
      - Я рада этому. Ты всегда говорил мне, что работе можно предаваться время от времени, но построенные таким образом карьеры встречаются только в пляжных романчиках.
      - Мне нет нужды говорить тебе, что ты не можешь отдавать себя живописи только наполовину. Я знаю, ты должна выкладываться полностью, иначе ты несчастлива.
      Наступила тишина. Они стояли, разделенные несколькими шагами, в разных концах спальни. "Сколько еще будет продолжаться болтовня об этом чертовом бьеннале? - думала Плам. - Сколько еще они будут откладывать разговор, который, как они оба знают, должен состояться?"
      - Я всегда буду благодарна тебе. Бриз, - нервничая, пробормотала Плам, за то, что ты способствовал моим занятиям живописью и помогал моей карьере.
      - Эта маленькая речь прозвучала так, словно ты собралась бросить меня и уйти на все четыре стороны.
      Они глядели друг на друга. Бриз - с обидой и горечью во взгляде, Плам - с несколько уверенным вызовом. Она не думала вот так сразу вступать в окончательные объяснения, но, наверное, в такой ситуации это был лучший выход из положения.
      Наконец Бриз проговорил:
      - Ты бы лучше рассказала мне о нем.
      - Значит, ты догадался.
      - Это нетрудно. Достаточно взглянуть на твое лицо.
      Плам почувствовала облегчение и чуть расслабилась. Но ощущение вины не проходило. Она ждала от Бриза чего угодно, но только не этого покорного смирения.
      Рассказ о Поле, который она не раз прокручивала в голове во время полета в Лондон, прозвучал как слащавая история из журнала "Настоящее приключение".
      Бриз не удержался от едких замечаний:
      - Он, наверное, один из тех сюсюкающих Железных Джонов, что ходят нечесаными, в грязных сапогах, клетчатых рубахах и брезентовых штанах, под которыми носят кальсоны. Уик-энды он, наверное, проводит, бегая голым по лесу, или валит деревья на дрова для своей печки. Он водит пикап или болотоход?.. Или больше смахивает на современного Жан-Жака Руссо своими интеллигентскими рассусоливаниями? В изголовье его кровати висит надпись:
      "Человек рожден свободным, но всюду скован цепями"?
      По выражению лица Плам он понял, что попал в яблочко, и набросился с новой силой.
      - Как на том гаитянском полотне: "Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?" Ради бога, Плам, не впадай в мистику. Мистические послания погубят твое дело... - Бриз резко оборвал свои насмешки, вспомнив, что ему нужен мир, а не война, и сказал сдавленным голосом:
      - Этого следовало ожидать...
      Плам выкрикнула с возмущением:
      - Поль - это не детская месть!
      - Может быть, неосознанная. Но если нет, объясни, что в нем такого привлекательного. Что ты нашла в этом проходимце?
      Бризу стало не по себе от появившегося в глазах Плам мечтательного выражения и ее смягчившегося голоса.
      - Что я нашла в нем? Простоту, прямоту и мягкость. Поля не пугает этот мир. Он не отличается ни неуравновешенностью, ни излишней рассудительностью, не ищет ни у кого недостатков и ничего не имеет против других людей.
      - Все это больше напоминает монаха, чем мужчину, - усмехнулся Бриз. - Так ли уж страстно он влюблен в тебя?
      - Поля многое привлекает в жизни, но больше всего он дорожит ее простым укладом. Он говорит, что простота приносит счастье.
      - Простота - это что, когда нет центрального отопления? - мерзким тоном поинтересовался Бриз.
      Этот его тон стал для Плам той песчинкой, которая склонила чашу весов в пользу Поля. Ее колебания, не прекращавшиеся с того момента, как она рассталась с Полем, кончились. Она сказала Бризу, что хочет оставить его и жить в Волвере. И объяснила почему. В заключение добавила, что Бриз может остаться ее агентом, но впредь она не намерена выдавать столько картин, как прежде. То время, когда она работала, как фабрика по изготовлению художественной продукции, кончилось.
      Бриз взорвался:
      - Он показался таким необыкновенным любовником, потому что тебе просто больше нечего было делать в той дыре! Ты совершаешь самую большую ошибку в своей жизни!
      - Самой большой ошибкой было бы остаться здесь.
      - Что именно вдруг перестало тебя устраивать в нашей жизни?
      - Наша совместная жизнь стала просто привычкой.
      - А что в этом плохого? Это удобная привычка. Как раз этим она нравится мне. Помнишь, у Томаса Харди Габриэль говорит своей возлюбленной: "Как ни посмотришь ты, тут буду я, как ни посмотрю я, тут будешь ты".
      - Но как посмотреть, если тебя нет дома, Бриз?
      - Не так уж ты скучаешь, когда меня нет дома, - возразил Бриз. - Болтаешь с подругами или заберешься пораньше в постель, чтобы там и поужинать и посмотреть видео.
      - Но не каждый вечер.
      - Ради бога, Плам! Стоит только тебе снять эту паршивую трубку - и ты сможешь отправиться на любую вечеринку в этом городе. И друзей для этого у тебя предостаточно. Я же твой муж, а не сопровождающий.
      - Наверное, поэтому ты никогда не уделял мне достаточно внимания.