Старые картины писались на дереве, металле или холсте. Неаполитанские холсты - грубые, как мешковина, у старого венецианского полотна рисунок "в елочку". Чем дальше на север Европы, тем тоньше фактура холста, север славился своими текстильными фабриками.
      На обратной стороне картины коллекционеры часто делали отметки: ставили свои монограммы или инициалы, номера согласно своему учету. На старых полотнах можно было обнаружить следы выставочных ярлыков, инвентарные номера аукциона все это помогало проследить их историю. Так, на Сотби отметки делаются мелом или наклеиваются этикетки, у Филлипса пользуются синим мелом, а Кристи - это единственный аукцион, где наносят отметку из двух букв и трех цифр, обозначающую дату продажи и номер лота, зафиксированный в каталоге.
      Плам надеялась, что обратная сторона голландской картины скажет ей что-нибудь, не такая уж безупречная это подделка. И теперь она была в отчаянии.
      Виктор взял со стола тонкую оранжевую папку с бумагами.
      - Мисс Орбах сняла копию свидетельства о происхождении и приложила копию диапозитива. Я присовокупил сюда фотокопию своего чека об оплате, а также письмо, которое дает право наводить любые справки по поводу картины от моего имени. Нужно ли что-нибудь еще?
      - Я бы хотела съездить в Лос-Анджелес и встретиться с декоратором, отыскавшим для вас этого Балтазара ван дер Аста.
      Когда Виктор наклонился, чтобы позвонить секретарше, Плам добавила:
      - И ты упоминал здешнего торговца, у которого есть подобная картина. Кто он?
      - Артур Шнайдер с Пятьдесят седьмой улицы. Хорошо, я устрою тебе встречу с декоратором Синтией Блай в Лос-Анджелесе. Она в шоке. Говорит, что у Малтби очень высокая репутация. Она не отрицает, что наша картина подвергалась реставрационным работам, но в этом нет ничего необычного, старая картина почти всегда нуждается в реставраторах.
      - Да, реставрация - это темная область, - согласилась Плам. - Иногда невозможно определить, где кончается восстановление и начинается подделка. Иногда картина может обновиться на девяносто процентов. Но в вашем случае совсем не то.
      - Синтия говорила, что ты, возможно, имела в виду, что картина написана не полностью ван дер Астом. Возможно, ему помогал ученик. Ведь выдающимся мастерам приходилось поручать подмастерьям выписывать фон, одежду, собак, лошадей и даже человеческие тела.
      - Я не это имела в виду, Виктор.
      - Синтия еще спрашивала, не хотела ли ты сказать, что картина была скопирована в мастерской ван дер Аста сразу после того, как он ее написал. Она говорит, что такое происходило на каждом шагу.
      Виктор сообщил Плам также еще ряд соображений, высказанных Синтией. В те времена нередко бывало так, что по окончании работы над картиной в мастерской делались ее копии. Известно, что ученики Леонардо да Винчи написали не менее сорока копий его картин. Все они были выполнены в его мастерской, и всегда считалось, что они не уступают работам самого мастера.
      Плам согласно кивнула.
      - Так ты предполагаешь, что наша картина - это первоначальная копия другой работы ван дер Аста, выставленной в одном из музеев?
      - Я подозреваю, что натюрморт - это компиляция из разных частей других работ ван дер Аста, а это значит, что картину написал совсем недавно довольно опытный и умелый мошенник.
      - Что ж, тогда докажи это.
      Плам откинулась на спинку кожаного сиденья темно-бордового "Роллса" и раскрыла оранжевую папку Виктора, чтобы взглянуть на паспорт. В идеальном случае такая подборка документов позволяет покупателю картины четко проследить в обратном порядке ее путь от владельца к владельцу, вплоть до ее автора. В этом формуляре указываются и все ее появления на выставках, и упоминания о ней в научных трудах. Но полный формуляр - вещь редкая: владельцы забывают фиксировать происходящее с их шедевром.
      И тогда обычно возникают споры насчет подлинности. Потому-то Бриз и велит Плам оставлять отпечаток пальца на обороте каждой ее картины, а также ставить свою подпись на лицевой стороне. Отпечаток ее пальца ставится также и на квитанции о продаже.
      В оранжевой папке Виктора было два конверта. В первом - копия диапозитива размером десять на восемь дюймов с полным описанием прелестного натюрморта. И то и другое - с подписью мистера Малтби. Во втором конверте лежала справка с отрывочными сведениями о прошлом картины, а также копии разных квитанций о продаже и заключение экспертизы на нидерландском языке, сделанное, предположительно, в 1922 году. Картина нигде не выставлялась.
      Когда "Ролле" выехал на Пятьдесят седьмую Восточную улицу, Плам захлопнула папку. Паспорта, так же как и картины, можно подделать.
      С тротуара Плам заглянула в зарешеченное окно картинной галереи Артура Шнайдера. На фоне шторы из светло-зеленого бархата красовался на небольшой подставке искусно подсвеченный голландский натюрморт размером восемнадцать квадратных дюймов: столик орехового дерева, на нем ваза времен династии Мин, с голубым рисунком и широкой каемкой, наполненная клубникой и вишнями. На дальнем плане были рассыпаны несколько вишен вместе с листьями и лепестками гвоздики, с которых на столик скатились прозрачные капли воды. К одной ягоде прилепилась трупная муха. Небольшая табличка рядом с подставкой сообщала, что картина выполнена по меди в период между 1615 и 1630 годами Якобом ван Хальсдонком.
      Плам нажала кнопку звонка. Дверь открыл крупный мужчина средних лет в старомодных очках в золотой оправе, сквозь которые на нее смотрели бесцветные рыбьи глаза. В зале, похожем на гостиную Сюзанны, больше никого не было. На темно-зеленых стенах висели небольшие картины в золоченых рамках, тщательно подсвеченные. Три из них были семнадцатого века. На одной изображена рыбацкая лодка на фоне штормового моря; другая представляла кабацкую сцену: подвыпившие тучные крестьяне играли в карты, курили длинные глиняные трубки или танцевали под аккомпанемент скрипача с огромным животом; третья являла собой веселый зимний пейзаж с людьми, которые катались на лошади, запряженной в сани, и играли во что-то вроде хоккея.
      - Школа Хендрика Аверкампа. Они играют в гольф, который был придуман голландцами еще в тринадцатом веке и положил начало современному гольфу и хоккею на льду, - пояснил мистер Шнайдер. Его речи был свойствен какой-то неуловимый дефект.
      Плам сообщила, что помогает кое-кому выбрать подарок жене надень рождения, и мистер Шнайдер, видевший, как Плам подъехала на темно-бордовом "Роллсе", не стал возражать против того, чтобы отодвинуть натюрморт от окна и дать ей рассмотреть его.
      - Голландский натюрморт семнадцатого века - это как раз то, что нужно. Как вы, несомненно, знаете, это был золотой период голландской и фламандской живописи. Посмотрите, как четко и ясно выписаны детали. Обратите внимание на его безмятежность.
      - Мне кажется, я уже видела на какой-то картине подобную бело-голубую вазу, - словно бы про себя заметила Плам. - Это точно работа ван Хальсдонка?
      - Абсолютно точно! - В голосе Шнайдера прозвучал едва заметный холодок. Но как вам, несомненно, известно, - продолжал он, явно имея в виду, что ничего ей не известно, - каждый художник этого периода сохранял все свои пробные наброски, а затем они неоднократно использовались им Самим, его учениками, порой и коллегами, потому что тогда было принято заимствовать детали друг у друга. И так они передавались из поколения в поколение.
      Как вы, наверное, слышали, одна знаменитая парочка на коньках впервые появляется в пейзаже с замерзшей рекой Хендрика Аверкампа, затем выскакивает на нескольких других его работах, а также на полотнах Барента Аверкампа и Арента Арентца.
      - И какова цена натюрморта?
      Мистер Шнайдер взглянул на бриллиантовое кольцо Плам.
      - Начальная цена сто восемьдесят пять, - твердо произнес Шнайдер и заметил, что Плам даже глазом не моргнула.
      - Она может быть снижена?
      - До некоторой степени. - Помолчав немного, Шнайдер спросил:
      - Могу я узнать имя счастливой именинницы?
      - Миссис Марш.
      На лице Шнайдера ничего не отразилось. Он явно не относился к числу читателей "Уолл-стрит джорнэл".
      - Сюзанна Марш, - уточнила Плам. Шнайдер расплылся в улыбке.
      - Ферма "Солнечный берег"? Каталоги для заказов по почте? - Почти вся цветистая роскошь загородного дома - за исключением разве что белых персидских котят да двух маленьких молчаливых дочек Сюзанны - могла быть заказана по почте с помощью каталога от "Сюзанны с Солнечного берега". - Эта картина просто идеально впишется в подобную обстановку, - с восторгом произнес он. Когда миссис Марш будет угодно взглянуть на картину?
      - Она должна стать для нее сюрпризом. Мистер Марш увидел ее в вашем окне и попросил меня проверить ее происхождение.
      Отношение Шнайдера слегка изменилось, когда он понял, что перед ним не любовница и не декоратор (ни визитной карточки, ни разговоров о скидке), а скорее всего секретарша того, кому принадлежит "Роллс-Ройс". Возможно, и не бриллиант это, а циркон.
      Изучая картину, Плам повернула ее к себе обратной стороной, и Шнайдер догадался, что она не просто приглядывается к товару. Через полчаса Плам знала, что маленький прелестный Якоб ван Хальсдонк был подделкой, и мистер Шнайдер тоже знал это и знал, что она знает. Однако оба делали вид, что ничего не знают.
      - Полагаю, что за это причитается... - вежливо сказала Плам, - что я получу...
      - Конечно. Десять процентов комиссионных. - Бог с ней, кем бы она там ни была.
      - Обычно от подобных сделок я получаю пятнадцать. - Плам знала, что если она не будет торговаться, то он не сочтет ее серьезным покупателем и она не получит копию паспорта. - Благодарю вас. Тогда, может быть, я могу получить копию паспорта?.. Миссис Расселл... В "Ритц-Карлтоне"... Да, конечно, я верну ее завтра. Я вам очень признательна...
      Пока Шнайдер рылся в картотеке, стоя к Плам спиной, она спокойно достала из сумочки гостиничный набор для шитья и вынула из него булавку. Острие легко вошло в краску.
      Еще через десять минут Плам стало известно, что Шнайдер приобрел картину у "Леви-Фонтэна". Это был известный в Париже торговый дом второй категории, который никогда не поднимется до первоклассного Матисса, но и не упустит своего, к примеру, чего-то вроде неоконченного наброска Фонтен-Латура.
      Когда она собралась уходить, Шнайдер заметил, как бы между прочим:
      - Возможно, вам следует знать, что этой картиной интересуется еще кое-кто. Один из ваших соотечественников.
      - Тогда мне следует привести сюда мистера Марша как можно скорее. Этот соотечественник занимается торговлей?
      - У меня сложилось впечатление, что он занимается частным расследованием. Он приходил этим утром и разговаривал с моим помощником, который сейчас у дантиста. Верном сказал мне только, что британец рассматривал картину с полчаса и пообещал вернуться позднее. Я не думаю, что это был визит с целью покупки.
      Глава 8
      Пока "Ролле" медленно прокладывал себе путь по запруженным дорогам города, Плам раскрыла второй паспорт. Он оказался не столь подробным, как тот, что предоставил ей Виктор. В отеле она снимет копию и утром вернет ее Шнайдеру. В голове лениво вертелся вопрос, действительно картина заинтересовала того англичанина или Шнайдер просто хочет набить цену. Скорее всего, и то, и другое. Теперь это не имело значения: фальшивый ван Хальсдонк мог отправляться куда угодно.
      Плам поудобнее устроилась на сиденье за широкими плечами шофера в темно-бордовой форме. Ей нравилось это шикарное укрытие, так надежно защищавшее ее от холодной погоды.
      Бросив украдкой взгляд на кольцо, она залюбовалась бело-голубым сиянием бриллианта. Мысли о беззащитности больше не тревожили. В ее руках было вполне осязаемое доказательство того, что она добилась своего, несмотря на насмешки Джима.
      Понедельник, 1 марта 1976 года
      Ровно через два месяца после того, как Джим ушел от нее, Плам, сидя за чаем с родителями возле камина в гостиной, сбивчиво поведала им о своих планах на будущее.
      Ворчание на тему о том, что "в нашей семье никогда не было разводов", не шло ни в какое сравнение с тем переполохом, который поднялся, когда она нервно заявила о своем намерении перебраться в Лондон.
      Если она найдет работу, кто будет присматривать за детишками? - заметалась в волнении мать. А если не найдет работу, то как ей прокормить их? Эти премиальные деньги скоро кончатся. Она не должна думать только о себе.
      Плам говорила им, что у Джима есть работа и закон обязывает его помогать детям материально. (Она еще не знала, что алименты не заменяют отца.) Твердила, что в Лондоне она скорее найдет хорошо оплачиваемую работу, чем в Портсмуте.
      Мать немедленно предположила, что, не найдя ничего другого (как это было с теми, кому не хватало образования и опыта), Плам пойдет в натурщицы. И закатила истерику.
      - Почему, ну почему ты устраиваешь такое своим родителям?
      - Мне нужен шанс, чтобы развить свои способности. У Джима был такой шанс. Почему я не имею на это права?
      - Пусть так, но ты не должна тащить за собой детей. Что ты можешь получить в Лондоне такого, чего нет в Портсмуте?
      - Я уже говорила... Лондон - один из центров живописи. Здесь я ничего не добьюсь, здесь я никогда не продам ни одной своей картины. Назовите мне хотя бы одного-единственного крупного торговца живописью, который ведет свои дела в Портсмуте?
      - Что с тобой происходит? В тебя словно бес вселился! - взорвалась мать, впервые столкнувшись с такой отчаянной решимостью своей вечно кроткой и покорной дочери. - Тебя будто подменили! Да нормальна ли ты?
      - Да, мама, когда я рисую, я становлюсь другим человеком. Я знаю, что я делаю и почему я делаю это. И теперь я хочу быть этим человеком все время.
      - Хватит нести чушь, моя девочка! - вмешался отец, в очередной раз отрываясь от своей газеты. - Больше ни слова про Лондон! Ты К так уже достаточно расстроила мать. Не пора ли кормить детей ужином?
      Через два месяца, солнечным майским днем, когда мать отправилась на весеннюю распродажу у "Хэндли", Плам добежала до паба в конце улицы и вызвала такси. В 11.20 она и ее два сына сели в поезд, отправлявшийся до вокзала Ватерлоо.
      В захолустном Кентиш-таун на севере Лондона Дженни нашла для них две чердачные комнаты, в одной из которых был титан с ванной. Покрытые копотью дома у подножия холма первоначально строились для больших и богатых семей, бежавших из старого Лондона, когда через их дворы стали прокладывать железные дороги. Теперь в каждом из них проживала не одна семья. Как и во всех этих домах, холл в доме, где поселилась Плам, являл собой унылое нагромождение поломанных колясок и велосипедов, на которые не позарился бы никакой вор.
      Из-за сильного запаха красок и неизбежного беспорядка Плам писала свои картины в маленькой комнате, а все остальное время проводила с сыновьями в той, что побольше.
      Тоби не исполнилось еще четырех лет, Максу было два года, но о том, чтобы платить за детский сад, не приходилось и думать, так что сыновья постоянно вертелись под нотами у матери. Плам выбивалась из сил, но рассчитывать ей кроме как на себя было не на кого. Она быстро поняла, что нельзя быть хорошей матерью, когда в семье нет отца, и превратилась в нечто среднее между гувернанткой и предводительницей банды, при этом оптимизма в ней не убавилось. "Все как-нибудь образуется", - говорила она себе. Главное, что ей удалось наконец-то оказаться в Лондоне.
      Как и Лулу, которая вместе с Мо демонстрировала, что и вдвоем можно прожить на одну зарплату, Плам обнаружила, что дорога в художественное училище ей заказана, и она за ничтожную плату стала работать по вечерам официанткой. Днем она присматривала за ребенком женщины, жившей на первом этаже, пока та работала в булочной. А по вечерам соседка оставалась с Тоби и Максом. Вскоре Плам взяла к себе на день еще двух детишек. Времени на занятия живописью становилось все меньше.
      Неудивительно, что ее первые работы лондонского периода полны уныния. Она чувствовала себя чужой в городе с его бесконечными толпами знакомых друг другу людей, мелкими соблазнами и его атмосферой вечной тревоги и ощущением нереальности окружающего. В библиотеке она взяла книгу об Эдварде Хоппере. Ей давало успокоение ощущение родства с теми одинокими людьми, что были изображены на его картинах.
      В один из октябрьских вечеров она, вернувшись домой смертельно усталая, обнаружила на пороге съежившуюся от холода в ожидании ее Лулу. Оказывается, она порвала с Мо.
      - Он нашел себе другую ненормальную, которую нужно спасать, - с горечью сообщила Лулу. - Меня выставили этим утром и вселили ее. Мне негде спать и некуда пойти, нет ни денег, ни работы. Я уже побывала у Дженни, но она говорит, чтобы я вернулась домой, и не разрешила мне остаться у нее, хотя жилье там такое дешевое, что даже я могла бы платить за него половину.
      Дженни, начавшая свой второй год учебы у Слейда, все еще жила в Уэстборн-Гроув, в доме, набитом переселенцами из Вест-Индии. Там у нее была комната в подвале, выходившая на задний двор, похожий на свалку металлолома и старых матрацев.
      - Думаю, Дженни побоялась, что если ты вселишься к ней, то никогда уже не выедешь. Можешь остаться у меня. - Плам понимала отчаянное положение Лулу удержаться в мире живописи, а значит, и в Лондоне.
      - Спасибо, - угрюмо поблагодарила Лулу. - Скорее всего, у Дженни начинается очередной роман. Она становится ужасно скрытной.
      Лулу прожила у Плам месяц, спала в мастерской и, вставая каждое утро с головной болью, клялась, что никогда не обзаведется детьми. "Бедлам", повторяла она.
      Дженни нашла для нее работу - уборщицей в офисе экспериментального театра "Раунд-Хаус", где она была занята три дня в неделю. Ко всеобщему удивлению, Дженни уговорила Джима раздобыть официальный бланк Хэмпширского художественного колледжа и написать рекомендацию для Лулу.
      - Как тебе только удалось это? - поражалась Плам. - Он никогда бы не сделал такого для меня.
      - Очень просто. Джим ведь беспокоится о детях, не так ли? Поэтому я просто спросила его, хочет ли он, чтобы с его сыновьями жила наркоманка?
      - Но ведь Лулу избавилась от этого пристрастия.
      - А откуда Джим может это знать?
      - Послушай, я не хочу, чтобы дело дошло до тюрьмы, Дженни...
      ***
      Освоившись в Лондоне, Плам нашла удручающим все то, что происходило на художественном поприще. Она наивно полагала, что в столице в ее жизни все станет на свои места Наконец-то она будет работать как сумасшедшая весь день, а ночами, за кофе и пивом "Эббот", спорить с бородатыми людьми в черных свитерах о законах искусства и о том, как они станут влиять на общество своим творчеством.
      Как бы не так! В мире живописи шла ожесточенная конкурентная борьба, и атмосфера здесь была крайне циничной. Доступ к рынку открывался только питомцам Королевского колледжа и училищ Королевской академии. Лишь их работы доходили до потенциальных покупателей. Всем остальным британским выпускникам, не имеющим высоких связей, оставалось только гадать, перепадут ли им когда-нибудь крохи успеха.
      Собираясь на чердаке у Плам, три провинциалки обсуждали свою жизнь и все больше опасались, что никакие радужные перспективы их не ждут. Чтобы пробиться в картинные галереи, нужна была рекомендация, а не талант художника. Владельцы галерей и властелины мира живописи даже не глядели работы молодых художников, если их не рекомендовал какой-нибудь влиятельный покровитель. Тот самый безысходный случай, когда человека не берут на работу по причине отсутствия у него опыта, который ему было неоткуда взять.
      Недоучившейся провинциалке, пусть и завоевавшей в Портсмуте премию, Плам не приходилось надеяться на просмотр своих работ. К тому же большинство их сгорело вместе с сараем. Как и подруги, Плам быстро осознала, что женщину к успеху могут привести только два пути. Первый - вечно ходить в заляпанном красками комбинезоне и прозябать на задворках до тех пор - может, лет до тридцати пяти, - пока тебя начнут воспринимать всерьез. Был еще путь: спать со всеми подряд наставниками, влиятельными чиновниками, владельцами галерей и с любыми мало-мальски заметными художниками, кроме, разумеется, "голубых" или тех, кого, как и их несчастных жен, ужасала сама мысль об этом. Впрочем, этот путь, хоть и мог привести к появлению упоминаний о тебе в некоторых каталогах, продвигал картины не дальше провинциальных галерей при художественных мастерских.
      Оказавшись в списках, ты получаешь приглашения на открытия галерей и уже можешь начать играть в салонные игры. Ты не пропускаешь ни одной презентации, мозолишь глаза на выставках и учишься узнавать журналистов, которые, может быть, в конце концов станут узнавать тебя, слегка кивая тебе издали. Твоя цель - стать узнаваемой (твои работы никого особенно не интересуют), надо, чтобы тебя всюду видели и примелькалось твое лицо. Ты участвуешь также во всех конкурсах, и, если победишь в каком-нибудь, кивки журналистов становятся более определенными.
      Лулу из своего "Раунд-Хаус" названивала во все без исключения галереи и, представляясь своей собственной секретаршей, быстро добилась того, что ее вносили в списки приглашенных. По вечерам она "внедрялась" в художественную среду, а в свободное время осваивала машинопись, чтобы получить работу и больше не сидеть на одной брюкве.
      Вначале у Лулу все шло по намеченному плану. На презентациях в картинных галереях лилось бесплатное вино и подавалось дармовое угощение, что было как нельзя кстати для нее. Здесь она завязывала полезные знакомства. Плам везло меньше. Она слишком уставала, чтобы испытывать разочарование от своей лондонской жизни. У нее вообще не было свободного времени. Правда, по субботам с утра с детьми сидела Дженни, а вторую половину каждого второго субботнего дня они были на попечении Лулу, но это давало Плам возможность лишь купить продукты и забежать в прачечную.
      Дело об их разводе с Джимом хоть и со скрипом, но все же продвигалось вперед. Джим приезжал из Портсмута каждую субботу и гулял с детьми. Обычно Плам заранее знала о его приезде, так же как о визите своей матери. И она всегда встречала их в прибранной квартире, где не было чужих детей, а в воздухе стоял аромат разогреваемых булочек с корицей, которые приносила соседка, работавшая в булочной.
      Но как-то перед самым Рождеством миссис Филлипс нагрянула совсем неожиданно. Возможно, она сделала это намеренно.
      Маленькая дочка булочницы объелась шоколадом, и ее только что стошнило, два других малыша таскали друг друга за волосы. Двухлетний Макс примкнул к одной из сторон. Неудивительно, что Плам не услышала звонка в дверь. Мать села на неубранную кровать и разразилась слезами. Сквозь рыдания Плам слышала:
      - Никогда не ожидала, что мой ребенок.., в такой грязи.., с этими бедными детишками.., моими внучатами... Мы знали, что у тебя способности.., когда ты вырезала ту шотландскую собачку.., и получила тот приз... У меня никогда не было возможности.., я сразу после школы и на трикотажную фабрику... У Джима был шанс, почему же должна ты?.. Шейла, если ты совсем не можешь без своей живописи, я возьму к себе детишек, ведь иначе все плохо кончится и для них, и для тебя... Ты могла бы приезжать в Портсмут в пятницу вечером, а в понедельник утром возвращаться в Лондон.., и я бы хоть немного подкормила тебя.
      Плам со смятением в душе согласилась. Пусть пройдет два года, если за это время ей не удастся устроить свою жизнь в Лондоне, тогда придется взглянуть правде в глаза и подыскать работу в Портсмуте, возможно, секретаршей. В порыве благодарности она обняла мать.
      - Я никогда не забуду этого, мама! Ты чудо!
      - Нет, я просто мать.
      ***
      Джим был доволен, что теперь будет чаще видеть своих сыновей. Он вновь стал значительной фигурой в Портсмуте и жил по-холостяцки с двумя другими преподавателями колледжа. Они пили пиво прямо из банок и спали чуть ли не на голом полу. О Плам он говорил своим компаньонам со злостью:
      - Она не выплывет. У нее нет таланта. Та премия была просто случайностью. Она может добиться чего-нибудь, только работая на спине. Да и в этом она не слишком сильна.
      ***
      Впервые в жизни Плам была предоставлена самой себе, никто не требовал ее заботы, никто не указывал, что ей делать. В тот день, когда она вернулась из Портсмута без сыновей, она, не заходя домой, отправилась в Национальную галерею и несколько часов провела там, испытывая необыкновенный подъем от ощущения свободы и эстетического наслаждения. Это опьянение не покидало ее до тех пор, пока не пришло время ложиться спать. Уже в постели она почувствовала какое-то смутное беспокойство, которое медленно нарастало в ней и превратилось в самый настоящий страх. Она была теперь свободна и могла иметь то, что хотела. Но сейчас единственное, чего она хотела, чтобы рядом были ее дети. На нее навалилась тоска одиночества.
      Не выдержав, она встала, оделась и дошла до паба в конце улицы, где был телефон-автомат.
      Услышав голос Дженни, она немного успокоилась.
      - Плам, никого еще не миновало чувство одиночества... Прошла неделя, и Плам поняла, что это не что иное, как плата за свободу, ее оборотная сторона. И, как многие, она научилась избавляться от смущения отчужденности, погружавшего ее во тьму. Обычно хватало телефонного разговора с Лулу, которая во всем видела необычайное приключение, или звонка Дженни, которая терпеливо успокаивала ее и говорила, что чувство одиночества - это необходимое условие перехода к новому образу жизни и оно скоро пройдет.
      - Без этого не бывает. И не верь тому, что пишут в журналах для женщин, твердила ей Дженни. - Твоя нынешняя свобода - это единственный шанс заработать на жизнь живописью, так что не упускай его, Плам. - Затем Дженни напоминала ей., что скоро уик-энд и она увидит своих детей. И вообще она скоро оценит, что такое мир и покой. - И потом, Плам, ты сама говорила, что таков уж удел всех матерей.
      Дженни и сама переживала тяжелые времена. Ей перестали выплачивать стипендию, сославшись на уровень доходов отца, и она была вынуждена уйти с последнего курса училища Слейда. Приходилось работать: днем - официанткой в пабе, вечерами - в супермаркете, она была готова на все, лишь бы остаться в Лондоне.
      В январе 77-го, еще не насытившись свободой, Плам получила приглашение ассистировать одному посредственному художнику средних лет, от которого постоянно разило пивом. Ее представили Биллу Хоббсу на презентации, куда ее затащила Лулу. Плам полагала, что эта работа поможет ей компенсировать недостаток академического образования, но она ошиблась. После трех зимних месяцев изнурительной и крайне скучной поденщины в холодном и сыром подвале она с облегчением восприняла свое неожиданное увольнение.
      Потом случались разные временные работы: она была официанткой, посудомойкой, обходила дома с опросными листами, наталкиваясь на недовольство людей, которые удобно устроились у телевизора как раз перед тем, как ей позвонить к ним в дверь. Дни она посвящала живописи и, поскольку начинала с рассветом, постоянно недосыпала.
      Сон одолевал ее в самых неподходящих местах. В автобусах она неизменно пропускала свою остановку, пробуждаясь на конечной.
      ***
      На протяжении двух лет жизнь Плам была небогата событиями: заботы о хлебе насущном, занятия живописью и дети по уик-эндам. У нее почти не оставалось свободного времени и сил, хотя иногда она посещала бурные студенческие вечеринки и даже слегка флиртовала. Но в общем все ее выходы "в люди" заключались лишь в посещении прачечной или местного супермаркета, где ее тележка почему-то никогда не налетала на высокого темноволосого незнакомца, который был свободен, любил готовить и обожал чужих детей.
      В этот период Лулу, жившая на небольшие деньги, которые присылали ей родители, стала у подруг авторитетом в области секса.
      - Ты очень неразборчива, - сказала, зевая, Плам в один из воскресных вечеров в своей мастерской после того, как они с Дженни выслушали откровения подруги о том, что все еще находятся такие, которым приходится рисовать схему и говорить: "Здесь находится клитор".
      - Я серьезно исследую секс, - утверждала Лулу, рассказывая об очередном своем похождении, - и больше никогда в жизни не сделаю ставку на одного-единственного мужчину. - Она все еще не могла забыть Мо.
      - Почему женщина не может быть счастлива без мужчины? - спросила Дженни, наливая в стаканы дешевое алжирское вино. - Почему мужчины вполне могут обходиться без женщин, а мы нет?
      - Потому что женщины слишком многого ждут от жизни и слишком мало ценят себя, - объяснила Лулу. - И это роковое сочетание не позволяет нам довольствоваться собой.
      ***
      В октябре 78-го Дженни выставила шесть своих работ в галерее "Авант-Авант" на Фулем-роуд.
      По прошествии недели ни один из ее зеленоватых натюрмортов, желтовато-бледных и мрачных портретов и блеклых пейзажей так и не был продан. Джим, приехавший на выставку с группой поддержки из Хэмпширского художественного колледжа, успокаивал ее, по-отечески обнимая за плечи.
      - Не расстраивайся. Такова уж наша доля. Все лучшие художники бедствуют из-за того, что критики не могут оценить их талант. Мы все знаем это! Помнишь, Брэндан Бихан говорил, что критик - как евнух в гареме: ему хочется сделать это; он знает, как сделать это, видит, как все вокруг делают это, - но сам не может этого сделать.
      Плам вспомнила его слова через месяц, когда в третьестепенной галерее "Шустринг" заботами Лулу были выставлены восемь ее картин. В длинном облегающем платье из бархата цвета спелой сливы, она выглядела вполне уверенно, но в душе трепетала - ее работы выставлялись на суд зрителя. Двухлетний срок, на который она "сдала" детей матери, истекал в конце следующего месяца, и она пребывала в таком же отчаянии, как Золушка, когда часы начали бить полночь.
      В длинных и низких залах галереи пахло опилками и дешевым белым вином. Оформление не отличалось изысканностью: полы были покрыты черной плиткой, стены и потолки выкрашены матово-черной краской; лампы-подсветки, направленные на картины, тоже были черными. Лулу включила в список гостей целую вереницу важных персон. Плам никого из них не знала и, по правде говоря, не надеялась увидеть на своей выставке. Но Лулу заявила, что цыплят по осени считают.