Ширли КОНРАН
      ТИГРИНЫЕ ГЛАЗА
      ТОМ 1
      Анонс
      В ней всегда жили два человека - вдохновенная художница и робкая, неуверенная в себе женщина. Добившись славы и признания, Плам Рассел интуитивно чувствует, что необходимо что-то менять в своей жизни.., и берется за расследование, едва не стоившее ей жизни. Ей удается разоблачить группу мошенников, подделывающих полотна известных мастеров. Поиск фальшивых картин помогает обнаружить , фальшь и в своей жизни. Вместе с обретением уверенности и внутренней свободы к ней приходит настоящая любовь, но Плам в смятении сможет ли она довериться своему чувству и шагнуть в неизвестность? Или ей придется вечно томиться в клетке своей славы, как тоскующей по воле тигрице?
      Эта книга посвящается Мэри Хафт, которая знает, что в жизни является самым важным
      Глава 1
      В чайном зале русского ресторана вдруг наступила тревожная тишина. Официанты застыли на месте. Резко смолк небольшой казачий оркестр. Элегантно одетые посетители замерли и прислушались.
      Ночное небо за окнами осветилось разноцветными вспышками. В ресторан ворвались пронзительные крики уличной толпы, шипение взмывающих вверх ракет на заснеженной улице, властное завывание полицейских сирен и настойчивые гудки автомобильных клаксонов.
      Затем все заглушил колокольный звон, записанный на пленку и многократно усиленный динамиками. И по всему Нью-Йорку разнеслись возгласы: "С Новым годом!" Так шумно приветствовали жители города наступивший 1992-й.
      Официант, облаченный в темно-зеленую казачью гимнастерку и шаровары, заправленные в малиновые сапоги, подлил шампанского в бокал Плам. Когда она приподняла его, одна из узеньких бретелек ее мини-платья из золотистого шифона соскользнула с плеча. Сидевший напротив Вриз Рассел бросил на жену предостерегающий взгляд чистых голубых глаз и едва заметно покачал головой. Плам, обычно сдержанная, фыркнула - это было их семейной игрой.
      Они сидели за праздничным столом, уставленным десертом. Бриз заглянул в большие фиалковые глаза жены, опушенные длинными черными ресницами. В свои тридцать шесть лет она была так же молода и свежа, как и прежде. Плам приложила немало усилий, чтобы выглядеть великолепно этим вечером. Она мобилизовала всю свою внутреннюю энергию, которая словно бы подсвечивала ее матовую кожу, прибавляла привлекательности вздернутому носику и красиво очерченным ярким губам. Плам по-прежнему притягивала Бриза.
      Она с вызовом подняла свой бокал, тряхнула непослушной рыжей копной волос и улыбнулась мужу.
      - С Новым годом, дорогой, - сказала она, подумав с облегчением, что этот праздничный вечер скоро закончится. В канун Нового года она всегда ощущала беспокойство. Всякий раз, когда жизнь начинала складываться самым чудесным образом, обязательно приключалось что-нибудь такое, что изменяло ее к худшему, и обычно это случалось под Новый год. Потом, когда бывало уже поздно, Плам начинала понимать, что, будь она чуть прозорливее, катастрофы можно было бы избежать. Но она не обладала волшебным даром предвидения и не могла отводить удары судьбы.
      Однако на этот раз, кажется, ничего зловещего не намечалось. Напротив, ближайшее будущее представлялось Плам, как никогда, светлым. Она направлялась из Лондона в Австралию, в Сидней, на выставку собственных картин. Бриз, который был еще и ее агентом, предложил сделать остановку в Нью-Йорке, чтобы встретиться с владельцем картинной галереи Певенски, выразившим желание выставить здесь ее картины. Они решили превратить поездку в семейное рождественское развлечение и взяли с собой двоих сыновей Плам, которые в данный момент встречали Новый год за городом.
      Бриз оглядел сидящих за столом гостей: русоволосая искрометная Дженни с замысловатой прической на голове, подруга Плам еще со времен колледжа; журналист Лео, пописывающий статейки о художниках для "Новых перспектив" и очаровывающий женщин, хотя никто не мог бы сказать, чем и как. Круглолицый и пышущий здоровьем Лео носил старомодные очки и к концу вечера мог, например, оказаться любовником Дженни. Некогда роскошные белокурые волосы Лео заметно поредели, и к тридцати четырем годам на макушке у него появилась лысина. Однако он не страдал от этого и всегда пребывал в веселом расположении духа, демонстрируя обаятельную улыбку и готовность к сопереживанию. Женщины в его обществе чувствовали себя в безопасности и нередко удивлялись, когда обнаруживали его в своих постелях.
      Встретившись взглядом с Лео, Бриз поднял бокал. - Я хочу предложить тост за моих лучших американских клиентов - Сюзанну и Виктора!
      Скромно потупив взор, Сюзанна тем не менее одарила Бриза одной из своих очаровательных улыбок. Весь вечер она кокетничала с ним, стреляя синими глазками и потряхивая льняными локонами. Плам незаметно наблюдала за ними и понимала, что Бриз принимает эту игру только потому, что ему предложила ее супруга очень выгодного клиента. По крайней мере, так ей казалось. Она уже свыклась с тем, что женщины млеют перед Бризом, очарованные нордическими чертами его лица и бледностью кожи, которая встречается только у очень светловолосых людей. Наверное, из-за того, что его прямые пшеничные брови сходились над крупным носом, создавалось впечатление, что взгляд Бриза пронизывает собеседника насквозь.
      Имя Бриз прилипло к нему еще в школе. Он был капитаном крикетной команды и, высмеивая перед матчем соперников, всегда говорил: "Это всего-навсего бриз. Мы пройдем сквозь него, не пошатнувшись!" Позднее эта небрежная уверенность в себе оказалась весьма ценной для его карьеры - она помогала ему убеждать начинающих коллекционеров картин, каким был Виктор Марш.
      Бриз встретился с ним на вечеринке в Лондоне. Они понравились друг другу. Когда Виктор, не скрывавший своего дилетантства, решил вложить деньги в живопись, он целиком положился на Бриза как знатока европейского рынка картин.
      Плам перевела взгляд на снисходительно улыбающегося Виктора, который тоже незаметно наблюдал, как его жена флиртует с Бризом. Лет на пятнадцать старше Сюзанны, Виктор сохранил безупречную выправку, отличавшую воротил Уолл-стрит. Правда, для этого, по сообщению Сюзанны, ему приходилось прибегать к помощи тренера, который ежедневно посещал их квартиру на Манхэттене в шесть утра и прилагал немало усилий для того, чтобы Виктор оставался в прекрасной форме.
      Кроме этих утренних самоистязаний, жизнь, похоже, не доставляла ему никаких неприятностей. Бывшему футболисту, блиставшему некогда в команде колледжа, не пришлось испытать горького разочарования, выпавшего на долю большинства его товарищей после того, как прошла их беззаботная юность с ее легкими успехами на футбольном поле. Виктор иногда говорил, что он один из тех счастливчиков, которые могут смело смотреть на себя в зеркало и не бояться, что увидят там неудачника. Однако при этом он не считал, что ему просто повезло. Он был мобилен, азартен и всегда готов смести любого, кто стоял у него на пути.
      Отец Виктора владел небольшой сетью дешевых ювелирных магазинов, специализировавшихся на продаже обручальных колец.
      Их циничный девиз гласил: "Бриллиант пребудет всегда". После окончания колледжа Виктора определили на учебу в одну из крупных антверпенских фирм по обработке драгоценных камней "Ван Хейден энд Стайн". Это занятие показалось ему крайне скучным, и, вернувшись в Нью-Йорк, он ушел из отцовского дела. Ему удалось правдами и не правдами проникнуть в брокерскую фирму "Бэар Стернз", где он ловко перепрыгивал с места на место и от сделки к сделке до тех пор, пока к тридцати годам не завел свою собственную посредническую фирму.
      Состояние он сколотил в восьмидесятых, когда ему удалось скупить несколько компаний, чье имущество и стало его капиталом. Днем он покупал и продавал предприятия, обмениваясь ими с владельцами, как малые дети видеокассетами, а когда наступал вечер, с таким же азартом бросал добытые суммы на то, чтобы завоевать себе место в обществе.
      Раньше, чтобы заслужить уважение в обществе, необходимо было из поколения в поколение накапливать капитал. Но в эпоху всеобщего ускорения общественное признание тоже ускорилось, и теперь недавно нажитые деньги становились старыми, как только их набиралось достаточно много.
      Сюзанне на пути из грязи в князи пришлось в начале восьмидесятых позаседать во многих благотворительных комитетах, которые собирали деньги для всего на свете - от зоопарка в Бронксе и до программы "Дочери Америки". Теперь же она пробивалась в правление художественного музея Метрополитен, что было гораздо престижнее любой общественной или какой-нибудь там политической организации. Приходилось устраивать щедрые приемы. Четыре раза в неделю ее шеф-повар в Манхэттене готовил ленч на тридцать две персоны и обед на сорок восемь, а уик-энды с их загородными пикниками буквально валили его с ног.
      Бриз и Плам провели рождественскую неделю в заснеженном загородном доме Маршей в коннектикутском Корнуолл-Бридж. Именно там Сюзанна Марш уверенно и ловко нажила свой капитал, занимаясь неблагодарной домашней работой, которую никто не замечает до тех пор, пока женщина не прекратит ее делать.
      ***
      Сюзанна и Виктор были поистине воплощением удачливой пары Манхэттена. Они словно специально демонстрировали правоту слов, которые часто повторял Бриз: "На эскалаторе жизни нельзя стоять без движения: он либо несет тебя вверх, либо опускает вниз". Вот уж действительно, нельзя быть чуть-чуть везучим, каким бы делом ты ни занимался. Будь ты физик-ядерщик, кинозвезда или акробат - в сегодняшнем мире ты ничто, если на твою долю не выпал большой успех.
      Поэтому Бриз изо всех сил толкал Плам вверх по лестнице жизни, что, в конце концов, он и должен был делать, как ее агент. Однако Плам обнаружила, что успех вредит здоровью и невозможно иметь все. Если хочешь добиться А, ты должен пожертвовать Б, и зачастую этим Б оказывается твоя семейная жизнь, твой досуг.
      Высокий и стройный. Бриз обладал крепким здоровьем и потому не понимал, что Плам устала и хочет остановиться и отдохнуть от бешеной гонки. Он просто недоумевал, как можно отложить или отменить ту или иную выставку, над которой она начала работать.
      Сюзанна Марш подняла бокал с шампанским, чтобы предложить второй тост, и по залу прокатилась волна искусственного оживления. Облаченная в простое белое кружевное платье от Кристиана Лакроса, Сюзанна во всем соответствовала образу светской знаменитости, подкупающей своей мягкостью, открытостью и честностью. Однако искусная маска не могла скрыть настороженного и обеспокоенного выражения ее лица.
      Сначала Сюзанна повысила голос, стараясь перекрыть праздничный гул ресторана, потом заговорила трогательно нежным голоском, который всегда у нее был наготове там, где присутствовали мужчины.
      - За Плам - такую веселую натуру.
      "Пакостница, - подумала Плам, уловив в ее словах издевку. - Могла бы сказать "талантливую художницу" или хотя бы "любящую мать". Признательно улыбнувшись Сюзанне, Плам мрачно подумала, что веселье - это как раз то, чего не хватает в ее жизни, особенно во время уик-энда, проведенного в Коннектикуте, когда она чувствовала себя так, словно оказалась посреди веселого карнавала по билету, проданному Сюзанной. Это была поразительно деятельная и волевая женщина, которая не только сама сшила себе подвенечное платье, но и самолично испекла свой свадебный торт. Выглядела она всегда безукоризненно, дважды в неделю посещая Сакса, чтобы в компании самых влиятельных женщин Нью-Йорка вымыть и уложить свои длинные белокурые волосы. Подобно сильным мира сего, она постоянно наговаривала распоряжения на карманный диктофон и ни на минуту не расставалась с радиотелефоном.
      До замужества Сюзанна была помощником редактора в журнале "Домашнее питание", затем основала собственную фирму, поставлявшую обеды клиентам, одним из которых оказался Виктор. Теперь, кроме этого процветающего дела, у нее была собственная поварская школа, а к каждому Рождеству она выпускала очередную толстенную книгу по домоводству с многочисленными кулинарными рецептами. Случалось, что ее обвиняли в заимствовании, но она лишь высокомерно отмахивалась, заявляя, что рецепт нельзя защитить авторским правом. У нее были свои передачи на телевидении и радио, а в магазинах Дж. Пенни пользовалась спросом спортивная одежда в стиле "Сюзанна". Видеофильмы "Делайте, как Сюзанна" шли нарасхват не только у обычных домохозяек, но и у выпускниц колледжей, которым следовало бы знать, в какую копеечку обходится все то, что предлагает Сюзанна.
      Плам было непонятно, зачем Сюзанне эта нелегкая роль вдохновительницы и законодательницы нового образа жизни женщины, когда у нее и так предостаточно денег. И в этот уик-энд в Коннектикуте она по простоте душевной спросила ее об этом.
      - По натуре я самая настоящая домоседка, - улыбнулась Сюзанна. - Мне очень нравится, когда в доме все прекрасно устроено, и хочется, чтобы другие жен шины получали такое же удовольствие от своей домашней жизни. - Эти слова могли бы показаться искренними, если бы Плам не узнала в них вступительную речь, которую Сюзанна произносила в своих видеофильмах.
      Передернув плечами, Плам посмотрела поверх карнавальных шляп на Сюзанну, которая не захотела портить прическу и сидела с непокрытой головой. "А не завидую ли я успеху Сюзанны в обществе?" - лениво подумала она.
      Собственная светская жизнь требовала от Плам гораздо большего напряжения, чем занятия живописью. Это касалось и взаимоотношений с клиентами, и тех интервью, которые она давала прессе, и многого другого. Она всегда чувствовала себя неуютно на мероприятиях, подобных сегодняшнему, которые якобы замышлялись как развлекательные, а на самом деле имели сугубо меркантильные цели. Жена удачливого владельца картинной галереи, она пыталась одновременно пребывать в мире бизнесменов и в мире художников, но они казались ей несовместимыми.
      Плам знала, что современные художники неуживчивы чаще всего по причине безденежья. В отличие от Италии эпохи Возрождения, когда существовала система финансовой поддержки авторов росписи Сикстинской капеллы или бронзовых дверей баптистерия во Флоренции. Тогда удачливые мастера были богаты и в чести. Рафаэль имел несколько дворцов, Джотто мог сравниться по своей популярности с современной рок-звездой, а когда папа римский захотел, чтобы Микеланджело расписал Сикстинскую капеллу, то сделка обошлась ему не дешевле, чем теперь "Парамаунту" обходится приобретение одной из ведущих кинозвезд у "Уорнер бразерс".
      Было, конечно, и теперь несколько сверхпопулярных и богатых художников, которые выплыли на волне расцвета живописи в восьмидесятых, но уже в ноябре 1990 года все это закончилось чуть ли не в одночасье. Крах рынка картин оказался похуже депрессии 20-х годов. Сегодня все еще есть Джаспер Джонс или Брайс Марден и им подобные, которым платят по миллиону за картину, но таких можно перечесть по пальцам. После бума восьмидесятых на рынке картин царило такое же отчаяние, как на тонущем "Титанике".
      ***
      Лео улыбнулся Плам и поднял бокал.
      - За Плам, у которой есть все!
      Она ответила ему вымученной улыбкой. И подумала: почему, если у нее все есть, она встречает Новый год, самый важный праздник, в компании почти незнакомых ей людей? Почему она не жарит дома каштаны вместе со своими ребятами и не строит с ними планы на будущий год, которые всегда вызывали оживленные споры? "Если у меня действительно есть все, - спрашивала себя Плам, - почему я не могу делать то, что хочу? И почему меня не оставляет беспокойство?"
      Перекрывая звуки казачьего оркестра, прозвучал голос Виктора:
      - За мою любимую художницу Плам Рассел - примадонну мира живописи! Пожелаем ей победы в Венеции!
      Плам поморщилась, но, поймав предостерегающий взгляд Бриза, послушно выдавила из себя вежливую улыбку. Выставка, которая каждые два года устраивалась в Венеции, значит в мире искусства то же, что Олимпийские игры в спорте. Участие в этом старейшем и престижном показе картин открывает художнику путь в большое искусство. Право представлять свою страну на этой выставке само по себе уже большое достижение. Выставленная в какой-либо картинной галерее или сфотографированная для искусствоведческого журнала, работа молодого художника становится известной лишь немногим, а тот, кто представлен в Венеции, сразу попадает в поле зрения специалистов во всем мире. Каждый, кто что-то значит в современной живописи, принимает участие в этом смотре мировых талантов. Чтобы увидеть последние работы как молодых, так и утвердивших себя художников, в Венеции каждый раз собирается около двух тысяч искусствоведов. Здесь получили свое международное признание Джаспер Джонс и Роберт Раушенберг. Победили на ней в свое время Пикассо, Матисс, Миро. Свыше сорока английских художников, выставлявшихся здесь после Второй мировой войны, приобрели всеобщую известность, их картины пользовались самым высоким спросом. Бриз был намерен добиться того, чтобы Плам оказалась в их числе.
      Лео стиснул руку сидящей рядом с ним Дженни и неуверенно произнес:
      - И чтобы картины Дженни тоже имели такой же успех. Дженни, лучшая подруга Плам, смутилась. Откинув со лба густую прядь русых волос, она покраснела и потупила взор.
      Бриз поспешил сгладить неловкость ситуации и произнес:
      - За предстоящий год, пусть он принесет каждому из нас то, чего мы хотим.
      - Я уже получила то, что хотела, - промурлыкала Сюзанна и протянула руку так, чтобы всем был виден искусно обработанный бриллиант, сверкавший при свечах всеми цветами радуги. - Двадцать каратов и ни единого изъяна: это рождественский подарок. - Кончиками своих перламутрово-розовых пальчиков она послала воздушный поцелуй мужу. Гости еще раз взглянули на сияющий магическим светом камень и стали уныло прикидывать в уме, сколько бы он мог стоить.
      За спиной у Сюзанны вдруг возникла женщина в жакете, усеянном золотыми блестками, и с лукавой улыбкой протянула ей меню.
      - Не возражаете? Вы ведь Сюзанна Марш, не так ли? Можно получить ваш автограф? Вы мой идеал, а что будет, когда я расскажу своим девочкам...
      Улыбающаяся Сюзанна начертала свое имя и, подняв глаза, проговорила сладким голосом:
      - Вам следовало бы попросить автограф у моей подруги. Это Плам Рассел знаменитый мастер абстрактной живописи Взгляд у женщины в блестках стал непонимающим.
      Плам залилась краской стыда, унижения и гнева Сюзанна била точно: она хорошо знала, что довольно известное в художественных кругах и изредка мелькавшее на страницах некоторых газет имя Плам ровным счетом ничего не значило для обычного англичанина, не говоря уже об американцах.
      Дженни, сидевшая напротив Плам, сочувственно произнесла одними губами:
      - Стерва.
      Бриз наклонился к Сюзанне и, похлопав ее по той руке, на которой сверкал величественный бриллиант, игриво улыбнулся.
      - Если Плам одержит победу на выставке в Венеции, ее имя навсегда станет частью истории искусства. У нее будет прочная слава, а не эфемерная известность какой-нибудь телевизионной ведущей... - Он замолчал, подзывая официанта.
      Плам пришли на память слова Оскара Уайльда, что "джентльмен бывает груб с женщиной только помимо своей воли", и она одобрительно взглянула на мужа. Он в самом деле не мог не вызывать восхищения. Высокий, стройный и мускулистый, одетый со вкусом - свои костюмы он заказывал только на Сэвил-роуд, а рубашки, галстуки и даже нижнее белье неизменно приобретал на Джермин-стрит, - он всегда держался совершенно свободно.
      - Давайте смотреть правде в глаза, - твердо сказала Плам. - Мне ни за что не победить в Венеции. Да меня бы и Британский совет не выдвинул, если бы не итальянцы.
      Италия, устроительница этого знаменитого праздника живописи, избрала в качестве основной его темы на 1992 год "Мир глазами женщины", и Британская ассоциация искусств, только однажды за последние сто лет выдвигавшая женщину, после долгих раздумий вновь решилась на такое.
      - И тем не менее из всех женщин они отдали предпочтение тебе, - подчеркнул Бриз. Его неизменный оптимизм торгового агента только усиливал беспокойство Плам - ведь у нее был всего один год, чтобы создать нечто новое и подходящее для выставки.
      - Если Плам победит, цена ее картины мгновенно подскочит раза в четыре, задумчиво проговорил Виктор и наклонился в Бризу. - Мне бы хотелось быть первым, кто выставит ее работы в Нью-Йорке по завершении выставки в Венеции.
      Бриз одобрительно кивнул. Картинные галереи хотели сегодня от молодых художников натуралистической и откровенной живописи, а не абстрактного импрессионизма. Плам была одной из немногих, чьи работы не отвечали этому требованию. И как только стало известно о ее выдвижении, Бриз развернул осторожно рекламную кампанию. Обычно он сам занимался этим, но на сей раз ему пришлось нанять пресс-секретаря, который скоро пришел в отчаяние от нежелания Плам встречаться с прессой. Когда она все же шла на это, безотчетный страх делал ее совершенно бессловесной перед микрофонами и камерами. Но современный художник не может достичь общественного признания, если он прячется на чердаке, избегает прессы и объясняет свое затворничество тем, что работает.
      Бриз знал, что за внешней настороженностью и подозрительностью Плам кроются самые обыкновенные робость и застенчивость. Когда какой-нибудь интеллектуал брал у нее интервью по поводу ее картин, она совершенно забывала про свой огромный житейский опыт и не менее обширные познания. Единственным серьезным критиком, которого она не страшилась, был добродушный и похожий на медведя Роберт Хьюз. Робела она и в обществе удачливых художников, где от нее можно было услышать только сбивчивые банальные слова.
      Это раздражало Бриза. Он сетовал, что Плам разговаривает с журналистами так, словно индекс интеллекта у нее вдвое меньше размера обуви, а словарь состоит только из односложных слов. Ну что за идиотское поведение!
      - У тебя даже голос меняется, - как-то заметил ей Бриз. - Если на тебя не нападает столбняк, то речь у тебя звучит расплывчато и совершенно неуверенно. Но ты ведь можешь выражать свои мысли вполне свободно, когда не думаешь об этом. Ты можешь быть такой же раскрепощенной, как и во время работы над картиной.
      - Но когда я рисую, я ни о чем не думаю, кроме картины.
      - Вот именно. Тебя не сковывают глупые детские мысли о неполноценности.
      - Я стараюсь, дорогой, честное слово. Но если бы мне было дано говорить, я бы говорила, а не рисовала. Если бы мне нравилось появляться на телеэкране, я была бы актрисой. Когда же у меня берут интервью, я чувствую себя, как заяц в свете автомобильных фар, у которого от страха случается паралич мозга. Мне начинает казаться, что они хотят загнать меня.
      - Они лишь недоумевают и удивляются, как такая маленькая и застенчивая женщина смогла сотворить такие впечатляющие картины.
      - Я знаю. Однажды я собираюсь заявить: "Сознаюсь. Я их не рисовала. Я присвоила их. Их сотворила кучка несовершеннолетних карликов, которых я держу на цепи у себя в подвале. Вы довольны?"
      - Может быть, психиатр... - неуверенно произнес Бриз. Плам отказалась встретиться с врачом.
      ***
      В туалетной комнате русского ресторана, наблюдая за Сюзанной, которая, перед тем как вымыть руки, сняла свое кольцо с огромным бриллиантом, Плам позавидовала ее уверенной манере держаться. Но более всего в Сюзанне раздражала ее неизменная безмятежность, и слегка захмелевшая Плам решила сделать попытку потревожить ее покой.
      - Неужели тебе не страшно носить такое кольцо, Сюзанна? Ты не боишься, что даже здесь, в центре города, какой-нибудь бандит отхватит его вместе с пальцем?
      - Нет, конечно. Когда я выхожу, я просто поворачиваю кольцо так, чтобы камень находился у меня в ладони. - Плам встретила в зеркале довольный и уверенный взгляд Сюзанны. - А в такую погоду я, конечно же, надеваю перчатки. Но, как бы то ни было, в новом году я решила ничего не бояться. А ты что-нибудь решила ради Нового года?
      - Да, конечно! - радостно отозвалась Плам. - Я решила не заниматься больше оральным сексом.
      Сюзанна смотрела на нее в зеркале так, словно не могла поверить своим ушам.
      - Нам всем вбили в голову, - завелась Плам, - что если не делаешь этого, то ты в сексе не тигрица, а самая обыкновенная неудачница.
      Стоявшая рядом Дженни кивнула с серьезным видом, соглашаясь с ее словами.
      - Во всех романах нам внушают, что женщины, которые не занимаются этим, теряют своих мужей.
      - Думаю, нам лучше вернуться к мужчинам, - ледяным тоном проговорила Сюзанна и вылетела из туалета.
      Плам рассмеялась, встретив в зеркале широкую и добродушную улыбку Дженни, которая даже в полночь давала почувствовать, что солнце все еще светит. Дженни была настоящей подругой, готовой немедленно прийти на помощь, согреть и проникнуться сочувствием.
      В золотистых глазах Дженни все еще горели озорные огоньки, когда она принялась приглаживать свои густые и непокорные пряди.
      - Если бы Сюзанна не сорвалась как ужаленная, я бы добавила, что мне нравятся орогенитальные контакты. Что я люблю проявлять власть и мне нравится чувствовать, как мужчина извивается от удовольствия и требует, чтобы я продолжала.
      - Лео повезло с тобой.
      - Мы еще не занимались этим, но думаю, что сегодня займемся. А если нет, то придется проконсультироваться у Лулу.
      Вообще-то у Дженни были проблемы с мужчинами. Ее многочисленные короткие связи никогда не перерастали в длительную привязанность. Они часто обсуждали это с Лулу, которая была у них авторитетом в области секса, отчасти потому, что всегда имела свой твердый взгляд на эти вещи. Дженни знала Лулу с детского сада, а Плам - со времен художественного колледжа, когда три девушки инстинктивно сбились в группу, чтобы защитить себя от окружающего мира. И двадцать лет спустя эта задача все еще оставалась актуальной.
      Дженни отказывалась признать теорию Лулу, которая объясняла ее проблемы с мужчинами тем, что Дженни хотела слишком много и быстро. Мужчины чувствовали ее нетерпеливую тягу к постоянству, и это, по мнению Лулу, отпугивало их.
      Дженни же видела только то, что ей хотелось видеть, и во всех своих бедах винила свой рост, который был у нее под шесть футов <1 фут (12 дюймов) равен 0,3048 м.>.
      - Во всем виновата анатомия, - мрачно говорила она. - Мужчины предпочитают миниатюрных женщин, таких, как Плам, с которыми они кажутся себе большими и сильными.
      - Чепуха, - обычно возражала ей Плам. - Ты выглядишь, как одна из тех эффектных героинь со струящимися волосами, которых изображают на французских марках.
      - А ты маленькая и прелестная, как куколка на макушке рождественской елки. Когда мужчины смотрят на тебя сверху вниз, они тут же попадаются на крючок. Им не нужны женщины одного с ними роста. Их взгляды скользят мимо меня, потому что я высокая. Они не замечают меня.
      - Некоторым нравятся амазонки, - участливо замечала Лулу. - А нам вообще наплевать, какой у тебя рост.
      Плам с Лулу потребовались годы, чтобы убедить Дженни отказаться от оборочек и бантиков, как у кукол, и начать одеваться сообразно своей фигуре и возрасту. Теперь она носила сшитые на заказ брючные костюмы с пиджаками в стиле Греты Гарбо, а длинные медово-золотистые волосы запихивала под большие театрального вида фетровые шляпы от Герберта Джонсона. Но мужчины все равно по-прежнему сторонились ее.
      Пока Дженни сражалась со своими волосами перед туалетным зеркалом, Плам продолжала:
      - Мы едем к Сюзанне на чашку кофе. Хочешь отправиться с нами?
      - Нет, спасибо. Лео ведет меня на танцы в "Неллз".
      - Это, пожалуй, будет веселее, чем весь вечер рассматривать новогодний подарок Виктора Сюзанне.
      - Я думала, что тот огромный кусок алмаза...
      - Нет, то был подарок на Рождество. Новогодний подарок - это картина.
      - Одна из твоих?
      - Ты шутишь. Современные вещи не вписываются в интерьер ее загородного дома на Солнечном берегу. Виктору приходится держать мои картины в своем офисе... Нет, на Новый год Сюзанна получила старинный голландский пейзаж с цветами.
      ***
      "Линкольн-Континенталь" уносил их за город. Плавным движением Виктор опустил в руки Бриза небольшой пакет и небрежно поинтересовался:
      - Как обстоят дела на рынке картин? Бриз аккуратно засунул пакет во внутренний карман пиджака.
      - Ужасно в Скандинавии, еще хуже в Англии, неплохо в Германии, сносно в остальных странах Европы и великолепно в Гонконге.., в общем-то, все еще сказываются последствия кризиса восьмидесятых.
      В конце восьмидесятых, когда рухнул рынок ценных бумаг, предметы искусства подскочили в цене. Заметив, что аукционы сулят большую выгоду, многие бизнесмены решили сделать хороший бизнес на хорошем искусстве и, мгновенно став коллекционерами, стали скупать картины, как до этого скупали свиные окорока, зерно или нефть для последующей реализации. Цены на произведения искусства поднимались все выше и выше, и нашлись ловкие аукционеры, которые принялись подхлестывать этот бум, предоставляя клиентам большие кредиты, позволявшие тем повышать свои ставки до рекордных... И вот тогда деньгам, похоже, пришел конец. Цены на картины резко упали. Дельцы стали разоряться. За свою жадность восьмидесятых годов им пришлось расплачиваться в девяностых.
      - Плохи дела и с бриллиантами. Никто не хочет покупать их во время спада, - проворчал Виктор. - А может быть еще хуже. Запасы алмазов у русских сейчас оцениваются более чем в три миллиарда долларов, и рынок рухнет как карточный домик, если им придется продать их, чтобы накормить миллионы своих голодных. Внутри России сейчас нарастает политическое давление на правительство с целью заставить его продать алмазы - и отнюдь не через "Де Бирс".
      Бриз поднял на него удивленный взгляд.
      - Я думал, что у "Де Бирс" мировая монополия на продажу алмазов и они имеют возможность держать свои цены. Виктор кивнул.
      - Но если "Де Бирс" потеряет контроль, это будет смерти подобно. Цены мгновенно упадут. Надо, чтобы предложение не превышало спрос, - пояснил он, и потому некоторым странам не разрешается производить столько алмазов, сколько они могли бы. Так, "Де Бирс" долгие годы удерживал добычу русских на четверть ниже того, что они могли бы дать. А теперь на рынке в Амстердаме стали нелегально появляться дешевые камни, про которые известно, что они - русские. "Де Бирс" вынужден скупать их, чтобы не сбить цены, но мы не знаем, как это долго продлится.
      - А что, если у "Де Бирс" не хватит на это денег? - встрепенулась Сюзанна.
      - Бесконтрольная продажа больших партий алмазов подорвет доверие к рынку, и цены на алмазы резко упадут, - мрачно сказал Виктор. - А если русские открыто начнут их продавать, минуя "Де Бирс", другие страны-производители выйдут из корпорации, и она уже не сможет контролировать мировые цены на алмазы.
      - Поэтому цены станут падать еще быстрее? - спросил Бриз.
      Виктор кивнул.
      - И как только публика поймет, что бриллианты перестали быть выгодным средством вложения денег, рынок замрет, а может быть, рухнет вообще, если поднимется паника.
      - И ты говоришь мне об этом теперь! - воскликнула Сюзанна, изображая негодование. Виктор тихо засмеялся.
      - Меня это не очень беспокоит, иначе я бы не стал заводить разговор на эту тему. Русские схватили "Де Бирс" за горло, и он будет вынужден продавать их камни, придерживая всех остальных.
      - Как ты любишь подразнить, - обиженно заметила Сюзанна. Она знала, что, заставляя ее волноваться, Виктор предупреждал, чтобы она не заходила с Бризом слишком далеко. И она перевела разговор на более веселую тему. - А я думала, что бриллианты надежны. Ведь их называют лучшими друзьями девушек.
      - Никакой надежности на свете не существует, - с серьезным видом возразил Виктор. - Кто думает иначе, тот ошибается. - Он повернулся к Бризу. - Зато всегда есть шанс для тех, у кого крепкие нервы. Сейчас, говорят, можно сделать бизнес на предметах искусства.
      Бриз подтвердил это кивком головы.
      - Похоже, что вы уже приступили к этому. Возможно, это и не моя сфера деятельности, но приобретенный вами Балтазар ван дер Аст - один из самых значительных пейзажистов своего времени. Вообще-то не все старые мастера сегодня оценены по достоинству, хотя бы такие голландцы и фламандцы XVII века, как Ян ван Кессель, Томас Хеереманс, Ян Брейгель, которые...
      - А почему так? - оживилась Сюзанна.
      - Потому что их картины - большой раритет, - объяснил Бриз. - И на них нет такой моды, как на импрессионистов. Люди предпочитают приобретать старых мастеров с удостоверенной подлинностью. Как говорится, "старые деньги приобретают старое искусство". Требуется не менее полувека, чтобы просвещенное общество оценило художника.
      Бриз умолчал, что есть эксперт, который может по достоинству оценить произведение еще при жизни его автора, это Лео Кастелли. Зачем отсылать своих клиентов к конкуренту? Вместо этого он сказал:
      - Сейчас самое время покупать старых мастеров, но с голландцами семнадцатого века требуется большая осторожность, о них очень мало подробных сведений, особенно это относится к началу века.
      "Линкольн" остановился под навесом в форме раковины.
      Швейцар в костюме гусара прошлого века бросился открывать двери. Как только Плам вышла из машины и ступила на красный ковер с бурыми от подтаявшего снега краями, ее вновь охватил безотчетный страх. Смутное предчувствие, что на голову вот-вот свалится нечто неприятное, усилилось. Так было всегда, когда она ощущала себя счастливой, - Плам почему-то была убеждена, что за счастье надо расплачиваться, и обязательно дорого. Она вновь подумала, какую же неприятность приготовил для нее этот Новый год, - слишком уж хорошо все складывалось.
      Глава 2
      Квартира Сюзанны благоухала неземными ароматами. Здесь достигала вершины та изысканность, которая начиналась в ее загородном доме на Солнечном берегу. На маленьких диванчиках с высокими спинками и таких же стульях сиживал, наверное, еще сам Джордж Вашингтон. Невидимая прислуга сделала все для роскошного полуночного пиршества хозяев: на серебряных мармитах подогревалась дюжина пирогов с самой разнообразной начинкой, на тележках под серебряными колпаками скрывались аккуратные горки копченого лосося; в серебряных ведерках охлаждалось десятка два бутылок марочного "Крюга", сверкающими рядами стояли графины со свежим апельсиновым соком, горячим ромовым пуншем и коньяком. Всего этого хватило бы на добрые полсотни человек, значит, подумала Плам, Сюзанна собиралась встречать Новый год в куда более многочисленной компании.
      В гостиной, на видном месте слева от камина, висел ярко освещенный голландский натюрморт, недавнее приобретение Сюзанны. Он был небольшой - не более двадцати одного дюйма на четырнадцать. И очень красивый. В цветовую гамму из бронзовых, бледно- и ярко-желтых тонов добавлено совсем немного мягких оттенков оранжевого, и вся картина словно излучала золотое сияние. В центре композиции - зеленоватая стеклянная ваза с весенними цветами: нарциссы, тюльпаны и ирисы, окруженные небольшим количеством зелени. На самом ярком из желтых тюльпанов сидела муха - настолько реальная, что ее хотелось согнать. Слева у основания вазы среди морских ракушек устроилась крошечная желто-зеленая ящерица, а возле нее рассыпались опавшие лепестки, В правом углу картины красавица бабочка висела в прозрачном воздухе.
      - Посмотрите, - Сюзанна с гордостью указала на подпись, - Балтазар.
      Плам подошла поближе и принялась внимательно разглядывать картину. Она смотрела в основном на муху. Одно из прозрачных крыльев имело едва заметный оранжевый отблеск.
      - У Шнайдера на Пятьдесят седьмой есть натюрморт этого же периода, но он втрое дороже, - заметил Виктор, - и не так хорош, я считаю. - Он подмигнул Бризу. - Нам говорили, что с такого рода живописью не прогадаешь.
      - Неудивительно. Эти старые голландские мастера славятся своей точностью. Посмотрите, как четко выписаны детали, - почтительно произнес Бриз.
      - Обратите внимание, в этой капле воды на столе даже видно отражение! восторженно воскликнула Сюзанна. - А эта муха, ну разве она не великолепна? Это моя любимая деталь.
      Плам присмотрелась получше.
      - Это не просто муха, а муха трупная... Где вы взяли эту картину?
      - У Малтби на Бонд-стрит, - ответила Сюзанна, наливая всем пунш. - Ее обнаружила Синтия - мой декоратор.
      Когда все отвлеклись от картины, Плам быстро достала из сумочки булавку и, дважды осторожно ткнув ее острием в разные места картины, тут же заявила:
      - Сюзанна, верните ее Малтби. Это подделка. Наступила мертвая тишина. Плам нарушила правила гостеприимства, поставив под сомнение компетентность хозяйки как в живописи, так и в финансах. Сюзанна задохнулась от возмущения.
      - Помилуйте! Да Плам просто завидует мне, как и все остальные! Ей просто хочется испортить мне настроение!
      Бриз бросил на Виктора тревожный взгляд и произнес извиняющимся тоном:
      - Думаю, что Плам ошибается. Она мало знакома со старыми мастерами. И к тому же уже довольно поздно, она, должно быть, устала.., мы весь вечер пили шампанское.
      - Моему декоратору потребовались месяцы, чтобы найти эту картину после того, как она поняла наконец, чего мне хочется. - Сюзанна все больше раздражалась. - Если бы это была подделка, Синтии не понадобилось бы столько времени на ее поиски.
      - Я сказала это только для того, чтобы вы поскорее смогли вернуть свои деньги, - принялась оправдываться Плам. - Ведь это надо сделать быстро, не так ли. Бриз?
      Виктор вопросительно посмотрел на Бриза, который был крайне смущен.
      - Я уверен, что сомнений в подлинности этой картины быть не может, попытался успокоить их Бриз. - У Малтби высокая репутация. Но если вы хотите, Виктор, то я по возвращении в Лондон могу зайти к ним и навести справки.
      - Я сам наведу справки, - бросил Виктор.
      - Как Плам может знать, что это подделка? - потребовала объяснений все еще разъяренная Сюзанна. - Она видела картину всего две минуты, да еще при искусственном освещении!
      - Мне не нужен дневной свет для этого, - твердо сказала Плам. - Я и так вижу, что в ней нет души. Дух картины невозможно подделать.
      - Что за чушь, какой еще дух! - взвизгнула Сюзанна. - Подлинность картины подтверждена специалистами. А Плам не специалист!
      Плам в упор посмотрела на хозяйку.
      - Дух картины невозможно описать, его можно только ощутить. Или, напротив, увидеть, что он отсутствует.
      Плам знала, что умение почувствовать подлинность или подделку - это то же качество, что и музыкальный слух, только более редкое. Бриз иногда подшучивал над ее острым глазом, говоря, что это результат неиспорченности предыдущими суждениями, иначе говоря, необразованности.
      Но сейчас, в два часа ночи, Бриз не хотел обсуждать природные способности Плам и предпринял последнюю попытку спасти положение:
      - Боюсь, что и мнение всего мира искусства не покажется нашей Мадонне профессиональным в вопросе голландской живописи семнадцатого века.
      Разозленная упоминанием ненавистного прозвища, с помощью которого английская печать намекала на отсутствие в ее картинах эротического аспекта, Плам вспыхнула.
      - Не надо быть специалистом, чтобы определить фальшивку. Торговцы говорят: "Коро нарисовал две тысячи картин, четыре тысячи из которых находятся в Соединенных Штатах". Все музеи мира клевали на фальшивки, кстати, и на очень грубо сработанные. Я иногда гляжу на выставленные в Метрополитен, Лувре или Британском музее вещи и поражаюсь нравам тех, кто осмелился продать их как оригиналы. - Она повернулась к мужу. - Чтобы увидеть подделку, нужен всего лишь хороший глаз, а он у меня есть, и Бриз знает об этом.
      - При чем здесь твое хорошее зрение? - удивленно воскликнула Сюзанна.
      Бриз вздохнул. Как и другие торговые агенты, он мог не знать всех необходимых подробностей изображенного предмета, например, соответствует ли платье моде, существовавшей во времена создания картины. Он этому не учился. Однако всякий хороший агент привык полагаться на собственное видение. Бриз знал, что хороший глаз требует постоянного совершенствования, тренировок и упражнений, а это означало, что он на все должен смотреть настороженно. Агенту нужен глаз, чтобы обнаружить талант, почуять сокровище в лавке старьевщика или на аукционе в глубинке, создать коллекцию.
      Редкий искусствовед имеет такой глаз, поскольку большинство не доверяют собственным суждениям, а полагаются только на опыт своих предшественников. Именно поэтому многие агенты сдержанно относятся к мнению специалистов по истории живописи.
      Как всегда, когда разговор заходил о живописи, голос Плам, обычно тихий и неуверенный, звучал сильно и убедительно:
      - Подделывали почти каждого знаменитого художника, даже при жизни, как Френсиса Бекона. Кого-то подделать легко, кого-то трудно. Рубенс, например, так знал анатомию, что его практически невозможно скопировать. А натюрморт...
      Бриз недовольно прервал ее:
      - Ты слишком много выпила! Пойдем, я отвезу тебя домой. Приношу свои извинения, Сюзанна.
      - Подождите минутку. - Виктора забавлял бунт, который учинила Плам, и он, с интересом наблюдая за Бризом, вдруг лишившимся своей обычной обходительности, предложил:
      - У меня есть идея. Если Плам так уверена в своем чутье, то как насчет небольшого пари по поводу этой картины?
      - Нет! - Бриз догадывался, что за пари собирался предложить Виктор. Плам, я запрещаю тебе это!
      Плам устремила на мужа горящий взор и, полагая, что речь может идти лишь о ставке в несколько сот долларов, согласно кивнула Виктору.
      - Принято!
      - Хорошо, - сказал тот. - Если выиграю я, вы отдаете мне бесплатно одну из ваших картин - по моему выбору. Если я проиграю, то плачу вам половину ее рыночной стоимости. - Он протянул Плам руку. - Но вы должны доказать, что эта картина поддельная.
      Плам пожала протянутую руку.
      Бриз натянуто улыбался. Если Плам выиграет, то он, Бриз, скорее всего лишится хорошего клиента. Если Плам проиграет, Виктор бесплатно получит картину английской участницы знаменитой выставки. Кроме того, Виктор ее руками добывает доказательства, с помощью которых потом загонит в угол Малтби. Ловкий игрок, этот Виктор, знал, как при плохой карте сделать хороший ход.
      ***
      - Понятно, ты не любишь Сюзанну, но нельзя же оскорблять бедную женщину только за то, что она думает, что испражняется фиалками, - проворчал Бриз, закрывая за собой дверь их гостиничного номера.
      Сбросив свою темно-красную накидку, Плам неуверенными шагами направилась в спальню.
      - Бедная, где уж там! Не скрою, она раздражает меня - и прежде всего, наверное, тем, что у нее есть все, о чем только может мечтать женщина. Но это не дает ей права быть такой высокомерной.
      - Кто бы говорил!
      - И если не по форме, то по сути я была права! - Плам сбросила атласные фиолетовые туфли.
      - Ты была не права и по сути, ты их расстроила и поставила в неловкое положение! Это наши клиенты и наши друзья! - Бриз в гневе расхаживал по спальне.
      - Тем более надо было сказать им, что им подсунули фальшивку. И пока еще прошло совсем немного времени, они, наверное, смогут вернуть ее Малтби. Нащупав резинку под юбками из золотистого шифона, Плам стала стягивать с себя колготки.
      - Я не уверен в этом. Малтби будет сопротивляться, потому что ему больше ничего не остается. А ты не можешь позволить себе нажить врага среди немногих своих покупателей в Нью-Йорке. Даже если ты права - а я в этом сомневаюсь, посланцы, приносящие дурные вести, обычно лишаются головы.
      - Я права! - Плам наконец справилась с колготками.
      - Откуда в тебе эта чертова уверенность? Сюзанна правильно сказала, ты видела картину при плохом освещении и всего одну или две минуты.
      - Ты не хуже меня знаешь, что первый взгляд - самый точный. - Плам была уверена в этом, именно в первое мгновение хороший глаз сопоставляет мимолетную вереницу подсознательных ассоциаций из мозгового хранилища образов, и внутренний компьютер вырабатывает на основании этого так называемое шестое чувство.
      - Да, но у тебя нет ничего, кроме единственного года пребывания в провинциальной художественной школе. Малтби выставит против тебя целую армию дипломированных экспертов. - Бриз раздраженно обернулся и уставился на Плам. Уж они-то постараются выставить тебя на посмешище! В лучшем случае это станет еще одним спором в кругах искусствоведов о подлинности картины, а в худшем ты окажешься вовлеченной в публичный скандал, причем в самый неподходящий для тебя момент!
      - Я знаю, что это фальшивка, - упорно твердила Плам. - Я проверила ее булавкой, когда никто не смотрел.
      Бриз, конечно, знал, что в старину торговцы всегда носили булавку за отворотом пиджака: поверхность старых картин тверда, как стекло, ее булавкой не проткнешь, а если острие легко вонзается в краску, то картина не может быть старой.
      - Слава богу, что этого не видела Сюзанна! - вздохнул он.
      - Бриз, мне кажется, ты и сам заметил, что это подделка. Из-за этого ты чувствовал себя неловко, ты был смущен.
      - Ты, как всегда, права! И я объясню почему. На следующей неделе я надеюсь договориться с Певенски о твоей выставке в Нью-Йорке сразу после Венеции, когда твоя популярность возрастет. Певенски хорошо знает твой огромный потенциал, знает, что ты не получаешь сумасшедших денег и готова пойти на его условия. Но он не любит скандалов.
      - У Певенски одна из лучших современных галерей на Нижнем Бродвее. С какой стати ему беспокоиться из-за сомнений, возникших по поводу подлинности какого-то голландского натюрморта семнадцатого века? И почему мне не следует раздражать Малтби? - Плам тщетно дергала "молнию" на своем кукольном платье из золотистого шифона.
      - Тебе не следует настраивать против себя мир искусства.
      - Ага! Заговор молчания!
      В мире искусства было не принято даже шепотом упоминать о подделках. Это было табу. Подрывалось доверие публики, снижались объемы продаж, нарушалась вся финансовая структура мира искусства.
      Бриз пожал плечами.
      - Неужели Малтби не вернет деньги, если выяснится, что картина поддельная? - Плам старалась говорить спокойно. Ей были известны случаи, когда скандалы заминались, картины возвращались и галереи брали на себя все связанные с этим расходы. Никому не хотелось терять лицо и оказываться в глупом положении В кругах художников стараются оберегать престиж крупных галерей, музеев и общественных учреждений - лучших покупателей, которые имеют огромные бюджеты и располагают бесценными коллекциями, приобретаемыми за миллионы долларов, зачастую общественных Каждому хочется обезопасить свои капиталовложения.
      - "Если" - серьезное слово в мире искусства, - предостерег Бриз - Даже если с этой картиной и в самом деле что-то не так, ты все равно окажешься по уши в дерьме Подделку в этих кругах даже не называют подделкой, а осторожно говорят "с ней что-то неладно" или "она мне не нравится"
      - Мне известно это - Конечно, Плам знала, что дилеры, аукционисты и специалисты в области истории живописи, сталкиваясь с сомнительной картиной, стараются выражаться как можно туманнее, чтобы обезопасить себя и не оказаться бестактными и бессердечными, ведь коллекционеры так гордятся своими картинами Дилер даже не скажет другому дилеру о своих опасениях, что его провели на фальшивке Это вызовет только презрительное негодование и оскорбит эстетические и нравственные чувства И хотя многие обманывались на фальшивках, они никогда не признаются в этом, чтобы не повредить своей репутации Они не станут обсуждать даже вероятность существования подделок на рынке картин, хотя это ни для кого не секрет - Ты мог хотя бы подтвердить, что я могу отличить подделку от оригинала, - обиженно добавила Плам - Хоть в этом мог бы поддержать меня.
      Способность обнаружить подделку, известная еще как острота зрения, чрезвычайно редкое качество Дилеры, знатоки живописи, художники и искусствоведы всю свою жизнь вырабатывают в себе это необъяснимое и загадочное умение - Мне странно, если ты ничего не заметил, - озадаченно сказала Плам - В том натюрморте не хватает души, он какой-то скучный и лишенный жизни в нем нет того, что старые мастера всегда вкладывали в свои работы, - безмятежности.
      Бриз вздохнул.
      - Слава богу, что ты не сказала Сюзанне, что ее Балтазару ван дер Асту недостает безмятежности. Ладно, раз уж ты так уверена в себе - какого сорта подделкой ты считаешь эту картину?
      - Подпись, несомненно, похожа Картина составная кто-то взял куски других работ ван дер Аста и, скопировав, объединил их в новую картину - Ты хочешь сказать, что это компиляция? - Бриз на секунду задумался и решительно заявил Права ты тут или нет, ты просто не можешь позволить себе никакого скандала, Плам А я не могу допустить, чтобы тебя заставляли тратить на это время Итак, Австралия у тебя отнимает почти неделю Я никогда бы на нее не согласился, если бы знал о Венецианском бьеннале Ты должна немедленно сосредоточиться на новых работах, которых ждет от тебя Британский совет И для твоей выставки в Нью-Йорке нужны новые вещи, более подходящего момента, чтобы сделать тебе имя, мы не найдем Если ты, конечно, победишь в Венеции - Хватит мечтать о несбыточном! - не выдержала Плам - Тебе известно лучше других, с кем мне там предстоит тягаться Ты ведь даже не предполагал, что меня выдвинут, и никто не предполагал - Она умоляюще глядела на мужа - Не выставляй меня на посмешище. Достаточно того, что меня выдвинули Зачем говорить всем о моей победе, когда мы оба знаем, что это невозможно?
      - Ты слишком болезненно восприняла ту статью в "Пост"!
      - Конечно, болезненно, а как же иначе, когда тебя обливают такими помоями? Золушка в мире живописи. Черт, "молнию" заело Помоги мне - Она подняла руки.
      - Ты же знаешь, я ненавижу эту болтовню не меньше твоего - Наклонившись, Бриз возился с "молнией" на платье - Но если игнорировать этих распространителей сплетен, они сами выдумают что-нибудь. Гораздо разумнее держаться с ними по-дружески или хотя бы делать дружеский вид. Не забудь про завтрашнее интервью для "Нью-Йорк телеграф"
      - Ты говоришь, что я не должна терять ни минуты, а через секунду заявляешь, что должна заниматься болтовней с прессой!
      - Да что за бес в тебя вселился сегодня? Откуда такая агрессия? - Он резко дернул замок "молнии".
      - Ай! Ты прищемил мне кожу! - Плам пыталась сдержать злые слезы.
      - Перестань крутиться...
      - Ты придаешь столько значения светской жизни! - прокричала Плам. - Я иногда просто теряюсь, я не понимаю, кто я такая вообще! Или кем я должна быть! Или что я думаю на самом деле! Мне начинает казаться, что я живу фальшивой жизнью в мире фальшивых ценностей! И сама себе начинаю казаться фальшивкой!
      - Это на тебя действует Нью-Йорк, - устало проговорил Бриз. - Давай оставим этот разговор и ляжем. Утром мы можем обсудить все более спокойно. Он вновь склонился над "молнией". - Мне придется дернуть что есть силы, или ты будешь спать во всем этом... Ну, наконец-то!
      - Спасибо. - Плам сбросила с плеч узенькие лямки, и платье упало на пол. Переступив через кольцо смятого шифона, она продолжила свои нападки:
      - Ты унижаешь меня на людях. Бриз! Заявляешь, что я пьяна, когда этого нет и в помине. Издеваешься над моей необразованностью, ставишь под сомнение мои способности художника и мои суждения. А потом, после всего этого, предлагаешь отправиться с тобой в постель!
      - Я хотел сказать, что пора спать! - Но, взглянув на ее хрупкую фигуру, на ее матовую кожу, он ощутил волну нарастающего желания.
      - С меня достаточно!
      - Достаточно чего? - Бриз придвинулся к ней.
      - Достаточно твоих актов Свенгали <Персонаж романа Д. Дюморье "Трильби".>. Достаточно твоего главенства, или преобладания, или как там ты называешь все то, что дает тебе основание командовать мной. Ты всегда знаешь, что для меня лучше всего, и потому я должна делать все, что ты скажешь!
      - Да, я действительно знаю, - уверенно сказал Бриз и потянулся к ее груди. - Вспомни, кем ты была до встречи со мной? Перепачканная красками студенточка художественной школы, каких великое множество. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что без меня ты бы ничего не добилась. А если бы ты не... - Бриз заставил себя замолчать и мягко прижал ее к своей груди.
      Плам рассерженно оттолкнула его.
      - Плам, нехорошо начинать новый год с...
      - Я совершенно не уверена, что нехорошо. Наверное, пришла пора взглянуть правде в глаза. Бриз сделал над собой огромное усилие.
      - Плам, я сожалею. Мне не следовало вести себя так у Сюзанны. Но и ты постарайся понять меня, дорогая. Я просто не поверил своим ушам. Ты спокойно подплываешь к этой картине и, прежде чем мы успеваем приложиться к знаменитому пуншу Сюзанны, столь же спокойно заявляешь, что ее новое приобретение, которым она гордится, ничего не стоит и что, если она не понимает этого, тем хуже для нее. И в ту же секунду я увидел, как от меня отворачивается мой лучший клиент. Она никогда больше не позволит Виктору приобрести ни одной твоей картины. Я ясно представил себе, как эта стерва направо и налево поливает тебя грязью по всему Лонг-Айленду. - Он завладел рукой Плам и со смущенным видом приник к ней губами. - В тот момент мне даже показалось, что я перепил.
      - Хорошо, что мы так и не приложились к этому бесовскому вареву Сюзанны, сдобренному корицей. - Она поцеловала его пальцы.
      - Даже если картина поддельная, как ты сможешь доказать это? - Бриз притянул ее к себе и почувствовал ее упругие бедра. Правой рукой отвел ее мягкие волосы.
      - Как-нибудь докажу - именно потому, что она поддельная! Я знаю, она поддельная... О-о, Бриз.
      - С Новым годом, дорогая.
      Глава 3
      Среда, 1 января 1992 года
      Плам лежала, раскинувшись, на спине, вся в истоме и еще не вполне проснувшись в первый день, наступившего 1992 года. Несмотря на то что окна в номере "Ритц-Карлтон" были плотно закупорены, она почувствовала, что ей стало холодно. Может быть, это просто свалилось на пол стеганое одеяло на лебяжьем пуху. Но тут она ощутила колючее прикосновение к своему телу чуть ниже живота. Опешив, она не сразу поняла, что это такое.
      Небритая щека Бриза.
      По телу разлилась волна расслабляющего тепла.
      - У тебя такой эротичный запах, - прошептал он. - Если разлить по флаконам, можно нажить состояние.
      - Ты слишком много общаешься с Виктором, у которого на уме одни только деньги, - шепотом ответила Плам, подумав сквозь сон о том, как хороша замужняя жизнь, когда можешь шутить в постели, зная, что близость с любимым возможна в любое время.
      Длинные грациозные руки Бриза раздвинули ее ноги.
      Сонная и податливая, Плам слегка изменила положение, ощущая приятную вялость и нежелание шевелиться. Мышцы стали словно ватными. Ее тело будто таяло под взглядом какого-то солнечного божества. Она почувствовала прикосновение его теплых губ и охватившее ее возбуждение. Язык Бриза - такой же проворный, как его пальцы, - быстро нашел небольшой бугорок и стал ласкать его нарочито медленно, заставляя ее тело отвечать ему со все нарастающей страстью.
      Плам задыхалась и издавала слабые звуки, которые с каждым разом становились все громче и громче, пока не превратились в один протяжный стон.
      Бриз приподнял голову над влажным шелковисто-рыжим треугольником.
      - Вызываете на бис?
      Плам издала нечленораздельный звук удовлетворения, похожий одновременно на мурлыканье и рычание.
      Бриз наклонил голову.
      И вновь у нее перехватило дыхание. Выгибая дугой спину, она сильно подалась к мужу. Бриз остановился, посмотрел на нее и усмехнулся. Она вцепилась в его белокурые волосы.
      - Ты, животное, - шептала она, - ты, подлый провокатор.
      - Я ничего не могу, пока ты не отпустишь мои волосы... Хотя, нет, могу. Бриз задрал ее кремовую ночную рубашку, его руки легли на ее груди и принялись ласкать их, стискивая соски.
      - Не останавливайся, дорогой, не останавливайся. - Руки Плам выпустили волосы Бриза и вцепились в сбившиеся под ней простыни.
      - Я и не собираюсь. - Он подался вперед и стал целовать ее груди, вначале осторожно, а затем все сильнее, обуреваемый собственной страстью, которая грозила выйти из-под контроля. Дыхание у него стало тяжелым, а тело резко подалось к ней. Он вдруг перестал думать только о том, чтобы было приятно ей.
      Бриз приподнялся на локтях, и Плам вновь задохнулась, почувствовав на себе тяжесть его тела. Сильные руки скользнули под ее ягодицы, слегка приподнимая их. Их тела слились в одно целое. Он медленно вошел в нее. Плам ощущала, как его сильная плоть проникает в нее, и откликнулась с не меньшей страстью. Изголодавшиеся и безмолвствующие, они набросились друг на друга, испытывая одинаково ненасытный аппетит, пришедший на смену вялой чувственности. Их тела двигались безмолвно, ритмично, все быстрее и быстрее...
      Потом, откинувшись на смятых простынях, Плам вдыхала знакомый теплый миндальный аромат.
      "Какое чудесное пробуждение", - подумала она, вспомнив, что Бриз извинился зато, что был не на ее стороне прошлым вечером.
      В дверь постучали, и Плам нехотя разомкнула веки.
      - Это привезли завтрак, - проговорил Бриз. - Я заказывал его на одиннадцать. - Он подхватил свой махровый купальный халат и поспешил к двери.
      Из коридора донеслись приглушенные голоса, и в номер въехала тележка, подталкиваемая двумя официантами и источавшая дивный аромат колумбийского кофе. Один из официантов распахнул шторы на окне, и взору Плам открылся великолепный вид на зимний парк. Клацнув бортиками тележки, второй официант превратил ее в довольно большой круглый стол. Из расположенного внизу шкафчика с подогревом на него перекочевали серебряные блюда. Плам с удовольствием наблюдала, как на белоснежной скатерти появляются серебряные столовые приборы, тонкие фарфоровые чашки и ваза с подснежниками.
      - Надеюсь, ты не страдаешь отсутствием аппетита, - сказал Бриз, приподнимая серебряную крышку на блюде. - У нас тут омлет, бекон, шампиньоны, сосиски - настоящий английский завтрак. - Он приподнял другую крышку. - Кроме того, вафли с клубничным сиропом. А здесь ломтики банана со взбитыми сливками - я знаю, ты любишь это. - Он встряхнул бледно-голубую салфетку и добавил:
      - А еще тосты с медом, рогалики с клубничным вареньем, натуральный апельсиновый сок и целая чашка вишен. С этим ты дотянешь до ленча, не падая в голодные обмороки.
      - Я падаю в обморок от одного перечисления всего этого. Мне только кофе, пожалуйста.
      - Немного вишни?
      - Нет, только кофе со сливками.
      - Уверен, тебе понравится вишня.., такая свежая и алая.
      - Если ты считаешь вишню такой чудесной, наслаждайся ею сам, дорогой.
      - Но ведь тебе нравилась вишня зимой. Плам взглянула на мужа.
      - Отчего такая настойчивость? Ты что, купил сад?.. Или занялся поставками фруктов?.. Ладно, так и быть. Я возьму пару вишен, но только для того, чтобы носить их в ушах как серьги.
      Бриз осторожно подал ей белую фарфоровую чашку. Плам отвела от ушей свои короткие рыжие волосы и запустила руку в чашку.
      - Ой, что это здесь?
      - С Новым годом, дорогая. - Бриз наклонился и поцеловал ее в белоснежную шею. Плам засмеялась.
      - Ты заинтриговал меня... - Она с удивлением достала из чашки тисненную золотом бордовую коробочку для драгоценностей-- Что в ней. Бриз?
      - Ничего такого, чего бы ты не заслуживала, - гордо признался он.
      Плам открыла коробочку.
      - Я не верю своим глазам! - В руках у нее появилось кольцо с бриллиантом. Казалось, что камень вбирал в себя весь неяркий свет комнаты и многократно его усиливал, сияя то голубыми, то оранжево-желтыми бликами.
      Плам надела кольцо на палец и вытянула руку, с восхищением разглядывая бриллиант.
      - Ослепительно! как раз ногти у меня в порядке. - Обычно не покрытые лаком и коротко остриженные, ногти на ее маленьких огрубевших руках хранили следы краски.
      - Это в честь выдвижения тебя на итальянскую выставку. Я страшно горжусь тобой-- Бриз поцеловал ее в макушку. - Конечно, он не такой крупный, как у Сюзанны...
      - У Сюзанны он огромный до неприличия. Это не украшение, а вложение капитала. - Плам обвила руками шею Бриза.
      Бриз с улыбкой высвободился из ее объятий и посмотрел на кольцо.
      - Мы так и не собрались купить обручальные кольца...
      - Я сказала, что предпочла бы джип, и ты преподнес мне его, - напомнила Плам.
      - Да, ты оказалась самой обыкновенной практичной и приземленной кошечкой.
      - В таком случае после завтрака я, возможно, нарушу свой новогодний обет. - И она поведала о том, как подшутила над Сюзанной в туалете ресторана. Бриз хохотал от души. По молчаливому согласию они не вспоминали о голландском натюрморте Сюзанны, чтобы не омрачать себе новогоднее утро.
      Еще раз взглянув с восхищением на кольцо, Плам вдруг заколебалась и повернулась к Бризу.
      - Дорогой, а ты уверен, что можешь позволить это... в данный момент?
      - Вполне. Я получил неплохой гонорар от Клео Бригстолл. - Бригстоллы тоже были приглашены в русский ресторан, но у Клео в последний момент обострился гайморит, и ей пришлось отказаться от приглашения. Сдержанная двадцатилетняя Клео, работавшая на городской бирже, была замужем за подающим надежды адвокатом, чьи доходы пока еще были невелики, но он имел все шансы стать совладельцем фирмы, занимающейся защитой авторских прав. Бриз знал, что Клео никогда не потратит лишний пенни и не купит большую картину, которую трудно перепродать. - К тому же Виктор помог мне заключить неплохую сделку, связанную с алмазами, - добавил Бриз.
      - Так вот о чем шла речь на заднем сиденье лимузина. Но это, наверное, не обошлось тебе просто так. - Бриллиант на руке Плам вспыхивал то сине-зеленым, то желтым светом, а в голосе слышалась обеспокоенность. - Насколько мне известно, тебя тревожил возможный выход Стайнерта.
      Джеффри Стайнерт был опорой Бриза. Он был также его бывшим тестем. В 1972 году, будучи двадцатисемилетним ассистентом в галерее Пилкингтона, Бриз умыкнул у Стайнерта его единственную дочь, девятнадцатилетнюю Джеральдину Анну, против воли ее родителей. Помирившись в конце концов с родителями, Джеральдина Анна уговорила отца, владевшего целой империей собственности, предоставить Бризу капитал для открытия собственной галереи на Корк-стрит, где сосредоточены лучшие в Лондоне художественные салоны.
      В 1976 году Джеральдина Анна опять сбежала, на этот раз со своей сожительницей Эйлин, чтобы поселиться с ней в колонии лесбиянок на острове Ивиса. Гнев и позор объединили Стайнерта с Бризом, который представил ложные основания для развода, чтобы избежать скандала. Стайнерт, в свою очередь, согласился оставить в его распоряжении свои капиталовложения. В конце семидесятых и в восьмидесятых годах эти вложения давали ему немалый доход, поскольку цены на картины постоянно росли, но после катастрофы девяностых Стайнерт решил как можно скорее вернуть свой капитал, не создав при этом серьезных финансовых проблем для Бриза. И вот уже долгое время они регулярно встречались и обсуждали вопрос о том, какие проблемы Стайнерт считает серьезными.
      - Я бы не хотела, чтобы ты тратил на меня такие деньги, - смущенно проговорила Плам.
      - Я не знаю, что ты хочешь сказать этим. - Голос у Бриза напрягся. Он встал и заходил по комнате, глубоко засунув руки в карманы халата.
      - Нет, знаешь.
      Бриз всегда злился, когда она упоминала об этом, но втайне ужасно страшился остаться без денег. По ночам его преследовал кошмар, где он видел себя больным, нищим и погрязшим в долгах стариком, которого ждала смерть от недоедания и переохлаждения. И Плам знала, откуда эти кошмары.
      После того как его деда, фермера-арендатора, сразил артрит и он перешел со своей женой на попечение сына - отца Бриза, семья постоянно испытывала нужду. Маленького Бриза за плохое поведение в ту пору наказывали тем, что лишали карманных денег. В таких случаях отец мрачно говорил ему: "Тебе лучше усвоить, что, если ты получил немного денег, это вовсе не значит, что ты сможешь удержать их".
      Бриз усвоил это и стал шарахаться в денежных делах от чрезмерной самоуверенности до маниакального беспокойства на грани паники. Он тщательно скрывал это от всего мира, но Плам знала о его нервных метаниях на рассвете по спальне после бессонной ночи. Ей не раз приходилось тормошить его посреди сна, чтобы вырвать из кафкианских видений, полных банкротств, долгов, налоговых агентов, похлопывающих его по плечу, и банковских служащих, с визгом указывающих на тюрьму. Иногда после этого он вдруг скрючивался и хватался руками за живот, как при невыносимой боли, избавить от которой его мог только разговор с его бухгалтером.
      Плам впервые встретилась с бухгалтером после одного из таких приступов. Сидни, крупный мужчина с вкрадчивым голосом, был предельно лаконичен.
      - Навязчивый страх бедности, вот и все, - пояснил он. - У Бриза пока нет причин для беспокойства. Когда не имеешь своего капитала, единственный способ начать собственное дело - влезть в долги. - А про себя подумал, что если человек не переносит жару, то ему лучше убраться из кухни.
      Вспомнив слова Сидни, Плам с надеждой взглянула на Бриза. Он сидел на краю кровати и с ожесточением поедал вишню.
      - Не беспокойся, Плам. Я могу это себе позволить.
      - Тогда это чудесный подарок от столь же чудесного мужчины, - мягко проговорила она. - И теперь я определенно нарушу свое новогоднее намерение.
      ***
      В полдень Бриз решил пробежаться по Центральному парку, чтобы взбодриться.
      А Плам опять прилегла на подушки, потянулась и зевнула.
      - Держись подальше оттого подземного перехода, где в кино всегда грабят людей. Каждый раз, когда я вижу на экране направляющуюся туда жертву, я хочу крикнуть, как публика в викторианском театре, предупреждающая героиню, что впереди ловушка: "Нет! Не делай этого! Там опасность!"
      Бриз засмеялся. Заметив подсунутый под дверь листок, он поднял его и прочел вслух:
      - "Ма, не звони нам, мы позвоним сами. Вернемся не раньше шести вечера: такси поймать невозможно, так что приходится идти на Спринг-стрит пешком".
      - По такому снегу! С бронхитом Макса! О боже, как я не догадалась позаботиться о лимузине для них...
      - Нет, этого не следовало делать, Плам. Неслыханно, чтобы подростки появлялись в Гринвич-Виллидж на лимузинах. Не будь такой мамой-наседкой. Эта роль не для тебя. - Обернувшись в дверях. Бриз усмехнулся. - Кроме того, ты опоздала. Не забывай, что Тоби уже девятнадцать, а Максу - шестнадцать.
      - Семнадцать.
      - Словом, они достаточно взрослые, чтобы самим позаботиться о себе, даже в Нью-Йорке. - Посвистывая, Бриз удалился.
      Плам тут же погрузилась в пучину материнских угрызений совести. Эта роль не для нее?.. Конечно, голова у нее не занята детьми все двадцать четыре часа в сутки, но она не такая уж плохая мать. Если судить по меркам предыдущих поколений, которые сидели дома и пекли пироги, то сейчас вообще нет хороших матерей. Чего уж тут хотеть? Новоявленной Мэри Поппинс? "Я делала все, что могла", - говорила сама себе Плам. А что ей еще оставалось? Ведь, в конце концов, во всем, что случается, всегда виновата мать.
      Но если отца нет, то его нет, и ты не можешь воспитывать детей так, как если бы он был. В детстве мальчики не отличались дисциплинированностью. Плам в свое время решила, что чем меньше правил, тем меньше нарушений и тем меньше положенных за них наказаний, которые она все равно не сможет осуществить на практике. Ведь не могла же она сказать: "Вот подождите, придет отец, он вам покажет".
      И если уж мать вынуждена работать, тут никуда не денешься, у нее будет постоянное чувство вины, особенно когда ей нравится ее работа. Впрочем, детям знать об этом не обязательно. Но, если они сами догадаются о том, насколько это ее беспокоит, в их руках оказывается мощное оружие - тогда они будут делать матери больно, когда им заблагорассудится, демонстрируя свою власть над ней. Что они и делали.
      Плам всегда утешала себя тем, что из тихих, послушных и дисциплинированных детей, как правило, вырастают хлюпики, в то время как сорванцы обычно становятся интересными и предприимчивыми людьми. А если тебе нужен хороший мужчина, воспитай своего собственного.
      Она поднесла к глазам наручные часы, которые Макс подарил ей на Рождество. На их совершенно черном циферблате не было цифр, и Плам уже не раз убеждалась, что по ним легко ошибиться на целый час в любую сторону.
      Приближалось время, когда ей надо было звонить матери. В Портсмуте уже семь утра. Мать, наверное, готовит свой поднос с утренним чаем на кухне, которая была точно такой, какой запомнилась Плам в раннем детстве.
      ***
      - Мам! Открывай! Это мы!
      Плам вскочила с кровати, набросила кремовый кружевной пеньюар и кинулась открывать дверь.
      - Когда видишь маму, целуй ее! - Макс шагнул вперед, обвил ее руками и прижал к себе так, что Плам стало трудно дышать.
      Тоби сзади бубнил:
      - С Новым годом, несравненная!
      Как большинство подростков, они не нуждались в постоянной материнской опеке. У них была своя жизнь. Они, безусловно, любили ее, но с годами их отношения стали какими-то искусственными. Плам, утратившая лидерство в этой компании, угадывала их подсознательное стремление делать вид, что все осталось по-прежнему. Конечно, они оставались ее мальчиками, и все же ей они больше не принадлежали. Они отдалились от нее, не делились больше своими секретами, хотя и надеялись, что ей известны их страхи, и искали у нее утешения.
      Они не заметили ее нового кольца с бриллиантом, поэтому она подняла свою маленькую руку и, как это делала Сюзанна, развела в стороны пальцы.
      - Посмотрите, что мне на Новый год подарил Бриз! Сыновья взглянули на кольцо.
      - Здорово! - вежливо сказал Тоби и направился к телевизору.
      Макс тоже изобразил восхищение:
      - Экстра!
      Плам было ясно, что ее единственный сверкающий бриллиант не произвел на ребят никакого впечатления. Ну а на что она рассчитывала? Ведь кольцо старомодно, скучно и неоригинально. Вот если бы оно было серебряное, да еще с дьявольским черепом и костями...
      Тоби нажимал кнопки телевизора. Темные волосы непослушными прядями падали на тонкое и выразительное лицо. "Он очень похож на своего отца", - подумала Плам К счастью, у Тоби не было того неприятного, придирчивого и раздраженного выражения, которое неизменно присутствовало на лице Джима в последнее время. А может быть, оно и всегда было, но она не замечала этого, потому что любила его и видела только то, что хотела видеть?
      Светлые серые глаза Тоби слипались, он потер их и, прогоняя сон, яростно тряхнул головой и в очередной раз переключил телевизор на другую программу. На экране появилась поп-звезда - экстравагантная Мадонна. В предельно открытом платье из красного атласа, увешанная бриллиантами и окруженная танцорами в смокингах, она провозглашала: "Мы живем в материальном мире, и я материальная девушка".
      Макс встрепенулся и, подперев кулаками подбородок, уставился на пародию на Мэрилин Монро. Он был копией своей матери - длинная шея, маленькая голова, такие же огромные синие глаза и копна рыжих волос.
      Плам наблюдала, как чувственная девица старается шокировать публику. В отличие от Мэрилин, которую хладнокровно эксплуатировали другие, эта дива эксплуатировала свою сексапильность сама, и довольно ловко. Испокон веку доходы от эксплуатации женской сексуальности принадлежали исключительно мужчинам. Мадонна же стала первой секс-звездой, которая полностью прибирала их к своим рукам. "Не потому ли, - подумала Плам, - мужчины в расцвете лет так истерически отвергают умеренную порнографию Мадонны, не возражая при этом против индустрии порнографической чернухи?"
      - Пора звонить бабушке. Выключите телевизор, - сказала Плам, думая о том, счастлива ли Мадонна. Или ее жесткий график восхождения к славе не оставляет для этого времени?
      Мальчики рассеянно кивнули, продолжая сверлить глазами экран.
      - Выключите его, ребята! - повторила Плам. - Вы знаете, старики очень расстраиваются, когда нет долгожданного звонка.
      Ее сыновья еще раз согласно кивнули, но так и не пошевелились. Мадонна давала интервью. Телевизионный ведущий с маслеными глазками заискивающе говорил:
      - Мужчин очень страшат сильные женщины, не так ли?
      - Это их проблемы, - небрежно отвечала Мадонна. - Я иду на риск, поэтому хочу главенствовать.
      Плам сама выключила телевизор и, набирая номер в Портсмуте, подумала, как рада будет мать, когда узнает о кольце с бриллиантом. Мать любила украшения и при удобном случае увешивала себя всем, чем можно. Плам решила, что завтра у "Тиффани" она купит что-нибудь для матери. Той особенно нравились синие шкатулки в виде утиных яиц.
      Макс выхватил трубку.
      - Привет, дед, у меня есть для тебя загадка. В чем разница между раем и адом?.. Нет, так неинтересно, ты должен попытаться... Нет...нет... Тогда я скажу тебе. В раю все полицейские - англичане, все повара - французы, все бухгалтеры - швейцарцы, все военные - немцы, а все любовники - итальянцы... Это не смешно, потому что я не подошел еще к сути, дед.., ну а теперь ты сбил меня.
      Тоби отнял у него трубку.
      - В аду все полицейские - немцы, все повара - англичане, все военные итальянцы, все бухгалтеры - французы, а все любовники - швейцарцы... Мы запомнили все это специально для тебя.
      Плам усмехнулась и отобрала у них трубку. В конце разговора она неуверенно спросила у отца, знает ли он что-нибудь о том, как выйти на изготовителя фальшивой картины. Не уточняя у нее ничего, мистер Филлипс, бывший сотрудник таможенной службы, откашлялся и сказал поучительно:
      - Чтобы выйти на преступника, надо проследить за тем, куда возвращаются деньги.
      "Легко сказать, - подумала Плам. - Лучше я поговорю об этом с Дженни".
      ***
      Дженни пила кофе в постели. Она протянула руку и зевнула.
      - Завтрак в кровати! В "Ритц-Карлтоне"! Ты так великодушна ко мне, Плам. Мне нравится насладиться иногда блеском великосветской жизни! Кстати, ты еще не звонила бедной Лулу?
      - Нет еще. Никак не решусь - ты же знаешь, какой бывает Лулу во время новогодних праздников. - Плам наклонилась и подняла с пола серого игрушечного ослика величиной с кошку. - А это не портит блеск великосветской жизни? поинтересовалась она и бросила потрепанную игрушку Дженни. - Как повеселились на танцах в "Неллзе"? - На самом деле Плам хотелось узнать, как у нее все происходило с Лео.
      - Лучше, чем в других ночных клубах. Совершенно потрясная публика - в основном европейцы с именами, как у итальянских гоночных машин. Девицы с украшениями от Картье, достойными Сотби, и знакомые с князем Монако. Все в огромных темных очках и с белыми гривами. Под стать им и мужчины, они все знают друг друга.
      - Значит, тебе понравилось. - Плам подумала, что у Дженни явно ничего не произошло с Лео.
      - Приходилось, конечно, несколько раз показать сцену ревности. Ведь Лео, похоже, знаком со всеми без исключения. Они только и говорили, откуда они приехали, куда направляются и во что будут одеты, когда окажутся там. Женщины были в страшно дорогих нарядах, с неприлично короткими юбками и без лифчиков. Лео говорит... - Дженни увидела бриллиант и осеклась. - Плам, ты украла его у Сюзанны! - воскликнула она. - Или тебе принес его Санта-Клаус? Он что, настоящий?
      - Спроси у Бриза. Это он преподнес его утром.
      Дженни схватила руку Плам.
      - И сколько же стоит такое сокровище?
      - Не знаю. Бриз сказал, что это восьмикаратный FVVS. Что бы это могло значить, как ты думаешь? Для веселых чувственных великанов <Плам и Дженни шутливо расшифровывают английскую аббревиатуру.>?
      - Для очень мужественного жеребца? - Дженни оставила кофейник. - Для очень ценной звезды? Почему бы не предложить другое сокращение, чтобы заткнуть рот жене. О, я забыла о вашем юбилее?
      - Нет, это за то, что я, по словам Бриза, хороша в постели.
      - Вот это да! Жаль, что у меня нет такой практики!
      - Что ж тут удивительного, - засмеялась Плам. - Этот дряхлый осел отпугнет и самого смелого мужчину. Надо же было тащить его в Нью-Йорк!
      - Ослик всегда ездит со мной, ты же знаешь. - Дженни с вызовом прижала жалкую игрушку к груди. - К тому же он не мог напугать Лео, потому что тот не заходил ко мне вообще. Сказал, что слишком устал. И даже не звонил этим утром... Ох, что же я делаю не правильно, а, Плам? Клянусь, я совсем даже не давила на него прошлым вечером.
      - Лео, наверное, остановился в Виллидж с друзьями? Они скорее всего еще спят. Не терзайся и не звони. Я позвоню ему сама. Мне нужно посоветоваться с ним, а заодно я выясню, что он думает по твоему поводу. - Чтобы отвлечь Дженни от мрачных мыслей, Плам добавила:
      - Послушай, мне нужен и твой совет тоже. Вчера вечером я впуталась в неприятности. - Она довольно засмеялась. - Я сказала Сюзанне, что ее голландский натюрморт - подделка.
      Дженни не рассмеялась, как надеялась Плам, а внимательно выслушала ее рассказ о том, что произошло в доме Сюзанны.
      - Так что мне теперь придется искать того, кто этим занимается, заключила Плам. - Но я даже не знаю, с чего начать! Вот я и решила спросить Лео. Журналисты знают, как проводятся такие расследования, не так ли? Они знают, как выйти на нужного человека.
      - Ты действительно хочешь пуститься на поиски иголки в стоге сена, когда у тебя осталось всего пять месяцев до выставки в Италии? Ведь мошенник может находиться где угодно!
      - Знаешь, Бриз сделал все возможное, чтобы унизить меня прошлым вечером, и на этот раз я не собираюсь спускать ему это. Я устала от того, что он постоянно твердит о моем непослушании, когда я не хочу делать то, что он требует от меня. Для Бриза, когда мы не в постели, я - отчасти художник и отчасти послушный ребенок, и не более того.
      - И ты жалуешься на жизнь? Раньше ты не была такой упрямой.
      - Именно так сказал Бриз. Вы называете это моим упрямством, а я не хочу, чтобы мной помыкали.
      Дженни попыталась разубедить Плам, но повторила все те аргументы, которые высказал Бриз, и лишь укрепила решимость Плам разобраться с натюрмортом.
      - Послушай, Плам, - убеждала Дженни, - тебе нужно мое мнение или ты хочешь, чтобы я просто соглашалась с тобой? Любой здравомыслящий человек согласится с Бризом. Зачем затевать драку, когда он только что преподнес тебе эту блестящую игрушку?
      - Меня не остановит бриллиант! Я не клюну на эту дорогую безделушку.
      Плам ушла, хлопнув дверью, а Дженни зарылась под одеяло и прижала к себе своего потрепанного ослика. Если гонщики и звезды тенниса путешествуют со своими талисманами, то почему нельзя ей? Сколько она себя помнила, ослик всегда утешал ее. Плам второй раз замужем, и у нее двое детей, и она понятия не имеет, что это значит, когда тебе тридцать шесть, а вокруг - никого, кто хотел бы взять тебя в жены.
      ***
      За широким окном отеля зазывно сверкал и искрился под солнцем выпавший за ночь снег. Плам решила последовать примеру Бриза и прогуляться по Центральному парку. Сыновья остались у телевизора. Она брела, с трудом переставляя ноги, под причудливыми деревьями. На девственно-чистом снегу отпечатывались ее следы.
      Прохожие шли с поднятыми воротниками, засунув руки в карманы. Трусили бегуны; на роликовых коньках носились дети, ловко уворачиваясь от велосипедистов, которые самозабвенно жали на педали и походили в своих полосатых майках на участников французского карнавала.
      Было еще светло, но на черных ветках голых деревьев вокруг озера в центре парка ярко светились гирлянды разноцветных лампочек. "Во всем этом не меньше очарования, чем на старом голландском изображении катка", - думала Плам, наблюдая за торговцем жареными каштанами и вальсирующими под музыку парами.
      Плам вспомнила реакцию Дженни на ее рассказ о поддельном натюрморте. Почему она, всегда такая понимающая и готовая прийти на помощь, вдруг приняла сторону Бриза в таком важном для Плам вопросе? Ведь это стало для нее делом чести. Плам сожалела, что раскричалась на Дженни. Надо пригласить ее завтра на ленч в "Ла Гренуй". Именно там, по словам Бриза, собираются сливки женского общества Нью-Йорка.
      Плам почувствовала, что холодает, и пошла назад. Когда она добралась до черневших на краю парка деревьев, где в ожидании пассажиров понуро стояли конные экипажи, ноги у нее онемели от холода.
      Вернувшись в отель, она позвонила Лео и, условившись с ним о ленче, набрала номер Лулу. Вслушиваясь в редкие гудки английской телефонной линии, она испытывала недоброе предчувствие и в глубине души надеялась, что Лулу не ответит.
      Глава 4
      Четверг, 2 января 1992 года
      В восемь утра за завтраком в ресторане жокей-клуба на первом этаже "Ритц-Карлтон" Плам давала интервью Солу Швейтцеру из "Нью-Йорк телеграф".
      Сол - небольшого роста, сухопарый и остролицый мужчина с вкрадчивыми манерами - получил указание от своего начальства не касаться творчества Плам. Газете нужен был материал общего характера для раздела очерков. Это оказалось для Сола весьма кстати, поскольку сам он был театральным критиком и подменял заболевшего сотрудника, занимавшегося живописью.
      Он начал с банальных вопросов, рассчитанных на то, чтобы привести собеседника в спокойное состояние. Из каких вы мест? Кто ваши родители? Сколько раз были замужем? Какое участие принимает в вашей работе ваш нынешний муж? Сколько вы зарабатываете?
      Отвечая, Плам нервничала. Из Портсмута, что на южном побережье Англии... Отец был таможенником, и жизнь семьи ничем не отличалась от жизни обычных людей в их округе... В школе преуспевала в рисовании и больше ни в чем, поэтому, когда ей исполнилось шестнадцать, она пошла в Хэмпширский художественный колледж... Бриз Рассел - ее второй муж и одновременно ее торговый агент...
      Они живут в Лондоне, и Плам не имеет представления о том, сколько зарабатывает. Да, этими вещами занимается Бриз.
      Плам знала, что настороженные ее ответы звучат скучно и неинтересно. Но она почувствовала, что вопросы журналиста заставляют ее как-то иначе взглянуть на прошлое, она словно в фокусе увидела свои прожитые дни, то, что лишь смутно нащупывала вчера, когда пыталась разобраться в своей жизни и понять неудовлетворенность, которая, как пар в скороварке, клокотала под поверхностью ее завидного на первый взгляд существования. Плам осознала, что прийти в согласие с настоящим можно, только разобравшись с прошлым. И, отвечая журналисту, она мысленно сама брала у себя интервью. Почему она поступила так? Почему это случилось? Почему от позволила этому случиться?
      Вспоминая мотивы своих поступков, Плам знала, что альтернативы для нее в то время не существовало. Сколько ни оглядывайся назад, того, что случилось, не изменишь. Но, наверное, в том-то и была вся беда: она жила как жилось, не вмешиваясь в течение собственной жизни. Она безропотно подчинялась требованиям людей и обстоятельств. Маленькой послушной девочке, которая до сих пор жила в ней, никогда не приходило в голову пойти наперекор кому-то.
      ***
      Плам, получившая при крещении имя Шейла, была в семье единственным ребенком. Филлипсы жили тихой, небогатой событиями жизнью низшей части среднего класса. Их небольшой дом с полукруглой верандой отличался безупречной чистотой и был хорошо обставлен. Для миссис Филлипс главным было мнение окружающих. Этим определялось все и вся. Надо всегда надевать панталоны - на случай непредвиденных обстоятельств на улице. Нельзя никому открывать дверь, когда на голове у тебя бигуди. Всегда надо мыть пустые бутылки из-под молока, прежде чем выставить их на крыльцо, чтобы молочник утром забрал их. Если кто-то приходит, надо, чтобы он ждал в прихожей. Любимыми фразами миссис Филлипс были: "А что подумают соседи?" и "Мы предпочитаем принадлежать самим себе", это означало, что соседей надо держать на расстоянии.
      Она всегда запоминала происходившие в ее жизни события по тому, какая на ней была одежда. ("Мы встречали их на той свадьбе, когда я была в коричневом кружевном"... "Это было в тот день, когда я впервые надела синее атласное платье".) Во всех, даже самых мелких вопросах Патрицию Филлипс поддерживал ее муж Дон. Это был невысокого роста мужчина с ласковым выражением лица, скрывавшим упрямый и твердый характер. Как всякий мелкий бюрократ, он делал только то, что положено, не любил принимать решения и получал удовольствие, когда видел, как трепещет перед ним подозреваемый в чем-то человек. Дом был его крепостью, где он благодушно выслушивал банальности своей жены, считавшей их достойными самого внимательного отношения. Сторонник домостроя, он никогда не старался быть тактичным, ибо считал себя честным человеком, который режет правду-матку в глаза, пусть даже это больно задевает кого-то.
      Плам запомнился один рождественский обед в доме тети Гарриет. После того как была выпита первая бутылка южноафриканского шерри, отец со смешком заявил тетке, что та растолстела. Как обычно, мать попыталась сгладить неловкость, созданную словами мужа, и сказала, что Дон говорит неприятные вещи только потому, что желает добра.
      - Нет, - вспыхнула тетя Гарриет, - он говорит это только ради того, чтобы сказать неприятное. К себе он не так строг. Он считает себя самым настоящим совершенством. А мне кажется, что он самое настоящее ничтожество.
      Мать быстро проговорила:
      - Дон, откуда ей знать тебя? Не порти себе настроение. В конце обеда, когда все поблагодарили тетю за приглашение, отец Плам спокойно заявил, что если быть честным, то надо отметить, что индейка была слишком сухой, а начинка - слишком сырой, а вот клюквенный соус удался.
      - Тогда не желаешь ли добавки? - спросила тетка и вылила остатки соуса зятю на голову. Возмущенные Филлипсы поспешили домой.
      Маленькая Плам, будучи наблюдательным ребенком, подмечала не только странности и противоречия в поведении взрослых. Ее интересовали самые разные вещи. Когда что-то попадало ей в руки, она подносила это близко к глазам и подолгу всматривалась... Чтобы заглянуть в самую середину нарцисса, опускалась на колени в траву, пачкая чулки. А прежде чем съесть ягодку, внимательно изучала ее со всех сторон. Мать дважды понапрасну водила ее проверять зрение.
      Нежно любившая своих родителей, она научилась не докучать им. Хорошая девочка не должна лезть на колени к матери, чтобы не мять ее платье. Несмотря на природную живость характера, Плам умела быть незаметной и тихой как мышка. И никогда не шалила. Кроме одного-единственного раза. Однажды, когда ей было три года, она стащила нож и кусок мыла "Люкс". Спрятавшись под столом на кухне, Плам вырезала из него шотландского терьера, похожего на того, который рекламировал по телевидению корм для домашних животных. Его грубо сработанная кремовая фигурка несколько месяцев стояла на камине, пока у нее постепенно не расплавились лапы. После этого окружающим стало ясно, что у маленькой Шейлы художественный талант. Мать не знала, откуда у нее это, хотя тетя Гарриет, у которой тоже были рыжие волосы, считалась в их роду одаренной натурой. Когда племяннице исполнилось десять лет, тетя Гарриет назло родителям подарила ей коробку настоящих масляных красок. Забросив все остальные подарки, Плам целый день рисовала, перепачкав красками всю мебель в доме и оставив на своем лучшем платье ярко-желтые разводы. Мать заявила, что больше не потерпит такого безобразия, и закрыла краски в шкафу.
      Единственным светлым пятном за все безрадостные годы учебы Плам в школе была поездка во Францию по обмену с девочками из Бордо. Плам было пятнадцать, и она беззаветно влюбилась в эту страну с ее солнцем, пищей, пахнувшей чесноком, и атмосферой всеобщей приподнятости. Девочка, которая гостила у них в доме, возненавидела дождливую погоду, еду и чопорную респектабельность Портсмута, и обмен визитами прекратился.
      Год спустя, 27 мая 1971-го, в день своего шестнадцатилетия, Плам с замиранием сердца объявила, что хочет учиться на художника. Как ни странно, родители противиться не стали. Они переглянулись и согласно кивнули шотландский терьер из кремового мыла был явным свидетельством ее художественного таланта. Тем более что ни по одному из школьных предметов она не блистала. "Отделение модельеров Хэмпширского художественного колледжа", решила мать. Шейла будет шить для нее платья по уик-эндам - миссис Филлипс, придававшая большое значение своим туалетам, уже видела себя в обществе роскошно разодетой.
      Девушки на отделении модельеров разрабатывали свадебные платья из бледно-голубой бумаги, выливая на нее ведра белил, чтобы придать пышность юбкам. Плам вскоре перешла на отделение художников, где быстро почувствовала себя на своем месте. Здесь, среди мольбертов, при ярком дневном свете, она поверила в себя и уверенно двинулась к своим идеалам совершенства. Здесь же у внешне спокойной и покорной Плам на холст вдруг стали выплескиваться какие-то иррациональные страсти, делавшие ее картины сильными, хотя несколько хаотичными.
      - Пытаешься бегать, еще не научившись ходить, - говорил мистер Дэвис, ее любимый учитель. - Лучше, если ты будешь побольше писать с натуры, а для этих абстрактных штучек еще найдется время. Не поняв природы, не будешь знать, от чего абстрагироваться.
      Между собой преподаватели согласились, что эта маленькая рыжеволосая девочка обладает поразительным чувством цвета и что природа наделила ее всем необходимым, чтобы стать гордостью школы. Вот только жаль, что она не мужчина.
      Миссис Филлипс была не в восторге от перехода Плам на отделение художников. Озадаченная, она таращила глаза на холст, над которым Плам работала в своей спальне.
      - Это коричневое пятно на зеленом означает корову?
      - Нет, мам, это образное сочетание цветов. Привыкшая воспринимать все в буквальном смысле, миссис Филлипс еще раз вгляделась в картину:
      - Где же здесь цветы, когда тут невозможно увидеть ни одного лепестка. Так что же это означает, милочка? Плам пожала плечами.
      - Музыкальное произведение тоже ничего не означает. Оно передает настроение. Люди не сетуют на то, что Девятая симфония Бетховена ничего не означает. Я выражаю красками то, что чувствую.
      - Ладно, ты же еще не закончила картину, не так ли?
      - Нет, она фактически уже завершена.
      - Откуда ты это знаешь?
      ***
      Плам и Дженни встретились в первый же час своего первого дня учебы в колледже. Встреча произошла в покрытом белым растрескавшимся кафелем туалете, где нещадно пахло скипидаром, потому что именно здесь все мыли кисти - Почему ты не пользуешься помадой? - поинтересовалась Дженни-- Не хочешь попробовать мою? - Ярко-розовая "Мэри" перекочевала в руки Плам. С этого момента девушки вместе сидели на занятиях и не расставались после них. Они вместе экспериментировали с макияжем, сидели на банановой диете и делились своими скудными познаниями в области секса. Если в детстве их интересовало, не мешают ли носы и как дышать, когда целуешься, то теперь они обсуждали то, как вести себя в постели. Несмотря на вопиющую разницу в росте - Дженни была на целый фут выше, - одевались они одинаково - в обязательные для всех студентов художественного колледжа черные джинсы и темный длинный свитер, плотно облегающий грудь без лифчика. При этом лица были напудрены до мертвенной бледности.
      Первым робким проявлением непокорности родителям со стороны Плам стало изменение имени Шейла, которое никогда ей не нравилось и которое на их курсе носили еще две девушки.
      Подтолкнула ее к этому шагу Дженни.
      - Почему мы всю жизнь должны носить имена, которые понравились нашим родителям? Почему мы сами не можем выбрать себе имя? Давай придумаем что-нибудь пооригинальнее для тебя. Как насчет Мерседес? Петронелла? Персефона? Делайла?
      Эти предложения были отклонены. Слишком длинные, вычурные и труднопроизносимые. Ни классические, ни библейские имена ее не устраивали.
      Наконец Дженни сказала:
      - Я знаю, что тебе подойдет - к твоим рыжим волосам!
      Плам!
      Родители были вне себя. Их Шейла никогда не шла против родительской воли. А это ужасное имя напоминает названия новомодных лавок - "Биба", "Шива" и тому подобное.
      - Если бы знали, что ты так изменишься, мы никогда бы не послали тебя в этот художественный колледж, - вновь и вновь твердила мать. Обвинения и жалобы миссис Филлипс, как "Сто видов горы Фудзи" Хокусая, в основном всегда были одними и теми же, за исключением небольших вариаций.
      ***
      Только что минувшие шестидесятые были волнующим периодом в живописи. Кружил голову поп-арт. Поп-арт взрывался тошнотворными гамбургерами Олденбурга, непочтительными флагами Джаспера Джонса, комично вытянутыми личностями Лихтенстайна с пузырями вместо ртов, противным козлом Раушенберга и бесконечными Мэрилин Уорхола, злобно пародирующими рекламу.
      В Хэмпширском художественном колледже никто не хотел сидеть, из вечера в вечер копируя инертную натуру, особенно сопротивлялись первокурсники. Плам с Дженни, набравшись смелости, дружно жаловались на устаревшие методы обучения, практикуемые в их колледже. Они мечтали сесть на велосипеды и, прогнав их по лужам краски, чертить шинами шедевры на полотнах, растянутых прямо на полу. Именно так, по их мнению, творили в наиболее прогрессивных школах Лондона. Первокурсники всячески увиливали от изучения старых мастеров, предпочитая подражать модернистам. Но мистер Дэвис ненавязчиво отметал всякие проявления кубизма, формализма, минимализма и прочие "измы", как вульгарные подражания русским конструктивистам, которые были в моде лет сорок назад. "Все это теперь практикуется лишь теми, кто в свое время пропускал занятия на натуре", добавлял он, глядя поверх очков.
      В конце концов старый Дэвис добился своего, и благодаря ему они научились рисовать. Многие другие художественные школы Англии поддались веяниям шестидесятых, когда классическая манера исполнения всячески принижалась и отвергалась. Поэтому многие их питомцы впоследствии составили целое поколение художников и преподавателей, не владеющих графикой и не ведающих других классических дисциплин.
      Оставаясь такими же восприимчивыми и за пределами аудитории, первокурсники с энтузиазмом приветствовали своих студенческих лидеров, которые зачастую уводили их от реальности и делали бунтарями, но подчиняющимися им в своем неподчинении всему остальному.
      ***
      ...Через неделю после того, как они подружились, Дженни познакомила Плам с Лулу, которую знала с детского сада. Лулу Фрайзер была на год моложе их и все еще училась в школе, но в следующем году, когда ей исполнится шестнадцать, собиралась поступать в их художественный колледж. Лулу не терпелось присоединиться к Дженни, чтобы тоже ходить во всем черном и целыми днями малевать красками.
      Лулу была просто загляденье: ее матовая кожа имела розовый оттенок, светло-серые озорные глаза светились презрением к любым правилам, а буйная копна черных вьющихся волос была вызовом всем условностям. Она была довольно высокой - пять футов восемь дюймов, миниатюрная Плам считала это идеальным ростом, с завистью наблюдая, как Лулу шествует на своих длинных ногах.
      Глядя на Лулу, нельзя было сказать, что она младшая в их троице. Упрямая и взбалмошная, она то и дело впутывалась во всевозможные истории, но хуже всего было то, что при этом она всегда попадалась. "Пусть мамочка порадуется", презрительно говорила она, когда ее ловили на месте преступления. Родители Лулу были врачами - мать детский психиатр, отец - педиатр. Они работали в Центральном госпитале Портсмута.
      Лулу была их приемной дочерью, и подруги находили это весьма романтичным. Однако Лулу появилась на свет не оттого, что один из королевских принцев переспал с красавицей цыганкой, хотя по ее поведению порой можно было заподозрить именно это. Лулу родилась в результате внебрачной связи женатого врача-еврея и медицинской сестры-католички. Врач, принимавший роды, стал ее приемным отцом. А женщина, ее родившая, больше никогда не видела свою дочь.
      В отличие от старшего брата Денниса - тоже приемного, который был отличником и решил стать нейрохирургом еще в том возрасте, когда большинство мальчишек мечтают быть космонавтами, Лулу весело проваливала каждый экзамен в бесплатной школе, куда ее определили демократично настроенные родители. В конце концов ее исключили, и пришлось ее отдать в частную школу. Жизнь Лулу в корне изменилась, когда она победила в конкурсе местных художников, организованном Портсмутской художественной студией. Чердак их дома был немедленно превращен в мастерскую. Переполненная гордостью мать купила ей маленький мольберте красками, а отец, испытывая огромное облегчение, говорил родственникам, что у Лулу появился интерес к живописи и что зачастую это случается довольно поздно.
      ***
      В конце первого семестра, выполнив вдвое больше работ, чем любой из студентов, Дженни получила премию, присуждаемую лучшему студенту. Однокашники не считали ее достойной такой награды, пусть даже это всего лишь символическая книга. Большинство преподавателей были того же мнения. Однако Дженни трудилась упорно, не в пример сокурсникам, неудержимо развлекавшимся, вырвавшись из-под родительской опеки. Дженни подсознательно ощущала, что ей недостает прирожденного таланта, и компенсировала это упорным трудом. Другие этого не могли понять.
      Плам не задумывалась ни о признании, ни об успехе. Ее захватывал сам процесс создания картины. Она постоянно испытывала необъяснимое желание рисовать, хотя еще не знала, какое направление в живописи ее привлекает больше. Да этого пока не знал никто.
      Плам завоевала премию по истории искусств, которая мало чем отличалась от школьного приза за успехи в освоении Священного Писания, в том смысле, что на нее никто не претендовал. Когда она вместе с классом посетила Национальную галерею, ее покорили точность и техническое совершенство живописной манеры старых мастеров. А вот в новейшем искусстве она никак не могла разобраться. Но однажды мистер Дэвис, застав ее в библиотеке с книгой под названием "Становление позднего модернизма", посоветовал ей не ломать голову над всеми этими приставками "нео", "пост" или "транс". "Все это не более чем отчаянные попытки художников показать, что они отличаются от своих предшественников, сказал он. - К примеру, импрессионизм постоянно обнаруживается в наше время под новыми вывесками".
      ***
      Незадолго до Рождества Дженни, не раз гостившая у родителей Плам, с явной неохотой пригласила ее в свой дом. Как-то отец Дженни возвратился домой неожиданно рано, и Плам сразу поняла, почему подружка не хотела приглашать ее к себе. Том Блэк работал торговым агентом в компании, поставлявшей системы центрального отопления для госпиталей, школ и других муниципальных объектов. Его эпизодические выпивки с клиентами давно уже превратились в самое обычное пьянство с утра до вечера.
      Дженни - поздний ребенок и единственная дочь в семье - унаследовала внешность отца, его фигуру, его янтарные глаза и русые волосы. От него же перешла к ней та веселая общительность, что так привлекала людей.
      Страшно гордившийся своей дочерью. Том Блэк, когда ему случалось бывать трезвым, говорил, что Дженни - его свет в окошке. Однако напившись - а после того, как Дженни исполнилось четыре года, это было его обычным состоянием, отец становился непредсказуемо агрессивным и принимался читать лекцию о том, как преуспеть в жизни. Его девизом было: успех любой ценой. Едва ворочая языком, он учил ее:
      - Ты знаешь, кем ты будешь, Дженни, если не добьешься успеха? Неудачницей... Твой отец становился лучшим торговым агентом южного региона три раза подряд. Поэтому ты просто обязана быть первой.
      В классе Дженни первой не стала, и отец не раз хлестал свой "свет в окошке" кожаным ремнем - ради ее же блага. В конце концов Дженни стала смотреть на себя глазами отца.
      По ночам, когда она слышала, как буянит отец и рыдает мать, она прятала голову под одеяло и крепко прижимала к себе игрушечного ослика, словно давая ему понять, как ей хочется, чтобы отец прекратил эти ужасные вещи, которые мужчины устраивают в темноте.
      Мать Дженни - подобно многим женщинам ее поколения - относилась к своей проблеме так, как будто ее не существовало. Стыдясь мужа, она закрывала глаза на свою несчастную жизнь и делала вид, что все у нее благополучно и нормально, как у всех других. Она притворялась даже перед собственной маленькой дочерью. У нее Дженни научилась прятать свои страх и стыд и жить в постоянной лжи.
      В повзрослевшей и внешне жизнерадостной Дженни по-прежнему сидел совершенно запутавшийся ребенок, который всеми силами старался не показать своей беззащитности.
      Уже к концу первого семестра стало ясно, что мужчины шарахаются от Дженни как черт от ладана. Ей слишком не терпелось закрепить связь и получить все необходимые заверения на первом же свидании, так что все ее романы прекращались, даже не начавшись.
      Однажды, неожиданно для всех, мать Лулу объяснила, в чем тут дело. Эта женщина мыслила необыкновенно широко и так просветила свою дочь в отношении секса, что Лулу уже в двенадцать лет могла произнести "фаллопиевы трубы" по буквам.
      В тот вечер Плам была у них и помогала Лулу и ее матери с костюмом для благотворительного рождественского спектакля. Стоя на коленях и закалывая подол юбки злой ведьмы Запада, девушки обсуждали последнего из сбежавших от Дженни ухажеров. Этот морской пехотинец приятной наружности посчитал, что в девятнадцать лет ему еще рано жениться.
      Стоя босыми ногами на полу, мать Лулу рассеянно сказала, словно раздумывая вслух, что проблема Дженни начинается с ее отца. Его алкоголизм убедил маленькую девочку в том, что все мужчины пугающие, непредсказуемые и ненадежные субъекты. Когда такие девочки подрастают, они ужасно боятся вновь оказаться беззащитными, позволив мужчине войти к ним в доверие и завести с ними связь, которой они, как это ни парадоксально, страстно желают.
      - Акробаты и танцоры верят, что партнер подхватит их, - говорила мать Лулу, - чего нельзя сказать о неуверенной в себе женщине. Она никогда не дает выхода своей сексуальности именно потому, что не доверяет партнеру и опасается оказаться перед ним беззащитной. Она все время зажата и, не доверяясь партнеру, не отвечает ему. Поэтому я думаю, что у нее не бывает оргазмов.
      Удивленная и заинтригованная, Плам слушала, как мать Лулу почти мечтательно продолжала:
      - И если такая женщина вдруг вздумает, что ее счастье возможно только с одним-единственным мужчиной, ее начинает преследовать постоянный страх потерять его. Он догадывается об этом, чувствует себя словно в ловушке и пускается наутек. Вот что происходит у Дженни, она постоянно вредит себе.
      - Так вот почему Дженни такая прилипала! - вскричала Лулу. - Мамочка, ты могла бы с успехом печататься в разделе "Дела сердечные" в "Портсмутских вечерних новостях".
      - Нет, дорогая, они никогда бы не напечатали такое слово, как "оргазм".
      ***
      Между занятиями студенты художественного колледжа сходились в шумном, обшарпанном и прокуренном кафе на углу. За центральным столиком, по традиции принадлежавшим старшекурсникам, среди гвалта, шума споров спокойно планировались вечеринки с танцами, футбольные встречи и выступления протеста. Споры часто велись вокруг флегматичной футбольной команды Портсмута, но самые острые дебаты вспыхивали по поводу того, кто оказывает наибольшее влияние на современную живопись. Студенты отстаивали своих любимцев в этой области с гораздо большей страстью, чем футбольных кумиров, особенно такие новоиспеченные эксперты, как первокурсники.
      - Самый влиятельный, конечно, Пикассо, потому что он ввел коллаж, заявила однажды Дженни.
      - Металлические скульптуры Пикассо, - согласилась Плам, - ведут прямо к русскому конструктивизму и скульптуре литых форм на Западе.
      - Но Дюшан демистифицировал искусство, он первый обратился к готовой фактуре, - возразил другой студент, - первый обрушился на псевдорелигиозное искусство и стал использовать обычные предметы как живописные элементы.
      - А как насчет дадаистов? - вопросила девица, сидевшая рядом с Плам. Ведь именно эта группа расчистила путь для свободного экспериментирования на всех уровнях...
      Дженни презрительно фыркнула:
      - Дадаисты появились под воздействием футуристов и испытывали на себе влияние кубизма, так что мы опять возвращаемся все к тому же Пикассо... О-о, посмотрите, кто идет... Джим... - Их спор резко оборвался, когда в кафе на негнущихся ногах ввалился кумир их колледжа в туго натянутых джинсах.
      Джим Слейд уже третий год учился на художника-декоратора. Высокий, длинноногий и длиннорукий, он своей стройностью и поджаростью был похож на гончую. Женская половина колледжа была очарована его выразительным бледным лицом с широким тонкогубым ртом и прямым и узким носом. Его ясные серые глаза с голубоватыми белками сияли под прямыми черными бровями, сходившимися на переносице. Привлекательная наружность и мягкость манер придавали ему очарование настоящего мужчины, от которого девушек бросает в дрожь. Кроме того, Джим занимал заметное положение в колледже, будучи вице-президентом студенческого совета и организатором ежегодных комедийно-сатирических выступлений "Рэг Уик" и всевозможных видов протеста.
      Дженни побледнела и, наклонившись в Плам, прошептала:
      - Он идет к нам!.. Я не переживу этого!
      Джим действительно двигался к ним. Для зеленых первокурсниц это было равносильно тому, что золотой бог в сверкающей колеснице спустился с небес к их ногам. Плам и Дженни были почти в обмороке, когда несмело посмотрели в серые самоуверенные глаза Джима. Великолепен, ничего не скажешь!
      - Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером, девушки? - спросил Джим намеренно грубоватым тоном рабочего человека.
      Обе замотали головами, немедленно решив пропустить вечерние занятия на натуре.
      - Не могли бы вы помочь мне заполнить кое-какие... конверты? - Джим был известен как непревзойденный шутник.
      Девушки согласно захихикали. Джим прошествовал к своему столику.
      ***
      Почему он обратил свое внимание на Плам? Его хищную натуру привлекли в ней невинность и юность, столь же соблазнительные, как розовато-лиловый налет на только что сорванной сливе, который так и хочется потрогать, пока он не исчез. И хотя Плам сама того не подозревала, она была самой прелестной девушкой на курсе.
      Почему Плам немедленно и страстно влюбилась в Джима? Робко выскользнув из-под удушающей опеки отца, невинная Плам потянулась к другому самоуверенному типу, который, казалось, знал ответы на все вопросы этой жизни.
      И вся она, и весь ее талант, надежды и тяга к творчеству оказались во власти Джима. Она растворилась в нем душой и телом. Он заслонил своим сияющим обликом все ее настоящее и будущее. Все в колледже завидовали тому, что она стала подручной Джима в его грандиозном проекте создания из тонны металлолома с местной автомобильной свалки масштабной модели под названием "Лос-Анджелесская автострада 16.5". Плам с ее неуверенностью в себе была загипнотизирована мужчиной, в котором было поровну самоуверенности и эгоизма.
      За внешним очарованием Джима скрывалась мрачная и жестокая натура: любить такого мужчину значило полностью подчинить себя его воле. Сам же он никогда не подчинялся. Ему необходимо было постоянно убеждаться в своей власти над другим, причиняя ему боль.
      ***
      Плам не могла вспомнить во всех подробностях тот новогодний костюмированный бал в колледже. Он слился для нес в круговерть воздушных шариков, пива и всеобщего ликования. Но она помнила каждую минуту их возвращения домой, сквозь снег, в стареньком "Форде", под завязку набитом студентами, которых надо было доставить домой. Когда в машине остались только Джим, Дженни и Плам, они решили подвезти сначала Дженни. Застегивая твидовое пальто, Дженни попрощалась, едва скрывая свое разочарование, и поспешила по заснеженной дорожке, придерживая многочисленные юбки.
      Джим со скрежетом остановил машину у церковного двора и выключил фары. В слабом свете далекого уличного фонаря в салоне едва угадывались их силуэты. Он притянул Плам за плечи, языком раздвигая ее губы. Она еще не знала, что этот поцелуй был началом их расставания.
      Джим медленно снял с ее головы шарф и так же медленно расстегнул пуговицы ее зимнего пальто. Нащупав розовый шифон платья, он быстро запустил в него руки и высвободил ее грудь.
      Припадая поочередно к маленьким бледным холмикам, он ласкал и целовал до боли набухшие соски. Затем его рука скользнула под розовую шифоновую юбку. Плам почувствовала, как его пальцы добрались до верха колготок, и ощутила тревогу. Она никогда не позволяла ему заходить так далеко. Иные девушки, может быть, и идут на это в головокружительном угаре любви - как уверял ее Джим, но она боялась того, что могло произойти: она боялась беременности.
      Попытавшись остановить Джима, Плам услышала треск рвущегося шифона и почувствовала его руку на животе. Скользнув вниз, она оказалась у нее между ног. Поглаживая ее шелковистый холмик внизу живота, Джим бормотал:
      - Ты же видишь? В этом нет ничего страшного... - Решительность Плам стала таять, уступая волне накатившего возбуждения.
      Знающая свое дело рука вдруг двинулась дальше, и Плам услышала, как удовлетворенно хмыкнул Джим, когда почувствовал, как она возбуждена. Он прикасался к разным местам ее тела, пока одно из таких прикосновений не заставило ее выгнуться дугой и не дало ему знать, что он нашел магическую точку. Лаская ее, он словно разжигал пламя в топке, заставляя Плам парить в небесах.
      Она вскрикнула, не веря происходящему, когда первый оргазм пронесся по телу:
      - Я не знала.., я думала, это больно... Ох, Джим, дорогой, я хочу еще!
      Быстрым движением Джим, нащупав резинку, сдернул с нее колготки.
      Затем он расстегнул "молнию" брюк и решительно вложил ей в руку свою пульсирующую и дергающуюся плоть, которая словно жила своей собственной жизнью. Она не знала, что ей нужно делать, но на размышления времени не было. Приближаясь вместе с ним к кульминационному моменту, она чувствовала, что ритм ее жизни ускоряется, как в кино с Чарли Чаплином. Все вот-вот должно произойти.
      Джим раздвинул руками ее ноги, и маленькие бедра Плам сами рванулись к нему... Джим прижался к ее мягкому голому животу... Сейчас это случится...
      Стекла в машине запотели от жаркого дыхания. Они оба не обратили внимания на стук в окно и продолжали свою бешеную погоню за плотью друг друга.
      Вслед за более настойчивым стуком послышался мужской голос:
      - Полиция, откройте!
      - А-а-ах! Не смей открывать, Джим! - Плам безуспешно старалась высвободить могу из рулевого колеса, в то время как оба они пытались справиться с наполовину сброшенной одеждой. Она искала пальто, но не нашла его и прикрыла грудь руками.
      - Если это чья-то неумная шутка, - рычал Джим, - клянусь, я сверну ему шею!
      - Откройте, пожалуйста, сэр. Здесь запрещено стоять с выключенными фарами. И мне придется попросить вас проехать.
      Это не было шуткой.
      Позднее они проделали все без помех. Однако, пройдя этот путь до конца, Плам осталась разочарованной, не испытав такого возбуждения, как в первый раз.
      Застенчивость не позволила Плам рассказать о своем разочаровании Лулу и Дженни, которые все еще пребывали в мечтательной девственности. Поэтому ей приходилось напускать на себя вид загадочного превосходства, когда подруги приставали с расспросами о том, как все было, и острить, заявляя, что у нее нет слов, чтобы описать те чувства, которые она испытывала, и что скоро они узнают это сами. Дальше она отказывалась обсуждать эту тему.
      Лулу и Дженни, сгорая от зависти, считали, что Плам следовало бы начать принимать таблетки, прежде чем это случится опять, в чем они не сомневались. Но Плам стеснялась обращаться к своему семейному врачу.
      Она очень боялась повторения, но Джим не отступал. И, подобно всем влюбленным парам, они чувствовали себя под защитой волшебной звезды, отводящей от них мирские беды.
      В конце концов Лулу, не назвав имени подруги, спросила у своей матери, что надо делать в подобной ситуации. Мать Лулу решила, что анонимной подругой была сама Лулу, и немедленно посадила ее на таблетки. Лулу же стала отдавать их Плам, и та успокоилась, почувствовав себя в полной безопасности. Но было уже поздно, Плам была беременна, хотя несколько недель не подозревала об этом. Теперь Плам была ответственна за какую-то другую жизнь, еще не начав свою собственную.
      Потом Плам не раз спрашивала себя, а так ли уж бессознательно она откладывала прием таблеток, и не было ли это с ее стороны самой обычной хитростью - с помощью ребенка привязать к себе Джима.
      Поделиться с матерью она не решилась. В конце концов, когда скрывать положение было уже нельзя, она попросила тетю Гарриет сообщить новость родителям. Это вообще испортило все дело.
      - Как ты могла все рассказать этой женщине'. Стыд и позор! - ревел мистер Филлипс в дальней комнате, где они читали, ели, смотрели телевизор и - очень редко - скандалили.
      - Дон, но ведь Гарриет - наша родственница, - говорила мать, - и скоро все они будут знать об этом.
      - Ты можешь.., с этим еще можно что-нибудь сделать?
      Но делать аборт было уже поздно.
      Джим не относился к тем, кого можно насильно женить, но тут он решил поступить самым неожиданным образом. Почему бы не сочетаться браком в самый разгар сексуальной активности, как того требует мать-природа? А все остальное как-нибудь образуется. Так самонадеянно рассудил он, не имея на то никаких оснований.
      Итак, миссис Филлипс повела дочь-невесту, которая была уже на шестом месяце беременности, в магазин будущих матерей Хэндли покупать ей кремовое шелковое платье. Но перед входом в универмаг вдруг остановилась и, сняв с пальца свое золотое обручальное кольцо, дала его дочери.
      - Тебе лучше надеть это.
      Во время церемонии в бюро регистрации мать Джима осуждающе поглядывала на невесту сквозь вычурные бледно-голубые очки и время от времени изящно сморкалась в расшитый платочек. Она овдовела, когда Джиму было восемь лет. Ее муж Эдгар, работавший настройщиком роялей и не выпускавший изо рта сигары, умер от рака легких. В то время еще не подозревали, что табак способен убивать.
      Оглядываясь назад, Плам поражалась той стремительности, с какой развивались события ее жизни. Вот она еще танцует на снегу в розовом шифоне.., а затем сразу.., тревога; посещения женской консультации; слезы; ужас; признание; истерика; теперь давайте сохранять спокойствие; свадебный торт, сверкающий, как ратуша после дождя; эмоциональные речи; паром на острове Уайт; медовый месяц в пансионе с картонными стенами; возвращение в собственную спальню на Мэйфекин-роуд, которую мать, желая сделать им сюрприз, выкрасила в бледно-голубой цвет и снабдила двуспальной металлической кроватью с бронзовыми украшениями, полученной в подарок от тети Гарриет. Над ней Джим, увлеченный русским конструктивизмом, повесил мрачную в своей выразительности репродукцию Родченко с пивными бутылками, рядом с плакатом Лисицкого "Клином красным бей белых!".
      Внизу, в редко посещаемой передней, была устроена детская. Джим запретил вешать там купленный мистером Филлипсом настенный ковер с диснеевскими персонажами, объяснив это тем, что его ребенку надо иметь перед глазами что-то стимулирующее. Он поработал было над красно-фиолетовой гаммой в стиле фовизма, но затем решил, что группа "Стиль" наиболее точно отражает характер нового мира, ограничив его формы прямыми углами и избрав всего три основных цвета. Так на одной из стен детской появилась композиция из желтых, красных и синих линий в духе композиций Мондриана. Миссис Филлипс с отважной улыбкой вязала маленькие белые свитера, хотя Джим просил, чтобы они были черными.
      ***
      Став замужней женщиной, Плам окончательно разочаровалась в сексе. Зная, что в футе от них в соседней комнате находится голова ее матери, они оба оказывались парализованными и переходили на шепот, выискивая друг друга под простынями. "Ш-ш-ш", - предупреждали они друг друга. Теперь Джим проделывал все довольно быстро, раз-два - и готово. Сзади - когда впереди ее разнесло, как футбольный мяч. В редкие моменты, когда она испытывала оргазм, Джим быстро зажимал ей рот рукой.
      - Теперь нам надо учитывать даже направление ветра, - жаловался он. Свое разочарование Плам объясняла каждый раз собственной заторможенностью, вероятно, из-за беременности. Была ли она уверена, что ей следует продолжать жить по-прежнему? Они не хотели причинить вред ребенку.
      Настоять на своем ей не хватало смелости и уверенности в себе, но однажды она все же прошептала:
      - Давай попробуем, как тогда, в "Форде".
      - Ты хочешь сказать, в одежде? - спросил заинтригованный Джим, глядя в ее детское лицо под спутанными волосами.
      - Нет. Руками.
      - Но ты будешь слишком шуметь.
      Как-то она тайком попыталась проделать это сама после дневного сна. Но получилось не то. Ей хотелось, чтобы к ней прикасался Джим, ведь дело было не только в физическом, но и в эмоциональном влечении. Она хотела, чтобы он подбирался к ее телу с неспешной нежностью, хотела вновь ощутить волну сладострастия, захлестнувшую ее в тот момент, когда впервые слились их тела. Проснувшись, она часто вспоминала, как их тела, соединившись в неистовом порыве, взмывали вверх, ныряли в пучину, повисали в нерешительности и вновь взмывали.., и наконец мягко опускались на землю, переполненные теплом удовлетворения. Ей хотелось вновь испытать все это.
      ***
      Плам навсегда покинула колледж в конце летнего семестра 1972 года, но с живописью не расставалась и работала, несмотря на подступавшую тошноту. Отец освободил ей старый велосипедный сарай на заднем дворе. Она собиралась отапливать его зимой с помощью керосиновой плитки, хотя мать предупреждала, что подобные вещи небезопасны.
      Чтобы поддержать Плам, мать Лулу купила одну из ее картин.
      - Это не потому, что ей жаль тебя, - убеждала Лулу. - Она любит абстрактное искусство и говорит, что подсознательному нельзя научиться сознательно. - Поскольку из всех родителей только мать Лулу понимала, в чем корни абстрактного импрессионизма, Плам не удивлялась, что из всех первокурсников ее дочь была единственной студенткой, чьи работы отличались сугубым реализмом и точностью.
      На последнем месяце беременности Плам чувствовала себя совершенно отвратительной для Джима, который с начала осеннего семестра стал еще более завидной фигурой в колледже. То, что он "сделал эту глупую сучку матерью семейства", только прибавляло ему популярности. То, что теперь Джим был женатым человеком, делало его лишь более привлекательным и сдерживало совсем немногих. И в этом не было ничего удивительного, ведь Плам представляла собой измученное, расплывшееся и несимпатичное существо Так ей и надо.
      ***
      Восьмифунтовый крепыш с длинными, как у отца, ногами, Тоби уставился на свою мать и зевнул. Но как только медсестра поднесла его к материнской груди, он тут же схватил своим крошечным ротиком ее сосок и энергично зачмокал. Плам поразилась силе и решительности этого слабого создания, просуществовавшего на свете всего несколько минут. Когда его маленькая ручонка с идеальными ноготками - более крохотными, чем у любой из кукол, - уперлась в ее грудь, она почувствовала, что сейчас взорвется от радости. Они с сыном полюбили, приняли и доверились друг другу с первого взгляда. Странно, но теперь, когда Тоби покинул ее чрево, она чувствовала себя более слившейся, соединенной с ним навеки.
      Джим, напротив, с самого начала почувствовал себя покинутым. Атмосфера на Мэйфекин-роуд еще более накалялась, когда там появлялись подруги Плам. За глаза Джим называл Дженни "охотницей за мужиками", а про Пулу говорил, что у нее "словесный понос".
      Завоевав приз лучшего первокурсника и потеряв невинность с профессором истории искусств, Дженни училась теперь на втором курсе. Лулу с триумфом влетела на первый курс, выкинув трюк со сбором благотворительных средств, в костюме амазонки она въехала по широкой лестнице колледжа верхом на белом коне. Правда, затем перепуганная лошадь наотрез отказалась спускаться вниз по лестнице, и, для того чтобы вернуть дрожавшее животное назад на мостовую, потребовалось вызвать пожарную команду с канатами, группу горных спасателей и дрессировщика из Петерефилда.
      Накануне Рождества 1972 года, после того как Лулу с Дженни провели у них воскресный день, играя с живой куклой по имени Тоби, Джим с треском захлопнул за ними дверь и заявил, что в следующий раз, когда они появятся, он уйдет.
      - Как можно находиться дома, когда здесь постоянно сшиваются эти хихикающие девицы?
      - С ними мне не так одиноко! - выкрикнула Плам. - К тому же я не жалуюсь на твоих друзей и даже на ту сучку, что звонит тебе дважды за ночь. - Плам не осмелилась бы кричать, если бы дома был отец, но этим вечером они впервые остались одни.
      - А-а, Джилли Томпсон, - усмехнулся Джим. - Она с первого курса, как и твоя болтливая Лулу. Помогает мне организовывать выступление против сокращения расходов на культуру и, конечно же, без ума от меня. Ревнуешь?
      Довольный тем, что наконец-то спровоцировал Плам на скандал, Джим вдруг захотел ее. Он схватил Плам за талию и повалил в любимое кресло отца. Сдернул с нее свитер и припал к ее белому телу. Такого желания он не ощущал в себе уже несколько месяцев и, едва сдерживаясь, целовал ее груди.
      Они оба услышали крик в детской, за которым последовала целая серия ругательств.
      Полуголая Плам пробормотала:
      - Он еще не должен был проголодаться... - Она выскочила из его объятий и, бросившись в детскую, налетела в проходе на отца. Они не слышали, как он открыл своим ключом входную дверь. Футбольный матч был отложен из-за дождя.
      На следующий день, когда Плам спросила Лулу о Джилли Томпсон, та смущенно отвела глаза в сторону и после некоторых колебаний сказала:
      - Выглядит, как всякая другая немытая и нечесаная студентка из тех развязных левых активисток, которые протестуют от имени рабочих, но сами никогда не утруждают себя работой.
      - Но она хоть миловидная?
      - Нет! - искренне ответила Лулу. - Одутловатое лицо, мешки под глазами, длинные черные космы. Тут нечего беспокоиться.
      ***
      Джим вновь оказался в центре столь необходимого ему внимания, с удвоенной энергией занявшись политическими делами в колледже. Он был вне себя от злости, когда его не избрали президентом студенческого союза. Новый президент оказался ужасно непокладистым, рычал на студентов и говорил им, что они ослы. Это приводило их в восторг. Джим никогда не спорил с большинством и не отстаивал свои убеждения. Он жаждал признания, но никогда не шел на риск ради этого.
      ***
      В сентябре 1973 года, окончив курс, Джим поступил в двухгодичную аспирантуру при Королевском колледже искусства в Лондоне, что давало ему возможность стать магистром искусств. Дорога занимала всего полтора часа, и он планировал проводить уик-энды дома. Однако, оказавшись там, он немедленно стал участвовать в выступлениях протеста в связи с гибелью чилийского президента Альенде - первого в мире демократически избранного марксистского главы государства, убитого в ходе военного переворота. Так что в первом семестре Джиму не часто приходилось бывать в Портсмуте.
      Семейная жизнь стала понемногу разваливаться. Мистер Филлипс уже не был столь дружелюбен с Джимом. Одна лишь миссис Филлипс продолжала упорно не замечать надвигающегося разрыва, уповая на судьбу, как было принято среди людей ее поколения. Она стремилась видеть во всем только хорошее, но это означало, что она закрывала глаза на странное поведение, сомнения и беспокойство тех, кого любила. Словом, помощи от нее было мало.
      Защищая Джима, миссис Филлипс говорила, что он относится к такому типу людей, которых душит семейная жизнь и которым нужен простор. Она успокаивала себя тем, что отсутствие Джима в доме заставит Плам с головой окунуться и материнские заботы. Жаль только, что при первом же удобном случае она бежит в этот сарай к своим картинам. Взрослой женщине следовало бы оставить детские забавы.
      ***
      Накануне Рождества, после короткой близости в постели, Плам неуверенно сообщила Джиму о том, что она опять беременна.
      Он подскочил и щелкнул выключателем.
      - Но ты же все время принимаешь эти таблетки!
      - Очевидно, случился какой-то просчет.
      - Очевидно. Подозреваю, что ты хочешь сохранить ребенка, иначе бы ты не стала сообщать мне об этом.
      - Как это было бы прекрасно иметь троих погодков, тебе не кажется, Джим?
      Он отодвинулся от нее и задумался: "Пусть имеет. Может быть, тогда она отстанет от меня".
      Чувствуя себя разочарованной и одинокой, Плам выключила лампу.
      ***
      ...Накануне Нового года Джим и Плам отправились, как обычно, на танцевальный вечер в Хэмпширский художественный колледж.
      - Что случилось с Лулу? - спросила Плам у Дженни, стараясь перекричать попурри в исполнении Брента Форда и группы "Нейлоновые мальчики". - Она трещит как заведенная и так бессвязно, что я ничего не понимаю. Но ведь она не выпила еще и одного стакана вина.
      Дженни повела головой в сторону туалетной комнаты. Когда они остались там одни, она скупо сообщила:
      - Лулу принимает наркотики. Подружка по школе верховой езды, которую она посещала, свела ее с какими-то нигерийцами в Лондоне, которые привозят это зелье, пользуясь дипломатической неприкосновенностью. Они водят девиц на шикарные лондонские вечеринки, а затем отправляют их первым утренним поездом назад в Портсмут.
      - А разве родители Лулу не...
      - Нет, они не понимают, что происходит. Они считают странное поведение Лулу вполне обычным для нашего времени, списывая все на эксцентричность современного студенчества. А ведь Лулу перевели на второй курс только условно.
      - Зачем она делает это?
      - Говорит, что это дает ей ощущение необыкновенного подъема, уверенность в себе. Танцуя ночи напролет в "Аннабеле", она забывает о том, что она всего лишь толстушка из провинции.
      - Но Лулу отнюдь не толстушка, - возразила Плам.
      - Она почему-то так считает. Ей хочется иметь такую же талию, как у тебя. Мне не хотелось расстраивать тебя во время беременности, а теперь я хочу попросить, чтобы ты прочистила ей мозги.
      Плам попыталась с ней поговорить, но Лулу не захотела ничего слушать.
      - Все несерьезно, и я могу бросить это в любую минуту, совсем не то, что инъекции героина. К тому же кто сейчас не балуется наркотиками. И давай закончим этот разговор. Через два месяца, в апреле, классный руководитель Лулу отвел ее в сторонку и сказал:
      - Нам известно, что вы продолжаете принимать наркотики.
      - И что из этого? Это мне не мешает.
      - Тогда как вы объясните то, что из лучших студентов вы скатились до самой обыкновенной посредственности? - сердито спросил мистер Дэвис. - Если вы не возьмете себя в руки, нам придется расстаться с вами.
      В мае Лулу была временно исключена из колледжа. Убитые горем родители поместили ее в дорогую клинику.
      - Пристрастие это - болезнь, - сказала ее мать в разговоре с Плам. - Вы бы не стали обвинять Лулу в том, что она заболела корью. Она же не хотела, чтобы с ней случилось такое.
      ***
      Макс родился 10 июня 1974 года, на две недели раньше срока. Все произошло очень быстро, в больничном коридоре. Мать Джима не дожила до рождения второго внука всего один день. Покупая лекарство в аптеке, она упала и тут же скончалась. "Счастливое избавление для дочери, - сказала миссис Филлипс своему мужу, презрительно фыркнув при этом. - Считай, что повезло".
      ***
      В августе Лулу выписали из клиники как окончательно излечившуюся, хотя и в сильно угнетенном состоянии. Она не выходила из своей комнаты и потеряла интерес к еде. Вскоре стало ясно, что Лулу все больше теряет в весе.
      Плам наведывалась к ней при первой же возможности, прихватив с собой обоих сыновей в коляске. Но Макс часто плакал, а Тоби требовал постоянного внимания - он все время пытался засунуть свои крошечные пальчики в первую попавшуюся электрическую розетку, как только исчезал из поля зрения. Расшатанные нервы Лулу не выдерживали такой нагрузки.
      Дженни всячески поддерживала Лулу и даже работала в ее мастерской, надеясь возродить в ней интерес к живописи. Но Лулу говорила, что рисование напоминает ей терапию в клинике для наркоманов. Терпеливую Дженни не обижали внезапные вспышки гнева подруги, но ей становилось не по себе, когда Лулу вопила с озлоблением:
      - С чего это в тебе столько сочувствия? Ты разве не видишь, что мне надо? Чтобы меня оставили в покое?
      Ко всеобщему удивлению, в сентябре у Лулу появился респектабельный поклонник. Его звали Мо, он учился на архитектора. Трудолюбивый, сдержанный и не компанейский, Мо не курил и не пил, а деньги старался тратить на книги. Он следил за тем, чтобы Лулу не пропускала собраний анонимных наркоманов. Отношения у них были серьезные. Прислушиваясь к раскатам симфоний Бетховена в мастерской на чердаке, где Лулу, стоя целые дни у мольберта, рисовала портреты Мо, родители нервно молили бога, чтобы эти отношения не закончились так же быстро, как начались.
      Мо много работал сам и заставлял трудиться Лулу. Ничего не сообщив Лулу, он договорился с ее руководителем в колледже, и тот упросил администрацию восстановить ее на втором курсе.
      ***
      В конце года Тоби подцепил скарлатину. Когда у него заканчивался карантин, затемпературил маленький Макс. Как только закончился карантин у Макса, оба мальчика подхватили ветрянку, за которой немедленно последовала корь. Доктор говорил, мать должна радоваться, что они переболели всеми детскими болезнями сразу.
      Только Плам была не в восторге от этого. Миссис Филлипс соглашалась с доктором. Однажды холодным майским днем, когда дети спали, она принесла дочери чашку чая.
      - Почему бы тебе не вздремнуть самой? - предложила она.
      - Потому что у меня это единственная свободная минута за весь день, а мне ведь надо делать по наброску в день, чтобы не потерять навык, - зевнула Плам. - Давай-ка я сделаю набросок с тебя, мам. - Она взяла свой альбом с рисунками и быстро набросала портрет матери, сидящей в кресле у камина.
      - По листу каждый день, - говорил ей профессор Дэвис, когда она уходила из колледжа. - Сделайте это привычкой, как завтрак. Если нет времени на рисунок с натуры, тогда обходитесь без завтрака. Ежедневные упражнения будут поддерживать остроту глаза независимо оттого, пишете вы картины или нет.
      ***
      Джим закончил учебу и с негодованием обнаружил, что не может найти работу. "Пентаграм" не умоляла его занять у них место, "Уолфф Олинз" не распахивала перед ним свои двери, так же как и остальные, менее престижные оформительские фирмы. Они знали, что такие, как Джим, выпускники Королевского колледжа были столь же заносчивы, сколь и неопытны. У него было достаточно способностей, чтобы поступить в колледж, но его работы не отличались той оригинальностью, которая выделяла бы их среди других. Джим не понимал этого, и в душе его росла обида на мир, представлявшийся ему теперь равнодушным и холодным.
      Итак, после двух беззаботных лет Джим, которому теперь было двадцать пять, вновь оказался в Портсмуте у тещи с тестем, чувствуя себя связанным семейными узами. Виновата и этом была, конечно, жена.
      Свою злость он вымещал на военщине Португалии, которая навязала стране конституцию, передававшую власть вооруженным силам. Но митингов протеста ему было недостаточно, и Джим сделал Плам козлом отпущения за собственную неполноценность. Она покорно принимала это и стала объектом постоянных его насмешек. Его жестокий ум был острым и уверенным, как инструмент дантиста, выискивающий оголенный нерв. Правда, он избегал высмеивать ее при родителях.
      Джим критиковал в ней все - интеллект, выдержку, манеру одеваться, зацикленность на детях и поведение в постели. У Плам хватало ума понять, что это все злобные придирки, но они все же не оставались незамеченными и точили ее как вода камень. И в конце концов подорвали в ней еще не окрепшую уверенность в себе.
      Но ее несомненный талант был недосягаем для критики Джима. Тут он не мог с ней тягаться, как это ни горько было сознавать. В глубине души он понимал, что будет вечно плестись у нее в хвосте. В этом и таилась главная опасность для их совместной жизни.
      Плам с Джимом знали теперь друг друга настолько хорошо, что каждому было точно известно, что и когда говорить, какой будет реакция другого на гневный взгляд, обвинение или на мученическую смиренность. Ссоры вспыхивали на пустом месте, и эта изнурительная борьба вошла в привычку, они стали браниться, не замечая этого.
      Плам пыталась избегать стычек с Джимом и старалась проводить как можно больше времени в своем сарае у мольберта, но там всегда было или слишком холодно, или слишком сыро. Да и сосредоточиться на живописи было почти невозможно, когда для этого удавалось выкроить лишь какой-то случайный час. Дети требовали постоянного внимания, и все время приходилось отвлекаться на другие дела, не на какие-нибудь там соблазны, перед которыми нельзя было устоять, а на самые обычные, бесконечные домашние хлопоты, которым не было конца и за которые не получаешь ни наград, ни повышений. А если начинаешь жаловаться, то это расценивается как беспокойство по поводу случившейся задержки.
      Плам вдруг обнаружила, что ей становится все труднее быть идеальной женой и матерью. Она металась по супермаркету с детской коляской, страшно грохоча ею, и твердила себе, что в ее жизни что-то не так. Но что? Вначале она была покорно-послушной, ее шпыняли дома и в школе. Затем какой-то миг она наслаждалась глупой и беззаботной юностью. Появление на свет ее детей, может, и было случайным, но она нисколько не сожалела об этом. Просто она хотела бы, чтобы они появились позднее. Но теперь у нее было все, о чем может мечтать любая девушка: симпатичный муж и два прелестных ребенка, которых она обожает. Она недоумевала и стыдилась того, что этого ей было недостаточно.
      Плам безуспешно пыталась поговорить с матерью о своей непроходящей и, казалось бы, беспричинной тоске, но миссис Филлипс, которую пугали всякие разговоры о чувствах, была склонна по-женски упрощать запутанные ситуации:
      "Ты устаешь с детьми. И потом, как только Джим найдет работу, он станет другим человеком. Так что считай, что тебе повезло". Она отвела ее к врачу, который прописал ей успокоительное.
      К осени 1975-го Плам поняла, что жизнь проходит мимо нее, ничего не оставляя взамен, и почувствовала себя загнанной в угол. Не в пример ей, Лулу с энтузиазмом начала третий год своей учебы в художественном колледже, а Дженни, с радостью променявшая Портсмут на свободу Лондона, обитала в творческом запустении подвальной комнаты на Уэстборн-Гроув. Когда Дженни поступила в училище Слейда, Плам и Лулу были удивлены, хотя никогда не признавались друг другу в этом. Они обе считали метафорический стиль Дженни, основанный на мечтательно-фантастических образах, застывшим, скучным, вычурным и неоригинальным. Всякий, кто пытался работать в таком стиле, встречал лишь пренебрежение со стороны остальных студентов, презиравших немодные подходы, за исключением разве что работы на натуре.
      Лулу, вновь привыкшая к дифирамбам по поводу ее таланта, которые пели ей те, кто не хотел, чтобы она губила его, ужасно расстраивалась из-за того, что она всего лишь на третьем курсе провинциального колледжа, тогда как Дженни уже училась в одном из лучших художественных училищ Лондона. Еще больше расстраивало ее, что Мо тоже перебрался в Лондон, где получил место в училище архитектурной ассоциации. После тихих споров с Плам и громких скандалов с преподавателями и родителями, боявшимися ее возможного срыва, Лулу бросила колледж и отправилась вслед за Мо в Лондон вдыхать воздух свободы.
      Над кроватью Мо висела репродукция картины Малевича, написанной в 1924 году и изображавшей проект дома пилота аэроплана. Рядом была пришпилена увеличительная фотография спиральной модели монумента памятника-башни III Интернационалу Татлина, которую несли демонстранты по улицам Ленинграда в 1926 году. Под этими символами высоких устремлений Мо с Лулу занимались любовью, планировали возродить агитационно-пропагандистское искусство и увлеченно спорили о том, что является лучшим решением жилищной проблемы в мире: сферические купола Бака Фуллера или пластиковые юрты из переработанного вторсырья.
      После нескольких сумасбродных недель, когда Лулу засыпала лишь на рассвете и вставала только к полудню, она попыталась поступить в один из художественных колледжей Лондона, но было уже поздно: все места на этот год оказались занятыми. Да она и не очень старалась, ибо знала, что для этого ей понадобилась бы рекомендация из Хэмпширского колледжа, которую ей никогда бы не дали.
      Пример двух подруг, бросивших учебу, сделал Дженни еще более целеустремленной. Дженни лихорадочно работала над тщательно продуманными картинами для своей выставки, дав себе обет не отвлекаться на мужчин. Джим мрачно замечал, что ей ничего другого не остается. Она напирает так, что любому становится видно, как ей хочется этого, а мужчины не любят, когда их хотят. Они предпочитают гоняться за теми, которые уворачиваются от них, и испытывают триумф, когда им удается завоевать их.
      ***
      Перед самым Рождеством 1975 года, просидев шесть месяцев без работы, Джим неожиданно получил предложение занять место преподавателя в Хэмпширском художественном колледже. Уже в следующем месяце он мог приступить к работе. И к тому же на отделении, где когда-то учился сам. Он был доволен и жаждал вновь окунуться в беззаботную атмосферу своей молодости, когда он был популярен, но теперь уже в роли авторитетного наставника.
      В тот же день Плам вынула из почтового ящика конверт и с радостным удивлением прочла, что получила премию "Самому многообещающему молодому художнику", присуждаемую Художественной ассоциацией юга, - 1000 фунтов стерлингов. Плам, впервые участвуя в конкурсе, была уверена, что у нее столько же шансов на победу, сколько у ее отца на выигрыш в Национальной лотерее.
      Чек торжественно вручили в административном центре Портсмута и здесь же громко зачитали вывод, который сделало жюри конкурса: "При явном недостатке технического мастерства эта художница столь же богата духовно и оригинальна, сколь талантлива".
      - Я старалась выразить свое настроение, - объясняла Плам своим ошеломленным родителям.
      Цветовая гамма ее конкурсной работы весьма отличалась от всего, что она делала раньше. Это было завихрение массы темно-зеленых и черных оттенков, передававших глубину скрытого отчаяния и ярости, которые она ощущала в себе, будучи молодой матерью.
      Вернувшись в тот вечер после торжественного ужина, устроенного мистером Филлипсом в местном отеле "Куин", они увидели, что Тоби и не думал засыпать, а играет посреди гостиной, стены которой Джим выкрасил в грустные малахитовые тона. Никак не засыпавший Тоби измучил сиделку, а в комнате устроил настоящий кавардак из игрушек.
      Плам быстро уложила сына в кровать. Тоби поднял взгляд на мать. Его серые глаза с длинными ресницами резко выделялись на симпатичном лице и смотрели взглядом отца. Рядом лежал его брат, рыжеволосый Макс, который тоже никак не мог заснуть. Этот доверчиво улыбающийся матери мальчик был ее точной копией. И глаза у него такие же фиалковые, и ее маленький нос, и такой же нежный овал лица. Но взгляд у Макса всегда был беспокойным и тревожным, не то что у Тоби, который глядел уверенно и требовательно. Так прежде глядел на все его отец. Теперь взгляд у Джима был какой-то просящий. С годами выражение непроходящей обиды все больше портило его симпатичное лицо. Он был обижен на весь мир. Джим считал, что кто-то другой, только не он сам, виноват в том, что ему никак не представится возможность вспыхнуть звездой на небосклоне.
      Когда Плам наклонилась поцеловать Макса, в детскую на цыпочках вошла ее мать и, отозвав дочь в сторону, зашептала на ухо, что не хотела бы вмешиваться, но поскольку все они сегодня немного выпили спиртного, то ей, Плам, надо быть этой ночью поосторожней, потому что, если появится еще и третий ребенок, это свяжет ее по рукам и ногам.
      - Тебе не надо беспокоиться, мам, - шепотом ответила Плам. Они не занимались любовью уже несколько месяцев.
      Днем 31 декабря 1975 года Тоби тайком забрался в сарай, что ему строго-настрого запрещалось, и перевернул керосиновую плитку, которая тут же полыхнула огнем. Сарай сгорел дотла, а вместе с ним и картины. А те, что уцелели в огне, были уничтожены водой из брандспойтов пожарных. Плам, решившая, что Тоби остался в сарае, потеряла сознание. А когда маленький Макс сказал ей, что Тоби прячется под кроватью, упала в обморок еще раз.
      Когда Джим, вернувшись домой, узнал о случившемся, он побелел от злости и потащил Плам по лестнице в их спальню.
      - Ты, глупая сучка! Тоби мог погибнуть! И все из-за твоего чертова сарая. Почему ты не бросишь свою мазню? Ты же знаешь, что все равно у тебя ничего не получится. Оттого, что получила какую-то занюханную премию, ты еще не стала Леонардо да Винчи!
      - Я устала быть козлом отпущения за твое невезение! - кричала в ответ Плам. - Я больше не могу выносить эту зависть. Разве я виновата в твоей бездарности? Не этого я ждала, когда мы поженились!
      - А чего ты ждала? - ревел Джим. - Бесконечного потока комплиментов?
      - Я ждала поддержки. И уж не думала, что палки в колеса мне будет ставить именно тот единственный в этом доме, кто не может думать, что если дать шимпанзе кисть, то она будет рисовать, как Пикассо. Почему я должна бросить живопись? Разве я не имею права быть не только матерью, но и кем-то еще?
      Выкрикивая все это, Плам понимала, что в ближайшие двадцать лет у нее нет никаких шансов чего-либо достичь в жизни. У нее только есть возможность превратиться в одну из мамаш, поджидающих своих детишек у начальной школы на краю дороги. В одну из загнанных матерей-одиночек, которая всю жизнь будет биться, чтобы накормить, одеть и обуть своих детей. А когда они засорят унитаз туалетной бумагой, будет скандалить с сантехником, который, вместо того, чтобы прочистить его, затопит ей водой кухню. Она будет содрогаться при мысли о возможном прорыве в системе отопления. Будет водить детей к дантисту, на рождественские концерты, стадионы и заниматься массой других дел. Плам открыла для себя то, о чем не говорят ни одной девушке: не замужество лишает женщину личной жизни, а его плоды - дети.
      Плам постаралась успокоиться и объяснить Джиму свое отчаянное положение.
      - Я больше не могу выносить твой эгоизм! - не внял ее доводам Джим.
      - У меня нет времени на эгоизм, - взвизгнула Плам. - Любой матери не хватает свободного времени Почему я не могу даже Думать о собственном счастье?
      - Эгоистичная сучка! Да от тебя даже в постели нет никакого толка!
      - Откуда тебе знать? - усмехнулась она в ответ. Но это, наверное, так и было. Каждый раз она ложилась в постель с большой неохотой: не приносивший удовлетворения секс угнетал ее, да и она просто уставала за день так, что у нее не было порой сил, чтобы раздеться, не говоря уже о том, чтобы заниматься сексом. - Вот уж, наверное, Джилли Томпсон - просто тигрица в постели, - снова завелась Плам.
      - Не впутывай сюда Джилли! А чего ты хотела?
      - Только не всего этого?
      Плам, выходя замуж за Джима, видела себя рядом с художником, с которым они вместе работают и вместе растят троих или четверых детишек среди сельской простоты, как в мечтах Лауры Эшли, где все они в соломенных шляпах медленно бегут на закате по усыпанному маками пшеничному полю. Пшеница всегда зрелая, и никогда не бывает дождя. Идеальная семья усаживается за огромный кухонный стол. Все любезны друг с другом, никто не бросается шпинатом, и никогда ничего не приходится выбрасывать - ведь она потрясающе готовит.
      - Развод! - выкрикнул Джим.
      - Согласна! - бросила Плам, хлопнув дверью спальни. Не имея возможности укрыться в сарае, остатки которого все еще дымились, она бросилась на кухню. Вслед за ней туда же прибежала мать. Слово "развод" прозвучало во всем доме как выстрел, и она лихорадочно пыталась образумить дочь.
      Точно зная наперед все то, что ей придется услышать, Плам пила кофе и морщилась: от материнских слов звенело в ушах и голове.
      - Почему ты не можешь с благодарностью принимать то, что у тебя есть? Тебе еще повезло, что не пришлось работать на фабрике, как мне... Бывает еще хуже... Считай, что тебе повезло... У тебя есть то, чего нет у многих, ты же знаешь...
      Подумай о детишках... Одна ты не справишься... Если бы ты только бросила эту живопись, что в ней хорошего... Знать бы, что это станет твоей навязчивой идеей... Нельзя было позволять тебе поступать в колледж. Ох, какая же ты упрямая, ну точно отец!
      Плам поставила чашку на стол.
      - Мам, есть одна вещь, которой вы не понимаете. Я художник, независимо от того, пишу я или нет, и этим определяются все мои решения, какими бы странными, эксцентричными или пагубными они ни казались вам. - Она посмотрела в непонимающее лицо матери. - Я не знаю, что хорошего в живописи, но я просто не могу не заниматься ею. Это не остановишь, как схватки при родах.
      Мать поморщилась.
      Плам вздохнула и предприняла еще одну попытку.
      - Мам, если бы я только могла объяснить тебе, как я люблю рисовать. Я не представляю своей жизни без этого, я постоянно думаю о живописи, чем бы ни занималась: мою ли я полы, вытираю носы или разогреваю булочки. С этим я поднимаюсь с постели утром, с этим я засыпаю. Если я не смогу заниматься живописью - если бог вдруг признает "Виндзор энд Ньютон" пагубным для земли и лишит мир красок, - сердце мое сожмется, я отвернусь лицом к стене и умру. И пожалуйста, никогда больше не проси меня бросить живопись, я все равно этого не сделаю.
      В этот момент Плам услышала, как хлопнула входная дверь. Это Джим отправился один на новогодние танцы в колледже. Больше он не возвращался. Замужество Плам закончилось.
      ***
      И вот теперь, шестнадцать лет спустя, в жокей-клубе, журналист, сидевший напротив Плам, нетерпеливо подался вперед и повторил свой вопрос:
      - Так вам нравится Нью-Йорк?
      - Он чудесный, - кивнула Плам.
      "Ей что, нездоровится? Или у нее похмелье? Неужели в ее убогом словаре и вправду наберется всего десяток слов?" - Сол Швейтцер решил затронуть как раз тот самый предмет, которого ему рекомендовали избегать.
      - Я видел несколько ваших картин, - сказал он. - Они напомнили мне то место в "Антонии и Клеопатре", где Антоний, думая, что Клеопатра предала его, говорит:
      ...Бывают испаренья
      С фигурою дракона, или льва,
      Или медведя, или замка с башней,
      Или обрыва, или ледника
      С зубцами, или голубого мыса
      С деревьями, дрожащими вдали.
      - Да, бывает и такое. - Лицо Плам просветлело.
      - Как вы приступаете к работе над картиной? О чем вы думаете при этом?
      - Чаще всего меня подталкивает нервное возбуждение - сама собой возникающая энергия, которая вызывает у меня необычные чувства, - медленно проговорила Плам. - Тогда во мне рождается смутное ощущение, что надо привести в гармонию тот хаос, который у меня внутри. Я чувствую, что надо что-то делать, но никогда не знаю, что именно, пока не окажусь перед холстом.
      - И тогда?
      - И тогда я начинаю медленно понимать, что эта неосознанная, неорганизованная и беспорядочная часть меня должна быть сосредоточена в одном направлении, что мне надо концентрировать эту рассеянную энергию до тех пор, пока она не соберется в узкий пучок и не вспыхнет в точном, единственно возможном ритме и гармонии передо мной на холсте.
      - А когда вы заканчиваете картину?
      - Иногда бывает так, словно я слышу чистые и радостные звуки трубы. Испытываю подъем: наконец-то я сделала что-то чудесное'. Потом это вдруг исчезает, и я чувствую себя опустошенной. На следующий день это проходит, и я замечаю, что мой ум оживает, делает заметки, подхватывает идеи, подмечает вещи.., готовится к следующей картине. И опять обнаруживаю себя стоящей у холста со склоненной к плечу головой.
      - Еще кофе, сэр? - спросил официант, держа в руках сверкающий серебряный кофейник.
      Сол Швейтцер покачал головой и выключил диктофон с видом исполнившего свой долг человека. Он сумел постичь то, чего не хотели понять другие. В Плам Рассел обнаруживались два человека: красноречивый художник и подавленная женщина. Почему бы это?
      Глава 5
      Четверг, 2 января 1992 года
      В десять часов Плам и Дженни вскочили в лифт "Тиффани", когда его двери уже закрывались, и нос к носу столкнулись с героиней современности. Пока лифт поднимался вверх, они потихоньку разглядывали ее, этот символ разведенной женщины. Белокурые волосы заплетены сзади в косу, ниспадающую из-под широкополой ковбойской шляпы; на ногах - высокие ковбойские сапоги; на плечи небрежно накинут темный соболь до пят. Ее история была точным повторением судьбы Золушки 90-х годов, с той лишь разницей, что Ивана сделала себя прекрасной принцессой собственноручно. И вот она здесь, как всякая разумная женщина, делает покупки рано утром, пока в супермаркете не слишком много народу.
      Незаметно посматривая на нее, Плам думала о том, что значит быть брошенной.
      Когда муж Иваны предпочел ей другую женщину, она сохранила достоинство и, вместо того чтобы мстить ему или предаваться отчаянию, наняла лучших репортеров и специалиста по пластическим операциям и, как Мадонна, заново создала себя, превратившись по мановению своей волшебной чековой книжки в осовремененный вариант Брижит Бардо. Широко разрекламированный по всему миру, этот новый имидж Иваны можно было продавать другим женщинам вместе со спортивной одеждой, бельем, парфюмерией, романами, позолоченными крышками унитазов - с чем угодно. Ивана родилась как бы заново и имела все, что ей нужно: детей, положение, карьеру; миллионы в виде алиментов; переполненные драгоценностями шкатулки; сногсшибательный гардероб; яхты, автомобили и множество зимних и летних курортов, чтобы покататься на лыжах и полежать на солнышке.
      Плам вдруг захотелось спросить Ивану, счастлива ли она теперь, когда имеет все, что может только желать женщина. При этом она почти наверняка знала, что Ивана уставится на нее своими голубыми глазами (с помощью контактных линз она изменила цвет своих карих глаз) и скажет: "Ка-а-нешно". Любой другой ответ повредил бы ее бизнесу. Но спрашивать было уже поздно: лифт с шипением остановился, Ивана вышла.
      Позднее, когда они сидели за ленчем в "Ла Гренуй", Плам спросила у Дженни:
      - Как ты думаешь, Ивана счастлива?
      - Не знаю, но она может не обращать ни на кого внимание, - весело откликнулась Дженни. - И вообще поступать так, как ей заблагорассудится, а это немногие могут себе позволить.
      - Это могут себе позволить все, кто сидит здесь. - Плам обвела взглядом зал ресторана. - И что же, по-твоему, все они счастливы?
      Блистательные и влиятельные дамы Нью-Йорка, как курочки на насестах, восседали среди ароматного изобилия весенних цветов. Подтянутая кожа их физиономий была блестящей и гладкой, сквозь жидкие волосы, истерзанные краской, сушкой и завивкой, просвечивали лысины. Они проявляли железную волю, отказываясь от деликатесов, вместо того чтобы впихивать их в свои разодетые и отощавшие от диеты тела, и пили только дистиллированную воду. Некоторые из них были самыми могущественными женщинами мира, которые создали себя собственными руками.
      - Я как-то не так представляла себе вершину успеха, - вслух размышляла Плам. - Во всяком случае, не как ленч в "Ла Гренуй". - Она повернулась к Дженни. - Но вот что меня убивает - я чувствую себя такой же, как они. Изголодавшейся и опустошенной. У меня есть все, что я хотела, - семья, слава, деньги. Так почему же я не чувствую себя счастливой? Почему я ощущаю, что в жизни моей что-то не так, хотя и не знаю, что именно?
      - Может быть; у тебя слишком много всего, - смеясь, заметила Дженни. Может быть, тебя это испортило, подружка. У большинства женщин просто нет времени, чтобы поломать голову над вопросом, счастливы ли они.
      После ленча они разбежались в разные стороны: Дженни - опустошать полки "Блумингдейла", а Плам - на последнюю примерку туалетов для поездки в Австралию. Желтое такси резко затормозило у салона на Седьмой авеню. Шофер, не говоривший по-английски, шумно заспорил на сербохорватском по поводу чаевых, и она смущенно сунула ему еще пару долларов, после чего он щелкнул задвижкой замка, и она смогла выбраться на тротуар.
      Маленькая круглолицая китаянка Анна Суй была такой же застенчивой, как Плам, и такой же, как она, упрямой и уверенной в том, что касалось работы. Плам любила ее оригинальные модели, в которых неуловимо ощущалась ностальгия по прошлому. Некоторые платья были явно романтического характера, другие напоминали о хиппи шестидесятых годов. Все это было словно увеличенный гардероб куклы Барби, а деловые костюмы выглядели соблазнительно. Анна изготовила также несколько рыцарских шляп, расшитые жемчугом вельветовые панталоны и кавалерийские сапоги. Плам пришла в восторг от этих почти театральных нарядов и экстравагантных шляп. Надев шлем с кольчугой, какие носили древние японские воины, она приняла воинственную позу и, изобразив на лице ярость, поглядела в зеркало. Жаль, что шлем нельзя надевать на встречи с журналистами.
      ***
      Плам задернула шторы, за которыми скрылось усеянное звездами небо Нью-Йорка, и отправилась в постель. Она решила лечь пораньше, не дожидаясь Бриза, он знакомился с последними работами Дика Смита и предупредил, что вернется поздно.
      ***
      Она проспала недолго. Часов в одиннадцать она проснулась, охваченная предчувствием беды. Ее била дрожь, во рту пересохло так, что язык не шевелился. Она лежала в темноте роскошной гостиничной спальни, пытаясь уловить хоть малейший звук, но слышала только громкие удары собственного сердца. Из-за приоткрытой двери в холл послышался слабый шорох. Замирая от страха, она дотянулась и включила ночник, ожидая, что вот-вот из темноты к ней метнется невидимая рука и стиснет ее мертвой хваткой.
      Комната наполнилась мягким светом. Плам окинула взглядом вазы с белыми благоухающими нарциссами, мебель в стиле английского барокко, солидно разместившуюся на темно-зеленом ковре, охотничьи эстампы, аккуратно развешанные по стенам. В комнате не было никого. И тем не менее Плам ощущала чье-то тяжелое, угрожающее присутствие, словно кто-то притаился и ждал, когда она снова заснет, чтобы с куском провода в руках неслышно шагнуть к ней из.., гостиной? Ванной? Небольшого холла?
      Плам, дрожа, выскользнула из постели, непослушными шагами закрыла на замок смежную дверь в гостиную, затем, стараясь двигаться неслышно, пробралась в холл и проверила входную дверь. Бронзовая цепочка на месте. Причин для тревоги не было.
      Но в памяти неожиданно всплыли все виденные ею фильмы ужасов, в которых герои бездумно запираются в номере, где уже прячется убийца. К горлу подступила тошнота.
      Бросившись в спальню, она упала на кровать, схватила телефон, выронила и вновь подхватила его, набрала номер портье, но, передумав, позвонила в службу доставки еды в номера, где никто не подходил к телефону. Она бы выглядела идиоткой, если бы затребовала к себе гостиничного детектива по той причине, что ей приснился страшный сон. Трубку наконец взяли, и она сдавленным голосом попросила принести горячего молока с медом - и быстро. Потом она попросит официанта проверить, нет ли кого-нибудь в ванной или в шкафах.
      К тому времени, когда появился официант, Плам уже успокоилась, убедив себя в том, что впадает в панику без всяких на то причин. Но, несмотря на горячее молоко и заверения официанта в том, что система безопасности в их отеле лучшая в мире, заснуть она не могла и лежала в темноте с открытыми глазами, все еще одолеваемая дурным предчувствием. Она опять включила свет и взяла в руки роман. Но сцены безмятежной сельской жизни не отвлекали ее от нехороших мыслей, а мозг отказывался воспринимать печатное слово. В конце концов навалилась тяжелая дремота. Книга медленно свалилась ей на грудь...
      Плам очнулась, как от толчка, и опять задрожала, услышав легкое постукивание в дверь. Или это только ей кажется? Во рту опять пересохло, стало трудно дышать. Ребра, казалось, были стиснуты железными тисками.
      Снова послышался стук, а затем...
      - Плам, с тобой все в порядке?
      Она же заперлась так, что Бриз не может попасть в номер!
      Услышав его голос, она облегченно вздохнула и бросилась открывать дверь.
      Пятница, 3 января 1992 года
      В этот зимний день, такой погожий и яркий, город напомнил Плам его изображения на обложках "Нью-йоркера". Она направлялась в центр, на ленч с Лео.
      Выйдя из такси на Западном Бродвее, она моментально почувствовала легкий морозец и поспешила к знакомому теплу с запахами вкусной пищи и веселым гомоном голосов. "Одеон" был типичным французским рестораном тридцатых годов. Здесь можно заказать изысканный обед из шести блюд с марочным "Крюгом" и паштетом, только что доставленным из Страсбурга, или часами сидеть за одинокой чашкой кофе, листая иностранные газеты и журналы, предоставляемые заведением. Одно время его оккупировал исключительно высший свет, но затем мода прошла, и сюда вернулись прежние завсегдатаи: писатели, художники, чиновники с Уолл-стрит.
      Лео ждал ее в баре, оформленном в стиле тридцатых годов. Он был в мятой шелковой рубахе от "Торнбулл энд Ассер" и летной куртке из грубой красновато-коричневой замши от Джозефа, по которой давно не проходились щеткой, так же как и по его замшевым с подпалинами сапогам для игры в поло. Дорогая одежда на Лео всегда выглядела так, словно ее приобрели в магазине подержанных вещей.
      Он оглядел твидовую шляпу Плам, ее мини-юбку из светло-зеленого твида и длинный твидовый жакет.
      - Прекрасная блуза, - сказал он, коснувшись кремовой шелковой манжеты, выглядывавшей из рукава. - Я в восторге от лиловых ажурных колготок и бордовых сапог. Ты выглядишь прямо как Твигги, дорогая!
      - Об этом остается только мечтать. Лео поднял бокал с коктейлем.
      - За наши мечты. Такой великолепный мартини я пил только в "Большом яблоке".
      - Я выпью лимонного сока. И о чем ты мечтаешь, Лео?
      - О том же, о чем мечтает всякий архитектор. - Архитектор по образованию, Лео работал в этой сфере до 1987 года, когда начался всеобщий спад. Построить свой собственный дом в каком-нибудь экзотическом местечке в лесу над водопадом. Мне нужно что-то вроде водопада Франка Ллойда Райта... - Он вдруг схватил руку Плам и уставился на бриллиант... - От куда это?
      - Из "Вулвортса".
      - Ты должна мне сообщить, какое именно из его отделений располагает такими. - Лео заказал натуральный лимонный сок для Плам и добавил:
      - Жаль, что не пришлось побывать у Клео Бригстолл позапрошлым вечером. Говорят, что у нее потрясающие апартаменты где-то недалеко отсюда. Хотелось бы снять их для журнала.
      - Не думаю, что эта идея понравилась бы ей, - заметила Плам. - У нее слишком высокое положение в "Морган Гренфелл", которое дает ей больше миллиона долларов в год и не позволяет высовываться.
      - Прекрасно, когда есть возможность выбирать! - После того как их усадили у окна, Лео принялся изучать меню. - Дикий лосось. Значит ли это, что он грубый, или только то, что не был выращен на рыбной ферме? Как насчет устриц для начала?
      Лео жил на широкую ногу и постоянно испытывал нужду в деньгах. Он утверждал, что зарабатывает немного, но Плам замечала, что Лео часто и шикарно путешествует, позволяет себе массу развлечений и знаком с кучей шикарных девиц. Она редко видела его с одной и той же дважды. Бриз считал его одним из тех, кто никогда не подвернет ногу, бросившись вперед, чтобы оплатить счет. Однако Лео великолепно разбирался в том, что происходит в мире искусства, и к тому же был занятным и веселым собеседником.
      Он уже слышал о том, что Плам объявила голландский натюрморт Сюзанны подделкой и вознамерилась доказать это, хотя размер ее ставки в споре с Виктором был явно преувеличен.
      Когда подали семгу в винном соусе, Плам сказала:
      - Я припоминаю, что у тебя была статья о мошенничестве с картинами пару лет назад.
      - Да, водился с девицей, которая работала в крупном детективном агентстве, - кивнул Лео.
      - В ней ты связывал это с организованной преступностью.
      - Правильно. Подделка картин превратилась в очень крупный бизнес. По количеству обращающихся в нем денег она стала третьей криминальной проблемой мира. Торговцы наркотиками и оружием используют этот бизнес для отмывания денег. Даже токийский район Гинза, где сосредоточены самые престижные художественные салоны, оказался наводненным якудзой - японской мафией. Это же так легко! - Он глотнул вина. - Если бы я отслеживал картину, то меньше всего надеялся бы обнаружить ее в Японии, потому как там существует всего лишь двухлетний срок давности. Это означает, что я должен найти ее, доказать, что она подделана, затем выиграть судебный процесс - и все это за два года. Любой преступник может просто подержать два года картину в банковском сейфе, а затем безнаказан но продать ее. Да и в других местах к этому тоже относятся довольно легко. Мошеннику не надо платить пошлину, когда он провозит картину через границу. Если ей больше пятидесяти лет, он просто заявляет о ней в декларации, указывает ее стоимость, отдает бумажку таможеннику и проносит свой чемодан.
      - Но какое это имеет отношение к подделкам картин?
      - Когда мошенники увидели, какие деньги дают за картины, они, естественно, стали похищать их или штамповать свои собственные.
      - В этом нет ничего нового, - заметила Плам. - Дюрера подделывали даже при жизни, как и Дэвида Хокни. Лео рассмеялся.
      - Если верить таможенным архивам, то с 1909 по 1951 год в одни только Соединенные Штаты было ввезено свыше девяти тысяч полотен Рембрандта. - Пожав плечами, он добавил:
      - Это, конечно, еще не преступление, когда кто-то копирует или воспроизводит картину. В музеях и художественных училищах это происходит сплошь и рядом.
      Плам усмехнулась.
      - Бриз говорит, что нынешний спад не отразился только на тех галереях, которые открыто продают копии своих картин.
      - Есть еще и другие области законного бизнеса, играющие на руку преступникам.
      Лео пояснил, что некоторые страховые компании рекомендуют владельцам картин выставлять их копии, а оригиналы держать в банковских сейфах. В случаях кражи страховые компании зачастую сами вступают в переговоры с преступниками, чтобы выкупить украденную картину, и при этом не обращаются в полицию. Понятно, что им лучше отдать десять процентов стоимости ворам, чем выплачивать все сто владельцу.
      Очень часто европейские музеи вообще не страхуют свои экспонаты, ибо это слишком дорогое для них удовольствие. И тогда им приходится скрывать факты воровства, чтобы не обнаруживать свою несостоятельность. Они сами договариваются с грабителями, если могут. В противном случае предметы искусства попадают на черный рынок. А как полагает одна церковная страховая компания, только в Англии из храмов пропадает по одной антикварной вещи каждые четыре часа.
      Лео сохранял серьезный вид.
      - Очень немногие из таких преступлений оказываются раскрытыми, не говоря уже о возвращении похищенного их владельцам. Фальсификацию трудно доказать еще и потому, что преступным деяние оказывается только тогда, когда кто-то начинает выдавать подделку за оригинал, чтобы продать ее.
      - То есть только тогда и можно обращаться в полицию, да, Лео?
      - Не все хотят связываться с полицией. Многие факты не доходят до полиции, ведь иных покупателей не смущает то, что они приобретают ворованное. Больше всего, например, подделывают Фаберже. Какой-нибудь пройдоха говорит коллекционеру: "Эй, у меня есть пасхальное яйцо.., но оно краденое..." Это самый легкий способ всучить подделку восторженному и неразборчивому собирателю, который думает, что по дешевке покупает сокровище.
      - Жадность не одного сгубила. Лео кивнул.
      - Перед Первой мировой войной из Лувра была украдена Мона Лиза - в результате самого обычного ротозейства - и продана итальянцу, который спрятал ее. Но до этого грабители наделали с нее множество копий - по меньшей мере пятнадцать было продано ими за огромные суммы. Через два года полиция нашла оригинал и вернула его в Лувр, но ни один из покупателей подделок не признался, что его надули. - Он повеселел. - Ты не можешь пойти в полицию, Плам. Там тебя не будут слушать.
      - Почему нет?
      Он перечислил причины по пальцам:
      - Картина - собственность Сюзанны, не твоя. Владелец настаивает на отсутствии состава преступления. А у тебя нет ни малейшего доказательства.
      - И тем не менее, - упрямо сказала Плам.
      - Тебе скорее всего понадобятся услуги международного детективного агентства. На махинациях в области живописи специализируется "Джулс Кролл", но это стоит очень дорого.
      - Как дорого?
      - В цену услуг хорошего адвоката. Но кто из частных лиц может позволить себе это?.. Наверное, около полутора тысяч долларов в день за каждого нанятого сыщика... - Лео наклонился и похлопал ее по руке. - Ты не можешь платить такие деньги, Плам, да и зачем тебе? Картина Сюзанны тебя не касается. Твои поиски могут быть опасными... Плам, я серьезно... Ну почему бы тебе не зайти после ленча в офис к Виктору и не расторгнуть пари?
      - Как хорошей девочке, да? Нет, я намерена взяться за это из принципа.
      - Я заметил, что люди говорят это, когда собираются сделать ужасную глупость, для которой не находят других оправданий. - Лео вздохнул. - Если уж ты так настроена, то тебе следует проверить, не краденая ли это картина, и, если это так - что вполне возможно, - тогда дело за полицией, и они немедленно займутся этим. Так что проверь по каталогу Трейса.
      - Что это такое?
      - Международный ежемесячный журнал, где перечисляются все украденные картины.
      - А где-нибудь ведется учет подделок?
      - Да, в Международном фонде исследований в области искусства. Их головной офис находится в деловом центре, но они работают в основном с музеями, галереями и страховыми компаниями. Там тебе в лучшем случае могут посоветовать обратиться к эксперту по голландским натюрмортам, но не более того.
      - Почему?
      - Потому что ты не ученый и не представляешь никакой крупной организации, которая могла бы позволить себе выплатить крупный гонорар за консультацию.
      Плам обиженно поджала губы.
      - Ты хочешь сказать, что они не будут со мной разговаривать, если я не смогу заплатить? Тогда почему это не заинтересует полицию?
      - Ты же не какая-нибудь эксцентричная маленькая леди, и наш ленч проходит не в романе Агаты Кристи. В реальной жизни полицейское управление Нью-Йорка по уши занято вылавливанием реальных трупов из Гудзона, преследованием реальных распространителей наркотиков, а также тем, чтобы не попасть под обстрел реальных банд малолетних преступников на мотоциклах. У полиции нет времени заниматься расследованием махинаций в мире искусства, от которого они балдеют, потому что ничего в нем не понимают, за исключением разве что Джо Кинана да Винсента Сабо из всей нью-йоркской полиции, но я сомневаюсь, что у этих двоих найдется время, чтобы помочь тебе, Плам.
      Он прервал свою речь на время, пока официант подавал салат.
      - Полиция бессильна перед такими преступлениями. Все упирается в деньги. Сколько правительство может выделить на охрану произведений искусства, привлекающих со всего мира туристов, которые, в свою очередь, приносят стране огромные доходы? Они ведь приезжают в Италию не для того, чтобы осмотреть заводы "Фиат". Но правительство ни за какие деньги не сможет научить копов или таможенников распознавать раритеты. И если уж мошенникам удастся морочить классных искусствоведов и даже агентов, которые всю жизнь тренируют глаз, то что уж говорить о копах?
      - Разве они не могут выйти на того, кто фабрикует подделки?
      - Возможно, но в сфере живописи у копов нет того опыта, какой они накопили с обычными преступлениями. Тут они способны и мотивы понять, и внедрить в преступный мир информатора. Но делать подобное, не понимая мира искусства, все равно что носить воду решетом. Однако им надо вначале что-то увидеть и потрогать - труп, например. А в мире искусства им не за что ухватиться. - Лео помолчал, пока официант подавал тертый сыр "Пармезан". - Копы будут смотреть на такое преступление и не смогут его увидеть, - убежденно продолжал он, потому как не в состоянии отличить подлинное произведение искусства от фальшивки. И им непонятно, почему кто-то другой так уверен, что именно этот мазок кисти не может принадлежать Пикассо или другому мастеру.
      - Лео, ты хочешь сказать, что обычный полицейский не может помочь мне, потому что не в состоянии отличить Гварди от Каналетто?
      - Примерно так, особенно в США. Там среди полицейских почти нет знатоков живописи, - Но если мошенничество с картинами - третья по денежному обороту преступная деятельность в мире, то как насчет ФБР и Интерпола?
      - В ФБР один-единственный специалист, в Интерполе их несколько. В Лондоне три криминальных эксперта, в Нью-Йорке только два и один в Лос-Анджелесе. Да! Есть еще специально обученное полицейское подразделение итальянской полиции, оно могло бы помочь. Но все его люди остро необходимы в самой Италии.
      - Специально обученное? - Плам хотелось узнать о нем побольше.
      - Прежде всего проверяют их зрение, чтобы исключить дальтонизм. Их учат рисовать, определять возраст материалов. Они изучают приемы изготовления подделок, особенности манеры знаменитых художников; овладевают и основами химии, чтобы проводить анализ состава красок.
      - Выходит, что их учат, как делать фальшивки?
      - Выходит. Итальянцы полагают, что надо быть художником или самому уметь подделывать картины, чтобы распознавать подделки других.
      - Если копы бесполезны, а для того, чтобы распознать подделку, надо быть художником, - значит, я подхожу, - твердо сказала Плам. - Так ты поможешь мне?
      - Я бы не стал, - заерзал он.
      - Что, Бриз уже успел с тобой побеседовать? И просил убедить меня, что это глупость и чтобы я бросила это дело?
      - Какое там глупость! Это самое настоящее безумие, вот что я тебе скажу.
      Дальновидный Лео с уважением относился к резкому и жесткому Бризу и всячески старался поддерживать с ним отношения. Ему была симпатична привычка Бриза сорить деньгами, хотя в этом он заметно поутих, когда кончилось процветание восьмидесятых.
      - Мне нравится Бриз, - добавил Лео. - Я люблю бывать в его компании и, признаюсь, не хочу нажить себе врага в его лице.
      - А в моем? Да мы еще и не объявили друг другу войну, - резко бросила Плам.
      Лео подался вперед и взял ее за руки.
      - Плам, я хочу отговорить тебя, потому что поиск будет смертельно опасным. С мафией шутки плохи, из-за собственного упрямства и семейной перебранки нельзя лезть на рожон.
      Плам вспомнила о паническом ужасе, охватившем ее прошлой ночью. Но это, конечно, был беспричинный страх, как у детей по ночам. Вероятно, и Лео, с его разговорами о всемогущей мафии, тоже преувеличивает опасность. Как всякому пишущему человеку, ему было свойственно драматизировать ситуации.
      Плам откинулась на стуле. Она не даст Лео запугать себя. Но, сняв со спинки стула светло-зеленый жакет и накинув его на плечи, она почувствовала, как по спине пробежал холодок, хотя в ресторане было уютно и тепло.
      Глава 6
      Покинув гостеприимный и уютный "Одеон", Плам взглянула на ясное небо над головой, отливавшее заманчивой голубизной куполов итальянских соборов, и решила пройтись по Уолл-стрит мимо маленьких очаровательных домиков восемнадцатого века, напоминавших ей Портсмут. Она хотела купить здесь пару перчаток взамен тех, что забыла в такси.
      Западный Бродвей она старалась миновать как можно быстрее. Он оживлял в ее памяти грязно-коричневые полотна Эдварда Хоппера, пропитанные одиночеством, беспокойством и страхами большого города, впервые испытанными ею еще в Лондоне.
      Она поразилась неожиданной силе ветра, налетевшего с юга. Подтаявший за день снег покрылся ледяной коркой. Тротуары сделались опасно скользкими.
      Немногочисленные прохожие в тяжелых темных пальто шли сгорбившись, с трудом преодолевая ветер. Плам подняла воротник своего легкого пальто и засунула руки в карманы, сразу припомнив времена, когда ей приходилось ходить пешком, чтобы не тратиться на проезд в автобусе.
      Плам отказалась от предложения Лео проводить ее, потому что хотела спокойно обдумать наконец ту проблему, от которой уходила долгие годы. Ею владело ощущение внутреннего одиночества, которому она не могла найти объяснения, имея мужа, детей и множество друзей. Все это заставляло ее отмахиваться от этого нелепого чувства, но теперь оно становилось все сильнее и, как во сне, превращалось в тоску, причины которой она не вполне могла припомнить. Она словно бы лишилась части себя, и теперь эта затерявшаяся где-то частичка все настойчивее призывала ее на поиски, предупреждая, что без этого она так и останется неудовлетворенной и вечно мятущейся личностью.
      Пробиваясь сквозь ветер на Уолл-стрит в не по сезону легких замшевых сапогах, хлюпавших по раскисшему снегу, она чувствовала, что направляется навстречу беде. А полная неспособность разобраться в мучившей ее проблеме только усиливала чувство опасности.
      На пересечении Западного Бродвея с Чамберс она повернула налево. Ветер сразу же ослабел, хотя все еще продолжал налетать порывами. Она заспешила мимо витрин маленьких магазинчиков, специализирующихся на продаже орехов, кофе в зернах, сливочной помадки и накладных ногтей. Изломанными неоновыми линиями пламенела реклама: "Бесплатная доставка светлого пива "МиЧелоб", "Смокинги напрокат", "Немедленный психологический прогноз".
      Плам нырнула в корейский магазин на Чамберс и быстро прошла вглубь. Скрывшись за холодильным шкафом с банками пива, она сняла с пальца кольцо с бриллиантом и сунула его в глубокий карман пальто. Теперь она не станет добычей грабителей. Может, ей следовало положить кольцо в кошелек? Нет, это как раз то, что грабители хватают в первую очередь. Только идиоты носят ценные вещи в кошельке. Но беспокойство не проходило, и Плам вдруг поняла, что причиной его является беззащитность. Но почему она должна чувствовать себя беззащитной?
      На перекрестке Плам повернула направо. На Бродвее в лицо опять стеганул ветер - такой резкий, что перехватило дыхание. Она открыла рот, чтобы схватить воздуха, и ветер ледяным клубком закатился в горло, обжег холодом легкие и застыл внутри. Плам стиснула зубы и обхватила себя руками. Так холодно ей никогда не было.
      В бледно-голубом небе высился готический шпиль небоскреба "Вулворт". Автомобили проезжали изредка. На противоположной стороне несколько уличных торговок с обескураженным видом жались к вентиляционным решеткам метро. На скамейках небольшого парка мэрии с несчастным видом ютились бездомные бродяги. Некоторые уже были слишком пьяны, чтобы ощущать холод. Вокруг валялись пустые бутылки.
      Плам вдруг стало стыдно за свое чувство неудовлетворенности. "Бедная маленькая богачка", - насмешливо подумала она. Но чувство неудовлетворенности не проходило оттого, что она говорила себе, что счастлива, что у нее есть все и даже больше. И к тому, чтобы стать художником, она шла не так, как многие другие, которые хоть и не по своей вине, но жили гораздо ниже уровня своих способностей. Некоторым женщинам вообще не удается узнать меру своего таланта. Но с какого момента художник начинает нуждаться в спортивных автомобилях и в другой роскоши? Ее претенциозная светская жизнь - это лишь иной, более дорогостоящий, способ не отстать от Джоунсов, как раз то, что ей так не нравилось в матери, когда она видела, как ощущение беззащитности заставляет ее тянуться за соседями, становясь агрессивной и безжалостной.
      В конце узких улочек Южного порта показались мачты пришвартованных яхт постройки прошлого века. Древние строения из мелкого кирпича, теснившиеся вокруг рыбного базара на Фултон-стрит и когда-то служившие складами и постоялыми дворами, теперь были превращены в шикарные кафе и магазины деликатесов. Купив в салоне Лауры Эшли бордовые перчатки и такой же шарф, Плам прошла в примерочную и быстро надела на палец кольцо с бриллиантом. Она будет рада, когда покинет этот район и не будет чувствовать необходимости прятать кольцо.
      У Забара, соблазненная запахом свежеиспеченного хлеба, Плам накупила всевозможных булочек для ребят и тут же вспомнила, что пухленький Макс сидит на диете, а помешанный на здоровье Тоби вообще не прикасается к тому, что содержит сахар. Они для нее все еще были малыми детьми, и это все больше раздражало их. Но Плам не могла считать их взрослыми только потому, что они вдруг заговорили ломким баском.
      Неожиданно ей пришло в голову: ее беда в том, что она не чувствует себя полноценной личностью. Да, она художник, она мать, но вот ощущения того, что она женщина, не было.
      Когда она, впервые оказавшись в Лондоне, только начинала свою самостоятельную жизнь, дела шли туго, но у нее были ее сыновья, ее картины, ее друзья и больше времени для веселья и других простых вещей, которые женщину делают женщиной. Неужели за признание и успех надо расплачиваться самым дорогим?
      Глава 7
      Плам вышла из лифта в офисе Виктора и оказалась лицом к лицу с одной из своих картин. Полотно, полыхающее ярко-желтыми, шафрановыми и лимонными оттенками, напомнило ей, какой она была счастливой, работая над ним, и у нее сразу улучшилось настроение. Это было как раз перед тем, как Тоби беззаботно покинул дом, чтобы поселиться с друзьями в общежитии, и она почувствовала себя так, словно ее обокрали. После этого темные и мрачные тона долгие месяцы не сходили с ее палитры, как и с рабочего стола, на котором она смешивала краски.
      Дженни пыталась успокоить ее.
      - Большинство женщин, посвятивших жизнь своим детям, остаются ни с чем, когда те уходят из дома. А у тебя остается твоя живопись, Плам.
      И это подействовало.
      В своих картинах Плам рассказывала о себе, эмоционально обнаженной и беззащитной. Но если картину можно было описать словами, значит, она не выразила в ней то, что хотела. Значит, зритель не сможет понять и разделить ее чувства. Цвет передавал ее мысли и ощущения, как звук в музыке. И теперь в офисе Виктора она задумалась о том, как выльются на холст вновь охватившие ее чувства.
      Она уставилась на огромное полотно и - так было всегда - тут же почувствовала желание что-то изменить в нем. Освещение, в какое попадали выставленные картины, никогда не было таким же ясным и прозрачным, как в ее лондонской мастерской. В этом мягком январском свете, отраженном от поверхности вод Нью-йоркской гавани, некоторые мазки кадмия казались слишком резкими, тогда как вкраплениям жженой охры недоставало насыщенности. Эти два тона не выдерживали соседства друг с другом.
      Вскоре Плам пригласили к Виктору, и ей показалось, что она попала в музей современного искусства, но никак не в кабинет голливудского магната. Одна стена была сплошь стеклянной и выходила на лужайку, спускавшуюся к гавани, другую закрывали стеклянные же полки с коллекцией масок из Новой Гвинеи. На третьей висела еще одна картина Плам - из серии ее мрачных черно-лиловых творений. Из мебели в кабинете было всего лишь три диванчика, покрытых серой фланелью. Они расположились вокруг огромной плиты сланца, на которой лежала тонкая оранжевая папка с документами и стояла стеклянная подставка с визитными карточками Виктора, где были указаны шестнадцать номеров его личных телефонов, включая автомобильный.
      Плам посмотрела сквозь стену на огромную серую гладь Ист-Ривер молчаливую, зловещую и безнадежно холодную. Дальний берег казался темной полоской угля с неровными краями, лилово-серые здания напоминали пейзажи Моне.
      Дверь отворилась, и вся комната сразу заполнилась присутствием Виктора и тех миллионов долларов, которые он олицетворял.
      - Не костюм, а сплошная ностальгия по шестидесятым. - Пожимая ее руку, он оглядел Плам с ног до головы. - А что это с сапогами? Тебе их лучше снять, они совсем промокли... Я отправлю тебя на "Роллсе". Мисс Орбах, через полчаса мне будет нужна машина! - Он поднял ее руку с кольцом. - Оно тебе нравится, да?
      Плам пошевелила пальцами, наблюдая, как бриллиант ловит свет и вновь отбрасывает его уже в виде ослепительных лучей - синих, зеленых и желтых.
      - Эти просто сказка, Виктор! Я чувствую себя кинозвездой прошлых лет!
      Виктор довольно кивнул.
      - Бриз прав, сейчас самое время для таких приобретений. - Он подошел к прозрачной стене и уставился на темневшую вдали береговую черту. - Ты продолжаешь это.., расследование? Плам кивнула.
      - Я так и сказал Сюзанне, что ты не остановишься. И даже заключил с ней пари на пять тысяч долларов. - Он улыбнулся. - На нее твои слова не произвели большого впечатления, но мне самому хотелось бы знать правду. И я, естественно, помогу тебе всем, чем могу. Единственное, чего бы мне не хотелось, так это беспокоить Сюзанну. Она очень занятой человек, ты же знаешь.
      - Но, Виктор, мне необходимо детально рассмотреть картину - и при дневном освещении!
      - Мне очень жаль, Плам, но это просто невозможно.
      Тон Виктора был категоричен, и Ллам стало ясно, что он предлагает ей держаться от квартиры Маршей подальше. "У него был колоссальный скандал с Сюзанной, - заключила она. - И теперь, черт побери, я не смогу осмотреть этот голландский натюрморт при дневном освещении и проверить фактуру обратной стороны". Женам торговцев картинами известно, что при проверке сомнительной вещи важное значение имеет внутреннее чувство, которое возникает при ее рассмотрении и является суммой всего твоего предшествующего опыта, затем производится булавочный тест и, наконец, проверяется ее оборотная сторона.
      Старые картины писались на дереве, металле или холсте. Неаполитанские холсты - грубые, как мешковина, у старого венецианского полотна рисунок "в елочку". Чем дальше на север Европы, тем тоньше фактура холста, север славился своими текстильными фабриками.
      На обратной стороне картины коллекционеры часто делали отметки: ставили свои монограммы или инициалы, номера согласно своему учету. На старых полотнах можно было обнаружить следы выставочных ярлыков, инвентарные номера аукциона все это помогало проследить их историю. Так, на Сотби отметки делаются мелом или наклеиваются этикетки, у Филлипса пользуются синим мелом, а Кристи - это единственный аукцион, где наносят отметку из двух букв и трех цифр, обозначающую дату продажи и номер лота, зафиксированный в каталоге.
      Плам надеялась, что обратная сторона голландской картины скажет ей что-нибудь, не такая уж безупречная это подделка. И теперь она была в отчаянии.
      Виктор взял со стола тонкую оранжевую папку с бумагами.
      - Мисс Орбах сняла копию свидетельства о происхождении и приложила копию диапозитива. Я присовокупил сюда фотокопию своего чека об оплате, а также письмо, которое дает право наводить любые справки по поводу картины от моего имени. Нужно ли что-нибудь еще?
      - Я бы хотела съездить в Лос-Анджелес и встретиться с декоратором, отыскавшим для вас этого Балтазара ван дер Аста.
      Когда Виктор наклонился, чтобы позвонить секретарше, Плам добавила:
      - И ты упоминал здешнего торговца, у которого есть подобная картина. Кто он?
      - Артур Шнайдер с Пятьдесят седьмой улицы. Хорошо, я устрою тебе встречу с декоратором Синтией Блай в Лос-Анджелесе. Она в шоке. Говорит, что у Малтби очень высокая репутация. Она не отрицает, что наша картина подвергалась реставрационным работам, но в этом нет ничего необычного, старая картина почти всегда нуждается в реставраторах.
      - Да, реставрация - это темная область, - согласилась Плам. - Иногда невозможно определить, где кончается восстановление и начинается подделка. Иногда картина может обновиться на девяносто процентов. Но в вашем случае совсем не то.
      - Синтия говорила, что ты, возможно, имела в виду, что картина написана не полностью ван дер Астом. Возможно, ему помогал ученик. Ведь выдающимся мастерам приходилось поручать подмастерьям выписывать фон, одежду, собак, лошадей и даже человеческие тела.
      - Я не это имела в виду, Виктор.
      - Синтия еще спрашивала, не хотела ли ты сказать, что картина была скопирована в мастерской ван дер Аста сразу после того, как он ее написал. Она говорит, что такое происходило на каждом шагу.
      Виктор сообщил Плам также еще ряд соображений, высказанных Синтией. В те времена нередко бывало так, что по окончании работы над картиной в мастерской делались ее копии. Известно, что ученики Леонардо да Винчи написали не менее сорока копий его картин. Все они были выполнены в его мастерской, и всегда считалось, что они не уступают работам самого мастера.
      Плам согласно кивнула.
      - Так ты предполагаешь, что наша картина - это первоначальная копия другой работы ван дер Аста, выставленной в одном из музеев?
      - Я подозреваю, что натюрморт - это компиляция из разных частей других работ ван дер Аста, а это значит, что картину написал совсем недавно довольно опытный и умелый мошенник.
      - Что ж, тогда докажи это.
      Плам откинулась на спинку кожаного сиденья темно-бордового "Роллса" и раскрыла оранжевую папку Виктора, чтобы взглянуть на паспорт. В идеальном случае такая подборка документов позволяет покупателю картины четко проследить в обратном порядке ее путь от владельца к владельцу, вплоть до ее автора. В этом формуляре указываются и все ее появления на выставках, и упоминания о ней в научных трудах. Но полный формуляр - вещь редкая: владельцы забывают фиксировать происходящее с их шедевром.
      И тогда обычно возникают споры насчет подлинности. Потому-то Бриз и велит Плам оставлять отпечаток пальца на обороте каждой ее картины, а также ставить свою подпись на лицевой стороне. Отпечаток ее пальца ставится также и на квитанции о продаже.
      В оранжевой папке Виктора было два конверта. В первом - копия диапозитива размером десять на восемь дюймов с полным описанием прелестного натюрморта. И то и другое - с подписью мистера Малтби. Во втором конверте лежала справка с отрывочными сведениями о прошлом картины, а также копии разных квитанций о продаже и заключение экспертизы на нидерландском языке, сделанное, предположительно, в 1922 году. Картина нигде не выставлялась.
      Когда "Ролле" выехал на Пятьдесят седьмую Восточную улицу, Плам захлопнула папку. Паспорта, так же как и картины, можно подделать.
      С тротуара Плам заглянула в зарешеченное окно картинной галереи Артура Шнайдера. На фоне шторы из светло-зеленого бархата красовался на небольшой подставке искусно подсвеченный голландский натюрморт размером восемнадцать квадратных дюймов: столик орехового дерева, на нем ваза времен династии Мин, с голубым рисунком и широкой каемкой, наполненная клубникой и вишнями. На дальнем плане были рассыпаны несколько вишен вместе с листьями и лепестками гвоздики, с которых на столик скатились прозрачные капли воды. К одной ягоде прилепилась трупная муха. Небольшая табличка рядом с подставкой сообщала, что картина выполнена по меди в период между 1615 и 1630 годами Якобом ван Хальсдонком.
      Плам нажала кнопку звонка. Дверь открыл крупный мужчина средних лет в старомодных очках в золотой оправе, сквозь которые на нее смотрели бесцветные рыбьи глаза. В зале, похожем на гостиную Сюзанны, больше никого не было. На темно-зеленых стенах висели небольшие картины в золоченых рамках, тщательно подсвеченные. Три из них были семнадцатого века. На одной изображена рыбацкая лодка на фоне штормового моря; другая представляла кабацкую сцену: подвыпившие тучные крестьяне играли в карты, курили длинные глиняные трубки или танцевали под аккомпанемент скрипача с огромным животом; третья являла собой веселый зимний пейзаж с людьми, которые катались на лошади, запряженной в сани, и играли во что-то вроде хоккея.
      - Школа Хендрика Аверкампа. Они играют в гольф, который был придуман голландцами еще в тринадцатом веке и положил начало современному гольфу и хоккею на льду, - пояснил мистер Шнайдер. Его речи был свойствен какой-то неуловимый дефект.
      Плам сообщила, что помогает кое-кому выбрать подарок жене надень рождения, и мистер Шнайдер, видевший, как Плам подъехала на темно-бордовом "Роллсе", не стал возражать против того, чтобы отодвинуть натюрморт от окна и дать ей рассмотреть его.
      - Голландский натюрморт семнадцатого века - это как раз то, что нужно. Как вы, несомненно, знаете, это был золотой период голландской и фламандской живописи. Посмотрите, как четко и ясно выписаны детали. Обратите внимание на его безмятежность.
      - Мне кажется, я уже видела на какой-то картине подобную бело-голубую вазу, - словно бы про себя заметила Плам. - Это точно работа ван Хальсдонка?
      - Абсолютно точно! - В голосе Шнайдера прозвучал едва заметный холодок. Но как вам, несомненно, известно, - продолжал он, явно имея в виду, что ничего ей не известно, - каждый художник этого периода сохранял все свои пробные наброски, а затем они неоднократно использовались им Самим, его учениками, порой и коллегами, потому что тогда было принято заимствовать детали друг у друга. И так они передавались из поколения в поколение.
      Как вы, наверное, слышали, одна знаменитая парочка на коньках впервые появляется в пейзаже с замерзшей рекой Хендрика Аверкампа, затем выскакивает на нескольких других его работах, а также на полотнах Барента Аверкампа и Арента Арентца.
      - И какова цена натюрморта?
      Мистер Шнайдер взглянул на бриллиантовое кольцо Плам.
      - Начальная цена сто восемьдесят пять, - твердо произнес Шнайдер и заметил, что Плам даже глазом не моргнула.
      - Она может быть снижена?
      - До некоторой степени. - Помолчав немного, Шнайдер спросил:
      - Могу я узнать имя счастливой именинницы?
      - Миссис Марш.
      На лице Шнайдера ничего не отразилось. Он явно не относился к числу читателей "Уолл-стрит джорнэл".
      - Сюзанна Марш, - уточнила Плам. Шнайдер расплылся в улыбке.
      - Ферма "Солнечный берег"? Каталоги для заказов по почте? - Почти вся цветистая роскошь загородного дома - за исключением разве что белых персидских котят да двух маленьких молчаливых дочек Сюзанны - могла быть заказана по почте с помощью каталога от "Сюзанны с Солнечного берега". - Эта картина просто идеально впишется в подобную обстановку, - с восторгом произнес он. Когда миссис Марш будет угодно взглянуть на картину?
      - Она должна стать для нее сюрпризом. Мистер Марш увидел ее в вашем окне и попросил меня проверить ее происхождение.
      Отношение Шнайдера слегка изменилось, когда он понял, что перед ним не любовница и не декоратор (ни визитной карточки, ни разговоров о скидке), а скорее всего секретарша того, кому принадлежит "Роллс-Ройс". Возможно, и не бриллиант это, а циркон.
      Изучая картину, Плам повернула ее к себе обратной стороной, и Шнайдер догадался, что она не просто приглядывается к товару. Через полчаса Плам знала, что маленький прелестный Якоб ван Хальсдонк был подделкой, и мистер Шнайдер тоже знал это и знал, что она знает. Однако оба делали вид, что ничего не знают.
      - Полагаю, что за это причитается... - вежливо сказала Плам, - что я получу...
      - Конечно. Десять процентов комиссионных. - Бог с ней, кем бы она там ни была.
      - Обычно от подобных сделок я получаю пятнадцать. - Плам знала, что если она не будет торговаться, то он не сочтет ее серьезным покупателем и она не получит копию паспорта. - Благодарю вас. Тогда, может быть, я могу получить копию паспорта?.. Миссис Расселл... В "Ритц-Карлтоне"... Да, конечно, я верну ее завтра. Я вам очень признательна...
      Пока Шнайдер рылся в картотеке, стоя к Плам спиной, она спокойно достала из сумочки гостиничный набор для шитья и вынула из него булавку. Острие легко вошло в краску.
      Еще через десять минут Плам стало известно, что Шнайдер приобрел картину у "Леви-Фонтэна". Это был известный в Париже торговый дом второй категории, который никогда не поднимется до первоклассного Матисса, но и не упустит своего, к примеру, чего-то вроде неоконченного наброска Фонтен-Латура.
      Когда она собралась уходить, Шнайдер заметил, как бы между прочим:
      - Возможно, вам следует знать, что этой картиной интересуется еще кое-кто. Один из ваших соотечественников.
      - Тогда мне следует привести сюда мистера Марша как можно скорее. Этот соотечественник занимается торговлей?
      - У меня сложилось впечатление, что он занимается частным расследованием. Он приходил этим утром и разговаривал с моим помощником, который сейчас у дантиста. Верном сказал мне только, что британец рассматривал картину с полчаса и пообещал вернуться позднее. Я не думаю, что это был визит с целью покупки.
      Глава 8
      Пока "Ролле" медленно прокладывал себе путь по запруженным дорогам города, Плам раскрыла второй паспорт. Он оказался не столь подробным, как тот, что предоставил ей Виктор. В отеле она снимет копию и утром вернет ее Шнайдеру. В голове лениво вертелся вопрос, действительно картина заинтересовала того англичанина или Шнайдер просто хочет набить цену. Скорее всего, и то, и другое. Теперь это не имело значения: фальшивый ван Хальсдонк мог отправляться куда угодно.
      Плам поудобнее устроилась на сиденье за широкими плечами шофера в темно-бордовой форме. Ей нравилось это шикарное укрытие, так надежно защищавшее ее от холодной погоды.
      Бросив украдкой взгляд на кольцо, она залюбовалась бело-голубым сиянием бриллианта. Мысли о беззащитности больше не тревожили. В ее руках было вполне осязаемое доказательство того, что она добилась своего, несмотря на насмешки Джима.
      Понедельник, 1 марта 1976 года
      Ровно через два месяца после того, как Джим ушел от нее, Плам, сидя за чаем с родителями возле камина в гостиной, сбивчиво поведала им о своих планах на будущее.
      Ворчание на тему о том, что "в нашей семье никогда не было разводов", не шло ни в какое сравнение с тем переполохом, который поднялся, когда она нервно заявила о своем намерении перебраться в Лондон.
      Если она найдет работу, кто будет присматривать за детишками? - заметалась в волнении мать. А если не найдет работу, то как ей прокормить их? Эти премиальные деньги скоро кончатся. Она не должна думать только о себе.
      Плам говорила им, что у Джима есть работа и закон обязывает его помогать детям материально. (Она еще не знала, что алименты не заменяют отца.) Твердила, что в Лондоне она скорее найдет хорошо оплачиваемую работу, чем в Портсмуте.
      Мать немедленно предположила, что, не найдя ничего другого (как это было с теми, кому не хватало образования и опыта), Плам пойдет в натурщицы. И закатила истерику.
      - Почему, ну почему ты устраиваешь такое своим родителям?
      - Мне нужен шанс, чтобы развить свои способности. У Джима был такой шанс. Почему я не имею на это права?
      - Пусть так, но ты не должна тащить за собой детей. Что ты можешь получить в Лондоне такого, чего нет в Портсмуте?
      - Я уже говорила... Лондон - один из центров живописи. Здесь я ничего не добьюсь, здесь я никогда не продам ни одной своей картины. Назовите мне хотя бы одного-единственного крупного торговца живописью, который ведет свои дела в Портсмуте?
      - Что с тобой происходит? В тебя словно бес вселился! - взорвалась мать, впервые столкнувшись с такой отчаянной решимостью своей вечно кроткой и покорной дочери. - Тебя будто подменили! Да нормальна ли ты?
      - Да, мама, когда я рисую, я становлюсь другим человеком. Я знаю, что я делаю и почему я делаю это. И теперь я хочу быть этим человеком все время.
      - Хватит нести чушь, моя девочка! - вмешался отец, в очередной раз отрываясь от своей газеты. - Больше ни слова про Лондон! Ты К так уже достаточно расстроила мать. Не пора ли кормить детей ужином?
      Через два месяца, солнечным майским днем, когда мать отправилась на весеннюю распродажу у "Хэндли", Плам добежала до паба в конце улицы и вызвала такси. В 11.20 она и ее два сына сели в поезд, отправлявшийся до вокзала Ватерлоо.
      В захолустном Кентиш-таун на севере Лондона Дженни нашла для них две чердачные комнаты, в одной из которых был титан с ванной. Покрытые копотью дома у подножия холма первоначально строились для больших и богатых семей, бежавших из старого Лондона, когда через их дворы стали прокладывать железные дороги. Теперь в каждом из них проживала не одна семья. Как и во всех этих домах, холл в доме, где поселилась Плам, являл собой унылое нагромождение поломанных колясок и велосипедов, на которые не позарился бы никакой вор.
      Из-за сильного запаха красок и неизбежного беспорядка Плам писала свои картины в маленькой комнате, а все остальное время проводила с сыновьями в той, что побольше.
      Тоби не исполнилось еще четырех лет, Максу было два года, но о том, чтобы платить за детский сад, не приходилось и думать, так что сыновья постоянно вертелись под нотами у матери. Плам выбивалась из сил, но рассчитывать ей кроме как на себя было не на кого. Она быстро поняла, что нельзя быть хорошей матерью, когда в семье нет отца, и превратилась в нечто среднее между гувернанткой и предводительницей банды, при этом оптимизма в ней не убавилось. "Все как-нибудь образуется", - говорила она себе. Главное, что ей удалось наконец-то оказаться в Лондоне.
      Как и Лулу, которая вместе с Мо демонстрировала, что и вдвоем можно прожить на одну зарплату, Плам обнаружила, что дорога в художественное училище ей заказана, и она за ничтожную плату стала работать по вечерам официанткой. Днем она присматривала за ребенком женщины, жившей на первом этаже, пока та работала в булочной. А по вечерам соседка оставалась с Тоби и Максом. Вскоре Плам взяла к себе на день еще двух детишек. Времени на занятия живописью становилось все меньше.
      Неудивительно, что ее первые работы лондонского периода полны уныния. Она чувствовала себя чужой в городе с его бесконечными толпами знакомых друг другу людей, мелкими соблазнами и его атмосферой вечной тревоги и ощущением нереальности окружающего. В библиотеке она взяла книгу об Эдварде Хоппере. Ей давало успокоение ощущение родства с теми одинокими людьми, что были изображены на его картинах.
      В один из октябрьских вечеров она, вернувшись домой смертельно усталая, обнаружила на пороге съежившуюся от холода в ожидании ее Лулу. Оказывается, она порвала с Мо.
      - Он нашел себе другую ненормальную, которую нужно спасать, - с горечью сообщила Лулу. - Меня выставили этим утром и вселили ее. Мне негде спать и некуда пойти, нет ни денег, ни работы. Я уже побывала у Дженни, но она говорит, чтобы я вернулась домой, и не разрешила мне остаться у нее, хотя жилье там такое дешевое, что даже я могла бы платить за него половину.
      Дженни, начавшая свой второй год учебы у Слейда, все еще жила в Уэстборн-Гроув, в доме, набитом переселенцами из Вест-Индии. Там у нее была комната в подвале, выходившая на задний двор, похожий на свалку металлолома и старых матрацев.
      - Думаю, Дженни побоялась, что если ты вселишься к ней, то никогда уже не выедешь. Можешь остаться у меня. - Плам понимала отчаянное положение Лулу удержаться в мире живописи, а значит, и в Лондоне.
      - Спасибо, - угрюмо поблагодарила Лулу. - Скорее всего, у Дженни начинается очередной роман. Она становится ужасно скрытной.
      Лулу прожила у Плам месяц, спала в мастерской и, вставая каждое утро с головной болью, клялась, что никогда не обзаведется детьми. "Бедлам", повторяла она.
      Дженни нашла для нее работу - уборщицей в офисе экспериментального театра "Раунд-Хаус", где она была занята три дня в неделю. Ко всеобщему удивлению, Дженни уговорила Джима раздобыть официальный бланк Хэмпширского художественного колледжа и написать рекомендацию для Лулу.
      - Как тебе только удалось это? - поражалась Плам. - Он никогда бы не сделал такого для меня.
      - Очень просто. Джим ведь беспокоится о детях, не так ли? Поэтому я просто спросила его, хочет ли он, чтобы с его сыновьями жила наркоманка?
      - Но ведь Лулу избавилась от этого пристрастия.
      - А откуда Джим может это знать?
      - Послушай, я не хочу, чтобы дело дошло до тюрьмы, Дженни...
      ***
      Освоившись в Лондоне, Плам нашла удручающим все то, что происходило на художественном поприще. Она наивно полагала, что в столице в ее жизни все станет на свои места Наконец-то она будет работать как сумасшедшая весь день, а ночами, за кофе и пивом "Эббот", спорить с бородатыми людьми в черных свитерах о законах искусства и о том, как они станут влиять на общество своим творчеством.
      Как бы не так! В мире живописи шла ожесточенная конкурентная борьба, и атмосфера здесь была крайне циничной. Доступ к рынку открывался только питомцам Королевского колледжа и училищ Королевской академии. Лишь их работы доходили до потенциальных покупателей. Всем остальным британским выпускникам, не имеющим высоких связей, оставалось только гадать, перепадут ли им когда-нибудь крохи успеха.
      Собираясь на чердаке у Плам, три провинциалки обсуждали свою жизнь и все больше опасались, что никакие радужные перспективы их не ждут. Чтобы пробиться в картинные галереи, нужна была рекомендация, а не талант художника. Владельцы галерей и властелины мира живописи даже не глядели работы молодых художников, если их не рекомендовал какой-нибудь влиятельный покровитель. Тот самый безысходный случай, когда человека не берут на работу по причине отсутствия у него опыта, который ему было неоткуда взять.
      Недоучившейся провинциалке, пусть и завоевавшей в Портсмуте премию, Плам не приходилось надеяться на просмотр своих работ. К тому же большинство их сгорело вместе с сараем. Как и подруги, Плам быстро осознала, что женщину к успеху могут привести только два пути. Первый - вечно ходить в заляпанном красками комбинезоне и прозябать на задворках до тех пор - может, лет до тридцати пяти, - пока тебя начнут воспринимать всерьез. Был еще путь: спать со всеми подряд наставниками, влиятельными чиновниками, владельцами галерей и с любыми мало-мальски заметными художниками, кроме, разумеется, "голубых" или тех, кого, как и их несчастных жен, ужасала сама мысль об этом. Впрочем, этот путь, хоть и мог привести к появлению упоминаний о тебе в некоторых каталогах, продвигал картины не дальше провинциальных галерей при художественных мастерских.
      Оказавшись в списках, ты получаешь приглашения на открытия галерей и уже можешь начать играть в салонные игры. Ты не пропускаешь ни одной презентации, мозолишь глаза на выставках и учишься узнавать журналистов, которые, может быть, в конце концов станут узнавать тебя, слегка кивая тебе издали. Твоя цель - стать узнаваемой (твои работы никого особенно не интересуют), надо, чтобы тебя всюду видели и примелькалось твое лицо. Ты участвуешь также во всех конкурсах, и, если победишь в каком-нибудь, кивки журналистов становятся более определенными.
      Лулу из своего "Раунд-Хаус" названивала во все без исключения галереи и, представляясь своей собственной секретаршей, быстро добилась того, что ее вносили в списки приглашенных. По вечерам она "внедрялась" в художественную среду, а в свободное время осваивала машинопись, чтобы получить работу и больше не сидеть на одной брюкве.
      Вначале у Лулу все шло по намеченному плану. На презентациях в картинных галереях лилось бесплатное вино и подавалось дармовое угощение, что было как нельзя кстати для нее. Здесь она завязывала полезные знакомства. Плам везло меньше. Она слишком уставала, чтобы испытывать разочарование от своей лондонской жизни. У нее вообще не было свободного времени. Правда, по субботам с утра с детьми сидела Дженни, а вторую половину каждого второго субботнего дня они были на попечении Лулу, но это давало Плам возможность лишь купить продукты и забежать в прачечную.
      Дело об их разводе с Джимом хоть и со скрипом, но все же продвигалось вперед. Джим приезжал из Портсмута каждую субботу и гулял с детьми. Обычно Плам заранее знала о его приезде, так же как о визите своей матери. И она всегда встречала их в прибранной квартире, где не было чужих детей, а в воздухе стоял аромат разогреваемых булочек с корицей, которые приносила соседка, работавшая в булочной.
      Но как-то перед самым Рождеством миссис Филлипс нагрянула совсем неожиданно. Возможно, она сделала это намеренно.
      Маленькая дочка булочницы объелась шоколадом, и ее только что стошнило, два других малыша таскали друг друга за волосы. Двухлетний Макс примкнул к одной из сторон. Неудивительно, что Плам не услышала звонка в дверь. Мать села на неубранную кровать и разразилась слезами. Сквозь рыдания Плам слышала:
      - Никогда не ожидала, что мой ребенок.., в такой грязи.., с этими бедными детишками.., моими внучатами... Мы знали, что у тебя способности.., когда ты вырезала ту шотландскую собачку.., и получила тот приз... У меня никогда не было возможности.., я сразу после школы и на трикотажную фабрику... У Джима был шанс, почему же должна ты?.. Шейла, если ты совсем не можешь без своей живописи, я возьму к себе детишек, ведь иначе все плохо кончится и для них, и для тебя... Ты могла бы приезжать в Портсмут в пятницу вечером, а в понедельник утром возвращаться в Лондон.., и я бы хоть немного подкормила тебя.
      Плам со смятением в душе согласилась. Пусть пройдет два года, если за это время ей не удастся устроить свою жизнь в Лондоне, тогда придется взглянуть правде в глаза и подыскать работу в Портсмуте, возможно, секретаршей. В порыве благодарности она обняла мать.
      - Я никогда не забуду этого, мама! Ты чудо!
      - Нет, я просто мать.
      ***
      Джим был доволен, что теперь будет чаще видеть своих сыновей. Он вновь стал значительной фигурой в Портсмуте и жил по-холостяцки с двумя другими преподавателями колледжа. Они пили пиво прямо из банок и спали чуть ли не на голом полу. О Плам он говорил своим компаньонам со злостью:
      - Она не выплывет. У нее нет таланта. Та премия была просто случайностью. Она может добиться чего-нибудь, только работая на спине. Да и в этом она не слишком сильна.
      ***
      Впервые в жизни Плам была предоставлена самой себе, никто не требовал ее заботы, никто не указывал, что ей делать. В тот день, когда она вернулась из Портсмута без сыновей, она, не заходя домой, отправилась в Национальную галерею и несколько часов провела там, испытывая необыкновенный подъем от ощущения свободы и эстетического наслаждения. Это опьянение не покидало ее до тех пор, пока не пришло время ложиться спать. Уже в постели она почувствовала какое-то смутное беспокойство, которое медленно нарастало в ней и превратилось в самый настоящий страх. Она была теперь свободна и могла иметь то, что хотела. Но сейчас единственное, чего она хотела, чтобы рядом были ее дети. На нее навалилась тоска одиночества.
      Не выдержав, она встала, оделась и дошла до паба в конце улицы, где был телефон-автомат.
      Услышав голос Дженни, она немного успокоилась.
      - Плам, никого еще не миновало чувство одиночества... Прошла неделя, и Плам поняла, что это не что иное, как плата за свободу, ее оборотная сторона. И, как многие, она научилась избавляться от смущения отчужденности, погружавшего ее во тьму. Обычно хватало телефонного разговора с Лулу, которая во всем видела необычайное приключение, или звонка Дженни, которая терпеливо успокаивала ее и говорила, что чувство одиночества - это необходимое условие перехода к новому образу жизни и оно скоро пройдет.
      - Без этого не бывает. И не верь тому, что пишут в журналах для женщин, твердила ей Дженни. - Твоя нынешняя свобода - это единственный шанс заработать на жизнь живописью, так что не упускай его, Плам. - Затем Дженни напоминала ей., что скоро уик-энд и она увидит своих детей. И вообще она скоро оценит, что такое мир и покой. - И потом, Плам, ты сама говорила, что таков уж удел всех матерей.
      Дженни и сама переживала тяжелые времена. Ей перестали выплачивать стипендию, сославшись на уровень доходов отца, и она была вынуждена уйти с последнего курса училища Слейда. Приходилось работать: днем - официанткой в пабе, вечерами - в супермаркете, она была готова на все, лишь бы остаться в Лондоне.
      В январе 77-го, еще не насытившись свободой, Плам получила приглашение ассистировать одному посредственному художнику средних лет, от которого постоянно разило пивом. Ее представили Биллу Хоббсу на презентации, куда ее затащила Лулу. Плам полагала, что эта работа поможет ей компенсировать недостаток академического образования, но она ошиблась. После трех зимних месяцев изнурительной и крайне скучной поденщины в холодном и сыром подвале она с облегчением восприняла свое неожиданное увольнение.
      Потом случались разные временные работы: она была официанткой, посудомойкой, обходила дома с опросными листами, наталкиваясь на недовольство людей, которые удобно устроились у телевизора как раз перед тем, как ей позвонить к ним в дверь. Дни она посвящала живописи и, поскольку начинала с рассветом, постоянно недосыпала.
      Сон одолевал ее в самых неподходящих местах. В автобусах она неизменно пропускала свою остановку, пробуждаясь на конечной.
      ***
      На протяжении двух лет жизнь Плам была небогата событиями: заботы о хлебе насущном, занятия живописью и дети по уик-эндам. У нее почти не оставалось свободного времени и сил, хотя иногда она посещала бурные студенческие вечеринки и даже слегка флиртовала. Но в общем все ее выходы "в люди" заключались лишь в посещении прачечной или местного супермаркета, где ее тележка почему-то никогда не налетала на высокого темноволосого незнакомца, который был свободен, любил готовить и обожал чужих детей.
      В этот период Лулу, жившая на небольшие деньги, которые присылали ей родители, стала у подруг авторитетом в области секса.
      - Ты очень неразборчива, - сказала, зевая, Плам в один из воскресных вечеров в своей мастерской после того, как они с Дженни выслушали откровения подруги о том, что все еще находятся такие, которым приходится рисовать схему и говорить: "Здесь находится клитор".
      - Я серьезно исследую секс, - утверждала Лулу, рассказывая об очередном своем похождении, - и больше никогда в жизни не сделаю ставку на одного-единственного мужчину. - Она все еще не могла забыть Мо.
      - Почему женщина не может быть счастлива без мужчины? - спросила Дженни, наливая в стаканы дешевое алжирское вино. - Почему мужчины вполне могут обходиться без женщин, а мы нет?
      - Потому что женщины слишком многого ждут от жизни и слишком мало ценят себя, - объяснила Лулу. - И это роковое сочетание не позволяет нам довольствоваться собой.
      ***
      В октябре 78-го Дженни выставила шесть своих работ в галерее "Авант-Авант" на Фулем-роуд.
      По прошествии недели ни один из ее зеленоватых натюрмортов, желтовато-бледных и мрачных портретов и блеклых пейзажей так и не был продан. Джим, приехавший на выставку с группой поддержки из Хэмпширского художественного колледжа, успокаивал ее, по-отечески обнимая за плечи.
      - Не расстраивайся. Такова уж наша доля. Все лучшие художники бедствуют из-за того, что критики не могут оценить их талант. Мы все знаем это! Помнишь, Брэндан Бихан говорил, что критик - как евнух в гареме: ему хочется сделать это; он знает, как сделать это, видит, как все вокруг делают это, - но сам не может этого сделать.
      Плам вспомнила его слова через месяц, когда в третьестепенной галерее "Шустринг" заботами Лулу были выставлены восемь ее картин. В длинном облегающем платье из бархата цвета спелой сливы, она выглядела вполне уверенно, но в душе трепетала - ее работы выставлялись на суд зрителя. Двухлетний срок, на который она "сдала" детей матери, истекал в конце следующего месяца, и она пребывала в таком же отчаянии, как Золушка, когда часы начали бить полночь.
      В длинных и низких залах галереи пахло опилками и дешевым белым вином. Оформление не отличалось изысканностью: полы были покрыты черной плиткой, стены и потолки выкрашены матово-черной краской; лампы-подсветки, направленные на картины, тоже были черными. Лулу включила в список гостей целую вереницу важных персон. Плам никого из них не знала и, по правде говоря, не надеялась увидеть на своей выставке. Но Лулу заявила, что цыплят по осени считают.
      - Здесь ничего не видно, - жаловалась она, вглядываясь в полумрак. - Надо было захватить с собой фонарик. - Вдруг она открыла рот от изумления и схватила Плам за руку. - Посмотри'. Вон там! У твоей большой картины! Белокурый самец!
      - Класс, - согласилась Плам. - Кто он?
      - Бриз Рассел! Владелец галереи на Корк-стрит! Я включила его в список приглашенных. Я же говорила, цыплят по осени считают. А это что за мисс Кот вьется вокруг него?
      Это была администратор галереи "Шустринг" - яркая блондинка в костюме черной кошечки и в сапогах на высоком каблуке. В последнее время курсы искусствоведов у Сотби стали эквивалентом образования вообще, и окончившие их бойкие общительные девицы стремились получить работу в картинных галереях, где они должны были развлекать гостей. Чем вульгарнее выглядела девица, тем больше была ей цена.
      Через полчаса после того, как Лулу засекла Бриза Рассела, Плам, в очередной раз обходя зал, обнаружила, что "белокурый самец" на этот раз улыбается ей. Он был ухожен и одет лучше любого из тех мужчин, каких ей приходилось встречать. От него веяло ароматами обеспеченной жизни. Она уставилась на него, не отводя взгляда от необыкновенно синих глаз на тонком лице с красиво очерченным ртом, и не поверила своим ушам, когда он заговорил с ней, проявляя неподдельный интерес к ее работам.
      - Это неплохие вещи, - говорил он, а у Плам в голове мелькало: "Да у него еще и идеальные зубы". - Абстрактный импрессионизм сейчас не в моде, но ваши работы весьма выразительны и производят огромное впечатление.
      Заметив, что Плам вконец растерялась, он добавил:
      - Не волнуйтесь. После семидесяти лет абстракционизма ни для кого не секрет, что это одна из вечных форм сознания.
      - Вы хотите сказать, что у него есть будущее? Бриз утвердительно кивнул.
      - И, как будто ни было, в мире нет такой картины, которую можно считать абсолютно абстрактной или абсолютно реалистической. - Он снова ободряюще улыбнулся. - Но зачем вы пишете большие полотна? Помещения становятся все меньше. Хорошо, конечно, продавать их банкам и музеям, но все же лучше, когда картину покупает частное лицо, - это значит, что вещь как раз то, что надо. Я слышал, вы подписали с "Шустринг" трехлетний контракт?
      - Это одно из стандартных условий, когда выставляешься у них, оправдывающимся тоном объяснила Плам.
      - Как это я пропустил вас? Я посещаю все крупные выставки в училищах Лондона.
      - Я проучилась в колледже всего год. Так что я, можно сказать, самоучка.
      - Как же так вышло, - продолжал удивляться он, - что о вас ничего не было слышно? Всякому взлету в мире живописи предшествует слух, который вначале распространяется среди художников, затем быстро доходит до дилеров, после чего уже достигает ушей коллекционеров и критиков.
      - Мои работы видели лишь немногочисленные друзья. Эти полотна слишком большие, чтобы таскаться с ними по округе.
      - Где я могу разыскать вас?
      Смущенная и почти лишившаяся дара речи от охватившего ее радостного волнения, Плам нацарапала номер своего телефона на каталоге. Он еще раз улыбнулся и ушел.
      К концу месяца все выставленные полотна Плам, кроме самого крупного, были распроданы, и после вычета комиссионных у нее оказалось почти три тысячи фунтов. Она была на седьмом небе от радости.
      Мать согласилась сидеть с детьми еще год, но Плам теперь уже могла позволить себе, чтобы дети были рядом с ней. Тоби весь день проводил в школе, а Макса она определила на полдня в детский сад.
      Лулу искренне радовалась за Плам, чего нельзя было сказать о Дженни - ее неудачи на фоне успеха Плам становились все очевиднее.
      Радость Плам омрачилась и каким-то дурным предчувствием - все складывалось слишком хорошо, она не заслужила этого, и ей наверняка придется как-то расплачиваться.
      Так и случилось. Бриз не позвонил.
      ***
      В феврале 79-го Плам осуществила свою давнюю мечту. Она слетала в Бордо и после недельных поисков купила на часть полученных от продажи картин денег ветхий коттедж в Волвере - небольшой деревеньке на берегу Гаронны. На заднем дворике росла магнолия, а от дороги коттедж отделяли кусты рододендрона.
      Миссис Филлипс, никогда не покидавшая пределы Англии, не могла понять Плам..
      - Я хочу, чтобы у нас был свой собственный дом, - объяснила Плам, возвратившись из Франции. - А в Англии я никогда не смогу позволить себе этого. Этот коттедж обошелся мне всего в две тысячи фунтов, на них в Англии не купишь даже конуру для собаки.
      На Пасху Лулу позаимствовала у родителей фургон "Вольво", на котором все они - Дженни, Плам с мальчиками и она - добрались до Саутхемптона и ночным паромом отправились во Францию.
      Местный плотник мсье Ляфорж, перебивавшийся случайными заработками, починил крышу коттеджа, сделал новые ставни и двери. И, хотя дом еще не был по-настоящему готов для жилья, они расположились в нем, ночуя в спальных мешках и мирясь с отсутствием воды, электричества и мебели. Все это, как и окраска фасада, откладывалось до лучших времен, когда у Плам снова появятся деньги. На этот раз они решили привести в порядок хотя бы кухню.
      Юго-запад Франции был солнечным, очаровательным и старомодным, пища и вино местного производства - просто изумительными, а стоимость жизни - очень низкой, Англичанки быстро вписались в местную деревенскую жизнь. У них завязалась дружба с семьей фермера мсье Мерлина, жившего по соседству.
      Макс и Тоби очень любили бывать на ферме Мерлинов. Они смотрели, как мадам Мерлин доит коров, и помогали ей кормить уток, кур, кроликов и коз, вместе с их детьми собирали на огороде ранние овощи - брокколи, брюссельскую капусту, морковь, редиску и ревень - и нарезали огромные букеты нарциссов в саду, спускавшемся к той самой реке, на берегу которой стоял их коттедж. Каждое утро они купались в ее прохладной воде.
      Однажды мсье Мерлин спросил Плам, наблюдая, как она со своими мальчиками резвится в реке, не могла бы она научить плавать его четырнадцатилетнего сына. Поль, худой, долговязый и застенчивый мальчик, чуть было не утонул в раннем детстве и теперь боялся воды. Плам без особого труда научила его плавать спокойным размеренным брассом.
      Отдых можно было бы назвать идеальным, если бы не одно обстоятельство. Вскоре выяснилось, что Лулу вновь взялась за старое. Она опять стала вести себя странно и непредсказуемо. Плам отстранила ее от ремонта кухни, чтобы потом не вытирать разлитую краску. Дженни тайком забрала у Лулу ключи от "Вольво". Плам обшарила ее рюкзак, но ничего не нашла в нем. Они с Дженни договорились не оставлять ее одну в доме или с детьми. В конце концов Лулу призналась, что опять повстречалась с нигерийцами. Она объяснила, что, как Оскар Уайльд, может противостоять всему, кроме искушения.
      После возвращения в Англию Лулу быстро лишилась работы в "Раунд-Хаус" за то, что, накачавшись однажды наркотиками, бросала фирменные карточки из окна верхнего этажа офиса на крыши стоящих внизу домов, напевая при этом: "Я мечтаю о белом Рождестве".
      Отчаявшиеся родители в который уже раз спрашивали друг друга, в чем была их ошибка, и опять изыскивали деньги, чтобы поместить ее в дорогую реабилитационную клинику.
      В июле, уже без Лулу, компания в составе Дженни и Плам с мальчиками на "Фольксвагене", одолженном у матери Дженни - в тесноте, да не в обиде, отправилась в Волвер. Перед самым заходом солнца их машина перевалила через небольшой гребень, за которым открывалась долина. Внизу, извиваясь, медленно текла река. По берегам ее стояли кипарисы. За ней, по обеим сторонам неширокой дороги, выстроились дома Волвера.
      - О боже! - вдруг вскрикнула Плам. - Мсье Ляфорж, должно быть, не понял меня! Посмотрите!
      Стены коттеджа были отремонтированы и выкрашены в кремовый цвет. Когда машина подъехала ближе, они увидели, что новые деревянные ставни были теперь бледно-лилового цвета.
      - Я не могу заплатить ему! - простонала Плам. - У меня нет денег!
      Изнутри коттедж был тоже покрашен в кремовый цвет, за исключением спальни, где стены оказались бледно-розовыми. В кухне они обнаружили разные поделки из дерева, а также.., стиральную машину. Плам совсем разволновалась:
      - Это ужасно! Я хочу сказать, что это чудесно и именно то, чего мне хотелось. Мсье Ляфорж спрашивал, каким бы мне хотелось видеть интерьер, и я описала ему, но я сообщила также, что пока не могу позволить себе этого! Господи, да он, наверное, не понял мой убогий французский!
      В этот момент в дверь постучали. Мсье Ляфорж объяснил, что видел, как какая-то незнакомая машина проехала по долине и остановилась возле их коттеджа.
      - Вам нравится ваш новый дом? - спросил он с широченной улыбкой.
      - Да, нравится, но.., разве я просила вас делать это?
      - Нет, не просили, мадам Плам.
      - Слава богу! Но тогда зачем вы сделали это?
      - Мне нечего было делать в освободившееся между двумя крупными подрядами время. Вот и занялся вашим домом. Я ведь знал, чего вы хотели. Для электрических работ я пригласил своего кузена, который на пенсии и не может сидеть без дела.
      - Но стиральная машина!
      - Ах, да, за нее вам придется уплатить. Когда имеешь малых детей, такая вещь необходима. Она недорогая - устаревшей модели. Я купил ее, когда Жак распродавал свой магазин.
      - Так вы еще и водопровод подвели?
      - Да. За него, как и за электричество, тоже надо платить.
      - Ноу меня нет денег!
      - За все остальное, кроме того, что я упомянул, вам не надо платить. Я не рассчитывал на оплату того, о чем вы не просили.
      - Но я не могу принять вашу работу в качестве подарка.
      - Конечно. Вы заплатите мне, когда сможете.
      - У нас в Англии плотника не сыщешь днем с огнем, - восторгалась Дженни. А тут тебе отремонтировали дом без всяких хлопот, да еще бесплатно.
      - Но у меня нет денег, мсье Ляфорж, - повторила Плам. - Как я смогу рассчитаться за воду, электричество и стиральную машину? - Она чуть не плакала, так ей не хотелось иметь неприятности с местной электрической компанией или прослыть несостоятельной иностранкой.
      - У меня есть кое-какие соображения на этот счет. Вы же художник, не так ли? Тогда рисуйте дома в округе - портреты домов вместо людей. Я знаю, у кого есть деньги, и буду показывать, какие дома рисовать.
      Дженни покатилась со смеху.
      - Он предлагает, чтобы мы заделались бродячими художниками, как в восемнадцатом веке, когда они ходили от особняка к особняку и рисовали владельцев, членов их семей, собак и лошадей. Насчет тебя, Плам, не знаю, а вот мой стиль тут, похоже, будет в самый раз!
      Все лето Дженни рисовала "портреты домов". Не проходило и часа, как владелец дома уже дышал ей в затылок, закатывая к небу глаза и гадая, сколько может стоить такая картина. Покупалась каждая, без исключения. По ценам, которые устанавливал мсье Ляфорж. Плам с Дженни решили проводить здесь все школьные каникулы. В следующий раз они купят походные кровати и постепенно обставят дом мебелью из магазинов местных старьевщиков.
      ***
      ...В ту осень отец Лулу наскреб денег, и дочь, притихшая и покусывающая ногти, смогла поступить на годичные курсы администраторов для учреждений культуры. Это могло позволить ей зарабатывать на жизнь, имея дело с живописью. Он уважал стремление Лулу быть независимой от родителей, но ему хотелось, чтобы она имела какую-то реальную профессию. А уж будет ли она заниматься живописью, это ее дело.
      ***
      Через год Лулу, все еще смиренная, нашла себе место художественного администратора в Бирмингеме. Она полюбила эту работу и стала ценным специалистом в организации выставок.
      В октябре 1981 года у Дженни прошла персональная выставка в галерее "Авант-Авант". К несчастью, она оказалась ненамного успешнее, чем предыдущие показы. Дженни подозревала даже, что все немногие распроданные картины были куплены друзьями отца по его просьбе. Она узнала одного из них, никогда прежде не проявлявшего интереса к живописи.
      Когда Плам попыталась успокоить подругу, напомнив ее успех во Франции, благодаря чему они уже обставили мебелью коттедж, Дженни зло закричала, что ей нужно, чтобы в ней признали серьезного художника, - точно так же, как признали Плам.
      ***
      3 ноября 1981 года бракоразводный процесс Плам наконец пришел к своему завершению. Двумя неделями позднее открылась ее первая персональная выставка. На этот раз стены в галерее "Шустринг" были белыми, а под ногами скрипели некрашеные половицы. В зале было прохладно, зато дешевое белое вино лилось рекой.
      Плам пришла задолго до открытия в черном бархатном платье, которое выглядело дорогим, хотя таким не было. Ее трясло и подташнивало от страха.
      Зигфрид, владелец галереи, тоже был в черном - джинсы в обтяжку, куртка с капюшоном, покрывавшим его бритую голову. Он напоминал монаха.
      - Хотите новость, дорогуша? Две картины уже проданы. - Он махнул рукой в сторону двух полотен, и Плам увидела, что на них наклеены красные звездочки. Но с двумя условиями: во-первых, вы должны с покупателем сегодня пообедать...
      - Но кто он? - Плам была заинтригована.
      - В этом и заключается второе условие: вы не должны знать его имени.
      - Как романтично! Или это просто розыгрыш? По вашему виду не скажешь, что вы довольны, Зигфрид, хоть и продали две картины.
      - Когда окажетесь в кафе "Ройял", поймете, почему я недоволен, - мрачно сказал Зигфрид.
      - Но я не могу пойти туда! Здесь скоро должны появиться сыновья с моей подругой Дженни. Я обещала показать им свою первую выставку!
      - Почему бы не взять их на встречу с таинственным покупателем? Он не говорил, что приглашает вас одну. Похоже, он не видел белой женщины уже недели две, не меньше. - Зигфрид ухмыльнулся. - К вам направляется репортер из "Хэм энд Хай". Ради бога, улыбайтесь, что это у вас такой испуганный вид?
      ***
      В зеркально-золоченом блеске гриль-зала кафе "Ройял", где когда-то устраивали свои приемы Огастес Джон и Арнолд Беннетт, метрдотель провел Плам с сыновьями к центральному столику, за которым сидел Бриз Рассел. Сердце Плам затрепетало.
      Когда их усадили на стулья с малиновой обивкой. Бриз отмахнулся от протянутого меню.
      - Требуется всего лишь самое большое в мире мороженое, - сказал он, незаметно подмигнув официанту.
      - С шоколадными чипсами, тертым шоколадом, молотым кофе, помадкой, грецкими орехами, персиками, малиной, клубникой, земляникой, ежевикой или с ассорти из фруктов, сэр?
      - Со всем этим.
      Когда появилось огромное мороженое, у Тоби открылся рот, а у Макса перехватило дыхание. Они обеспокоенно взглянули на мать, ожидая запрета.
      Но Бриз отмахнулся от принесенного.
      - Разве это самое большое в мире мороженое? Попросите шефа, пусть попытается еще раз.
      Лицо Макса выражало сожаление.
      Вскоре после этого на серебряном подносе появилась целая гора из разноцветного мороженого. Бриз удовлетворенно кивнул.
      - И еще одно такое, пожалуйста. - И прошептал, обращаясь к Плам:
      - Моя мать говорит, что, если ребенку дать то, что он хочет, он никогда не станет есть столько, чтобы заболеть.
      - Хочу надеяться, что ваша мать права, - неуверенно отозвалась Плам.
      - У моей матери четверо сыновей, так что она знает, что говорит. Впрочем, я тоже знаю. Пит - наш самый младший брат - родился, когда мне было семнадцать. Теперь ему самому семнадцать. Не начать ли нам обед? Рекомендую омлет Арнолда Беннетта с копченой рыбой и тертым пармезаном. Официант, еще шампанского, пожалуйста.
      ***
      После обеда Бриз отвез семейство в их Кентиш-таун на своем серебристом "Мерседесе".
      - Можно мне зайти к вам? Мне бы хотелось посмотреть другие ваши работы и поговорить о планах на будущее.
      Сердце у нее учащенно билось, когда она укладывала сонных детей в постель, а потом, когда открывала дверь мастерской.
      - Извините, здесь такой беспорядок...
      - А в какой мастерской вы найдете порядок? - Бриз расхаживал по холодной комнате, разглядывая при резком свете голой лампочки под потолком пришпиленные к стенам наброски. Из кучи в углу он вытягивал по одному полотну и долго изучал каждое. От его внимания не ускользнул и альбом с набросками. Затем он так же внимательно и долго разглядывал автора.
      - Впереди у меня две пломбы и нет какого-то последнего зуба! - выпалила Плам.
      - Да, но какой вы станете с течением времени? Вот что надо понять, прежде чем я возьмусь за вас. Талант у вас есть, а вот как насчет целеустремленности? И можно ли говорить о вашем продвижении? Готовы ли вы к тому, чтобы в случае успеха иметь дело со средствами массовой информации?
      - А если предположить, что я не хочу, чтобы вы брались за меня? немедленно ощетинилась Плам.
      - Мы оба знаем, что вы хотите этого. - Бриз спокойно улыбнулся, шагнул к ней и, обняв за плечи, прошептал на ухо:
      - Какая же ты хрупкая и маленькая!
      Сквозь тонкую ткань она чувствовала тепло его руки, которую он положил ей на грудь, и задрожала. Она уже успела заметить, что руки у него были изящные, с длинными пальцами. Теперь, когда они мучительно медленно продвигались по ее груди, она подумала, что они очень нежные.
      Дрожа от возбуждения, Плам расстегнула его пиджак и прильнула грудью к шелку рубашки, крепко обхватив руками его сильное мускулистое тело.
      Бриз наклонил голову и губами разомкнул ее губы, потом втиснул ее руки меж их тесно прижатыми друг к другу телами, чтобы она ощутила его возбуждение. Захватив сзади облегающий бархат ее платья, он потянул его вверх, и вскоре она почувствовала его горячие ладони на своих бедрах, его тело еще сильнее прижалось к ней. Они раскачивались и трепетали от страсти.
      - Разве нам больше некуда пойти? - прошептал он.
      В мастерской не было ничего, кроме мольберта, холстов и обшарпанного стола, заляпанного краской, на котором лежала палитра и несколько выдавленных тюбиков краски.
      - Некуда, - шепотом ответила она. - Там нас могут услышать дети.
      Он приподнял ее, шагнул вперед, и она оказалась прижатой к стене. Дотянувшись до выключателя, он дернул за шнурок, и комната погрузилась в темноту. В один миг он сдернул с нее платье, и теперь она ощущала спиной холод жесткой стены. Она дрожала и от холода, и от возбуждения. В темноте она слышала, как он срывал с себя одежду.
      Губы у него были сухие и горячие, его руки нежно гладили ее кожу. Силы разом покинули ее, и ей стало казаться, что она падает, но больше не чувствовала холода ледяной стены.
      ***
      На следующий день Плам доехала на автобусе до Пиккадилли и, не чувствуя под собой ног, понеслась по Корк-стрит, которая славилась своими знаменитыми на весь мир картинными галереями. Перед большим витринным стеклом галереи Рассела она задержалась и со смущением уставилась на одинокую картину с рыбацкими лодками Кристофера Вуда. Помедлив немного, набралась смелости и толкнула входную дверь.
      Кабинет Бриза в глубине здания не имел окон. Здесь было множество картин, в беспорядке приткнутых где попало. На полу валялись две деревянные фигурки ангелов эпохи короля Якова; повсюду, где это только было возможно, высились стопки дорогих книг по искусству. На столе лежали письма, диапозитивы, фотографии картин, газетные вырезки и пачки свежих утренних газет.
      Бриз, в розовой шелковой рубашке, названивал по телефону, пытаясь обнаружить следы неизвестного наброска к "Острову мертвых" меланхоличного швейцарца Арнольда Бе клина.
      Увидев Плам, он, не отрываясь от телефона, подозвал ее к себе поближе.
      - Видела? О тебе неплохо написала "Стандард". - Он взял газету и стал читать вслух:
      - "Раскаленные и переполненные страстью картины, на которых в водовороте красок угадывается естественный пейзаж - иногда романтический, иногда зловещий, - неизменно поражают силой экспрессии.., этот свободный лиризм с огромной силой взывает к чувствам и создает необыкновенно радостное настроение". - Бриз посмотрел на нее с улыбкой:
      - Разве можно придумать лучше, чем это - "необыкновенно радостное настроение". Дальше тут на все лады расхваливаются две картины, которые купил я. - Он пододвинул газету к Плам, а сам взял другую. - А вот послушай, что пишет сегодняшняя "Тайме": "Одни из ее картин утонченно соблазнительны, другие обрушиваются на ваше сознание, как сорвавшаяся с гор лавина.., из-под кисти этой художницы, не получившей высокого академического образования, вырываются сгустки мыслей и чувств.., фаллические символы - дикие, огненные, едва контролируемые..." - Бриз рассмеялся.
      - Как чудесно! А ты не разыгрываешь меня? - Плам выхватила у него газету. - Какие, к черту, фаллические символы, ведь я пишу абстрактные вещи.
      - Подсознательно в них ты отражаешь свою собственную сексуальность, дорогая.
      - Посмотри, здесь даже моя фотография с Зигфридом.
      - А-а, Зигфрид. Боюсь, он не очень счастлив. Он уже звонил сюда, потому что у тебя никто не берет трубку.
      - А с чего бы ему быть несчастливым? Ведь отзывы прессы просто великолепны.
      - Вот именно. Ему очень не хочется терять тебя. Теперь-то он понял, что ему надо было заключить контракт без права расторжения с твоей стороны. Зигфрид перехитрил сам себя. Я сказал ему, что теперь у тебя контракт со мной. И это вот-вот станет правдой. - Бриз шагнул к Плам и крепко обнял ее.
      Она вдыхала его запах и вновь ощущала, с каким нетерпением он прижимается к ней.
      - Своим продвижением я обязана вот этому? - пробормотала Плам. - Джим говорил, что для меня секс - это единственный способ пробиться в люди.
      - Не знаю, кто он такой, но думаю, что Джим прав.
      Впрочем, нам лучше проверить это.
      - Тем более что здесь есть хотя бы ковер.
      ***
      Они завтракали в "Ле Бахия" - старомодном испанском ресторане с ультрамариновыми панелями, хорошим гитаристом, терпким красным вином и изумительно вкусной паэллой.
      - Как это Джим отпустил тебя? - не отрывая от нее восхищенного взгляда, спросил Бриз, когда принесли кофе.
      - Теперь мне кажется, я знаю, в чем было дело. Все очень просто, хотя ни он, ни я не понимали этого. Джим надеялся, что я останусь такой же, какой была, когда мы начали встречаться. Но ведь это была не я. Я старалась быть такой, какой он хотел меня видеть. Я ходила на футбол, слушала его рассуждения о том, что премьер-министр делает не правильно...
      Бриз легко представил себе ее восторженное и сосредоточенное лицо, которое ясно давало понять Джиму, что она считает его самым умным в мире и благодарна ему за одну только возможность находиться рядом с ним.
      Плам вздохнула.
      - Когда мы поженились, я продолжала изображать из себя ту жену, которую ему бы хотелось иметь, такое тихо обожающее кривое зеркало, в котором он видел себя талантливым и красивым. Но в какой-то момент я поняла, что больше не могу так жить! И постепенно вместо идеальной жены появилась я. Однажды утром Джим проснулся и обнаружил, что женат не на той, на которой женился. И почувствовал, что его обманули. Собственно, так оно и было.
      - Это твое прошлое. А теперь давай поговорим о твоем будущем. Восторженная улыбка на лице Бриза сменилась серьезным выражением. - Надеюсь, у тебя нет иллюзий относительно мира искусства. Тут не меньше дерьма, чем в любой сфере бизнеса, Плам. Он насквозь пропитан протекционизмом, рекламной шумихой и суетой, и было бы наивно ожидать от него чего-то другого. Ты должна понимать, что художник, который отказывается играть по заведенным правилам, никогда ничего не добьется. Никогда. Если ты не играешь по тем же правилам, ты ничего не добьешься в мире искусства.
      - Я понимаю. Но что я должна делать?
      - Прежде всего избавиться от своего провинциального выговора. Об этом позабочусь я. И боюсь, что придется расстаться с восхитительно-неряшливым видом. Сходи к лучшему парикмахеру, а потом займемся твоим гардеробом. Тут понадобится модельер. Затем ты попрактикуешься, как давать интервью, чтобы тебя не смущали агрессивные репортеры и чтобы уверенно чувствовать себя на телевидении.
      - Когда мы начнем? Бриз взглянул на часы.
      - Минут через десять.
      Изящная аргентинка Кристина Виера и была тем самым модельером. Она пристально смотрела на Плам прищуренными глазами и без конца повторяла: "Повернитесь еще раз, дорогая", так что вскоре Плам почувствовала себя рабыней на аукционе.
      - Мы не будем менять ее облик, мы лишь подчеркнем его и сделаем выразительным, как у звезды'. - в конце концов решила Кристина. - Волосы остаются короткими, но ухоженными. Для этого дважды в неделю ей надо бывать у Джона Майкла. К каждой выставке мы будем одевать ее в цвета главной ее картины - той, что будет на обложке каталога.
      Плам, при том, что ей было несколько не по себе от такого подхода, нашла эту идею неплохой. Хотя и достойной осуждения.
      ***
      Пока Бриз выстраивал карьеру Плам, их страстный любовный роман набирал силу.
      Как-то вечером, насладившись любовью, они сидели перед ярко горевшим камином в спальне Бриза. От блаженства у Плам слегка кружилась голова.
      - Бриз, ты мог бы иметь какую угодно девушку в Лондоне. Почему же ты выбрал меня? - тихо спросила она. - Застенчивую провинциалку, ничего из себя не представляющую.
      - Как раз такой и была Золушка.
      Его спокойная уверенность передавалась Плам. Она прибавляла ей веры в себя, давала ощущение безопасности. Она была бесконечно благодарна Бризу. И принимала это свое чувство за настоящую любовь.
      ***
      Бриз обеспечивал профессиональный успех Плам по нескольким направлениям. Он следил, чтобы ее работы были выставлены в модной галерее, то есть - в его; чтобы она всегда была представлена в светской, полной сплетен прессе, а также в изданиях, пишущих об искусстве, хотя и здесь сплетен тоже хватало. Он часто устраивал приемы в лучших ресторанах, таких, как "Каприс", и в своем пятиэтажном, эпохи Регентства, доме на Честер-террас, интерьер которого был оформлен архитектором Найджелом Коутсом. В его белоснежных гостиных, где даже полы были покрыты белым лаком, стояли ряды музейных стульев, а лампы-подсветки заставляли всех глядеть на стены, по которым были развешаны красивые и трогательные картины - те, что пока еще можно было купить.
      Со своими клиентами Бриз был обаятелен, мил, внимателен, любезен. Хорошему клиенту он мог не задумываясь отдать картину и ждать полгода, пока тот решит, покупать ее или нет. Он любил красивые жесты и умел удивлять клиентуру роскошным завтраком на реке, в прелестном маленьком и уединенном шатре на берегу Серпентайна в Гайд-парке. Он умел из одного хорошего знакомства, случившегося на званом обеде, благотворительном балу или оперной премьере, сделать двадцать.
      Иные люди и в мыслях не допускают, что искусство можно смешивать с деньгами. Но есть и такие, для кого эти две вещи неразделимы, - они делают бизнес на искусстве. Бриз относился к последним. Галерея Рассела имела репутацию пристанища для молодых британских художников. Это обеспечивало ей большую известность, но приносило мало доходов. Настоящие доходы давали деньги, помещенные в современные картины, но те, чьи авторы уже почили в бозе. А пока художник не отправился в мир иной, рассчитывать на большие деньги от его работ не приходится.
      Свои сделки Бриз часто заключал по телефону, не видя того, что покупает или продает. Ему достаточно было каталога или диапозитива. Он тихо исчезал на полчаса со званого обеда, извиняющимся тоном объяснив хозяйке, что пятичасовая разница во времени между Лондоном и Нью-Йорком означает, что в десять часов вечера он должен сделать свои ставки на торгах, где выставлена редкая картина Олденберга.
      В феврале 82-го, когда они возвращались после очередного обеда, во время которого Бриз приобрел небольшой набросок Брака, Плам спросила его, неужели он испытал удовольствие, поставив по телефону полмиллиона долларов на картину, которую никогда не увидит.
      Бриз уставился на нее.
      - Какое удовольствие? Это всего лишь сделка. Но есть и творческая сторона бизнеса - мне доставляет удовольствие открывать художников следующего поколения, пока другие еще не подозревают о них, обшаривать мастерские и находить безвестных мастеров, которые с моей помощью могут стать известными.
      - И что ты делаешь, когда находишь такого?
      - То же, что и с тобой. Я решаю, как преподнести такого художника обществу. Устраиваю ему выставку, добиваюсь, чтобы о нем заговорили. Все это очень увлекательно. - Бриз вдруг помрачнел. - Но девяносто процентов моего времени уходит на эту чертову галерею, это все равно что содержать магазин ужасно скучно и дорого. Помещения на Корк-стрит стоят целое состояние, а потом еще арендная плата, зарплата сотрудников, хранение... И цены стремительно растут. Вот почему мои комиссионные составляют сорок процентов от проданного. Некоторые галереи берут намного больше. - Бриз остановился перед входом в свой дом. - Художники недовольны тем, что им приходится платить комиссионные, но, если бы галереи не продавали их картины, они вообще сидели бы без денег. В наше время художники обязаны своими успехами прежде всего владельцам галерей, которые на свой страх и риск поддерживают тех, кто, по их мнению, заслуживает внимания, платят свои деньги, приобретая их картины, и пускают на это целые состояния. - Он чмокнул ее в нос. - Коль скоро разговор зашел о расходах, я хочу показать тебе что-то.
      Когда крошечный лифт поднял их на верхний этаж, Плам увидела, что три располагавшиеся здесь спальни превращены в огромную студию. Свет в нее проникал через застекленную часть крыши на северной стороне.
      - Тебе нравится? Не хочешь ли переехать сюда? Теперь, когда мальчики ко мне привыкли... Найджел устроил для них комнаты на первом этаже. Спальни, правда, получились похожими на средневековые шатры, зато там есть небольшая, но вполне современная столярная мастерская. Хочешь взглянуть?
      ***
      Ребята явно были довольны больше, чем их мать. Они могли запускать своих змеев в Риджентс-парке; находились достаточно близко от Кентиш-таун, чтобы видеться со своими друзьями; у них был свой телевизор, и никто не ворчал на них из-за включенного на полную мощность магнитофона.
      Живший у Бриза служитель тут же уволился, а вот приходящая домработница, занимавшаяся его хозяйством уже лет десять, осталась. У Сандры, крупной и сухопарой женщины с тощими ногами, были "железные" нервы. Она заправляла домом так же сноровисто, как и бараками через дорогу на Олбани-стрит. Плам вскоре убедилась, что ей не удастся наладить с Сандрой более или менее сносные отношения, но она не имела ни малейшего представления о том, как содержать такой большой дом, и потому была рада ее присутствию.
      Не привыкшая ни к чьей помощи, Плам металась по дому, пытаясь прибрать за своими мужчинами до прихода Сандры. Бриз, как и все его поколение, был воспитан шовинистом.
      - Оставь все как есть! Пусть мальчики сами приберут за собой, - говорил он ей. - Где мои чистые носки?
      Когда Джим услышал, что Плам с детьми переехала к Бризу, он закатил ей утром по телефону страшный скандал: он не хочет, чтобы его сыновья находились под влиянием этого мещанина, чтобы его сыновья воспитывались на дешевых ценностях и подвергались тлетворному влиянию денег, не хочет, чтобы их портили. Протесты Плам он недослушал, бросив трубку.
      Плам, еще не вставшая с постели, раздраженно отодвинула от себя телефон. Бриз пожал плечами.
      - А на что ты рассчитывала? Джим ведь прочел все газетные статьи о Золушке из Кентиш-таун, и теперь он всегда будет против всего, что бы ты ни сделала. Ты добилась успеха, о котором мечтал он, поэтому он завидует тебе. Когда-то он был влюблен, а теперь он ненавидит тебя - и с этим ничего не поделаешь.
      - Но с чего бы ему ненавидеть меня?
      - Он ненавидит тебя за все, что ты теперь олицетворяешь собой: за смелость, решительность, успех, славу, деньги. - Бриз невесело усмехнулся. Джим надеялся взять штурмом Лондон, затем произвести фурор в Нью-Йорке, но ему пришлось вернуться к тому, с чего он начал. В этом нет ничего страшного, за исключением того, что это не входило в его грандиозные планы. И теперь он сидит на преподавательской зарплате, а ты ездишь в "Альфа-Ромео". Но главное, он не может простить тебе то, что знаменит лишь тем, что был женат на тебе.
      - У меня нет никакой "Альфа-Ромео".
      - Есть. Посмотри в окно. Тоби настаивал на спортивных машинах. Макс выбрал красную.
      Бриз был прав, когда говорил о чувствах Джима. Мальчикам Джим заявил, что их мать скорее всего свернет себе шею на этой нелепой спортивной машине.
      ***
      ...На какое-то мгновение Плам захотелось, чтобы Джим увидел ее сидящей на заднем сиденье темно-бордового "Роллса" с шофером, уверенно колесившего по Нью-Йорку. Но затем подумала с раздражением, что пора бы уже перестать думать о нем и утверждаться в его глазах.
      Глава 9
      Вернувшись в "Ритц-Карлтон", Плам проверила поступившие сообщения. Звонила Синтия Блай. Плам перезвонила и услышала, что мисс Блай будет рада принять Плам Рассел в любое время. Плам позвонила в "Бритиш Эйруэйз" и сказала, что намерена по пути в Австралию сделать остановку в Лос-Анджелесе.
      Затем позвонила в редакцию журнала "Трейс" в Англии, но там ей сказали, что отслеживают подделки только в том случае, если картины украдены, а в последнее время работы ван дер Аста не пропадали. Единственное аналогичное произведение, зафиксированное в их компьютере, - городской пейзаж Яна ван дер Хейдена, похищенный в прошлом месяце из музея в Атертоне в графстве Ланкашир. Плам попытала счастья в Международном исследовательском фонде живописи, но, как и предсказывал Лео, там предпочитали иметь дело с владельцами картин лично.
      Когда она положила трубку, послышался стук входной двери и в комнату влетел Бриз, чтобы взять для предстоявшей встречи какие-то бумаги. Пока он запихивал их в портфель, Плам рассказала о своем визите к Артуру Шнайдеру и спросила, не съездит ли он с ней, чтобы еще раз взглянуть на так называемого Якоба ван Хальсдонка.
      - Его очень много подделывали, - сказала в заключение Плам. - Помнится, у него было четверо или пятеро учеников, так что подделки нелегко обнаружить.
      Бриз замер. Его длинные руки взметнулись в жесте раздраженного отчаяния.
      - В следующий раз тебе пригрезятся "красные" под кроватью. Нет, я не поеду с тобой к этому торговцу. Во-первых, потому, что у меня нет для этого времени, и, во-вторых, потому, что это не мое дело, как, впрочем, и не твое. - Тон его накалился. - Ради бога, оставь это! Художнику меньше других следует мутить воду в своей сфере и подрывать к ней доверие публики. Да еще таким идиотским образом! Забудь об этой дурацкой картине! - Тут он спохватился и постарался сбавить тон. - Ну будь же ты благоразумной, дорогая. Сейчас тебе следует все свое драгоценное время уделять карьере! Ее нельзя сделать наполовину. Или все, или - ничего. И только потенциальные неудачники думают иначе. Посмотри на Лулу! Только героиням бульварных романов удается сделать карьеру в свободное время. Так что перестань играть в детектива!
      - Почему ты считаешь, что не нужно разоблачать мошенника, который эксплуатирует людей, обманывает и грабит их?
      - Покупатель всегда рискует - таков закон рынка, и пусть у него болит голова! Особенно если он такой богатый, как Виктор. Так что забудь эту чепуху, дорогая. Будь хорошей девочкой и слушайся меня.
      - Почему ты никак не поймешь, что я больше не хочу делать или не делать что-то только потому, что ты так считаешь? - выкрикнула Плам. Их спор всколыхнул чувство недовольства, которое накапливалось в ней уже несколько месяцев. - Вначале ты переворачиваешь все с ног на голову, а затем давишь на меня морально, заставляя делать то, что хочется тебе!
      - Ты делаешь то, что хочется мне, потому что я знаю, что лучше для тебя, огрызнулся Бриз.
      - Тебе только кажется, что ты знаешь. Но теперь я хочу сама принимать решения, пусть даже не правильные. Я больше не хочу быть твоей пай-девочкой! Я больше не хочу быть послушной и покорной. Я не хочу быть ни идеальной женой, ни идеальным человеком. Я хочу быть сама собой.
      Бриз открыл было рот, но, взглянув на часы, быстро пробормотал:
      - У меня сейчас нет времени на семейные скандалы. - Он выскочил за дверь, едва не сбив с ног посыльного с письмом для Плам.
      Все еще разозленная, она разорвала конверт. Внутри лежал лист дешевой белой бумаги. Слова на нем были составлены из букв, вырезанных из газеты, и приклеены. Плам уставилась на записку, ничего не понимая:
      ЗАБУДЬ ГОЛЛАНДСКУЮ КАРТ.
      ИЛИ ТЕБЕ КОНЕЦ.
      Плам рывком распахнула дверь, но ни Бриза, ни посыльного уже не было. Она подбежала к телефону.
      - Дежурная? Мой муж уже вышел из отеля? Миссис Рассел... 105-й номер... Нет, это не важно. Но от вас только что передали мне письмо. Я бы хотела поговорить с тем, кто принимал его.
      - Письмо, очевидно, было доставлено лично. Его принес какой-то чумазый подросток, в джинсах и темном бушлате.., лет тринадцати. Он просто положил его на стойку и исчез. Что-нибудь не так?
      Руки у Плам тряслись, когда она снова взяла конверт. ПЛАМ РАССЕЛ ОТЕЛЬ "РИТЦ-КАРЛТОН" - было нацарапано на конверте детским почерком. И все. Она подумала, уж не проделка ли это какого-нибудь шутника, вроде Тоби или Макса, хотя они уже не были детьми да и не знали ничего о ее поисках. Хотя нет, знали! Они слышали разговор по телефону, когда ее отец говорил, что на изготовителя подделки могут вывести деньги, поступающие в качестве оплаты. Так что это вполне может быть глупой детской шуткой! Но она тут же спросила себя, а зачем, собственно, сыновьям пугать ее?
      Она быстро набрала номер телефона в комнате мальчиков, но никто не отвечал.
      Через час, успешно закончив встречу, вернулся Бриз и увидел, что жена сидит, уставившись на конверт. Она бросилась к нему на грудь и прерывающимся голосом рассказала о том, что произошло...
      - И, Бриз, самое страшное, что его прислал кто-то из тех, кого я знаю!
      - Дорогая, это чья-то глупая идиотская шутка! - Он гладил ее по голове и прижимал к себе. - Никто из твоих знакомых не способен на такие дурацкие вещи, и никто не захотел бы пугать тебя, дорогая.
      Плам подняла голову и пристально посмотрела на него испуганными глазами.
      - Тогда кто прислал его?
      - Манхэттен - это деревня, живущая сплетнями. - Бриз старался успокоить ее. - Я удивляюсь, как эта история еще не попала на шестую страницу "Пост". Но ручаюсь, что попадет, они печатают все подряд. Виктор наверняка рассказал кому-то за ленчем о вашем смешном пари. И не забывай, что Сюзанна все время в центре внимания прессы. Она уже давно рассказала друзьям о том, какая ты сучка, а также первому попавшемуся репортеру... И Лео в этом отношении тоже не промах... Сейчас время небогатое на сплетни. Все, кто им интересен, находятся в Аспене или в Палм-Бич, так что иные репортеры пойдут на что угодно ради материала. Вот какой-нибудь шутник или пьяный и прислал тебе это письмо, чтобы иметь материал для статьи.
      - А если предположить, что это не шутка и не проделки репортеров? прошептала Плам. - Не следует ли позвонить в полицию?
      - Дорогая, - тоже шепотом пытался успокоить ее Бриз, - нью-йоркской полиции не хватает рук, чтобы разобрать груду трупов, которую они ежедневно находят в этом городе. Ты думаешь, они будут заниматься каким-то анонимным письмом?
      Плам постаралась успокоиться и поверить в слова Бриза.
      А какой еще реакции она ждала от него? Вызвать гостиничного детектива, который вряд ли сможет рассказать больше, чем знает дежурная? Нанять телохранителей с пистолетами и ротвейлерами? Послать за маленьким "смит-вессоном" с перламутровой рукояткой, чтобы Плам постоянно носила его под резинкой чулка?
      - Я не хочу, чтобы полицейские дежурили за дверью всю ночь, - неуверенно проговорила она, - но я бы не стала безусловно считать это глупой шуткой. Она поежилась.
      - Моя дорогая Плам! - Бриз обнял ее. - Я скажу, что тебе надо сделать с этим письмом. - Он сунул конверт в карман пиджака. - Тебе надо забыть о нем! Я поговорю с детективом отеля и попрошу его не спускать глаз с нашей двери сегодня ночью. Завтра ты уезжаешь, и я провожу тебя до самого самолета.
      По-прежнему обнимая ее одной рукой, он взял телефон и, заказав в номер бутылку шампанского, нежно поцеловал ее в лоб.
      - А теперь давай забудем об этом. Не думай и больше не упоминай о письме просто выбрось его из головы! Это был отвратительный розыгрыш. Но теперь ты, может быть, согласишься, что надо забыть и об этой подделке. Она уже принесла нам немало неприятностей, не так ли?
      Глава 10
      Суббота, 4 января 1992 года
      Легкий теплый ветерок шевелил ветки пальм на краю аэропорта Лос-Анджелеса и задирал хлопчатобумажные юбки длинноногих девиц. Персонал аэропорта ходил в рубашках с короткими рукавами и в обуви на босу ногу. После непроглядного лондонского тумана и зябкой прохлады Нью-Йорка настроение у Плам сразу же улучшилось, хотя она и чувствовала себя немного виноватой: ведь она не сказала Бризу о своей остановке в Лос-Анджелесе. Впрочем, Дженни она предупредила - на случай, если что-то случится с Тоби или Максом.
      Синтия Блай, небольшая стройная блондинка, приблизительно того же возраста, что и Плам, ждала ее у барьера. Она была в кремовых льняных брюках, таком же жакете с плетением спереди, явно надетом на голое тело, и мокасинах из крокодиловой кожи.
      - Анна Суй, правильно? - Синтия одобрительно оглядела Плам, на которой был костюм в стиле гардероба куклы Барби пятидесятых годов, в черно-белую полоску с юбкой до пят.
      Когда вещи Плам укладывали в багажник серебристого "Мерседеса" с открытым верхом, одна дорожная сумка упала, и из нее, к смущению хозяйки, посыпались карамельки, скомканные салфетки, тюбики крема, пакет тампонов, а в заключение выпал и раскрылся альбом с рисунками.
      - Что это? - Синтия наклонилась, чтобы поднять его.
      - Я рисовала в самолете, это у меня такая привычка.
      - Узнаю вашу руку, - заметила Синтия, присев на корточки и перелистывая страницы. - Что-то вроде нового Хокни. Он теперь работает в более мрачной палитре, но по-прежнему любит иногда побаловаться ярким цветом.
      Синтия повернулась к Плам. Ее серые глаза с черными накладными ресницами улыбались.
      - Я заказала вам номер в "Четырех сезонах". После реставрации там стало просто роскошно. Вы впервые в Лос-Анджелесе?
      Плам кивнула. Бриз невысоко ценил здешних любителей живописи. За редким исключением, они были прижимисты и покупали только то, что стоило меньше, чем их "Порше", в основном работы художников с Запада, тех, кто рисовал кинозвезд. Когда Деннис Хоппер устраивал здесь свои выставки, его картины шли нарасхват. Серьезные коллекционеры из Лос-Анджелеса предпочитали покупать в Нью-Йорке, Лондоне и в Париже.
      - Скажите, чтобы ваши чемоданы распаковали и все погладили, - посоветовала Синтия, когда они входили в холл отеля. - А мы с вами тем временем позавтракаем в "Венеции". И потом - ко мне, посмотрите, обманули меня или нет... Не надо краснеть, вы же именно за этим приехали сюда. Виктор просил меня сделать копию с паспорта моей картины.
      - Вы тоже приобрели ее у Малтби?
      - Да, мне рекомендовал их Джейми Лоример. Знаете такого? Один из крупнейших дилеров в Лондоне, так ведь?
      Джейми Лоример был, помимо этого, одним из самых ярых конкурентов Бриза, но Плам не стала распространяться на эту тему и только спросила, когда Синтия купила картину.
      - Три года назад, в 89-м. Сделала себе подарок на день рождения. Сюзанна хотела перекупить ее у меня, но я не согласилась, очень уж мне нравится эта картина.
      На дорогах были бесконечные заторы, и весь путь Синтия только и делала, что по радиотелефону переносила время ранее назначенных встреч.
      - Общественный транспорт в Лос-Анджелесе перегружен, так что всю жизнь приходится проводить в машине. - Она увернулась от чернокожего подростка на роликовых коньках и продолжила:
      - Здесь любят свои машины, как домашних животных. Они чистые и ухоженные. У нас тут сесть в грязную машину - все равно что надеть грязное белье.
      Они ехали по широким улицам с высокими королевскими пальмами по обеим сторонам. Прокаленные солнцем стены низких розовых домов украшала пурпурная бугенвиллея. Мелькали яркие пятна тропической растительности, зеркальные поверхности бассейнов, ухоженные лужайки. Резкий и яркий свет придавал им какую-то зловещую окраску.
      - Да-а, такое солнце бывает к землетрясению. Извините, это у нас теперь в крови. Лос-Анджелес сейчас - это один бесконечный город от Санта-Барбары и до мексиканской границы.
      "Венеция" оказалась пригородом на Тихоокеанском побережье. Дома здесь были с колоннадами, как в Италии. Оконные решетки резко выделялись чугунной чернотой на фоне розовых и белых стен. Извивающиеся неоновые надписи информировали о ночных клубах, саунах и дискотеках. Всюду царила карнавальная атмосфера.
      - Жаль, что вы уезжаете завтра вечером и не посмотрите шпагоглотателей и предсказателей судьбы в воскресенье. - Синтия махнула рукой в сторону толпы людей с дикими прическами и в солнечных очках. - Киношники, рок-музыканты, джаз-музыканты собрались сюда поглазеть на "голубых" культуристов. Глядите!
      Они задержались возле открытого спортивного зала на берегу, где накрашенные мужчины поднимали тяжести, упражнялись на сверкающих тренажерах или просто лежали на спинах, в то время как их мышцы подвергались электростимуляции.
      - Берег мускулистых мужчин, - вздохнула Синтия. - Кругом одни только "голубые".
      Они завтракали на Маркет-стрит, 72 - кирпичные стены без штукатурки, качающиеся на ветру пальмы и искусно рассеянное естественное освещение, имеющее, по словам Синтии, чрезвычайно важное значение для собирающейся здесь элиты шоу-бизнеса. Плам никогда еще не видела столько роскошных женщин сразу: ни единой морщинки, идеальные зубы, безупречные прически, безукоризненные наряды. Мужчины - симпатичные (или со следами былого обаяния), стройные, загорелые и раскованные. "Красавцы - да и только!" - восторгалась она.
      - Им нельзя иначе, - заметила на это Синтия, помахав кому-то из вновь пришедших, и принялась за чили. - Здесь твое тело - твой основной капитал. В Лос-Анджелесе все пятидесятилетние выглядят, как я... Да, это так. Раз в неделю ко мне приходит массажист, мой тренер бывает у меня дважды в неделю все женщины, которым за сорок, имеют тренеров, чтобы быть в форме, и раз в две недели я сгоняю вес в парилке. Кроме того, по мере необходимости я прибегаю к косметической хирургии. - Она вздохнула. - Я, наверное, была самой последней в этом мире, кто сделал себе вздернутый носик, - это единственное, в чем я отставала. И, конечно же, все мы истязаем себя голодом, здесь не прощают излишний вес - можно потерять работу. - Синтия наморщила свой усовершенствованный носик и недобро усмехнулась. - Так что приходится упражняться. Все встают в шесть, но никто - если не снимаешься в кино - не появляется на работе раньше десяти, потому что бегают трусцой с плеером на голове, на бегу изучая японский; или крутят велотренажер перед телевизором; или занимаются аэробикой; или джазом; или практикуются в каком-нибудь восточном единоборстве; или налаживают отношения с тренажером в спортивном зале. - Она вдруг расплылась в улыбке и вскочила. - Появился Сдай! Я как раз занимаюсь его новой виллой. Не возражаете, если я перекинусь с ним парой слов?
      Пока Синтия отсутствовала, Плам невольно ловила обрывки разговоров за соседними столиками.
      - Она бы переспала и с крокодилом, чтобы получить эту роль...
      - Всем известно, что Синди не вылезает из, чужих постелей...
      - Фантастическая потаскуха!
      - ..Поэтому я сказала: "Да пошел ты, мистер... Не распускай свои поганые руки"...
      - Так на чем я остановилась? Ах, да. Парень хватает меня за задницу, а меня уже одолевает сон. Затем я чувствую что-то странное и оглядываюсь через плечо. И что же я вижу? Член у него такой маленький, что ему ничего не остается, как только подбираться ко мне сзади. И тут я ору:
      "Потел вон!" А он так спокойненько застегивает "молнию", собирает вещички и, уходя, бормочет: "Я думал, ты еврейка..." Так я и есть еврейка...
      Плам была потрясена.
      Когда вернулась Синтия, она рассказала ей о разговорах за соседними столиками. Синтия расхохоталась.
      - Лос-Анджелес - город продажной любви, во всех отношениях. Разве вы еще не заметили? Если ты нуль в сексе, здесь тебе делать нечего. Каждый живет, дышит и зарабатывает на жизнь - прямо или косвенно - сексом. Город просто помешался на сексе-- Не обращая внимания на официанта, подававшего креветки со шпинатом, Синтия наклонилась к Плам. - Лос-Анджелес достиг силы и власти за счет секса. Власть - единственное, что здесь принимается в расчет. А ее в этом городе имеет тот, кто преуспевает в данный момент. Ваше дело и общественный статус определяются только одним - вашим последним успехом. Если вы имеете значение для них в этот момент, люди будут поступать так, как вы хотите, и будут говорить то, что вы хотите услышать. В противном случае они не станут держать данное вам слово, не станут тратить на вас свое время. "ЛА" расшифровывается еще и как Ложь Абсолютная.
      ***
      Дом Синтии, обращенный к пустынному берегу бухты Марина-дель-Рей, с гаражом на четыре машины, издали слегка напоминал тюрьму строгого режима. Внутри же он был отделан светлым деревом, уставлен серебром, устлан темно-зелеными коврами и дышал безмятежным покоем, как лесная поляна.
      На кухне стояли два дивана и сорокапятидюймовый телевизор. Столовая была словно маленькое квадратное озеро, посреди которого на деревянном островке стоял стол персон на двадцать.
      Спальные апартаменты Синтии включали ванную, обставленную как гостиная, гимнастический зал и три гардеробные комнаты - для зимней, летней и спортивной одежды.
      - Вы, очевидно, пользуетесь успехом как оформитель, Синтия.
      - Да. По двум причинам, - улыбнулась Синтия, когда они спускались в лифте на первый этаж. - Я никогда не обсуждаю своих клиентов и отдаю им всю славу: все лучшие идеи - все без исключения - принадлежат им. Так говорю я, когда меня спрашивают.
      Серебристо-серый кабинет Синтии выглядел как гостиная. Как и у Виктора, в нем не было письменного стола. "Здесь проходят только встречи", - пояснила Синтия. Все остальное время она в разъездах, в автомобиле постоянно пользуется радиотелефоном или диктофоном.
      На стене, слева от двери, висел натюрморт с цветами: изумительный букет совершенно черных тюльпанов в темно-зеленой стеклянной вазе; перед ней охапка светло-желтых тюльпанов с обагренными пламенем кончиками лепестков, несколько ландышей и бледно-розовые примулы. Слева на увядшей розе, уронившей несколько своих бледно-розовых лепестков, сидела черная бабочка с большими желтыми пятнами на крыльях. Внизу на деревянном столике изогнулась крошечная зеленая ящерица. Картина, датированная 1627 годом, имела подпись: "Амбросиус Босхарт-старший".
      Плам перенесла ее на кухню, где был стол и больше света. Достала лупу, купленную у филателиста на Пятьдесят седьмой Западной, и дюйм за дюймом тщательно обследовала полотно.
      - Такой старый холст - редкость, - заметила она. - Большинство подобных картин выполнено на меди или на твердых породах дерева.
      Золоченая рама с тонкой резьбой была, несомненно, семнадцатого века. Холст на обороте казался таким же старым, но не было ничего подтверждающего это. Плам вынула дорожный швейный комплект и провела свой булавочный тест. Преодолев незначительное первоначальное сопротивление, булавка легко вошла в краску.
      Наконец Синтия не вытерпела.
      - Ну, что вы думаете?
      - Амбросиус был потрясающий старик, - медленно проговорила Плам, не отрывая глаз от маленькой картины. - Его особенностью были такие коротенькие, толщиной с волос, линии на закругленных кончиках лепестков тюльпана.
      Синтия уставилась на картину.
      - Где? Я их не вижу.
      - Их здесь нет. Синтия вздохнула.
      - Как вы можете говорить так уверенно? Едва взглянув на картину?
      Плам достала из своей дорожной сумки копии паспортов на две подделки, с которыми столкнулась в Нью-Йорке. Вынула из них диапозитивы и показала их Синтии.
      - Взгляните на муху с картины Сюзанны и на ту, что изображена на картине Шнайдера, - они абсолютно одинаковые.
      Синтия рассмотрела оба диапозитива.
      - Эй! Да это же моя ящерица - на картине Сюзанны.
      - А вначале вы этого не заметили?
      - Нет, конечно. Они же разного цвета. У Сюзанны золотистая, а у меня темно-зеленая.
      - Но это одна и та же ящерица - такого же размера и почти в таком же положении.
      Синтия опять вздохнула.
      - Итак, мухи связывают картину Сюзанны с картиной Шнайдера, а ящерицы мою с картиной Сюзанны. И получается, что связаны все три. - Она наморщила свой вздернутый носик. - Но если это подделки, то как мог мошенник допустить такую грубую ошибку? Ведь копирование этих элементов выдает его с головой.
      - Это не обязательно ошибка. Художники семнадцатого века обменивались набросками, это был их своеобразный капитал, который передавался из поколения в поколение. Но это работа относительно недавняя. - Лупа Плам нацелилась на картину. - Однако фальсификатор не слишком ловкий.
      Она пояснила, что во всякой старательно изготовленной копии всегда чувствуется некая безжизненность. Как ни искусен имитатор, подделка всегда будет вымученной. Поэтому, если жулик действительно искусен, он никогда не станет делать точную копию. Он тщательно изучает избранного им художника и его приемы, а затем воображает себя на его месте.
      - Ага! У актеров это называется творческим перевоплощением.
      Плам делала пометки в своем альбоме. Она впервые могла внимательно изучить подделку, первую из трех. Во всех был виден характерный почерк - у мошенника тоже имелся свой собственный стиль, и он не мог не оставить следов своей личности на подделанной картине.
      - Итак, я готова услышать самое худшее, - сказала Синтия.
      Плам отвернулась от картины и стала медленно пояснять:
      - Цветовая гамма подобрана тонко, но она не так выразительна, как на подлинных голландских картинах этого периода. Не забывайте, то была золотая эпоха натюрморта.
      - Иногда достаточно просто сказать: ну и дрянь, - невесело усмехнулась Синтия.
      Неожиданно у Плам вырвалось:
      - Кажется, я знаю, кто нарисовал это.
      - Знаете? - резко обернулась к ней Синтия. Плам тут же пожалела о своей несдержанности: потребуются месяцы, чтобы убедиться в том, что сейчас молнией промелькнуло в ее голове.
      - Вполне может быть, что знаю.
      - Кто?
      - Я не могу сказать этого, пока не удостоверюсь.
      - Но вы не станете предпринимать ничего рискованного? - с обеспокоенным видом спросила Синтия.
      Плам вспомнила, какой испытала страх, когда прочла анонимное письмо, и отрицательно покачала головой.
      Синтия смотрела на свой натюрморт.
      - Еще до вашего приезда я решила: если это и подделка, я все равно ничего не буду предпринимать. Мне совсем не хочется оказаться в лапах у какой-нибудь организованной банды мошенников.
      Она прошла к большому французскому шкафу напротив камина, выудила из-под жакета крошечный ключик на золотой цепочке и открыла замок. Внутри шкаф был хитроумно оборудован для хранения документов.
      - Кому хочется, чтобы твой секретарь рылся в вещах, которые не предназначены для посторонних глаз, - пояснила Синтия. - Именно так скандальные сенсации и попадают в прессу.
      - В каких вещах?
      - В тех, которые та или иная звезда держит в своей спальне для того, чтобы распалять свое больное воображение.
      - Как, например?
      - Я не обсуждаю вкусы своих клиентов, помните? - Синтия достала два больших конверта из плотной бумаги и вручила один из них Плам. - Здесь копия паспорта на мою картину. Оригинал я кладу обратно в сейф. - Она подошла к книжным полкам у стены с камином, вытащила одну из книг и нажала скрытую кнопку. Полки с книгами раздвинулись, и за ними обнаружился обычный офисный сейф "чабб". Она задумчиво посмотрела на него. - Я никак не могу решить, есть ли смысл прятать сейф. Если становишься жертвой взломщиков, то это, как правило, происходит по наводке того, кто бывает в доме. Так что они знают, где он.
      А если они действуют без наводки, то переворачивают все верх дном в поисках его. - Она набрала комбинацию, открыла сейф и аккуратно положила в него конверт с паспортом.
      Плам быстро проглядела папку с немногочисленными бумагами.
      - Здесь на бланке Малтби засвидетельствовано, что картина была приобретена ими в 1989 году на аукционе у "Борден и Плоу" в Суссексе - это, наверное, какая-то мелкая провинциальная фирма, потому что я даже не слышала о нем. Картина, должно быть, досталась им по дешевке, иначе Малтби обязательно приложил бы счет.
      - Да ну ее к черту, - отмахнулась Синтия. - Давайте забудем эту дерьмовую фальшивку на несколько часов и прогуляемся по городу.
      ***
      Выводя серебристый "Мерседес" из гаража, Синтия говорила:
      - Полагаю, вы не прочь посмотреть город, поэтому я собираюсь очертить его большим не правильным четырехугольником.
      Автомобильная стереосистема выдавала "Америку" из "Вестсайдской истории". Они мчались по Тихоокеанскому прибрежному шоссе. Справа от них тянулась изломанная линия гор Санта-Моника. Когда ландшафт менялся, Синтия подыскивала в системе соответствующую мелодию.
      - Я люблю океан, - говорила она, - и огромное небо, и всепроникающее ощущение того, что возможности здесь так же безграничны, как океан. Вся остальная Америка смеется над нашими экспериментами и традициями, а затем стыдливо тащится вслед за нами. Здесь люди живут так, как будто завтра уже наступило, поэтому они быстро привыкают к любой новой технике и верят, что их не обманут, покупают ли они готовый обед или личный самолет.
      Синтия повернула направо на Топангу и включила запись "Мы чемпионы" в исполнении Фредди Меркьюри. На развязке она съехала на Голливудскую автостраду и направилась назад к центру города.
      - А где сам Голливуд? - поинтересовалась Плам.
      - Мы только что проехали его, - сказала Синтия. - Вам там нечего делать. Голливуд - это сплошная грязь: сутенеры, проститутки, наркоманы, разочарованные туристы с камерами, обалдевшие от погони за мифом новички. Она рассмеялась. - Вообще-то, Голливуда нет и никогда не было. Голливуд - это некое внутреннее состояние, это крупнейший из всех существующих мифов.
      - Ваши слова звучат слишком уж цинично, - заметила Плам.
      - Жизнь, она, знаете ли, постоянно учит, - с грустью откликнулась Синтия. - Раньше я, бывало, задумывалась, почему мне потребовалось целых пятьдесят лет, чтобы стать взрослой. А теперь вижу, что любой разумной женщине требуется не меньше пятидесяти лет, чтобы понять этот безумный мир. - Она вдруг выключила музыку и встряхнула головой, отбрасывая с лица белокурые пряди. Таким, как я, приходится пробиваться к успеху, стиснув зубы. Бабы вокруг сволочатся, мужики устраивают западни, в которые мы обязательно попадаем. Мы чувствуем, как в наши спины впиваются ядовитые стрелы, но думаем, что, наверное, виноваты в этом сами, что, наверное, вели себя где-то как-то не так. И продолжаем рваться вперед, не догадываясь, что это просто психологическая война, которая всегда ведется против нас.
      Движение остановилось из-за случившейся впереди аварии. Синтия чуть слышно выругалась.
      - Мы делали карьеру, чтобы быть независимыми и не рассчитывать на других. Кому-то это удалось, но с каким трудом! Успех, за которым гнались, отнял все время, заставил забыть обо всем на свете. Я не имею в виду забыть вышивание гладью, как вы понимаете. Я говорю о поисках смысла моей жизни.
      Плам, как всегда, слушая такие откровения, растерялась. В Англии никто не говорит о своих чувствах, а вот в Америке каждый, не задумываясь, обнажает свою душу перед любым - знакомым и незнакомым.
      - Я как раз начинаю задумываться об этом, - осторожно заметила она.
      Движение впереди возобновилось.
      - У вас счастливый брак? - между прочим поинтересовалась Синтия.
      - Я не уверена в этом, - после долгой паузы пробормотала Плам.
      - Я была замужем минуты две.
      - И что у вас произошло?
      - Разве это имеет значение? Это был один из тех союзов, которые разваливаются потому, что мужчина рядом со своей удачливой женой чувствует свою незначительность. Могу только добавить, что я-то не чувствовала себя значительной.
      Ветер резко рванул их волосы.
      - У нас это не так, - словно оправдываясь, сказала Плам. - Наша проблема в том, что мы оба добились успеха, только Бриз доволен этим, а я нет, и он не понимает, почему.
      - А почему все-таки?
      Плам задумалась на секунду.
      - Это выматывает и пожирает тебя. Занятия живописью приносят мне удовлетворение, но дело приняло такой оборот, что я занимаюсь ею еще и для того, чтобы избежать всего остального в моей жизни - чтобы спрятаться от реальности. Кстати, я не знаю, что такое реальность. Я боюсь остановиться и посмотреть на свою жизнь, потому что не хочу увидеть себя превратившейся в машину, печатающую деньги. Бриз дал мне возможность заниматься живописью. Но теперь я понимаю, что он же не даст мне остановиться.
      - В этом-то все и дело, милая. Успех не оставляет времени на то, чтобы порадоваться ему или хотя бы подумать, почему не оставляет. Я вижу то же самое в жизни своих клиентов-кинозвезд: в конечном итоге они готовы отдать целые состояния, чтобы о пять стать такими, как все.
      После того, как "Мерседес" свернул к гавани, Плам робко спросила:
      - Синтия, вы испытывали когда-нибудь беспричинную печаль?
      - Вы имеете в виду ощущение, подобное липкому туману, который медленно опускается вокруг и делает всякое усилие над собой немыслимым? Кто же не испытывал такого? Ах, да какого черта! Только Золушка оказалась счастливой в конечном итоге.
      - Разве? Но мы не знаем, что происходило с Золушкой после того, как она вышла замуж. Кто решил, что они счастливы, - он или она? Что она сделала, чтобы быть счастливой? Родила шестнадцать детей, которые никогда не ссорились и не изводили ее? Или нашла себе веселенькую необременительную работенку, чтобы всегда быть в центре внимания, как жены ваших президентов?
      Синтия засмеялась.
      - У Золушки, по-моему, было не так уж много достоинств. Безвольная, угнетенная личность, не имевшая друзей, которую пинали все, кому не лень.
      - Золушка была зависимой, пассивной и забитой, - согласилась Плам. Теперь "Мерседес" повернул на автостраду Сан-Диего.
      - Одному богу известно, почему она стала кумиром всего женского населения планеты, - удивлялась Синтия.
      - И пальцем не пошевелив, чтобы изменить свою жизнь, она тем не менее оказалась победительницей, - заметила Плам.
      - Вот почему большинство женщин думают, что кумиром можно стать, не прилагая для этого никаких усилий. Но я предпочитаю сама быть себе прекрасным принцем и сама выбирать себе туфли, тогда они будут по ноге, значит, и разочарований будет меньше.
      Наконец "Мерседес" выехал на Венецианский бульвар и повернул к океану. Впереди буйными красками полыхал закат.
      Плам вскинула к небу руки и воскликнула:
      - Я хочу остаться! - Ей нестерпимо захотелось взяться за кисть.
      - Лос-Анджелес, конечно, не подарок, но здесь тоже есть свои прелести, - с гордостью произнесла Синтия.
      ***
      Двумя часами позже Плам лениво плескалась в бледно-розовой мраморной ванне.
      Кое-что в Синтии было ей непонятно. Синтия выучилась на оформителя в нью-йоркском Парсонсе, потому у нее был вполне натренированный глаз и достаточно проницательности, чтобы увидеть многие скрытые детали своего натюрморта. Так почему же она не заметила двух одинаковых ящериц на двух очень дорогих голландских картинах, купленных ею?
      Синтия решила не обращаться в полицию по поводу своей поддельной картины и привела те же самые доводы, что и Лео. Причиной этого могла быть самая обыкновенная житейская логика, но это могло также значить, что Синтия не хочет, чтобы полиция совала нос в ее дела. Если это так, то почему?
      Синтия говорила, что, цинично измеряя искусство деньгами, люди сами дают фальсификаторам повод для морального оправдания своих действий. Плам видела два ее тайника - сейф и французский шкаф. А где же другие, более крупные тайники?
      Синтия явно не испытывала недостатка в деньгах.
      Могла ли она быть членом банды, промышляющей подделками, и выступать в роли распространителя ее продукции?
      Глава 11
      Вторник, 7 января 1992 года
      Выставка Плам должна была состояться в галерее их старинного приятеля Гарри Солта. Высокий, поджарый и загорелый, он не был похож на городского жителя, хотя никогда не покидал Сиднея, разве только ради того, чтобы поваляться на берегу океана. Именно это он и предложил сделать, когда они ехали из аэропорта Кингсфорд Смит:
      - Вы должны в полной мере воспользоваться своим пребыванием в Австралии, Плам. После ваших интервью мы могли бы съездить в Уаттамоллу - лучше этого побережья нет ничего на свете: белый песок, тихие бухточки, деревья склоняются к самой воде...
      - Каких еще интервью! - После долгого ночного перелета из Лос-Анджелеса Плам помышляла лишь о том, чтобы принять ванну и как следует выспаться, чтобы адаптироваться к новому времени и избавиться от накопившейся усталости.
      - Репортер из "Буллетин" должен срочно готовить материал о вашей выставке. И Кэти Перчуэлл хочет заполучить вас раньше других. Эта гадюка непреклонна: или сразу, или никогда. Сожалею. Но я предупреждал, что график будет напряженным.
      Вернисаж был назначен на 13 января, но в оставшиеся до этого шесть дней предстояло проделать еще много работы. Только на то, чтобы развесить картины, потребуется три дня. Кроме того, до открытия у нее были назначены встречи с потенциальными покупателями, которых нашел Гарри.
      В тихих роскошных апартаментах отеля "Риджентс" ее ожидали цветы и шампанское. На столике рядом с корзинкой, полной шампуней и лосьонов, лежали газеты и журналы.
      С обложки "Вэнити фэар" ей мило улыбалась Сюзанна. В интервью она мимоходом затрагивала тему своей популярности; подробно рассказывала о своем адвокате, который научил ее всему, что она знает, забыв даже словом обмолвиться о Викторе или о своих тихих, как мышки, дочках.
      Вопросы журналиста были полны сарказма, по сути, он обвинял ее в том, что она вселяет в женщин несбыточные мечты, но Сюзанна словно не замечала яда этой скрытой критики. Плам проглядела иллюстрированный отчет о лицемерии, процветавшем на семнадцати акрах фермы "Солнечный берег", где Сюзанна демонстрировала свой тщательно продуманный и прибыльный уход в сельскую жизнь.
      Плам вспомнила телерепортаж о Рождестве из огромной образцово-показательной кухни Сюзанны. Задания, подробные, как инструкции летчику, отпечатала Бетси - перегруженная делами, но никогда не унывающая помощница Сюзанны, рука об руку работающая с ее тремя секретарями, двумя экономками, двумя горничными, тремя садовниками и одним разнорабочим. На этой суперкухне горничные в одинаковых лилово-полосатых платьях выполняли мелкие поручения: вешали еловые шишки на входную дверь, украшали ветками стол для гостей - словом, делали то, до чего у Плам никогда не доходили руки в сумасшедшие предпраздничные дни.
      ***
      Насладившись жасминовым ароматом ванны, Плам накинула халат и вышла на балкон. Отсюда открывался восхитительный вид на Сиднейскую гавань. Покрытая пышной растительностью береговая линия, извиваясь, образовывала на своем пути десятки небольших бухточек и укромных заливов. Справа вдалеке был виден узкий вход в гавань. Слева высились мощные фермы стального моста. Еще дальше голубое зеркало гавани чертили белоснежные парусники и маленькие осанистые паромчики с пассажирами, направляющиеся к зеленым пригородам на северном берегу и величественным резиденциям в Роуз-бей.
      Под бескрайним голубым небом занимался жаркий январский день. Темный облегающий свитер и кожаная мини-юбка, в которых она приехала, уже не подходили.
      Журналист из "Буллетин" прибыл раньше, чем она успела переодеться. "Он похож на бизнесмена", - думала Плам, когда они пили кофе на балконе и она отвечала на обычные в подобных случаях вопросы.
      - Почему я занимаюсь живописью? Я сама иногда удивляюсь. Это беспокойное дело. Когда я работаю над картиной, я всегда в тревоге, а когда не работаю, мне не по себе. Мой муж всегда знает, если работа у меня не клеится: я раздражительна, ворчлива и не нахожу себе места. Да, я работаю шесть дней в неделю, с рассвета и до сумерек, с коротким перерывом на ленч. Иначе мне ничего не удалось бы сделать. Я не покидаю студию, потому что это отвлекает внимание. - Плам усмехнулась. - Художники не такие буйные, как о них порой думают. Мы живем тихо и много размышляем. Я веду такой образ жизни вот уже десять лет.
      По правде говоря, иногда я чувствую себя оторванной от реальности.
      - Это добровольное затворничество стоит того? - спросил журналист.
      - То есть представляют ли какую-то художественную ценность мои работы? Надеюсь, да. - Плам опять задумалась. Да жила ли она полной жизнью эти последние десять лет? Или попусту растрачивала свой талант, прожигала отпущенные дни? - Я могу остановиться, если захочу, - сухо заметила она. Но тут же задумалась - так ли это на самом деле? Однажды она ослушалась Бриза, когда тот был в отъезде по делам. Устав от жесткой дисциплины, которую он насаждал, она взбрыкнула, вскочила в первый попавшийся самолет, вылетавший в Грецию, поселилась в скромном отеле на берегу моря, лежала на пляже и думала: "Вот это жизнь!" Но через два дня ее уже ничто не радовало, она не находила себе места. Прилетев в Лондон, она тут же ринулась в свою студию.
      - Нет, у меня никогда не было проблем с живописью, - терпеливо отвечала Плам на следующий вопрос. - Конечно, не каждая картина удается с первого раза. Некоторые получаются быстро и радуют. Бывает, что работа просто заходит в тупик, тогда я ее уничтожаю. Над некоторыми приходится покорпеть, прежде чем из них что-то получится. Приходится долго блуждать в потемках. Но вот я делаю последний мазок и вижу, что работа завершена.
      - И тогда?
      - И тогда, - улыбнулась Плам, - я вдруг чувствую усталость, удовлетворение и.., опустошенность. Я кладу палитру и кисти и вдруг ясно осознаю, что мне никогда больше не захочется взглянуть на этот холст.
      - Никогда?
      - Никогда.
      ***
      Следующее интервью было совершенно другим. Кэти Перчуэлл, из числа молодых возмутительниц спокойствия в австралийской журналистике, ссутулившись сидела на диване и не мигая смотрела на Плам. Худющая, в черных джинсах и черной рубахе, на ногах ботинки с металлическими носами и шипами на задниках - особый шик. Толстый слой белого грима делал ее лицо похожим на маску с розовыми надутыми губами. Тряхнув пышными волосами, она нажала кнопку магнитофона и выпалила:
      - Как вы думаете, бордели следует узаконить?
      Не ожидая такого начала, Плам не нашлась, что ответить.
      - Я.., я никогда не задумывалась над этим. А почему вы спрашиваете?
      - Комиссия по уголовному праву Квинсленда пытается легализовать бордели, чтобы ликвидировать проституцию со стороны организованной преступности и сократить число проституток в тюрьмах!
      - Я никогда не понимала, почему женщин сажают в тюрьму, а их клиентов нет. Если проституция вне закона, то закон нарушают и те, и другие.
      Кэти оживилась.
      - Мужская солидарность в действии. - Ее следующий вопрос был столь же неожиданным:
      - Вы счастливы? Плам насторожилась.
      - А почему вы спрашиваете об этом! Кэти пожала плечами.
      - У вас, похоже, есть все: муж, дети, карьера, деньги, в то время как многие из нас только стремятся всего этого достичь, считая, что тем самым они добьются счастья. Так ли это?
      Стараясь выиграть время, Плам медленно проговорила:
      - Мои счастливые моменты всегда для меня неожиданны. - Она не собиралась распахивать свою душу перед этой пронырой. Ей вспомнилась ночь, когда Тоби было два месяца от роду. Полусонная, она сидела в кровати, привалившись к подушкам, и при свете луны кормила его грудью и гладила рукой его редкие волосики, ощущая запах детского тельца. В тот миг она вдруг почувствовала себя безмерно счастливой. И тут же это ощущение счастья, как всегда у нее, сменилось предчувствием недоброго. Но Плам тогда твердо сказала себе, что глупо считать, будто ей не суждено быть счастливой, и тем более глупо чувствовать вину, испытав момент счастья. Но ощущение вины не проходило.
      - Дает ли вам секс то, на что вы надеялись? - Подчеркнуто наглый, неожиданный и вызывающий вопрос был рассчитан на то, чтобы вызвать у собеседника растерянность. А Плам всегда терялась, сталкиваясь с откровенной недоброжелательностью Но ей удалось взять себя в руки.
      - Вы имеете в виду влюбленность? - Ей вспомнился Джим. - Эта эйфория проходит, как утренний туман, это не настоящее счастье. - Может быть, на агрессивность надо отвечать агрессивностью? Она взглянула на Кэти. - Вы замужем, Кэти?
      - Да-а. Он журналист. Мы живем вместе три года.
      - И секс принес вам то, о чем вы мечтали?
      - Давайте сразу расставим точки над i. Вопросы задаю я. - Последовала долгая пауза, после чего Кэти пробормотала:
      - Я не знаю. - Она наклонилась и выключила магнитофон. - Жизнь представляется такой неинтересной теперь, когда мы женаты. Такой безликой. Я люблю этого парня. Но часто ловлю себя на мысли: "Неужели все так и будет - до конца моей жизни? Неужели это все?"
      - Нас всех приучили ждать слишком многого от замужества. Все мы верили, что счастье нам преподнесут на блюдечке с золотой каемочкой вместе с другими свадебными подарками.
      - Замужество стало всего лишь последним из разочарований. Мне ужасно надоело лишаться иллюзий после каждого крупного события в жизни.
      - Как вы себя чувствуете? - забеспокоилась Плам, взглянув на ее внезапно побледневшее лицо. Кэти резко хохотнула.
      - Так же, как всегда. Неудовлетворенной. Беспокойной. Подавленной. - Она смотрела исподлобья, как дерзкий заброшенный ребенок, решивший больше не сносить пренебрежительного отношения к себе. - Я одна из самых высокооплачиваемых журналисток в Австралии, знаете ли, и мне наплевать на всех. - Вид у нее вдруг стал утомленным. - Конечно, я делаю большие успехи, но за этим.., ничего. - Она прикусила свою розовую губу. - Я чувствую себя так, словно во мне заморозили какую-то часть меня или удалили се из меня хирургическим путем. Я не знаю, что это за часть, но хочу, чтобы ее вернули.
      Плам узнала эту тоску по чему-то такому, что не поддается определению. Она помнила, какое горькое чувство охватило ее, когда она поняла однажды, что ни деньги, ни слава, ни популярность, как у кинозвезды, не способны восполнить эту утрату. Плам догадалась, что Кэти явно надеялась, что замужество заполнит эту пустоту. Но ничего подобного не случилось.
      - Хватит обо мне. - Кэти с кислой и отстраненной улыбкой включила магнитофон и, вернув себе прежний образ задиристой девчонки, опять принялась забрасывать Плам такими же агрессивными вопросами, так же не давая ей передохнуть. Обстрел продолжался до тех пор, пока в комнате не появился Гарри.
      - Плам, десять минут назад вы должны были появиться у фотографа.
      Среда, 8 января 1992 года
      На следующий день Гарри привез Плам в свою галерею, Картины перенесли дорогу хорошо, кроме одной, которой все же потребовалась реставрация. Втроем Гарри, его помощник и Плам - они принялись развешивать их, перетаскивая из конца в конец огромные полотна. К концу дня, несмотря на мощные кондиционеры, все они были мокрыми от жары и усталости. Гарри открыл бутылку охлажденного белого вина и смешал его с содовой. Слишком утомленные для разговоров, они пили его молча. Потом Плам рассказала, как шла по следам картин, подделанных под голландцев семнадцатого века. Гарри был старый, испытанный друг, и она надеялась на его помощь.
      - В этом городе много подделок, - сказал Гарри. - Это потому, что Здесь вряд ли найдется хоть один мало-мальски приличный искусствовед. И еще потому, что здесь до начала спада появилась огромная масса новых денег. Люди, которые разбираются в живописи как свинья в апельсинах, скупали картины, вкладывая таким образом свои капиталы. - Он рассмеялся. - Наверное, единственным из всех коллекционеров Австралии, которого ни разу не провели на подделке, был Алан Бонд, и только благодаря острому глазу его агента Анджелы Невилль. Но теперь Алан обанкротился, вы слышали? И его коллекция распродается для погашения банковских займов, на которые она приобреталась. Бедняга, он заплатил пятьдесят три миллиона долларов за одни только "Ирисы" Ван Гога.
      Гарри вновь наполнил стакан Плам.
      - На здешний аукцион стало съезжаться множество странных персон. С одной из них, наверное, было бы интересно встретиться. Это детектив агентства "Янк арт" Стефани Браунлоу. Она тихо выслеживает известного вора, который, как видно, решил наведаться в Сидней. Я помогаю ей, она может посодействовать вам.
      Плам вдруг почувствовала, что от усталости не осталось и следа.
      - Гарри, когда вы можете устроить нашу встречу?
      - Завтра.
      Четверг, 9 января 1992 года
      Они встретились за ленчем в модном вегетарианском кафе, отделанном белым мрамором. Стефани Браунлоу можно было дать и девятнадцать и тридцать девять. Бледная и худощавая, похожая на живущую впроголодь студентку, она имела тот оттенок кожи, который появляется после долгого сидения на одной чечевичной похлебке. На ней был бежевый макинтош. Некоторые женщины могут носить нечто подобное и выглядеть, как Марлен Дитрих. Другие же, как Стефани, имеют в таком одеянии просто удручающий вид.
      Плам казалось, что Стефани, поглядывающая на нее с иронической улыбкой, точно знает, о чем она думает.
      - Я должна сливаться с окружающей средой, - словно отвечая на эти мысли, сказала Стефани с явным бостонским акцентом, после того как они заказали салат и охлажденный кофе. - Забудьте все, что вам приходилось слышать о детективах. Крутые и много пьющие головорезы - это еще одна выдумка писателей. Приличный детектив старается быть до скучного незапоминающимся.
      Стефани работала на одну из лондонских фирм и не хотела говорить о цели своего визита в Сидней, но была не прочь порассуждать вообще - и сколько угодно - о своей работе.
      - Как правило, детективами люди становятся по случайности, - сообщила она. - Моим любимым предметом в школе было рисование, и это позволило мне получить впоследствии степень магистра по истории живописи. По другим предметам я тоже успевала. И это было очень важно, потому что даже начинающему детективу нужно многое знать из области права, химии, физики, математики, судебной медицины, компьютерного программирования.
      Стефани заказала еще горячих булочек.
      - Однажды кое-кто попросил моего совета - я даже не знала, что этот человек детектив. Постепенно я стала помогать ему. - Она знаком попросила официанта принести еще кофе. - Как вы, наверное, знаете, с начала восьмидесятых годов воровство и подделка картин широко распространились, поэтому мой босс занялся этой проблемой. И правильно сделал. Тут практически нет профессионалов, и он понял, что у него не будет отбоя от клиентов. Я только что получила степень в области уголовного права, и недавно мы с ним стали компаньонами.
      Плам с уважением посмотрела на свою собеседницу и рассказала Стефани о поддельных натюрмортах.
      - Похоже на компиляцию, - задумчиво проговорила Стефани. - Когда попадается картина, которая представляется мне компиляцией, я сажусь и пишу такую же, ведь если не знаешь, как это делается, то не сможешь ничего ни понять, ни доказать. Для меня это не составляет особого труда. Я делаю фотокопию, вырезаю элементы, которые хочу использовать в своей компиляции, монтирую их, наклеиваю на подложку, затем проецирую изображение на холст или дерево и делаю набросок, но не простым карандашом, потому что он появился только в девятнадцатом веке. Я использую уголь.
      - Каким, по вашему мнению, должен быть мой следующий шаг? - спросила Плам, на которую все услышанное произвело большое впечатление.
      - Вы всегда можете нанять меня, - говорила Стефани, заказывая себе еще порцию салата. - Но сейчас у нас работы по горло... Да и, правду сказать, вы пока все делаете правильно. Удачно, что вы имеете специальные знания и при этом кажетесь тщедушной и пугливой, а не крутой и упрямой. И вам повезло, что вы так быстро установили связь между этими картинами.
      . - Как раз это меня и беспокоит. Может быть, тут простое совпадение?
      Стефани отрицательно покачала головой.
      - Вы отправились в Лос-Анджелес за этой подделкой, и вы нашли ее. И это все. Теперь надо искать другие. Вы вращаетесь в этих кругах и рано или поздно услышите, как кто-то из новых владельцев будет хвастать подозрительной картиной. Вы слышали о леди Бингер? Она вдова одного из магнатов австралийской прессы и коллекционирует натюрморты. Среди них есть подозрительные. Пока вы в Сиднее, постарайтесь взглянуть на ее коллекцию. - Стефани подозвала официанта и, заказав две порции сдобных ватрушек и к ним шоколадный сироп, продолжила:
      - Вам потребуется много подробной информации. Пока вы обнаружили только связи в виде мух и ящериц. Теперь вам надо найти объективные доказательства связи между всеми этими картинами. - Подождав, пока отойдет официант, она добавила:
      - Ищите другие такие же подделки и не падайте духом. В этой игре первое правило - терпение, второе - настойчивость и третье - упорство. Хороший детектив подобен ротвейлеру, хотя он не должен рисковать. Какой смысл подставлять свою голову? - Стефани полила сиропом внушительный кусок ватрушки. - Вам потребуется также подтверждение идентичности технических приемов подделки тех трех картин, что вы видели... Как вы думаете, ваша приятельница Синтия даст свою картину на анализ в музей Ашмола при Оксфордском университете? Они там придумали кучу тестов - термолюминесцентный, определение возраста по структуре графита. Их сертификат подлинности пользуется большим авторитетом. Берут они за тестирование всего около двухсот фунтов.
      - Синтия может пойти на это, если картина застрахована, - сказала Плам. Вряд ли она откажется, ведь Виктор ждет от нее сотрудничества. И потом, что может случиться с хорошо упакованной картиной?
      - Ничего, кроме того, что она может исчезнуть, - весело ответила Стефани, слизывая с пальца сироп. - В аэропортах пропадает множество предметов искусства. Видите ли, багажное отделение не является частью аэропорта. Бывает, картины крадут сразу по прибытии их в аэропорт назначения, и владелец получает пустой чемодан.
      - Откуда грабителям становится известно о прибытии такого багажа?
      - Коррумпированность есть во всех сферах коммерции и на всех уровнях торговли картинами, поэтому всегда найдется кто-то, кого можно подкупить, среди реставраторов, на таможне, да где угодно.
      - Синтии придется пойти на риск, - сказала Плам. - Вы знаете кого-нибудь в музее Ашмола, к кому я могла бы обратиться?
      Стефани, продолжая жевать, лишь покачала головой.
      - А у Куртолда?
      Институт Куртолда при Лондонском университете славился не только своей коллекцией картин, но и отделением истории искусств и знаменитыми курсами реставраторов. Когда у ведущих музеев мира возникают сомнения в подлинности той или иной картины, они обращаются к Куртолду.
      - Нет, как ни жаль. Но у меня есть хорошая знакомая в Британском институте искусств, профессор Инид Соумз. Она занимается голландской и фламандской живописью. - Стефани прервалась, чтобы заказать взбитые сливки, затем опять повернулась к Плам. - Если бы мне потребовалось установить авторство картины или доказать, что она поддельная, я бы пошла к ученым. Они имеют доступ к частным коллекциям, они знают положение дел в живописи и владеют полезными сведениями, которые известны только посвященным. Ученый мог бы рассказать вам, что картины с изображением цветов создавались как особые подарки особым людям или посвящались особым событиям - таким, как свадьбы, например, - и зачастую включали изображение геральдических знаков владельцев. Такого рода ключ может вывести на первоначальных владельцев и тем самым установить происхождение картины. - Стефани принялась за сливки. - Я думаю, Инид имеет доступ в библиотеку Уитта при галерее Куртолда, где есть архив фотодокументов. Немногие музеи могут похвастать этим, не говоря уже о компьютерных каталогах. Могут пригодиться и их информационные бюллетени по истории живописи, где публикуются подробные сведения со всего мира.
      Стефани с сожалением отправила в рот последний кусочек ватрушки.
      - Плам, если вы всерьез намерены заниматься этим поиском, вам надо знать разницу между гражданским процессом, возбуждаемым частным лицом, и уголовным делом, которое заводит полиция. Для уголовного дела надо располагать весьма солидными доказательствами, но вы должны быть нацелены именно на это. Если оно у вас не выгорит, начинайте гражданский процесс.
      - Но у меня нет таких намерений.
      - А я думаю, что ваш друг Виктор не позволит ободрать себя на девяносто пять тысяч долларов, он попытается вернуть их.
      Стефани попросила еще охлажденного кофе.
      - Беда в том, что многие владельцы вообще не хотят иметь дело с правосудием. Если это гражданский процесс, на них ложатся судебные издержки, и тяжба, как правило, оказывается страшно утомительной и дорогой, особенно в Штатах. Даже с неопровержимыми доказательствами на руках можно проиграть процесс. Потому что правосудие - это еще не справедливость, а просто игра по каким-то нелепым и нелогичным правилам, которые почему-то называются законом.
      Когда Плам попросила счет, Стефани добавила:
      - Кроме больших денег, процесс отнимает еще и массу времени. Поэтому владельцы предпочитают махнуть рукой на свои потери и забыть о подделке, особенно когда им не хочется шума в прессе, а им, конечно, его не хочется, если у них есть другие ценности. Если грабитель узнает из "Пост", что вы отдали целое состояние за картину, которая к тому же оказалась подделкой, он тут же смекнет, что вы: во-первых, растяпа и, во-вторых, богатый человек.
      Прощаясь на выходе из кафе, Стефани подбросила Плам еще одну информацию:
      - Крупнейшие лондонские аукционы лучше всех владеют методами распознавания подделок. Хотя это не значит, что они никогда не допускают продажи какой-нибудь фальшивки. Но старикам из Британского музея можно доверять.
      ***
      Вечером Плам решила лечь спать пораньше, чтобы как следует отдохнуть перед вернисажем. Она включила телевизор, когда передача о Марго Фонтейн уже заканчивалась, и вдруг услышала, как прима-балерина говорит, что, став звездой еще в молодости и уже тогда получив международное признание, она едва ли находила в душе согласие со своим успехом.
      - И лишь по прошествии времени я стала осознавать себя личностью, призналась танцовщица. - Но, как ни смешно, даже в тридцать лет я не ощущала себя цельной натурой - если не находилась на сцене и не танцевала в балете. Только в танце я знала, кто я такая.
      Плам хорошо понимала, что имеет в виду балерина, - для нее тем же самым была живопись. Без нее Плам не ощущала себя полноценным человеком.
      Понедельник, 13 января 1992 года
      Галерея была полна народу. Плам гадала, какая из проплывающих мимо нее шляпок принадлежит леди Бингер. Она знала, что Гарри пригласил ее и она приняла приглашение. Он сообщил, кстати, что официальное ее имя Вильгельмина, но она предпочитает Вилли или Бинго, без церемоний.
      Гости казались Плам теми же самыми людьми, которых она видела на разных выставках в Европе или Америке. В основном это были покупатели и продавцы. Сильным мира сего представляли богачей; банкиров, ссужавших деньгами владельцев галерей, ублажали смазливые девушки; оформители интерьеров и архитекторы сплетничали со своими знакомыми.
      Художники беседовали друг с другом так же, как на любой другой выставке. Плам знала, что многие из них обычно слишком старались показать себя беспристрастными зрителями и "честно" сообщали свое мнение потенциальным покупателям, демонстрируя при этом презрение или агрессивность, или и то и другое вместе. Тут налицо был все тот же психологический надлом, неизбежный в их профессии из-за постоянных сомнений в себе или постоянной подавленности оттого, что вот, мол, талант у тебя есть, а признания нет как нет. Но для того чтобы тебя признали, надо иметь такой же нюх, как у шефа протокольного отдела Белого дома, и кожу толстую, как у грейпфрута.
      Сквозь толпу к Плам пробился Гарри и прошептал ей на ухо:
      - Старуха Бинго только что прибыла. Я представлю вас. Пробившись сквозь толпу, он подвел ее к коренастой матроне, одетой в бирюзовый ансамбль а 1а королева-мать. На бронзовом лице Гарри тут же засияла ослепительная улыбка:
      - Очень рад, что вы смогли посетить нас, леди Бингер. Позвольте представить вам другую звезду этого вечера. Я рассказывал Плам о вашей замечательной коллекции, и ей ужасно хочется услышать о ней от вас самой.
      Леди Бингер просияла.
      - В таком случае, миссис Рассел, вам надо завтра побывать у меня на ленче. - Она посмотрела на шляпу Плам. - Кстати.., она не подходит к вашему платью.
      Плам щеголяла в наряде разбойника с Кэрнаби-стрит, которому мог бы позавидовать любой капитан пиратов, понимающий толк в моде. Поля ее рубиновой зюйдвестки были заколоты назад с помощью перьев фазана. Под расстегнутой рубашкой цвета имбиря виднелась темно-красная замшевая майка. Из-под малиновых расклешенных полотняных брюк с черной замшевой бахромой выглядывали ярко-красные парусиновые ботинки на платформе. Обувь на платформе Плам старалась надевать при любой возможности, чтобы стать чуть повыше и не закидывать голову при разговоре с нормальными людьми.
      Минут через десять после этого Гарри подвел ее к высокой необычайно яркой блондинке, которая беседовала с Рексом Ирвином, владельцем городской галереи и старым приятелем Бриза.
      Гарри познакомил их:
      - Ита Баттроуз, издаст свой журнал, который, конечно же, называется "Ита". Ита, как должна быть одета Плам на ленче у Бинго?
      Большие голубые глаза задумчиво оглядели Плам.
      - Наряд должен быть оригинальным, но консервативным. Что-нибудь десятилетней давности. Я попрошу своего редактора раздела мод прислать вам несколько образцов, чтобы вы могли выбрать и заказать их в "Риджентс".
      Еще через десять минут рядом с Плам возникла Стефани в уныло-бежевом хлопчатобумажном платье и прошептала:
      - Слышали новость? Пойман с поличным и арестован сотрудник полицейского подразделения Италии по борьбе с преступлениями в области искусства. Оказывается, двадцать лет работал на мафию! - И добавила:
      - Какой у вас восхитительный наряд!
      Плам расцвела и, поблагодарив, тихо спросила:
      - Стефани, а что из себя представляют те, кто занимается подделкой картин? Делают ли они это из-за денег или потому, что получают от этого удовольствие? Живут ли они в постоянном страхе перед разоблачением или относятся к своему ремеслу так же спокойно, как банковские клерки?
      Стефани рассмеялась, обнажив белые зубы, мелкие, как речной жемчуг.
      - Они занимаются этим и ради денег, и ради куража. Обычно это непризнанные таланты, желающие доказать, что мир живописи, который пренебрегает ими, является глупым, невежественным и коррумпированным. - Она подхватила стакан вина с проплывавшего мимо подноса. - Они правы в каком-то смысле. Ведь эксперты не всегда в состоянии распознать даже шедевр. Несколько лет назад, после ограбления одного английского загородного дома, на рынке стали происходить чудеса: серьезные вещи, вплоть до полотен Рубенса и Тициана, шли за бесценок. И только потому, что у них не было паспортов и происхождение их не было подтверждено учеными. Поэтому никто не считал их подлинными.
      - Я поражаюсь, как легко мошенникам сходят с рук подделки, - вздохнула Плам.
      Стефани приложилась к стакану.
      - Жулики играют на жадности. Это их тайное оружие. Расчет на жадность и легковерность жертвы плюс на самонадеянность экспертов и всеобщую боязнь оказаться в дураках. - Завидев проходившего мимо официанта, она заменила свой пустой стакан на полный. - Когда обман раскрывается, ни владелец, ни галерея, продавшая подделку, ни ученый, удостоверивший ее подлинность, не хотят, чтобы об этом знали, и мошенник полностью полагается на то, что они не станут выставлять себя в дурацком свете, - это мощный стимул к тому, чтобы ничего не предпринимать.
      - Но только не для Виктора, - возразила Плам. - Если он узнает, что его обманули, он начнет палить сразу из двух пистолетов, как Джон Уэйн.
      Глава 12
      Среда, 15 января 1992 года
      Собираясь на ленч к леди Бингер, Плам надела абрикосовое льняное платье-рубашку без рукавов, черные перчатки до запястья и черное соломенное гало.
      Толстый слой грима она сняла, сегодня съемок больше не предвиделось.
      Откинувшись на спинку сиденья, она разглядывала три конверта, которые вручил ей консьерж отеля. Из первого выпали газетные вырезки с откликами на ее выставку. Плам быстро пробежала их глазами: "Плам Рассел - одна из наиболее почитаемых художниц, работающих сегодня в Англии.., за последние десять лет быстро и уверенно обрела свой абстрактный стиль, столь же индивидуальный, сколь и всеобъемлющий...
      ...Она художник художников: наверное, только художники в полной мере могут оценить то, что делает Плам Рассел; она берет цвет и подчиняет его своей воле; цвета танцуют или сражаются друг с другом - по ее усмотрению... Ее картины при всем их лирическом романтизме обладают огромной выразительностью и поражают взор своим неистовством. Они кружат голову, очаровывают, настораживают и завораживают".
      Плам с облегчением выдохнула, открыла второй конверт и, прочитав записку Гарри, страшно возмутилась. Он опять перекроил ее график и втиснул в него еще одно интервью.
      ***
      Много лет назад, когда Плам переехала к Бризу, она удивлялась, как мало у нее свободного времени. Ее больше не преследовала нескончаемая череда домашних дел и забот, но ей стало гораздо труднее организовать свою жизнь. А Бриз считал, что Золушка из Кентиш-таун не должна вылезать из новой студии на верхнем этаже. И если она прерывала свои занятия, он хотел знать почему. Что-то случилось? Она заболела? Устала? А насчет нехватки времени он с улыбкой объяснял, что это преследует каждого, кто думает о своей карьере. Однажды, когда Бриз увидел, что она помогает Тоби собирать модель танка в мастерской, он изложил ей свое кредо:
      - Тот, кто хочет добиться успеха в этом мире, должен пахать как проклятый. А когда добьешься чего-то, надо работать еще больше, чтобы удержаться наверху. - Он обнял ее за плечи. - Там за окном тысячи голодных художников, дорогая. Они пойдут на все, чтобы получить то, что имеешь ты, стоит тебе оступиться или оставить свое место, - его тут же займет кто-то другой.
      Слушая Бриза, Плам вспомнила свою мать. Миссис Филлипс не выносила того, что она называла "ничегонеделанием", например чтения. "У женщин всегда должны быть заняты руки", - говорила она. Представления Бриза о пороке "ничегонеделания" были более современными и с философской подоплекой. Вследствие этого он заполнял свободное время активной деятельностью, чаще всего соревновательной, такой, как сквош, что, по сути дела, было просто другим видом работы. Его график до предела был забит светскими мероприятиями. Он никогда не оставлял себе ни минуты, чтобы задуматься, а приносят ли ему удовлетворение те дела, которыми он заполняет свое так называемое свободное время.
      ***
      Размышляя о деятельном Бризе и наблюдая оживленные улицы Сиднея за окнами такси, Плам вспомнила стихотворные строчки, когда-то выученные в школе:
      Что ж это за жизнь, если, устав от хлопот,
      Нельзя остановиться и поглазеть без забот?
      Нельзя стать среди леса красот
      И испытать веселый телячий восторг.
      С тех пор как она ступила на австралийскую землю, Плам ни на секунду не была предоставлена самой себе, какая уж там поездка к океану! Она решила пораньше уйти от леди Бингер и отыскать какой-нибудь парк, где можно просто посидеть или прогуляться.
      Такси въехало в широкие ворота и, оставив позади сочные лужайки, подкатило к приземистому кремовому дому леди Бингер, увитому бугенвиллеей. Плам открыла третий конверт - там была записка портье из отеля, в которой сообщалось, что в течение предыдущего часа ей дважды звонила Лулу.
      Плам поежилась. Может быть, ничего и не...
      А может быть, и случилось.
      Она гадала, зачем Лулу надо было так настойчиво звонить на другой конец света? Но она понимала, что не сможет позвонить ей, пока не вернется в отель.
      Войдя в прохладный затененный зал, Плам сразу увидела акварель Дюфи цветущий сад на Средиземноморском побережье; рядом с ней висела небольшая картина Израэля Исаака, она узнала его маленькую симпатичную корзинку с васильками.
      - Мой покойный муж был коллекционером, - пояснила леди Бингер в гостиной. - Вкладывать деньги в живопись оказалось выгоднее, чем в недвижимость. Поэтому я и сейчас, когда вижу картину, которая могла бы понравиться Эрику, покупаю ее.
      Со стремительной быстротой, не позволявшей запомнить имена, Плам была представлена двум десяткам знаменитостей, среди которых были известный архитектор, жена известного магната, владелец известной телекомпании, известный политик и его известная жена, В отличие от тех веселых, гостеприимных и добродушных австралийцев, с которыми Плам встречалась в Англии и в Сиднее, эти люди, явно считавшие себя здешней элитой, походили на карикатурные образы старых английских аристократов: старомодные прически, вычурные платья и много драгоценностей. Лица мужчин, словно высеченные из каких-то красновато-серых глыб, демонстрировали одно и то же суровое выражение. Их неподвижные хищные глаза глядели настороженно, а тонкие поджатые губы едва шевелились, когда они что-то произносили. Было ясно, что все знали друг друга и не хотели впускать в свой круг постороннего, если, конечно, это не была всемирная известность.
      Потому Плам решила, что веселая седовласая женщина в недорогом хлопчатобумажном платье как раз и относится к таким знаменитостям. Леди Бингер представила ее как Джоан Уиффенн, известного новозеландского специалиста по динозаврам. Она тоже едва успела прийти в себя после интервью с Кэти Перчуэлл.
      - Она спрашивала, счастливы ли вы? - поинтересовалась Плам.
      - Да, - оживилась специалист по динозаврам. - Сама-то она, бедняжка, выглядит не слишком счастливой. Да еще эти круги под глазами.
      - И что вы ответили ей?
      - Я сказала: да, я счастлива. Она тут же накинулась: почему? У меня был свой интерес, поэтому я и рассказала ей. Обычная домохозяйка, которой внушили, что семья - ее долг, я всегда была занята, пока подрастали дети. Но считала свой образ жизни страшно скучным. Он учился на вечерних курсах геологов, и я помогала ему в учебе. Так я стала палеонтологом-любителем и, по сути дела, остаюсь любителем, потому что не училась в университете и не имею никаких званий.
      - Но это не имеет никакого значения, - сказал загорелый мужчина невысокого роста с белыми короткими волосами, которые топорщились, как щетина на зубной щетке. - За десять лет своей работы Джоан собрала неопровержимые доказательства того, что динозавры обитали в Новой Зеландии.
      - Наверное, это дорогое удовольствие - откапывать динозавров? - сказала Плам.
      - Нет, тратить много не приходится, и нам вполне хватает нашей пенсии. Правда, я очень люблю читать лекции за границей. У нас, в Новой Зеландии, палеонтология мало кого интересует.
      Загорелый мужчина усмехнулся и повернулся к Плам.
      - Вы, наверное, не помните меня? Мы встречались десять лет назад на вашей первой выставке в Вест-Энде в 1982 году. Я агент - Отто Талбот. Приехал сюда с Дагги Боуманом. Тогда вы волновались гораздо сильней, чем сегодня.
      ***
      Накануне той выставки они с Бризом развешивали и перевешивали картины до трех часов ночи, а вечером, собираясь на вернисаж, повздорили из-за Лулу. Бриз, подозревавший, что та не рассталась со своей дурной привычкой, не хотел включать ее в список приглашенных.
      - Не говори глупостей! Лулу не смогла бы закончить курсы художественных администраторов и получить работу рекламного агента в Бирмингеме, если бы не избавилась от наркотиков, - чуть ли не кричала Плам. - Все равно я уже пригласила ее, так что заткнись! - Она разошлась так, что пролила духи. - Лулу будет на выставке и не подведет меня... Ох, Бриз, я знаю, что от меня несет, как в борделе, но хоть вид-то у меня не такой?
      В последнюю минуту она вдруг усомнилась в своем наряде. С Кристиной - ее консультантом по костюмам - они побывали в модном магазине "Свэнки моудз" в Кэмдене, где купили умопомрачительно розовую майку, ярко-оранжевую юбку-брюки, канареечного цвета колготки и коричневые туфли на платформе.
      - Ты выглядишь чудесно.
      Решив, что от Бриза ей не услышать правды, Плам бросилась в холл, где их ждали сыновья. Торопливо спускаясь по лестнице, она нетерпеливо прокричала:
      - Как я выгляжу, мальчики?
      Тоби и Макс уставились на нее. Наконец маленький Макс сказал:
      - Ты не похожа на мою маму, ты похожа на атомную войну.., так, кажется, ее называют, да, Тоби?.. Ну, мама, ты же сама спросила! Ты учишь нас говорить правду, а потом плачешь, когда мы говорим...
      Со слезами на глазах она бросилась наверх, чтобы надеть что-нибудь менее опасное.
      Бриз попытался объяснить ребятам, почему мама расстроилась.
      - бы оба постарались принарядиться на открытие маминой выставки, не так ли?
      Мальчики согласно кивнули. Им нравились их наряды. Десятилетний Тоби был похож на маленького рокера в своем кожаном облачении с многочисленными "молниями". Восьмилетний Макс был в гимнастерке цвета хаки и брюках для верховой езды из магазина военных товаров на Лоуренс-Корнер, где Плам покупала комбинезоны, в которых писала картины.
      - Маме хотелось выглядеть необычно, - объяснил Бриз. - Я тоже считаю, что наряд у нее ужасный, но, когда женщина уже собралась и спрашивает: "Как я выгляжу?" - всегда следует говорить: "Чудесно!"
      - Ты выглядишь чудесно, - хором заявили братья, когда Плам появилась в коричневой кожаной куртке военного покроя, мини-юбке, черных чулках и в туфлях-лодочках.
      ***
      Бриз заранее поработал с каждым из ведущих критиков, и картины Плам полотна от шести футов и более - были встречены с одобрением. Но среди хвалебного гула Плам услышала резкий голос человека, явно глухого, но слишком тщеславного, чтобы носить слуховой аппарат. Он сидел в кресле посреди галереи, ничуть не смущаясь тем, что мешает смотреть другим. Светло-серый костюм отличного покроя не мог скрыть его безобразной толщины. Он ткнул своей палкой в любимое полотно Плам:
      - Я куплю ту, которая понравится Отто Талботу. Что ты думаешь об этой, Отто? - Теперь его палка ткнулась в ступню молодого человека, стоявшего рядом с ним и с тревогой глядевшего вокруг. - Чарлз! Дай мне другие очки - от этих у меня текут слезы, черт бы их побрал! И не говори, что ты забыл их! Проверь, чтобы мне сделали обычную скидку, Чарлз! И скажи Стэнли, чтобы через двадцать минут подогнал машину.
      - Двадцать пять процентов скидки и по рукам, - прошептал Бриз на ухо Плам. - Это Дуглас Боуман. Подойди к нему и представься.
      Плам передернуло. Любезное обращение Дугласа Боумана с окружавшей его толпой заискивающих типов не могло скрыть его злобной натуры. Она видела, как он наклонился и с хулиганской жестокостью ткнул локтем под ребро своего молодого спутника, лихорадочно обшаривавшего свои карманы в поисках его очков.
      Плам уставилась на редкие седые пряди, свисавшие с лысого пятнистого черепа, на обвислые серые щеки, влажный красный рот. Так, значит, этот отвратительный тип и есть тот всемирно известный критик, чьи глаза, хоть и похожие на скользких устриц за толстыми линзами очков, считаются одними из самых острых в двадцатом веке.
      Как и всем в сфере живописи, Плам было известно, что в начале тридцатых годов, в возрасте двадцати одного года, Дуглас Боуман унаследовал от тетки скромную сумму денег, на которую приобрел в Париже картины знакомых ему художников: Пикассо, Матисса, Брака, Кандинского, Леже. Сегодня с коллекцией Боумана могли тягаться лишь немногие крупнейшие музеи мира. Он прославился еще и своим несдержанным языком и бранными письмами в адрес издателей, писателей и ученых, критиковавших выставки кубизма, которые он устраивал по всему миру.
      - Кто этот мальчик? - шепотом спросила Плам у Бриза, глядя на растерянного молодого человека, только что получившего тычок под ребро от своего патрона, потребовавшего, чтобы тот отодвинулся в сторону.
      - Это его единственный сын Чарли, - сказал Бриз. - А также его бесплатный помощник. Чарли просто святой и по-настоящему хороший парень, хотя и очень мягкотелый, иначе бы он не дал помыкать собой. Правда, он знает, что будет очень богатым, когда умрет его папаша. Я уведу его, а ты попытайся очаровать Дугласа.
      - Познакомь его с Дженни, - предложила Плам, изобразив свою лучшую улыбку и делая шаг вперед.
      Мужчина с белой торчащей щетиной на голове поцеловал ее руку. Плам незаметно вытерла руку об юбку. Потом Бриз рассказал ей, что Отто Талбот любовник Дугласа Боумана.
      ...Подбор блюд у леди Бингер оказался неожиданным: в такой жаркий день Плам ожидала увидеть обычные сиднейские деликатесы из устриц и местных видов рыб. Вместо этого подали сильно зажаренную говядину с вареными овощами, за которой последовал бисквит, пропитанный вином и залитый взбитыми сливками. Это напомнило Плам традиционное английское жаркое, которое ее мать почти сорок, лет подавала на стол по воскресеньям.
      После застолья леди Бингер устроила гостям экскурсию по своему мрачному и перегруженному мебелью дому, давая заученные характеристики картинам, которые были помещены в вычурные рамы и сильно отличались друг от друга как размерами, так и художественной ценностью. Все это были цветочные натюрморты, и многие поражали своей красотой.
      Два голландских полотна семнадцатого века висели в кабинете сэра Эрика.
      - Хендрик де Фромантио, - объявила леди Бингер. - Обратите внимание на монограмму ХДФ. Страстоцвет, тюльпаны и африканские ноготки.
      Плам протиснулась сквозь немногочисленную группу к первой картине, которая отличалась утонченной изысканностью и, несомненно, была подлинной. "Будет жаль, - подумала Плам, - если в этом доме не окажется ни одной фальшивки".
      - Эту нашел я, - негромко проговорил Отто Талбот голосом зануды.
      Плам не нравился этот человек с его вкрадчивыми интонациями, в которых звучали угрожающие нотки, когда он говорил:
      - Каждая из них стоит уйму денег.
      - Некоторые из них, - поправила Плам, когда группа двинулась к последней картине - небольшому прямоугольному полотну около пятнадцати дюймов шириной. Из светло-коричневой вазы свешивался большой ярко-желтый тюльпан с оранжево-розовыми кончиками лепестков. Его окружали тюльпаны поменьше и другие цветы; бледно-желтые нарциссы, несколько подснежников, разные виды розмарина и незабудок. В левом нижнем углу, над опавшим лепестком, стояла дата - 1629 и была выведена монограмма - М, заключавшая в себе А и Б - Амбросиус Босхарт-младший. Сразу над монограммой была изображена муха, которая ползла к большой желтой гусенице.
      Плам затаила дыхание. Она вся превратилась в зрение. И увидела перед собой еще одну подделку.
      ...Забыв о прогулке по парку, Плам задержалась после ухода гостей, сказав леди Бингер, что работает с одним искусствоведом над историей голландского натюрморта и что ей бы хотелось показать коллеге фотографии двух картин из коллекции Бингеров.
      Леди Бингер была польщена и даже спросила, не хочет ли Плам взглянуть на свидетельства о происхождении этих картин. Плам не ожидала такой удачи. Но затем старая леди чуть не застала ее врасплох, попросив назвать имя ее коллеги, а также имя издателя их совместного труда.
      - Я работаю с профессором Инид Соумз из Британского института искусств, твердо заявила Плам в надежде, что хозяйка не станет ее перепроверять. - А публикует нас издательство "Темза и Гудзон".
      Польщенная пуще прежнего, леди Бингер пригласила ее в свой полутемный старомодный кабинет, достала две бежевые папки и оставила ее читать их в одиночестве.
      Плам бегло просмотрела документы на Фромантио и раскрыла вторую папку. Амбросиус Босхарт-младший был приобретен в 1988 году у Форрестера на авеню Матиньон, что находится совсем рядом с Фобур Сент-Оноре и является не менее известной парижской галереей, чем аналогичные заведения на Бонд-стрит в Лондоне или на Пятьдесят седьмой и Мэдисон-сквер в Нью-Йорке. Ничего позднее 1962 года в документах не приводилось. Да это и понятно: последние годы можно легко отследить.
      Плам обратилась к перечню выставок, на которых картина якобы представала перед зрителями. Галерея Эжена Бар-то, Лондон, 1951-й. Выставка картин голландских и фламандских мастеров, Утрехт, 1960-й, номер 18 по каталогу. Галерея Лоренца, Амстердам, 1964-й, номер 7 по каталогу. Картина упоминается в работе Сондхайма "Основные тенденции в голландской флористской живописи", издание 1962 года, страница 9.
      Плам знала, что галерея Барто прекратила свое существование лет тридцать назад, а книга Сондхайма - если такая существовала вообще - очевидно, никогда больше не переиздавалась. Поэтому-то она и была избрана для данного паспорта.
      Теперь, когда у нее было больше сведений, Плам попыталась найти связующие нити, как советовала ей Стефани. Картины Сюзанны и Синтии связывало то, что они были приобретены в Лондоне у Малтби на Бонд-стрит. Картина Сюзанны попала к Малтби от анонимного владельца без документов о предыдущих продажах. Картина Синтии выплыла на аукционе "Борден и Плоу", в Брайтоне, где она продавалась от имени анонимного владельца и тоже не имела документов о предшествующих продажах.
      Картина из галереи Артура Шнайдера на Пятьдесят седьмой улице была приобретена во Франции на аукционе "Леви-Фонтэн" и, подобно первым, без документов, если не принимать во внимание счет из Бельгии за 1911 год. То, что подделки Артура Шнайдера и леди Бингер пришли из Франции, еще ничего не доказывает.
      На пороге появилась леди Бингер.
      - Отто Талбот предлагает подвезти вас до "Риджентс", и уже подходит время моего дневного сна...
      Плам захлопнула папку.
      - Вы не будете возражать, если я сниму с них копии?
      - Мне кажется, что копии есть в нашем архиве. Я попрошу прислать их вам завтра.
      - У вас были когда-нибудь проблемы с транспортировкой? - спросила Плам. Одна из моих картин оказалась поврежденной по пути сюда.
      - Сэр Эрик всегда пользовался услугами авиакомпании "Коломб" в Париже для доставки из Европы, поэтому и я так же поступаю. Никогда никаких неприятностей. Попробуйте и вы.
      ***
      Отто Талбот ездил на черном "Ягуаре", стоившем в Австралии втрое дороже, чем в Англии, что свидетельствовало о его высоком положении в местном обществе.
      - Слишком прохладно? - Он подрегулировал кондиционер. После непродолжительного молчания Отто Талбот многозначительно произнес:
      - Не хотите расстраивать старуху? Правильно, какой смысл. Она души не чает в своей коллекции.
      - Я согласна, подобраны они неудачно, но некоторые из ее картин очень хороши.
      - Старой Бинго хочется думать, что они у нее все подлинные. Я видел, как вы смотрели на того Амбросиуса, и все ждал, что вы вернетесь тайком, чтобы проверить его булавкой. - Он резко повернулся к Плам. - У вас хороший глаз.
      Думаю, что вам хочется сохранить его.
      - Что вы хотите этим сказать? - Плам мгновенно почувствовала себя так, как тогда, в Нью-Йорке, когда получила анонимное письмо, - словно она вдруг оказалась одна на краю черной бездны.
      - Я всего лишь хочу сказать, что хороший глаз требует постоянной тренировки и усилий над собой, дорогая, - вкрадчивым голосом проговорил он. Всем нам надо беречь то, что имеем, разве не так?
      - Леди Бингер купила этого Амбросиуса у вас?
      - Нет. Но она много чего покупает через меня, и я не хочу, чтобы она расстраивалась. - В голосе Талбота появились жесткие нотки. А когда "Ягуар" сворачивал к "Риджентс", он бросил на нее косой взгляд:
      - И я не советовал бы вам совать свой нос в дела, которые вас не касаются.
      Плам вдруг стало не по себе от его слов. Это был заинтересованный человек, и его нежелание переворачивать тележку с яблоками объяснялось тем же самым, что и у Бриза: они оба продавали яблоки. Тем не менее после этой короткой поездки на "Ягуаре" по коже у нее бегали мурашки, и кондиционер был тут ни при чем.
      К черту этого Талбота. Ему не удастся запугать ее. На самом же деле... Плам на негнущихся ногах пересекла роскошный мраморный холл отеля, подошла к портье и попросила снять свой заказ на прямой рейс до Лондона, заменив его рейсом через Париж.
      Глава 13
      Плам позвонила Лулу из вестибюля отеля, но никто не ответил. "Почему?" лихорадочно соображала она. В Лондоне сейчас три часа ночи, а телефон у Лулу рядом с кроватью. Официальный ленч и поездка с Отто в "Ягуаре" давали себя знать, и она решила пройтись, чтобы немного успокоиться.
      На Бридж-стрит она остановилась у огромного окна картинной галереи. За окном женщина в шелковых шортах, стоя на коленях, доставала из коробки фигурки каких-то животных. На одной из стен галереи висела большая абстрактная картина, вся в желтых и розовых тонах. Вместе с легкостью, веселостью и беззаботным очарованием в ней были также уверенность и какая-то основательность. Плам увидела, что замысел автора скрывает в себе еще одну сторону, которая рассказывает свою таинственную историю, и почувствовала, что картина притягивает ее и несет в себе послание, предназначенное для нес. Она толкнула входную дверь.
      - Это картина Эмили Кнуоррей. Ей восемьдесят лет, она стала заниматься живописью всего три года назад. - Женщина в шелковых шортах опять присела на корточки. - Такой была пустыня, если смотреть на нее сверху, во "Времена Мечты", когда, по мнению аборигенов, возникла Австралия.
      - А что несет в себе подтекст?
      - Как бы вы смогли разглядеть пути песен? Это сеть невидимых маршрутов, покрывающая эту страну. Для каждого маршрута есть своя таинственная и священная песня, которую аборигены поют, когда идут поклониться своим предкам и своей земле. - Она встала и стряхнула пыль с колен. - Больше я не могу ничего сказать. Мы с вами никогда не узнаем, о чем эта картина.
      - Я вижу, что эту картину писал счастливый человек. Сколько она стоит?
      - Десять тысяч долларов, - рассмеялась женщина. - Множество белых, которые с насмешкой относятся к неграмотным аборигенам, просто немеют, когда слышат, какие музеи хотят приобрести их картины.
      - Я покупаю ее. - Плам знала, что Бриз на ее месте не преминул бы поторговаться. - И мне бы хотелось встретиться с художником.
      - Это невозможно. Эмили живет в Утопии, а это далеко - в Северной резервации.
      - Я не прочь слетать и в Северную резервацию.
      - Вам не разрешат. Резервация для того и есть, чтобы никого туда не пускать и чтобы аборигены могли жить так, как жили до появления белых. Они охотятся, ловят рыбу, собирают съедобные коренья, а затем рисуют, занимаются резьбой по дереву или плетением-По вечерам они поют и танцуют.
      "Что же, - подумала Плам, - разве это не идеальный образ жизни для Эмили?"
      ***
      Облегченно вздохнув, Плам свернула в прохладу голубовато-зеленого Ботанического сада. Сняв туфли, она побрела среди субтропических деревьев с листвой цвета нефрита, малахита и всех других оттенков зеленого, кроме разве что гуммигута, да чуточку резкого цитрина, которые можно было бы противопоставить зеленому золоту.
      ...Но мысли все время возвращались к Лулу, и ее тревога росла.
      ***
      В 1984 году, вскоре после того, как Плам с Бризом решили, что им ничего не остается, как только заключить брачный союз, Плам, услышав звонок, открыла дверь и увидела на пороге плачущую Лулу. Схватив коробку салфеток, она торопливо провела ее к внутреннему лифту.
      В студии Плам Лулу долго разглядывала в зеркале свои немытые волосы и пожелтевшее лицо-Все, что осталось от Лулу, - горько сказала она. - Кокаин определенно не способствует здоровому цвету кожи.
      - Как это случилось, Лулу?
      - Сама удивляюсь. - Голос у Лулу сорвался, и она прикусила нижнюю губу. В Бирмингеме поначалу все шло хорошо, но потом какая-то девица сказала, что мне нечего рассчитывать на повышение. Ты никогда не станешь директором "Тейт", если не учился в Оксфорде вместе с теми, кто делает погоду в стране. Ты даже не будешь знать о лучших вакансиях, пока они не окажутся заполненными.
      - Но когда я была там, мне показалось, что все считают тебя способной и энергичной сотрудницей. Я думала, что вскоре ты получишь повышение.
      - О, да, работа была интересной, и я любила ее. - Все еще глядя на свое мертвенно-бледное отражение в зеркале, Лулу расплакалась. - Затем на одной из выставок, которую я организовывала, появились нигерийцы с кокаином. - Она отвернулась от зеркала. - Я ничего не могла поделать с собой, Плам. Я знала, что это опять пустит мою жизнь под откос.., но я просто не могла сказать себе "нет". - Итак, одно потянулось за другим, и вот этим утром я оказалась уволенной. - Лулу опять взглянула на свое отражение в зеркале, на свою ссутулившуюся фигуру, мятое черное пальто с прилипшей кошачьей шерстью и снова расплакалась. - В поезде до Лондона я только и думала: "Я потеряла одиннадцать лет! Плам добилась успеха, и даже Дженни получила признание как художник, а я превратилась в ничто. Куда я качусь?" Как я позволила случиться этому, Плам?
      На этот раз Лулу потребовалось полгода, чтобы избавиться от наркотической зависимости. Родители, хоть и с неохотой, но лишили ее денежного содержания, надеясь, что это заставит Лулу вернуться домой, где они смогут присматривать за ней. Но этого-то как раз и не хотела Лулу. Наперекор родителям она пыталась работать в разных конторах, стояла за прилавком в кафе-гриль и перепробовала много других временных занятий, которые не имели никаких перспектив. Наконец ей удалось найти место у графолога в бюро занятости, где ей очень понравилось. Но это тоже была лишь временная работа. Через четыре месяца она была вынуждена оставить ее, когда штатная секретарша вернулась из отпуска по уходу за ребенком.
      ***
      Через год после того, как Плам вышла замуж за Бриза, Джим женился. Его второй женой стала восемнадцатилетняя студентка по имени Салли. Джим говорил о ней, что она - "настоящая женщина".
      Дженни встретила Салли на вечеринке в Портсмуте.
      - Какая там настоящая женщина! - рассказывала она Плам. - Джим не знает, что делать с настоящей женщиной. Он боится их. И предпочитает маленьких послушных девочек вроде Салли. Она небольшого роста и не урод, с преданными карими глазами и услужливым выражением на лице, какое было когда-то у тебя.
      - Дженни, дорогая, ты всегда говоришь именно то, что мне хочется услышать.
      ***
      Как ни упрашивала Плам Бриза, он ни за что не соглашался выставлять работы Дженни у себя в галерее и даже отказывался ей помочь пробиться в другие, не желая вступать ради нее в обычную для таких случаев игру, которую вели галереи между собой. Она никогда не получит хороших отзывов, - сказал он Плам однажды вечером, расстегивая рубашку, - а я не собираюсь подрывать из-за нее свою репутацию. Но я рад, что ее работы стали понемногу продаваться.
      Плам откинулась на подушки со старой французской вышивкой.
      - А каким образом это может повредить твоей...
      Бриз стащил с себя рубаху.
      - Ты знаешь не хуже меня, что работы Дженни при всем их техническом совершенстве не отличаются оригинальностью. Она нагляделась на Стэнли Спенсера. Эти ее скучные ландшафты похожи на грязные лоскутные одеяла, а карточные люди с серыми лицами не могут ни есть, ни испражняться, не говоря уже о том, чтобы любить или ненавидеть. Они у нее получаются такими же скованными и озабоченными, как и сама Дженни. Ну а в остальном она самая талантливая со времен Боттичелли.
      - Дженни много работает, - с мольбой в голосе проговорила Плам-- В ней есть упорство. Ты же сам не раз говорил м не, что талант требует упорства, что без этого успех невозможен.
      - Да, но при условии, если есть талант. - Бриз бросил брюки на стул.
      - Почему ты так сурово судишь ее?
      - Мне потребовалось два года художественного колледжа, чтобы понять, что у меня есть все, кроме таланта. Поэтому я решил строить карьеру около живописи, и теперь я преуспевающий агент, вместо того чтобы быть презренным второсортным художником. Дженни тоже следовало бы заняться чем-нибудь "около". Человек находит себя и свое счастье не только в лучах славы, оказавшись в числе избранных. - Раздевшись, он лег в кровать и сразу же заснул.
      ***
      Два года -Пулу кочевала с работы на работу и из клиники в клинику. А в 1986 году на рождественской вечеринке она встретила Бена. Худощавый и темноволосый, он был неотразим. Они влюбились друг в друга с первого взгляда.
      - Он необыкновенный любовник, - сообщила Лулу подругам. - Мне даже не пришлось тренировать его.
      Бену каким-то образом удалось отучить ее от наркотиков. Плам с Дженни заподозрили, что у него самого были когда-то подобные проблемы, уж больно сведущим он казался в этих вопросах. Он уговорил Лулу бросить работу машинистки на рыбоконсервном заводе и вновь взяться за живопись. Бен работал инженером звукозаписи на студии поп-музыки и, получая неплохие деньги, был готов помогать ей. Ему просто хотелось, чтобы Лулу была счастлива.
      Через год, как раз накануне ее дня рождения, они поженились. Родители Лулу плакали от счастья, кота провожали их в свадебное путешествие на Ямайку. Еврей по национальности, Бен был на десять лет старше Лулу и имел хорошую работу. Через пять месяцев у них родился сын, которого назвали Вольфом.
      А в следующем году стало похоже, что свадебные колокольчики вот-вот зазвонят в честь Дженни, - у нее был страстный роман с Чарли Боуманом, который необходимо было скрывать от его отца. Все удивлялись, почему это не случилось раньше, ведь они так подходили друг другу. Чарли просто не мог оторваться от грандиозных пропорций Дженни, обладание которыми доставляло ему истинное удовольствие, ибо возвышало его в собственных глазах. Они уверенно держали курс на законный брак, пока летом 1988 года отец Чарли не нашел в кармане его плаща одно из писем Дженни. После того как отец пригрозил ему всеми возможными карами и обвинил во всех смертных грехах, Чарли сообщил Дженни, что не может больше встречаться с ней. Дело было вовсе не в том, что отец не одобрил выбор Чарли, а в том, что он заставил Чарли пообещать ему, что тот не женится раньше, чем отец умрет.
      - Заставил? Ты хотел сказать "подкупил", - горько проговорила Дженни.
      Оскорбленная и разочарованная, она два года пребывала в подавленном настроении и скрывалась от друзей. Плам с Лулу безуспешно пытались вывести ее из этого состояния. Но их счастливая семейная жизнь заставляла Дженни еще острее воспринимать свое одиночество. И она опять закружилась в хороводе нерадостных и недолговечных романов.
      В 1990 году у Дженни умерла бабушка, которая, как оказалось, оставила ей достаточно денег, чтобы купить на них солнечную квартиру в старом доме времен короля Эдуарда с видом на парк. Обосновавшись там, Дженни повеселела. Теперь у нее был свой дом, хотя его не с кем было делить.
      ***
      Возвращаясь пешком в отель, Плам решила, что если не сможет дозвониться до Лулу, то свяжется с Дженни, чтобы выяснить, в чем дело.
      В "Риджентс" Плам ждал еще один конверт. Она вскрыла его, ожидая увидеть сообщение от Лулу. Но, оказывается, был звонок от ее матери.
      К лифту она неслась что есть мочи. Почему мать звонила и такую рань - было пять часов утра по британскому времени? Это могло означать только одно: что-то случилось с Тоби или Максом.
      Нетерпеливо ожидая лифт, Плам перебирала в памяти прошлые происшествия: как Тоби упал с подъемника в горах и сломал ключицу, как Макс чуть не утонул в бассейне шведского колледжа, как Тоби выпросил сахарной глазури и устроил взрыв на кухне, как Макс выпал из окна второго этажа. Чем старше они становились, тем в более серьезные переделки попадали. Мать говорила, что так бывает со всеми детьми. Ты беспокоишься, а им хоть бы что. Та самая пуповина навечно связывает мать с детьми.
      Добежав до двери номера, Плам трясущимися руками достала ключ, уронила его, подняла, но не так вставила в замок, и ключ не проворачивался. С трудом открыв дверь, она ворвалась в комнату, все еще трясущимися руками набрала номер телефона матери и стала считать гудки. Может быть, мать звонила откуда-то еще? Из какой-нибудь больницы!
      Она уже собиралась положить трубку и перезвонить в портсмутскую полицию, когда мать ответила ей:
      - Ты застала меня в туалете, дорогая, что случилось?.. Ох, и я тоже... Нет, с ребятами все в порядке... У меня было несварение желудка, и я не могла заснуть, поэтому дала оператору номер твоей карточки, как ты и говорила мне. Хотела преподнести тебе маленький сюрприз... Нет, не только из-за этого... Хотела сообщить тебе, что у жены Джима вчера утром родилась еще одна дочь сестренка Мелодии и Гармонии. Весит шесть фунтов, мать и дочь отлично себя чувствуют. Разве это не здорово?
      Миссис Филлипс старалась поддерживать связь с Джимом - отцом ее внуков. Это вообще считалось хорошим тоном. Лорд Сноудон и принцесса Маргарет были разведены, но королева всегда приглашала его на семейные мероприятия. Принцессе Маргарет оставалось лишь криво усмехаться и молча сносить его присутствие. Миссис Филлипс, следуя примеру ее высочества, регулярно болтала с Джимом по телефону, не подозревая, что тот раздраженно жалуется Плам, что ее чертова мамаша достала его своими звонками.
      - И какое же имя Джим придумал на сей раз? - ядовито спросила Плам. Рапсодия? Попурри?
      - Норма. Было бы прекрасно, если бы мальчики прислали цветы своей маленькой сводной сестричке. Джим оценит эту идею.
      Плам послушно записала адрес больницы. Она закажет кричащий букет: оранжево-розовые гладиолусы с малиновыми розами и желтыми лилиями. Джим оценит эту идею.
      Затем в голову пришла более конструктивная мысль.
      - Мам, тетя Гарриет все еще в Париже?.. У тебя есть номер ее телефона?
      Глава 14
      Суббота, 18 января 1992 года
      В Париже подмораживало. Да так, что у Плам прихватило пальцы, когда она в аэропорту взялась за ручку дверцы такси. В такси пахло потом и парфюмерией. Она дрожала от холода, а Бриз отвез чемодан с ее зимними вещами назад в Англию. Надо было немедленно купить теплую одежду.
      Закутанные в темные одеяния прохожие спешили по заснеженным улицам Парижа. Плам решила, что Париж на ее картине будет в серых тонах: от сизых и до угольно-темных. Ну и еще бледная синева здешнего неба. И, может быть, с примесью бледно-лиловых, розовато-сиреневых и пурпурных оттенков Эль Греко.
      У магазина модной одежды она попросила таксиста подождать и бросилась внутрь. Быстро купила черную пастушью накидку до пят, две пары леггинсов и два свитера в тон им - кипарисово-зеленый и аметистовый. Тут же натянула на себя аметистовую пару, вернулась в такси и попросила ехать на Левый берег.
      Тетя Гарриет жила в обшарпанном доме на Университетской улице, где у нее были две комнаты на верхнем этаже. К ним вела полуразвалившаяся лестница.
      Прежде чем Плам успела вскарабкаться по ней, с верхней площадки свесилась крупная женщина с темными подстриженными под горшок волосами и прокричала:
      - Привет, Плам! Ты единственная из моих родственничков, кто не воротит от меня свой носик. - Тетя Гарриет поддернула свою длинную лиловую юбку и зашлепала навстречу ей вниз по ступенькам. Вскоре ее ловкие руки подхватили самый большой чемодан. - Как понимать твой визит? Ты тоже сбежала? Поднимаясь первой, она то и дело оборачивалась назад, устремляя на Плам смешливый взгляд своих карих глаз. - Надеюсь, ты не будешь против того, что придется поспать на раскладушке в кухне?
      В ее небольшой квартирке было не продохнуть от жары и многочисленных книг.
      - Боюсь, что радиаторы вот-вот взорвутся, и консьерж ничего не может поделать с ними, - сказала тетя Гарриет. - Ты не была у меня с тех пор, как я переехала сюда, не так ли?.. Я не могла готовить в столовой, поэтому приспособила гостиную под кухню. Теперь, когда я не обязана заниматься этим как заведенная по три раза на день, я стряпаю с большим удовольствием. Вот только что приготовила мясное ассорти с бобами - идеальное блюдо для такого холодного времени... Тебе лучше засунуть чемоданы под кровать - больше нет места... Спальня такая маленькая, что мне пришлось оклеить ее полосатыми обоями, так она хоть кажется выше... Это настоящая походная кровать времен Наполеона, с Блошиного рынка.
      - Односпальная?
      - Да. Чтобы ни у кого не было никаких иллюзий на Сей счет. Да и вряд ли найдется такой француз, которому захочется заняться любовью на односпальной кровати. Они такие испорченные.
      Уставшая после длительного перелета, Плам съела три порции ассорти и стала клевать носом прямо за столом. Видя это, тетя уложила ее на свою наполеоновскую кровать.
      Воскресенье, 19 января 1992 года
      Проснувшись и обнаружив, что тети нет дома, Плам выпила чашку чая и стала смотреть, как над крышами Парижа сгущаются сумерки.
      Тетя Гарриет вернулась с пакетом жареных каштанов.
      - Помнится, ты любила их, когда была маленькая. Кто бы мог подумать, что из того маленького создания получится знаменитая художница... Ты помнишь ту противную шотландскую собачку, которую вырезала из мыла? А ту коробку красок, что я подарила тебе надень рождения? Сколько тебе тогда исполнилось? Десять?
      Подарки тети Гарриет всегда были подстрекательскими: она преподносила ей то арбалет, то фривольный лифчик, то еще что-нибудь, считавшееся неподходящим для девочки. Среди родственников они с тетей Гарриет слыли не от мира сего. С тетей ей было так же спокойно, как с матерью, только гораздо интересней.
      Тетя налила два больших стакана красного вина, подала один Плам и с удивлением уставилась на руку, протянувшуюся за ним.
      - Этот камень, Плам, он настоящий?
      - Разве по мне не скажешь, что я могу иметь кольцо с настоящим бриллиантом, тетя?
      - Только не такое скучное. Я подозреваю, что его кто-то подарил тебе. Тетя закурила ароматную сигарету и с удовольствием затянулась. - Бриллианты это лучшие друзья мужчин, а не женщин. Они помогают им выйти сухими из воды и заткнуть рот женщинам. - Тетя оперлась локтями на деревянную столешницу. - Вот чего по тебе не скажешь, дорогая, так это, что ты очень счастливая. Несмотря на все твои успехи. Может, ты расскажешь, что привело тебя ко мне?
      Плам рассказала ей, в какую историю она попала с этими фальшивыми картинами. Тетя Гарриет выпустила к потолку струйку дыма.
      - Но почему ты остановилась здесь, а не в "Ланкастере"?
      Разве не там ты останавливаешься обычно?
      - Да, Бризу там нравится. - Отель "Ланкастер" был уменьшенной копией лондонской гостиницы высшего класса "Коннот". Художники не чувствовали здесь себя такими скованными, как в роскошном "Ритце" или величаво-пышном "Георге V".
      - Как поживает Бриз? - осторожно поинтересовалась тетя.
      - Я очень занята, и он очень занят, - рассмеялась Плам. - Если я дома, то он мечется по всему миру - Нью-Йорк, Кельн, Цюрих, Мадрид, - хотя и старается не пересекать больше двух часовых поясов в неделю. Работа - это вся его жизнь, и наоборот. Он все время гонится за кем-то или за чем-то. Все время что-то планирует, планирует и планирует или продает, продает и продает.
      - Но это сумасшествие, а не жизнь.
      - Бриз находит ее увлекательной. Тетя Гарриет покачала головой.
      - Но не то, чего тебе хочется. Разве ты не говоришь с ним об этом?
      - Мы говорим, но не слышим друг друга. Как раз об этом я хотела поговорить с вами.
      Тетя молча сдирала кожуру с каштана.
      - Я вижу, ты ищешь не только фальшивые картины?
      - Я пытаюсь разобраться в том, что же в моей жизни не так.
      - Вблизи ничего не увидишь. Отойди подальше и посмотри на нее издали.
      - Как?
      - Просто реши, что тебе нравится делать, а что - нет, и почему. Определись, во что обойдется тебе в деньгах и как отразится на отношениях с окружающими, если ты будешь делать только то, что нравится. И тогда решай, стоит ли овчинка выделки. Если тебя не устраивает твоя жизнь, всегда можно изменить ее - хотя всем кажется, что это невозможно, особенно женщинам моего поколения, которые привыкли ждать, пока их заставят что-то изменить. Теперь иначе. Молодежь открыла для себя то, что у человека всегда есть выбор и что он не связан по рукам и ногам.
      - Я помню строчку из какой-то пьесы: "Весь мир был открыт нам - но мы выбрали руины". Мне всегда было интересно, почему вы выбрали Париж?
      Родственники не считали бы себя столь скомпрометированными неожиданным разводом и отъездом тети, если бы она удалилась в добропорядочный Борнемут.
      Тетя откинулась на спинку стула и сцепила руки за головой.
      - Я только и начала жить в Париже, когда отбросила все те идеи, которыми меня пичкали в молодости, забыла о том, какой хотели меня видеть другие, и наплевала на все их обвинения в эгоизме.
      - Я часто спрашиваю себя, эгоистична ли я, - неуверенно проговорила Плам.
      - Это легко проверить. Если кто-то обвиняет тебя в эгоизме и ты при этом чувствуешь себя виноватой, значит, ты не эгоистка. Эгоисты никогда не считают себя виноватыми. - Тетя налила себе еще стакан вина. - Мне было пятьдесят четыре, я была замужем за дантистом, имела четверых детей и двоих внуков, но ни разу не испытала оргазма. То, что вызывало оргазм у Лена, не вызывало у меня. Но самое интересное, что он не хотел замечать этого. И однажды ночью я поняла, что так происходит и во всей остальной нашей с ним жизни... Ты заметила, как любят мужчины все держать в своих руках? Лен держал меня на коротком поводке с помощью денег. Знаешь, некоторые мужчины могут оплачивать какие угодно покупки, сделанные женщиной, и покупать ей какие угодно подарки, но никогда не дают ей наличные'. Потому что деньги - это сила. А для чего им сила? Чтобы подчинять себе. Вот почему они цепляются за свои деньги.
      Тетя закурила сигарету и уставилась на сине-фиолетовое небо за окном, которое словно было подсвечено изнутри, как в театре.
      - Поэтому я решила оставить Лена, подучить французский в Сорбонне и стать переводчицей. Я также решила выяснить, что может сделать меня счастливой.
      - И что же?
      - Давно известные вещи. Играть всю ночь напролет Сибелиуса. Есть в постели в два часа ночи шоколадное пирожное. Посещать джаз-клубы когда заблагорассудится. Валяться в постели по утрам сколько захочется. И уйма всего другого, что можно делать и не думать при этом, что подумают другие. Как ни странно, я очень быстро почувствовала себя свободной. И тогда я постепенно выяснила, кто я такая на самом деле. - Тетя потянулась назад и приподняла крышку чугунка, стоявшего на допотопной плите. - Луковый суп почти готов. Она сняла терку с крючка на голубой кафельной стене и попросила подать ей сыр.
      Плам подтолкнула ей кусок швейцарского сыра.
      - И вы счастливы без постоянного спутника жизни? И не чувствуете себя одинокой?
      - Ничуть. Одинокой я была замужем. Особенно одинокой себя чувствуешь, когда лежишь рядом с мужчиной, которому не должна быть безразличной, но почему-то оказываешься таковой. - Она принялась быстро тереть сыр. - Прежде чем уехать, я вычистила зубной щеткой Лена туалет и поставила ее на место. Правда, он еще не знает об этом.
      Они рассмеялись и еще долго сидели и судачили о счастье.
      ***
      В понедельник, как обычно во Франции, магазины были закрыты, но это не помешало тете Гарриет отправиться с Плам поглазеть на витрины.
      - Левый берег - это район, который я знаю лучше всего. Парижане не любят уходить слишком далеко от дома, а здесь продается лучший в Париже шоколад. Она показала на витрину магазина "Дебо э Галла". - Каждый месяц, когда я получаю деньги, покупаю здесь пакетик трюфелей с ромом.
      На бульваре Сен-Жермен тетя Гарриет остановилась перед галантерейным магазином и с тоской заглянула в его переполненное нутро.
      - А в этом магазинчике продаются лучшие в мире зонтики. Видишь тот изумрудный с ручкой в виде головы попугая? А тот сине-полосатый с головой кошки? За них надо отдать больше, чем выкуп за короля.
      Но не все магазины оказались закрытыми. В бакалейном магазине Гедьярда тетя оценивающе повела носом.
      - Запахи здесь как в бакалее, а вот супермаркеты не пахнут ничем.
      Плам накупила всего, что посоветовала тетя, включая килограмм зерен какао для специального приготовления шоколада в домашних условиях.
      - Плам, как ты все это повезешь, да еще в самолете?.. О-о, это мне?.. Детка, ты такая щедрая.
      ***
      В десять часов утра во вторник Плам, закутанная в новую черную накидку, которая все равно ее не согревала, стояла перед входом в галерею "Форрестер" на авеню Матиньон. За стеклянной дверью молодой рыжеволосый сотрудник сражался с замками. Он пожал плечами с видом веселого отчаяния, но тут ему удалось справиться с запором.
      Скульптурные работы и картины, выставленные в галерее, были в основном девятнадцатого века. Жемчужиной коллекции, несомненно, являлся автопортрет Берты Моризо: под широкополой соломенной шляпой, обрамленной фиалками, милое лицо молодой женщины было одновременно задумчивым и дерзким. Плам восхитилась мастерством, с каким был выписан стоячий кружевной воротник.
      Пока она рассматривала картину, рядом с ней возник стройный смуглый мужчина в хорошо сшитом костюме цвета морской волны. Тонкими и резкими чертами лица, серебристо-серым цветом волос и черными, как маслины, глазами он напоминал левантийца или грека.
      - Да? - надменно произнес он по-английски. Плам, знавшая несколько фраз по-французски, тут же почувствовала необъяснимое раздражение. На ней разве написано, что она англичанка? Более того, она еще не успела раскрыть рта, а он уже, похоже, знал, что она не собирается ничего покупать.
      - Мне нужна информация, - волнуясь, проговорила она. - Меня прислала сюда.., моя австралийская знакомая, леди Бингер.
      - Мы знаем леди Бингер. Так чем я могу помочь вам?
      - Вы помните натюрморт Амбросиуса Босхарта-младшего, который вы продали ей в 1988 году?
      - Отлично помню. Этим занимался мой коллега мсье Морис.
      Нервы у Плам вдруг сдали, и она раскрыла свои карты.
      - Мне бы хотелось знать, где вы приобрели его, - проговорила она с нервной улыбкой. - Леди Бингер дала мне копию свидетельства. Вот, взгляните, она со мной. Но в ней нет этих сведений.
      Ей вдруг показалось, что в галерее стало холоднее, чем на улице.
      - В наших правилах - ограждать интересы наших клиентов, как покупателей, так и продавцов, - ледяным тоном произнес мужчина. - Поэтому мы предпочитаем не разглашать эти сведения.
      - Вы привыкли ограждать прежде всего свои собственные интересы, - заметила Плам. Ей было известно, что в случае каких-либо неприятностей с картинами галереи могли не давать сведений, ссылаясь на необходимость защиты интересов клиента. И чаще всего не давали. Галереи приобретали старые картины друг у друга, у частных агентов или на аукционах. Но иногда картины попадали к ним из частных коллекций, владельцы которых избегали огласки и последующего внимания к себе со стороны налоговых инспекций и других государственных органов. Пометка "из личного собрания" или "частный владелец" затрудняла выявление недавней принадлежности картины, хотя ее более отдаленное прошлое могло приводиться в паспорте во всех подробностях.
      - И зачем вам эти сведения? - Мужчина устремил на нее холодный взгляд пронзительно черных глаз.
      - Мне надо проверить происхождение картины.
      - Мадам, в "Форрестере" мы неделями, а иногда месяцами проверяем картину, прежде чем купить ее. - Его враждебность росла с каждой секундой.
      Плам кивнула. Она знала, что солидные агенты очень часто просили продавцов оставить им картину для проверки. Если у них возникали сомнения в ее подлинности, они обращались в музеи или отправляли ее цветные диапозитивы признанным авторитетам.
      Две сотни лет назад не было музеев, не было и агентов. Люди приобретали картины непосредственно у художников или у владельцев и часто указывали свои новые приобретения в каталоге или в обычной описи домашнего имущества, где перечисляли свою утварь и предметы мебели. Поэтому такие описания картин были отрывочными и неточными, хотя и являлись порой единственными старинными упоминаниями о них.
      Но поиски старых записей занимали месяцы, поэтому агенты шли на риск, когда сделка не терпела отлагательств и картина могла попасть к конкуренту.
      - Зачем вам понадобилось перепроверять наши выводы, мадам?
      - Затем, что я думаю, что с этой картиной могла быть допущена ошибка. Она прикинулась овечкой. В глазах-маслинах засверкал гнев.
      - Мы в "Форрестере" не допускаем ошибок. Генри, проводи эту леди к, выходу, пожалуйста!
      Рыжеволосый юноша опять принялся сражаться с замком стеклянной двери.
      - Извините, мадам, - сказал он после нескольких безуспешных попыток открыть его.
      - Трудно войти, но еще труднее выйти, - усмехнулась Плам.
      Когда замок наконец поддался, юноша повернулся спиной к галерее и одними губами произнес:
      - Попытайте счастья у Монфьюма на улице Жакоб.
      ***
      Порывистый ветер хлестал в лицо. Снег мгновенно проник под накидку, и холод пробрал Плам до костей, как только она завернула за угол на улицу Фобур Сент-Оноре. Торопливо пробегая мимо притягивавших своим теплом магазинов одежды и закутанных в меха покупателей, источавших ароматы дорогих духов, она недоумевала, неужели все таксисты покинули эту страну. И вдруг остановилась как вкопанная.
      Перед самым ее носом из "Гермеса" вышла белокурая женщина в малиновом пальто, таких же сапогах и отороченных соболем перчатках. Впереди нее шел комиссионер в форме, а сзади тащились двое посыльных, нагруженные тщательно упакованными покупками, которые шофер принялся быстро укладывать в поджидавший лимузин.
      Плам торопливо прикрыла воротником накидки нижнюю часть лица и отвернулась, сделав вид, что рассматривает витрину с неимоверно дорогими курительными принадлежностями. Меньше всего ей хотелось встретить в Париже Сюзанну Марш.
      ***
      На улице Жакоб было полно шикарных антикварных магазинов, таких, как "Монфьюма". Старомодный колокольчик на его дверях возвестил о появлении Плам. Внутри пахло воском. Из глубины зала к ней поспешил молодой продавец с бычьей шеей тяжелоатлета, одетый в дорогой двубортный костюм цвета морской волны. "Должно быть, у них считается, что этот цвет благотворно влияет на покупателей", - подумала Плам, не сдержав улыбки.
      - Надеюсь, что вы хоть немного говорите по-английски... Хорошо... Я торговый агент. Вот моя карточка. - Она протянула ему карточку галереи Рассела. - Мне понравился кувшин в вашей витрине - тот, с сидящим мужчиной. Сколько он стоит?
      - Это произведение времен революции. Сидящий мужчина - революционер. Видите его трехцветный головной убор? Большая редкость. Две тысячи франков. И торговая скидка - десять процентов. - Он откинул со лба мягкую прядь светлых волос. У него было очень добродушное лицо, и Плам представила, как его мать советует ему танцевать на вечеринке с девушками, оставшимися без кавалеров.
      - Я привыкла к скидке в двадцать пять процентов.
      - Тогда, скажем, пятнадцать.
      Плам кивнула. Пока молодой человек доставал кувшин с витрины и упаковывал его, они дружелюбно беседовали, обмениваясь веселыми улыбками, невзирая на языковые проблемы.
      Наладив с ним добрые отношения, Плам уверенно солгала:
      - У меня к вам есть еще одно дело. Моя подруга в Англии - профессор Инид Соумз, специалист по истории живописи - просила меня показать вам этот диапозитив и убедиться, что эту картину "Форрестеру" продали вы. Она сейчас в Австралии. Ваше имя упомянуто в свидетельстве, но написано с ошибкой.
      Молодой человек рассмотрел диапозитив при свете настольной лампы и неуверенно проговорил:
      - Возможно. Сам мсье Монфьюма в данный момент катается на лыжах... Если вы вернетесь сюда завтра после ленча, то сможете расспросить Симона, который занимается картинами.
      - Завтра после ленча я уезжаю из Парижа. Поэтому была бы признательна, если бы вы заглянули в свои записи прямо сейчас. - Плам достала также диапозитив Артура Шнайдера. - А это еще одна картина, в отношении которой профессор тоже хотела убедиться, что она поступила от вас.
      - Вам известны даты покупки? Возможно, я помогу вам. Только через час, когда время подходило к полудню, молодой человек смог найти то, что интересовало Плам. Он появился из задней каморки с двумя каталожными карточками в руках.
      - Это здесь, - сказал он, протягивая их ей. - Вот видите, Босхарт был продан "Форрестеру" в марте 1988 года. Вы понимаете, что нам нельзя разглашать цену... Ван Хальсдонк был выставлен на аукционе "Леви-Фонтэна" в феврале 1990 года. Цену я также не могу назвать, хотя она не является секретом и у "Леви-Фонтэна" вам скажут ее.
      - А где вы приобрели эти картины?
      - А вот это я уж никак не должен разглашать. Сведения о продавце всегда являются конфиденциальными, как вы понимаете.
      - Не важно. Профессор Соумз не просила таких подробностей.
      Плам выскочила на улицу весьма довольная собой. По-прежнему шел снег. Настроение у нее заметно улучшилось.
      ***
      Наскоро подкрепившись творожной запеканкой в "Пам-Пам", Плам отправилась в багажное отделение колумбийской авиакомпании "Коломб", которое находилось на другом конце Парижа, далеко за Монпарнасом. Водитель такси не знал туда дороги и дважды останавливался, чтобы расспросить прохожих.
      В конце концов они добрались до фирмы, занимающейся хранением и перевозками художественных ценностей. Она располагалась в огромном складском помещении. На погрузочной площадке стояло несколько забрызганных грязью грузовиков. За рядом транспортеров-погрузчиков, виднелась будка приемщика, установленная прямо посреди склада. Еще дальше Плам увидела большие деревянные ящики, стоящие друг на друге и образующие целые улицы, которые тянулись насколько хватало глаз.
      Подошел толстый француз, работнике клада.
      - Чем могу помочь? - Грязная майка туго обтягивала его огромный живот, свисавший над сильно затасканными джинсами, кроссовки были такие же грязные и заношенные. Из-под красной бейсбольной шапочки во все стороны торчали длинные темные волосы. Рот обрамляли пышные усы. Маленькие темные глазки смотрели на Плам с нетерпением.
      Она еще раз достала визитную карточку Бриза.
      - Обычно мы пользуемся услугами "Момарт", но в этот раз муж попросил меня заехать и узнать ваши условия.
      Толстяк развел руками в жесте, который у французов мог означать что угодно.
      - Что вы хотите знать? - спросил он на отличном английском с акцентом южного Лондона и, видя удивление Плам, объяснил с довольной и несколько смущенной улыбкой:
      - У меня жена из Ламбета.
      - Мне бы хотелось выяснить цены на перевозки и хранение.
      - Это зависит от груза. На перевозку у нас нет установленных цен, хотя за хранение и страхование мы взимаем по таксе. Я могу дать вам наш прейскурант.
      - Если к вам поступает груз, который идет, скажем, в Австралию, где он хранится?
      - Здесь. Конечно, если это не "Подсолнухи" Ван Гога. Ценный груз владелец обычно хранит на стороне, нанимая для этого специальную охрану.
      - Мне бы хотелось взглянуть на ваше хранилище. Плам услышала завывание циркулярной пилы задолго до того, как они оказались в хранилище, где пахло свежераспиленным деревом. Под монотонное уханье кувалды она спросила:
      - А когда ценная картина попадает сюда, как она хранится?
      - У нас строгий порядок охраны. По понятным причинам я не могу посвящать вас в его детали. Скажу только, что всякая ценная картина находится у нас под постоянным наблюдением с момента поступления и до момента отправки. Такая картина никогда не остается без присмотра - при ней постоянно находится ее охранник, и, в какое бы подразделение она ни поступала, он получает квитанцию о ее приеме. Прежде чем охранник покидает хранилище, его квитанции тщательно сверяются.
      - А по ночам?
      - По ночам у нас несут службу профессиональные охранники с собаками. Осуществляется контроль по телефону, есть прямая связь с полицией, сигнализация о задымлении и затоплении.
      - А нет ли возможности.., подменить одну картину другой?
      - Никакой. В качестве советников по безопасности босс использует бывших специалистов из полиции. А это отнюдь не любители.
      Именно это и хотела услышать Плам. Минут двадцать она еще продолжала разыгрывать из себя потенциального клиента, затем поблагодарила своего сопровождающего и собралась уходить.
      - Кстати, мне нравятся ваши работы, - сказал он в ответ. - Видел некоторые в вашей лондонской галерее. Желаю удачи на бьеннале в Италии.
      Плам с улыбкой ступила за дверь и вышла на улицу. Пока ее глаза привыкали к более яркому свету, мимо промелькнуло знакомое лицо. Она тут же узнала эти пухлые щечки и белокурые волосы, начавшие редеть на макушке. Вспомнила эти темно-серые глаза за стеклами без оправы и веселое выражение лица, готового в любой момент озариться улыбкой.
      Плам обернулась и окликнула:
      - Лео!
      Как и на Лео, на мужчине тоже были куртка цвета морской волны, джинсы и мокасины. Один его носок был ядовито-зеленого цвета, другой ярко-розового. Он, не останавливаясь, направлялся в зону приема. Плам постояла, не спуская с него глаз, затем поспешила вслед в полной уверенности, что не ошиблась. Видимо, Лео задумался и не слышал ее оклика.
      Мужчина юркнул за грязный красный грузовик с английскими номерами, и она услышала, как тут же взревел мотор.
      Неожиданно заподозрив что-то, Плам резко остановилась и сунула руку в сумку, чтобы достать ручку с блокнотом. Сумка соскользнула с плеча и упала на землю.
      "Подарок Бризу!" - первое, что пришло ей в голову. Она уже не надеялась, что он уцелел при падении, однако, хорошо упакованный, он, похоже, не пострадал. Она подняла голову и со злостью увидела, что красный грузовик находится уже слишком далеко, чтобы можно было разглядеть номера Подбежав к будке приема, она увидела, что ее почитатель уже ушел.
      Медленно подбирая французские слова, Плам обратилась к двум клеркам в конторе:
      - Кто водитель того красного грузовика? Англичанин?
      - Не знаю, - пробормотал один из них. - Мы видим его впервые.
      Недовольная собой, Плам остановила такси и отправилась на улицу дю Бак, где купила желтый китайский зонтик с ручкой в виде ящерицы для тети Гарриет Почему Лео скрылся от нее? Откуда у него ключи от этого красного тарантаса? И почему английский журналист так загадочно вел себя на парижском складе транспортной фирмы?