Глава 9

Вернувшись в «Ритц-Карлтон», Плам проверила поступившие сообщения. Звонила Синтия Блай. Плам перезвонила и услышала, что мисс Блай будет рада принять Плам Рассел в любое время. Плам позвонила в «Бритиш Эйруэйз» и сказала, что намерена по пути в Австралию сделать остановку в Лос-Анджелесе.

Затем позвонила в редакцию журнала «Трейс» в Англии, но там ей сказали, что отслеживают подделки только в том случае, если картины украдены, а в последнее время работы ван дер Аста не пропадали. Единственное аналогичное произведение, зафиксированное в их компьютере, — городской пейзаж Яна ван дер Хейдена, похищенный в прошлом месяце из музея в Атертоне в графстве Ланкашир. Плам попытала счастья в Международном исследовательском фонде живописи, но, как и предсказывал Лео, там предпочитали иметь дело с владельцами картин лично.

Когда она положила трубку, послышался стук входной двери и в комнату влетел Бриз, чтобы взять для предстоявшей встречи какие-то бумаги. Пока он запихивал их в портфель, Плам рассказала о своем визите к Артуру Шнайдеру и спросила, не съездит ли он с ней, чтобы еще раз взглянуть на так называемого Якоба ван Хальсдонка.

— Его очень много подделывали, — сказала в заключение Плам. — Помнится, у него было четверо или пятеро учеников, так что подделки нелегко обнаружить.

Бриз замер. Его длинные руки взметнулись в жесте раздраженного отчаяния.

— В следующий раз тебе пригрезятся «красные» под кроватью. Нет, я не поеду с тобой к этому торговцу. Во-первых, потому, что у меня нет для этого времени, и, во-вторых, потому, что это не мое дело, как, впрочем, и не твое. — Тон его накалился. — Ради бога, оставь это! Художнику меньше других следует мутить воду в своей сфере и подрывать к ней доверие публики. Да еще таким идиотским образом! Забудь об этой дурацкой картине! — Тут он спохватился и постарался сбавить тон. — Ну будь же ты благоразумной, дорогая. Сейчас тебе следует все свое драгоценное время уделять карьере! Ее нельзя сделать наполовину. Или — все, или — ничего. И только потенциальные неудачники думают иначе. Посмотри на Лулу! Только героиням бульварных романов удается сделать карьеру в свободное время. Так что перестань играть в детектива!

— Почему ты считаешь, что не нужно разоблачать мошенника, который эксплуатирует людей, обманывает и грабит их?

— Покупатель всегда рискует — таков закон рынка, и пусть у него болит голова! Особенно если он такой богатый, как Виктор. Так что забудь эту чепуху, дорогая. Будь хорошей девочкой и слушайся меня.

— Почему ты никак не поймешь, что я больше не хочу делать или не делать что-то только потому, что ты так считаешь? — выкрикнула Плам. Их спор всколыхнул чувство недовольства, которое накапливалось в ней уже несколько месяцев. — Вначале ты переворачиваешь все с ног на голову, а затем давишь на меня морально, заставляя делать то, что хочется тебе!

— Ты делаешь то, что хочется мне, потому что я знаю, что лучше для тебя, — огрызнулся Бриз.

— Тебе только кажется, что ты знаешь. Но теперь я хочу сама принимать решения, пусть даже не правильные. Я больше не хочу быть твоей пай-девочкой! Я больше не хочу быть послушной и покорной. Я не хочу быть ни идеальной женой, ни идеальным человеком. Я хочу быть сама собой.

Бриз открыл было рот, но, взглянув на часы, быстро пробормотал:

— У меня сейчас нет времени на семейные скандалы. — Он выскочил за дверь, едва не сбив с ног посыльного с письмом для Плам.

Все еще разозленная, она разорвала конверт. Внутри лежал лист дешевой белой бумаги. Слова на нем были составлены из букв, вырезанных из газеты, и приклеены. Плам уставилась на записку, ничего не понимая:

ЗАБУДЬ ГОЛЛАНДСКУЮ КАРТ.

ИЛИ ТЕБЕ КОНЕЦ.

Плам рывком распахнула дверь, но ни Бриза, ни посыльного уже не было. Она подбежала к телефону.

— Дежурная? Мой муж уже вышел из отеля? Миссис Рассел… 105-й номер… Нет, это не важно. Но от вас только что передали мне письмо. Я бы хотела поговорить с тем, кто принимал его.

— Письмо, очевидно, было доставлено лично. Его принес какой-то чумазый подросток, в джинсах и темном бушлате… лет тринадцати. Он просто положил его на стойку и исчез. Что-нибудь не так?

Руки у Плам тряслись, когда она снова взяла конверт. ПЛАМ РАССЕЛ ОТЕЛЬ «РИТЦ-КАРЛТОН» — было нацарапано на конверте детским почерком. И все. Она подумала, уж не проделка ли это какого-нибудь шутника, вроде Тоби или Макса, хотя они уже не были детьми да и не знали ничего о ее поисках. Хотя нет, знали! Они слышали разговор по телефону, когда ее отец говорил, что на изготовителя подделки могут вывести деньги, поступающие в качестве оплаты. Так что это вполне может быть глупой детской шуткой! Но она тут же спросила себя, а зачем, собственно, сыновьям пугать ее?

Она быстро набрала номер телефона в комнате мальчиков, но никто не отвечал.

Через час, успешно закончив встречу, вернулся Бриз и увидел, что жена сидит, уставившись на конверт. Она бросилась к нему на грудь и прерывающимся голосом рассказала о том, что произошло…

— И, Бриз, самое страшное, что его прислал кто-то из тех, кого я знаю!

— Дорогая, это чья-то глупая идиотская шутка! — Он гладил ее по голове и прижимал к себе. — Никто из твоих знакомых не способен на такие дурацкие вещи, и никто не захотел бы пугать тебя, дорогая.

Плам подняла голову и пристально посмотрела на него испуганными глазами.

— Тогда кто прислал его?

— Манхэттен — это деревня, живущая сплетнями. — Бриз старался успокоить ее. — Я удивляюсь, как эта история еще не попала на шестую страницу «Пост». Но ручаюсь, что попадет, они печатают все подряд. Виктор наверняка рассказал кому-то за ленчем о вашем смешном пари. И не забывай, что Сюзанна все время в центре внимания прессы. Она уже давно рассказала друзьям о том, какая ты сучка, а также первому попавшемуся репортеру… И Лео в этом отношении тоже не промах… Сейчас время небогатое на сплетни. Все, кто им интересен, находятся в Аспене или в Палм-Бич, так что иные репортеры пойдут на что угодно ради материала. Вот какой-нибудь шутник или пьяный и прислал тебе это письмо, чтобы иметь материал для статьи.

— А если предположить, что это не шутка и не проделки репортеров? — прошептала Плам. — Не следует ли позвонить в полицию?

— Дорогая, — тоже шепотом пытался успокоить ее Бриз, — нью-йоркской полиции не хватает рук, чтобы разобрать груду трупов, которую они ежедневно находят в этом городе. Ты думаешь, они будут заниматься каким-то анонимным письмом?

Плам постаралась успокоиться и поверить в слова Бриза.

А какой еще реакции она ждала от него? Вызвать гостиничного детектива, который вряд ли сможет рассказать больше, чем знает дежурная? Нанять телохранителей с пистолетами и ротвейлерами? Послать за маленьким «смит-вессоном» с перламутровой рукояткой, чтобы Плам постоянно носила его под резинкой чулка?

— Я не хочу, чтобы полицейские дежурили за дверью всю ночь, — неуверенно проговорила она, — но я бы не стала безусловно считать это глупой шуткой. — Она поежилась.

— Моя дорогая Плам! — Бриз обнял ее. — Я скажу, что тебе надо сделать с этим письмом. — Он сунул конверт в карман пиджака. — Тебе надо забыть о нем! Я поговорю с детективом отеля и попрошу его не спускать глаз с нашей двери сегодня ночью. Завтра ты уезжаешь, и я провожу тебя до самого самолета.

По-прежнему обнимая ее одной рукой, он взял телефон и, заказав в номер бутылку шампанского, нежно поцеловал ее в лоб.

— А теперь давай забудем об этом. Не думай и больше не упоминай о письме — просто выбрось его из головы! Это был отвратительный розыгрыш. Но теперь ты, может быть, согласишься, что надо забыть и об этой подделке. Она уже принесла нам немало неприятностей, не так ли?

Глава 10

Легкий теплый ветерок шевелил ветки пальм на краю аэропорта Лос-Анджелеса и задирал хлопчатобумажные юбки длинноногих девиц. Персонал аэропорта ходил в рубашках с короткими рукавами и в обуви на босу ногу. После непроглядного лондонского тумана и зябкой прохлады Нью-Йорка настроение у Плам сразу же улучшилось, хотя она и чувствовала себя немного виноватой: ведь она не сказала Бризу о своей остановке в Лос-Анджелесе. Впрочем, Дженни она предупредила — на случай, если что-то случится с Тоби или Максом.

Синтия Блай, небольшая стройная блондинка, приблизительно того же возраста, что и Плам, ждала ее у барьера. Она была в кремовых льняных брюках, таком же жакете с плетением спереди, явно надетом на голое тело, и мокасинах из крокодиловой кожи.

— Анна Суй, правильно? — Синтия одобрительно оглядела Плам, на которой был костюм в стиле гардероба куклы Барби пятидесятых годов, в черно-белую полоску с юбкой до пят.

Когда вещи Плам укладывали в багажник серебристого «Мерседеса» с открытым верхом, одна дорожная сумка упала, и из нее, к смущению хозяйки, посыпались карамельки, скомканные салфетки, тюбики крема, пакет тампонов, а в заключение выпал и раскрылся альбом с рисунками.

— Что это? — Синтия наклонилась, чтобы поднять его.

— Я рисовала в самолете, это у меня такая привычка.

— Узнаю вашу руку, — заметила Синтия, присев на корточки и перелистывая страницы. — Что-то вроде нового Хокни. Он теперь работает в более мрачной палитре, но по-прежнему любит иногда побаловаться ярким цветом.

Синтия повернулась к Плам. Ее серые глаза с черными накладными ресницами улыбались.

— Я заказала вам номер в «Четырех сезонах». После реставрации там стало просто роскошно. Вы впервые в Лос-Анджелесе?

Плам кивнула. Бриз невысоко ценил здешних любителей живописи. За редким исключением, они были прижимисты и покупали только то, что стоило меньше, чем их «Порше», в основном работы художников с Запада, тех, кто рисовал кинозвезд. Когда Деннис Хоппер устраивал здесь свои выставки, его картины шли нарасхват. Серьезные коллекционеры из Лос-Анджелеса предпочитали покупать в Нью-Йорке, Лондоне и в Париже.

— Скажите, чтобы ваши чемоданы распаковали и все погладили, — посоветовала Синтия, когда они входили в холл отеля. — А мы с вами тем временем позавтракаем в «Венеции». И потом — ко мне, посмотрите, обманули меня или нет… Не надо краснеть, вы же именно за этим приехали сюда. Виктор просил меня сделать копию с паспорта моей картины.

— Вы тоже приобрели ее у Малтби?

— Да, мне рекомендовал их Джейми Лоример. Знаете такого? Один из крупнейших дилеров в Лондоне, так ведь?

Джейми Лоример был, помимо этого, одним из самых ярых конкурентов Бриза, но Плам не стала распространяться на эту тему и только спросила, когда Синтия купила картину.

— Три года назад, в 89-м. Сделала себе подарок на день рождения. Сюзанна хотела перекупить ее у меня, но я не согласилась, очень уж мне нравится эта картина.

На дорогах были бесконечные заторы, и весь путь Синтия только и делала, что по радиотелефону переносила время ранее назначенных встреч.

— Общественный транспорт в Лос-Анджелесе перегружен, так что всю жизнь приходится проводить в машине. — Она увернулась от чернокожего подростка на роликовых коньках и продолжила:

— Здесь любят свои машины, как домашних животных. Они чистые и ухоженные. У нас тут сесть в грязную машину — все равно что надеть грязное белье.

Они ехали по широким улицам с высокими королевскими пальмами по обеим сторонам. Прокаленные солнцем стены низких розовых домов украшала пурпурная бугенвиллея. Мелькали яркие пятна тропической растительности, зеркальные поверхности бассейнов, ухоженные лужайки. Резкий и яркий свет придавал им какую-то зловещую окраску.

— Да-а, такое солнце бывает к землетрясению. Извините, это у нас теперь в крови. Лос-Анджелес сейчас — это один бесконечный город от Санта-Барбары и до мексиканской границы.

"Венеция» оказалась пригородом на Тихоокеанском побережье. Дома здесь были с колоннадами, как в Италии. Оконные решетки резко выделялись чугунной чернотой на фоне розовых и белых стен. Извивающиеся неоновые надписи информировали о ночных клубах, саунах и дискотеках. Всюду царила карнавальная атмосфера.

— Жаль, что вы уезжаете завтра вечером и не посмотрите шпагоглотателей и предсказателей судьбы в воскресенье. — Синтия махнула рукой в сторону толпы людей с дикими прическами и в солнечных очках. — Киношники, рок-музыканты, джаз-музыканты собрались сюда поглазеть на «голубых» культуристов. Глядите!

Они задержались возле открытого спортивного зала на берегу, где накрашенные мужчины поднимали тяжести, упражнялись на сверкающих тренажерах или просто лежали на спинах, в то время как их мышцы подвергались электростимуляции.

— Берег мускулистых мужчин, — вздохнула Синтия. — Кругом одни только «голубые».

Они завтракали на Маркет-стрит, 72 — кирпичные стены без штукатурки, качающиеся на ветру пальмы и искусно рассеянное естественное освещение, имеющее, по словам Синтии, чрезвычайно важное значение для собирающейся здесь элиты шоу-бизнеса. Плам никогда еще не видела столько роскошных женщин сразу: ни единой морщинки, идеальные зубы, безупречные прически, безукоризненные наряды. Мужчины — симпатичные (или со следами былого обаяния), стройные, загорелые и раскованные. «Красавцы — да и только!» — восторгалась она.

— Им нельзя иначе, — заметила на это Синтия, помахав кому-то из вновь пришедших, и принялась за чили. — Здесь твое тело — твой основной капитал. В Лос-Анджелесе все пятидесятилетние выглядят, как я… Да, это так. Раз в неделю ко мне приходит массажист, мой тренер бывает у меня дважды в неделю — все женщины, которым за сорок, имеют тренеров, чтобы быть в форме, и раз в две недели я сгоняю вес в парилке. Кроме того, по мере необходимости я прибегаю к косметической хирургии. — Она вздохнула. — Я, наверное, была самой последней в этом мире, кто сделал себе вздернутый носик, — это единственное, в чем я отставала. И, конечно же, все мы истязаем себя голодом, здесь не прощают излишний вес — можно потерять работу. — Синтия наморщила свой усовершенствованный носик и недобро усмехнулась. — Так что приходится упражняться. Все встают в шесть, но никто — если не снимаешься в кино — не появляется на работе раньше десяти, потому что бегают трусцой с плеером на голове, на бегу изучая японский; или крутят велотренажер перед телевизором; или занимаются аэробикой; или джазом; или практикуются в каком-нибудь восточном единоборстве; или налаживают отношения с тренажером в спортивном зале. — Она вдруг расплылась в улыбке и вскочила. — Появился Сдай! Я как раз занимаюсь его новой виллой. Не возражаете, если я перекинусь с ним парой слов?

Пока Синтия отсутствовала, Плам невольно ловила обрывки разговоров за соседними столиками.

— Она бы переспала и с крокодилом, чтобы получить эту роль…

— Всем известно, что Синди не вылезает из, чужих постелей…

— Фантастическая потаскуха!

— ..Поэтому я сказала: «Да пошел ты, мистер… Не распускай свои поганые руки»…

— Так на чем я остановилась? Ах, да. Парень хватает меня за задницу, а меня уже одолевает сон. Затем я чувствую что-то странное и оглядываюсь через плечо. И что же я вижу? Член у него такой маленький, что ему ничего не остается, как только подбираться ко мне сзади. И тут я ору:

"Потел вон!» А он так спокойненько застегивает «молнию», собирает вещички и, уходя, бормочет: «Я думал, ты еврейка…» Так я и есть еврейка…

Плам была потрясена.

Когда вернулась Синтия, она рассказала ей о разговорах за соседними столиками. Синтия расхохоталась.

— Лос-Анджелес — город продажной любви, во всех отношениях. Разве вы еще не заметили? Если ты нуль в сексе, здесь тебе делать нечего. Каждый живет, дышит и зарабатывает на жизнь — прямо или косвенно — сексом. Город просто помешался на сексе — Не обращая внимания на официанта, подававшего креветки со шпинатом, Синтия наклонилась к Плам. — Лос-Анджелес достиг силы и власти за счет секса. Власть — единственное, что здесь принимается в расчет. А ее в этом городе имеет тот, кто преуспевает в данный момент. Ваше дело и общественный статус определяются только одним — вашим последним успехом. Если вы имеете значение для них в этот момент, люди будут поступать так, как вы хотите, и будут говорить то, что вы хотите услышать. В противном случае они не станут держать данное вам слово, не станут тратить на вас свое время. "ЛА» расшифровывается еще и как Ложь Абсолютная.

Дом Синтии, обращенный к пустынному берегу бухты Марина-дель-Рей, с гаражом на четыре машины, издали слегка напоминал тюрьму строгого режима. Внутри же он был отделан светлым деревом, уставлен серебром, устлан темно-зелеными коврами и дышал безмятежным покоем, как лесная поляна.

На кухне стояли два дивана и сорокапятидюймовый телевизор. Столовая была словно маленькое квадратное озеро, посреди которого на деревянном островке стоял стол персон на двадцать.

Спальные апартаменты Синтии включали ванную, обставленную как гостиная, гимнастический зал и три гардеробные комнаты — для зимней, летней и спортивной одежды.

— Вы, очевидно, пользуетесь успехом как оформитель, Синтия.

— Да. По двум причинам, — улыбнулась Синтия, когда они спускались в лифте на первый этаж. — Я никогда не обсуждаю своих клиентов и отдаю им всю славу: все лучшие идеи — все без исключения — принадлежат им. Так говорю я, когда меня спрашивают.

Серебристо-серый кабинет Синтии выглядел как гостиная. Как и у Виктора, в нем не было письменного стола. «Здесь проходят только встречи», — пояснила Синтия. Все остальное время она в разъездах, в автомобиле постоянно пользуется радиотелефоном или диктофоном.

На стене, слева от двери, висел натюрморт с цветами: изумительный букет совершенно черных тюльпанов в темно-зеленой стеклянной вазе; перед ней охапка светло-желтых тюльпанов с обагренными пламенем кончиками лепестков, несколько ландышей и бледно-розовые примулы. Слева на увядшей розе, уронившей несколько своих бледно-розовых лепестков, сидела черная бабочка с большими желтыми пятнами на крыльях. Внизу на деревянном столике изогнулась крошечная зеленая ящерица. Картина, датированная 1627 годом, имела подпись: «Амбросиус Босхарт-старший».

Плам перенесла ее на кухню, где был стол и больше света. Достала лупу, купленную у филателиста на Пятьдесят седьмой Западной, и дюйм за дюймом тщательно обследовала полотно.

— Такой старый холст — редкость, — заметила она. — Большинство подобных картин выполнено на меди или на твердых породах дерева.

Золоченая рама с тонкой резьбой была, несомненно, семнадцатого века. Холст на обороте казался таким же старым, но не было ничего подтверждающего это. Плам вынула дорожный швейный комплект и провела свой булавочный тест. Преодолев незначительное первоначальное сопротивление, булавка легко вошла в краску.

Наконец Синтия не вытерпела.

— Ну, что вы думаете?

— Амбросиус был потрясающий старик, — медленно проговорила Плам, не отрывая глаз от маленькой картины. — Его особенностью были такие коротенькие, толщиной с волос, линии на закругленных кончиках лепестков тюльпана.

Синтия уставилась на картину.

— Где? Я их не вижу.

— Их здесь нет. Синтия вздохнула.

— Как вы можете говорить так уверенно? Едва взглянув на картину?

Плам достала из своей дорожной сумки копии паспортов на две подделки, с которыми столкнулась в Нью-Йорке. Вынула из них диапозитивы и показала их Синтии.

— Взгляните на муху с картины Сюзанны и на ту, что изображена на картине Шнайдера, — они абсолютно одинаковые.

Синтия рассмотрела оба диапозитива.

— Эй! Да это же моя ящерица — на картине Сюзанны.

— А вначале вы этого не заметили?

— Нет, конечно. Они же разного цвета. У Сюзанны золотистая, а у меня — темно-зеленая.

— Но это одна и та же ящерица — такого же размера и почти в таком же положении.

Синтия опять вздохнула.

— Итак, мухи связывают картину Сюзанны с картиной Шнайдера, а ящерицы — мою с картиной Сюзанны. И получается, что связаны все три. — Она наморщила свой вздернутый носик. — Но если это подделки, то как мог мошенник допустить такую грубую ошибку? Ведь копирование этих элементов выдает его с головой.

— Это не обязательно ошибка. Художники семнадцатого века обменивались набросками, это был их своеобразный капитал, который передавался из поколения в поколение. Но это работа относительно недавняя. — Лупа Плам нацелилась на картину. — Однако фальсификатор не слишком ловкий.

Она пояснила, что во всякой старательно изготовленной копии всегда чувствуется некая безжизненность. Как ни искусен имитатор, подделка всегда будет вымученной. Поэтому, если жулик действительно искусен, он никогда не станет делать точную копию. Он тщательно изучает избранного им художника и его приемы, а затем воображает себя на его месте.

— Ага! У актеров это называется творческим перевоплощением.

Плам делала пометки в своем альбоме. Она впервые могла внимательно изучить подделку, первую из трех. Во всех был виден характерный почерк — у мошенника тоже имелся свой собственный стиль, и он не мог не оставить следов своей личности на подделанной картине.

— Итак, я готова услышать самое худшее, — сказала Синтия.

Плам отвернулась от картины и стала медленно пояснять:

— Цветовая гамма подобрана тонко, но она не так выразительна, как на подлинных голландских картинах этого периода. Не забывайте, то была золотая эпоха натюрморта.

— Иногда достаточно просто сказать: ну и дрянь, — невесело усмехнулась Синтия.

Неожиданно у Плам вырвалось:

— Кажется, я знаю, кто нарисовал это.

— Знаете? — резко обернулась к ней Синтия. Плам тут же пожалела о своей несдержанности: потребуются месяцы, чтобы убедиться в том, что сейчас молнией промелькнуло в ее голове.

— Вполне может быть, что знаю.

— Кто?

— Я не могу сказать этого, пока не удостоверюсь.

— Но вы не станете предпринимать ничего рискованного? — с обеспокоенным видом спросила Синтия.

Плам вспомнила, какой испытала страх, когда прочла анонимное письмо, и отрицательно покачала головой.

Синтия смотрела на свой натюрморт.

— Еще до вашего приезда я решила: если это и подделка, я все равно ничего не буду предпринимать. Мне совсем не хочется оказаться в лапах у какой-нибудь организованной банды мошенников.

Она прошла к большому французскому шкафу напротив камина, выудила из-под жакета крошечный ключик на золотой цепочке и открыла замок. Внутри шкаф был хитроумно оборудован для хранения документов.

— Кому хочется, чтобы твой секретарь рылся в вещах, которые не предназначены для посторонних глаз, — пояснила Синтия. — Именно так скандальные сенсации и попадают в прессу.

— В каких вещах?

— В тех, которые та или иная звезда держит в своей спальне для того, чтобы распалять свое больное воображение.

— Как, например?

— Я не обсуждаю вкусы своих клиентов, помните? — Синтия достала два больших конверта из плотной бумаги и вручила один из них Плам. — Здесь копия паспорта на мою картину. Оригинал я кладу обратно в сейф. — Она подошла к книжным полкам у стены с камином, вытащила одну из книг и нажала скрытую кнопку. Полки с книгами раздвинулись, и за ними обнаружился обычный офисный сейф «чабб». Она задумчиво посмотрела на него. — Я никак не могу решить, есть ли смысл прятать сейф. Если становишься жертвой взломщиков, то это, как правило, происходит по наводке того, кто бывает в доме. Так что они знают, где он.

А если они действуют без наводки, то переворачивают все верх дном в поисках его. — Она набрала комбинацию, открыла сейф и аккуратно положила в него конверт с паспортом.

Плам быстро проглядела папку с немногочисленными бумагами.

— Здесь на бланке Малтби засвидетельствовано, что картина была приобретена ими в 1989 году на аукционе у «Борден и Плоу» в Суссексе — это, наверное, какая-то мелкая провинциальная фирма, потому что я даже не слышала о нем. Картина, должно быть, досталась им по дешевке, иначе Малтби обязательно приложил бы счет.

— Да ну ее к черту, — отмахнулась Синтия. — Давайте забудем эту дерьмовую фальшивку на несколько часов и прогуляемся по городу.

Выводя серебристый «Мерседес» из гаража, Синтия говорила:

— Полагаю, вы не прочь посмотреть город, поэтому я собираюсь очертить его большим не правильным четырехугольником.

Автомобильная стереосистема выдавала «Америку» из «Вестсайдской истории». Они мчались по Тихоокеанскому прибрежному шоссе. Справа от них тянулась изломанная линия гор Санта-Моника. Когда ландшафт менялся, Синтия подыскивала в системе соответствующую мелодию.

— Я люблю океан, — говорила она, — и огромное небо, и всепроникающее ощущение того, что возможности здесь так же безграничны, как океан. Вся остальная Америка смеется над нашими экспериментами и традициями, а затем стыдливо тащится вслед за нами. Здесь люди живут так, как будто завтра уже наступило, поэтому они быстро привыкают к любой новой технике и верят, что их не обманут, покупают ли они готовый обед или личный самолет.

Синтия повернула направо на Топангу и включила запись «Мы чемпионы» в исполнении Фредди Меркьюри. На развязке она съехала на Голливудскую автостраду и направилась назад к центру города.

— А где сам Голливуд? — поинтересовалась Плам.

— Мы только что проехали его, — сказала Синтия. — Вам там нечего делать. Голливуд — это сплошная грязь: сутенеры, проститутки, наркоманы, разочарованные туристы с камерами, обалдевшие от погони за мифом новички. — Она рассмеялась. — Вообще-то, Голливуда нет и никогда не было. Голливуд — это некое внутреннее состояние, это крупнейший из всех существующих мифов.

— Ваши слова звучат слишком уж цинично, — заметила Плам.

— Жизнь, она, знаете ли, постоянно учит, — с грустью откликнулась Синтия. — Раньше я, бывало, задумывалась, почему мне потребовалось целых пятьдесят лет, чтобы стать взрослой. А теперь вижу, что любой разумной женщине требуется не меньше пятидесяти лет, чтобы понять этот безумный мир. — Она вдруг выключила музыку и встряхнула головой, отбрасывая с лица белокурые пряди. — Таким, как я, приходится пробиваться к успеху, стиснув зубы. Бабы вокруг сволочатся, мужики устраивают западни, в которые мы обязательно попадаем. Мы чувствуем, как в наши спины впиваются ядовитые стрелы, но думаем, что, наверное, виноваты в этом сами, что, наверное, вели себя где-то как-то не так. И продолжаем рваться вперед, не догадываясь, что это просто психологическая война, которая всегда ведется против нас.

Движение остановилось из-за случившейся впереди аварии. Синтия чуть слышно выругалась.

— Мы делали карьеру, чтобы быть независимыми и не рассчитывать на других. Кому-то это удалось, но с каким трудом! Успех, за которым гнались, отнял все время, заставил забыть обо всем на свете. Я не имею в виду забыть вышивание гладью, как вы понимаете. Я говорю о поисках смысла моей жизни.

Плам, как всегда, слушая такие откровения, растерялась. В Англии никто не говорит о своих чувствах, а вот в Америке каждый, не задумываясь, обнажает свою душу перед любым — знакомым и незнакомым.

— Я как раз начинаю задумываться об этом, — осторожно заметила она.

Движение впереди возобновилось.

— У вас счастливый брак? — между прочим поинтересовалась Синтия.

— Я не уверена в этом, — после долгой паузы пробормотала Плам.

— Я была замужем минуты две.

— И что у вас произошло?

— Разве это имеет значение? Это был один из тех союзов, которые разваливаются потому, что мужчина рядом со своей удачливой женой чувствует свою незначительность. Могу только добавить, что я-то не чувствовала себя значительной.

Ветер резко рванул их волосы.

— У нас это не так, — словно оправдываясь, сказала Плам. — Наша проблема в том, что мы оба добились успеха, только Бриз доволен этим, а я нет, и он не понимает, почему.

— А почему все-таки?

Плам задумалась на секунду.

— Это выматывает и пожирает тебя. Занятия живописью приносят мне удовлетворение, но дело приняло такой оборот, что я занимаюсь ею еще и для того, чтобы избежать всего остального в моей жизни — чтобы спрятаться от реальности. Кстати, я не знаю, что такое реальность. Я боюсь остановиться и посмотреть на свою жизнь, потому что не хочу увидеть себя превратившейся в машину, печатающую деньги. Бриз дал мне возможность заниматься живописью. Но теперь я понимаю, что он же не даст мне остановиться.

— В этом-то все и дело, милая. Успех не оставляет времени на то, чтобы порадоваться ему или хотя бы подумать, почему не оставляет. Я вижу то же самое в жизни своих клиентов-кинозвезд: в конечном итоге они готовы отдать целые состояния, чтобы о пять стать такими, как все.

После того, как «Мерседес» свернул к гавани, Плам робко спросила:

— Синтия, вы испытывали когда-нибудь беспричинную печаль?

— Вы имеете в виду ощущение, подобное липкому туману, который медленно опускается вокруг и делает всякое усилие над собой немыслимым? Кто же не испытывал такого? Ах, да какого черта! Только Золушка оказалась счастливой в конечном итоге.