– Как ее зовут? Мама, да скажи же наконец!.. О нет! Только не Венди!.. Как он мог?.. С ее-то носом… И это ее высокомерие…
Джесси молчала.
– И мне говорили, что она не так уж и хороша в постели, – крикнула Физз, – хотя, господь свидетель, у нее было время потренироваться!
Выяснив причину отсутствия Макса, Физз сразу вернулась с небес на землю.
– Это уже попало в газеты, мама?.. А фотографии печатали? Послушай, мама, я же все равно все выясню. Да, даю тебе честное слово… Значит, фотографии были?.. Как раз вчера?.. А эта парочка знает, что их сфотографировали?.. Откуда ты знаешь, что без их ведома?.. И что они делали?..
Целовались?! Как именно? Ты отлично знаешь, что я имею в виду, мама! Его язык добрался почти до ее миндалин, точно?.. Кажется, так?.. Ты сохранила вырезку? Отлично, я немедленно к тебе приеду… И не вздумай сжечь ее!
«Макс, Макс, что же ты наделал, ублюдок», – плакала Физз, собираясь к матери. Макс был ей мужем, любовником, братом, коллегой, и она так любила его. Физз попрощалась с ним на пристани в Саутгемптоне всего четыре месяца назад. Неужели он не мог потерпеть всего четыре месяца?
* * *
Макс все отрицал. Разумеется, он посматривал на женщин. Может быть, пара поцелуев.
– О Макс, я знаю, что ты мне изменял. Весь Лондон об этом знает! Даже моя мать!
– Я тебе никогда не изменял… в душе!
Это было большой ошибкой с его стороны. Он едва успел уклониться от тяжелой хрустальной вазы с наспех купленными оранжерейными розами. Ваза ударилась о стену, засыпав кровать розами, осколками и залив ее водой. Постель больше явно не годилась для того, чем намеревался заняться Макс и на что очень рассчитывал в смысле примирения.
Физз вдруг обнаружила, что не в силах справиться с сексуальной ревностью. Она все время представляла, как Макс занимается любовью с другой. Она видела, как руки соперницы обвиваются вокруг его шеи, как длинные красные ногти хищницы ласкают его волосы.
Макс и Физз смотрели друг на друга, разделенные мокрой от воды постелью, словно чужие. Физз думала о том, как она вообще сможет впредь доверять этому мужчине или кому-либо другому. А Макс продолжал спокойным, полным боли голосом укорять Физз за беспочвенную ревность. Физз пулей вылетела из спальни.
В последующие дни Физз поняла, что ревность еще более сумасшедшее и неподконтрольное чувство, чем любовь, только куда более опасное и яростное. Временами она задумывалась о том, где грань между разумом и безумием, когда речь идет о ревности. Потому что сама Физз не могла думать ни о чем другом.
Пятница, 7 октября 1932 года.
Лондон
Херб Хофман поставил «Ночь ошибок» и имел огромный успех. Он устроил обед в «Клэридже». По этому случаю Физз надела свой новый наряд от Скиапарелли. Это платье, самое дорогое и необычное из всех ее платьев, гарантировало повышенное внимание к той, кто его носит. Все сходили с ума от сюрреализма. И платье было шокирующе розового цвета с ядовито-желтыми мазками. Наряд был шикарным, смелым и, безусловно, сексуальным, думала Физз, переходя от одной группы гостей к другой. Она шутила, смеялась и присматривалась.
* * *
К моменту расставания Физз знала о мужчине только то, что у него волосатая спина и что зовут его Найджел.
Он показал себя с наилучшей стороны, но Физз ощущала себя странно не участвующей в происходящем и даже не изменившей мужу. Заросший волосами Найджел зевнул, театрально заявил, что она была замечательной, вызвал по телефону такси, натянул халат, проводил ее до двери, поцеловал ручку и вложил в ладонь Физз деньги на такси. Изумленная Физз никогда еще не испытывала такого унижения. Она взяла эти три шиллинга только для того, чтобы побыстрее уйти.
Добравшись до дома, она содрала с себя платье, скатала его в розово-желтый комок и бросила в мусорный ящик, нарочито громко хлопнув крышкой. Она спросила саму себя:
– Ради чего? Ради чего?
Ведь не для того же, чтобы понять, как на это оказался способен Макс. Это оправдание она заготовила для себя заранее. Нет, ее цель была намного проще. На самом деле ей хотелось уязвить именно мужскую гордость Макса.
Но, увы, она причинила боль только самой себе. Теперь Физз понимала, почему фраза «она почувствовала себя дешевкой» стала клише. Ее использовали так часто именно потому, что она была правдива. Ей-богу, шлюхи с Шеферд-маркет получали побольше, чем три шиллинга.
Макс ничего не узнал. Потом Физз об этом пожалела. Ей хотелось, чтобы мужу стало так же горько, больно и обидно, как было ей. И хотелось быть причиной этой боли. Но Физз никак не могла заставить себя рассказать ему о своей измене, потому что ей было стыдно. Почему, черт возьми, Макс не испытывал ничего подобного, изменяя ей?
* * *
Джесси быстро сбивала яйца для сырного суфле, а Физз сидела в ее кухне и исповедовалась. Ей хотелось получить отпущение грехов.
Джесси была готова к такому признанию и заранее придумала, что сказать, если дочь спросит ее мнения. Поэтому она осторожно начала:
– Макс всегда был настоящим мужчиной, и ты знаешь почему.
– Ну как же, властный, эгоистичный и высокомерный!
– Да, именно это я и имела в виду. А привычка влюбляться – ты знала об этом до того, как выйти за него замуж.
– Что ж, ему лучше оставить эту привычку, если он собирается по-прежнему быть моим мужем!
– С этой привычкой трудно расстаться, – вздохнула Джесси. В театральном мире адюльтер был делом обычным.
– Что ты имеешь в виду, мама?
– Твой отец говорил, что интрижка на стороне прибавляет остроты ощущений. Вот почему люди редко расстаются с привычкой влюбляться, и именно так твой отец объяснял свои измены.
– Ох, мамочка, я и понятия не имела! Я думала, ты была счастлива.
– Я и была счастлива, – печально ответила Джесси. Физз бросилась к матери и обняла ее. – Ты не могла бы просто не обращать на это внимания, дорогая? – Джесси ждала взрыва, но дочь промолчала.
Физз оперлась локтями о стол, положила подбородок на ладони, серьезно посмотрела на мать опухшими, покрасневшими глазами и застенчиво сказала:
– Я пыталась, мамочка, но я как-то вдруг об этом вспоминаю и тогда себя не помню от ярости. – Она вздохнула. – Только теперь я понимаю, как больно может ранить тот, кого ты любишь, и как тяжело даже просто попытаться простить… Теперь я понимаю чувства Мими по отношению к Бетси…
* * *
Макс вспомнил все уловки того времени, когда он ухаживал за будущей женой, и все-таки заставил Физз рассмеяться и простить его.
Джесси и Мими вздохнули с облегчением, напряжение за кулисами «Минервы» спало. Но дома Физз по-прежнему язвительно напоминала Максу о его измене и угрожала отомстить.
Наконец Макс решил продемонстрировать опасность мести и жене и матери. Он предложил отцу открыть в «Минерве» серию спектаклей под общим названием «Сезон мщения», чтобы показать, что это чувство неотвратимо ведет к разрушению.
Тоби засомневался. Вражда Фэйнов и О'Брайенов явно перестала интересовать газеты. После неудавшейся попытки самоубийства Тоби репортеры периодически пытались раздуть тлеющие угли, но и Мими, и Бетси тщательно скрывали свою враждебность. Как говорится, не буди спящую собаку. Была у Тоби и еще одна причина для сомнений.
– Ты действительно считаешь, что готов сыграть Гамлета? – спросил он сына.
– Нет. Его сыграет Джонни, а Физз будет Офелией. А потом эта же пара выступит в следующем месяце в «Венецианском купце». В будущем я не хотел бы играть в тех спектаклях, которые сам ставлю. Так недолго и с ума сойти. Видишь ли, у меня, как у режиссера, необходимость критиковать себя как актера вызывает слишком много тревог и сомнений. – Тоби понадеялся, что облегчение не слишком явно отразилось на его лице.
Вторник, 14 февраля 1933 года
Постановка «Гамлета» была психологической интерпретацией в современных костюмах с минимальным количеством декораций.
Но Максу не удалось убедить Мими при помощи мистера Вильяма Шекспира в разрушительных свойствах мести.
Мими и Тоби прошли мимо сына, не заметив его. Они горячо спорили. Макс пошел следом за ними и услышал слова матери:
– Ты просто старый глупец. Гамлет как раз и доказывает важность мести, важность чести человека.
Макс сокрушенно вздохнул. Месть неженатого принца Датского привела к гибели всего датского королевского дома и усеяла сцену трупами.
* * *
Отзывы были блестящими. Макс с удовольствием читал: «Лучший Гамлет своего поколения… Что может сравниться с этим спектаклем? Талантливый режиссер со свежим взглядом…»
* * *
В «Венецианском купце» Физз играла Порцию. Антисемитизм к тому времени захлестнул Европу, и Макс представил вызывающего сочувствие Шейлока. Респектабельного современного банкира, удачливого бизнесмена. Человека, достигшего всего буквально с нуля.
Это была пьеса о том, как человека заставили почувствовать себя аутсайдером.
Эмоции не имеют возраста. Простая постановка Макса показалась будоражащей и современной модно одетой публике. Никто не чувствовал себя школьником, которого заставили смотреть нечто непонятное только потому, что это пойдет ему на пользу.
В очередной раз сделав из пьесы Шекспира прибыльную постановку, Макс понял, что у него тоже есть талант. У него было чутье на актеров, он унаследовал хороший вкус Тоби, поэтому его декорации и костюмы были всегда зрелищными, но не вульгарными. У него был естественный авторитет, он был приятным, строгим, спокойным в критических ситуациях (на самом деле, он только изображал спокойствие), он знал изнанку театрального бизнеса и в отличие от многих режиссеров не считал присутствие актеров печальной необходимостью.
Вторник, 30 мая 1933 года. Париж
После успешного «Сезона мщения» в «Минерве» Тоби протянул сыну конверт с чеком на внушительную сумму и двумя билетами в Париж.
Максу нравилось быть с Физз в Париже, потому что во время отпуска она казалась другим человеком. Работая, Физз все время меняла маски, сама того не сознавая. Казалось, Физз теряет свою женственность.
Если бы Физз узнала о мыслях своего мужа, то наверняка фыркнула бы, что ей такая женственность нужна, как собаке пятая нога. Женственность для нее была неотделима от кружевных пеньюаров, сплетен, одержимости модой и полной несамостоятельности в денежных вопросах.
Оставив чемоданы в отеле «Жакоб», Макс и Физз первый солнечный день провели, гуляя по городу. Когда наступил вечер, они сели за столик в кафе на Монпарнасе, потягивали пиво, грызли орешки и наслаждались «французским видом» прохожих. Потом они шли рука об руку по набережной. Вдруг Физз неожиданно остановилась и прислонилась спиной к парапету.
– Макс, я должна тебе что-то сказать. Это серьезно.
На какое-то кошмарное мгновение Максу показалось, что жена узнала о Луизе.
Физз печально продолжала:
– Я не могу не ревновать тебя. Я пыталась, честное слово, но мои чувства мне не подчиняются. Моя ревность разрушает меня, а твоя неверность разрушает мою любовь к тебе. Макс, я хочу, чтобы ты помнил. Когда что-то разбивается, этого уже не склеить.
– Зачем портить наш первый вечер в Париже, Физз? – Макс попытался увести разговор от такой опасной темы.
– Перестань! Я в последний раз говорю тебе, меня разочаровывают и унижают твое предательство, твоя безоглядная ложь и то, что ты даже не чувствуешь себя виноватым. Я не ставлю тебе ультиматума, Макс. Я просто говорю тебе о том, что неизбежно произойдет, если хотя бы один из нас не изменится. И я не могу изменить своего отношения, хотя и пыталась это сделать.
* * *
Они в молчании вернулись в гостиницу и в эту ночь не занимались любовью. Макс повернулся к Физз спиной и делал вид, что спит. Неужели она говорила серьезно?
* * *
Разумеется, утром, когда улыбающаяся горничная принесла поднос с ароматным кофе и горячими круассанами, Макс, великолепный любовник, был прощен.
Глава 18
Воскресенье, 29 декабря 1935 года.
Голливуд
Ник притаился среди кипарисов, подглядывая за гостями Бетси – мужчинами в смокингах и дамами, демонстрировавшими великолепный загар, бриллианты и декольте. Они уже выпили коктейли в только что заново отделанном салоне. Крышу поддерживали колонны в коринфском стиле, между которыми были встроены зеркала. Если покружиться там, то отражение, казалось, улетало в вечность. Тесса всегда так и поступала.
Ник ненавидел бальный зал, особенно когда его мать устраивала танцы и он должен был, танцуя с ней в паре, открывать вечер. Он чувствовал себя идиотом в белом смокинге и бабочке, с гладко зачесанными назад волосами среди кучки стариков. В следующем месяце ему исполнится двенадцать, но незнакомым девочкам он всегда говорил, что ему уже тринадцать, а также рассказывал, что курит и пьет.
– Ник! Ник! Ну где ты там прячешься?
Мальчик вздохнул и откликнулся:
– Иду, мама!
Бетси все время вынуждала его на светских мероприятиях бывать с нею. Как следствие, Ника редко приглашали ровесники, и это его вполне устраивало.
В свои сорок восемь Бетси все еще великолепно выглядела. Она стояла на дорожке у павильона для танцев и с гордостью смотрела на сына, торопливо идущего к ней по мокрой лужайке. Взрослея, мальчик все больше становился похож на Черного Джека. Жаль, что сыну приходится носить очки. Бетси считала, что он испортил зрение чтением. Если что-то случалось с машиной, когда у шофера был выходной, Ник не мог даже открыть капот. Но если вы не знали, как пишется имя Агамемнон, то тут Ник был специалистом. Но кому это надо в Голливуде?
Они танцевали первый вальс, и Ник чувствовал, как мать высоко держит голову и втягивает живот. Бетси видела улыбки и слышала возгласы:
– Ну разве он не милашка!
Тесса состроила Нику гримасу, когда они с матерью в вальсе проплывали мимо. Мать нарядила их со Стеллой в одинаковые голубые платья, так что они напоминали подружек невесты. Тессе очень не нравилось, что мать одевает их с сестрой как близнецов, хотя неуклюжая фигура Стеллы только подчеркивала миниатюрность и изящество Тессы и ее хорошенькие молоденькие грудки.
Освободившись от тяжкой повинности, Ник тут же сбежал в столовую, где уже убирали со столов. Он наполнил свою тарелку кусками ананасного торта, торта с зефиром и клубничного кекса, залитого мороженым. Мальчик торопливо поднялся в свою спальню и улегся на шкуру белого медведя. Лежа на животе, Ник с удовольствием съел десерт, слушая по радио Бенни Гудмена.
Вторник, 8 сентября 1936 года.
Голливуд
Когда солнце раннего утра проникло к ней в ванную комнату, Бетси опустилась в пышную пену до подбородка. Обычно таким образом ей легко удавалось расслабиться.
Она услышала голоса детей.
Ох уж эти дети, всегда с ними проблемы.
После смерти матери Бетси ощущала себя одинокой, покинутой и беззащитной. Несмотря на внушительное состояние, она чувствовала себя неуверенно. Она очень боялась принять неверное решение. Бог знает, какие могут быть последствия.
Бетси боялась потерять деньги, хотя ее доход был надежно обеспечен.
Бетси все еще скучала без мужа, не столько по нему самому, сколько по тому чувству уверенности, что он давал ей. Если она просыпалась в те времена по ночам, то стоило ей лишь протянуть руку, и она ощущала его сильное теплое тело рядом с собой. А теперь, просыпаясь ночью, она ощущала тошноту, словно она падает, падает, падает…
Понедельник, 14 сентября 1936 года.
Голливуд
Тессе давно уже пора было отправиться в школу. Бетси поплотнее запахнулась в шелковый пеньюар. Она чувствовала себя абсолютной дурой. Вот будет номер, если дворецкий застанет свою хозяйку, прячущейся в стенном шкафу в холле собственного дома!
Бетси слышала, как Тесса громко хлопнула дверью своей спальни, с топотом спустилась по лестнице и завозилась у входной двери.
Бетси тут же выскочила из шкафа и предстала перед изумленной дочерью, преграждая ей дорогу.
– Нам с тобой надо поговорить, юная леди. И немедленно!
– Я опоздаю в школу. – Тесса нервничала, как маленькая девочка, которую застали с банкой варенья в руках.
– С каких это пор в школу ходят в темных очках, платье для коктейля и с шарфом на голове? Ты одета, как для тайного свидания в «Шато Мармон»!
– Я одеваюсь так, как мне нравится! – Тесса вдруг перешла в наступление: – Хочешь, я тебе кое-что скажу, мама? Я никогда больше не вернусь в эту школу!
– Что? – Бетси смотрела на нее и не верила своим глазам. В ней начал закипать гнев.
– Мама, ты ведешь себя, как в плохом фильме. Повторяю, я не собираюсь ходить в эту дурацкую школу!
– Прекрати кричать! – рявкнула на нее Бетси. В дверях кухни показались удивленные горничные.
– Мама, я знаю, что ты никогда меня не слушаешь, но я тебе не один раз говорила, что ненавижу школу. Они не научат меня тому, чему я хочу научиться.
– И чему же вы хотите научиться, мисс?
– Сколько раз я должна тебе повторять, мама? Я собираюсь стать актрисой! На студии говорят, что я бесподобно выгляжу на экране. Я «новое лицо», мама. А такие, как я, не ходят в школу! Этот путь не ведет в звезды, мама.
– И этому тебя научили в самой дорогой школе Калифорнии? Твоя бабушка меня бы убила!
– Ты не моя бабушка, а я определенно не ты! Я вовсе не какая-нибудь маменькина дочка, вроде Стеллы. Господи, я уверена, что папа меня бы понял!
– Но тебе совсем не нужно работать, – воскликнула Бетси.
Тесса снова топнула ногой.
– Откуда тебе знать, что мне нужно? Только я одна знаю, что мне нужно и чего я хочу. И я знаю, как этого добиться! – Она неожиданно рванулась в сторону кухни. Испуганные горничные торопливо расступились. – Отлично, мама! Если ты не выпустишь меня через парадную дверь, я выйду через черный ход. Но если ты откроешь эту чертову дверь, то ты увидишь лимузин. И ждет он
меня.
– Не говори «чертову», – автоматически прошептала Бетси. Не веря словам дочери, она распахнула парадную дверь. Тесса развернулась, проскользнула у нее под рукой и поспешила к серому лимузину. Шофер почтительно распахнул перед ней дверцу. Прежде чем Бетси сообразила, что происходит, колеса машины уже шуршали по гравию подъездной дорожки.
Бетси тут же бросилась звонить Тюдору, чтобы излить свое отчаяние. Но тот жестко напомнил:
– Тесса – дочь Джека. У нее жесткий характер. Ты должна дать ей волю.
– Но в этом году она должна закончить школу!
– Девочка либо устанет от студийной жизни, либо добьется успеха. Если ей надоест, она все равно не вернется в школу. Используй все свое влияние, чтобы помочь Тессе сделать карьеру, прежде чем она попадет в беду, пытаясь сделать ее самостоятельно.
Бетси даже не понадобилось пускать в ход свои связи. Тессу взяли на студию «Планета» в качестве студентки школы «Очарование». Тесса была еще несовершеннолетней, поэтому все бумаги подписала Бетси, которую уговорил на это Тюдор.
Теперь Тесса занималась актерским мастерством, дикцией, вокалом, верховой ездой и везде проявила отличные способности. У нее было небольшое сопрано, вполне подходившее для музыкальных комедий. И в танцах она проявила себя с самой лучшей стороны, из нее так и била энергия. Она излучала дерзкий оптимизм, несколько нахальный, но привлекательный.
Дома Тесса отказывалась рассказывать, как прошел день на студии. Когда Бетси пыталась задавать вопросы, она огрызалась:
– Перестань опекать меня, мама!
Понедельник, 16 ноября 1936 года.
Лос-Анджелес
В конце концов Бетси пригласил на студию сам директор. Хотя Тесса и подозревала (она, кстати, не ошибалась), что это приглашение не совсем случайное, она не посмела возражать. В студии ее считали оптимистичным трудоголиком, не создающим проблем. Тессе не хотелось, чтобы кто-то увидел ее настоящую суть.
Тесса ждала мать в дверях и приветствовала ее сияющей улыбкой. Такое выражение лица было ей привычно здесь, в студии. Дочь вежливо показала матери классные комнаты и репетиционный зал. Бетси, сраженная поведением Тессы, не утерпела:
– Дорогая, если бы ты и дома так себя вела…
И тут же приветливая маска исчезла. Тесса оглянулась по сторонам и прошипела:
– Убирайся отсюда и держись от меня подальше! Я не позволю тебе обращаться со мной как с ребенком! Еще одно подобное замечание, и я просто уйду из дома! Ты такая же ужасная, какой была бабушка!
– Как ты смеешь!.. – возмутилась Бетси, но дочь прервала ее:
– Думаешь, я не понимаю, что ты пытаешься сделать! Ты пытаешься не дать нам вырасти, чтобы мы остались дома и у тебя всегда была компания, как будто мы не люди, а пудели. Неужели ты не понимаешь, что только подталкиваешь нас к бегству? Тебе не хочется в это верить, правда? Но даже твоя дорогая Стелла и обожаемый Ник мечтают вырваться из дома!
– Говори тише, Тесса, – прошептала Бетси, надеясь, что девушки в обтягивающих атласных шортах, ожидающие начала урока чечетки, не услышали их перепалки. – Просто иногда я чувствую себя одинокой. Мне трудно принимать решения.
– Точно! Ты ни на что не можешь решиться. Ты даже Тюдора держишь на привязи! Он отличный парень и не станет ждать тебя всю жизнь. Неужели ты не понимаешь, что если прилепишься к нам, а не к Тюдору, то тебя ожидает одинокая старость?
Четверг, 17 декабря 1936 года.
Нью-Йорк
В гримерной Физз закрыла глаза, чтобы как следует напудрить лицо. Это последний спектакль «Вечный флирт» в Нью-Йорке. Нанося грим, она вспоминала, как приехала в этот город в середине августа, чтобы сыграть главную роль в пьесе, написанной специально для нее Ноэлем Коуардом. Макс проводил ее до Саутгемптона, где они нежно попрощались на борту парохода «Королева Мэри».
За время путешествия Физз отдохнула. На рейде Нью-Йорка журналисты заполнили небольшую каюту, куда пригласили Физз и других знаменитостей.
Физз искренне удивилась, увидев в толпе встречающих Тюдора. Она сразу же его узнала, хотя он похудел и стал более жилистым. Перкинс всегда выглядел, как с картинки модного журнала. Физз обняла его:
– Дорогой! Как вы здесь оказались?
– Я собирался в Нью-Йорк в сентябре, но узнал, что вы приезжаете в августе, и решил сделать вам сюрприз. Я надеялся, что смогу показать вам Нью-Йорк, когда вы не будете заняты на репетиции.
Пока их лимузин медленно катился по оживленным улицам, Физз рассматривала необычные линии метро, взлетевшие над улицей на высоких ажурных металлических опорах, крошечные улочки с магазинчиками, убегающие к Центральному парку.
Физз поселили в отеле «Сент-Реджис», так как он был недалеко от театра «Беласко», где ей предстояло играть. На столике у кровати ее ждали книги Дэмона Раниона и Дороти Паркер, выбранные Тюдором за то, что они отражали настоящую жизнь Нью-Йорка. Везде стояли цветы. Ее номер оказался воплощением мечты о роскоши.
В первый же вечер Тюдор повел ее ужинать в «Эль Марокко». Там они сидели на полосатых – белое с черным – банкетках и пили убийственные коктейли из треугольных бокалов на высоких ножках.
* * *
На следующее утро Физз пришла в репетиционный зал на Западной Пятьдесят седьмой улице, и началась тяжелая работа. Физз в полной мере ощутила, что такое жалованье ей платят отнюдь не даром.
Спектакль получил хорошие отзывы в Филадельфии, а затем и в Бостоне, и только потом его показали на Бродвее. Успех огромный, отличные отзывы критиков. Билеты были распроданы на всю осень.
Физз была рада. После провала фильма с ее участием она боялась, что просто не улавливает настроение американской публики. И теперь она как бы компенсировала прошлую неудачу.
Тюдор снова прилетел в Нью-Йорк.
– Тебе не жалко уезжать? – спросил он у Физз.
– Конечно, жалко, дорогой, – ответила она.
– Макс обрадуется твоему возвращению.
– Надеюсь, – пошутила Физз и уже в который раз задумалась о том, что происходит в ее отсутствие.
Ее мать неохотно пообещала присматривать за Максом, но Физз понимала, что особенно рассчитывать на Джесси не стоит. Она на станет спешить с дурными вестями. А действительно ли Макс так уж счастлив в браке? Была пара странных моментов, когда они говорили по телефону… Ничего особенного, просто Макс был как-то излишне словоохотлив. Физз чувствовала, что они отдаляются друг от друга. Она не знала, прекратил ли он свои авантюры на стороне или просто стал более осторожным. Физз подозревала последнее. Их любовь и доверие начали таять, как туман при первых лучах солнца.
Пятница, 18 декабря 1936 года
«Уж больно ньюйоркцы любят чествовать отъезжающих, от этой вечеринки не скоро придешь в себя», – думала Физз, завернувшись в шубку из шиншиллы – рождественский подарок Тюдора. Она перегнулась через перила и махала на прощанье своим новым друзьям. Наконец Физз выпрямилась и счастливо вздохнула. Просто замечательно уезжать на гребне успеха. Она подняла голову, взглянула на темное небо и выбрала самую яркую звезду на небе… Наверняка это звезда исполнения желаний.
– Пожалуйста, больше не надо таких сюрпризов, как в прошлый раз, – прошептала Физз и торопливо ушла с продуваемой ветром палубы.
Она закрыла за собой тяжелую дверь и тут же увидела огромную позолоченную корзину с желтыми хризантемами, стоявшую среди остальных присланных ей цветов. Почему вдруг хризантемы? Это же кладбищенские цветы. Желтые пушистые шары источали сильный, горьковатый, печальный запах. Физз взглянула на карточку, привязанную к корзине. Отпечатанное на машинке послание гласило: «Если нет кота в дому, мыши ходят по столу…»
– Чертовски приятный способ попрощаться, – пробормотала Физз и позвонила. Когда пришел стюард, она попросила его избавить ее от этой вульгарной корзины. И не знает ли он, кто прислал эти пахучие хризантемы?
Стюард пожал плечами.
– Ничем не могу помочь. В день отплытия из Нью-Йорка мы получаем уйму цветов. – Пятясь, он вышел из каюты, почти скрытый огромным букетом.
Физз еще раз взглянула на карточку. Это явно намек на Макса. И ее вдруг охватила досада.
Какая-нибудь ревнивая соперница. Джесси предупреждала ее, что никогда не следует обращать внимание на записки без подписи. Их пишут специально, чтобы испортить настроение.
И надо признать: аноним весьма преуспел в этом.
Черт побери, она собиралась отлично провести время, и она это заслужила. Физз разорвала карточку и выбросила ее. А потом все-таки собрала обрывки.
Когда лайнер причалил к пристани в Саутгемптоне, Физз уже четыре дня уговаривала себя ничего не говорить Максу об этих проклятых желтых хризантемах.
Пятница, 23 декабря 1936 года
Как только Макс закрыл за собой дверь дома на Колвил-плейс, Физз тут же выпалила:
– Я слышала, ты плохо себя вел в мое отсутствие. – Она собиралась произнести это шутливо, но ее слова прозвучали как суровое обвинение.
– Это неправда, – пробормотал Макс, обнимая ее.
Физз оказалась во власти противоречивых чувств. Она хотела Макса, жаждала его любви, и вместе с тем ей не терпелось выяснить, что происходило в Лондоне, пока она выступала в Америке. В том, что Макс с кем-нибудь флиртовал, она не сомневалась – это происходило постоянно, но огромная корзина хризантем наверняка означала нечто более серьезное.
Она вырвалась из его объятий.
– С кем ты встречался? Тебе лучше самому рассказать мне обо всем сейчас, иначе я узнаю от других еще до завтрашнего ленча.
– Физз, – укоризненно произнес Макс. Физз сразу поняла: Максу есть что скрывать.
Макс посмотрел ей прямо в глаза:
– Честное слово, дорогая, никого у меня не было. Я с нетерпением ждал твоего возвращения.
Он знал, что первое правило супружеской измены гласит: «Умей смотреть жене прямо в глаза и… лгать».
* * *
Физз все узнала еще до наступления вечера.
Когда появился Макс с огромным плетеным флаконом духов от Скиапарелли в форме манекена, она холодно произнесла:
– Телефон звонил не переставая. Мне сказали, что это была Герти.
– Господи, до чего же ты ревнивая собственница! Я виделся с Герти раза два, может быть, три… Просто ленч… Как-то мы вместе ужинали… Это все ерунда.
– Что значит – ерунда? – Физз метнула на него свирепый взгляд.
Макс рассмеялся:
– Ты отлично знаешь, что Герти не в счет.
– Вообще-то я и правда уже потеряла счет всяким Герти.
Макс раскричался, пытаясь сбить Физз с толку:
– От кого ты услышала это, дорогая? Ты хоть задумалась, почему тебе сказали именно о Герти? Полагаю, что нет. Так позволь мне рассказать тебе краткое содержание сценария. Герти страшно недовольна, что Ноэль написал для Физз пьесу. Пьеса приносит Физз большой успех. Герти ревнует. Она подмигивает Максу, флиртует с ним и распространяет слухи. И наконец, Герти посылает цветы Физз с анонимной запиской. Физз, запертая на корабле в течение четырех дней, злится все больше и больше. Физз ругается с Максом, как только появляется дома. В конце концов Физз несчастна. Дорогая, ты реагируешь точно так, как и планировала Герти! Она будет очень довольна!
– В своем сценарии ты кое-что забыл. Герти флиртует с Максом, а потом спит с ним!
– Ну и что из этого? – Макс наконец потерял терпение.
– Макс, ну почему это происходит всякий раз, как я уезжаю? – воскликнула Физз.
– Ты только что сама ответила на свой вопрос, – резко бросил Макс. – Что пользы от жены, которой то дома нет, то она устала?
– Но почему ты всегда допускаешь, чтобы я узнала правду? Я знаю, ты даже не пытаешься ничего скрыть, я чувствую это.
– Не смеши меня! – Макс на самом деле любил Физз, но он с четырнадцати лет очень высоко ценил свою привлекательность в глазах женщин. И потом, он обожал возбуждение охоты, романа и тайны. И хотя он ни за что бы в этом не признался, Максу действительно нравилось, что Физз обо всем узнает. Он приходил в восторг от драматических сцен, которые она ему устраивала, и от не менее страстных примирений в постели.
