Не в силах вымолвить ни слова, Джуди стояла посреди гостиничного номера, ошеломленно глядя на великолепный букет красных роз, куда была спрятана записка о похищении. «Это моя вина, – говорила она себе. – Уже второй раз я повинна в страшном несчастье, случившемся с дочерью. Боже! Отчего ты не выкидываешь предупредительный красный флажок, когда человек совершает пусть даже крошечный шаг по пути к катастрофе?! Ведь я же, я уговорила Лили отправиться со мной в эту дурацкую поездку, потому что знала: дома, в Нью-Йорке, у меня просто не будет времени заняться дочерью. И еще доказывала себе, не моя, мол, в том вина, – кто же мог подумать, что потерянный много лет назад ребенок вдруг свалится мне на голову! У меня журнал, дела, благотворительные комитеты, наконец, любовник, который тоже требует внимания. Но эта статья о Лили в „Вэв!“ моих рук дело. Я обязана была предвидеть, что за статьей последует куча неприятностей, и всем нам придется разгребать их огромной лопатой. Если бы только я могла перевести часы на год назад и вернуть все, как было до той нашей первой встречи в отеле „Пьер“.
      Стоял теплый октябрьский вечер. Однако огонь в камине гостиничного номера был разожжен, и это придавало дополнительный уют и без того прекрасной комнате с замечательным видом на пурпурный сумрак Центрального парка. Пляшущие языки пламени отбрасывали отсвет на лица двух женщин, шагнувших навстречу друг другу. Джуди ощутила странный, почти животный магнетизм, исходящий от Лили. Глядя на ее черные кудри, волнами спадавшие на складки белой греческой туники, Джуди вдруг по-новому оценила это знаменитое на весь мир лицо с высокими скулами, кажущееся одновременно невинным и хищным, каштановые глаза в обрамлении густых ресниц, блестевшие так, что каждую минуту казалось, будто в них затаилась слеза. Джуди было трудно поверить, что ее дочь, которую она считала умершей, жива и что она – Лили – самая знаменитая кинодива со времен Мэрилин Монро. Было почти невозможно совместить в сознании это сексапильное существо с тем образом, который долгие годы Джуди лелеяла в сердце, – очаровательной, хорошо воспитанной шестилетней девчушки с аккуратно заплетенными косичками.
      Джуди всегда казалось, что ее давно потерянная дочь должна быть похожа на нее, однако единственное сходство между двумя женщинами было в очертаниях тонкокостной изящной фигуры. Остальные три женщины в комнате сидели неподвижно, будто загипнотизированные разворачивающейся у них на глазах драмой. Лили сделала нерешительный шаг к Джуди. Пэйган, необыкновенно элегантная в розовом шерстяном костюме, вдруг заметила, что у Джуди и у Лили совершенно одинаковые, «кукольные» руки. Она наклонилась к зеленоглазой женщине в темно-красном костюме.
      – Не думаешь ли ты, что нам лучше уйти? – прошептала она, обращаясь к Кейт, сидящей на абрикосового цвета диване.
      Кейт Райэн, не в силах отвести взгляда от Лили, только пожала плечами. Она поймала себя на том, что мысленно делает заметки, будто уже пишет статью. Лили неуверенным шагом двигалась навстречу Джуди, та же стояла молча и неподвижно. Кейт уже раскрыла было рот, чтобы что-то ответить, но третья из присутствующих в комнате свидетельниц сцены, элегантная блондинка в платье из голубого шелка, предупреждающе поднесла палец к губам, и все трое зачарованным взглядом следили за тем, как мать и дочь нервно обнялись. Движимые естественным желанием преодолеть боль и неловкость момента каким-то физическим действием, они все крепче и крепче сжимали друг друга в объятиях, но – как отметила Кейт – не поцеловались.
      Джуди вдруг всем своим существом осознала, что она в первый раз прикасается к дочери с того самого трагического момента, когда в швейцарском госпитале, где родился ее незаконный ребенок, она протянула трехмесячного младенца его приемной матери. Все сильнее прижимая дочь к сердцу, Джуди поняла, что они обе уже долгие годы нуждались в этом контакте и нужда эта была подобна голоду. И это их объятие было прежде всего утолением голода, а потом уже – жестом тепла, любви и привязанности. И в то же время для обеих это было и жестом доброй воли.
      «Это моя дочь, – думала Джуди, ощущая вибрирующее тепло тела Лили. – Я родила эту роскошную женщину; эти дикие каштановые глаза, косая линия скул – когда-то они были частью меня. Я сотворила их. – Она скользнула взглядом по золотистой коже предплечий: – Вот плоть от плоти моей».
      «Она не чувствует себя моей матерью», – размышляла Лили, ощущая под руками изящное женское тело в коричневом вельветовом платье. Диковинная смесь облегчения и возмущения родилась в ее душе; она всегда окутывала свою таинственную незнакомку-мать мистическим ореолом, иначе слишком жестоким и грубым представал отказ матери от нее, Лили, в трехмесячном возрасте. Теперь обретя наконец свою родительницу, Лили надеялась, что она обретет и защиту, но, поглядев в глаза Джуди и увидев в них боль, страх и чувство вины, Лили вдруг сама ощутила себя материнской защитницей.
      Начисто забыв о трех парах посторонних глаз, наблюдающих эту сцену, Лили едва не расплакалась, вспоминая о бесконечном беспокойстве, нервозности и неуверенности, которыми была окрашена вся ее взрослая жизнь. Теперь она наконец, скорее инстинктом, чем разумом, поняла, откуда они проистекали, – из чувства утраты, не становящегося менее горестным от того, что это была тоска по женщине, которую Лили никогда не видела, по ее «настоящей мамочке» – именно так в небольшой швейцарской деревушке, где прошло ее детство, называла Лили мысленно свою далекую мать.
      – Мама? – Лили произнесла это слово тихо, будто пробуя его на вкус, и секунду спустя повторила вновь: – Мама.
      Обе женщины подались назад и, рассмеявшись сквозь слезы, почти хором произнесли:
      – А ты не такая, как я ожидала!
      – Как ты нашла нас? – добавила Джуди.
      – Это было совсем не сложно, – ответила Лили. – Я наняла частного сыщика. Он выяснил, что моей матерью должна быть одна из четырех подружек-школьниц, учившихся тогда в Швейцарии, и он пошел по вашим следам, пока мы вас не нашли. – Она обернулась к зеленоглазой женщине в темно-красном костюме. – Труднее всего было с вами, Кейт. Мир оказался полон женщинами по имени Кейт Райэн. Но даже выявив всех вас, мой детектив не мог определить, кто именно та особа, что почти еще подростком родила меня двадцать девять лет назад. Поэтому мне и пришлось организовать эту встречу. – Будто засомневавшись, она вдруг замолчала, нервно покусывая нижнюю губу. – Надеюсь, вы простите меня. И, надеюсь, вы сможете понять, почему для меня было так важно выяснить, кто мои родители и кто такая я сама.
      Кейт никак не предполагала, что эта эротическая богиня сможет вызвать у нее когда-нибудь чувство жалости и умиления.
      – А мы, в свою очередь, надеемся, – мягко произнесла она, – что вы, Лили, тоже поймете, почему Джуди не могла оставить дочь. В 1949 году шестнадцатилетняя девушка из бедной семьи не в состоянии была позволить себе еще и растить ребенка.
      Встревоженная, Джуди спросила:
      – А ты… а вы… твоя приемная мать хорошо с тобой обращалась?.. Я никогда не могла простить ей, что она взяла тебя в Венгрию после того, как туда вошли русские.
      – Я всегда любила Анжелину, – ответила Лили. – И всегда буду ее любить. Она тоже любила меня и никогда не лгала мне, всегда повторяла, что моя настоящая мамочка придет за мной.
      – И она бросилась за тобой, – впервые вступила в разговор элегантная блондинка в платье из голубого шелка. Ее манера произносить слова безошибочно выдавала французское происхождение. – Мы знали, что ты была на каникулах в Венгрии, и, когда там произошла революция, Джуди понеслась через всю Европу к венгерской границе. Там царил хаос: полторы тысячи венгерских беженцев просочились через австрийскую границу и жили в лагерях для переселенцев. Мы поговорили с каждым из них. Но никто не знал, где тебя искать. – Максина вспомнила, в каком неистовстве кляла себя Джуди, когда они бродили от палатки к палатке в лагере беженцев.
      Наверное, и Джуди в этот момент вспомнила то же самое – мучительное чувство стыда за то, что она бросила Лили, не сделала все возможное, чтобы найти ее. Закрыв лицо руками, она тяжело опустилась на диван; воцарившееся в комнате тяжелое молчание нарушалось лишь ее всхлипами.
      Кейт подняла трубку телефона.
      – Появление новорожденного отмечают шампанским, не так ли? – обратилась она к присутствующим. – Интересно, есть ли у них «Крюг» сорок девятого года?
      – Я предпочла бы наше шампанское, – отозвалась Максина. – Попроси принести бутылку «Шазаллъ-74».
      Посреди бури эмоций, последовавшей за выпитым шампанским, Пэйган вдруг спросила:
      – А как насчет прессы? Будем ли мы держать всю эту историю в секрете?
      – Она неизбежно так или иначе выплывет наружу, – задумчиво произнесла Максина. – Мы все люди достаточно известные, к нам постоянно приковано внимание публики. Самое позднее через неделю кто-нибудь подслушает наш телефонный разговор или выкрадет письмо и запродаст историю в «Нэшнл инкуайрер» за какие-нибудь пятьдесят долларов. – Она обернулась к Кейт: – Ты ведь журналистка, не так ли?
      Джуди вспомнила, с каким удовольствием она читала в прессе смачные подробности о жизни Лили, с тем самым удовольствием, которое порождает описание порока и которое появляется всякий раз, когда речь идет о пикантных историях из жизни Элизабет Тейлор, Фараха Фасетта и Джоан Коллинз.
      – Мы сможем уберечь тебя от вранья, Лили. Мы обнародуем правдивую историю твоей жизни, такую, как ты сама расскажешь, – обратилась она к дочери.
      – Нет, только не это, – отпрянула Лили в испуге. – Вы же знаете, какие помои на меня выливают. А по такому случаю они особо постараются.
      – Не бойся, Лили, – вступила в разговор Кейт. – Я главный редактор «Вэв!», и я смогу держать ситуацию под контролем. Мы напечатаем только то, что ты сама найдешь нужным. – Она обернулась к Джуди за поддержкой. – Если мы берем настоящую историю и делаем ее так, как надо, то все остальные остаются вне игры. Вряд ли кто рискнет браться за тот же сюжет после нас.
      – Да, пожалуй, это действительно «правдивая история», – улыбнулась Лили.
      И пока Максина бесшумно разливала очередную бутылку шампанского, четыре находившиеся в комнате женщины погрузились в историю пятой – Лили. Тихо и неторопливо рассказывала она обо всем, что случилось с ней после 1956 года: чудесную историю превращения парижской порномодели в кинозвезду мирового класса, печальную историю одинокой души, так же мало способной отстоять свои права и достоинство, как не в силах удержаться на ветках осенние листья в темнеющем Центральном парке.
      Было уже два часа ночи, когда Кейт вернулась домой. Стоя в дверях своей огромной спальни, слипающимися, покрасневшими от бессонной ночи глазами она смотрела на мужчину, спящего на их стоящей в углу просторной двухместной кровати. По стенам над изголовьем была развешена коллекция старинных картин и гравюр с изображением тигров. На полу возле кровати валялись пара мокасин, носки, смятый номер «Уолл-стрит джорнэл» и серебряный поднос с недоеденным куском пиццы и опустошенным наполовину стаканом пива. «Том никогда не научится разбираться в еде, сколь бы изысканные блюда я ему ни готовила», – думала Кейт, осторожно, на цыпочках приблизившись к мужу и тряся его за плечо.
      – Уже поздно, дорогой, – прошептала она, когда он, растерянно мигая спросонья, вдруг сгреб ее в охапку.
      – Ну, как дела, родная? Тебе удалось договориться с тигренком Лили?
      – Утром все тебе расскажу. Все отлично, но сейчас я смертельно устала и мечтаю только об одном: завалиться спать. Как жалко, что не изобрели пока машину, которая могла бы тебя раздеть, умыть, почистить тебе зубы и уложить в постель!
      – Со мной!
      – Ну, это была бы дополнительная услуга и очень дорого оплачиваемая.
      В залитой мягким светом ванной комнате в отеле «Плаза» Максина аккуратно вскрыла три стеклянные ампулы, смешала прозрачную жидкость, вооружилась пипеткой, оттянув веко вниз, осторожно закапала несколько капель в глаз и аккуратными движениями стала втирать жидкость в нежную кожу вокруг глаз. Потом розовым кремом она сняла косметику, протерла лицо тоником и наложила тонкий слой регенерирующей эмульсии на нос, щеки и подбородок. По легким морщинкам, прорезавшим лоб, не более заметным, чем прожилки лицевой стороны зеленого листа, она провела кисточкой, смоченной в растворе искусственного коллагена. Потом она перешла к груди. Соски ее благодаря длительному и тщательному уходу были мягкими и розовыми, как персик. Аккуратно повесив на плечики шелковое голубое платье, она облачилась в шелковый пеньюар, отделанный кружевом. Расчесав волосы, она забралась в постель и, открыв записную книжку в кожаном, каштанового цвета переплете, стала делать заметки, пометила то, что завтра предстояло телексом отправить ее секретарю. Потом крупным размашистым почерком она написала записку Джуди, поблагодарив ее за приглашение в Нью-Йорк, и написала ободряющее письмо Лили. Она всегда писала такие письма ночью, независимо от позднего часа, пока еще чувство благодарности не притупилось. Максина была убеждена, что ничто не может позволить человеку пренебрегать своими обязанностями, своим телом и долгом вежливости.
      Пэйган растянулась на своей старомодной кровати в комнате «Алгонквина» и в очередной раз попыталась набрать номер мужа.
      Было два часа ночи, а значит, семь утра в Лондоне. «Хорошо бы поймать Кристофера до завтрака», – подумала Пэйган, обводя взглядом небольшую уютную комнату. Ее розовое муаровое платье было небрежно брошено на спинку стула, а нижнее белье валялось на малахитово-зеленом ковре.
      – Дорогой, это ты? Как собаки? София садится за уроки сразу же, как только возвращается из школы? Ты помогаешь ей с геометрией?.. Извини, но, мне кажется, с тех пор как мы расстались, прошли не сутки, а недели… Да, я встретила Лили, но мне не хочется говорить об этом по телефону… Нет, дорогой, мы не обсуждали возможность спонсорских денег для твоей лаборатории, ты еще более бестактен, чем я… Нет, у нас просто не было случая поговорить о важности исследований по борьбе с раком. – Она откинула назад рыжие тяжелые волосы и, придав своему обнаженному стройному телу более удобную позу, растянулась на кружевном пододеяльнике. – …Да, я знаю, что забыла упаковать мои ночные рубашки, но меня же никто не видит, а когда принесут завтрак, я завернусь в одеяло… О, черт, неужели я опять забыла отправить заказ бакалейщику?.. – Потом очень осторожно, как бы вскользь, Пэйган спросила: – А как ты себя чувствуешь, дорогой? – После его сердечного приступа она всегда беспокоилась, когда была вдали от Кристофера. – …Нет, прошлой ночью я почти не спала. Ты же знаешь, мне нельзя принимать снотворное. Но сегодня я во всеоружии перед лицом бессонницы. Я захватила этот невероятно завлекательный роман – «Угрызения совести»…
      Джуди тоже провела бессонную ночь. Она разглядывала персикового цвета стены и гармонирующие по тону, свободными складками свисающие занавески, очаровательные викторианские натюрморты с персиками и виноградом, яблоками и абрикосами. Она была почти рада, что Гриффина не было: он улетел на пару дней на Западное побережье, чтобы наладить выпуск нового художественного журнала – первого из серии издательских начинаний, которые он намеревался осуществить в Сан-Франциско. Только прошлым вечером Гриффин задал Джуди вопрос, которого она ждала от него. Хотя Гриффин и являлся крупнейшим держателем акций в журнале «Вэв!» и уже более десяти лет был любовником Джуди, существовали темы, на которые ей запрещено было с ним заговаривать. И главной такой темой была его супружеская жизнь. Все в их среде знали, что семья его сформировалась давно и прочно еще до того, как он встретил Джуди. Однако уже в те годы этого дьявола Гриффина Лоуэ часто видели в городе с лучшими фотомоделями и начинающими актрисами. Но ни одной из них не удалось увести Гриффина из семьи, от его жены и троих детей; слишком долго карабкался он по лестнице, ведущей к успеху, и теперь не хотел жертвовать ни малой толикой достигнутого положения – ни стабильностью и респектабельностью домашнего очага, ни своими любовными приключениями.
      И вот несколько дней назад жена Гриффина его бросила и отправилась со своим любовником в Израиль, чтобы начать новую жизнь в кибутце. Многострадальная миссис Лоуэ дала отставку своему красивому, богатому, веселому и беспутному супругу.
      Что не менее удивительно: Гриффин немедленно сделал Джуди предложение. Но еще более удивительно то, что Джуди, ждавшая этого момента десять лет, вдруг поняла, что она не хочет выходить замуж за Гриффина. Слишком уж любил он подтрунивать над своей прошлой женой. И потому Джуди не торопилась занять ее место. Старые привычки умирают с трудом.
      В красноватом свете ночника изящная обнаженная фигура чем-то напоминала алебастровую копию; на лисьей мордочке лежащего на кровати человека вдруг появилась доверительная улыбка:
      – Нет, нет, нет, дорогой, это совершенно безопасно. Лили сейчас нет, она играет величайшую роль своей жизни. – Он тихо рассмеялся в телефонную трубку. – Я вернусь в Париж в субботу… пообещай, дорогой, что ты сохранишь это еще на пару дней…
      Неожиданно мужчина вздрогнул: дверь в комнату была открыта и на пороге стояла улыбающаяся Лили.
      – Нет, вы ошиблись номером, – хрипло прокричал он в трубку и, повесив ее, протянул руки к Лили.
      – Ты оказался прав, Симон! Все произошло именно так, как ты говорил. – Обняв Симона, она поцеловала его в губы. – Наконец-то я знаю, кто я такая на самом деле и кто моя мать!
      Симон Пуан был актером. Превосходным театральным актером, который почти не мог работать без зрителей в зале, ненавидел кино и снимался крайне редко, только для денег. Они с Лили жили вместе уже два года, и именно Симон убедил ее предпринять поиски настоящей матери. Тихий, интеллигентный человек лет тридцати пяти, он, кажется, обладал тем редким сочетанием терпимости и твердости характера, которое было необходимо в отношениях с Лили. Симон твердо знал, что его возлюбленная нуждается в гораздо большей доле покровительства и защиты, чем мужчина обычно способен дать женщине. Именно он посоветовал ей найти ее мать, чтобы определить наконец для себя: кто же она, Лили, такая? Симон понимал, что, как только Лили найдет настоящих родителей, она перестанет искать родительскую любовь в каждом, с кем столкнет ее судьба. А ведь именно это качество делало Лили столь беззащитной перед теми, кого влекли к ней слава и богатство.
      И вот теперь Симон прижимал Лили к своему красивому обнаженному телу, нежно проводя по ее уху мягким языком.
      – Скажи мне, дорогая, кто твоя мать? Леди Свонн?
      – Нет, не Пэйган Свонн, – Джуди Джордан. Она признала это почти сразу, но я помню, как ты предупреждал меня, что им проще всего будет указать на незамужнюю женщину, чтобы той не пришлось объяснять мое появление своему супругу.
      Опустив бретельку платья, он начал покусывать ровными, пожалуй, чуть широко расставленными зубами золотистую кожу ее предплечья. Лили увернулась от его объятий.
      – И тогда я неожиданно спросила Джуди, кто же мой отец, – а трое остальных резко и встревоженно обернулись в сторону мисс Джордан. И тогда я поняла, что Джуди говорит правду. Она действительно моя мать.
      Симон еще ниже спустил платье и притронулся пальцами к соску. Но она опять увернулась.
      – Послушай, Симон! Оказывается, Джуди совсем не была богатой сучкой, которая выродила меня только потому, что боялась сделать аборт. Она была бедна: родилась в одной из суровых баптистских семей на юге Виргинии, потом училась в Швейцарии и на учебу зарабатывала сама, нанявшись официанткой в какую-то забегаловку. К тому же, когда это случилось, ей было только шестнадцать.
      – А кто помог этому случиться? – вкрадчиво поинтересовался Симон. – Кто твой отец? – Он потянул за кончик белого пояса Лили, и ее греческая туника упала на пол. Прижав ее обнаженное тело к себе, он играл ее волосами. – Что ты узнала о своем отце? Кто он?
      – Эта часть истории печальна, – вздохнула Лили. – Он умер. Он был англичанин и, когда Джуди познакомилась с ним, тоже, как и она, учился в Швейцарии. Но потом его призвали в британскую армию, и он погиб, сражаясь с коммунистами в Малайе. Он так никогда и не узнал, что она была беременна.
      – И ты веришь этому? – Он сжал ее грудь. Лили на минуту задумалась.
      – Действительно, что-то странное было в том, как Джуди сообщила мне об этом. Мне даже показалось, что Пэйган Свонн хотела что-то добавить, но в последний момент передумала.
      – У него остались еще какие-нибудь родственники?
      – Понятия не имею. Я просто еще не успела спросить Джуди об этом. Нам так о многом надо было поговорить. Ты знаешь, все это действительно весьма странная история. Оказывается, они вчетвером платили Анжелине за мое содержание. Джуди боялась признаться родителям, что у нее есть ребенок. Она собиралась вернуться за мной в Швейцарию, как только у нее появятся деньги, необходимые для моего воспитания. Но, когда я пропала, она была еще всего лишь двадцатидвухлетней секретаршей.
      – Во всяком случае, я рад, что она не сделала аборта. – Он потерся щекой о грудь Лили.
      – В Швейцарии в 1949 году это было бы просто немыслимо: противозаконно и очень опасно.
      Симон пробежал пальцами, как по клавишам, по слегка выступающим позвонкам Лили.
      – Ну вот. Теперь мы можем наконец начать создавать собственную семью.
      – Как, прямо сейчас?
      – Да, прямо сейчас. – Он осторожно подтолкнул ее к кровати.
      «С ним я всегда ощущаю себя в безопасности», – думала Лили, когда Симон целовал ее. Она доверяла ему. Симону не было нужды подавлять ее, завидовать ей или спекулировать на их связи. Они сам сделал прекрасную карьеру. И она знала, что ее интересы действительно глубоко его задевают. Иначе зачем бы он стал так настаивать, чтобы она предприняла поиски матери?
      После бессонной ночи Джуди чувствовала себя не усталой, а только встревоженной. Вихрь смутных предчувствий мешал ей сосредоточиться на приятном обычно занятии: планировании ближайших номеров «Вэв!». Теперь у Джуди не было лишь собственного будущего, а было их общее с дочерью будущее. Она подняла трубку телефонного аппарата.
      – Дик? – обратилась Джуди к самому знаменитому нью-йоркскому фотографу-портретисту. – Я хочу заказать тебе совершенно особенную съемку… – Потом она позвонила в цветочный магазин, где обычно делала покупки. – У вас есть тигровые лилии? – голос Джуди дрожал. – Тогда выберите лучшие и пошлите мадемуазель Лили. В букет положите, пожалуйста, открытку с такой надписью: «Со всей моей любовью. Мама». – Повесив трубку, она вновь мысленно произнесла это слово: «Мама». Всю жизнь со словом «мать» у Джуди связывался образ собственной матери. И сейчас он живо встал перед ней: бесстрастная женщина, регулярно каждое воскресенье отправляющаяся в церковь. Грех и способы от греха уклониться было единственным, что ее действительно интересовало. И когда отец Джуди вернулся однажды из своей бакалейной лавки с сообщением, что дела пошли прахом и семья их разорена, она опустилась на колени и стала молиться. Она приняла свалившееся на них несчастье, даже не попытавшись ему противостоять. Материнство в восприятии Джуди означало суровость, зависимость и подчинение всех радостей жизни вере во всемогущего непрощающего Бога. Но теперь, когда сама стала матерью – настоящей матерью, ведь ее дочь была жива, – ощущение материнства изменилось. В это утро Джуди искрилась радостью.
      – Как ты думаешь, в жизни мисс Джуди появился новый мужчина? – обратилась одна корреспондентка к другой, когда сотрудники журнала выходили с очередной «летучки» с выражением удивления и радости на лице: все их предложения на этот раз были охотно приняты.
      – Ты знаешь, что жена Гриффина Лоуэ сбежала от него на прошлой неделе? – прошептала одна из ассистенток, получая утреннюю корреспонденцию для Джуди. – Я думаю, поэтому она так и светится! Должно быть, очень приятно, когда после стольких лет ожидания жена твоего любовника все-таки исчезает.
      Каждую пятницу Кейт – главный редактор и Джуди – издатель «Вэв!» проводили собрание всех сотрудников журнала. Обычно оно проходило в кабинете у Джуди. Десять мужчин и женщин, которые, собственно говоря, и делали журнал, приносили в комнату светлые стулья и свежие идеи и в течение полутора часов, сидя за длинным столом, уставленным тарелками с ветчиной, бужениной, сыром и бутылками с содовой, этими идеями обменивались. Джуди всегда казалось, что их пятничные посиделки очень способствуют тому, чтобы в выходные, расслабившись и отключившись от повседневных забот, сотрудники могли спокойно обдумать ближайшие планы журнала. И тогда идеи, в пятницу лишь подброшенные, к понедельнику приобретали законченную, выкристаллизовавшуюся форму.
      Глаза Кейт блестели, когда она, проглядывая записи, пыталась найти нужные слова, чтобы убедить сотрудников. Слава Богу, на следующей неделе она будет уже далеко от этого изящного, но совершенно пустого, на ее взгляд, мира, где дня не проходило без рекламы какого-нибудь нового сорта губной помады. Прошло уже одиннадцать лет с тех пор как вышел ее последний бестселлер, с тех пор, как она сделала действительно что-то стоящее. И теперь Кейт считала дни, оставшиеся до конца месяца, потому что в ноябре она собиралась начать год, посвященный исключительно ее собственным интересам.
      Неожиданно Кейт услышала заданный Джуди вопрос и застыла в изумлении.
      – Какова позиция нашего журнала в отношении работающих матерей? – говорила мисс Джордан, обращаясь к сотрудникам. – Меня тревожит, что мы слишком много места уделяем сексуальным и эмоциональным переживаниям. Я боюсь, что мы не наберем два миллиона подписчиков, если будем исходить из установки, что всех их не интересует ничего, кроме оргазма. Мне бы хотелось, чтобы «Вэв!» затронул наконец серьезные проблемы, которые касаются существенных сторон жизни нашего читателя.
      Сотрудники застыли в изумлении. Тема семейной жизни всегда была табу в журнале. Существовало несколько незыблемых принципов, которым обязаны были подчиняться все сотрудники «Вэв!», – принципов, золотыми буквами высеченных на скрижалях. И один из них гласил, что тема детей никогда, ни при каких обстоятельствах не должна возникать на глянцевых страницах журнала. Обе руководительницы «Вэв!» – и Кейт, и Джуди – были бездетны.
      – Да, последний опрос, проведенный нами, показал, что большинство наших читательниц продолжают работать и после того, как создают семью, – осторожно заметила одна из журналисток. Взяв с тарелки веточку сельдерея, она вертела ее в руках точно так же, как это обычно делала Джуди. Журналистка как раз сейчас работала над статьей о языке жестов на службе, где доказывала, что подражание начальству в манере движений ведет к взаимной симпатии.
      – Вот именно, – подхватила Джуди. – Этого нельзя не учитывать. Давайте же выясним все, что думают наши читатели о детстве, материнстве, приемных родителях, словом, о проблеме в целом.
      В воцарившейся полной удивления тишине она продолжала:
      – Хорошо бы мы стали несколько менее «местными», более интернациональными. Почему бы, например, не давать материалы о европейских звездах? Начав, конечно, со звезд экрана.
      – Но наши читатели никоим образом не связаны с этими европейскими звездами, – заметил Том Шварц, партнер Джуди по издательству. Перемигнувшись через стол со своей женой Кейт, Том продолжал: – Инстинкт подсказывает мне, что наших читательниц интересует прежде всего идентификация себя в жизни. А все эти заокеанские секс-звезды – не из мира тех, кто любит «Вэв!»…
      Джуди хотела было резко возразить, но сдержалась. Всего лишь двадцать четыре часа назад она тоже была уверена, что Лили не более чем обаятельная, но совершенно неуместная на страницах «Вэв!» надоевшая уже штучка.