Дюпре растер ботинком окурок, потом сунул его в пепельницу своей машины.
      — Сутки — максимум, — заключил он. — После этого нам грозит обвинение в некомпетентности или умышленной задержке следствия. Не знаю, что мы сможем за этот срок сделать, хотя... — он посмотрел на Туисана, затем на меня, — может быть, до этого не дойдет.
      — Вы мне сами расскажете, что вам известно, или мне нужно угадать? — спросил я.
      Ответил мне Туисан:
      — Федералы считают, что нашли Байрона. Завтра утром они собираются его взять.
      — В таком случае наша находка — это резерв, — объяснил Дюпре. — Она джокер, запасной козырь в нашей колоде.
      Но я уже не слушал его, думая о своем. Они подбираются к Байрону, и без меня. Если я попытаюсь присоединиться, меня либо выставят отсюда, задействовав полштата полиции, либо, того хуже, посадят под замок.

* * *

      Самым слабым звеном в нашем плане была бригада рабочих. Их отвели в сторону, напоили кофе, и мы с Дюпре, насколько могли откровенно, объяснили им ситуацию. Мы сказали, что, если они не смогут одни сутки подержать язык за зубами, убийца, возможно, сможет скрыться и снова начнет убивать. Сказанное нами было правдой, по крайней мере, частично. Нас не брали на охоту за Байроном, но мы продолжали расследование, насколько это было в наших силах.
      Команда состояла из местных жителей, честных тружеников, многие имели семьи и детей. Все согласились молчать, пока не получат от нас известий, что могут обо всем рассказать. Они были настроены держать слово, но я знал, что некоторые не удержатся и поделятся секретом с женами или подругами, а те понесут новость дальше. Как говаривал мой первый сержант: «Если парень говорит, что все рассказывает своей жене, он либо дурак, либо врун», но, к сожалению, сержант тот был разведен.
      Когда Дюпре сообщили, что найдено тело, он захватил с собой помощников и детективов, которым доверял целиком и полностью. Если прибавить к ним Туисана, Рейчел и меня, медэксперта с его бригадой и рабочих землечерпалки, то получалось, что о находке знали человек двадцать. Многовато, чтобы тайна долго оставалась тайной, но тут уж ничего нельзя было поделать.
      После предварительного осмотра и снимков было решено перевезти тело в частную клинику на окраине Лафайета, где иногда консультировался медэксперт, и он почти без колебания согласился провести вскрытие. Дюпре составил заявление, где указал, что обнаружен труп женщины неустановленного возраста, причина смерти которой неизвестна. Место обнаружения было перенесено на пять миль. Он проставил число, время и оставил листок на своем столе под бумагами.
      К тому времени как мы вдвоем с Дюпре пришли в помещение, где проводилось вскрытие, были уже сделаны рентгеновские снимки останков и произведены необходимые замеры. Каталку, на которой привезли тело, отодвинули в угол, подальше от стола с цилиндрической емкостью под ним, откуда подавалась на стол вода и куда через отверстия в нем стекала жидкость. На металлической раме висели весы для взвешивания органов, а рядом находился отдельный стол для препарирования небольших фрагментов.
      На вскрытии помимо медэксперта и его ассистента присутствовали еще трое: Дюпре, Туисан и я. Антисептик только отчасти приглушал запах. Пряди темных волос свисали с черепа, на теле местами сохранились клочья сморщенной кожи. Останки почти сплошь покрывал желтовато-белый налет.
      — Доктор, а что это за штука на ней? — спросил Дюпре.
      Высокого, крепкого с красноватым лицом патологоанатома звали Эмиль Хакстеттер. На вид я дал ему лет пятьдесят с небольшим.
      — Это образование называется жировоск, или трупный воск, — коснувшись налета рукой в перчатке, пояснил он. — Явление очень редкое. Мне доводилось наблюдать его максимум в двух-трех случаях. Но сочетание ила и воды в этой протоке привело, как видите, к его образованию.
      Он прищурился и склонился над телом.
      — В воде произошло расщепление жиров ее организма, они затвердели, и получился этот налет. Она продолжительное время находилась в воде. На корпусе налет формируется месяцев шесть, на лице — быстрее. Предварительно могу сказать, что она провела в воде менее семи месяцев.
      Процесс вскрытия Хакстеттер наговаривал в маленький микрофон. Он сказал, что девушку не связывали. На шее имелся признак разреза лезвием, указывающий на глубокое рассечение сонной артерии, что, возможно, стало причиной смерти. В местах, где было срезано лицо, на черепе остались отметины; аналогичные следы присутствовали и в глазницах.
      В конце обследования Дюпре вызвали, и через несколько минут он вернулся с Рейчел. Она отвезла в мотель свои и мои вещи и вернулась. При виде останков Рейчел в первый момент отшатнулась, но потом встала рядом со мной и, не говоря ни слова, взяла меня за руку.
      Медэксперт завершил работу, снял перчатки и стал мыть руки. Дюпре достал из конверта рентгеновские снимки и начал их просматривать один за другим.
      — А здесь, что такое? — спросил он через некоторое время.
      Хакстеттер взял у него снимок и посмотрел на свет.
      — Открытый перелом болынеберцовой кости, — указывая пальцем, объяснил он. — Приблизительно двухгодичной давности. Это есть в отчете или будет, когда я его составлю.
      Я почувствовал, что вот-вот могу упасть. Внутри вспыхнула и пожаром разгоралась боль. Звякнули весы, когда моя рука задела их в поисках опоры. И затем мои пальцы коснулись останков девушки. Я тут же отдернул руку.
      — Паркер? — Дюпре вовремя поддержал меня.
      — Господи, кажется, я знаю, кто она, — ужаснулся я. Мне казалось, что я все еще касаюсь ее останков.

* * *

      Утро только начиналось, когда группа агентов ФБР вместе с командой шерифа округа Сент-Лондри окружили дом у верховий протоки Байю-Куртаблю милях в двадцати от Лафайета. Протока огибала дом сзади, а с фасада его прикрывали кустистые заросли и деревья. Часть агентов были в ветровках с желтыми буквами ФБР на спине, другие — в шлемах и бронежилетах. К дому приближались медленно, без шума, с оружием наготове. Разговаривали тихо, считанными словами и только при необходимости. Переговоры по радио были сведены до минимума. Они знали свое дело. Рядом с ними прислушивались к собственному дыханию и стуку сердец помощники шерифа, готовые взять приступом жилище Эдварда Байрона, на чьей совести, как они считали, была смерть их товарища Джона Чарльза Морфи, его жены и ребенка и еще, по меньшей мере, пяти человек.
      Дом пребывал в сильном запустении. В некоторых местах крыша прохудилась и начали гнить балки. Два окна с фасада прикрывали листы картона, приклеенные скотчем. Деревянные рейки галереи покоробились, а местами отсутствовали вовсе. Справа от двери на крюке висела недавно освежеванная кабанья туша. Кровь капала с пятачка на землю.
      Как только пробило шесть, агенты в бронежилетах по сигналу Вулрича приблизились к дому с фасада и со стороны протоки. Они проверили окна возле двери с фасада и с противоположной стороны, а потом дружно вломились в дом, полосуя светом фонарей окружающую тьму. Две штурмующие группы почти соединились, как вдруг из глубины дома прогремел выстрел. Пуля попала агенту Томасу Сельцу в незащищенное бронежилетом место — в подмышку. Он рванулся вперед и последним усилием, уже падая, инстинктивно нажал на спусковой крючок автоматического пистолета. Пули ударили в стены, потолок, пол, поднимая пыль и откалывая щепки от стен. Под них попали два агента: одного ранило в ногу, другого — в рот.
      Эхо случайной пальбы заглушило второй выстрел. Он вспорол дерево внутренней двери. Агенты залегли и стали стрелять в заднюю дверь, которую теперь никто не заслонял. Третий выстрел сразил агента, огибавшего дом. Разлетелась в разные стороны груда приготовленных на дрова поленьев и старой мебели, и скрывавшийся под ней стрелок кинулся бежать. Агенты бросились в погоню. Кто-то из них склонился к раненным, и в это время в направлении протоки послышалась стрельба.
      Человек в потрепанных синих джинсах и рубахе в красно-белую клетку скрылся в протоке. Последовавшие за ним агенты продвигались медленно, проваливаясь по колено в вязкую болотную жижу. Упавшие стволы деревьев вынуждали их отклоняться от прямого маршрута, но, наконец, они почувствовали под ногами твердую почву и, прячась за деревья, медленно двинулись вперед с оружием наготове.
      Над их головами грохнул выстрел дробовика. Взлетели с деревьев потревоженные птицы, а с огромного кипариса посыпались отколотые пулей на уровне человеческого роста щепки. Острые кусочки дерева вонзились в щеку одному из агентов. Он вскрикнул и качнулся в сторону, оказавшись на виду, и в тот же момент следующим выстрелом его ранило в бедро. Корчась от боли, он рухнул на перемешанную с грязью листву.
      Под плотной стеной огня качались деревья, падали срезанные ветки, осыпалась листва. Агенты и полицейские снова двинулись вперед короткими перебежками. Кто-то крикнул, что нашли кровь. Она была на земле возле ивы, чьи сломанные ветки белели, как кости.
      Сзади раздался лай собак: их держали в трех милях отсюда в резерве. Пришло время и им включиться в погоню. Собакам сначала дали понюхать взятую в доме одежду Байрона и место, где он прятался под поленницей. Потом, когда вместе с бородатым худым проводником, одетым в джинсы, заправленные в заляпанные грязью сапоги, они догнали основную группу, им показали пятно крови; собаки взяли след и рванулись вперед, натягивая поводки, а за ними осторожно последовали люди.
      Но больше Эдвард Байрон не стрелял, потому что не одни служители закона охотились за ним на болоте.

* * *

      Пока продолжалась охота на Байрона, Туисан, два молодых помощника шерифа и я сидели в канцелярии шерифа в Сент-Мартине и обзванивали дантистов в Майами. В нескольких случаях пришлось воспользоваться номерами телефонов срочного доступа.
      От этого занятия нас ненадолго отвлекла Рейчел: она принесла нам кофе и горячие слойки. Ее рука легла мне на шею. Я сжал ее руку, приложил к губам и нежно поцеловал в ладонь.
      — Я не ожидал, что ты останешься, — признался я. Мне не было видно ее лицо.
      — Дело уже близится к концу, правда? — тихо спросила она.
      — Думаю, да: конец скоро, я чувствую.
      — Тогда я хочу дождаться, когда все закончится. Я хочу присутствовать при этом.
      Она посидела с нами еще немного, пока напряжение не переросло в усталость, грозившую свалить ее с ног, и Рейчел отправилась в мотель спать.
      Тридцать восемь звонков успеха не принесли, но тридцать девятый оказался удачным. В приемной доктора Эрвина Холдмана на Брикель-авеню его помощница нашла в своих регистрационных журналах имя Лизы Скотт, но она отказалась даже подтвердить, посещала ли эта девушка врача в последние полгода. Нам объяснили, что Холдман в это время играет в гольф и ему не нравится, когда его в такое время беспокоят. Туисан не выдержал и заявил, что полиции штата Луизиана на это плевать, и Холдман может идти ко всем чертям со своими увлечениями, после чего мы сразу получили номер его мобильного телефона.
      Она была права. Наш звонок на самом деле сильно раздосадовал Холдмана, тем более, что его побеспокоили в тот момент, когда он вышел на удобную для удара позицию. Последовала непродолжительная перепалка, и Туисан попросил данные из карточки Лизы Скотт. Дантист стал отнекиваться и заявил, что для этого ему нужно получить разрешение матери и отчима девушки. Туисан передал трубку Дюпре, и тот объяснил врачу, что неразумно тревожить родителей, а сведения необходимы, чтобы исключить девушку из проводимого расследования. Холдман продолжал упираться, тогда Дюпре пригрозил добиться, чтобы за отказ сотрудничать с полицией на картотеку был наложен арест, и пообещал напустить на него налоговую полицию.
      Надо ли удивляться, что у Холдмана сразу возникло жгучее желание нам помочь. Да, вся информация, включая рентгеновские снимки, действительно хранится у него в компьютере, и он перешлет нам все данные, как только вернется к себе в офис: поскольку его помощница работает недавно, пароля она не знает, а без него переслать материалы по электронной почте невозможно. Но, после того как закончится раунд...
      Последовал еще один короткий обмен мнениями на повышенных тонах, и дантист решил отложить свой гольф. Он сказал, что на дорогу у него уйдет час, если не задержит в пути пробка. Мы приготовились ждать.
      Байрон углубился в болото на милю. Полицейские наступали на пятки, и кровь обильно текла из раненой руки. Пуля раздробила ему левый локоть, и теперь мучительная боль быстро отнимала силы. Он остановился на небольшой прогалине, чтобы перезарядить дробовик. Ему пришлось поставить ружье на землю и загонять патроны одной рукой. Все слышнее становился лай собак. Байрон решил их пристрелить, и тогда ему удалось бы затеряться в болоте.
      Он поднялся и тут же заметил впереди движение. Байрон рассудил, что полицейские не могли обойти его: с запада от дороги подобраться к нему без лодок по глубокой воде они бы не смогли. А если бы и так, он бы слышал их приближение. Байрон насторожился, напряженно вслушиваясь в звуки болота. Видимо, галлюцинации.
      Он неловко прижал здоровой рукой дробовик и, озираясь, двинулся вперед. Все ближе стена деревьев, но движение там прекратилось. Возможно, тогда он тряхнул головой, боясь возвращения видений, но они не появились, а вместо них навстречу Эдварду Байрону вышла смерть. Лес вокруг внезапно ожил, и темные фигуры окружили его. Он выстрелил, и в ту же минуту дробовик вырвали у него из рук, и лезвие ножа полоснуло по телу от плеча до пояса.
      Он оказался в окружении мужчин с суровыми жесткими лицами. У одного на плече висела винтовка М16, другим оружием служили ножи и топорики. Возглавлял их рослый человек с каленым цветом лица и темными с проседью волосами. Под градом ударов Байрон упал на колени. Теряя сознание, обессиленный болью и усталостью, он поднял глаза и успел еще заметить опускающийся на него топорик в руке великана.
      Потом Эдварда Байрона объяла темнота.

* * *

      Мы воспользовались кабинетом Дюпре, где настроенный компьютер был готов принять от Холдмана материалы регистрационной карты. Закинув ноги на подоконник, я сидел в красном виниловом кресле, вдоль и поперек заклеенном липкой лентой, так что при каждом движении раздавался хруст, как будто трескался лед. Напротив стояла кушетка, на которой я перед этим проворочался три часа в беспокойном сне.
      Туисан уже полчаса как ушел за кофе и пока не появлялся. Я уже начинал волноваться, но тут из соседней комнаты послышался шум голосов. Я вышел из кабинета Дюпре в общее помещение следственного отдела с рядами металлических столов, вертящимися стульями и вешалками, доской объявлений и кофейными чашками, недоеденными пышками и пончиками.
      Появился Туисан о чем-то взволнованно говоривший с темнокожим детективом, одетым в синий костюм и рубашку с открытым воротом. За ними Дюпре разговаривал с полицейским в форме. Заметив меня, Туисан хлопнул собеседника по плечу и направился ко мне.
      — Байрону конец, — объявил он. — Свалка получилась приличная. Федералы потеряли двоих, еще пара ранены. Байрон пытался скрыться на болоте. Они нашли его с раскроенным черепом иножевой раной во всю грудь. Возле него было полно следов, и рядом валялся топор. Федералы полагают, что это Лайонел Фонтено захотел поставить точку в этом деле по-своему.
      Дюпре вместе с нами вернулся в кабинет, оставив дверь открытой.
      — Это он, тот самый, — Дюпре легким жестом коснулся моей руки. — Они нашли колбу, как та, в которой было лицо... — он с трудом подбирал слова — ...как та колба, что получили вы. Еще был обнаружен портативный компьютер, части какого-то переговорного устройства кустарного изготовления и скальпели с остатками тканей. Большая часть найденного находилась в сарае в дальнем конце участка.
      Я перекинулся несколькими словами с Вулричем. Он упомянул старые книги по медицине и просил передать, что вы были правы. Сейчас продолжаются поиски лиц жертв, но это может занять много времени. Сегодня начнутся раскопки вокруг дома.
      Я не мог точно определить свои чувства. С одной стороны, я испытывал облегчение, потому что все закончилось и на мне больше не лежит тяжкое бремя. Но в то же время я был разочарован, ведь финальная часть этой истории прошла без моего участия: самом конце Странник все же ускользнул от меня.
      Дюпре ушел, а я тяжело опустился на стул и уставился в окно, закрытое шторами, сквозь которые сочился солнечный свет. Туисан присел на край стола Дюпре и наблюдал за мной. Мне вспомнилось, как мы со Сьюзен и Дженни гуляли все вместе в парке. А еще я вспомнил голос тетушки Марии Агуиллард — она наконец обрела покой.
      Тишину нарушил писк компьютера Дюпре, оповещавшего, что пришло электронное письмо. Туисан нажал несколько клавиш.
      — Это данные от Холдмана, — объявил он, глядя на экран.
      Я присоединился к Туисану, и вместе мы следили, как на мониторе сначала появились записи из карточки Лизы Скотт, а затем двухмерная карта ее ротовой полости с отметками о пломбах и удалениях, в заключение пришел панорамный рентгеновский снимок всех зубов.
      Туисан вывел на экран из другого файла рентгеновский снимок, сделанный медэкспертом, и поставил два изображения рядом.
      — На вид похожи, — заключил он.
      Я кивнул, но мне не хотелось думать о том, что это значит.
      Туисан по телефону сообщил Хакстеттеру о полученных материалах и попросил зайти. Медэксперт тщательно просмотрел файл, присланный Холдманом, и сравнил данные из него с рентгеновскими снимками, которые сделал с тела погибшей девушки. Наконец он поднял очки на лоб и придавил пальцами уголки уставших глаз.
      — Это она, — решительно проговорил он.
      Туисан откликнулся тяжелым прерывистым вздохом и печально покачал головой. Казалось, это была последняя злая насмешка Странника. Найденная девушка оказалась Лизой Скотт, урожденной Лизой Вулрич. Болезненный развод родителей тяжело отразился на ней. Она, можно сказать, стала эмоциональной жертвой этого развода. Мать стремилась начать новую жизнь, и ей не хотелось обременять себя рассерженной, обиженной, с мятущейся душой дочерью-подростком, а отец не мог дать ей поддержку и спокойную уверенность, в чем она так нуждалась.
      Это была дочь Вулрича.

Глава 49