К нам подошла девушка-официантка, и Рейчел предложила мне заказать первым. Я попросил себе коктейль из светлого и темного пива, и Рейчел заказала то же самое. В ожидании коктейлей мы мило болтали, разглядывая обстановку. Потом чокнулись «за нас» и выпили. Я не отводил глаз от Рейчел. Наверное, ей никогда не случалось пить светлое с темным.

— "Харп" более плотное пиво, поэтому оно внизу, а «Гиннесс» — сверху.

Рейчел засмеялась.

— Когда ты сказал «светлое с темным», я подумала, это название марки. Но вкус интересный. Мне нравится, просто оно очень крепкое.

— Единственное, что умеют ирландцы, — это варить пиво. Англичанам пришлось уступить.

— Еще две кружечки, и я вызову подкрепление, иначе не смогу дойти.

— Ну, это вряд ли.

Мы расслабленно замолчали. В противоположной стене был камин, и его тепло доходило до нас, распространяясь по залу.

— Джек — это твое настоящее имя?

Я кивнул.

— Я не ирландка, но всегда считала, что Шон — это ирландский эквивалент Джона.

— Да, вернее, его гэльский вариант. Мои родители решили так... вернее, мать.

— Мне кажется, замечательно решили.

Отпив из кружки еще немного, я решил расспросить о следствии.

— Ладно, расскажи, что знаешь про Гладдена.

— Не слишком много.

— Да, но ты с ним встречалась, разговаривала. Наверное, сложилось какое-то представление?

— Да. Это человек, не склонный к сотрудничеству. Апелляция находилась на рассмотрении, и он не доверял нам, считая, что сказанное используют, чтобы отклонить прошение. Мы работали по очереди, стараясь заставить его раскрыться. Кажется, правильную идею подал Боб: мы предложили Гладдену говорить от третьего лица. Так, словно виновным в приписываемом ему преступлении был кто-то другой.

— Банди... он тоже сделал что-то подобное?

Рассказ напомнил мне что-то, некогда прочитанное.

— Да. Как и другие. Такое построение разговора уводило от мысли, будто мы стараемся открыть против них новое дело. По большей части это люди с гипертрофированным эго. В принципе они всегда хотят говорить, но требуют оградить их от преследования. Гладден принадлежал к этому типу. Особенно потому, что знал: его апелляция как раз рассматривается.

— Итак, ваши пути пересекались, хотя бы ненадолго. Достаточно редкое обстоятельство в случае с действующим серийным убийцей.

— Да. Но у меня такое чувство, будто в случае с любым из них, оказавшимся вне досягаемости закона, как Гладден, мы кончили бы тем же: то есть новой охотой. В тюрьме эти люди не становятся лучше, они вообще не меняют своих привычек никогда. Всегда остаются тем, что есть.

Казалось, это было сказано как предупреждение или интимное признание, причем уже второе. Задумавшись об этом, я несколько секунд молчал, пытаясь понять, что, собственно, хотела сообщить Рейчел. Вдруг мне пришло в голову, что, возможно, она предостерегала сама себя.

— Так что он рассказал? Он говорил что-нибудь о Белтране или «Лучших друзьях»?

— Разумеется, нет. Иначе я вспомнила бы, увидев Белтрана в списке жертв. Гладден вообще не называл имен. Но он дал нам объяснение, обычное для насильника. Сказал, что в детстве насиловали его самого. Причем неоднократно. Кстати, в том же возрасте, что и его жертвы из Тампы. Знаешь ли, это своего рода повтор. Тот образ действия, что мы видим слишком часто. Они зациклены на самих себе и на том моменте собственной жизни, когда они... когда их жизнь оказалась навсегда сломанной.

Кивнув, я не торопился с комментариями, в надежде услышать продолжение рассказа.

— Это длилось три года, с девяти до двенадцати лет. Эпизоды насилия повторялись часто, включая и оральное и анальное проникновение. Он не говорил о личности насильника, хотя, похоже, им мог быть родственник. Судя по рассказам Гладдена, матери он не говорил ничего, потому что боялся. Этот человек пугал его. И определенно был для него авторитетом. Боб сделал несколько звонков, пытаясь собрать информацию, но нити никуда не повели. Гладден не представлял большого интереса, чтобы специально заниматься его случаем. К тому же здесь мы встретили объективные трудности. Его мать найти не удалось. Она уехала из Тампы после ареста сына из-за огласки, которую получило дело. Думаю, можно предполагать, что насильником был Белтран.

Я опять кивнул. В моей кружке пива уже не осталось, а Рейчел все никак не могла справиться со своей. Пиво ей явно не понравилось. Подозвав официантку, я попросил принести «Амстел лайт». Пришлось обещать Рейчел, что допью ее «светлое с темным».

— И чем дело закончилось? Я имею в виду сам эпизод с насилием...

— Как ни странно, тем же, чем всегда. Все закончилось, когда он стал слишком взрослым и перестал нравиться Белтрану. Его просто отвергли, а насильник переключился на следующую жертву. Кстати, все мальчики, участвовавшие в программе «Лучшие друзья», найдены, и в свое время с ними проведут беседы. Могу поклясться, что Белтран насиловал всех подряд. Джек, этот человек посеял в своих жертвах зло. Подумай хорошенько, прежде чем писать про это. Белтран получил то, что заслужил.

— Звучит так, будто ты симпатизируешь Гладдену.

Зря я это сказал. В глазах Рейчел мелькнула обида.

— Да. Я симпатизирую, черт возьми. Это вовсе не значит, что я его оправдываю, или, окажись он рядом, не пустила бы в него пулю. Однако вовсе не Гладден создал того монстра, что оказался у него внутри. Это сделал кто-то другой.

— Ну хорошо, я не хочу доказать...

Официантка принесла пиво для Рейчел, не дав нашему разговору пойти в неправильном направлении. Я потянул к себе кружку с остатками «светлого с темным» и сделал несколько глотков, надеясь оставить позади собственную неловкость.

— Итак, отбросим в сторону сказанное Гладденом, — продолжал я свои расспросы. — Что конкретно есть на него? Он настолько ловок, как считают?

Рейчел на некоторое время задумалась.

— Уильям Гладден знает, что его сексуальный аппетит нарушает действующие законы, неприемлем в обществе и не отвечает человеческой культуре. Я думаю, на него давит этот груз. Вероятно, он оказался в конфликте с самим собой, пытаясь осмыслить свои желания и побуждения. И он хотел бы рассказать нам свою историю, не важно, от третьего лица или от своего собственного, веря, что таким образом он поможет себе или кому-то еще, кто окажется на той же тропе. Став на позиции, с которых смотрит на эту дилемму он сам, можно понять, насколько высок уровень его интеллекта. Я хочу сказать, что большинство из тех, с кем я общалась, были просто животными. Или машинами для насилия. Они делали то, что делали... скорее... повинуясь инстинктам или программе, словно ими кто-то руководил. Они совершали свои преступления без раздумий. Гладден сильно от них отличался. Таким образом, я прихожу к выводу, что он действительно так умен, как считают. А возможно, и еще умнее.

— Ты рассуждаешь довольно странно. Говоришь, на него давит тяжкий груз. Не похоже, что мы говорим о человеке, за которым идет такая охота. У того, по следу которого идем мы, совести не больше, чем у Гитлера.

— Ты прав. Однако нам известно достаточно примеров, когда хищник этого типа изменяет свое поведение, то есть развивается. Нельзя не вспомнить о прецедентах, когда без соответствующего лечения, не важно, применялись при этом наркотики или нет, люди наподобие Уильяма Гладдена, с таким же детским опытом, превращались в таких вот поэтов. Вывод прост: люди меняются. После тех интервью, что мы провели с ним в тюрьме, до его победы в апелляционном суде и нового следствия прошло более года, и лишь после этого он вышел на свободу. В тюремном сообществе педофилы считаются низшим сословием. Вот почему там они стараются держаться вместе, рядом с себе подобными. Поэтому есть обстоятельства, связывающие Гладдена с Гомблом и остальными осужденными за педофилию, которые отбывали свой срок в Рейфорде. Вернее, я хочу сказать, что не удивляюсь тому, что человек, которого интервьюировала когда-то, спустя столько лет превратился в того, кого мы называем Поэтом. Я вижу, каким путем он мог пройти.

Около мишени для дартса раздался взрыв громкого смеха и послышались аплодисменты. Похоже, там вручали приз чемпиону вечера.

— Что же, хватит о Гладдене, — сказала Рейчел, когда я снова повернулся к ней. — Это чертовски угнетает.

— Ладно.

— Как насчет тебя?

— Меня он тоже угнетает.

— Нет, я хотела услышать о тебе. Говорил ли ты с редактором? Он знает, что ты вернулся к расследованию?

— Пока нет. Нужно будет позвонить утром и рассказать, что новой информации нет, но я снова в деле.

— Как он это примет?

— Не лучшим образом. В любом случае ему необходимо продолжение темы. Теперь сюжет несется вперед сам словно скорый поезд. В публикации уже заинтересованы общенациональные медиа-компании, а в топку этого тяжеловоза нужно все время подбрасывать новые материалы. Что плохо. Он может нанять других репортеров, дать им задание и ждать результатов. Правда, не думаю, что им удастся много нарыть. А вот Майкл Уоррен способен взорвать ситуацию новым эксклюзивом «Лос-Анджелес таймс». А я останусь в своей собачьей будке.

— Ты довольно циничный человек.

— Я реалист.

— Не думай об Уоррене. Горд... Кто бы ни допустил утечку, он не станет делать это вторично. Слишком рискованно, учитывая характер Боба.

— А что, если это очередное фрейдистское проявление? В любом случае скоро узнаем.

— Как ты можешь быть таким циником? Я думала, это привилегия копов, причем среднего возраста.

— Думаю, таким я родился.

— Могу поспорить.

Пока мы возвращались, снова похолодало. Хотелось обнять Рейчел, но я понимал, что она не позволит: на улице за нами следили чужие глаза, так что я даже не пытался. Когда подошли к отелю, я вспомнил одну старую историю и решил ей рассказать.

— Знаешь, как это бывает в школе — в старших классах всегда известно, кто в кого влюблен или кому дали отставку. Помнишь такое?

— Да, я помню.

— Так вот, была одна такая девочка, и я влюбился в нее безнадежно... Не помню уже, как случилось, но об этом пошел слух. А когда так случается, что обычно делают? Ждут реакции от предмета своих чувств, просто смотрят, как она или он отреагируют. Ну, вроде «Я знаю, что она знает, что мне нравится, а она знает, что я знаю, что она это знает». Поняла что-нибудь?

— Конечно.

— А соль в том, что я не был уверен в себе. То есть не знал себя самого. Помню, однажды оказался в спортзале, на трибуне. Намечалась игра, кажется, баскетбол, и трибуна постепенно наполнялась зрителями. И тут в зал вошла она, вместе со своим приятелем. Они продвигались вдоль трибун и искали, куда бы сесть. Ситуация... Я, понятно, напрягся — и вдруг вижу, как она машет мне рукой. И тут я сомлел, а потом обернулся и посмотрел назад, сделав вид, что она машет вовсе не мне.

— Джек, глупенький, — со смехом сказала Рейчел, не принимая мою историю всерьез в отличие от меня самого, долго переживавшего по этому поводу. — И что же она?

— Когда я снова взглянул в ее сторону, она уже не смотрела на меня, в явном смущении. Конечно, это я поставил ее в глупое положение, сначала распустив слухи, а потом обойдясь так пренебрежительно. Потом она стала дружить с кем-то еще и в итоге вышла замуж. А мне потребовалось время, чтобы все забыть.

Последнюю часть пути до входа в отель мы прошли молча. Открыв перед Рейчел дверь, я посмотрел на нее, смущенно улыбнувшись какой-то виноватой улыбкой. Спустя годы я еще переживал за свою ошибку.

— Такая вот история. Что доказывает: я всегда был циничным идиотом.

— Такие истории случаются с кем угодно в период взросления, — ответила она тоном, не терпящим возражений.

Мы пересекли холл, и знакомый портье встретил нас кивком. Кажется, его бакенбарды отросли еще больше. У лестницы Рейчел остановилась и, обращаясь ко мне так, чтобы не мог подслушать портье, прошептала:

— Я думаю, пора разойтись по комнатам.

— Могу тебя проводить?

— Нет уж, спасибо за заботу.

Она взглянула в сторону портье. Тот держал в руках очередной таблоид, погрузившись в развернутую «портянку» с головой. Рейчел украдкой поцеловала меня в щеку и, шепотом пожелав спокойной ночи, поднялась по лестнице. Я молча проводил ее взглядом.

Я понимал, что сразу не засну. Слишком много мыслей вертелось в голове. Еще недавно я лежал в постели с восхитительной женщиной, потом провел с ней целый вечер и, кажется, влюбился по уши. Я все еще не мог определить, что представляла собой эта любовь, но заметил в ней что-то новое. Оно исходило от Рейчел. В ней я ощутил особое, до того не встречавшееся мне состояние. Оно волновало и одновременно беспокоило.

Как только я вышел из дверей отеля на улицу, решив выкурить сигарету, беспокойство усилилось, вытеснив другие чувства. Вспомнилось давно забытое, ожили в сознании и мое смятение, и мысли о том, как могла сложиться жизнь, — все, что преследовало после той ситуации на спортивной трибуне. Я лишь подивился силе и ясности, с какими способны оживать человеческие воспоминания. Кстати, Рейчел так и не узнала окончания истории о девочке. Я не рассказал, что девочку звали Райли, а парень, с которым она тогда ушла, был моим братом. Не знаю, по какой причине, однако эту подробность я решил опустить.

Ни одной сигареты в запасе не оставалось, и я вернулся в холл. На вопрос о куреве портье посоветовал отправиться в тот же бар «Кот и скрипка». Я заметил, что около его газеты лежит начатая пачка «Кэмел», но раз уж мне не предложили, не стал суетиться, стреляя по одной.

По дороге до Сансет я все время думал о Рейчел. Вдруг начал беспокоить один и тот же момент. Точнее, нюанс, замеченный в трех любовных встречах. Факт — трижды Рейчел отдавалась мне сама, без всякой оглядки на обстоятельства, и каждый раз она оставалась совершенно пассивной. Контроль над ситуацией всегда осуществлялся мной. Я ждал каких-то нюансов во второй, а затем в третий раз, даже запаздывал в собственных движениях, ненавязчиво предлагая ей вести партию, но Рейчел постоянно уходила от активной роли. Даже в те особые моменты, когда я готовился войти, именно я направлял ключ в скважину. Все три раза. Занятно, подумал я, из женщин, встреченных мной до Рейчел, ни одна не вела себя так однообразно.

В этом не было ничего плохого или тем более обидного. Просто я внезапно нашел ее поведение непонятным. Ведь пассивность в постели составляла полную противоположность поведению в обычной ситуации или в «вертикальном» положении. Здесь Рейчел предпочитала управлять событиями или хотя бы намекала на это. Не знаю, но возможно, что в этом противоречии таилась одна из причин моего собственного к ней притяжения.

Почти перейдя Сансет, чтобы оказаться у бара, на противоположной его стороне, слева от меня, я вдруг уловил периферийным зрением какое-то движение и краем глаза едва успел поймать тень, вроде бы спрятавшуюся в нишу у входа в закрытый на ночь магазин. По телу пробежала дрожь, однако я не двинулся с места, решив понаблюдать за нишей еще немного. Дверной проем находился всего в двадцати ярдах от меня, и казалось, человек еще там и наблюдает за мной.

Быстро сделав четыре шага по направлению к двери, я вдруг остановился как вкопанный. Конечно, это блеф, но если из проема никто не выбежал, теперь блеф мог обернуться против меня. Я почувствовал, как забилось сердце. Понятно, там мог оказаться обычный бомж, который рыщет в поисках места для ночлега. Можно найти массу объяснений, и я опасался именно этого. Вдруг это наш «кочевник»? Что, если в нише — Поэт?

В следующую секунду в мозгу пронеслись все возможности. Поэт видел меня по телевизору. Он сделал свой выбор. Темный проем оказался по пути, между мной и отелем «Уилкокс». Назад дороги не было. Развернувшись, я перешел улицу, спешно направившись в бар.

Меня остановил резкий звук автомобильного сигнала. Я отпрыгнул назад, даже не успев осознать, что никакой опасности не было. Машина пронеслась своей дорогой, оставив позади смех подростков, ехавших мимо в двух полосах от меня, но заметивших издали, что я представляю неплохой объект для шутки.

Заказав бокал «светлого с темным», на сей раз с порцией куриных крылышек, я купил в автомате пачку сигарет. Зажег спичку, чтобы прикурить зажатую между губ сигарету, и тут заметил, как дрожат мои пальцы. На стене бара висело зеркало.

«Ну и что, собственно?» — спросил я себя и выпустил в отражение струю голубого сигаретного дыма.

В баре я просидел часов до двух, покинув его в компании остальных «крепких орешков», резонно предположив, что вместе идти безопаснее. Быстро сориентировавшись в толпе изрядно набравшихся посетителей и определив троих особенно пьяных, что направлялись в сторону «Уилкокса», я последовал за ними, держась в нескольких ярдах.

Подозрительную нишу мы прошли по противоположной стороне Сансет, и, взглянув на темный проем двери через четырехполосную улицу, я не разобрал, есть там кто-нибудь или нет. Задерживаться не стоило. Напротив «Уилкокса» я отстал от спутников и рысцой перешел через дорогу, направляясь к отелю. Сбитое волнением дыхание пришло в норму, едва я оказался в холле и увидел перед собой лицо знакомого портье.

Несмотря на поздний час и дозу достаточно крепкого пива, при мысли оказаться в роли жертвы усталость куда-то исчезла. Оказавшись в номере, я сразу разделся и лег, выключив свет и понимая тщетность своей попытки заснуть. Минут через десять одолела бессонница, так что свет пришлось снова включить.

Хорошо бы отвлечься. Придумать уловку, чтобы дать мозгам отдых, а телу — нормальный сон. Я сделал то, что делал уже много раз: вынул компьютер и, положив его поверх сумки и включив в телефонную розетку, загрузил программу. Войдя в сеть «Роки», я увидел, что почты в ящике нет, да я и не ждал никаких сообщений, просто привычные действия меня успокаивали. Просмотрев новостные рассылки, я обнаружил краткое упоминание о своей статье в ленте Ассошиэйтед Пресс. Завтра статья вызовет взрыв или настоящее землетрясение. Мое имя станет известно редакторам всех газет от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Надеюсь, так будет.

Выйдя из соединения с сетью, я отключил модемную связь и успел пару раз разложить на экране пасьянс, как вдруг почувствовал новое беспокойство, словно что-то потерял. В поисках источника я заглянул в сумку от ноута, чтобы проверить, на месте ли гостиничные счета, так удачно позаимствованные в Фениксе. Их не оказалось. Перерыв всю сумку, я ничего не обнаружил. Схватив наволочку, вывернул ее содержимое на пол, но внутри лежала только одежда.

— Черт! — сказал я неожиданно громко.

Закрыв глаза, я попытался восстановить в памяти все, что делал с бумагами в самолете. Сперва я с ужасом вспомнил, как сунул их в карман за сиденьем. Потом показалось, что, поговорив с Уорреном, полистал счета, прежде чем совершить остальные звонки. Наконец я отчетливо вспомнил, что положил их в карман компьютерной сумки, едва самолет начал заходить на посадку. Итак, я точно не оставлял бумаги на борту.

Оставалась лишь одна возможность: кто-то вошел в мою комнату и похитил распечатки. Немного походив по комнате, я так и не решился ни на какие действия. Получалось, что придется заявлять о пропаже похищенной мной же чужой собственности. И куда мне с этим обратиться?

В расстроенных чувствах я открыл дверь номера и направился в холл, чтобы поговорить с ночным портье. Тот всматривался в журнал под названием «Высшее общество», на обложке которого красовалось фото обнаженной красотки. Девица искусно прикрылась одними руками, да так удачно, что журнал разрешили продавать с лотка.

— Послушайте, никто не заходил в мой номер?

Дернув плечами, портье отрицательно покачал головой.

— Никто?

— Я видел поблизости только одного человека, вернее даму, и она была вместе с вами. И вас я тоже видел. Все.

Секунду я продолжал смотреть на него, ожидая, не будет ли продолжения. Он молчал.

— Хорошо.

Вернувшись к двери, я решил изучить замочную скважину, нет ли на ней следов отмычки. Понять это оказалось непросто. Царапин около скважины хватало, но они могли возникнуть и многие годы назад. И разумеется, я не отличил бы вскрытый замок от невскрытого, даже если от этого зависела бы моя жизнь. И все равно я таращился на скважину. Кажется, я сходил с ума.

Я подумал было рассказать Рейчел о том, что комнату обыскали, да только возникло то же самое препятствие. Не хотелось, чтобы она узнала о моем проступке. В памяти снова всплыла история, пережитая давно, на спортивной трибуне, и некоторые более поздние сюжеты.

Я лег не раздеваясь.

Постепенно на меня навалился сон, и, почти засыпая, я представил себе, как в комнату входит Торсон и роется в моих вещах. Заснув, я продолжал чувствовать, насколько зол на него.