Босх вспомнил, как ёкнуло его сердце, когда он узнал, что именно Чэндлер будет представлять на суде жену Черча. Это беспокоило его гораздо больше, чем то, что вести процесс поручено судье Кейсу. Она была отличным специалистом и поэтому всегда запрашивала астрономические гонорары. Не зря ее прозвали Денежка[8].

– Я хотела бы немного провести вас по этой дороге, – сказала Чэндлер, и Босху даже показалась, что теперь она пытается говорить с южным акцентом. – Я только хотела бы пролить свет на то, что представляет собой данное дело и что, как мы надеемся, нам удастся доказать. Это – дело о защите гражданских прав. Это – дело о смертельном выстреле полицейского в человека по имени Норман Черч.

Тут она сделала паузу. Не для того, чтобы заглянуть в свой желтый блокнот, а просто ради эффекта, чтобы максимально привлечь внимание к тому, что она собиралась сказать. Босх посмотрел на присяжных. Пять женщин и семь мужчин. Трое чернокожих, трое латиноамериканцев, один азиат и пять белых. Все они с пристальным вниманием смотрели на Чэндлер.

– Это, – объявила она, – дело полицейского, которому было недостаточно своей работы и тех широких полномочий, которые она ему давала. Он захотел также выполнить и вашу работу. Он захотел выполнить работу судьи Кейса. Он захотел выполнить работу государства, которое одно может выносить вердикты и приговоры устами своих судей и присяжных. Он захотел этого всего. Это – дело детектива Гарри Босха, который сидит сейчас за столом защиты.

Выделив слово «защита», она указала на Босха, после чего Белк немедленно вскочил и заявил протест.

– Мисс Чэндлер необязательно тыкать пальцем в моего клиента в присутствии присяжных и производить саркастические восклицания. Да, мы находимся за столом защиты. Находимся потому, что это – дело о защите гражданских прав, а в этой стране любой может подать в суд на любого: даже семья…

– Протестую, ваша честь, – крикнула Чэндлер. – Он использует свой протест, чтобы нанести ущерб репутации мистера Черча, который никогда не был ни к чему приговорен, поскольку…

– Достаточно! – прогремел судья Кейс. – Протест принят. Мисс Чэндлер, нам не нужно, чтобы вы тыкали пальцем. Нам всем известно, кто есть кто. Нам также не нужно, чтобы вы темпераментно подчеркивали то или иное слово. Слова могут быть прекрасными или отвратительными и без ваших стараний. Пусть они говорят сами за себя. Что касается вас, мистер Белк, то я нахожу достойным сожаления, когда одна сторона прерывает первоначальные заявления или финальные доводы противоположной. Дойдет очередь и до вас, сэр. Я предложил бы вам воздержаться от протестов на время вступительной речи мисс Чэндлер, если только в адрес вашего клиента не будет высказана вопиющая клевета. То, что на него указали пальцем, мне не кажется достаточным поводом для протеста.

– Спасибо, ваша честь, – хором ответили Белк и Чэндлер.

– Продолжайте, мисс Чэндлер. Как я уже сказал сегодня в своем кабинете, я хотел бы, чтобы вступительные заявления были закончены к концу дня, после чего в этом зале мне предстоит разобрать еще одно дело.

– Благодарю вас, ваша честь, – повторила она еще раз, а затем, повернувшись к жюри присяжных, сказала: – Леди и джентльмены. Все мы нуждаемся в нашей полиции. Все мы уважаем нашу полицию. Большинство полицейских – подавляющее их большинство – делают неблагодарную работу и делают ее хорошо. Полицейское управление является неотъемлемой частью нашего общества. Что бы мы делали, если бы не могли рассчитывать на полицейских, которые верно служат и защищают нас? Но не о том речь на сегодняшнем процессе. Я хотела бы, чтобы вы помнили это в ходе всех судебных слушаний. Они посвящены тому, как мы поступим, если один из полицейских нарушит правила, уложения и нормы, регулирующие работу полиции. То, о чем мы говорим, называется «полицейский-перерожденец». И улики неопровержимо докажут, что детектив Гарри Босх является именно таким перерожденцем, человеком, который однажды, четыре года назад, решил сам стать судьей, присяжными и палачом. Он застрелил человека, рассудив, что тот – убийца. Да, жуткий убийца-маньяк. Но в тот момент ответчик предпочел вытащить револьвер и выстрелить в мистера Нормана Черча, не имея никаких убедительных улик, которые это подтверждали бы.

Сейчас вы услышите от защиты обо всех так называемых уликах, которые, по словам полиции, доказывали, что мистер Черч был связан с этими убийствами. Но не забывайте, откуда взялись эти улики – от самой полиции – и когда они были обнаружены – уже после казни мистера Черча. Я думаю, нам удастся убедить вас в том, что эти так называемые доказательства как минимум сомнительны. Что они, в лучшем случае, притянуты за уши. И вам предстоит решить, являлся ли на самом деле мистер Черч – женатый отец двух маленьких детей, высокооплачиваемый работник авиационного завода – тем самым убийцей-маньяком, так называемым Кукольником, или полицейское управление просто сделало его стрелочником, козлом отпущения, пытаясь выгородить одного из своих сотрудников. Жестокая, несанкционированная и ненужная казнь безоружного человека.

Она продолжала, многословно рассказывая о кодексе молчания, существовавшем, как известно, в полицейском управлении, о богатой истории полицейской жестокости, о избиении Родни Кинга и мятежах. Каким-то образом по ее словам выходило, что все эти черные цветы выросли из семян, брошенных в почву Гарри Босхом, убившим Нормана Черча. До Босха доносились ее слова, но он уже не слушал адвоката. Глядя по сторонам, он внезапно встретился взглядом с одним из присяжных, но тут же отвел глаза. Это был его собственный способ защиты. У законников, присяжных и судьи уйдет по крайней мере неделя на то, чтобы разобрать по косточкам, что подумал и сделал он, Босх, всего за пять секунд. Чтобы выдержать это, сидя тут, в зале судебных заседаний, он должен быть сам по себе.

Погрузившись в собственные мысли, он вспоминал лицо Черча – перед самым концом, в квартире над гаражом на улице Гиперион. Они тогда тоже встретились взглядами. Глаза Босха столкнулись с глазами убийцы – темными, как этот камень на глотке Чэндлер.

– …и даже если в тот момент он действительно пытался вытащить оружие, разве это меняет дело? – продолжала Чэндлер. – Кто-то выбил дверь. Кто-то с револьвером в руке. Разве можно осудить человека за то, что он, как утверждает полиция, полез за оружием – чтобы защитить себя! Аргумент, что он за чем-то полез, смехотворен, а то, что этим предметом оказался парик, делает случившееся еще более отвратительным. Он был хладнокровно застрелен. Наше общество не может с этим согласиться.

Босх опять отключился и подумал о новой жертве, которая, судя по всему, в течение нескольких лет пролежала в зацементированном полу. Он думал о том, было ли заявлено о ее исчезновении, есть ли у нее мать или отец, муж или ребенок, которые на протяжении всего этого времени ждали ее. Вернувшись оттуда, где было обнаружено тело, он рассказал об этом Белку, попросив его обратиться к судье Кейсу с просьбой отложить процесс, пока полиция не разберется с новой жертвой. Однако Белк отшил его, заявив, что чем меньше тот знает, тем лучше. Белк выглядел настолько напуганным возможными последствиями в связи с обнаружением еще одного трупа, что счел наилучшей тактикой делать обратное тому, что предлагал Босх. Теперь он стремился максимально ускорить процесс, чтобы тот закончился прежде, чем известие о страшной находке, связанной с Кукольником, станет достоянием гласности.

Час, выделенный Чэндлер для вступительной речи, подходил к концу. Все это время она только и говорила, что о полицейском управлении, сотрудники которого стреляют без разбора, и Босх подумал, что, возможно, она тем самым ослабила благоприятное впечатление, которое вначале ей удалось произвести на присяжных. На какое-то время она даже забыла про Белка, который, сидя рядом с Босхом, копался в собственном желтом блокноте и мысленно репетировал свою вступительную речь.

Белк был здоровенным мужчиной (как прикинул Босх, в нем было, наверное, килограммов сорок лишнего веса) и постоянно потел, даже здесь, в судебном зале, где было холодно из-за слишком сильно работающих кондиционеров. Еще во время отбора присяжных Босх размышлял, чему тот был обязан своей потливостью: чрезмерному весу или предстоящему сражению с Чэндлер перед лицом судьи Кейса. Белку вряд ли перевалило за тридцать, подумал Босх. Максимум пять лет назад он, видимо, закончил обычный юридический колледж, и вот уже вынужден противостоять Чэндлер.

Внимание Босха привлекло прозвучавшее вдруг слово «правосудие». Он понял, что Чэндлер начертала его на своем стяге и теперь совала чуть ли не в каждую фразу. В гражданском суде слова «правосудие» и «деньги» были синонимами, поскольку означали одно и то же.

– Правосудие для Нормана Черча свершилось молниеносно. Это заняло всего пять секунд. Правосудие свершилось в тот промежуток времени, который понадобился детективу Босху для того, чтобы выбить дверь, выхватить свой великолепный девятимиллиметровый «смит-вессон» и нажать на спусковой крючок. Все правосудие уложилось в один выстрел. Пуля, которую детектив Босх выбрал для казни мистера Черча, называлась ОСД – «оптимального смертельного действия». Эта пуля пробивает в теле дыру в полтора раза больше собственного диаметра и вырывает огромные куски мышечной ткани и внутренних органов. У мистера Черча она вырвала сердце. Таково было правосудие.

Босх заметил, что многие присяжные смотрят не на Чэндлер, а на стол истца. Слегка наклонившись вперед и заглянув за стойку, он увидел вдову. Дебора Черч тряпочкой вытирала слезы с заплаканных щек. Это была женщина с фигурой, напоминавшей колокол, короткими темными волосами и маленькими бледно-голубыми глазами. Она была воплощением деревенской домохозяйки и мамаши до того утра, когда Босх убил ее мужа и копы заявились к ней в дом с ордером на обыск, а журналисты – со своими вопросами. Босх жалел ее и даже считал жертвой – до тех пор, пока она не наняла Денежку Чэндлер и не стала называть его убийцей.

– Процесс докажет, леди и джентльмены, что детектив Босх является типичным продуктом управления, в котором он служит, – сказала Чэндлер. – Он – бесчувственная, высокомерная машина, отправляющая правосудие так, как сам пожелает. Вам предстоит решить, этого ли вы хотите от вашего полицейского управления. Вам предстоит исправить зло, обеспечить правосудие для семьи, лишившейся отца и мужа.

Заканчивая, я хотела бы процитировать немецкого философа Фридриха Ницше. Сто лет назад он написал то, что прямо относится к нашему сегодняшнему процессу: «Любой, кто сражается с чудовищами, должен внимательно следить, чтобы самому не превратиться в чудовище. Потому что когда ты заглядываешь в пропасть, пропасть тоже заглядывает в тебя».

Вот, леди и джентльмены, с чем связан нынешний процесс. Детектив Босх не только заглянул в пропасть. В ту ночь, когда был убит Норман Черч, пропасть тоже заглянула в него. Темнота поглотила его, и он оказался перед ней бессилен. Чудовище. Думаю, что доказательства, с которыми вам предстоит ознакомиться, приведут вас только к этому и никакому другому выводу. Благодарю вас.

Она села на место и успокаивающе похлопала Дебору Черч по руке. Босх, естественно, понимал, что этот жест предназначался присяжным, а вовсе не вдове.

Судья поднял глаза к медным стрелкам часов на панели из красного дерева над дверью судебного зала и объявил пятнадцатиминутный перерыв перед выступлением Белка. Босх заметил, что одна из дочерей Черча внимательно смотрит на него из первого ряда зрительских мест. Как ему показалось, девочке было лет тринадцать. Это была старшая, Нэнси. Почувствовав себя виноватым, он быстро отвел глаза и подумал, видел ли это кто-нибудь из присяжных.

Белк сказал, что во время перерыва должен побыть один, чтобы еще раз пройтись по своему обращению к присяжным. Босх хотел было подняться в кафетерий на шестом этаже, поскольку он до сих пор ничего не ел, но подумал, что туда же может заявиться кто-нибудь из присяжных или – того хуже – семейство Черча. Так что вместо этого он спустился на эскалаторе в вестибюль и направился к пепельнице у фасада здания. Закурив сигарету, он повернулся к постаменту статуи спиной и вдруг понял, что его тело под пиджаком взмокло от пота. Часовое выступление Чэндлер, как ему показалось, длилось целую вечность – вечность, в течение которой на Босха были устремлены глаза всего мира. Он понимал, что вряд ли проходит в этом костюме до конца недели, поэтому нужно убедиться, чистый ли второй. Думая о подобных мелочах, он сумел наконец успокоиться.

Босх успел сунуть в пепельницу один окурок и теперь курил уже вторую сигарету, как вдруг дверь из стекла и металла распахнулась. Тяжелую створку открыла Хани Чэндлер, и поскольку сделала она это собственным задом, то не заметила стоявшего неподалеку Босха. Выйдя на улицу, она наклонилась и прикурила сигарету от золотой зажигалки. Только подняв голову и затянувшись, Чэндлер увидела его и тут же направилась к пепельнице, намереваясь выбросить целую сигарету.

– В другом месте покурить не удастся, – заметил Босх. – Насколько мне известно, эта пепельница – единственная в округе.

– Да, но я не думаю, что нам обоим понравится стоять и глядеть друг на друга вне судебного зала.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Как угодно. Если захочет, может и остаться. Она затянулась еще раз.

– Хоть половинку. Все равно мне нужно идти обратно.

Босх кивнул и посмотрел на Спринг-стрит. У входа в здание окружного суда он увидел вереницу людей, ждущих своей очереди пройти сквозь детектор металла. Снова «люди в лодках», подумалось ему. Затем он заметил бездомного, направляющегося по тротуару к пепельнице, чтобы произвести свою полуденную инспекцию. Внезапно человек развернулся и зашагал прочь по Спринг-стрит. На ходу он неуверенно оглянулся через плечо.

– Он меня знает.

Босх обернулся к Чэндлер и переспросил:

– Он вас знает?

– В свое время он был юристом. Я тогда была с ним знакома. Том какой-то там. Не припомню… Ага, Фарадэй – вот как его фамилия. Думаю, он не хочет, чтобы я видела его таким. Но его тут все знают. Он – как напоминание о том, что может случиться, если дела пойдут наперекосяк.

– А что с ним произошло?

– Долгая история. Может, вам расскажет ваш юрист. Могу я у вас кое-что спросить?

Босх не ответил.

– Почему городские власти не смогли назначить вам адвоката? Родни Кинг, мятежи… Самый неподходящий момент для суда над полицейским. Я не думаю, что Жирдяй[9]… Я называю его так потому, что знаю: он называет меня Денежкой. Так вот, я не думаю, что он способен выиграть это дело, а в итоге вас одного вывесят на просушку.

Прежде чем ответить, Босх несколько секунд подумал.

– Это не для протокола, детектив Босх, – сказала она. – Я ведь просто беседую с вами.

– Я сам потребовал, чтобы не назначали. Сказал, что, если назначат, я уволюсь и найму собственного адвоката.

– Настолько уверены в себе? – Она сделала паузу, чтобы затянуться. – Ну что ж, посмотрим.

– Посмотрим.

– Вы же понимаете, тут ничего личного.

Он знал, что рано или поздно она это скажет. Самая большая ложь в этой игре.

– Для вас – может быть.

– О, а для вас? Вы убиваете безоружного человека, а потом обижаетесь, когда его вдова возражает и подает на вас в суд.

– Супруг вашей клиентки отрезал ремешки от дамских сумочек, набрасывал их на шею своих жертв, а потом медленно, но неотвратимо затягивал узел, одновременно с этим насилуя их. Он предпочитал кожаные ремешки. Ему было плевать на женщин, с которыми он это творил. Главное, чтобы ремешок был кожаный.

Она и глазом не моргнула. Впрочем, Босх и не ожидал от нее этого.

– Это покойный супруг. Покойный супруг моей клиентки. И единственное в этом деле, что мы знаем наверняка и можем доказать, – то, что убили его вы.

– Да, и сделал бы это снова.

– Я знаю, детектив Босх. Именно потому мы здесь и находимся.

Она сжала губы, как для поцелуя, из-за чего резко обозначились ее скулы. В волосах женщины отразился луч полуденного солнца. Сердито затушив окурок в песке, она вошла в здание. От ее рывка дверь распахнулась так резко, словно была деревянной.