Нельзя не удивляться, с какой сказочной быстротой богатело и расширялось товарищество Сытина.
      На Пятницкой улице появилась новая огромная книжная фабрика. Число рабочих типографии перевалило за тысячу. Производство книг увеличилось с приобретением новейших печатных машин. Издание книг и торговля книгами, сосредоточенные в одних руках издателя-книготорговца, приносили двойную прибыль товариществу, вдобавок к этому выгодной оказалась еще и газета «Русское слово». Неимоверно возрастал капитал и, за малым исключением, весь уходил на расширение издательства. Но кроме денежно-финансового капитала, кроме машин хозяину были необходимы дешевые рабочие руки, – за этим дело не стало. Еще были нужны люди интеллигентного труда, умные головы, больше того – нужны люди талантливые, трудолюбивые, способные авторы и организаторы специальных разделов литературы. Иван Дмитриевич и члены правления товарищества находили таких нужных талантливых людей.
      Одним из ведущих организаторов и создателей педагогической литературы в издательстве Сытина стал широко известный деятель просвещения Василий Порфирьевич Вахтеров.
      Пятнадцать лет (с 1881 по 1896 гг.) Вахтеров находился на службе в Москве в должности инспектора народных училищ. Он любил свое дело. Но мог ли быть удовлетворен Вахтеров той обстановкой и тем отношением, что существовали тогда в области народного образования?.. Даже некоторые из высокопоставленных особ не очень-то лестно отзывались в ту пору об управителях-министрах и чиновниках министерств. Некто князь с четырехэтажной фамилией – Ромейко-Гурко-Друцкой-Соколинский, человек, близкий к Победоносцеву, говорил о министрах: «Дурак на дураке и подлец на подлеце». И даже сам министр внутренних дел Плеве в беседе с одним из сановников так отозвался о правительстве: «В России, за исключением небольшого числа людей, получающих значительное содержание и имеющих случай быть удостоенными высочайшей улыбкой, все население сплошь недовольно правительством».
      Инспектор народных училищ Вахтеров пришел к Сытину вскоре после утверждения министерством народного просвещения сметы на начальные школы на 1897 год. Расстроенный и возмущенный, он сразу, без лишних пояснений и предисловий, спросил:
      – Иван Дмитриевич, вы, народный просветитель, самый близкий к народу издатель-книжник, знаете ли вы, сколько у нас в России на будущий год отпускается средств на начальное народное образование?
      – Не могу знать, Василий Порфирьевич, это вам должно быть известно.
      – Да, известно! Почти полтора миллиона рублей. А это, означает по одной копейке на каждого жителя России…
      – Не густо! – как-то механически брякнув костяшками на счетах, удивленно отозвался Сытин.
      – И большего от правительства ждать нечего. Да, Иван Дмитриевич, судя по этой смете, можно сказать с уверенностью, что семь с половиной миллионов детей в России, остающихся без образования, без грамотности, проживут всю свою жизнь, так и не узнав, что происходит на свете. А Россия плелась и будет плестись в хвосте у цивилизованных стран. Что делать, что мы можем сделать для народа?.. Надо начинать. Силы найдутся…
      Вахтеров предложил свои услуги Сытину, назвал несколько фамилий известных ему педагогов, которых надо привлечь к издательству для расширения выпуска учебной литературы, начиная с букварей.
      Вскоре после этой встречи с Иваном Дмитриевичем вышли две книги Вахтерова, положившие счастливое начало изданию учебной литературы. Это были книги, страстно утверждавшие необходимость всеобщего бесплатного обучения и внешкольного образования народа. Обе книги вышли без малейшей задержки. Затем огромными тиражами стали выходить знаменитые вахтеровские буквари и «Мир в рассказах для детей» в четырех книгах. Это были увлекательные и познавательные пособия для учащихся.
      Взгляды Василия Порфирьевича на народное образование отличались смелостью и новизной. В книге «Всенародное школьное и внешкольное образование», вышедшей в издании Сытина, он писал:
      «Прошлое нашего народного просвещения – это история лицемерия, напыщенных правительственных деклараций о важности образования, с одной стороны, и гонения на школы и деятелей просвещения, с другой».
      Интересны и другие его высказывания.
      Так, в газете «Русское слово» в статье «Дорогу талантам» Вахтеров с присущей ему прямотой писал:
      «Я не знаю, можно ли у нас насчитывать десяток-другой людей, беззаветно, не за страх, а за совесть преданных науке о природе и с успехом открывающих ее тайны. Слишком невелик у нас тот слой, откуда мы берем всех этих людей. Но откройте сюда доступ всему народу, и у нас будут тысячи талантливых и сотни гениальных людей, исследователей природы. Они найдут средства удесятерить плодородие почвы, оросить бесплодные пустыни, осушить болота, в десятки, сотни раз увеличить производства, оздоровить и украсить страну, покрыть ее изящными, гигиеническими жилищами, облегчить труд, передать машинам все вредные механические работы…»
      В другой раз, в журнале «Народный учитель», в статье «Свобода учительского творчества» этот поборник народного просвещения, выступая против закостенелого рутинерства, существовавшего в преподавании, высказался так:
      «Если обучение – искусство, то это высшее из всех искусств, потому что оно имеет дело не с мрамором, не с полотном и красками, а с живыми людьми. И тогда школа является высшей художественной студией, и учителю, как художнику, должен быть предоставлен известный простор и свобода творчества. Для художника считается достаточным контроль общества, оценка товарищей по искусству и профессиональная этика… Подобно тому и работа учителя могла бы контролироваться обществом, товарищескими организациями, регулироваться профессиональной этикой… Что бы мы сказали, если бы поэту, художнику, композитору давались начальством темы и детальные указания?.. Без простора нет творческой деятельности!..»
      Ближайший друг и помощник Ивана Дмитриевича Сытина в издании педагогической литературы, Вахтеров был в близких отношениях с политическими ссыльными, помогал им материально и сам находился под наблюдением полицейских ищеек, а в 1903 году был выслан из Москвы. Но через год ему удалось освободиться.
      После ссылки Вахтеров идет в товарищество к Сытину продолжать начатое и уже достигшее широких размеров издание учебной литературы.
      В то время в издательстве усиленно работали талантливые и одержимо преданные книжному делу писатель-библиограф Н. А. Рубакин, педагог и общественный деятель Н. В. Тулупов, профессор зоологии Ю. Н. Вагнер и многие другие. Товарищество объединило вокруг себя историков, математиков, астрономов, географов и зоологов, физиков и философов, медиков и составителей словарей – всем находилась работа. В области детской и учебной литературы в издательстве Ивана Дмитриевича подвизалось свыше шестисот авторов.
      Рабочие типографии, конторские служащие, авторы, редакторы, приказчики книжных магазинов, офени-книгоноши, сотрудники «Русского слова» в Москве, в Петербурге, в губернских городах и за границей – такова целая армия сытинцев.
      С 1895 по 1904 год включительно, за одно десятилетие, издательство совершило крутой поворот в своей деятельности.
      Изменился характер изданий. Наряду с массовой учебной литературой товарищество Сытина выпустило «Библиотеку самообразования» из пятидесяти книг по истории философии, экономическим наукам и естествознанию.
      Самое участие в производстве такой литературы оказывало положительное влияние на культурный и политический рост наборщиков и печатников. Рабочие, не отрываясь от своего труда, успевали прочитывать и обсуждать между собою те рукописи, с которых они набирали гранки, верстали и после корректуры исправляли. Таким образом, люди, делающие книгу, активные участники продвижения печатного слова, невольно становятся первыми читателями тех произведений, которые, быть может, и не суждено прочесть их братьям по классу, работающим на других предприятиях.
      Сытин и его помощники – директора и члены правления – замечали культурный рост наборщиков и печатников. Одни предвидели в этом возможную угрозу хозяину, в случае повышения экономических требований со стороны рабочих. Другие, в том числе и сам основной владелец паев товарищества, считали это явление положительным и ставили в заслугу рабочим увлечение книгой, а не водкой.
      О том, как в эти годы росла в народе жажда знаний, Иван Дмитриевич и его коллеги могли судить по огромному спросу на учебники. Букварь, составленный Василием Порфирьевичем Бехтеревым, переиздавался Сытиным… сто восемнадцать раз!..
      И когда Вахтеров досрочно возвратился из ссылки, Иван Дмитриевич принял его в редакции «Русского слова» дружески:
      – Давайте работать с нами. Пишите. Издатель и читатель тиражами вас не обидят. Надеюсь, вы и в ссылке не теряли творческого духа. Скажите, чем занимались?..
      – Кое-что читал, кое-кого учил, – отвечал Вахтеров. – Написал очерки о небесных светилах и закончил, на мой взгляд, интересный опыт изучения около двух сотен биографий знаменитых иностранцев и русских людей, с целью узнать, какое влияние имела на них книга среди других факторов, содействовавших выбору профессий.
      – Очень интересно, какой вывод из этого получился?
      – Вывод? В пользу и в защиту книги. Безусловно. На первом месте – книга, на втором – положительное влияние знакомых; затем некоторые знаменитости ссылаются на путешествия, отразившиеся на их развитии. На четвертом месте – воздействие природных красот, и дальше, далеко от первого места, оказывается влияние родителей, школы и театра…
      – Такие наблюдения полезно разработать и опубликовать, – сказал Сытин.
      – А для чего же я этим занялся? Использую эти данные в свое время к слову и к месту в защиту книги.
      – Но разве значение книги в деле воспитания вызывает сомнения у читателей?
      – У читателей не вызывает сомнений, – отвечал Вахтеров. – Но есть не только друзья книги, есть у нее и враги, желающие, чтоб книг в народе было меньше. Одно дело, Иван Дмитриевич, когда этого добиваются наши цензурные церберы и духовные мракобесы. Кстати сказать, их гонение на книгу всегда служит наилучшей для нее рекомендацией. Ибо читатель, тем более читатели просвещенный, становясь «судьей» над цензором и автором, как правило, поддерживает последнего…
      – Да, и это ваше наблюдение правильно, – заметил Сытин. – Мне приходилось испытывать в судебных инстанциях наскоки на некоторые издания, а в обществе находить поддержку.
      – Это еще полбеды, – продолжал Вахтеров. – Но вот находятся «авторитеты», как их в некоторых кругах называют – «властители дум», но мыслящие не столь ортодоксально, сколь парадоксально, то есть вразрез и против общепринятого мнения. – Василий Порфирьевич достал из портфеля книги Ницше и Рескина и, потрясая ими, сказал: – Вот эти похуже цензоров наших. Их читают, цитируют и следуют их высказываниям. А послушайте, как они брешут! Ницше пишет, что речь существует только для передачи среднего, посредственного и мелкого, что она опошляет говорящего… Какая чепуха! А Рескин? Тот говорит, что очень мало людей на этом свете, которым книга принесла какую-нибудь пользу… И это модные философы! Грош им цена!.. Но и у них находятся подпевалы, которые, как попугаи, не сознавая того, что они говорят, повторяют невероятную по цинизму глупость: «Мир книг и литературы – самый праздный из миров, ибо тот, кто входит в библиотеку, поворачивает спину к жизни». Вот, Иван Дмитриевич, дорогой, против кого я и задумал собирать все доводы в защиту книги!..
      Работая над трактатом в защиту книги, Вахтеров писал о том, кто из великих людей обязан своими деяниями книге: Ян Гус, Галилей, Франклин, Ломоносов, Дидро, Гюго, Фарадей… А как много значат для русской интеллигенции творения Белинского и Герцена, Чернышевского, Добролюбова и Писарева. А кто станет отрицать мощное влияние учения Карла Маркса?..
      В канун девятьсот пятого года и позднее, в годы реакции, много печатных трудов Вахтерова вышло в сытинских изданиях. В день сорокалетия его трудовой деятельности Иван Дмитриевич ассигновал и передал сорок тысяч рублей на создание сельских библиотек имени В. П. Вахтерова.
      И в преклонном возрасте с неиссякаемой энергией Василий Порфирьевич продолжал работать, создавал книгу за книгой.
      Умер он на семьдесят втором году жизни.

      Сытин появился не на голом месте; были и до него, и при нем разные издатели: поляк Вольф, чех Гатцук, швейцарец Девриен, немцы Маркс и Риккер; были и русские – Солдатенков, Павленков, братья Сабашниковы, Сойкин и другие. Но никто, ни один из них не был так близок к народу, как Сытин. Легче и проще всего сказать: Сытин – буржуа, капиталист. Но среди русских капиталистов находились, по выражению Горького, такие «белые вороны», у которых любовь к народу была превыше цели личного обогащения. Такими были купцы: в Сибири – Михаил Сидоров и Петр Макушин; в Москве – Сергей Третьяков и Савва Морозов, в Череповце – Николай Милютин. Конечно, и в Сытине проявлялся дух купеческий, иначе, без капитала, он не стал бы Сытиным – это истина. Но у него нажива была не только ради наживы, а и для развития дела, для движения вперед.
      Сытин не отметал прочь и слабых своих соперников, а объединялся с ними, чтобы вести дело сообща, товарищески.
      Он любил и больших и малых, но честных и благородных людей. Он любил их за чистоту душевную и даже внешнюю. Его, например, раздражал неопрятный вид кудлатого и обрюзгшего Иеронима Ясинского; не выносил он и щегольства Измайлова, а увидев в расстегнутом полушубке Гиляровского, в шутливой форме делал ему замечание:
      – Вологодский размахай, застегнись на все крючки!..
      В девятисотые годы книжное дело Сытина двигалось наиболее быстро. Открылись магазины товарищества – два в Петербурге, три в Москве и по одному книжному магазину в городах: Киеве, Одессе, Харькове, Екатеринбурге, Иркутске, Воронеже, в Ростове-на-Дону, Варшаве, на Нижегородской ярмарке и даже в болгарской столице Софии.
      Особенно бойко и выгодно велась оптовая и розничная торговля на Нижегородской ярмарке. Сытин любил бывать в Нижнем Новгороде. Здесь с малых лет он начал торговать книгами и лубочными картинами Шарапова. И здесь, наконец, на ярмарочных выставках получили одобрение его собственные издания.
      В 1896 году в Нижнем Новгороде на Всероссийской промышленной выставке Сытину вручили диплом 1-го разряда – «За широкую деятельность по изданию книг для народа, а также за издание библиотеки для самообразования».
      На той же выставке ему была присуждена высшая награда – «Диплом на право изображения государственного герба – за широкое развитие и правильную постановку печатного дела при сбыте изданий в России и в славянские земли».
      На Нижегородской ярмарке в книжном павильоне Сытин впервые встретился с Горьким. И с этого знакомства началась их непрерывная дружба.
      Слава о русском самородке-издателе прокатилась за пределы России.
      С книгами своего издательства Иван Дмитриевич дважды побывал на выставках в Париже. И здесь, на одной из них – Универсальной выставке, он получил золотую и серебряную медали. На другой Всемирной выставке, в 1900 году, он также был награжден золотой и серебряной медалями.
      Сытинские издания были также отмечены дипломом и золотой медалью на выставке в Бельгии…
      Успехи и большие доходы не вскружили голову издателю.
      К Сытину охотно шли авторы. Они уважали его за природный ум, за сметливость и отзывчивость. Иногда он и сам искал нужных, ему авторов, ловил их на ходу, в книжных магазинах и при выезде – в других городах.
      Однажды, это было в начале 1904 года, Иван Дмитриевич, узнав, что художник-баталист Верещагин собирается на Дальний Восток, немедленно поехал на Серпуховскую заставу на дачу художника. Они уже были знакомы: Верещагин в издательстве у Сытина выпустил книгу очерков о русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Очерки с рисунками автора пользовались у читателей успехом.
      – Говорят, вы, Василий Васильевич, на войну собираетесь?
      – А где же мне быть, как не на войне?
      – Вам же за шестьдесят?
      – Не имеет значения.
      – Желаю вам удачи во всех делах и намерениях. А как вы думаете: победим мы японцев?
      – Этого я не думаю, – с грустью отвечал Верещагин. – Не уверен в победе. Победа зависит от нашей готовности к войне, от боевого духа армии, от правоты дела, от хороших руководителей. А где это все? У нас во всем одни слабости и упование на бога, а этим не победишь…
      – Стыдно будет, если японцам уступим.
      – Что ж, Иван Дмитриевич, иногда и от стыда польза бывает, – загадочно проговорил художник.
      – Вот, Василий Васильевич, я приехал пожелать вам всего наилучшего и просить вас – впечатления свои о войне, иллюстрации везите или посылайте мне. Издам молниеносно.
      – Благодарю за предложение. Невесть когда увидимся… Что-то у меня невеселое настроение. Может, действительно, старость на меня обрушилась. Был конь, да изъезжен…
      Эта встреча Сытина с художником Верещагиным была последней. Через два месяца Верещагин, как известно, погиб на броненосце «Петропавловск»…
      В Нижнем Новгороде, на ярмарке, делами книжной торговли ведали старшие сыновья Сытина и брат Ивана Дмитриевича Сергей, который по своему поведению и характеру для коммерческих целей никак не годился. Коммерции он предпочитал кутежи, благо было на что кутить. Иван Дмитриевич приезжал в Нижний на малое время, проверял, как идут дела, и попутно упрекал своего незадачливого братца, а также загулявшего вместе с ним галичского книготорговца Палилова.
      Однажды протрезвевший Палилов удивил Ивана Дмитриевича рассказом о том, что происходит в костромской, солигаличской глуши, где Сытин провел свое детство.
      – Ваши картинки, Иван Дмитриевич, кое-где делают переполох. На портретах Ивана Кронштадтского сами верующие венчики дорисовывают, зачисляют этого попа во святые… и даже наравне с Христом.
      – Мало ли чего кому взбредет в голову. Эти портреты у меня издаются и продаются не по рангу святых, а как знаменитости, – возразил Сытин.
      – Нам это понятно, а вот другие по слабоумию своему, сектанты-«иоанниты», Ваньку Кронштадтского за бога почитают. – И тут Палилов со всеми подробностями рассказал Ивану Дмитриевичу о том, как в Солигаличском уезде в деревне Хорошево крестьянин Пономарев, начитавшись «божественных» книжонок, построил церквушку-молельню в честь Ивана Кронштадтского и даже сочинил акафист «великочудному Иоанну в троице славимому», который будет судить живых и мертвых, и что женщины-фанатички заполняют молельню, лезут в эту секту неудержимо. Синод посылал самого Ивана Кронштадтского в деревню Хорошево доказать «иоаннитам», что он не бог, а пинежский мужик, ставший, «по милости божьей», провидцем. Но Пономарев не послушал его увещеваний и продолжает гнуть свое, увеличивая секту.