Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Петр Первый на Севере

ModernLib.Net / Коничев Константин / Петр Первый на Севере - Чтение (стр. 7)
Автор: Коничев Константин
Жанр:

 

 


      Другой искатель путей на русский Север, Ричард Ченслер, в том же году оказался счастливей своего соотечественника: прибыл в Холмогоры, а затем в Москву на прием к Ивану Грозному.
      Знатный английский путешественник Антоний Дженкинсон весной 1557 года отправился из Лондона в Архангельск на трех кораблях. На одном из них возвращался из Англии в Москву русский посланник Осип Непея.
      Путь на Москву через Холмогоры был англичанами исследован. Тогда они стали искать еще и другого удобного пути – от беломорского побережья к Новгороду. В этом смысле примечательно предпринятое в 1566 году путешествие на Север России двух английских мореплавателей Томаса Суэтема и Джона Спарка. Они достигли двинских берегов, побывали в Холмогорах, а на обратном пути занялись исследованием северо-западного берега Белого моря. Затем побывали в большом рыбацком селении Ненокса, дошли до Соловецких островов, отсюда отправились в Сороку, оставили свою мореходную ладью и на лодках по реке Выгу, по лесным тропам и болотам добрались до Повенца. Это был тот самый «маршрут», который через сто тридцать пять лет сержант Михайло Щепотев прокладывал для исторического похода Петра с войском и яхтами…
      Предприимчивые английские мореходы, они же купцы и разведчики, подробно описали прямой путь, однако были вынуждены признать непригодность его для торговых связей, сказав об этом следующее:
      «…От Повенца до Сороки вниз по опасным рекам, по которым мы проехали, невозможно ни в какое время года перевозить товары, идущие из Новгорода. Нарвы и иных подобных мест, ибо летом нельзя везти товаров вследствие водопадов, то же происходит и зимой из-за силы течения рек, которые местами никогда не замерзают…»
      Тем не менее Суэтэм и Спарк, как могли, измерили глубину Онежского озера, прошли Свирь, через Ладогу вышли в Волхов и добрались с товарами до Новгорода….
      Таковы первоначальные сведения о том забытом пути с Белого моря на Ладогу, куда был послан предприимчивый исполнитель воли Петра Михайло Щепотев (по иным записям именуется он Щепотьевым).
      Сам Петр в то лето 1702 года, находясь в Архангельске, с увлечением занялся торговыми делами, благо ярмарка развернулась в городе как никогда. Следил за кораблестроением в Соломбале на казенной верфи и на Вавчуге у Бажениных.
      Четыре тысячи солдат Преображенского полка тоже не бездельничали. Они помогали достраивать Новодвинскую крепость и, в предвидении будущего, обучались военному искусству, как надо малыми судами окружать и захватывать крупные корабли и сокрушать штурмом крепостные бастионы…

В гостях у Бажениных

      Рано утром в духов день, пользуясь попутным северным ветром, на яхте, отбитой у шведов, Петр со свитой отправился в Вавчугу в гости к Бажениным. Трофейная яхта на всех парусах, с большим трехцветным флагом, шла против течения в поветерь легко и величаво.
      Около речки Вавчуги, впадающей в Двину, верстах в семи от Холмогор, находилось богатое хозяйство купцов братьев Бажениных – Осипа и Федора. Девять лет назад Петр бывал здесь у Бажениных. За это время Баженины немало отличились в лесопилении, в строении малых речных судов и особенно в торговле с иноземцами. На этот раз к приезду Петра братья приурочили спустить со стапелей два фрегата, построенных по его заказу. Главными мастерами-строителями этих кораблей были иноземцы Памбург и Варлант.
      Их же Петр и назначил капитанами фрегатов.
      Один из кораблей был назван «Курьером», другой «Святым духом», в память того праздничного дня, когда он был спущен на воду. Кроме этих двух кораблей на баженинских верфях строился еще один, и в присутствии Петра произвели закладку четвертого корабля, более крупного. Но Баженины не располагали тогда необходимым толстомерным корабельным лесом и продолжать строение коммерческих судов не могли, что и послужило поводом обратиться к высокому гостю с просьбой отпустить нужный им лес. Об этих затруднениях Петр писал из Архангельска Апраксину:
      «…По указу корабль малый зачали и то с нуждою, а большего и почать нечем, лесов нет…»
      Но для царя это не безвыходное положение: стоило только, вопреки своему строгому указу, сделать для Бажениных исключение – дозволить им ежегодно вырубать или же закупать четыре тысячи сосновых бревен и лиственницы толщиной от семи вершков и выше в вершинном отрубе.
      Спуск «Курьера» и «Святого духа» сопровождался веселой пирушкой в доме Бажениных. Музыканты-гудошники, девки-песенницы потешили Петра и его свиту. В протяжных песнях северян под гусли самогудные слышались укоренившиеся здесь, на Севере, отголоски песен-былин Древнего Новгорода, занесенные сюда ушкуйниками и вольными поселенцами, бежавшими от гнева царского в места недосягаемые:
 
…Гой еси, Василий Буслаевич,
Садись ты с нами за единый стол.
Втапоры Василий не ослушался.
Наливали ему чару в полтора ведра,
Выпивал он чару за единый дух,
Уходил и садился на червлен-корабль.
Как под славным под Новым городом,
По тому ли да по озеру Ильменьскому,
Не серый селезень плавает
И не ярый гоголь поныривает,
А плавает корабь Василь Буслаева,
Да с дружиною его хороброю,
Костя Никитич корму держит,
Маленький Потаня на носу стоит…
 
      Архиепископ Афанасий, будучи слаб здоровьем, не мог быть среди гостей петровской свиты. Но его архиерейские повара, пекари, пивовары и виноделы заблаговременно были посланы на Вавчугу готовить питье и ядение в таком количестве и разнообразии, дабы вся эта почтенная знать, с Петром во главе, надолго запомнила, как умеют принимать и угощать гостей братья Баженины. Заранее к торжественному обеду было составлено меню из тридцати трех разных блюд, в коих недосчитывалось разве только птичьего молока, жареных муравьиных языков и варенья из подлинно райских фруктов…
      Пили за здоровье Петра, за преодоление врагов-супостатов, за процветание русского флота, за гостеприимных хозяев.
      В самый разгар пития Петр поднял серебряный бокал, наполненный любимой анисовкой, и сказал давно продуманное и терзавшее его неугомонную голову:
      – Други и товарищи, хозяева и гости! Мы не на прогулку приехали, не токмо на белые ночи глядеть, удивляясь величию божьему. Идет война со шведами, с хитрым и сильным врагом. Союзник наш – король Польский Август – сюда мне прислал цидулю, упрекает, шельмец, меня, не ведая о моих делах. Якобы я в бездействии обретаюсь, тихо дома посиживаю, а его, Августа, Карл беспокоит, ворвавшись в Польшу. И мало того, пишет Август мне – «не заставьте меня сделать, против воли, что-либо противное союзу…». Плохо, когда союзник пошатывается. Ничего, пусть потерпит. Мы с каждым днем становимся не те, что были под Нарвой. Да, тогда шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно. Но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили! Ибо только один старый полк Лефортовский был, два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными вражьими войсками никогда не видали… И единым словом сказать, все то дело яко младенческое играние было… Из оного поражения надобно нам извлечь пользу: пусть Карла почитает нас слабыми, а мы будем учиться, вооружаться, держать втайне военные помыслы, дабы совершать оные успешно… Я пью за выносливых, храбрых и верных долгу своему, за наших русских солдат и их начальников!..
      А потом продолжалось веселье.
      Пили гости вповалку и наедались всякой снеди «до выпуча глаз». Только наследник Петров, царевич Алексей, тощий, бледный и узколицый, весьма разборчивый в еде, откусывал по малости из того, что подавалось ему на немецких фарфоровых тарелках и, если не нравилось, выплевывал на пол. Наконец попросил подать ему каленых кедровых орехов.
      – Не привередничай! – прикрикнул на него Петр, вскинув брови. – Где тут тебе взять орехов?..
      – Есть и орехи, ваше величество, сию минуту подадут, – отозвался Осип Баженин.
      – Ужели на Севере есть кедры?
      – Здесь, под Архангельском, нет, а в Зырянском крае, за Яренском, кедры отличные. Вы разве не заметили, ваше величество, что на «Курьере» и «Святом духе» каюты на второй палубе кедром отделаны. Дорогонько обошлось: сосновому бревну цена шесть-семь копеек, а кедровое, пожалуй, и за рубль не купишь.
      Царевичу подали блюдо каленых орехов. Он с жадностью принялся их щелкать. Попробовал и Петр.
      – Добрые орехи! И урожай на них бывает? А нельзя ли собирать да в торг пустить?..
      – Избави бог, – ответил старший Баженин. – Урожай орехов – сие погибель для кедров.
      – Не понимаю!
      – Дело такое, ваше величество. Народ там лесной, диковатый, считают, что кедра в верховьях Печоры много. И когда орехи собирают, так не по деревьям лазают, а срубают под корень урожайное дерево, валят и с лежачего берут орехи. Снимут орехи, а дерево, что подороже орехов будет, остается на месте гнить, ибо вывезти этакую тяжесть из непроходимой трущобы сил недостает, да и что за прок, если промышляют не дерево, а одни орехи.
      – За такой способ прикажу вешать! Лиственница, кедр, дуб, корабельная сосна есть достояние государства. Надо растолковать это зырянам, пермякам, сибирякам – повсюду. Как же так можно? Ох и достанется тому на орехи, кто губит такую породу. Алешка, орехи щелкай, да шелуху-то на гостей не выплевывай, а не то я тебе определю место. Учись блюсти приличие.
      – Прости, батюшка, я не нарочно…
      – И черт знает, что у нас бывает! – сердито и резко заговорил Петр, обращаясь к Бажениным, и все гости притихли. – В бытность за границей, слыхивал – про нас, русских, говорят: русский как вяленая вобла, поколотить его, так он оттого лучше становится. За нелепое погубление кедров придется кое-кого поколотить, и не токмо тех, кто губит кедры, а наипаче тех, которые по слепоте и нерадению дозволяют столь дикое самовольство…
      Помолчал Петр, взял из вазы лимон, проткнул его вилкой и стал выжимать сок в бокал, наполненный шампанским. Кое-кто из застольников последовал примеру Петра.
      – Такое соединение французского вина с лимоном зело полезно для здоровья! – сказал Петр и, оставив бокал, снова обратился к Бажениным и всему застолью:
      – Вот Меншиков и еще некоторые знают, какую несуразицу пришлось нам претерпеть и изживать в Воронеже, когда противу турков флот строили. Велели мы в разных воеводствах для судов одинакового размера заготовлять и в пиленом виде доставлять к Воронежу шпангоуты, кипселя, свайки да брусья. Получаем, и что же видим? Из разных мест разные размеры. Стали к делу те части пригонять – на стыках не сходятся. В чем дело? Кто напакостил? Ищите виновных! Стали искать, хвать-похвать, и оказалось: у воронежского аршина своя длина, у липецкого чуть подлинней, а у казанского аршина проклятые торгаши-татары целый вершок убавили. Кого винить? Может, такое беспутство и с гирями происходит? Многое, куда ни кинь глаз, приходится то ломать, то переделывать, то заново устанавливать. И отчего бы это в народе сие неразумение, вольность такая?.. Учиться нам, ох учиться у европейцев. Годы смуты, княжеского удельства да татарских нашествий вынудили нас, россиян, топтаться на месте, а сие значило быть в отсталости. Конец этому! Конец! – Петр поднялся, бокал в руках. – Выпьем, други-товарищи, за то, чтоб побольше было у меня Бажениных, а Россия в семиверстных сказочных сапогах шла, достигала и обгоняла Европу!
      Разом крикнули «ура» – Меншиков, Ромодановский, Зотов и оба брата Баженины и все прочие, коих было не меньше ста.
      Снова заговорил Петр:
      – Скажи, Осип, вот эти два корабля, что ныне мы окрестили и на воду спустили, сколько времени и сколько человек строили?..
      – Долгонько, ваше величество, по два года с месяцем, а то и чуть поболе! А людей на верфи да в кузницах, в столярке, на пильной мельнице и всюду всегда душ за шестьсот…
      – И тут нам учиться надобно у аглицких мастеров и строителей. Там покрупнее корабли военные о семидесяти пушках строятся в один год, а мастеровых людей при сем полтораста. Вот так надо успевать! И все-таки Осипа Баженина мы будем почитать в высоком чине корабельного мастера. Он того достоин и впредь такое звание оправдает.
      Петр обнял и поцеловал сначала Осипа, потом Федора.
      Наугощавшись, сделали передышку, пошатываясь и громко, весело болтая между собой, вышли в баженинский сад прохладиться.
      Петр шел в обнимку с Осипом Бажениным, и вдруг слышит подвыпивший государь: за решетчатым крашеным забором сада столпившиеся мужики ропотно, сначала тихо и робко, а потом громче и громче, чтобы до царевых ушей дошло, запереговаривались:
      – Баженин мужика убил…
      – Да, да, мужика убил Баженин.
      – Все знают, мужика-то зазря Баженин убил.
      – Было дело, Баженин мужика убил.
      – Мужика убил!..
      Петр слушал, слушал и говорит мужикам:
      – Слышу, мужички, слышу… Было бы куда хуже, когда бы мужик убил Баженина. Мужиков много, а Баженин один. Понимать это надо. Спору нет, и мужик бережения достоин, душа человеческая…
      Мужики притихли. А царь с Бажениным пошел на пруд подивиться, как там резвятся в живорыбных клетках сиги и нельмы, стерлядь аршинная и полупудовая семга.
      – А что, Осип, был случай у тебя с мужиком? Опростоволосился, пришиб, или как? – спросил погодя Петр Баженина и погрозил ему тростью.
      – Повинен, ваше величество, мужики правду ропчут. Случилось мне однажды куда-то торопно ехать, а конюх замешкался, не успел вовремя коня в коляску заложить. Ну, я сгоряча-то, не рассчитав, сильно его в висок ударил. Грешен, убил, ваше величество…
      – Негоже так. Грех на душу брать, добро бы за вину тяжкую, а ведь ни за что, за пустяк. Неладно у тебя вышло.
      Из глубины сада, со стороны запруженной речки Вавчуги, до ушей Петра донесся голос царевича:
      – Батюшка, сюда иди, сюда. Здесь потеха…
      Вокруг царевича у запруды стояли люди из свиты Петра и хохотали над тем, как голый карлик Ермошка кувыркался в воде, хватая за бока увертливых и скользких тюленей.
      – Батюшка, они не кусаются. Нам бы таких в Преображенское…
      – Не довезти. Подохнут. Баловство одно. – И пошел опять Петр с Бажениным вдвоем, разговаривая о делах – насчет новых заложенных кораблей.
      В небольшой еловой рощице стояла своя, домовая, баженинская бревенчатая церковь, пятиглавая, с шатровой колоколенкой. На главах, крытых лемеховой дранкой, сияли при солнечном закате обитые жестью деревянные восьмиконечные кресты. Время подходило к вечерне, но подвыпивший поп не спешил к службе, да и у гостей баженинских не было молитвенного настроения. К тому же братья Баженины предупредили гостей, что после прогулки на свежем воздухе будет чем поужинать и опохмелиться перед отъездом.
      – Давай, Осип, слазаем на колокольню, страсть люблю позвонить, благо сегодня духов день.
      Опираясь на длинную трость, украшенную набалдашником из дорогого полупрозрачного камня, Петр крупными шагами пошел к колокольне. Царь, а за ним Баженин поднялись по узкой, зигзагообразной лестнице. Отдышались. Подошли к перилам.
      – Экой простор! Так и кажется, напрасно человеку крыльев бог не дал. Полететь бы отсюда… – восхищаясь, говорил Петр, увидев с колокольни распахнувшийся перед его глазами бесконечный – ни конца, ни краю – лесной простор, пересеченный голубым плесом могучей и в этот час спокойной Двины. Отвинтил с трости набалдашник, с другого конца крышечку снял, приставил трость к глазу и повел головой вокруг.
      – Далече видно. А все лес, лес и лес. Хвойное море!.. Россия! Где тебе есть подобные страны? У кого такое богатство? Не втуне ныне к Архангельску сто сорок девять кораблей пришло. Стало быть, есть за чем. – Подал трость Осипу Баженину. – На-ко полюбуйся, в каких добрых местах живешь и подвизаешься. Поистине, крыльев человеку недостает… А хочешь, Баженин, весь край сей, сколь глазом отсель окинешь, все, с лесами, полями, лугами и деревнями, что увидишь, – все тебе подарю за добрую службу? Владей и служи мне делом и правдой, все это твое будет…
      Умный Баженин понимал, что государева щедрость отчасти от хмельного зелия, отчасти от доброго расположения исходит и оттого, что два новеньких корабля около устья Вавчуги радуют его царскую душу. Тогда Баженин, как повествует предание народное, сказал:
      – Куда мне столько, ваше величество, особливо деревни. Не хочу владеть душами человеческими, кои подобием мне равны. Непригоже на вольном севере, где живут такие же потомки новгородцев, как и мы с братом, непригоже нам барствовать. Да и люди здешние, как зачуют над собою такую власть, так и разбегутся на все стороны, А бежать, государь, есть куда, – места здесь недосягаемые. От Карельского Выга, от порожистой Кеми до Урала и во всю Сибирь – сплошные леса. А нашего русского мужика, государь, сердить негоже. Дай ему топор да лошадь, он, где хочет, там и угнездится и заживет… Мне бы, ваше величество, лесу, сколько надобно на корабли, безотказно, и тем я буду предоволен…
      – Любы мне твои слова, Осип, любы. Быть по-твоему: дарю лесу вдосталь, безотказно. Трудись без помех. Бывать ли мне еще на Вавчуге, не знаю. Прочих дел и разъездов великое множество. Но хочу, чтобы в Архангельске и без моего навещания все ладилось ладно к обогащению державы. – Петр подошел к среднему колоколу, висевшему на толстой перекладине, ухватился за конец железного языка, раскачал его и огласил окрестность гулким звоном.
      На колокольне, стоявшей на взгорье, свежий ветер с Двины чувствовался сильней. Развевались черные Петровы кудри.
      – Пойдем-ка, ваше величество, как бы тут не продуло…
      – Я непродувной, – ответил царь, – одначе давай спустимся. Там люди празднуют, веселятся, а мы ушли от них, пожалуй, сие неудобственно…
      На полянке, в окружении стройного березняка, по-праздничному нарядные, в длинных платьях с вышивкой на рукавах и подолах, хороводились вавчугские и ровгородские девахи. Около хоровода толпились парни, стеснительно и робко озираясь на баженинских знатных гостей. Подошли Петр с Бажениным. Их обступили Меншиков с Ромодановским и другие особы.
      – Глянь, Петр Алексеич, какие на двинских берегах девицы водятся! Принцессы, да и только. Строгие! Не то что дочки у московских купчих да боярынь, – проговорил Меншиков. – Подошел я к одной да этак легонько за подбородочек ущипнул. А она мне сразу, да распевно, и отвечает:
 
А ты, барин, не щипайся,
Где не надо не хватайся, —
 
      да так глянула, ровно плеткой огрела.
      – Которая? Покажи, – полюбопытствовал Петр.
      – Вон та, грудастая, а лицом ангельская такая, хоть икону с нее пиши!..
      – И взаправду хороша!
      Девки кончили хоровод, сцепились за руки, стали плотной стенкой, хихикают, платками от комаров отмахиваются, на баженинских гостей с опаской поглядывают. Вот уже и солнце скрылось, но осталась светлынь северная ясная, все видно вокруг, как днем, никуда не скроешься.
      На виду у всех Меншиков опять подошел к той, облюбованной им девке, вздумал пошутить.
      – А что, красотка, пошла бы за меня? Пряниками медовыми закормлю, в золото одену!..
      – Не дури-ко, барин, мы люди бедовые, ни на что нам пряники медовые. И ты нам не вдостой, подальше стой, рукам да глазам воли не давай…
      – Ого! Какая крапивистая! – похвалил Петр. – Все такие или одна на всех?
      – Все, царь-батюшка! И немазаные и косо повязанные, все такие! – похохатывая, отозвалась девушка. – Мы в лесах живем, да не пню молимся. Иноземцы нас перстеньками одаривают, лентами да позументами, а мы им – кукиш, нас задешево не купишь. Мы зубастые…
      – Так оно и должно, – одобрил Петр и спросил: – Долго гуляете, родители не забранятся ли?
      – Нет, не заругают. Вчера была троица, сегодня духов день, вот мы разгулялись, да еще в царский приезд, кто нас может бранить?
      – Скоро на лодочки и к домам, кто куда. Нам тут близехонько, недалече, – ответила, осмелившись, другая.
      – А еще на прощание песнями нас не уважите?
      – Могим, царь-батюшка, за песнями нам не в Москву ехать. У каждой по лукошку наберется. Споем, девушки, что ли?!
      – Затягивай…
      – Чего затягивать? Песни-то, царь-государь, идут на ум невеселые. Столько солдатиков на ладьях прошло мимо нас к городу. Уж не быть ли войне в наших краях?..
      – На то божья воля. Вам воевать не придется. Вам не за неприятелем бежать, а замуж выходить да детей рожать…
      – И на том спасибо, царь-государь, это мы сумеем, Давайте споем, девки…
      И затянули, и тоскливая песня, похожая на причитание, хлынула из девичьих сердец:
 
Не роса пала на травушку,
Покатилися горючи слезы,
Горючи слезы солдатские.
Все солдаты во слезах идут,
Во слезах идут возрыдаючи,
Попрощалися солдатушки
Со отцами и со матерьми,
С женами, детками, родом-племенем.
Во неволю идут, в службу царскую,
Во всегдашнюю да заботушку.
А которые не женаты есть —
Молодушек-подружек покинули,
Горемычных невест да оставили.
Не кручиньтесь вы, добры молодцы;
Коль случится войну воевать,
Не давайте пощады люту ворогу,
Бейте, рушьте его, не жалеючи,
Да вернитесь домой с доброй славою…
 
      Когда кончилась песня, Петр похвалил девушек, а Баженину сказал:
      – И голосом приятны твои землячки, и словами разумны. За границей таких бы в феатры представлять отбирали. Там от талантов и потеху и доход имеют.
      – Подумываем и мы об этом, ваше величество, – ответил Осип Баженин. – С одним иноземцем-выкрестом договорились к будущему лету феатр устроить. Комедии в Архангельске показывать станем. А для того нам и певуны, и плясуньи, и разные языкастые люди понадобятся. Будем на те комедии чиновных людей да купечество за деньги пускать, а маломощных, по усмотрению, задарма…
      – Разумно! Отпиши про то в ведомости, как дело пойдет…
      Парни с девками засобирались к берегу на свои лодки. Над рекой Двиной слились воедино обе зари – утренняя и вечерняя. Полыхало северное небо. Послышались шумливые голоса, скрип весел, всплески воды. Пройдет еще два-три часа, и на Вавчуге начнется обычный трудовой день.
      – Не пора ли, ваше величество, и вы, господа почтенные, отужинать. Пожалуйте ко мне в дом к столу, – пригласил Осип Баженин.
      Младший брат его, Федор, и слуги баженинские и архиерейские всё приготовили – и питие на опохмел, и ядение подкрепиться на обратный путь.
      Все бодрствовали. Только царевич почивал на яхте, а рядом по-стариковски дремал Никита Зотов. У того всегда один глаз спит, другой зрит.
      После ужина, на прощание, Петр подарил Осипу Баженину свой портрет, вырезанный им собственноручно на крепком дереве кизеле. Попросил подать ему карту двинской местности, перо и чернильницу. Вокруг Вавчуги, о двух сторон Двины, Петр очертил место на карте.
      – Вот вам, братья Баженины, тут лесные угодья. Мало того, дозволяю ежегодно вырубать в корабельных рощах у Каргополя на Онеге и в Устюге на Юге-реке по две тысячи там и тут бревен семисаженных. Поспешайте строить корабли. Третий корабль нареките «Андреем Первозванным». Посылайте его с товарами от себя куда вздумаете. Свидетельскую грамоту к тому кораблю вышлю на полное ваше право…
      При восходе солнца, довольные и радостные, братья Баженины провожали гостей на яхту. И было чему радоваться: обведенное рукою Петра на карте место представляло собою при точном обмере 2470 десятин рослого соснового, годного к распиловке леса…
      Третий большой корабль «Андрей Первозванный» Баженины построили до наступления заморозков. А в феврале будущего, 1703 года вавчугские кораблестроители получили обещанный Петром патент на право свободного плавания с товарами за границу.

Государева дорога

      Трудно сказать, кто из всей царской свиты, кроме Меншикова, знал заранее истинные военные намерения Петра во время пребывания его в Архангельске летом 1702 года. Вместе со свитой и гвардейскими батальонами находилась и дипломатическая канцелярия Петра. Связь с Москвой и Новгородом поддерживалась непрерывно. И особенно – переписка Петра с главным командованием, находившимся в Новгороде.
      Еще будучи проездом в Вологде, Петр писал полунамеками Шереметеву, Апраксину и Стрешневу: «Быть в готовности для поиска или промысла на Ладожском озере».
      Из Архангельска секретной почтой с особыми нарочными Петр отправлял более точные распоряжения о подготовке к захвату Шлиссельбурга. 8 июня он писал Стрешневу: «Изволь приказать Брюсу, чтоб изготовил для отправления водою 18-фунтовых пушек что есть, да 12 мортир и к ним по 1000 бомб и ядер и пороху, также шерсти и кульков, и мотыг, и лопат, втрое перед зимним нарядом…»
      В следующем письме из Архангельска Петр приказывал Брюсу: «Письмо ваше я принял и выразумев ответствую. Послать в Ладогу в прибавку мешков больших 50, малых 1500, к ним довольно шерсти, чем наполнить. Скорострельных 12 ящиков на колесах пустить же. Полупики и лестницы отпустить в те поры, как пойдут из Новгорода Преображенские солдаты, с ними же прочих запасов отпустить: кульков 150000, лопаток 15000, мотыг 428, кирок 6000. Сие все, кроме пик и лестниц, отпускай наперед. Еще 18 ф. и 12 ф. пушек и к ним по 200 выстрелов отпускай же».
      К этому письму Петра требуется некоторое пояснение: большие мешки, набитые вонючей шерстью, предназначались для обложения крепостных стен и поджога, дабы с помощью ветра пустить густой и удушливый дым на обороняющих крепость.
      Малые, набитые шерстью, мешки могли предохранять солдат от пуль и шрапнели при наступлении на крепость. Из кульков, наполненных землей, обычно создавались скороспелые сооружения для прикрытия артиллерии.
      Отдавая подобные распоряжения, Петр не спешил покидать Архангельск, тем самым вводя в заблуждение шведов. Но вот стали поступать сведения от Михаила Щепотева о том, как поспешается строительство дороги от Нюхчи на Повенец, и о том, что шведы отнюдь не намереваются повторить нападение на Архангельск. Петр, строго рассчитав сроки и учтя все благоприятно сложившиеся обстоятельства, решил выступать из Архангельска, пустив слух, что пойдет в Соловки, а затем к норвежским берегам.
      5 августа 1702 года Петр писал из Архангельска генерал-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву:
      «Здесь весть подлинная от князя Григория [Долгорукого], что король шведский идет к Варшаве, и уже о своем прибытии писал явно к жителям Варшавским, и универсалы разослал, что он идет выбрать иного короля, войска с ним 800 человек, да из Померании будут 6 полков. Король польский поехал из Варшавы в Краков, и Саксонские пошли в 600 человек, а достальные идут к Кракову, которых будет с 1500 человек.
      Война у голландцев и прочих с французами началась. Изволь, ваша милость, рассудить нынешний случай, как увяз швед в Польше, что ему не только сего лета, но, чаю, ни будущего возвратиться невозможно, также изволь размыслить, какое дальнее расстояние от вас до Варшавы, как возможно им оттоль с войском поспеть, хотя бы и хотели, приличное делу мыслится, довольным людством итить на генерала, и, если бог даст счастье подалее отойти, и чтоб землю их как возможно далее к Колывани разорить. Другой способ – Юрьев Ливонский добывать, но то и после похода не уйдет. Сие все рассуждая, полагаю на волю вышнего, который может вразумить вас в нынешнем случае, при том объявляю, что, чаю, и мы к вам не зело поздно будем, но сие изволь держать тайно. Питер».
      Того же дня Петр сообщал Федору Апраксину:
      «Мы с обеими полками только ветру ожидаем, который получа, пойдем на море до Нюхчи и оттоль переправимся сухим путем на Онегу-озеро (только 120 верст ) и из того озера Свирью в Ладогу. А время лучше старого. Швед действует, конечно, французской стороны, за что голландцы и англичане зело негодуют и, конечно, посылают адмирала Шея с 37 фрегатами в Зунд, также и датский флот. Сию ведомость привез голландский конвоир. Караваны торговых судов ранние пришли. Английских 35 торговых кораблей, 2 конвоира, один 60, другой 36-пушечный, голландских 51 торговых, один конвоир о 30 пушках… Мы сегодня пошли в путь свой. Дай же, боже, счастие…»
      Баженинского строения корабли – «Святой дух» и «Курьер» – стояли уже наготове против Новодвинской крепости. Никак не подозревали наемные капитаны, что им скоро, по замыслу Петра, придется путешествовать по суше…
      К этим двум фрегатам, для переброски гвардейских батальонов с припасами и свитой Петра, понадобилось еще одиннадцать судов. Шесть из них было арендовано у голландцев к походу до Соловков. Во избежание огласки дальнейшего следования голландские суда из Соловков были отправлены обратно в Архангельск.
      Несколько дней фрегаты «Святой дух» и «Курьер» и другие с ними суда стояли на рейде около Заяцкого острова. В монастыре Петр побывал в оружейной палате, угощался в трапезной. Архимандриту Фирсу, будучи в добром расположении духа, повелел носить мантию со скрижалями, а посох – с яблоками, что в духовной среде почиталось высшей наградой.
      Обрадованный Фирс повел Петра и его свиту в монастырский винный погреб, где государь с приближенными и «трахтовались зело преизрядно».
      Не раз поднимался Петр на гору Вараку. В зрительную трубу-трость наблюдал за морем. Не вражеские суда он ожидал. Их он не опасался. Однако, чем черт не шутит, крепкая охрана, на всякий случай, в Архангельске в крепости оставлена.
      Петр ожидал добрых вестей с Нюхчи.
      На скором паруснике прибыл в Соловки посыльный из Нюхчи с письмом от сержанта Михаила Щепотева:
      «Известую тебя, государь, дорога готова, и пристань, и подводы, и суда на Онего-озере готовы, а подвод собрано по 2-е августа 2000, а еще будет прибавка, а сколько судов и какою мерою, о том послана к милости твоей роспись с этим письмом».
      Михаил Щепотев в выполнении царского указа оказался счастливей своего товарища – писаря Преображенского полка, коему было повеление искать доброго пути с моря по реке Онеге до Каргополя и дальше лесами на Вытегру. Этот путь не соответствовал требованиям петровского плана. Супротивное, мелководное и порожистое течение реки Онеги было неспособно пропустить фрегаты.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16