– Что ж, доброе дело. Стало быть, хорош грамотей, коль в таких книгах толк знаешь и понимаешь.
      – Без понятия нельзя, ваше величество. Приходится в толк брать и другим пояснять. Все книги, ваше величество, я прочитал про себя молчком, и вслух родителям читал. И всем советую…
      – Покупают? – спросил Петр.
      – Бывает, что и покупают, другие скупятся. Так я их добрым складным словом уговариваю, глядишь, и купят. В прошлое воскресение, после обедни, на двенадцать рублев продал. Господин Тессинг мне за то шесть гривен отсчитал…
      Во время разговора царя с парнем-книготорговцем люди окружили их со всех сторон.
      Парень осмелел и вдруг, невзирая на присутствие самого царя, вошел в свою роль, пронзительно выкрикивая:
      – Господа купчики! И прочие горожане! Есть у вас денег излишки, покупайте книжки! Богатства у вас не убудет, а ума-разума прибудет! Вот, повелением самого государя светлейшего и великого царя Петра Алексеевича пущена в свет «История» от создания мира, писанная премудрыми летописцами, тиснутая в Амстердаме для нас, русских, хотящих читати и много познати, о деяниях древних размышляти, рассуждати и в народе проповедати… Кроме истории в книге есть чертеж и размеры сказаны всей земли. Берите за три алтына!..
      Кто-то брякнул монетами на ладони, кто-то достал из глубокого кармана кису с деньгами, один за другим потянулись покупать книги.
      Петр слегка задел Меншикова локтем и кивнул головой на парня:
      – Бойкий, смотри, как орудует. Это, Данилыч, понимать должно. Торговать книжками – не то что пирожками-коврижками. Дело новое, несвычное…
      Парень, отсчитав копеечные медяки и серебрушки-алтыны, спрятал выручку в потайной карман кафтана и снова, как бы поторапливая столпившихся около государя архангелогородцев, брал в руки другую, в серой обложке книгу и, показывая ее, голосил:
      – А вот, господа хорошие, люди добрые, кто умеет читать, да не умеет считать большими числами, покупайте книгу: «Аритметика, или наука счету, зовомая цифирная», а в оной сказано и показано, как надлежит делать придачу, убавку, умножение и разделение, не токмо славянской кирилицей и арабскими цифрами с присовокуплением таблицы умножения. А опричь всего прочего, в этой книге семнадцать басен с толкованием…
      Петр видел: «Аритметику» покупали охотней, нежели «Историю». Эта книга была нужней прочих приказчикам, купцам и скупщикам-барышникам, подрядчикам и десятникам.
      Молодой и неробкий книготорговец приглянулся Петру. Он велел Меншикову записать, кто этот парень, кому и где он служит, а потом добавил:
      – Из такого молодца умеючи можно деятельную фигуру вылепить.
      На вопросы Меншикова парень отчетливо и бойко отвечал:
      – Служу подьячим в порту при конторе Посольства голландских штатов, а звать меня Михайло Петров, сын Аврамов. В конторе будни сижу, в воскресные дни, по доброй воле, книгами торгую.
      – Счастливо торговать, – уходя, пожелал Петр парию. – Мы еще с тобой повстречаемся. А вы, люди архангельские, не на меня глаза пяльте, а на книги, книги покупайте. Для вас их в Амстердаме печатали, вашего просвещения ради из-за моря везли!.. – И, повернувшись, царь направился к берегу Двины, где в ожидании его стоял нарядный архиерейский баркалон. Толпа, шагая поодаль, провожала его и свиту.
      Парень стоял над разложенными книгами и еще решительнее втолковывал кому-то:
      – Да оттого книга дешевая, что она не от руки, не соловецкими монахами писана, а тиснением печатана. Вот самая свежая, нынешними кораблями к нам в город доставлена – «Книга учащая морского плавания», а к ней для плавающих по морю архангелогородцев и такую еще добавить надо: «Уготование и толкование ясное и зело изрядное красно образного повертания кругов небесных… с подвигами планет сиречь Солнца, месяца и звезд небесных на пользу и утешение любящим астрономию…».
      Весь долгий летний день выстоял Михайло Аврамов на людном месте около деревянной церкви Ильи-пророка, подсчитал выручку, свел концы с концами, по пятаку с рубля выторговал себе в пользу и был весьма доволен торгом.
      Оставшиеся от продажи книги – «Краткое собрание Льва Миротворца августейшего греческого кесаря показующее дел воинских обучение», «Притчи Езоповы» и другие – он перевязал бечевкой, вскинул на плечо и по наплавному мосту с Кегострова пошел на правый берег Двины в Гостиный двор сдавать выручку приказчикам торгового дома амстердамских купцов.
      Но как ни отрадно было на сердце у Михаила, а он все же задумывался, строя догадки: с какой же это стати он самому царю так понадобился, почему записали его имя? Не в матросы ли хотят забрать? Нет, тут что-то не то!..
      Дома Михайло рассказал родителям, как он видел царя и даже отвечал на его расспросы, а царь сказал: «Мы еще с тобой встретимся». К добру это или к худу?..
      – Тут и гадать нечего, – уразумел отец Михаилы и обрадованно пояснил: – У государя на толковых людей глаз наметанный, заберет он тебя у нас. Будет тебе, Мишка, мое отцовское благословение – служи государю верой и правдой! А мать – что мать? Она и при добром случае от разлуки с тобой слезами будет умываться…
      – Да куда ему! Как пылинка затеряется… Не увидит света белого, – простонала мать.
      – Она уже куксится. Полно хныкать! – прикрикнул на нее отец. – Или он один? Да разве наши архангельские где растеряются? Им всякая нелегкость под силу. Не зря нынче его величество сам отбирал крепких парней, здешних и холмогорских, учить за границей делу мореходному по всем правилам. – Старик стал перечислять знакомых ему людей, облюбованных Петром для учения в Голландии: – Андрюшку Пустошкина, Петьку Мелехова, Евдокима Раковцева, Борьку Худякова, Фролку Манилова, Гришку и Яшку Голенищевых, да всех-то десятка три, не меньше, отобрал. А как на корабль садились, с песнями да припляской уезжали. Не дурни, сумеют набраться, чего от них царь хочет. Не зря денежки за дорогу и учение тратятся. И тебе так придется, сын. Не трусь – не робей. Смышленостью тебя бог не обидел. Да будет воля его… Сколько копеек-то нынче зашиб с книжек?
      – Не утаю, батя. С лихвой поторговал: присчиталось мне за труд без пяти алтын рубль. Вот они, забирай до копеечки…
      В то лето Петр с войском отбыл из Архангельска в Соловки, а потом, через Нюхчу, к Онежскому озеру и на Ладогу.
      Не был забыт царем Михайло Аврамов. Отправившись на попутных барках с иноземными приказчиками и товарами по Двине и Сухоне, где-то бурлацкой силой, где-то лошадьми тянули лямку, а когда и под парусами шли, – увидел и познал тогда Михайло, в какой далекой крайности обретается родной Архангельск от Вологды и Москвы.
      Сопроводительная грамота в сундучке с хлебными сухарями была бережно завернута в вышитый рукотерник. А на бумаге приказание – быть ему, Михайло Аврамову, в Москве при Оружейной палате дьяком, сведущим в познании книжных и художественных дел…
      Оружейная палата в Москве уже в ту пору славилась не только богатейшими сокровищами искусств, но она еще, как рассадник русской культуры, имела мастеровых людей, отличных умельцев, чеканщиков и филигранщиков из Устюга и Сольвычегодска, живописцев-изографов из Вологды, Ярославля, Владимира и Новгорода, литейщиков и оружейников из Тулы…
      Восприимчивому архангелогородцу Михайле Аврамову было чему здесь поучиться.
      Прошло десять лет с того времени, как, по милости Петра, Аврамов покинул Архангельск и служил дьяком, ведавшим хранилищами единственного в стране музея. За эти годы пребывания в Москве он изучил печатное дело и, видимо, не раз еще был в книжных делах примечен Петром.
      Первая типография в Петербурге, повелением Петра, возникла в 1711 году. Для начала она была оборудована одним печатным станом, привезенным из Москвы.
      Книги выходили неспешно, с великой осмотрительностью. Директор типографии Михайло Аврамов, как того и ожидал Петр, познал в Оружейной палате и на Печатном дворе все «художества», относящиеся к печатанию. Начитанный и преданный любимому книжному делу, Аврамов, облеченный доверием государя и контролируемый им, приступил к изданию книг.
      Аврамов начал свою книжную деятельность с печатания книги, называемой «Краткое изображение процессов или судебных тяжб. Против римскоцесарских и сазонских прав учрежденное».
      В январе 1712 года, еще до выхода первой книги в Петербурге, Михайло Аврамов тиснул в одном экземпляре собственные стихи, посвященные прославлению побед Петра. Печатный текст стихов художественно разрисовал гравер Алексей Зубов, работавший при типографии. (Ныне уникальный лист приветственного стихотворения хранится в Русском музее в Ленинграде.) Это были самые первые стихи, посвященные деяниям Петра. Сочинитель Михайло Аврамов, обладавший для своего времени достаточной грамотностью, в стихосложении был не весьма искусен. Держась высокого «штиля» и именуя себя «последним нижайшим рабом», он писал:
 
Слава богу, обогатившему великую Россию,
Ему же хвала, посетившему славную Ингрию.
Еже в России положи сокровища драгая,
Во Ингрии открыл стези своя благая,
Яко дарова монарха премудрого Петра Первого,
России и Ингрии державца Великого
Он от юности есть о России премудрый рачитель,
Державы своей истинный расширитель…
 
      Дальше, отметив военные заслуги Петра, автор завершил вирши пожеланием:
 
Да подаст бог творец вашему величеству много жити,
Наследство в таковых же действах узрити.
 
      Позже в отчете за пятнадцать лет книжного дела в Петербурге Михайло Аврамов писал:
      «Дело типографское учинено здесь токмо для лучшего обучения русского народа, чего ради и мастеры иноземцы из Риги и Ревеля были высланы, с которыми отправлялись во флоты корабельные и галерные сигнальные книги и листы и прочие гражданские науки и на иностранных языках книги, что ныне и одни российские мастера отправляют; также и пунсонному и словолитному делу из русских людей пунсоны делать и литеры отливать обучались мастерством не хуже иноземцев, а гридорованных дел мастеры и живописцы здесь же в делах тех, а наипаче в рисовании, наилучшую получили науку… И хотя сия типография наиболее для обучения в общую народную пользу российских людей учинена, но к тому же и разных книг и прочих дел по сей 1726 год на 49 528 рублей 3 с половиной копейки напечатала…»
      Без повеления Петра и без его предварительного просмотра дозволялось печатать только мелочи – объявления, табели, инструкции, приветственные и поздравительные грамоты, таблицы и копии указов. Книги, а тем более светские книги, требовали пристального и понимающего взгляда.
      Аврамов, по сути дела, выполнял роль издателя и цензора. Есть примеры, когда директор типографии, весьма верующий человек, предостерегал от издания «крамольных» книг даже самого государя.
      Как-то, отлучаясь на долгое время из Петербурга, Петр позвал к себе Аврамова и передал ему рукопись, переведенную с немецкого Яковом Брюсом.
      – Сия вещь – сочинение зело ученого мужа Христиана Гюйгенса, – сказал Петр, – перевел и прислал нам Брюс, речется «Книга мирозрения или мнение о небесно-земных глобусах и их украшениях». Пусть люди ведают, что такое есть мироздание. Печатай одну тысячу и двести экземпляров. Приукрась книгу гравюрами Зубова или другого достойного мастера.
      – Будет исполнено, ваше величество. Жаль, вскорости не можно сделать: мелкие делишки тому помехой служат…
      – Какие? Назови, – потребовал Петр.
      Пригибая пальцы, Аврамов начал перечислять:
      – Копия указа о пошлинах с отпуска хлеба да еще книга «Устав воинский о должности генералов…». Есть к печатанию «Грамота Константинопольского патриарха Иеремии о разрешении вкушать мясо во все посты, кроме недели перед причастием»…
      – Преважнейший документ! – усмехаясь, перебил Петр директора типографии. – Словно брюхо у нас не ведает того, что ему потребно и здравию полезно. Ладно! Печатай и патриарха, да не осуждают меня попы и подпопки за нарушение постов. Что еще?
      – «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению». Сия книжица на спасов день в продажу выйдет…
      – Доброе дело. «Зерцало» надобно весьма и взрослому люду, а недорослям особливо. После «Зерцала» тем же шрифтом печатай Брюсов перевод «Мирозрения». В мое отсутствие кабинет-секретарь Алексей Макаров над тобой голова и советник…
      Придя домой, директор типографии разложил на столе рукопись и приступил к чтению. Но чем дальше читал, тем больше дивился и возмущался. Что же такое нехристь Брюс подсунул царю? Да читал ли сам Петр сие богопротивное паскудство?.. А если не читал перевода, тогда мне быть в ответе пред царем и богом…
      Было над чем призадуматься первому питерскому книгопечатнику. В «Книге мирозрения», вопреки божьим законам и ветхозаветным церковным прописям, преподносилась читателям гелиоцентрическая система мира Коперника в доступном изложении Гюйгенса, допускалось существование иных миров во вселенной и возможность нахождения жизни, живых организмов на других планетах. Библейская версия о сотворении мира Саваофом в шесть дней подвергалась сокрушительному уничтожению. И надумал тогда Михаиле Аврамов отпечатать не 1200 экземпляров этой книги, как велел ему Петр, а только тридцать… Петр возвратился из-за границы и не в последнюю очередь заинтересовался делами типографии. Аврамов принес ему все отпечатанные экземпляры «Мирозрения» и доложил:
      – Ваше величество, не могу, опасаюсь даже хранить в типографии противное богу безумство, переведенное сумасбродом Брюсом. Тиснул тридцать книжиц, не казните меня за это… А ежели угодно милости вашей – печатание можем продолжить.
      – Что ж, Михайло, может быть, ты и справедливо судишь: не всякому такую книгу в руки дашь. Но мы не веки вечные должны невеждами быть, когда другие о том давно ведают. Пора и нам заблуждения искоренять из народа. Однако и тридцати книжек пока довольно станет. А как понадобится – прибавку напечатаем…
      Семь лет в узких кругах Петербурга читали Брюсов перевод «Космотеороса» Христиана Гюйгенса, изданного Аврамовым. В 1724 году эта книга вышла в Москве. Начиналась она словами: «Во имя Иисусово, аминь» – дабы подобной оговоркой угодить особам духовным…
      Служба в должности дьяка Оружейной палаты, а затем – директора первой Петербургской типографии вывела Михаила Аврамова в статские советники. Вращаясь среди привилегированных особ, Аврамов почитался человеком образованным. Он сумел стать зятем любимца Петра кабинет-секретаря Алексея Макарова. Выгодной свадьбой приумножил свои, добытые правдами и неправдами, богатства. Роскошная жизнь в новой столице, избыточные доходы разлагающе подействовали на тридцатилетнего книжника, предавшегося щегольству, пьянству и распутству. Потом он подпал влиянию монахов и духовенства старого уклада и каялся во всех своих прегрешениях, плотских и духовных:
      – Из-за проклятых денег, не ведая куда их девать, тратил оные на пьянство и блуд и на прочие безумные дела и злодейства…
      Противники Петровы, приверженцы старой веры, сторонники сохранения власти патриарха всея Руси, говорили:
      – И пьянство, и блуд, и всякое пресыщение телесное не суть грехи тягчайшие. Кайся и беги от грехов тяжких духовных. Не послушай словеса Феофана Прокоповича, составившего еретическое «Первое учение отрокам»…
      В припадке покаяния Аврамов, следуя заветам и поучениям неистового протопопа Аввакума (сожженного в Пустозерске), возомнил себя последователем старообрядчества, каялся и проклинал себя:
      – Грешен: языческих писак Овидия и Вергилия с упоением читал… Грешен: исполняя волю царскую, печатал и читал преступную и богомерзкую книгу, переведенную с Коперника, о том, что земля якобы вокруг солнца пляшет… Господи, научи, как искупить мои тягчайшие прегрешения…
      И надумал тогда, не без влияния монахов, кающийся книжник Аврамов сочинить свои молитвенные тетрадки, перечеркнуть ими дерзкие поучения нового духовного регламента, составленного при участии Петра архипастырем Прокоповичем.
      В этих печатных тетрадках Аврамов тиснул обязательные ко всеобщему изучению тропари и молитвы, десять заповедей, символ веры, псалом пятидесятый и приписал к сборнику: за изучением молитвослова выборными судьями должен соблюдаться контроль над всем народом.
      Размножение аврамовских тетрадок с припиской о принудительном всеобщем изучении молитв преследовало цель – отвлечь внимание народа от петровских нововведений и той светской литературы, что стала выходить в Петербурге и Москве. Петр, доверяя Аврамову, не обратил серьезного внимания на его молитвенные тетрадки и не предугадал в них злокозненного подвоха против просветительных деяний Прокоповича.
      Пока был жив Петр, книжник Аврамов продолжал возглавлять печатное дело первой, постепенно расширяющейся типографии.
      Но скрытая старообрядческая злоба уже клокотала в нем, хотя из боязни царского гнева он хитрил и не решался открыто осуждать Петра за преобразования в православии и общественной жизни.
      Отстраненный от своей должности после смерти Петра, кающийся в своих прегрешениях бывший книжник Михайло Аврамов превратился в свирепого, усердного, не по чину и не по разуму, защитника старых порядков. Он стал преподносить императрице Анне Иоанновне проект за проектом о восстановлении нарушенного Петром патриаршества.
      Шесть лет находился бывший книжник под следствием и наконец за «жажду аввакумовского подвига, за грубые и предерзостные суждения» угодил в Охотский острог.
      В это же время подвергся преследованию и его шурин, когда-то влиятельный кабинет-секретарь его величества вологжанин Алексей Макаров. Заступников у Аврамова не оказалось…
      Елизавета Петровна, став царицей, помиловала его и вернула из ссылки как невинную жертву бироновщины. Но не таков оказался искатель аввакумовской славы Аврамов. Снова и снова он стал писать резкие, с аввакумовскими выражениями, письма-проекты против петровских реформ.
      – Прилично заградить нечестивые уста, – говорил он, возражая против повторного издания «Книги мирозрения» Гюйгенса и «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля.
      За противные суждения Аврамов был нещадно расспрашиваем в Тайной канцелярии. Затем несколько лет томился он в застенках Петропавловской крепости, до безумия упорствовал, но не сдавался.
      Стойкость Аврамова изумляла начальника Тайной канцелярии Шувалова; последний намеревался отправить его «спасаться» от житейских пороков в отдаленный монастырь. Но опоздал. Бывший книжник петровских времен, изменивший благому книжному делу, арестант Михайло Аврамов умер в тюрьме семидесяти лет от роду…

Фрагмент последний