Уильям Конгрив
      Так поступают в свете
      Перевод Р. П. Померанцевой; стихи в переводе Ю. Б. Корнеева
      1700
      Audire est operae pretium, procedera recte
      Qui moechis non vultis.
      Horat. Lib. I, Sat. 2
      {Выслушать стоит вам, тем, что успеха в делах не желают,
      Бабникам, - сколько страдать приходится им повсеместно.
      Гораций. Сатиры (I, 2, 37-38)}
      Metuat, doti deprensa.
      Horat. Lib. I, Sat. 2
      {(Уличенная мужем в неверности) страшится жена за приданое.
      Гораций. Сатиры (I, 2, 131)
      (Перевод М. Дмитриева и Я. С. Гинцбурга}}
      ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО
      МИСТЕРУ КОНГРИВУ ПО СЛУЧАЮ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
      ЕГО КОМЕДИИ "ТАК ПОСТУПАЮТ В СВЕТЕ"
      Хотя, былой источник наслажденья,
      Театр - сегодня только развлеченье
      И остроумья грубый фарс милей
      Толпе сидящих в зале дикарей,
      Поэт, ты пишешь, не считаясь с риском,
      Лишь для немногих - тех, кто вкусом взыскан.
      И все ж хвалу стяжать у них одних
      Задача, Конгрив, выше сил твоих.
      Хлыщи, которых ты бичуешь больно,
      Твой гений признают непроизвольно:
      Попробуй не смеяться, коль смешно?
      Легко ль не выпить там, где есть вино?
      Ты наделен талантами такими,
      Что с жанрами справляешься любыми.
      Воспета Арабелла {1} так тобой,
      Что сладостней не спеть и ей самой.
      Любого, преисполнившись печалью,
      Ты взволновать способен пасторалью.
      "Пастора"! {2} - пастухи твердят в слезах.
      "Пастора"! - эхо вторит им в полях.
      Когда твоя живописует муза
      В бою с коня упавшего француза,
      Кому Вильгельм {3}, ведя к победе рать,
      Дарует жизнь, что вправе был отнять,
      Ты говоришь о деле достославном
      Стихом, ему по благородству равным.
      Твой тонкий вкус и мастерство твое
      Комедии вернули роль ее.
      Нас научил ты осуждать сурово
      То, что мы были восхвалять готовы.
      На сцену перенес ты высший свет
      И доказал: меж них различий нет
      Играет факт, как лицедей играет,
      Хотя второго первый презирает.
      Но как твой дар ни многогранен, он
      В трагедии особенно силен.
      Ты в каждого вселить умеешь жалость,
      Чтоб с общей скорбью личная сливалась.
      Какой-нибудь забывчивой вдове,
      У коей лишь забавы в голове,
      И той не плакать трудно, слыша пение
      Твоей "Невесты в трауре" {4} на сцене.
      Ты в горе нас ввергаешь и бодришь:
      Мы чувствуем, как ты нам повелишь.
      Кто наполнял нежней и с большим тщаньем
      Сердца друзей сочувствием к страданьям,
      Которые для нас измыслил сам,
      Солгав лишь в этом - только в этом - нам?
      Твори ж, поэт, и дальше нам на счастье,
      В нас боль целя и умеряя страсти.
      Ричард Стиль {5}
      ДОСТОПОЧТЕННОМУ РАЛЬФУ, ГРАФУ МОНТЭГЮ И ПРОЧИЯ {6}
      Милостивый государь!
      Не знаю, не обвинит ли меня свет в тщеславии за то, что я посвятил эту комедию вашей милости, но уже сама по себе надежда избежать подобного обвинения свидетельствует о некотором тщеславии. Сочинителя, хоть однажды удостоившегося чести беседовать с вами, милорд, вряд ли заподозрят в том, что он без должного рассуждения представил свое детище на суд вашей милости; и все же он заслуживает упрека в излишней самоуверенности, поскольку не боится услышать мнение вашей милости.
      Каковы бы ни были недостатки этой пьесы, пока она принадлежит только мне, все они возместятся с того момента, когда она станет также и вашей. И коль скоро посвящение это способно послужить мне защитой, я тем более ценю честь, каковую вы оказали мне, позволив его написать.
      Пьеса эта имела успех у зрителей, вопреки моим ожиданиям; ибо она лишь в малой степени была назначена удовлетворять вкусам, которые, по всему судя, господствуют нынче в зале.
      Персонажи, выводимые на потеху публике в большинстве наших комедий, так безнадежно глупы, что они, по скромному моему суждению, не смешить должны, а огорчать здравомыслящего и благовоспитанного зрителя. Они скорее вызывают сострадание, нежели презрение, и вместо веселья должны бы пробуждать в нас жалость.
      Эта мысль побудила меня задумать характеры, которые будут смешны не в силу своей природной глупости (она ведь неисправима и потому неуместна для сцены), а больше из-за желания во что бы то ни стало выказать свой ум; стремление сойти за умника совсем не есть признак ума. Придумать подобный характер - отнюдь не легкая задача, и вдобавок весьма мало надежды, что он полюбится публике; ибо многие приходят в театр, желая покритиканствовать, а посему высказывают свой суд, еще не разобравши цели. Я недавно имел случай удостовериться в этом; моя пьеса шла уже два или три дня, прежде чем сии поспешные судьи успели порядком разобраться в различии между Уитвудом и Трувитом {7}.
      Я вынужден просить прощения у вашего сиятельства за уклонение от сути моей Эпистолы; однако, не желая быть обвиненным в неуместной дерзости, прошу вашего дозволения разъяснить побудившую меня к этому причину и хоть отчасти найти оправдание тому, что я вверяю свою комедию вашему покровительству. Только при содействии вашей милости те немногие, в чьи творения вложены искусство, страсть и труд, могут рассчитывать на признание; ибо нынче всех сочинителей ровняют продажным словом "поэт".
      Теренций, самый безупречный из всех авторов, имел своих Сципиона и Лелия {8}, не столько себе в помощь, сколько для поддержания славы; и как ни были велики его собственные заслуги, очевидно, без них ему было не обойтись.
      Отточенность его стиля, совершенство языка и правдивость характеров все эти перлы не способна была оценить основная часть его публики; самые грубые шутки Плавта {9}, вызывавшие суровое осуждение Горация {10}, были куда более по вкусу толпе: тот, кто пришел посмеяться в последнем акте {11}, радуется двум-трем неуместным шуткам, а не искусно построенной развязке.
      Как бы ни были совершенны комедии Теренция, ему еще благоприятствовала судьба. Ведь основу для него заложил Менандр {12}; сюжеты Теренция в большинстве своем позаимствованы, а характеры пришли к нему уже готовыми. Он следовал Менандру, но и тот без большого труда создавал свои характеры ведь они родились из наблюдений Теофраста {13}, учеником коего он являлся; а Теофраст, как известно, был не только учеником, но и прямым преемником Аристотеля {14}, первого и величайшего учителя поэзии. Все это были великие образцы для подражания. Но еще одно счастливое обстоятельство, и притом немалое, помогало Теренцию совершенствовать стиль своих комедий, служивший им украшением, и правдиво изображать людские нравы, а именно - та свобода, какой он пользовался в общении с Лелием и Сципионом, двумя влиятельнейшими и образованнейшими людьми своего времени. А ведь возможность подобного общения есть единственно надежное средство для создания яркого диалога.
      Если окажется, что в какой-то части своей комедии я достиг большей точности в языке и стиле или, по крайней мере, заметно улучшил их по сравнению с написанным мною прежде, я почту себя обязанным с благодарностью и гордостью приписать оное чести общения с вашей милостью и с вашими во всем достойными вас друзьями, в обществе которых я пребывал прошлым летом в поместье вашего сиятельства; ибо как раз после этого и была написана моя комедия. Если же я не преуспел в своем искусстве, остается лишь пожалеть, что обществом лиц, многие из которых вполне подстать Сципиону и Лелию, пользовался тот, кто талантом своим уступает Теренцию.
      Мнится мне, что поэзия является едва ли единственным из искусств, не притязающим доселе на покровительство вашей милости. Архитектура и живопись к великой чести нашей родины процветают под влиянием вашим и попечением, меж тем как поэзия, эта старшая из сестер и праматерь многих искусств, отступилась, очевидно, от исконного своего права, пренебрегши своим долгом перед вашей милостью и дозволив другим, появившимся позже искусствам укрепиться в расположении вашем, для которого у нее куда больше оснований. Поэзия по природе своей священна для тех, кто отмечен величием и добротой; меж ними есть род взаимного тяготения, и великие к ней благосклонны. Обращаться к ним - привилегия поэзии, у них же - исключительное право ей покровительствовать.
      Сей неоспоримый принцип служит главным оправданием для сочинителей, посвящающих свои творения великим личностям. И все же я хотел бы надеяться, что мое обращение к вам не отмечено искательством, большинству оных сочинений присущим; и коль скоро я сумею отличить вашу милость среди достойнейших, пусть мое подношение займет особое место среди других благодаря чрезвычайному моему почтению к вам и убедит вашу милость, сколь высоко ценит ваше радушие и огромные заслуги вашего сиятельства
      покорный и безмерно благодарный слуга
      Уильям Конгрив
      ПРОЛОГ,
      КОТОРЫЙ ЧИТАЕТ МИСТЕР БЕТТЕРТОН
      Поэты - вид несчастнейший глупцов:
      Рок, с прочими не строгий, к ним суров.
      Они - Фортуны всемогущей чада,
      Но мать их в дураках оставить рада:
      Ей тех милей, кто от нее рожден,
      Сыны Природы, дураки с пелен.
      Вот этим, как птенцам кукушки злобной,
      В ее гнезде, для них чужом, удобно
      Она, все блага отдавая им,
      Не оставляет ничего своим.
      Поэт есть жертва зрителей столицы:
      За карты с ними как бы он садится,
      Но даже если первый куш сорвет,
      Ему едва ль вторично повезет,
      А проиграв однажды, он - банкрот.
      Вчера снискав благоволенье зала,
      Сегодня автор может впасть в опалу,
      И уж тогда его не пощадят:
      У нас заслуги прежние не чтят,
      А тот, кто уповал на них беспечно,
      С Парнаса изгоняется навечно.
      Пусть драматург клянется, что убил
      На пьесу много времени и сил
      Тем хуже! Он не стоит сожалений,
      Коль глупость - плод столь долгих размышлений.
      Пусть слово даст, что зла не затаит,
      Коль зал иную сцену освистит
      Ложь! Это он, себя спасая, льстит.
      Пусть остр его сюжет и мысли новы
      Вздор! Это вкуса признаки дурного...
      Извольте же, не будет вам сатир
      К чему они, коль совершенен мир?
      Раз оскорбленье видят в поученье,
      Цель автора - лишь ваше развлеченье.
      А коль показан им дурак иль плут,
      Не злитесь: их ведь нет меж вами тут.
      Скажу вам покороче: пьеса эта
      Создание смиренного поэта,
      Который, как спектакль ни примет зал,
      Ваш приговор заранее признал.
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА {15}
      Мужчины
      Фейнелл, влюбленный в миссис Марвуд.
      Мирабелл, влюбленный в миссис Милламент.
      Уитвуд
      поклонники миссис Милламент.
      Петьюлент
      Сэр Уилфул Уитвуд, сводный брат Уитвуда и племянник леди Уишфорт.
      Уейтвелл, камердинер Мирабелла.
      Женщины
      Леди Уишфорт, ненавистница Мирабелла, который прежде для видимости за ней ухаживал.
      Миссис Милламент {16}, племянница леди Уишфорт, красавица, влюбленная в Мирабелла.
      Миссис Марвуд, подруга мистера Фейнелла, влюбленная в Мирабелла.
      Миссис Фейнелл, дочь леди Уишфорт и жена Фейнелла, некогда состоявшая в дружбе с Мирабеллом.
      Фойбл, служанка леди Уишфорт.
      Минсинг, служанка миссис Милламент.
      Слуги, служанки, лакеи, танцоры.
      Место действия - Лондон.
      Время действия - эпоха, современная автору.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      Шоколадная {17}
      Мирабелл и Фейнелл встают из-за карт; около них хлопочет служанка Бетти.
      Мирабелл. Везет же тебе, Фейнедл!
      Фейнелл. На сегодня хватит?
      Мирабелл. Как хочешь. Можно еще, чтобы доставить тебе удовольствие.
      Фейнелл. Не стоит. В другой раз будешь повнимательнее - отыграешься, а сегодня тебе не до карт - ты думаешь о чем-то другом. Равнодушие партнера к неудаче портит удовольствие от выигрыша. Играть с мужчиной, который безразличен к проигрышу, все равно что завести интрижку с женщиной, равнодушной к своей репутации.
      Мирабелл. О, ты привереда и гурман!
      Фейнелл. Объясни, откуда эта сдержанность? Ты чем-то расстроен?
      Мирабелл. Отнюдь. Просто я нынче серьезен, а ты весел, вот и все.
      Фейнелл. Признайся, вчера после моего ухода ты поссорился с Мил-ламент? Фокусы моей прелестной кузины могут вывести из себя даже стоика. Или пока ты сидел у них, явился какой-нибудь хлыщ и был встречен как лучший друг?
      Мирабелл. Ты угадал: пришли Уитвуд и Петьюлент. Мало того, изволила пожаловать моя ненавистница - ее тетка, она же - твоя теща, старуха Уишфорт. Теперь тебе ясно?
      Фейнелл. Вот что! У этой леди к тебе давняя приязнь и - не без причины. А жены моей там не было?
      Мирабелл. Была. А еще миссис Марвуд и несколько дам, которых я не знаю. Увидев меня, они помрачнели и зашептались; потом стали громко жаловаться на ипохондрию и погрузились в молчание.
      Фейнелл. Им, видно, не терпелось от тебя избавиться.
      Мирабелл. Потому я и решил не трогаться с места. В конце концов старуха прервала тягостное молчание и разразилась филиппикой против долгих визитов. Я сделал вид, что не понял, но тут к ней присоединилась Милламент. Тогда я встал и с натянутой улыбкой объявил, что, по-моему, гостю не так уж трудно понять, когда он становится в тягость. Она залилась краской, а я удалился, не дожидаясь ответа.
      Фейнелл. Ты напрасно на нее дуешься, она сказала так лишь в угоду тетке.
      Мирабелл. Она сама себе хозяйка и не обязана ходить у старухи на поводу.
      Фейнелл. Ну что ты! Она же потеряет половину приданого, если выйдет замуж без согласия тетки!
      Мирабелл, В ту минуту мне было бы куда приятней, прояви она поменьше осмотрительности.
      Фейнелл. Я понимаю, почему ты им так мешал! Вчера у них был очередной шабаш: они собираются трижды в неделю поочередно друг у друга и проводят дознание, как коронер над трупом {18}, только покойника им заменяет чье-нибудь доброе имя. Мы с тобой им не компания: они постановили не принимать в свою секту мужчин. Но во избежание сплетен кто-то предло жил допустить одного или двух. Вот они и выбрали Уитвуда и Петьюлента.
      Мирабелл. И кто же настоятельница этой общины? Ручаюсь, леди Уишфорт: она повсюду твердит о своей ненависти к мужскому полу и со всей Энергией пятидесяти пяти лет ратует за платонизм и фруктовые наливки. А потомство пусть само печется о себе - ей-то ведь больше не плодиться.
      Фейнелл. Не разгадай она, что твое внимание к ней притворно и ты втайне любишь ее племянницу, она, пожалуй, не стада бы такой мужененавистницей. Если бы ты искуснее притворялся, все шло бы в согласии с законами природы.
      Мирабелл. Я делал все, что в человеческих силах, конечно, до известного предела. Я льстил ей без зазрения совести и даже взял на душу грех посвятил ей стихотворение. Мало того, я подговорил приятеля сочинить памфлет, в котором она обвинялась в любовной связи с молодым человеком, а сам вдобавок сообщил ей, что злые языки болтают, будто она вдруг очень располнела. А когда ее свалила водянка, убедил, что в городе ходят слухи, она, мол, лежит родами. Если и этого мало, черт возьми, значит, для ублажения старухи надлежало и в самом деле переспать с ней! Но на это меня уже не хватило. Впрочем, разоблачением я обязан твоей приятельнице и подруге твоей жены - миссис Марвуд.
      Фейнелл. С чего вдруг она так на тебя ополчилась? Может, она делала тебе какие-нибудь авансы, а ты пренебрег ими? Женщины неохотно прощают подобное невнимание.
      Ширабелл. До недавнего времени она держалась со мной любезно. Но я, признаться, не из числа хлыщей, которые склонны дурно истолковывать воспитанность дамы и полагать, что если она им кое-что позволяет, то, значит, позволит уж все.
      Фейнелл. Ты настоящий кавалер, Мирабелл. И хотя у тебя хватит жестокосердия не ответить на страсть дамы, ты достаточно великодушен, чтобы печься о ее чести. Однако наигранное безразличие выдает тебя с головой. Ты отлично знаешь, что пренебрег ею.
      Мирабелл. Зато твой интерес к этому делу отнюдь не кажется наигранным. Твои мысли явно больше заняты упомянутой дамой, чем женой.
      Фейнелл. Постыдись, дружище! Если станешь отпускать колкости в мой адрес, я вынужден буду тебя покинуть и поискать себе партнеров в соседней комнате.
      Мирабелл. А кто там?
      Фейнелл. Уитвуд и Петьюлент. (Бетти.) Подай мне шоколаду. (Уходит.)
      Мирабелл. Который час, Бетти?
      Бетти. Да скоро в церкви венчать перестанут {19}, сэр. (Уходит.)
      Мирабелл. А ведь в самую точку попала, негодница! (Смотрит на свои часы.) Батюшки! Уже почти час!
      Входит слуга.
      А, ты вернулся! Ну как, свершилось великое событие? Что-то ты очень скучный.
      Слуга. Там столько набежало парочек к Панкрасу {20} - страх, сударь: выстроились друг за дружкой - хоть сейчас в контрданс! Наши-то оказались в хвосте - никакой тебе надежды поспеть. А тут еще пастор хрипнуть стал - мы испугались: а ну как совсем голос потеряет, пока до нас очередь дойдет! Вот и кинулись мы на Дьюкс-Плейс {21} - там их в миг окрутили.
      Мирабелл. Так ты уверен, что они обвенчались?
      Слуга. Обвенчались и в постель легли, сударь! Сам видел.
      Мирабелл. Свидетельство у тебя?
      Слуга. Вот оно.
      Мирабелл. А что, портной принес платье Уейтвелла и новые ливреи?
      Слуга. Принес, сударь.
      Мирабелл. Прекрасно. Так вот, возвращайся домой, слышишь, и пусть они там не расходятся до моего приказа. Пусть Уейтвелл навострит уши и ждет, а наша курочка почистит перышки и спешит к Пруду Розамонды {22} - я буду ее ждать там в час дня. Мне надо увидеться с ней, прежде чем она вернется к хозяйке. И если ты не хочешь, чтоб тебе оторвали уши, держи язык за зубами. (Слуга уходит.)
      Возвращается Фейнелл, за ним Бетти.
      Фейнелл. Видно, тебе повезло, Мирабелл: ты заметно повеселел.
      Мирабелл. Я тут затеял одну шутку, пока не могу тебе рассказать. Хорошо, что они сегодня не сходятся на шабаш. Не пойму, Фейнелл, как это ты, женатый, а следовательно - осмотрительный человек, позволяешь жене состоять в их секте.
      Фейнелл. Право, я не ревнив. К тому же там все женщины и наши родственницы. А что до вхожих туда мужчин - они не опасны: их никто в грош не ставит.
      Мирабелл. Ну, я другого мнения. Если мужчина хлыщ, тут-то и жди сплетен. Ведь у женщины, если она не совсем дура, есть лишь один повод водиться с мужчиной.
      Фейнелл. Ужели всякий раз, когда Уитвуд болтает с Милламент, ты ревнуешь ее?
      Мирабелл. Не столько ревную, сколько начинаю сомневаться в ее уме.
      Фейнелл. Ты несправедлив: ума ей не занимать.
      Мирабелл. Она достаточно хороша собой, чтобы внушать мужчинам подобные мысли, и слишком воспитанна, чтоб оспаривать подобные похвалы.
      Фейнелл. Сдается мне, что для пылкого любовника ты слишком большой критикан: ты видишь все слабости возлюбленной.
      Мирабелл. Для критикана я слишком пылкий любовник. Я люблю ее со всеми недостатками. Больше того, за них-то я и люблю ее. Капризы Милламент так искусны, а может быть, так натуральны, что ничуть ее не портят. В других женщинах манерность отвратительна, ей же она придает обаяние. Признаюсь тебе, Фейнелл: однажды, обиженный ею, я в отместку разобрал всю ее по косточкам; рассмотрел в отдельности ее недостатки, изучил их и даже запомнил на память: реестр был так велик, что рано или поздно должен был побудить меня возненавидеть ее от всей души. Мало-помалу я так привык перебирать в уме погрешности Милламент, что под конец, вопреки моим намерениям, они перестали меня отталкивать. И вот наступил день, когда я мог думать о них без всякого раздражения. Теперь они кажутся мне столь же привычными, как и мои собственные. Похоже, близок день, когда я начну дорожить ими в той же мере.
      Фейнелл. Женись на ней, мой тебе совет! Пусть ее прелести будут тебе хоть в половину так же знакомы, как пороки, и, клянусь жизнью, ты обретешь покой.
      Мирабелл. Ты так думаешь?
      Фейнелл. Ручаюсь своим опытом. Я человек женатый, мне ли того не знать.
      Входит рассыльный.
      Рассыльный. Не здесь ли находится некий сквайр Уитвуд?
      Бетти. Здесь. А вам он зачем?
      Рассыльный. У меня письмо от его брата сэра Уилфула. Белено передать в собственные руки.
      Бетти. Он в соседней комнате, приятель. Иди вот туда. (Рассыльный уходит.)
      Мирабелл. Как! В столицу прибыл глава клана - сэр Уилфул Уитвуд?
      Фейнелл. Его нынче ждут. Он тебе знаком?
      Мирабелл. Видал однажды. По-моему, он подает надежды со временем стать изрядным чудаком. Кажется, ты имеешь честь быть с ним в родстве?
      Фейнелл. Да. Он - сводный брат нашего Уитвуда. Покойница матушка его была сестрой леди Уишфорт, моей тещи. Женись на Милламент и тоже станешь величать его кузеном.
      Мирабелл. Что ж, лучше быть ему родственником, чем знакомым.
      Фейнелл. Он прибыл в Лондон, чтоб снарядиться в путешествие.
      Мирабелл. Господи! Ведь ему же за сорок.
      Фейнелл. Неважно. Пусть Европа убедится, что Англия располагает болванами всех возрастов. В этом наша гордость.
      Мирабелл. А почему бы парламенту, чтоб уберечь честь нации, не издать закон, запрещающий вывоз дураков?
      Фейнелл. О ни в коем случае! От этого был бы один вред. Лучше немного потерять на вывозе, чем пострадать от чрезмерного производства и отсутствия сбыта.
      Мирабелл. А что, дурь этого странствующего рыцаря сродни глупостям его здешнего братца?
      Фейнелл. Ничуть. Наш Уитвуд так же мало схож с упомянутым рыцарем, как мушмула с диким яблоком, хоть их и можно привить на одной ветке. Первая тает во рту, второе - не проглотишь; в первой - сплошь мякоть; во втором - одна сердцевина.
      Мирабелл. Первая сгниет прежде, чем поспеет, а второе - никогда не поспеет: так и сгниет.
      Фейнелл. Сэр Уилфул представляет собой странную смесь робости и упрямства. Пьяный, он походит на влюбленное чудовище из "Бури" {23} и ведет себя в том же духе. А его столичный родственник, надо отдать ему должное, не лишен добродушия и не всегда безнадежно глуп.
      Мирабелл. Не всегда. Глупость одолевает его в тех случаях, когда ему изменяет память или когда под рукой не оказывается тетрадочки, в которую он заносит чужие мысли. Он дурак с хорошей памятью и пригоршней чужих острот. Он из тех, чью болтовню мы терпим лишь потому, что от нее никуда не денешься. У него одно прекрасное свойство - он не спорщик: так дорояшт репутацией человека, наделенного чувством юмора, что готов принимать оскорбление за шутку, а откровенную грубость и брань за иронию или ро-зыгрыш.
      Фейнелл. Если ты еще не закончил его портрет, можешь дописать с натуры. Вот он собственной персоной - прощу!
      Входит Уитвуд.
      Уитвуд. Ну посочувствуйте мне, голубчики! Пожалейте меня, Фейнелл! И вы тоже, Мирабелл.
      Мирабелл. Охотно.
      Фейнелл. Но в чем дело?
      Уитвуд. Мне не было писем, Бетти?
      Бетти. Нешто рассыльный не вручил вам только что?
      Уитвуд. Ну да, а еще не было?
      Бетти. Нет, сударь.
      Уитвуд. Какая досада! Ужасная досада! Рассыльный этот - осел, вьючное животное! - принес мне письмо от моего безмозглого брата - тяжеловесное, как речь о добродетелях усопшего или стихотворный панегирик одного поэта другому. Но самое ужасное, что этот эпистолярный опус лишь предшествует появлению своего создателя.
      Мирабелл. И такой дурак приходится вам братом!
      Уитвуд. Только сводным. Сводным, а не родным, честное слово!
      Мирабелл. Что ж, тогда он, возможно, лишь сводный дурак.
      Уитвуд. О, это прекрасно, Мирабелл, le drole {Плут, пройдоха (франц.).}! Просто прекрасно! Впрочем, хватит про него, черт подери! Как поживает ваша супруга, Фейнелл? Я, кажется, болтаю вздор, а все, чтоб отделаться от мысли об этом ироде. Простите великодушно, что вам, столичному жуиру, я задал столь неуместный и слишком личный вопрос. Право, я говорю, что в голову взбредет, - словно какая-нибудь вековуха на свадьбе. И все же, миссис Фейнелл - редкостная женщина.
      Фейнелл. Хорошо, что вы не думаете, о чем говорите, а то ваши хвалебные речи преисполнили бы меня тщеславием или ревностью.
      Уитвуд. Во всей столице один только Фейнелл ладит с женой. А ваше мнение, Мирабелл?
      Мирабелл. Если вам нужно знать в точности, пойдите, справьтесь у нее самой.
      Уитвуд. Послушайте, Мирабелл!..
      Мирабелл. Да?
      Уитвуд. Примите мои извинения, голубчик. Я что-то хотел спросить, да позабыл...
      Мирабелл. Признателен вам от души.
      Уитвуд. Уж вы простите: такая стала память - никуда!..
      Мирабелл. Остерегайтесь подобных извинений, Уитвуд. Все знакомые мне глупцы непременно жалуются либо на память, либо на сплин.
      Фейнелл. Куда вы подевали Петьюлента?
      Уитвуд. Он сидит там, считает свои деньги - час назад они были моими. Мне сегодня безбожно не везло.
      Фейнелл. Дайте ему обыграть вас в карты: вы ведь всегда побьете его в остроумии. Поскольку вам достался ум, отпущенный на вас обоих, пусть ему хоть в чем-нибудь повезет.
      Мирабелл. А по-моему, Петьюлент не склонен считать, что вы острите удачнее его, Уитвуд.
      Уитвуд. Перестаньте, прошу вас! Вы сегодня не в духе и готовы спорить но любому поводу. Петьюлент - мой друг и порядочный малый. Он - милейший человек и кое-что знает: честное слово, он не лишен остроумия - надо отдать ему должное. Он мой друг, и мне не след говорить о нем дурно. А если его невысоко ценят в свете, то не стоит его за это обливать презрением. Так что, не обижайте моего друга.
      Фейнелл. Но вы же не считаете, что ваш друг - образец воспитанности?
      Уитвуд. Нет, конечно, у этого бездельника ужасные манеры, черт бы его подрал: поведение под стать какому-нибудь судебному приставу, что правда, то правда. Очень жаль, честное слово! А так, он вообще энергичен, с огоньком!
      Мирабелл. А как насчет храбрости?
      Уитвуд. Честное слово, чего не знаю, того не знаю. Но честное слово, если он с чем-то не согласен - никому не даст спуску.
      Мирабелл. Даже мужчине, которого побаивается, или женщине, которую любит?
      Уитвуд. Тут вы правы: он своих слов наперед не обдумывает. Но у всех свои слабости. Вы к нему слишком строги, честное слово! А я его прощаю: оправдываю все его недостатки, кроме одного или двух. Один у него, без сомнения, есть. Будь он моим братом, я б и тогда его осудил. Тут действительно остается желать лучшего.
      Мирабелл. Так поделитесь с нами этой тайной, Уитвуд.
      Уитвуд. Нет, уж вы меня простите! Чтоб я выставил напоказ изъян моего друга! Увольте, голубчик, не могу!
      Фейнелл. Наверно, ему недостает искренности или еще какого-нибудь пустяка.
      Уитвуд. Если бы! Кто же за подобное осудит остроумца? Требовать искренности от острослова не разумнее, чем постоянства от красавицы. В первом случае это свидетельствовало бы о том, что скудеет ум, а во втором убывает красота.
      Мирабелл. Может быть, он, по-вашему, слишком самонадеян?
      Уитвуд. Нет, нет! Это всего лишь азарт спорщика и желание неустанно участвовать в разговоре.
      Фейнелл. Может, слишком невежествен?
      Уитвуд. Что вы - это его счастье! Будь он образованней, как бы он выказал свой природный ум?
      Мирабелл. Ну, тогда косноязычен?
      Уитвуд. А вы знаете, мне это в нем теперь даже нравится - косноязычие позволяет мне порой выступать при нем толмачом.
      Фейнелл. Нахален?
      Уитвуд. Нет, не то.
      Мирабелл. Тщеславен?
      Уитвуд. Нет.
      Мирабелл. Ага! Наверно, дело в том, что подчас он сдуру выкладывает всю правду: не хватает ему смекалки придумать что-нибудь похитрей.
      Уитвуд. Что? Правду?.. Ха-ха-ха! Ну так вот, слушайте: он вообще не говорит правды. Ясно? Он лжет, как горничная, как привратник у знатной дамы. Вот в чем его слабость.
      Входит кучер.
      Кучер. Не здесь ли мистер Петьюлент, хозяюшка?
      Бетти. Здесь.
      Кучер. Три дамы там, у меня в карете, желали бы с ним поговорить.
      Фейнелл. Каков Петьюлент, а? Слыхали: целых три!
      Бетти. Сейчас я скажу ему.
      Кучер. И еще подайте им две чашки шоколада и стакан коричной настойки {24}. (Бетти и Кучер уходят.)
      Уитвуд. Не иначе - две досужие шлюхи и сводня, страдающая одышкой. Теперь вы знаете, кто эти дамы.
      Мирабелл. А вы, я вижу, на короткой ноге с его знакомыми.
      Уитвуд. Дружба, которой не сопутствует доверие, столь же мало привлекательна, как любовь без обладания или вино без здравицы. Так и быть, открою вам всю правду. Он уже неделю нанимает этим шлюхам карету и оплачивает кое-какие их расходы с тем, чтобы они ежедневно справлялись о нем в общественных местах.
      Мирабелл. Ну и ну!
      Уитвуд. Вот увидите, он не выйдет к ним: мало народу - не перед кем стараться. Это что! У него была выдумка похлеще. Прежде чем он измыслил этот маневр со шлюхами, он сам о себе справлялся, да-да.
      Фейнелл. Сам о себе? Растолкуйте, как это?
      Уитвуд. Очень просто. Стоит вам сойтись с ним в шоколадной, как ов удирает: только вы к нему спиной - его и след простыл! Мчится домой, накидывает капюшон, шарф, прячет лицо под маской, впрыгивает в наемную карету, гонит обратно, и вот - уже справляется у дверей: не здесь ли мистер Петьюлент. Этот трюк я и имел в виду, говоря о его привычке справляться о себе, дожидаться себя и даже порой, не заставши себя, оставлять самому себе письмо.
      Мирабелл. Признаться, это уже что-то новое. По-видимому, он и сейчас оказывает себе какую-то услугу: уж больно долго не выходит. Pardon, вот и он!
      Входит Петьюлент, за ним Бетти.
      Бетти. Вас дожидаются в карете, сударь.
      Петьюлент. Знаю, знаю, Иду. Черт-те что! Можно подумать, что я повитуха или сводня! Вламываются, поднимают на ноги - в любой час, в любом месте! Чума их забери! Не пойду! Скажи им, что я не выйду, слышишь? Пусть их пускают сопли, пусть ревут в три ручья!
      Фейнелл. Какое бессердечие, Петьюлент.
      Петьюлент. А ну их, и все! Не в настроении я!
      Мирабелл. Надеюсь, они из простых: ведь с дамами из общества так не поступают.
      Петьюлент. Из общества - не из общества, фигу им сушеную! Не в настроении я! Ей-богу, пусть бы они даже были эти... которые... и тогда, коли я не в духе - хотите ждите, а не хотите - проваливайте!