Виктор КОНЕЦКИЙ
      Вчерашние заботы
      Часть первая
      Труд моряков относится к категории тяжелого. "Инструкция по психогигиене для капитанов и старших помощников судов морского флота СССР"
      * ПО СТАРОЙ ДОРОЖКЕ
      * МУРМАНСК
      * НАЧАЛО ВЫЯСНЕНИЯ ОТНОШЕНИЙ
      * ФОМА ФОМИЧ В ИНСТИТУТЕ КРАСОТЫ
      * ДЕНЬ ВМФ НА ДИКСОНЕ
      * ДИКСОН - МЫС ЧЕЛЮСКИНА
      * О СУДОВЫХ ПОЖАРАХ И КАК ФОМА ФОМИЧ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
      * НЕОБЫКНОВЕННАЯ АРКТИКА
      * ПОВСЕДНЕВНОСТЬ И НЕКОТОРЫЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ ИЗ НЕЕ
      * ТИКСИ
      * ТИКСИ - ПЕВЕК
      * ЕДИНСТВО И БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ В ФОМЕ ФОМИЧЕ ФОМИЧЕВЕ
      * УЛЫБКА КОЛЫМЫ
      ПО СТАРОЙ ДОРОЖКЕ
      18.07. 15.00.
      Восьмизначные цифры будут обозначать: первые две - сутки, вторые месяц, третьи - часы, четвертые - минуты. Иногда они будут фиксировать момент события, иногда - момент записи события.
      Итак, 18 июля 1975 года в пятнадцать часов нольноль минут я получил предписание на теплоход "Державино".
      22 июля надлежало вылететь в порт Мурманск, куда судно шло из Ленинграда вокруг Скандинавии.
      Дальнейшая ротация, то есть порядок заходов судна в порты, предполагалась следующая: Мурманск - Певек - Игарка - Мурманск - один из портов ГДР.
      Теплоход "Державино" - лесовоз, построен в 1968 году в Раума, Финляндия. Скорость 13,5 узла, район плавания неограниченный, автономность 24 суток, длина 102,27 метра, осадка в грузу 6,00 метров, водоизмещение 5580 тонн, мощность двигателя 2900 индикаторных лошадиных сил.
      Мое состояние в момент получения предписания - некоторое недоумение. Около полутора лет я отплавал на Европу и сделал два круга на США. Круг - это когда берешь груз на порты США из европейских портов, а из США на Европу. И домой, в Ленинград, между кругами не попадаешь.
      Беличье колесо.
      Но при всем при этом нормальные рейсы. И если бы мне предложили еще такой, то я бы постарался увильнуть. Но увиливать от невыгодного, тяжелого и нудного плавания в Арктику я не хотел и не стал.
      Политическая обстановка на этот момент в мире.
      Некоторая оттепель. Заголовки газет: "Рукопожатие в космосе", "Стыковка кораблей "Союз-19" и "Аполлон" осуществлена". Фотомонтаж: вверху американские и наши солдаты встречаются на Эльбе, в середине стыкуются космические корабли, внизу обнялись пять космических братьев.
      Но в Лиссабоне дела идут паршиво, положение на Ближнем Востоке, по словам Вальдхайма, "серьезное и продолжающее оставаться опасным".
      Хорошо хоть то, что я отправляюсь не на Ближний, а на Дальний Восток...
      Положение на спортивной арене. "Овации Ольге Корбут". Студентка из Гродно в блестящей спортивной форме. За нее можно не волноваться.
      15.30. Четырехзначные цифры будут в дальнейшем обозначать время внутри очередных суток: первые две - часы, вторые - минуты.
      Итак, по-сухопутному говоря, в половине четвертого дня замначальника пароходства по мореплаванию обрисовывает мне арктическую ситуацию.
      Я слушаю плохо, ибо боюсь назвать его "Шейхом" - это подпольная кличка Наримана Тахаутдиновича Шайхутдинова. Я же подпольно влюблен в Шейха, но он, увы, влюблен в Омара Хайяма.
      - Да-а, уйти в море может и дурак, - задумчиво говорит Нариман Тахаутдинович, разглядывая огромную карту Арктики. - А вот вернуться... тут уж нужен отнюдь не дурак.
      - Если я что-нибудь напишу о предстоящем рейсе, то разрешите поставить эти бессмертные слова эпиграфом?
      - Бога ради! Пожалуйста! - широко дарит эпиграф Шейх.
      Под финал разговора узнаю, что нынче особо жестко требуют соблюдать "Положение о назначении в арктические рейсы дублеров капитанов".
      На ледоколах этот институт привился давно, а нашему пароходству сложно находить людей. Потому-то, очевидно, и нашли меня.
      Суть "Положения" в том, что на мостике во льдах обязательно должен быть капитан. Раньше суда подолгу лежали в дрейфах, их капитаны зачастую сами выбирали оптимальные пути и могли выкроить несколько часов для сна. Нынче техника заставляет находиться в движении во льду практически девяносто процентов рейсового времени, но никакой моряк, даже если он годится для выделки гвоздей, выстоять такое на мостике не в состоянии.
      Получив традиционное "Счастливого плавания" и печатную инструкцию, уже иду к порогу. Шейх останавливает:
      - Вы с Фомичевым знакомы?
      - Нет. Но слышал много.
      - Н-да, - загадочно ухмыляется Шейх. - Еретик. И знаменитый драйвер. Вам полезно будет с ним поплавать. Потом расскажете впечатления. Мне для дела надо.
      - Есть.
      "Драйверами" называли когда-то самых отчаянных капитанов чайных клиперов. Драйверы и в ураганный ветер не спускали парусов и не брали рифов, а когда мачты уже готовы были улететь к чертовой матери, стреляли в парус из пистолета. Дырочку от пули ураганный ветер за десятые доли секунды превращал в огромные дыры, и парус обвисал лохмотьями. А мачты оставались на местах.
      Спрашиваю:
      - Нариман Тахаутдинович, вы имеете в виду то, что мне предстоит работать с капитаном отчаянного мужества?
      - Не только это, - со вздохом говорит Шейх. - Плоховато вы знаете английский, Виктор Викторович. Англичане странная нация. У них одно слово обозначает разом сто пятьдесят смыслов и понятий. Я всегда восхищаюсь такой плюшкинской скупостью великобританцев на слова. И как они книги пишут?.. Н-да, придете домой - посмотрите словарь на "драйвер".
      - Есть, Нариман Тахаутдинович!
      Дома смотрю англо-русский словарь и прихожу к выводу, что мне предстоит встретиться с достаточно сложным человеком. Ибо слово "драйвер" работает у англичан в диапазоне от "гонщик" и "преследователь" до "надсмотрщик за рабами" и от мирного "кучер" до мрачного "доводящий до отчаяния". На американском сленге "драйв" - продажа товаров по дешевке с целью конкуренции, в горном деле "драйвер" - обыкновенный коногон, в сельском - погонщик скота, в медицинском "ту драйв мед" - сводить с ума. Еще это слово обозначает хозяина-эксплуататора, бизань-мачту, вождение автомобиля и... писательский труд ("ту драйв э пен" - "гонять перо" в буквальном переводе).
      И вот я назначен дублером драйвера Фомы Фомича Фомичева.
      Посмотрим инструкцию.
      "Должностная инструкция дублеров капитанов судов на время плавания в арктических водах:
      1. Дублер капитана назначается приказом начальника пароходства из числа наиболее подготовленных старших помощников, имеющих опыт работы во льдах в условиях арктического плавания, для усиления вахтенной службы и обеспечения безопасности мореплавания.
      2. Дублер капитана относится к старшему комсоставу судна, подчиняется непосредственно капитану и отвечает за безопасность мореплавания во время несения своей вахты.
      3. В процессе подготовки и погрузки арктического груза дублер капитана оказывает помощь капитану в организации грузовых операций.
      4. Дублер капитана своим опытом, знаниями, всеми средствами содействует быстрейшему завершению арктической навигации.
      5. На время плавания на трассе СМП капитан своим приказом назначает конкретные часы, в течение которых дублер обеспечивает безопасность мореплавания, непосредственно осуществляет управление и маневрирование судном при самостоятельном плавании во льдах и в караванах за ледоколом. Вахтенные младшие помощники несут вахту в соответствии с уставом и выполняют свои уставные обязанности.
      6. В борьбе за живучесть судна дублер капитана по указанию капитана находится в месте наибольшей опасности и непосредственно руководит работами в соответствии с НБЖС-70.
      Зам. нач. БМП по мореплаванию
      Н. Шайхутдинов".
      22.07. 13.30.
      Прощаюсь с живой природой перед ледяной Арктикой.
      Отошел от муравейника аэропорта Пулково метров на триста.
      Присел на предельно загрязненную травку под чистыми березками, гляжу на серенькие кашки, говорю кашкам о любви. Они молчат. Нужна им моя любовь!
      Рядом траншея - копают канализацию. Пахнет свежей землей.
      Солнце. Тени от березок ласкаются к кашкам. А в трехстах метрах пятитрубный аэропорт стоит на мертвом якоре, битком набитый человечеством.
      Июль. Мягкость ветерка. Зелень лета.
      Прощай, зелень.
      Рейс 1 8698. Взлетели точно.
      Когда пролетаем Имандру, начинает тянуть на воспоминания.
      Красивое озеро Имандра. Из-за его красоты я и погорел в ранней юности.
      ...Эшелон тянется от берегов Баренцева моря в Питер. Конец августа пятьдесят первого года, около девятнадцати часов. Мы где-то между Хибинами и Апатитами. Я - часовой. Обязанности просты. На очередной остановке вылезаешь и ходишь вокруг да около концевого вагона с винтовкой наперевес.
      Политическая обстановка в мире - пик холодной войны. Но мы знаем холодную войну как теплую, а то и чуть-чуть не горяченькую. И все мы - воины - вместе с газетами поднимаемся на штурм Марра, наступаем на теорию относительности, крепим оборону против морганистов...
      Суровое время. Но впереди отпуск. И ты влюблен первой и прекрасной любовью. И такой сногсшибательный закат над Имандрой: склоны гор алые, ели на их фоне черные, возле полотна по склонам насыпи цветут лиловые пышные цветы, между прибрежными валунами вода нежная, и каждое самое легкое облачко отражается в темнеющем штилевом зеркале озера. А тебя овевает ветерок, пахнущий елями, соснами и близкой свободой, ибо ты сидишь на полу теплушки, свесив ноги через порог, ждешь очередной остановки эшелона и поешь с коллегами "Прощайте, скалистые горы...".
      Тепловоз гудит предупреждающими гудками: сейчас застрянем на каком-нибудь полустаночке, освобождая место пассажирскому нормальному поезду. Пора кончать лирику и брать винторез. У меня он поставлен в уютном местечке - у противоположной двери теплушки в уголке между дверью и стенкой, но...
      Винтовки в ее уютном гнездышке нет.
      - Ребята, хватит шутки шутить! Куда винторез запрятали?
      Никто не признается, а эшелон уже едва ползет. Согласно инструкции, часовому пора выпрыгивать, чтобы осмотреться и войти в боевую форму для охраны товарищей и народного имущества от всевозможных опасностей.
      Теплушка обыкновенная, стандартная - нары в два ряда по бокам, пятачок в середине свободен, пирамид для оружия нет. Винтовку получаешь перед заступлением в караул в штабном вагоне. Потому в инструкции сказано, что часовой с ней не расстается и в промежутках между остановками эшелона. Но перегоны на Кольском полуострове иногда очень длинные...
      - Ребята, кончай разыгрывать!
      Шурую под сенниками-матрацами на нарах, лезу под сами нары, дергаю за ноги спящих. Мат-перемат из четырех десятков глоток. Потом боевые товарищи начинают кое-что соображать. Часть их включается в лихорадочный и бессмысленный поиск (знаете, исчезнет у вас из ванной комнаты мочалка, и вы ловите себя на том, что ищете ее и в столовой, и под комодом, и еще черт те где, хотя абсолютно ясно, что в столовую или в почтовый ящик попасть она никак не могла). Так вот, часть ребят включилась в такие поиски, а кое-кто начал уже удаляться от моей персоны, создавая знаменитый "круг безопасности", - время, повторяю, было суровое. И от потенциального каторжника логично держаться подальше, чтобы каким-нибудь макаром не быть замешану в историю.
      Кто-то, самый умный, догадался, как дело происходило. Дверь теплушки, как у всякого телячьего вагона, откатывается в сторону по направляющим на колесиках. Изнутри стопорилась она деревянным клином. Клин от вибрации ослабел, между дверью и стенкой образовалась щель, винтовка в нее выпала; затем кому-то в щель стало на нары сквозить, он встал, накатил дверь обратно и опять запер на клин.
      Вот и все дела, браток. Закрыватель двери вспоминать этот момент не счел нужным. А может, "заспал" и действительно забыл. Мне же все важно было знать. Последний перегон был около сорока километров. Когда: в начале, середине, в конце перегона это случилось?..
      Эшелон уже стоит, мне давно пора выскакивать на стражу. А в голове: "Часовой на посту утерял боевое оружие с боевыми патронами - трибунал? пять лет? десять? спишут в матросы?.."
      Начальник эшелона - заместитель адмирала по строевой части полковник Соколов, уставник до мозга костей: на парадах и торжественных проходах по городским улицам он впереди, весь в золоте и владеет таким парадным шагом, что Павел Первый ему бы при жизни памятник поставил. А меня полгода назад разжаловали из старшин второй статьи - за длинный язык - в рядовые. Полковник Соколов обставил процедуру торжественно: был и барабанный бой, и срезание старшинских лычек, и отрывание козырька у старшинской фуражки прямо на плацу перед строем училища. Помнит меня полковник как облупленного...
      Вот эта строевая машина - начальник эшелона, отвечающий за курсантов Высшего военно-морского училища, за будущих офицеров флота, - расхаживала у штабной теплушки, ясное дело, парадным шагом. И так он это проделывал, что дерзко-задиристые и хамоватые кольские смазчики букс шмыгали носами, утирались промасленными рукавами ватников и проскакивали мимо полковника бочком и молчком, хотя никакого отношения к строевому механизму не имели и спокойно могли ругаться от души и размахивать молотками безо всяких яких.
      Все, Витя, вылезай, потому что приехали.
      И:
      - Разрешите обратиться, товарищ полковник?
      - Что у вас, товарищ курсант?
      - Докладывает часовой концевого вагона. Мною на последнем перегоне утеряна винтовка.
      - Старшина Рысев!
      - Слушаю, товарищ полковник!
      - Взять под стражу! Поедет дальше в штабном вагоне!
      - Лезь сюда! - это Рысев говорит. Он мне лычки срезал.
      - Товарищ полковник!.. Я... разрешите остаться!
      - Старшина, проследите, чтобы снял ремень, и обыщите!
      - Есть, товарищ полковник!.. Тебе сказано: лезь сюда!
      Я влез, расстегнул бляху, снял ремень и вывернул карманы. Ничего в них, кроме носового платка и махорки, не было. Рысев посадил в угол и еще отгородил от свободы скамейкой.
      "Часовой на посту утерял оружие - трибунал и десять лет, как одна копеечка, а для примера могут и еще что-нибудь пострашнее выдать".
      Строевая машина поднялась в вагон.
      - Доложите, что и как. Старшина, записывайте.
      Я доложил. И закончил мольбой: оставьте, мол, здесь, я побегу обратно и найду винтовку, я ее из-под земли выкопаю, я...
      - А не найдешь - башку с отчаяния под поезд? Или по молодой глупости дезертируешь? И мне за тебя трибунал?
      Дежурный по полустанку заглянул в вагон и доложил, что эшелон отправляется через пять минут.
      "По вагонам!.. По вагонам!.. По вагонам!.." - покатилось вдоль и вдаль.
      - Нет! Товарищ полковник, нет! Честное слово! Не найду - вернусь!
      - Товарищ полковник, здесь четверо лихих людей в тайге шатаются, вклинился с дурацким напоминанием старшина Рысев. - Как бы они его не пришили.
      - Молчать! Вас не спрашивают! - рубанула строевая машина.
      И пошла шагать из угла в угол штабного вагона, а вместе с ней шли секунды и минуты, складываясь в десять лет. И главное даже не в тюрьме было, а в матери. Я знал: не переживет. Но также знал и понимал все то, что творилось сейчас в душе и мозгу строевой машины. Оставить меня - нарушить законы, и каноны, и уставы, и кодексы. И ответственность взвалить себе на погоны, - а семья? а служба? а карьера, в конце концов?.. И так просто - оставить здесь пять человек, дать сопроводиловку, сообщить железнодорожному начальству, а разиня пусть катит за решетку. Конечно, и при таком варианте взыскание влепят и ему, полковнику Соколову, но всего на уровне выговора. А если мальчишка сдрейфит и ударит в бега? Конец тогда Соколову. Вот какой вопрос на уровне "быть или не быть?" решала строевая машина. Время, еще раз повторяю, суровое шагало, катилось, текло и по стране и по планете.
      - Старшина!
      - Есть, товарищ полковник!
      - Отдай ему ремень!
      - Есть!
      - А ты - бегом за бушлатом! И сразу сюда! Марш!
      Я кубарем вылетел из вагона и помчался за бушлатом, еще не понимая толком, что означает ремень, что - бушлат и зачем бегом обратно.
      Тепловоз визгливо гуднул, когда я подбежал к штабному вагону с бушлатом.
      - На поиски сутки, - сказала строевая машина. - Сейчас, - взглянула она на часы, - двадцать сорок восемь. Этот перегон был тридцать шесть километров. Через сутки при любом результате поисков догоняете эшелон на любом поезде. Все ясно?
      - Так точно! Спасибо, товарищ полковник!
      Эшелон дернулся. И в каком-то беззвучии покатили теплушки в свой вечный, тупой, безропотный путь. Я даже лязга буферов не услышал - немое кино. Но человеческий голос в сознание проник:
      - Эй! Старшина! Брось ему хлеба!
      - Не надо! Не надо! - крикнул я.
      - Рысев! Кому приказано?! - прорычала строевая машина, и из проема дверей штабного вагона вылетела буханка.
      Ребятишки пялили зенки, пока эшелон тянулся мимо - теплушка за теплушкой.
      Кое-кто из них меня любил, кое-кто наоборот, но все пялились с испуганным любопытством.
      Через минуту на безымянном кольском полустанке никого не осталось, кроме меня и буханки черного хлеба. Я ее не поднял. Не до нее было, дураку.
      На мне были белая брезентовая роба, бушлат, бескозырка и яловые ботинки - "гады" на курсантском языке.
      Вы когда-нибудь бегали по железнодорожным путям? Если бежать по шпалам, то надо или прыгать через две на третью, или частить по одной. И то и другое невозможное дело, если надо действительно бежать, а не кое-как передвигаться. Конечно, можете попробовать бежать обочь путей, но там был гравий, он осыпался под "гадами", от него невозможно было толкаться для настоящего бега. А надо было именно бежать. Я не так опасался того, что винтовку найдут лихие люди, как того, что ее сопрет какой-нибудь стрелочник. В таежной глухомани Хибин, во глубине Кольского полуострова винторез с полной обоймой боевых патронов для стрелочника был бы таким сюрпризом, что он никогда и никому его не отдал бы ни за мольбы, ни за слезы, ни за деньги, ни даже за коврижки.
      Вы когда-нибудь пробовали начинать забег на тридцатишестикилометровую дистанцию после того, как месяц почти не двигались, сидя в отсеках подводной лодки?
      Уже через несколько минут так заболело под ложечкой, что я сошел с дистанции и сел на рельсу, скрючившись в три погибели.
      Сумерки перетекали в кромешную ночь. С одной стороны насыпи шумела тайга, с другой - довольно далеко внизу - чуть плюхали в камень Хибин Имандра. Глухо было вокруг. И сквозь боль я ощутил одиночество. Первый накат одинокости в ту ночь, еще слабый накат - как бы пленка одиночества.
      Я, как всякий, кто служил в армии или на флоте, был не один раз гоняем в кроссы с полной выкладкой. И знал, что боль под ложечкой можно преодолеть только тем, что будешь продолжать бежать дальше, сквозь нее.
      И я побежал, то прыгая через шпалы, то по осыпающемуся гравию. Но мне ведь не просто бежать надо было. Мне надо было смотреть во все глаза, чтобы не протащиться мимо винтореза. А как он упал? Куда закатился по инерции? Надежда обнаружить винторез сохранялась только потому, что выпал он не в сторону откоса насыпи к Имандре, а в противоположную сторону - между путями.
      Километра через два я скинул бушлат и даже не оглянулся на него. Боль под ложечкой слабела, но черт бы побрал брезент робы! Этот жесткий морской брезент не для сухопутных кроссов. Он начал сдирать кожу на коленях. А широкая рубаха робы, которую я выпростал из-под ремня (взмок от пота), сильно парусила. И где-то на пятом километре я скинул и ее. К этому моменту я, ясное дело, уже не бежал, а брел и пучил глаза во тьму,
      Тьма возле самой земли была какая-то более светлая, чем окружающий мир. Быть может, озеро собирало в линзу штилевых вод свет звезд и отбрасывало под ноги.
      Кажется, не думал ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Сил хватало только на то, чтобы гнать и гнать себя вперед. Брезент содрал кожу на коленях до ощущения мокроты, но расстаться со штанами я не решился. Тем более что главная боль спустилась ниже. Морские "гады" носятся не с портянками, как сапоги в презренной пехоте, а с носками. Железная яловость ботинок не амортизировалась носками и терзала щиколотки почище брезента робы.
      На двенадцатом километре я понял, что наступает каюк, что надо отлежаться, спуститься к озеру и попить. До этого запрещал себе думать о воде, потому что знал: пить нельзя.
      И вот когда я остановился, чтобы собраться с силами и съехать с насыпи к Имандре, то увидел винтовку.
      Боевая подруга торчала из кучи запасного гравия прикладом вверх, на треть воткнувшись в кучу стволом. До винтовки было шагов десять. Я не стал их делать. Я съехал на заду с насыпи, подполз к урезу воды и опустил башку в чуть колыхающуюся волну. Потом расшнуровал и снял "гады". Носки были сочными от кровищи. Стаскивать их я не стал - было больно. Я сунул ноги в Имандру, которая спасла меня привиденческим светом своих вод. Но в первую очередь-то спас меня, ясное дело, полковник Соколов.
      Кажется, я заплакал, потому что после напряжения сразу наступил спад и я ослабел физически и духовно.
      Штиль был над озером. Черное зеркало. Но вода все-таки чуть колыхалась. И шорох время от времени прокатывался вдоль берега. И мощные деревья за насыпью тоже пошевеливали черными вершинами с древесным шумом.
      Я первый раз в жизни был ночью в тайге.
      Из черного зеркала озера торчали под берегом белые глыбы. Казалось, они тоже шевелились. От жути и одиночества или просто остывая после кросса, я затрясся мелкой дрожью. Ведь, кроме мокрой от пота тельняшки, на мне ничего не было. И вообще, следовало начинать обратное движение еще двенадцать километров по шпалам, по шпалам.
      Более истертую ногу я обмотал носовым платком, штаны засучил выше колен и выбрался на насыпь. Вытащил и обтер рукавом тельника винтовку, пару раз щелкнул затвором, убедился, что все с затвором в порядке, загнал патрон в патронник на всякий пожарный случай и сразу почувствовал себя не таким уж и одиноким в ночи Кольского полуострова. И тогда вспомнил о наличии махры в кармане. Это было замечательно сесть на рельсу, свернуть закрутку и закурить горячую махру, когда между стертых коленок зажата винтовка.
      За все это время мимо не прошел ни один поезд, а тут рельса подо мной начала подрагивать и я увидел в чуть уже сереющей тьме свет фары. Катил тепловоз, но без состава.
      Мне продолжало везти!
      Я вскочил, поднял над головой винтовку, и принялся отплясывать на путях индейский танец, и, конечно, орал что-то. Кто мои орания мог услышать? Но дикую фигуру в засученных штанах, в тельняшке и с винторезом над башкой машинисты заметили. И остановили тепловоз, и взяли на борт. Когда я полез по ступенькам-лопаткам в будку, кто-то решил бедолаге помочь и схватился за штык, подтягивая вверх. И я чуть обратно не спрыгнул, ибо в измученном сознании это представилось покушением на винтовку.
      Да и патрон был в патроннике, а свернуть курок на стопор я от возбуждения и удачи забыл. Ствол же смотрел прямо в лоб моему чумазому помогателю.
      Оказалось, что по селектору было сообщено кому положено на перегоне между станциями Хибины и Апатиты, что где-то там болтается не беглый каторжник, а военнослужащий, выполняющий спецзадание. Это полковник Соколов предусмотрел. Очень мудро. Потому что только на борту тепловоза, который развозил по линии смену железнодорожных работников, я понял, что, кроме щепотки махры, в карманах у меня ничего, включая хоть одну копейку, не было. Зачем военнослужащему деньги?
      Ребят с тепловоза не запомнил. Даже где я там сидел, не помню. Зато отлично помню, как ныл про брошенные где-то бушлат и рубаху и про то, что с меня за казенное обмундирование высчитают всю отпускную получку. И бушлат ребята обнаружили, и притормозили, и кто-то за ним слазил.
      ...И пусть солдат всегда найдет У вас приют в дороге - Страны любимой он оплот В часы ее тревоги...
      Рубаха осталась в тайге на радость путевому обходчику.
      В Апатитах дежурный по станции подсадил в первый же пассажирский поезд в общий вагон на третью полку. Жрать хотелось мучительно. Буханка, оставшаяся на земле, так и торчала перед глазами. Но я быстро вырубился, обняв винтовку и застегнув поверх нее бушлат на все пуговицы.
      В Кандалакше милицейский патруль наконец-то обнаружил одного подозрительного беглого, да еще с винтовкой и на третьей, безбилетной полке.
      Проснулся я от света фонарика, направленного в физиономию, и довольно крепкого тумака. И конечно, кто-то из патрульных ухватился за винторез. Вероятно, это были тренированные самбисты, регбисты и боксеры, но я плохо соображал после пережитого и принялся лягаться и отбиваться с такой беззаветной и неукротимой энергией, что они отступились, и тогда проводник объяснил им что к чему.
      И я поехал дальше.
      И догнал эшелон еще до Ленинграда - продолжало везти. Вернее, сперва я его еще и обогнал. Эшелон стоял на полустанке Валя, а пассажирский поезд там не остановился.
      ...Легким именем девичьим Валя Почему-то станцию назвали...
      В этой книге впереди еще достаточно невероятных встреч и совпадений, потому скажу только, что на полустанке Валя в августе сорок первого, то есть ровно за десять лет до того, число в число, наш поезд, следовавший в Ленинград, разбомбили и в упор расстреляли немецкие самолеты. Брат был ранен осколком бомбы, а я и мать отделались смертным ужасом.
      Двадцать четвертого августа пятьдесят первого года я промчался мимо полустанка Валя и полковника Соколова, радостно-торжествующе размахивая бескозыркой из открытого окна.
      Во Мге вылез, и часа через два подошел час расплаты.
      Я поднялся в штабной вагон и по всей форме, но сияя полной луной, доложил, что курсант такой-то винтовку нашел и прибыл для дальнейшего продолжения караульной службы.
      Строевая машина, которая только что поставила ради меня судьбу на кон, взяла винтовку, вытащила обойму, с облегченным вздохом подкинула ее на ладони - все патроны были целенькие. А в те времена и утрата одного-единственного патрона считалась преступлением.
      - Молодец! Теперь чепухой отделаешься, - сказал полковник Соколов. Двадцать суток простого ареста после прибытия в училище. Можете идти!
      - Есть двадцать суток ареста! - сказал я, переставая излучать лунное сияние.
      Единственный в году отпуск предстояло провести на гарнизонной гауптвахте в некотором удалении от мамы и любимой. А я-то, догоняя эшелон, думал, что полковник преподнесет мне конфетку на блюдечке за героизм и самоотверженность при выполнении столь боевого задания!
      В части мой "подвиг" докатился до ушей адмирала Никитина - начальника училища. И я первый раз в жизни сподобился разговаривать с адмиралом. И даже в его кабинете.
      Не знаю, как в армии, а на флоте рядовые знают о высшем начальстве только то, что успевают сами пронаблюдать. Никаких биографических справок рядовым об адмиралах не сообщают. Где он служил, чем занимался, когда и где родился - тьма над Имандрой. Быть может, в целях конспирации и секретности, а может, из традиции скромности...
      Про адмирала Никитина я ровным счетом ничего не знал. И видел-то начальника только из строя в щель между впереди торчащими стрижеными затылками.
      Непроницаемое, тяжелое лицо, по-монгольски желтоватое. Лицо сфинкса перед Академией художеств. Небольшого роста, но плотный и широкий туловищем.
      Через много лет я наткнулся в книге моториста 1-й Краснознаменной, ордена Нахимова I степени бригады торпедных катеров Валентина Сергеевича Камаева на такие слова:
      "23 февраля 1937 года командир дивизиона капитан 3-го ранга Борис Викторович Никитин сообщил, что мы будем служить в особом дивизионе торпедных катеров, оснащенных новейшей военной техникой, позволяющей атаковать корабли противника, не имея на борту людей, а выводить катера в атаку будут специальные самолеты, с которых им будут выдаваться команды по радио. Очень часто место оператора в самолете-водителе занимал сам командир дивизиона Борис Викторович Никитин - удивительный энтузиаст новейшей военно-морской техники..."
      Вот перед лицом этого энтузиаста мы с полковником Соколовым вместе и предстали, ибо были вызваны к нему "на ковер".
      Разговор получился короткий:
      - Полковник, как вы этого фокусника накажете?
      - Двадцать суток простого ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, товарищ адмирал!
      - Вместо отпуска, получается?
      - Так точно, товарищ адмирал!
      - Куда ты собирался ехать в отпуск?
      - Никуда, товарищ адмирал, я здешний, ленинградец.
      - Мать жива?
      - Так точно, товарищ адмирал!
      - Десять суток, полковник. Пусть мать повидает.
      - Есть десять суток, товарищ адмирал! - сказал полковник Соколов, и мы с ним повернулись налево кругом и парадным шагом выкатились из парадного адмиральского кабинета.
      Борис Викторович Никитин прошел всю войну на самом отчаянном и дерзком - на торпедных катерах. Затея же с управлением катерами по радио заводка двигателей, их реверс, маневрирование, торпедный залп, постановка дымзавесы при отходе - в боях проверена не была. Но не потому, что аппаратура и отработка применения ее были плохи. Просто господство в воздухе принадлежало длительное время противнику, и он сбивал летающие лодки типа МБР-2 (морской ближний разведчик, модель вторая), с борта которых должно было осуществляться управление катерами. Не в этих деталях, однако, суть дела и суть адмирала Никитина. Ведь в основе идеи лежит главный закон лучших русских флотоводцев - победа малой кровью! Сохранить родные души, уберечь матросов и лейтенантов от любого лишнего риска.
      Как все это сочетается с "Мать жива? Десять суток, полковник..."!
      Процедура посадки на губу, оформление ее, была весьма бюрократически занудна. Поглядите, сколько надо было собрать резолюций и отметок на "Записке об арестовании":
      "29 августа 1951 года. Номер роты - первая. Звание и должность - курсант. Кем арестован - командиром курса. Причина ареста - нарушение Устава гарнизонной караульной службы. На какой срок и вид ареста - 10 суток простого".
      Наискосок: "По состоянию здоровья может отбывать наказание на гауптвахте. Майор..."