Я слушаю разговоры нового "Великого Устюга" с ледоколами и вспоминаю, как над могилой старого ночами не полыхают лучи маяков.
      Все эти воспоминания, все эти размышления рождают во мне совершенно неожиданную мысль: "Надо бы нам сыграть шлюпочную тревогу! И хорошо бы сыграть ее на морозе, когда блоки шлюпочных талей прихватит льдом".
      Главная подлость любой аварии в том, что она, ведьма, прилетает на метле или в ступе всегда неожиданно.
      Если увеличить необходимость принятия решений в пять раз в данный отрезок времени, то количество человеческих ошибок возрастет в пятнадцать. Так говорит наука. Наконец наступает момент, когда на обдумывание решения просто-напросто нет физического времени - цепь умозаключений не строится, логика не успевает слагать силлогизмы; вместо подчинения себя логическим выводам ты начинаешь действовать по свойственному тебе характеру-стереотипу, который в этот момент реагирует не на объективную реальность, а на свойственные тебе представления о реальности. В такой ситуации самое правильное - вообще не принимать решений. Умение не принимать решений по трем четвертям возникших вопросов - это и есть Опыт. Ибо решение не принимать решений есть самое тяжко-трудное решение из всех. Мы привыкли решать и поступать с первого вздоха. Когда мы потянулись к материнской груди - мы приняли свое первое решение в жизни. Когда мы попросили морфий у доктора на смертном одре - это мы приняли последнее решение. Не принимать решений в сверхсложной ситуации может только очень сильный человек, ибо отказ от принятия решений не записывается в судовой журнал и не служит никаким прикрытием для судебных последствий. Если человек, отказавшись от принятия решений по трем четвертям вопросов, не испытывает при этом удрученности, растерянности, депрессии, то есть сохраняет даже повышенную, какую-то радостную готовность к принятию любых решений (когда сочтет их нужными), - это и есть настоящий человек поступков. У такого человека не должно быть сильно развито воображение. Хорошее воображение подсовывает слишком много вариантов будущего. Обилие вариантов ведет к утере цельности.
      Есть у англичан "Руководство по надувным спасательным плотам". Скорее, это не руководство, а коммерческая реклама.
      На английских рекламных плакатах люди с погибшего судна, сидя на плоту, задорно и широко улыбаются.
      Плоты выглядят уютно. Хочется самому залезть под брезентовый полог и отправиться в хорошей компании на рыбалку.
      Фирма "Бофорт" составила инструкцию для терпящих бедствие на море. Она рекомендует, например, вычерпывать из плота воду, бояться акул и помнить о них; курить, но осторожно обходиться со спичками, есть рыбу только тогда, когда за день можно выпить полтора литра воды.
      Фирма "Данлоп" составила свою инструкцию. В отличие от "Бофорта", она рекомендует ухаживать за находящимися на плоту ранеными или потерявшими сознание людьми, помнить, что газ и воздух от жары расширяются; после высадки на пустынный берег использовать плот для жилья; не курить, так как курение увеличивает жажду, делает воздух спертым и вызывает у некоторых тошноту; помнить, что при всех условиях самым трудным для спасающихся является тяжелое моральное состояние; "для поддержания в них воли к жизни рекомендуются игры в карты (имеющиеся в снабжении плота) и разгадывание загадок".
      Заключительная статья инструкции касается естественных отправлений: "Действие кишечника и мочеиспускание будут ненормальны. Не тревожьтесь! Это результат недостаточного количества принимаемой пищи и воды и ограниченности движений".
      Таким образом, если естественные отправления застопорятся, не впадайте в панику, а продолжайте играть в карты или отгадывать загадки.
      Вообще, фирмы "Бофорт" и "Данлоп" демонстрируют настоящий английский юмор. Правда, они это делают всерьез.
      Кроме индивидуальных инструкций фирмы в соавторстве с фирмой "Эллиот" сочинили коллективное "Руководство для терпящих бедствие на море". Там тоже много полезного и много юмора.
      Вопрос курения перестает быть спорным. Соавторы курить разрешают (очевидно, табачные фирмы свое дело сделали).
      От морской болезни рекомендуются патентованные таблетки. Если они не помогают, нужно "лечь и крепко упереться головой в какую-нибудь часть плота". Последний способ мне кажется дешевым и удобным. Он вполне доступен даже пассажиру третьего класса.
      В разделе "Наблюдение" сказано, что "для поиска чего-либо ночью, в темноте, необходимо пользоваться карманным фонариком". Очевидно, фирмы считают нецелесообразным использование гибнущими мощных дуговых прожекторов.
      "Встретившись с местными жителями, необходимо обращаться с ними доброжелательно, но избегать близкого общения". О, Британия!
      "Нельзя устраивать лагерь под кокосовыми пальмами, так как упавший орех может убить человека".
      "Черепах ловят следующим образом: надо напасть на черепаху внезапно и быстро перевернуть ее на спину". Короче говоря, предупреждать черепаху о том, что ты собираешься напасть на нее, не следует. Тем более не следует предупреждать черепаху о том, что ты собираешься потом, "вытянув ее шею из панциря, перерезать горло или отрезать голову".
      Начинается руководство фразой, которая дышит сдержанной силой и типично британским оптимизмом:
      "Терпящие бедствия должны знать, что для спасения одной человеческой жизни на море не жалеют ни средств, ни времени".
      Правда, последняя фраза инструкции несколько противоречит первой: "Помните, ваша изобретательность и находчивость - залог вашего спасения!"
      А у американских подводников в жаргоне есть выражение: "Поправка на И". Употребляется выражение в пиковых ситуациях и расшифровывается как "Поправка на Иисуса".
      Навертелась в этой главе такая масса ужасов и страхов, что сам вздрагиваю. Потому замечу, что сегодняшний торговый моряк рискует в сто раз меньше, нежели вы, когда едете в такси по Москве в февральский гололед и, опаздывая на самолет, торопите и понукаете шофера. А крупные аварии на море - с полной гибелью судна и экипажа - чрезвычайно редки. Именно потому они так и заметны. И еще потому заметны, что при взгляде со стороны есть в морских катастрофах нечто особенно романтическое.
      Нигде в мире вы, например, не найдете специальных монастырей для вдов погибших в гололед таксистов. А монастыри для вдов погибших в море моряков - есть. Один расположен на берегу Босфора. Другой (я сам видел в бинокль, на проходе) - на маленьком островке в Ионическом архипелаге, на южном его мысе. Все суда, которые проходят между Критом и Грецией, проходят и мимо этого монастыря.
      Морские вдовы живут на высокой горе, вокруг места пустынные и производят впечатление дикости. Видна тропинка в кустарнике, она сбегает к морю извилистой змейкой.
      Говорят, в монастырь принимают тех вдов, у которых мужья не только погибли в море, но и трупы которых не обнаружены.
      Море не оставило таким вдовам возможности прийти на могилку и поплакать. Как мрачно сказал один английский моряк: "Море не ставит побежденным кресты".
      ЕДИНСТВО И БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ В ФОМЕ ФОМИЧЕ ФОМИЧЕВЕ
      им днем девятилетний бологоевский школьник Фомка Фомичев с собакой Жучкой отправился на прогулку в лес, который начинается сразу за чертой поселка. К вечеру домой он не вернулся. На поиски школьника и Жучки были подняты сотни людей - местные жители, охотники, работники рабоче-крестьянской милиции. Спустя 16 дней Фомка, худой, оборванный, наткнулся на грибников. За это время он прошел десятки километров. Питался плодами шиповника, желудями, ягодами. За 16 дней "путешественник" потерял "Не пал духом..." - заметка в районной газете (хранится в архиве семьи Фомичевых)
      Простуда терзает кости тупой болью.
      Потому нынче после дневной вахты ничего не стал записывать и завалился спать. Но уже через полчасика врубилась "принудиловка".
      Из динамика долго доносится шелест бумаги и кряхтение, по которому я узнаю Фому Фомича.
      - Внимание, значить, всего экипажа! Прослушайте информацию! Наше судно с народнохозяйственным грузом следует в порт Певек. Он находится на Чукотке. Порт Певек свободен ото льда только с пятнадцатого или двадцать пятого июля...
      Дальше он жарит прямо по лоции минут десять: о режиме ветров, образовании ледяного покрова и так далее.
      Он жарит, запинаясь, сбиваясь, перечитывая сбитое, безо всяких точек и запятых, но очень вразумительно и обстоятельно, хотя ровным счетом ничего не понимает из читаемого. Писаный текст завораживает Фому Фомича, и он следует по нему с непреклонностью петуха, от носа которого провели черту. Если капитан "Державино" сам текст выбрал или составил, то, значить, при произнесении текста вслух ни о чем больше думать не надо.
      Фомич жарит по "принудиловке", и потому деваться от его лекции некуда.
      Я лежу и злюсь.
      Но! 1) Не следует забывать, что говорит Фома Фомич плохо еще и потому, что все зубы у него вставные - свои выпали в блокаду от цинги. Вставные челюсти у него разваливаются, и потому он не может есть ничего тягучего. И надо видеть, как переживает за мужа Галина Петровна, когда в кают-компании у него получается с жеванием что-нибудь некрасивое. 2) Хотя он обожает делать сообщения по трансляции, но сейчас вещает никому не нужную лоцию, ибо честно старается делить с Андриянычем нагрузку отсутствующего помполита. Положено проводить информации и лекции? Положено. И вот он проводит.
      Потом он спустится в каюту и достанет любимое детище - изобретенную им "Книгу учета работы экипажа т/х "Державино" - и запишет время, дату, тему своей "информации".
      Вчера пароходство потребовало радировать результаты парных соревнований за позапрошлый год. И вот Фомич с гордостью притащил свой гроссбух, где было обстоятельно записано, как его экипаж в позапрошлом году соревновался парно с коллективом Канонерского завода. В гроссбухе зафиксирована история профсоюзных, спортивных, досаафовских и всех других общественных организаций экипажа с рождества Христова. (Не все еще до таких учетных книг дошли. Здесь Фомич как бы опережает время.)
      Я Фому Фомича ото всей души хвалил за такой гроссбух, а не успел он дверь за собой закрыть, я и ухнул во всю ивановскую: "Вот это нудило!"
      Слышал он или нет? До сих пор мучаюсь этим вопросом.
      Очень у меня дурная способность.
      Лицедействовать я отлично научился. И поддакивать тоже умею. И серьезное, и даже восхищенное лицо делать при полнейшем непонимании происходящего замечательно могу. Одно плохо: иногда после акта талантливейшего лицедейства из меня выскакивает: "Ну и дурак же! Это же какой дурак-то, а?!" И выскакивает такой комментарий, когда адресат еще не удалился на безопасную дистанцию. Вот несчастье-то!..
      Да, еще писать Фома Фомич любит. Вернее, он любит процесс фиксации чего угодно чем угодно - пером, шариковой ручкой, фломастером или обыкновенным карандашом на бумаге ("ту драйв э пен" - быть писателем).
      Вот, например, мы в дрейфе, Фомич спокойно может спать. Но он бодрствует глухой ночью в тишине спящего мирным сном судна.
      На служебном столе супруга поставила ему букетик из засохших цветочков с личного дачного участка.
      Сама женская половина Фомы Фомича похрапывает в койке и бесшумно проклинает сквозь сухопутные видения тот день и час, когда поддалась на хитрые уговоры супруги Ушастика и поехала в Мурманск.
      Фомич тихо сияет от счастья - его судно и он сам никуда не едут!
      Он сидит в чистом белом свитере, разложив по всему столу приказы пароходства за последние два месяца, и регистрирует их. Вообще-то, это дело старпома, но Фомич любит регистрационную работу - это его счастливый отдых, его сладость. Он заполняет графы: "Дата поступления приказа на судно", "Краткое содержание", "Кому передан", "Меры", "Резолюция капитана" - и расписывается в конце каждой строки. Когда страница регистрационной книги заполняется вся, Фомич снимает очки и любуется столбцами и графами невооруженным глазом. И на миг он испытывает такое полное счастье от неподвижности и регистрационной деятельности, что ему, как и всем людям в момент полного, всеобъемлющего счастья, делается как-то жутковато. И он тихо встает, и тихо достает из холодильника кусочек полусырой рыбы. И, жуя рыбу, опять пишет, то есть фиксирует, хотя эта вроде бы вовсе невинная и даже полезная - страсть дважды уже приводила благонамеренного Фому на край катастрофы или даже бездны.
      Первый раз, когда он переписал от киля до клотика служебную инструкцию и какой-то поверяющий с ужасом обнаружил копию этого документа в каком-то Фомичевом гроссбухе.
      Второй раз случился еще более сногсшибательный нюанс, вытекающий из той же привычки Фомича все и вся фиксировать, и подсчитывать, и разграфлять.
      Фому Фомича выдвинули делегатом на общебассейновую конференцию, где должен был присутствовать министр Морского Флота СССР и где Фоме Фомичу предстояло выступать, ибо начальство отлично знало, что это самый лояльный из лояльных будет оратор и трибун.
      Перед убытием на конференцию, как и положено, на судне было проведено собрание, чтобы выработать почины, наказы делегату и соцобязательства о перевыполнении плана по разным показателям.
      Как и положено, нашлись всякие недостаточно сознательные элементы (вроде нашего Копейкина или тети Ани) и обрушили на делегата необоснованные претензии, бессмысленные жалобы и пошлые выпады в сторону высшего морского начальства - в диапазоне от требования оплаты сверхурочных работ в инпортах в инвалюте до отказа от обязательной подписки на газету "Водный транспорт", потому что в этой газете про речников пишут больше, чем про моряков.
      Фомич тщательно фиксировал все отрицательные выпады и положительные почины-обязательства. Затем систематизировал зафиксированное: на одну бумажку то, что можно будет говорить перед сверхначальством, а на другую все то, что ни в коем случае говорить нельзя, если не хочешь сломать себе шею и остаться на береговой мели навечно.
      Прибыв на конференцию, Фомич, как и положено, сдал в секретариат бумажку 1 1. А когда вылез на трибуну перед министром, начальником пароходства и другими божествами, то случайно вытащил из кармана бумажку 1 2 и приступил к чтению. И сразу вся внешняя, окружающая в этот момент Фомича-чтеца реальность полностью перестала им замечаться и на него воздействовать. И трибун не заметил ни гробовой тишины, наступившей в зале конференции; ни редких, восхищенных смелостью оратора кряхтений других смельчаков-либералов и нигилистов из задних рядов; ни остолбенело выпученных (как у меня на мосту через Дунай) глаз начальника пароходства и секретаря парткома; ни даже того, что министр в президиуме проснулся.
      Читая написанное, он, как я уже объяснял, никогда не вникал в смысл и суть, никогда ничего не понимал из произносимого, ибо еще и вел борьбу с челюстями. И потому он нес с трибуны истины жуткие, никакому публичному обсуждению не подлежащие; сумасшедший смельчак, решившись говорить о них, должен был бы кричать, потрясать кулаками, негодовать. А Фома Фомич, абсолютно уверенный в благонамеренности своего текста 1 1, читал его бесстрастно и монотонно, как дьяк по тысяча первому покойнику. И эта спокойная и добро-торжественная интонация спасла Фомича. Он уверен был, что зачитывает товарищам начальникам о превышении его экипажем планов и увеличении подписки на газету "Водный транспорт"!
      А нес - про инвалютные сверхурочные!
      И только сняв очки и не дождавшись положенных по штату всякому выступающему аплодисментов, повернулся к президиуму и что-то тревожное начал ощущать, ибо профессионально дальнозоркими глазами увидел, что начальник пароходства сыплет себе в рот таблетки (вероятно, валидол) из полной пригоршни, а секретарь парткома, сильно качаясь, идет за кулисы (вероятно, вешаться).
      Обличай он и ущучивай, высказывай претензии и фантастические требования разных Копейкиных в другом тоне - со страстями и негодованиями - и песенка Фомы Фомича Фомичева была бы спета. Но тут случился полнейший хеппи энд.
      Министр встал и сказал, что он наконец-то понял, что приехал сюда не напрасно, что все предыдущие ораторы были только амебы, а капитан Фуфыричев - единственный человек, который по-настоящему болеет за дела на флоте. И что на месте начальника пароходства он, министр, отправил бы капитана Фуфайкина в Гренобль на международный спецтренажер для судоводителей суперсухогрузов.
      Вот после этой истории Фомич не только прокатился в Париж на поезде, но и получил кличку Драйвер - за полнейшее бесстрашие. Правда, прокатился он в Гренобль и даже посетил Лувр уже в почти вовсе облыселом виде волосы начали у него выпадать пучками еще на трибуне, когда он увидел качающегося секретаря парткома и разобрал на своей бумажке: "1 2".
      Между прочим, сохранял эту бумажку Фома Фомич, чтобы не забыть, кто из его команды главный оппортунист и кто что на собрании наговорил лишнего.
      Апогея облысения Фомич достиг в женском туалете, куда спрятался от окруживших его в перерыве восхищенных и потрясенных его бесстрашием поклонников-нигилистов. Он заперся в женском туалете, ибо был занят мужской, и сидел там томительно долго, обдумывая случившееся и выщипывая из недавно приличной шевелюры остатки кудрей.
      Возле туалета собралась толпа разъяренных стенографисток и других дам, которые ломились в дверь, но даже они, когда Фомич, наконец, из туалета выскочил, не разорвали его в клочья - такое уважение и почтение вызвал у всех, даже у сухопутных женщин, героический трибун...
      В какой-то далекой степени Фомич напоминает мне иногда и штабс-капитана Максим Максимыча.
      Он легко сам говорит про себя: "Я, знаете, службист, всю жисть службист. А как мне иначе было? Мамы да папы в Москве не имел. Лез, лез, лез всю жизнь в ледяную гору, карабкался, значить, медленно, все сам, ничего не отпускал, все через себя перепускал, в руках себя держал, и ночные бдения, и все такое прочее, и власть капитанскую контролировал, уж будьте уверены, полностью. А теперь, значить, сам чую - вожжи-то отпускаю, передоверять все больше другим, значить, начинаю, грести-то больше уж и не могу так, за всем сам следить... Другие мыслишки-то уже мелькают: как бы здоровьишка до пенсии хватило, и всякое такое, значить... Сама-то власть на что она мне?.. Вот раньше на ветеранов равнялся, себя в сторонку, а ветеранам свой кусок отдашь - заслужили, мол, с почтением к им. Теперь вроде и сам ветеран, а, значить, не замечаю, чтоб ко мне как я раньше-то к другим ветеранам. Отпихивают, и все... Мне вот, к примеру, только в пятьдесят восьмом комнату за фронт дали, официальную, а всю войну отчухал. Ну, по правде если, у меня к тридцати годам жилищный вопрос решился, однако, значить, без ихней помощи, своими силами обеспечился..."
      Но! В отличие от штабс-капитана Максим Максимыча, который никогда ни от какого дела или ответственности не отлынивал, капитан дальнего плавания Фома Фомич отлынивать умеет замечательно.
      Ушастик рассказывал, как они угодили в приличный шторм в Северном море, но все у них было нормально, и можно было спокойно следовать по назначению. Однако Фомич, который Норвежских шхер боялся всю жизнь (и сейчас боится), залез за какой-то островок в шхерах и дал в пароходство РДО: "Укрылся урагана Норвежских шхерах, отдал левый якорь, ветер продолжает усиливаться. Что делать?" В ответ он получил от Шейха РДО короткое, как бессмертные строки из рубаи Хайяма: "Отдайте правый".
      Когда нам выпадает сейчас самостоятельное плавание во льдах, Фома Фомич теряет всякий покой и всеми силами, правдами и неправдами старается обратить внимание на свое бедственное положение, стать где-нибудь на якорь и дождаться ледокола, или другого судна, или каравана. Когда же это происходит, то Фомич, угодив в руки ледокола, начинает всеми кривдами из-под него выбираться, ибо плавание на дистанции в два кабельтова и "полным" ходом в тумане под началом ледокола куда тяжелее для нервов и опаснее для судна (законы ледовых проводок - законы хирургии).
      Далее. Всю жизнь Фомичу казалось и кажется, что не его вахта была легкая, хорошая, без всяких сложностей, а ему специально бог и гнусные люди подсовывают плохую.
      Как-то ледокол вынужден был бросить на время караван и опрашивал капитанов судов об их ледовом опыте, чтобы выбрать и назначить старшего. И в эфире произошел такой диалог:
      - "Механик Рыбачук"! Вы здесь плавали?
      - Нет, я лично здесь не плавал, но "Механик Рыбачук" плавал.
      - Механик плавал или ваше судно здесь плавало?
      - Да, судно плавало, а я лично здесь первый раз, но штурмана здесь работали...
      Фомич, слушая диалог, бормотал с глубоким презрением:
      - И охота ему, дураку, в начальники напрашиваться! "Судно плавало"! Сказал бы, что не плавал сам, да и уклонился! А он: "Штурмана здесь работали"!..
      Но!
      Второй механик, тезка Пети Ниточкина, с которым они вместе вводили массы в нужное заблуждение при помощи наукобезобразной демагогии, рассказал мне (с истинным уважением и почтением рассказал), как в последнем перед автоаварией рейсе Фомич проявил подлинно драйверские качества.
      В каком-то испанском порту экипаж североамериканского танкера дерзко бросил вызов экипажу "Державино", предложив сыграть в футбол.
      И не как угодно составить команды, а обязательно включить капитанов, старших механиков и по равному количеству женщин, если таковые существуют на судах.
      И Фома Фомич дерзкий вызов принял, хотя американскому капитану было на десять лет меньше. Ушастик взвыл, но драйвер приказал старшему механику, значить, не разговаривать, а искать подходящие трусы и майку.
      Матч, говорит второй механик, был замечательный именно благодаря Фомичу. Главным форвардом американцев оказался их капитан, и Фомич взял на себя "оставить его без мяча" - такое есть выражение у профессиональных футболистов. Оно означает, что защитник должен сделать все возможное и невозможное, чтобы самый бандитски-опасный форвард был обезврежен.
      И Фомич ихнего капиталистического капитана довел до истерики (помните: "ту драйв мед" означает еще "сводить с ума").
      При этом никаких внешне героических поступков он не совершал, на части не разрывался и не носился по испанскому полю метеором или матадором. Он просто приклеился к американскому лидеру, как банный лист или прилипала к акуле, и сопровождал его всюду, куда тот пытался от Фомича скрыться, но делал это на внутреннем, коротком радиусе. Американец совершал стремительные рывки, метался с фланга на фланг с такой скоростью, что просто исчезал из поля зрения болельщиков, а Фомич трусил рядом неторопливой рысцой и, как только противник готовился принять мяч, оказывался тут как тут, и отвязаться от него американскому капитану оказалось невозможно. И к концу игры американец выглядел полностью изможденным, и его усталость особенно бросалась в глаза, поскольку рядом трусил свеженький Фомич.
      - Если бы нашему капитану поручили опекать Пеле, - закончил рассказ Петр Иванович, - он, как знаменитый Царев, и Пеле бы довел до инфаркта! Я вам точно говорю, Виктор Викторыч!
      Я спросил, кто из наших женщин играл и как все это получилось. Оказалось, в американском экипаже на танкере была одна женщина - барменша. И этой барменше Соня на второй минуте вывихнула ногу, или руку, или голову. Произошло это на первом же соприкосновении футболисток. Барменшу эвакуировали, а нашим назначили пенальти, и только из-за этого неотразимого пенальти наши и проиграли со счетом ноль - один. Пропустил неотразимый пенальти в наши ворота Иван Андриянович, ибо ни на что, кроме вратаря, годен не был. Но и как вратарь, представлял собой, по выражению Петра Ивановича, гайку без болта, то есть дырку от бублика.
      К слову, наш стармех, который и спровоцировал капитана взять в рейс супругу, рассчитывая под этим соусом прихватить в Арктику и свою Марьюшку, последнее время пристрастился в свободное время развлекать первую леди "Державино" игрой в "слова" и "морской бой".
      Ведь Галина Петровна от тоски и скуки уже готова в гости к тюленям и моржам сигануть без всяких спасательных поясов. И вот отчаянный футболист Фома Фомич Фомичев явно заревновал супругу к гайке без болта. И каждые полчасика покидает мостик, даже при движении во льду, чтобы случайно заглянуть в каюту к супруге.
      Фомич отчаянно ревнив. Ибо собственник.
      Прямо Сомс Форсайт, а не Фома Фомичев.
      Ну, о том, что любую самостоятельно и удачно проведенную в жизнь инициативу или мысль своих помощников Фомич искренне и бесповоротно приписывает потом себе, и говорить нечего.
      Но!
      Как-то он:
      - Я всегда за справедливость и всегда все в глаза - привык так, приучил себя. И самокритичен я. Помню, в тридцать два года надумал жениться. И вот на женщин смотрю и думаю: эта не то, эта дама - не та... А потом вдруг и озарился: а сам-то я? Сам я кто такой? Что за ценность? Пентюх из-под Бологого!..
      И действительно умеет говорить в лоб неприятные вещи, и действительно самокритичен, то есть сам понимает свою мелкость и недалекостъ, но он же знает, что он хитер, и зверино-осторожен, и настойчив, и за все это он себя высоко ценит: цыплят, значить, по осени... Он из тех клерков, которые высиживают без взлетов и падений, ровно и беспрекословно высиживают до губернаторов и пересиживают всех звезд и умников.
      Но!
      Фома Фомич не стал и фельдфебелем. Например, очень деликатно и предупредительно убирает голову, когда смотрит кино в столовой команды, чтобы не заслонять экран какому-нибудь молоденькому мотористу.
      А на тактичный подкус Андрияныча в отношении ревности к супруге Фомич, посасывая леденец и загадочно ухмыляясь, ответил:
      - Наша династия, Ваня, она, значить, еще поглубже всяких там царских. Ты на мою королеву как следует погляди. Зад-то какой! Как у сухогруза на двадцать тысяч тонн! Куда тебе до нее? Нет, Ваня, я в своей династии, значить, полностью уверен.
      И, действительно, людей он своим звериным чутьем чует и знает про них многое. Он знает, что Дмитрий Александрович в западне и потому его можно держать в струне даже и без всяких яких.
      Мне, например, Саныч не говорил, что у него тяжело больна жена. Жену надо два раза в день возить на какие-то дефицитные уколы, и она, как женщине и положено, посчитала согласие мужа на арктический рейс бегством от тяжелого и трудного в житейской жизни, закатила недельный припадок со слезами и попытками отравления и всем прочим. А Саныч знал, что если он откажется от арктического рейса, то в кадрах его песенка будет спета навсегда и не видать ему капитанства, а его супруге - хорошей квартиры в новом доме и полного материального достатка и всего прочего, что следует за капитанством.
      Так вот обо всем этом Фомич полностью информирован. Он даже знает, что у Степана Разина "узы Гименея" слабину дали еще лет двадцать назад, когда с койки по боевой тревоге соскакивал...
      А с чего я начал? С того, что Фомич зачитывал лоцию Восточно-Сибирского моря по принудительной трансляции и я проснулся и представил себе, как он сейчас спустится в каюту и запишет в гроссбух мероприятие.
      Но!
      Фома Фомич явился ко мне. Узнал от доктора, что я приболел после воздушных путешествий в Тикси, и принес кусок жареного муксуна - гостинец от Галины Петровны.
      Был Фомич в тулупе, и, раздеваясь, обнаружил в кармане тулупа очередной леденец. Я который раз передаю ему вместе с вахтой и тулупом такие презенты. И он каждый раз удивляется находке и радуется ей:
      - Ваша конфетка? Нет? Съем ее, значить. А то на голодный живот курить вредно. Вот я ее перед вахтой и первой сигареткой и употреблю, конфетку эту. Значить, чем бог послал закушу, а тогда уж закурю, чтобы не так, значить, вредно курить было...
      Явившись ко мне с муксуном, Фомич, порассуждав в отношении конфетки, вдруг довольно крепко выругался.
      - Чего это вы вспомнили? - спросил я.
      - Про науку, - объяснил он, усаживаясь у меня в ногах на койку. - По науке нынче размножение рыб зависит от птиц. Птица рыбу проглотит, а потом летит, и - кап! - из нее икринка и вываливается в другой водоем. Раньше, значить, мальков завозили самолетами из моря в море. Но они все обратно эмигрируют на родину.
      И Фома Фомич опять выругался.
      Конечно, что греха таить, на флоте еще сильно ругаются. И капитаны ругаются, и восемнадцатилетние щенки. И, простите, я тоже к этому привык. Но вот в последнее время начал ощущать смущение. Я еще не борюсь со своим пороком, но уже понял необходимость борьбы.
      Хотя такой умный человек, как вице-губернатор Салтыков, заметил, что первым словом опытного русского администратора во всех случаях должно быть слово матерное.
      - Так вот я об чем, Викторыч, с тобой потолковать хотел, - сказал Фома Фомич, нервно посасывая леденец. - Дураком себя не считаю, и образование кое-какое есть. Но вот чего не пойму, это как они с л[cedilla]та, с воздуха оправляются?
      - Это вы про кого?
      - А про живоглотов этих, чаек. Летит со Шпицбергена, ведьма, на Новую Землю... Ведь честно если, оправиться по-малому и нам-то, мужикам, на ходу трудно, а как чайки-то на ходу гадють? Давно я об этом думаю. Ведь обязательно, ведьма, на видное место, на эмблему норовит. До того химия въедливая! Помню, матросом плавал, сколько раз от боцмана по уху схватишь! Если ввечеру нагадят, к утру краску до металла проест. А он, боцман-дракон, тут как тут - по уху без всяких партсобраний, не то что нынче... А ты как, Викторыч, к этому вопросу подходишь?
      - Знаете, Фома Фомич, - сказал я, - мне с л[cedilla]та трудно угнаться за вашей мыслью, меня, честно говоря, больше ледовый прогноз интересует. И еще. Что, Тимофеич вовсе рехнулся? Почему он за карты не расписывается? Мне это дело надоело.
      - Я сам, гм, понимаю, что старпом того... Сам я люблю подстраховаться. И молодых осмотрительности и осторожности учу, но старпом в данном вопросе... Утрясем, Викторыч, утрясем...
      - Мне кошмары сниться стали, - сказал я. - Покойники к чему снятся?
      - К деньгам, - авторитетно сказал Фомич. - Мне давеча тоже вроде как покойник снился. В Певеке аванс, наверное, получим - переведут из пароходства. Я им две радиограммы послал... А снилось, будто я в сельской местности. Человек идет, и вдруг копье летит и прямо - бац! - ему в спину! Он, значить, поворачивается, вижу, копье-то его насквозь прошибло и конец из груди торчком торчит. И вижу, что это, значить, Арнольд Тимофеич. Он это нагибается, хвать камень и в меня! Потом по груди шарит вокруг копья, но крови нет! - очень многозначительно подчеркнул Фомич. Просыпаюсь, значить, и отмечаю, что крови не видел. Кровь-то к вовсе плохому снится. Ну, думаю, все равно или у нас дырка будет, или Тимофеич скоро помрет - одно из двух.