- Трофейный. И это трофей,- щелкнул он зажигалкой.- Я слыхал, осенью в Москве был большой "драп"?
      - Драпа не было, но многие уехали.
      - Зачем вам в Бородухино? - спросил он.
      - Там стоит воинская часть. Я иду к сыну.
      - Понимаю теперь, почему вы закрыли лицо немцу,- усмехнулся военный.Представили, что и ваш сын будет так же где-то лежать...
      Вера Глебовна отшатнулась.
      - Зачем вы так? Это жестоко.
      - Война жестока, гражданка... А немецкая армия еще очень сильна.
      - Если моего сына убьют, он будет лежать на своей земле, а тот немецкий мальчик...
      - Не жалейте этого юношу,- перебил мужчина.- Он ведь лежит победителем, в ста верстах от столицы противника.
      - Как-то странно вы говорите,- пристально взглянула на него Вера Глебовна.- Он же убит, этот победитель.
      - Да, убит,- пожал плечами мужчина,- но, хочется нам этого или нет, он под Москвой...- Он немного помолчал.- Давайте присядем. Мне интересно, что же в Москве?
      - Я тороплюсь.
      - Что думают и говорят москвичи? - уточнил он вопрос требовательным тоном.
      - Они думают, что поражение немцев под Москвой - начало конца.
      - Ого, не рановато ли так думать? Немцы пока очень сильны.
      - Вы что-то часто это говорите,- заметила Вера Глебовна.
      - Разве? Нельзя недооценивать врага... Хотите еще папиросу?
      - Нет, спасибо. Я должна идти,- она сделала шаг.
      - Погодите. А вы тоже так думаете?
      - Да,- взглянула она прямо ему в глаза.
      Мужчина как-то передернулся, губы скривила усмешка, и он процедил:
      - Странный народ русские...- А потом резко, командным тоном бросил: Идите. Только запомните: тот немецкий юноша все же победитель...
      Он задрал голову и смотрел на Веру Глебовну, презрительно сощурив глаза, и в последних его словах сквозило чувство такого превосходства, что ее обдал страх, которого она не сумела скрыть. Заметив это, он усмехнулся еще раз и, круто повернувшись и сильно оттолкнувшись палками, поехал обратно, в сторону Малоярославца.
      Вера Глебовна растерянно глядела ему вслед, не зная, что и думать, но он очень быстро скрылся за поворотом. Неужели это был немец, подумала она. Да нет, откуда тут немец? Просто неприятный человек, которому захотелось сделать ей больно, а может, испугать. Мало ли на свете плохих людей. Она постояла еще немного, стараясь успокоиться, но лес стал давить на нее, стал страшен, и ей захотелось как можно быстрей выбраться из него, и она пошла по тропке, вглядываясь в даль в надежде увидеть просвет, но его все не было и не было. Идти быстро она могла только на спусках дороги, но за ними следовали подъемы, и довольно крутые, которые ей трудно было преодолевать, а лес все не кончался, и казалось, нет ему ни конца ни края.
      Часов у Веры Глебовны не было, и она совсем не знала, сколько времени она идет. Примерно через километр тропка расширилась, перестала нырять из оврага в овраг, и даже стали попадаться небольшие прогалины. На одной из них она увидела лыжные следы, утоптанный снег. Видно, кто-то разворачивался здесь. Она остановилась, огляделась и вдруг увидела на сугробе начертанную, видно, лыжной палкой стрелку и надпись: "На Бородухино", а рядом инициалы "А. Т."! У нее захватило дух. Это Андрей, Андрей! Значит, он тут, ликовала она! Сразу куда-то пропала усталость, и ноги словно сами понесли ее. Она шла, задыхаясь от счастья, а вдоль тропы все время попадались стрелки с надписью "На Бородухино" и инициалы сына.
      Когда перед нею открылось небо и первый дом Бородухина высунулся углом потемневших бревен, она остановилась. Надо было унять сердцебиение, вспомнить, что говорил мужчина, принесший письмо. Кажется, третий или четвертый дом, говорил он, на левой стороне деревни. Нет, четвертый и с голубыми наличниками окон...
      Дальше шла она очень медленно. К горлу подкатывал ком и сбивал дыхание. Вера Глебовна боялась, что не выдержит этих последних шагов, осядет в снег, разрыдается и Андрей увидит ее такой, а она должна быть другой - спокойной и собранной. Идя по узенькой тропке, вытоптанной вдоль домов левой стороны деревни, она уже видела тот четвертый дом с голубыми наличниками и искала какой-то проход к нему, но не находила, а вся улица была покрыта глубоким снегом, по которому ей не пробраться. Поравнявшись с домом и глянув на окна, она поразилась нежилому его виду, да и вся деревня была безлюдна - ни местных жителей, ни военных. У нее упало сердце. Она рванулась в сугробы и проваливаясь почти по пояс, пробивая себе дорогу чуть ли не грудью, не то шла, не то ползла, барахтаясь в снегу, уже понимая, что опоздала. А позади нее, словно она истекала кровью, вился неровный, глубокий, а потому казавшийся почти черным след, проторенный ее телом.
      Изнемогшая, она взошла на крыльцо и постучала в дверь. Дверь сразу отворилась, но не сразу нашлась что сказать вышедшая из избы женщина, лишь горестно взмахнула руками, и Вера Глебовна все поняла и, осевши на перила крыльца, вцепившись в них руками, так как не держали ноги, прошептала еле слышно:
      - Опоздала...
      - На один денек разминулись... Сегодня ночью подняли их по тревоге,сказала женщина, приобняв Веру Глебовну и стараясь оторвать ее от перил и провести в дом.- В дом идемте, в дом... Там и расскажу все и письмецо передам.
      Как в полусне вошла Вера Глебовна в избу, поддерживаемая хозяйкой, и стояла как неживая, пока та обметала веником прилипший к шубе и валенкам снег, не помнила, как усадила хозяйка ее на скамейку, как стаскивала с нее мокрые валенки и как дала другие, большие, но теплые и сухие, как дала ей попить водицы... И лишь тогда, когда перед глазами замелькал листок бумаги и будто бы издалека донесся голос: "Письмецо-то прочтите", Вера Глебовна очнулась и взяла письмо.
      "Милая, дорогая мама! Ждал тебя все эти дни. Сейчас уходим. Не волнуйся, я обязательно вернусь..." - прочла она.
      - Как дочка моя в Москву отбыла, так он денька через три и начал вас ожидать, на лыжах встречать вас ездил,- сказала хозяйка, вытирая глаза.Все мы за него так переживали. И бойцы его тоже. Мается, говорили, наш командир Хоть бы скорей мамаша его приехала. И вот надо же, нонешней ночью и погнали их...
      - И далеко отсюда до фронта? - наконец нашла в себе силы спросить Вера Глебовна.
      - Не знаю... Громыхает ночью фронт, слышен. А верст сколько - не скажу.
      - Значит, этой ночью...- пробормотала она.
      - Да... Правда, их последние дни каждую ночь по тревоге поднимали. И уходили они, но на рассвете возвращались. А вот сегодня ждем их, ждем, и нету их. Видать, на фронт пошли. Господи, на денек бы раньше приехать вам.
      - Не могла. И так чудом выбралась... Вы простите, но я не смогу сразу уйти, так устала...
      - Да разве кто гонит вас? И ночевать будете, и можете ден несколько передохнуть. Дом пустой, никого не стесните,- заволновалась хозяйка.- Куда же обратно такой?
      - Спасибо,- сказала Вера Глебовна, сдерживая рвущийся из горла крик. Нет, не крик. Она чувствовала, что могла бы сейчас завыть, и, может быть, ей стало бы легче.
      - Поплакали бы,- сочувственно сказала хозяйка, видя и понимая состояние Веры Глебовны.
      - Не могу...
      * * *
      Вера Глебовна сидела, вытянув ноги, прислонившись к стене, уставившись невидящим взглядом в угол избы, где тлела лампадка перед старой, потемневшей иконой божьей матери, а в голове толчками, причиняя боль, билось одно - опоздала, опоздала... и все напрасно... Напрасна эта дорога в Бородухино. Не увидела. Ничего не сказала. И Андрей ушел на фронт, не простившись с матерью, и она не знает, каким он ушел...
      В избу без стука зашла закутанная в платок девушка и, остановившись, молча смотрела на Веру Глебовну большими, широко раскрытыми глазами.
      - Вот приехала...- кивнула на гостью хозяйка.
      - Мне сказали: кто-то городской в ваш дом вошел... Вот и прибежала,девушка продолжала смотреть на Веру Глебовну внимательно и немного смущенно. В руках у нее тихо покачивался какой-то узелок.
      - Присаживайся, Танюша, в ногах правды нет,- предложила хозяйка дома.
      - Спасибо, тетя Нюша,- девушка взяла табурет, поставила его около Веры Глебовны и села напротив нее.- Вера Глебовна,- начала она.- Я - Таня... Андрей наказал мне покормить вас и... вообще поговорить с вами,- она на минуту замолкла, а потом, смущаясь, добавила: - И поцеловать за него,- она приблизилась, прижалась губами к лицу Веры Глебовны и заплакала.
      И Вера Глебовна, поняв, что эти девичьи губы, наверно, целовал Андрей перед своим уходом, тоже не выдержала и, обняв девушку и прижав ее к себе словно родную, тоже разрыдалась.
      - Так-то оно лучше - поплакать-то,- сказала хозяйка и вышла.
      - Спасибо вам, Таня...- прошептала Вера Глебовна, когда обе они выплакались.- Скажите, каким был Андрей эти дни?
      - Веселым.
      - Как - веселым?
      - Да. Когда они оружие получили, ходил с нашими деревенскими ребятами ящики с патронами разыскивать, которые наши при отходе спрятали. Потом мишени из газет старых сделал, фрицев на них нарисовал, и всем взводом ходили этих фрицев стрелять. И меня из автомата учил. Переживал только, что вы приедете и вдруг уже не застанете его. Столько сил потратите, намучаетесь, а зазря... Да что я, Андрей ведь покормить вас велел,- она стала развертывать узелок.- Тут картошка у меня горячая, хлеба немного Давайте, пока не остыло.
      - Ты что, Таня, разве у меня такого угощения нет? - сказала вошедшая хозяйка.- Вот только из печки картоху вынула. Садитесь за стол.
      - Не знаю, смогу ли есть,- сказала Вера Глебовна.
      - Танюша, может, дровишек мелких принесешь, кипяточку разогреем?
      Когда Таня вышла, хозяйка подсела к Вере Глебовне и быстро заговорила:
      - С Танюшей-то чуть беды при немцах не вышло. Приглянулась она одному, покоя ей не давал. Мы ее всей деревней прятали. То в одном доме ночевала, то в другом. А перед уходом ихним в лесу пряталась. Цельных две ночи в лесу провела. Страх-то какой. Грозился этот немец ее с собой увезти... А сынок ваш ей сразу понравился. Зашла ко мне ненароком, увидела его и зачастила. Но ничего, конечно, промеж их не было. Танюша - девушка с понятием, десятилетку окончила. Не какая-нибудь... Уж и ревела она вчера ночью, уж убивалась. Мать ее уговаривает: чего ты, дурочка, он же московский, если живым и останется, не к тебе вернется, а к своим городским подастся...
      - Главное - вернуться,- вздохнула Вера Глебовна
      - Это оно так. Далеко еще загадывать. Войне пока ни конца ни краю. От моих вот никаких известиев...
      - Они воюют?
      - А как же... И муж, и сын... И ни слуху ни духу.
      Таня принесла охапку дров и стала растапливать печь.
      - Таня, а больше ничего Андрей не просил вас передать мне? - спросила Вера Глебовна.
      - Нет. Он говорил, правда, что ему так много надо сказать вам при встрече... Но чтоб передать? Нет,- помотала она головой.
      - Странно... А о своем отце он вам ничего не говорил?
      - Нет, Вера Глебовна, а что?
      - Ничего, просто так поинтересовалась...
      Хозяйка вынула из печки кипящий чайник и пригласила к столу.
      - Я привезла кое-что,- засуетилась Вера Глебовна, начав развязывать рюкзак.- Вот к чаю... Есть даже бутылка вина. Везла для Андрея, но теперь можно...
      - Не надо вина, Вера Глебовна,- остановила ее Таня.- А вдруг...
      - Что вдруг?
      - Вдруг он вернется?..- сказала Таня.
      - Разве это может случиться? - со вспыхнувшей надеждой спросила Вера Глебовна и затаила дыхание.
      - А вдруг? - с упрямой ноткой повторила Таня.
      Чай пили без заварки, простой кипяток, но зато с шоколадом. На каждую кружку - по квадратной дольке. Дымилась горячая картошка, лежали привезенные Верой Глебовной хлеб и галеты. Поставила она и бутылку вина, но ее никто не стал раскупоривать.
      - Не все они, немцы, фашистами были,- сказала хозяйка.
      - Что вы, тетя Нюша! - оборвала ее Таня.- Все они фашисты. Один, может, на тысячу - человек, а остальные...
      - Знаете, по дороге сюда в лесу я встретила очень странного человека,только сейчас вспомнила Вера Глебовна о встрече.
      - В полушубке? В ремнях? - быстро спросила Таня.
      - Да.
      - На лыжах?
      - На лыжах,- подтвердила.она, с удивлением глядя на взволнованное Танино лицо.
      - Это немец! Господи, это немец был, Вера Глебовна!
      - Что вы, Таня! Каким образом могут быть тут немцы?
      - Немец это! - повторила Таня.- Сейчас расскажу вам все...
      И она стала рассказывать, как в одну из поездок их с Андреем для встречи Веры Глебовны наткнулись на этого военного на лыжах. Андрей поприветствовал его, а потом, глянув на лыжи, побледнел и спросил у того документы. Тот усмехнулся и сказал, что это он должен документы у Андрея спросить, а то прогуливается с девицей и без оружия. Сказал и поехал себе дальше. Андрей, все такой же бледный, оставив Таню на дороге, тихонько последовал за ним, но вскоре вернулся, сказав, что тот куда-то исчез. А догадался он по резинкам на лыжах. Рисунок не тот. Таких у нас резинок нет. Дня через два после этого получили они оружие, и Андрей с двумя бойцами поехал, и целый день они пропадали, но никого не нашли. А потом сообщение в часть прибыло, что задержан шпион немецкий на станции, который об эшелонах сообщал, и что скрывается где-то их целая группа...
      - Я почувствовала, что это чужой... Но не могла поверить. Он очень чисто говорил по-русски,- сказала Вера Глебовна.
      - Таня, надо завтра в город сходить, заявить. Только не тропкой этой, а большаком,.- она покачала головой и добавила: - Уехали-то наши, а в деревне-то одни бабы... Как бы чего...
      - Я утром пойду...
      - Нет, Танюша, это я наспех насоветовала. Мальчишек надо послать. Те мигом сбегают,- сказала хозяйка.
      Немного помолчали. Потом Таня попросила рассказать Веру Глебовну о Москве, и та стала говорить о жизни в столице, о бомбежках, о том, как одиноко она живет... Тетя Нюша о немцах рассказала, которые не очень-то в их деревне лютовали, но в других - безобразничали, а Таня о том, как они с Андреем на току зерно собирали, варили его потом и в мясорубке провертывали - не хватало бойцам казенного питания, так как не поставили сразу их часть на довольствие и перебои случались.
      А зимний день потихоньку уходил... Все синее и синее становилось за окнами, а в избе потемнели углы, и только лампадка трепетным светлячком мерцала у иконы, и они почти уже не видели друг друга, но Вера Глебовна ощущала около себя округлое девичье плечо, и не было в ее душе отчаяния от несостоявшейся встречи с сыном, а только какая-то тихая и торжественная почему-то грусть...
      Так и сидели три эти женщины, вроде бы посторонние друг другу, но одинаково больно ударенные войной под самое сердце, сидели и сумерничали, ощущая себя близкими, почти родными, словно прожили бок о бок долгие годы.
      И тут прокатился далекий, глухой гул, словно где-то очень далеко шла гроза. То неясным рокотом в тиши деревенского вечера дала о себе знать неблизкая передовая. Вера Глебовна вздрогнула и сдавленным шепотом спросила:
      - Неужели Андрей уже там?
      - Нет, Вера Глебовна... За ночь не дойти туда.
      Они притихли, Таня прижалась к Вере Глебовне, и долго слушали, как еще не раз прокатывались дальние отзвуки фронта.
      - Выйдемте на улицу, посмотрим,- предложила Таня, и они, накинув шубы, вышли во двор, прошли немного по улице, откуда виден был горизонт, и Вера Глебовна увидела, как серо-синее небо на западе высветлилось зловещим, кровавым заревом...
      И провалилась куда-то земля под ногами Веры Глебовны, и ухватилась она за Танино плечо, чтоб устоять. Таня потянула ее к дому, но она отрицательно закачала головой, не будучи в силах оторвать взгляда от этого полыхающего неба, от этого кровавого зарева, к которому сейчас по темной, ночной дороге неотвратимо приближается ее сын.
      - Пойдемте,- Таня еще раз мягко потянула ее к дому.
      - Подождите, Таня... Мне надо видеть это.
      Они еще долго стояли на околице деревни, пока не замерзли совсем. Возвратившись в избу, опять сели за стол, но разговора уже не было, не шел он почему-то, сидели молча, каждый в своем, пока хозяйка не сказала со вздохом.
      - Да, обидно очень все же, что зазря вся дорога ваша...
      Вера Глебовна подняла голову, подумала...
      - Нет, наверное, не зря... Я так много увидела за этот день... И сожженные деревни по дороге, и немецкие трупы, и этого немца, и это кровавое небо... Потом я узнала вас, Таня, узнала, что скрасили вы Андрею последние дни, получила переданный им поцелуй... Нет, я все это должна была увидеть. Все, все... И не зря была эта дорога в Бородухино. Теперь я знаю, что сказала бы Андрею, но что делать... его нет...
      - А вдруг они вернутся? - прошептала Таня.
      - Нет, Танюша, не вернутся они... Всегда на рассвете возвращались, а сейчас вечер уже... И отдыхать нам пора,- сказала хозяйка.
      - Да, я пойду,- поднялась Таня.- Отдыхайте, Вера Глебовна. Утром загляну. Если завтра в Москву надумаете, провожу вас на станцию, в поезд усажу. Я ведь тоже в Москву собираюсь. Хочу на заводе работать, который снаряды делает или еще какое оружие. Тогда заходить к вам буду.
      Вера Глебовна ничего не ответила, только привлекла Таню к себе и поцеловала. Эта деревенская девчушка вдруг стала ей родной и близкой.
      - А я ждать его буду,- неожиданно прошептала Таня.- Знаю, у него есть девушка в Москве, но неизвестно еще, кто крепче ждать будет.
      - Нет у него, по-моему, никого...
      - Нет, есть... Говорил. Но я все равно ждать буду... Вы знаете, он меня только один раз и поцеловал, когда ночью уходил. Видно, почувствовал, что насовсем они уходят... Вот этот поцелуй я и передала вам...
      - Спасибо, Танюша,- тоже прошептала Вера Глебовна, провожая ее до двери.
      Хозяйка постелила Вере Глебовне на своей кровати, сказав, что сама на печке будет, теплее там, да и любит она на печке.
      Вера Глебовна давно не ложилась в постель при таком тепле. Она разделась до белья и даже могла не натягивать одеяло до самого горла. Телу было свободно и легко, а на душе, как ни странно, было спокойно, и это не был мертвящий покой отчаяния, а какое-то тихое примирение со всем, хотя и безмерно было разочарование, что не увидела сына. Она прислушивалась к дальнему гулу фронта и думала - переменилось что-то в ее сердце, и не напрасна была эта дорога в Бородухино. Нет, не напрасна.
      Она проснулась от негромкого стука в дверь и сдержанного шепотливого разговора, в котором разобрала слова хозяйки...
      - Смилостивился господь над вами...
      Она открыла глаза, приподнялась и увидела - в проеме двери большой, неуклюжей тенью стоял Андрей! Она зажмурилась, не веря, боясь верить. Потом опять раскрыла глаза - Андрей все так же стоял в двери, не шевелясь, и шумно, прерывисто дышал.
      - Не может быть! - вскрикнула она, вскочила с постели и бросилась к нему.
      Диск автомата, висящего на шее Андрея, больно ударил в грудь, а потом обжег промерзшим железом. Она прижалась к нему и не могла говорить. Лицо Андрея пылало жаром, а от разгоряченного тела пахнуло едким мужским потом, запахом ремней и железа, которым увешана была его одежда.
      - Это я, мама...- сказал он.
      - Лампу сейчас зажгу, посмотрите друг на друга, а то какое свидание в темени,- прошептала тетя Нюша.
      И в свете медленно разгорающейся керосиновой лампы Андрей, которого она пока только ощущала руками, лицом, прижатым к его подбородку, и телом, начал лепиться в бликах колеблющегося света, и она, все еще не верящая, что это не сон, глядела на его темное лицо с выпирающими скулами, огрубевшее, резковатое, может, потому что было небритое и сильно похудевшее, ставшее еще больше похожим на лицо мужа, глядела, замирая от счастья, которое сдавило горло и не давало вымолвить ни слова...
      - Скажи, это правда? Это ты? - смогла наконец сказать она.
      - Я, мама... Разреши, я разденусь,- он осторожно высвободился из ее объятий и с облегчением стащил с шеи автомат, расстегнул пояс с висевшими на нем дисками и гранатами в чехольчиках, скинул ватник, снял ушанку, потом подшлемник и шагнул к столу, к свету.
      - Ты совсем вернулся? Я хочу спросить - вы все вернулись?
      - Нет, мама, один... Мы сейчас в двадцати километрах отсюда. Стоим в лесу. Ротный позабыл вещмешок, ну и послал меня. Вернее, я сам вызвался. Я чувствовал, мама, что ты здесь.
      - И ты прошел сейчас двадцать километров?!
      - Я на лыжах, подумаешь... Мама, через полчаса я должен обратно.
      - И опять двадцать километров?..- ужаснулась Вера Глебовна.
      - Ерунда. Я пробежал бы и сто. Как ты добралась, мама?
      Вера Глебовна рассказала и про попытки добиться пропуска, и про Киевский вокзал, и про обещание Батушина, и про Эрика... Андрей свернул огромную самокрутку из махорки и курил частыми, глубокими затяжками, поглядывая на нее из-под бровей своими серыми глазами, в которых появилось что-то новое, незнакомое ей, как незнакома была и его манера говорить отрывисто, короткими фразами, да и сам голос был не похож на прежний, стал ниже и хрипловатее.
      - Танюша больше меня верила в твое возвращение и не позволила нам раскупоривать бутылку...- сказала она, накидывая на себя платье.
      - Ты познакомилась с нею? - живо спросил Андрей.
      - Да...- Она помолчала, а потом спросила:- Это серьезно, Андрей?
      - Сейчас все серьезно, мама,- как-то веско ответил он.
      - Ты бы... сходил за ней,- не сразу предложила она.
      - Она... не помешает нам? - спросил Андрей, сделав уже непроизвольное движение к двери.
      - Конечно, нет.
      - Сиди, сиди... Схожу я,- вступила в разговор тетя Нюша, отойдя от печки, которую затопила, чтоб согреть воды.- Сиди с матерью, мало ли что надо вам без людей переговорить.
      - Спасибо, тетя Нюша,- он опустился на стул.
      Вера Глебовна достала консервы и передала вино Андрею, чтоб он раскупорил бутылку. Он ударил ладонью по донышку бутылки, а потом зубами вытащил высунувшуюся пробку. Задрав гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на финку, и стал вскрывать банку со шпротами. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.
      - А зачем... это? - тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.
      Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола и спросил:
      - Тебе рассказала Таня про немцев?
      - Хозяйка говорила.
      - Сволочи, мать...- он запнулся, покраснел и виновато улыбнулся, переменив сразу разговор: - Каким чудом у тебя сохранились шпроты? Сто лет не ел? - он подцепил кинжалом одну и бросил в рот.
      Пожалуй, это был единственный мальчишеский жест, напомнивший ей прежнего Андрея.
      - Как Москва, мама? Много разрушено?
      - Нет. Правда, около нашего дома разорвались две бомбы. Одна - на Божедомке, вторая - у твоей школы. Нас здорово тряхнуло, но стекла остались целы.
      - У моей школы? - воскликнул он.- Что же они, гады, в школу метились?
      - Да, именно. Там теперь пункт формирования.
      - Знали, значит... А про встреченного немца Таня рассказала?
      Вера Глебовна не знала, говорить ли ему о том, что и она его повстречала, будет же беспокоиться, и решила не говорить.
      - Да,- кивнула головой.
      - Мама, а бомбоубежище близко от нашего дома? Ты уж ходи туда...
      - Дома спокойнее, Андрей.
      - Все наши ребята уже воюют, наверно?
      - Да... На Киевском встретила Ирину...
      - Ирку Фоминову?
      - Да... Она в армии.
      - Да ну! Хотя она такая... боевая была. Значит, и девчонки идут. Молодцы!
      Вера Глебовна чувствовала, что говорят они все не о том, что надо о главном, но никак не могла начать, не зная - с чего. И сказала обычное:
      - Ты очень изменился, Андрей... И такой худой...
      - Сбросили в эшелоне дальневосточный жирок,- засмеялся он.- Но я сильный, мама... Ты знаешь, нас здорово вооружили, много автоматов. Видишь,- показал он на ППШ.- В диске семьдесят два патрона. Сила! Я уверен - погоним немца. Мы же - кадровики, да еще дальневосточники! Подготовочка у нас дай боже!
      - Андрей, не забывай, что ты у меня один...- вырвалось у нее.
      Андрей посмотрел на нее, нахмурил брови и сказал мягко, по очень серьезно:
      - Мама... милая, мне надо помнить больше о другом.
      - О чем, Андрей? - не поняла сразу она, а поняв, похолодела, сердце куда-то упало, и на какие-то секунды все поплыло в глазах. С трудом она превозмогла себя и подняла голову - Андрей смотрел на нее твердым взглядом, даже слишком твердым, в котором почудилась ей некая фанатичность, испугавшая ее так же, как и слова - "надо помнить о другом".
      Вошла тетя Нюша с Таней. У Тани сияли глаза и дрожали губы в счастливой улыбке. Андрей поднялся, как-то мимоходом, смущенно прихватил ее руку, когда она шла к столу, пожал, и в этой скупой ласке увиделось Вере Глебовне настоящее, и ее тронуло, что они оба покраснели и застеснялись.
      - Чуяла я, чуяла...- прошептала Таня, садясь за стол.
      - Садитесь... Покормить его надо,- сказала хозяйка и поставила на стол чугунок с картошкой.
      Андрей разлил вино в кружки.
      - За встречу, мама,- он некрасиво, как-то по-мужицки торопливо опрокинул кружку и сразу же стал есть, тоже некрасиво, жадно и торопясь.
      Он, наверно, очень голоден, подумала Вера Глебовна, или они привыкли так есть в армии.
      - Ты не заблудишься на обратном пути? - с беспокойством спросила она.
      - Что ты, мама! - со снисходительной улыбкой ответил он и показал на руке компас со светящимся циферблатом.- Компас! Ну и старую лыжню, надеюсь, не занесет.
      Он говорил уверенно. Даже очень уверенно. Нет, ни следов смятения или страха не было в его облике.
      - Ты очень повзрослел, Андрей,- сказала она.
      - Да, мама,- как-то очень просто подтвердил он.- Почти три года кадровой армии что-то значат, мама. А потом мне многое пришлось передумать.
      Он вытер губы не очень свежим носовым платком и стал закручивать цигарку большими, сильными пальцами с отросшими нечистыми ногтями. Вера Глебовна подумала, что у него крестьянские, как у отца, руки и что он сейчас совсем не тот интеллигентный мальчик, каким был в Москве и каким провожала она его в армию. Появилось что-то простоватое, мужицкое, и она заметила, что не раз, говоря о немцах, сдерживал он в себе слова, к которым, видно, привык и которые превратились уже не в ругательства, а просто в присказки к обычному разговору. Но она не была расстроена этим, понимая, наверно, что таким быть и в армии, и тем более на войне - легче и проще.
      Докурив, Андрей поднялся.
      - Мы еще не знаем номера своей полевой почты. Как получим - сообщу. И тебе, Таня.
      Наступало самое страшное... Но лицо Андрея было спокойно, только какая-то огромная внутренняя сосредоточенность и собранность лежали на нем.
      - Тебе уже пора?- еле слышно спросила Вера Глебовна, видя ненужность своего вопроса, но ожидая чуда - слов: "Еще немного могу побыть", но он сказал:
      - Пора, мама.
      Неужто уже все? А они ни о чем не поговорили! Господи, неужели его сейчас не будет? И он ничего не спросил об отце!
      Поднялась Таня, поднялась хозяйка, и все молча смотрели, как неспешно надевает на себя Андрей ватник, как затягивает ремень, на котором брякнули, стукнувшись друг о друга, две гранаты, как натягивает на голову подшлемник, а потом и ушанку.
      Вера Глебовна глядела на него и твердила себе: надо быть спокойной, надо быть спокойной...
      Одевшись, но не взяв еще автомат, Андрей шагнул к матери.
      - Ты молодец, мама... Ты у меня совсем молодец,- и протянул руки.
      Она ухватилась за его шею и повисла на нем, а он гладил ее по голове и все повторял дрогнувшим голосом:
      - Ты молодец, мама, совсем молодец...
      Всхлипнула тетя Нюша; отвернулась, закрыв лицо руками, Таня. Наконец Вера Глебовна оторвалась от него.
      - Андрей, вот последнее письмо отца... Он пишет: то, что навалилось на страну, важнее...
      - Я понимаю, мама,- прервал он ее.- А ты? Ты понимаешь?- спросил он ее, напряженно, в упор глядя прямо в глаза.
      Она кивнула головой.
      - Я... перекрещу тебя, Андрей...
      - Мы же неверующие, мама,- чуть улыбнулся он.
      - Мы - р у с с к и е, Андрей. Как же по-другому я могу благословить тебя?
      - Ты благословляешь? - напряжение, которое было у него до этого, спало, он глубоко и облегченно вздохнул.- Теперь мне ничего не страшно... Мама, я буду здорово воевать и... тогда... Понимаешь?
      - Да, но только помни - ты один у меня,- опять не сдержалась она и отошла в сторону, чтобы дать Андрею проститься с Таней.
      Он подошел к ней, обнял и коротко, застенчивым поцелуем чмокнул в губы.
      - Мы проводим тебя,- сказала Вера Глебовна, накидывая шубу.
      Они вышли во двор. Падал легкий снег, и на западе притухло зарево. Приглушил снег и тот беспокойный гул, которым тревожил их фронт. Было тихо, совсем тихо... Андрей, нагнувшись, долго возился с лыжными креплениями. Наконец он поднялся, оглядел всех внимательным взглядом, словно стараясь навсегда сохранить в своей памяти образы трех русских женщин, благословивших его на войну, откашлялся, скрывая волнение:
      - Спасибо вам всем и за все... Ну... я поехал.
      Взмахнув палками и резко оттолкнувшись ими, он пошел широким, привычным, видимо, для него пружинистым шагом, не оглядываясь. Оглянулся он только в конце улицы, остановился, помахал им рукой, а потом сразу скрылся за поворотом.
      Таня вскрикнула и, рванувшись с места, побежала. Вера Глебовна - за ней. Когда они подбежали к повороту, Андрей был еще виден. Он шел споро и быстро удалялся. Они впились в него глазами, каждая надеясь, что он почувствует ее взгляд и обернется... И он обернулся. Увидев их, приостановился, помахал палкой, а потом, сняв автомат и подняв его одной рукой над головой, дал короткую очередь в воздух. Красные точечки трассирующих прочертили небо и потухли...
      Таня обняла Веру Глебовну. Так и стояли они, прижавшись друг к другу, пока все уменьшающаяся, бегущая фигура Андрея не растворилась в снежном дыму. И когда совсем его не стало видно и темно-серая пелена сомкнулась за ним, в небо опять взвились огненные точечки, но выстрелов уже было не слышно...
      А потом еще и еще, уже совсем слабые, еле видные и беззвучные, мерцали в небе последние прощальные весточки от Андрея, пока не погасли совсем...