- Во что?
      - В Россию.
      - В какую?
      - В ту, в которой вы родились, в которой живете, в вашу Родину...
      Вера Глебовна подняла глаза, хотела что-то сказать, но не сказала. Перед ее глазами опять встали Киевский вокзал, эшелоны, женщина, разыскивающая мужа, комиссар эшелона, военврач, поезд с ранеными, красноармеец, подошедший к ней за спичками... Да, там она увидела Россию, ее народ, частицей которого она так ясно ощутила себя там...
      - Да, да, конечно... Вы правы.
      - Вот так-то, Вера Глебовна,- сказал Батушин, а потом спросил, когда она пойдет к коменданту города.
      - К десяти, как всегда. Но там громадная очередь. Если сможете, подойдите часам к двум.
      - Есть,- сказал Батушин и стал прощаться. Минут через десять, как проводила она Батушина, раздались два робких звонка, и, открыв дверь, Вера Глебовна увидела Женю. Она удивленно подняла брови и, не приглашая ту войти, вопросительно глядела на девушку не очень добрым взглядом.
      - Вы удивлены, Вера Глебовна? - спросила Женя.- Но я должна...
      - Честно говоря, никак не ожидала вашего появления. С чем пожаловали?
      - Вера Глебовна, ну зачем такой тон? Я виновата, я знаю, но...
      - Ладно, проходите,- сухо пригласила Вера Глебовна, перебив Женю.
      Когда вошли в комнату, Женя сразу спросила:
      - Вера Глебовна, где Андрей?
      - Вы уверены, что я вам скажу? - холодно ответила Вера Глебовна, прямо смотря на нее.
      Женя потупилась, но, справившись с собой, сказала довольно твердо:
      - Скажете, Вера Глебовна... Я не уйду от вас, не узнав.
      - Что же такое случилось? Два с лишним года вас не интересовало, что с ним и где он...
      - Я знала,- не дала ей Женя закончить,- он служил на Дальнем Востоке. Его друзья получали письма и говорили мне. Но сейчас война.
      - Она уже девять месяцев...
      - Не мучайте меня, Вера Глебовна! Сейчас все наши ребята на фронте, и мне не от кого узнать. Скажите, он все еще на Востоке?
      - Нет.
      - На фронте? - упавшим сразу голосом спросила Женя.
      - Пока нет... Он под Малоярославцем.
      - Господи... Так близко... Вы, конечно, поедете к нему?
      - У меня ничего не выходит с выездом,- устало произнесла Вера Глебовна.
      - Что же придумать? - живо откликнулась Женя.- Погодите, погодите... Попросить отца? Нет, это исключено,- горестно закончила она.
      - Да уж, конечно, - усмехнулась Вера Глебовна.- По-моему, ваш отец говорил когда-то, что сделает все, чтобы вы позабыли Андрея.
      - Я не забыла...- очень тихо сказала Женя.- Да, отец упросил меня не переписываться с ним, но я... я не забыла...
      - Женя, вы что, надеетесь, что мой сын простит вам это?
      - Вера Глебовна, если бы вы знали, как отец просил меня! Я никогда не видела его таким униженным, таким...- она не закончила, и на ее глаза навернулись слезы.
      На какую-то секунду жалость к этой сидевшей напротив нее девочке тронула сердце Веры Глебовны, но она быстро погасила ее.
      - Когда Андрей уходил в армию, мне было всего семнадцать, Вера Глебовна, я была совсем девчонкой и... любила отца. Что мне было делать? она смотрела на Веру Глебовну широко раскрытыми глазами.
      Вера Глебовна ничего не ответила, и тогда Женя продолжила:
      - Вы можете сказать, что Джульетте было пятнадцать...
      - Я ничего не скажу, Женя.
      - Андрей понял меня тогда...
      - Не знаю. Во всяком случае, ни в одном письме он не упоминал вашего имени,- жестко сказала она.
      - Я не думала, что вы жестокая, Вера Глебовна,- отшатнулась от нее Женя.
      - Я не жестокая... Просто мне трудно прощать. Этого я как-то сразу не могу. Думаю, что Андрей такой же,- добавила она и тут же пожалела о сказанном: Женино личико сморщилось в гримасе такой неподдельной боли, что Вера Глебовна сразу же воскликнула:- Господи, ну чего я мучаю вас?! Разумеется, вы еще глупая девчонка. Господи,- повторила она.
      Пока Вера Глебовна свертывала цигарку, что ей не сразу удалось, Женя порывалась что-то сказать и не решалась, но, когда Вера Глебовна закурила и раскашлялась после первой же затяжки, Женя робко, умоляющим голосом попросила:
      - Вера Глебовна, возьмите меня с собой в Малоярославец...
      - Вряд ли эта поездка вообще состоится, Женя. Мне, матери, не дают пропуск. Меня не взяли в эшелон...
      - Надо что-то придумать! Я буду думать, Вера Глебовна. Тогда позвоню. Хорошо?
      - Звоните...
      На следующее утро, когда Вера Глебовна спускалась по лестнице, направляясь в булочную, ее чуть не сбил с ног стремительно несущийся человек.
      - Вера Глебовна, вы?! Простите.
      - Эрик! - вскрикнула она, не сразу узнав в человеке в белом полушубке с поднятым воротником соседа с верхнего этажа, погодка Андрея, глядевшего на нее ошалелыми глазами, брызжущими такой неуемной радостью, которая не могла не передаться Вере Глебовне.
      - Я, Вера Глебовна! И живой! Понимаете - живой! И на целые сутки домой. Как моя мама?
      - Все хорошо. Я недавно ее видела. Но она на работе, Эрик. И вообще вряд ли кто дома в вашей квартире. Идемте ко мне.
      - Я все же добегу, позвоню, может, кто есть? А потом к вам. Но вы куда-то шли?
      - В булочную. Я схожу потом.
      - И не надо. У меня вагон хлеба! - воскликнул Эрик и побежал наверх.
      Вера Глебовна вернулась к себе и не стала захлопывать дверь. Через минуту Эрик ввалился в комнату.
      - Ну как Москва? - спросил он еще на ходу.
      - Стоит,- не могла не улыбнуться она.
      - Да, еду по Москве и никак не могу поверить, что я в Москве и живой. Мы же, Вера Глебовна, в Алабино в летних лагерях были, когда война началась, ну и двадцать третьего маршем на фронт. Ох, повидал я всего, Вера Глебовна...- он задумался, и его мальчишеское лицо вдруг перестало быть мальчишеским, на лбу наметились складки, рот сжался, а взгляд потускнел и стал каким-то отрешенным.
      Вера Глебовна пристально вглядывалась в его глаза - они же видели смерть. Эрик немного помолчал и продолжил:
      - Топаем, значит, на фронт. Настроение дай боже - малой кровью и на чужой территории, погоним немца. Топаем и уже по дороге видим - не то что-то... Ну, а потом...- он взмахнул безнадежно рукой.- Страшно было, Вера Глебовна. Очень страшно. На Соловьевской переправе разбомбили нас вдребезги... Сейфы штабные разорвало, и вот кружатся в воздухе деньги, падают на землю, как листья осенние, а мы по ним... сапожищами, сапожищами... Ни один, понимаете, ни один из нас не нагнулся, чтобы хоть одну купюру поднять... Там нас и окружили... Выходили группками, а кто и в одиночку. Жара, воды нигде нет, колодцы пустые, ну и голод...- он замолчал, вытащил мятую пачку "Беломора", предложил Вере Глебовне, и они долго молча курили.
      - Что же было самое страшное, Эрик? - спросила наконец она.
      - А вот то, что по деньгам... сапожищами... Ну и еще, Когда из окружения выходили, колонну наших пленных видели, как гнали их немцы словно скотину какую, а раненых пристреливали. Мы глядели и думали, что плен самое страшное. Тогда и решили - живыми не даваться...
      - И вы бы застрелились, если...
      - Пока этой колонны не видели - не знаю, а вот посмотрели и... наверное, застрелился бы,- закончил он после заминки.
      - Господи...- прошептала Вера Глебовна.
      - Как скотину гнали, прикладами по спинам и орали, сволочи...- Он немного помолчал, а потом махнул рукой, словно отгоняя от себя воспоминания.- Ладно, не будем о войне больше... Что в Москве было за это время?
      Она рассказала ему и о частых налетах, и о панике шестнадцатого октября, и о холоде, в котором живут, и о голоде...
      - Конечно, по сравнению с фронтом это не так страшно, но досталось, значит, и москвичам.- Эрик стал развязывать свой вещмешок.- Сейчас мы немного заправимся, Вера Глебовна. У меня хлеб, консервы. Жаль только, что выпить нечего в честь приезда.
      - У меня есть немного спирта.
      - Вот здорово! - обрадовался Эрик.
      Вера Глебовна собрала на стол. Эрик поднял рюмку:
      - За Победу, Вера Глебовна!
      - А она будет, Эрик? - очень серьезно спросила она.
      - Будет, Вера Глебовна! Повернулась уже война! Не скоро, конечно, но выбьем мы немцев.
      - А летом? Что вы думали летом? - она напряженно ждала ответа, глядя на Эрика.
      - Как ни странно, Вера Глебовна, но даже летом, в отступлениях, окружениях, когда, казалось, такой каток катит - не остановишь, все-таки в победе мы не сомневались. Понимаете ли, не сломали нас немцы тогда. Ну, а зимой... Зимой убедились - можно бить немца. Знаете, сколько их сейчас по дорогам валяется? Малоярославец проезжал, так по всем улицам мертвые фрицы лежат.
      - Вы проезжали Малоярославец?! - воскликнула она.
      - Да, а что? - удивился Эрик ее волнению.
      - Так Андрей же там! В шести километрах от города!
      - Андрей? Черт возьми, я так был уверен, что он все еще на Дальнем Востоке, не спросил вас о нем... Он там на формировании?
      - Не знаю... Они не получили еще оружие. Неделю тому назад пришла от него весточка, а я никак не могу выехать к нему.
      - Послезавтра поедете со мной,- заявил Эрик таким тоном, будто это самое обыкновенное и уже решенное дело.
      - Как - с вами? - еле слышно спросила она, боясь поверить в этот удивительно счастливый случай.
      - Очень просто. Я на машине. Мы приехали "газоны" получать из ремонта, но они не готовы. Оставлю тут шоферов, а сам поеду обратно. Мы в Юхнове стоим, Вера Глебовна.
      - Эрик, мне это не снится?
      - Нет,- рассмеялся он.
      - Но мне не дали пропуск...
      - А, ерунда! Обойдемся! - небрежно кинул Эрик.
      - Мне говорили, много контрольно-пропускных пунктов...
      - Ну и что? Я вам скажу, что говорить... Значит, послезавтра рано утром. Готовьтесь. А сейчас, Вера Глебовна, хочу по Москве пройтись... посмотреть, как она, матушка...
      Весь этот день Вера Глебовна пробыла в каком-то радостном тумане и только к вечеру вспомнила о Жене и ее просьбе. Она поднялась наверх, в двенадцатую квартиру, где жил Эрик. Он был немного навеселе и встретил ее радостно, но, когда она заикнулась о Жене, нельзя ли ее взять, помотал головой.
      - Не выйдет, Вера Глебовна. Я вас патрулям представлю женой командира моей части, а кем Женю? Да и вообще не хочу ее даже видеть. Удивляюсь, что вы...
      - Эрик, трудно ее осуждать, она же совсем девочка,- перебила она.
      - Вам трудно, а мне - нет... В дорогу оденьтесь потеплее. Вера Глебовна. Кузов, правда, с тентом, но все равно... В кабину-то я вас не смогу посадить, на каждом шагу тогда будут останавливать. Значит, в шесть выезжаем.
      - Я все еще не верю, Эрик.
      - Все будет в порядке. Завтра увидите Андрея.
      - Не сглазьте, Эрик. Я все время боюсь, не случилось бы что...
      - Ничего не случится, Вера Глебовна,- улыбнулся Эрик.
      Она вернулась к себе, поставила чайник и стала ждать Батушина, который еще днем позвонил ей, предупредив о приходе. Ей почему-то не очень хотелось видеть его перед отъездом, но уклониться от встречи было неудобно, и вот ждала его, опасаясь долгого разговора, после которого, разумеется, она не сможет быстро уснуть, а ей так необходимо хорошенько выспаться перед дорогой.
      Батушин явился очень серьезный, даже торжественный, и она невольно улыбнулась. Он принес ей немного хлеба, сахара и две пачки галет, которые приняла она без всегдашнего ощущения неловкости - это же для Андрея. Да и, честно говоря, ей было сейчас ни до чего, потому что не давали сосредоточиться неотвязные мысли о том, что вдруг в самый последний момент что-то помешает ей: либо испортится машина, либо задержат ее на контрольно-пропускном пункте, либо еще что-то... И она никак не могла настроиться на разговор, к которому, как видно, готовился Батушин.
      - Вера Глебовна,- начал он,- вы должны со всей серьезностью понять, как важно, чтобы Андрей пошел на войну с верой, без сомнений. И вы должны...
      - Да, конечно,- перебила Вера Глебовна.- Но я сейчас ни о чем не могу думать, ничего загадывать. Мне бы выехать только и застать Андрея. Остальное - потом.
      - Но все-таки,- не согласился с нею Батушин,- надо заранее обдумать, взвесить...
      Господи, думала она, почему хорошие, порядочные люди порой бывают так скучноваты своей основательностью и дотошностью. Батушину хочется все уточнить, разъяснить, а у нее одна мысль - лишь бы ничто не помешало завтра.
      Наконец Батушин все же увидел, что ей не до него, и стал прощаться. Он долго желал ей доброго пути и удачи в дороге, а она нетерпеливо ждала его ухода, потому что надо было еще собраться.
      Ночью Вера Глебовна заснула не сразу... Выл и хлестал ветер за окнами, постреливали зенитки, но не это мешало ей заснуть, а страх, что она не застанет уже сына в Бородухине. И тогда все напрасно. И предстоящая, наверно, не очень легкая дорога туда, и совершенно неизвестная - как и на чем - обратно. Ведь прошло уже больше недели, да и весточку он послал не сразу по прибытии в Бородухино, а когда дочь хозяйки поехала в Москву. Только под утро утихло немного за окнами и в душе Веры Глебовны...
      Когда Эрик позвонил в дверь, она была уже готова. Грузовик стоял у подъезда, урча прогреваемым мотором. За рулем сидел молоденький красноармеец, которого Эрик строго спросил:
      - В кузове все убрал?
      - Так точно, товарищ старший сержант.
      Эрик помог Вере Глебовне забраться в кузов. Там, кроме запасного баллона, стояли трофейные канистры, валялись какие-то тряпки, но в углу, у кабины разостланы были старый полушубок и плащ-палатка.
      - В случае чего, Вера Глебовна,- вы жена нашего комдива. Поняли? И уверенности побольше, небрежности этакой: что вам какой-то лейтенант с пропускного пункта! Ясно? - улыбнулся он, подмигнул и задернул полог.
      Машина тронулась...
      Вера Глебовна не видела, по каким московским улицам они ехали, но по времени ей казалось, что скоро должны выехать из города и вот-вот, на выезде, должен быть контрольно-пропускной пункт, около которого и решится, поедет она дальше или нет.
      И действительно, машина вскоре замедлила ход, а потом остановилась. Вера Глебовна слышала, как Эрик что-то говорил, смеялся... Затем она услышала приближающиеся шаги и тут же разобрала слова Эрика:
      - Понимаешь, лейтенант, хозяин мне голову снимет, если жену ему не привезу...
      - Что ж пропуск не выхлопотали?
      - Да я думал, дня три пробуду. У меня и ходатайство к коменданту есть, да уже некогда было,- уверенно врал Эрик.
      Полог тента раздвинулся, и Вера Глебовна увидела уставленные на нее строгие глаза. Она вся внутренне сжалась, но ответила спокойным, даже чуть снисходительным взглядом и улыбнулась. Лейтенант ответил на улыбку, строгость в глазах ушла.
      - Поезжайте,- кивнул он Эрику, а ей сказал:- Желаю приятного свидания.
      - Благодарю вас... лейтенант,- сказала она с величавой небрежностью, как благодарила когда-то адъютантов отца. Правда, войдя в роль, чуть не сказала "поручик" вместо "лейтенанта", но испугаться оговорки не успела, так как полог задвинулся и машина тронулась.
      Вера Глебовна глубоко и облегченно вздохнула... Судя по тому, что грузовик поехал быстрее, она поняла, что выехали они на Старокалужскую, родную ей дорогу. Она на коленках подобралась к задку кузова и приоткрыла полог. Катились назад снежные поля, убегали обезлюдевшие подмосковные деревеньки. Все пока целое, не порушенное войной. И поля были чистые, без следов воронок, не пропаханные гусеницами танков, и деревни были хоть и пустынные, но живые, с дымком из труб, с протоптанными тропками около изб.
      Через полуоткрытый полог врывался ветер, но Вера Глебовна не закрывала его - ей хотелось видеть эту знакомую дорогу. Наверно, ей надо было все видеть. И она смотрела...
      Не шибко разъезженная дорога, кое-где рыжеватая от песка, с редкими встречными машинами удивила Веру Глебовну своим малым движением - фронтовая дорога представлялась ей оживленнее, беспокойнее. Не знала она, что основное движение здесь - ночами. Ночами люднеет эта дорога, топают колонны маршевых рот, движутся машины со снарядами и продовольствием. Ночами живет и бурлит фронтовой тракт, а днем - затишье, пустынность, тем более в такой день - солнечный, без единого облачка. Но вот дорога нырнула вниз, и Вера Глебовна сзади видела только задранную к небу колею. Потом машину крепко тряхнуло, зазвенели канистры, сдвинулся с места запасной баллон, и побежали назад перила моста, видно только недавно восстановленного, так как янтарем желтели свежеструганые бревна.
      И тут, за мостом, когда машина стала взбираться на гору, увидела Вера Глебовна первую сожженную русскую деревню. Хоть и быстро промелькнула она чернотой пепелища, торчащими из-под земли трубами печей, скелетами обожженных ветел, но и этого было достаточно, чтобы сдавило грудь болью.
      Деревни русские... Кто из нас не связан с ними живой и трепетной нитью? Кто из нас не помнит тихие рассветы, первые крики петухов, звон ведер у колодцев, рожок пастуха и мычание выходящего на выпас стада? Кто из нас не вдыхал гyстой деревенский воздух, пропитанный знакомыми и родными запахами? Кто не помнит вечерний запев гармони и тихие девичьи голоса? И Вере Глебовне припомнился их дом, не отгороженный никакими заборами и выходящий запущенным небольшим садом прямо к крайней избе маленькой деревушки Пнево... Вместе с деревенской ребятней бегала она купаться, вместе ходили по грибы, вместе играли в лапту, и никто не называл ее "барышней", а только по имени, потому что бегала она тоже босиком, как и остальные ребята, и одета была в скромненький сарафанчик...
      И эта связь с русской землей, надорванная, правда, давней городской жизнью, сейчас стала словно восстанавливаться, и каждая порушенная русская деревня, проплывавшая перед ней, наполняла сердце болью... А дорога катила дальше на запад, и вдоль нее, через три-четыре версты,- все то же: обгорелые останки изб, торчащие трубы, могилы, одни - занесенные уже снегом, другие - еще свежие, рыжевшие глиняными сугробиками, а еще дальше и следы войны другие: немецкие машины, стянутые в кюветы, разбитые орудия, чернеющие на снегу немецкие каски...
      Уже, наверное, больше половины пути проехали они, и встреча с Андреем становилась все реальнее, а Вера Глебовна никак не могла представить ее все мучительнее давила мысль, что не застанет она сына в Бородухине.
      Хотя и говорил Эрик, что без остановок будут они ехать, но неожиданно машина завихляла, сползла на обочину и остановилась. Эрик подошел к Вере Глебовне:
      - Спустил скат, Вера Глебовна... Замерзли?
      Она кивнула.
      - Тут Оболенское рядом, давайте провожу я вас погреться, пока мы с колесом будем возиться,- он помог ей вылезти из машины, и они отправились к селу.
      Постучались в первую же избу. Встретила их чистенькая старушка.
      - Разреши погреться, бабуля, пока машину ремонтировать будем? развязно и легко попросил Эрик, привыкший уже к случайным дневкам и ночевкам в деревнях.
      - Конечно, погрейтесь. В избе у меня хорошо, тепло. Проходи, матушка. Куда путь-то держите?
      - В Малоярославец,- ответила Вера Глебовна.
      - Я пойду шоферу подмогну. Тогда посигналим,- сказал Эрик и вышел.
      - В Малоярославец, говоришь? Ох, побило его сильно. Говорят, живых домов совсем мало осталось. А к кому туда едешь-то?
      - Сын там... В Бородухине.
      - Повидаться, значит? Счастье-то какое! Сынок-то небось к фронту подвигается?
      - Да...
      - Великое это счастье - дите свое перед боями повидать. Благословить, перекрестить .. Хотя что я, неверующие вы, городские.
      - К сожалению, неверующие,- слабо улыбнулась Вера Глебовна.
      - Но крещеная хоть?
      - Крещеная.
      - И то хорошо... Сейчас-то к богу многие повернулись снова. Горе-то, оно к богу подвигает. Вражина немецкий вот допер куда, до Москвы самой. И чем все это кончится - одному богу известно... Сколько уж, матушка, солдатиков-то побитых, сколько родимых полегло...
      Вера Глебовна, как согрелись у нее руки, попросила разрешения закурить и стала свертывать самокрутку. Старуха проворчала:
      - Вам бы не табачищем сердце успокаивать надоть, а молитвой.
      - Не умею,- пожала плечами Вера Глебовна.
      - Не научили в детстве-то?
      - Учили... Кстати, я тут бывала у вас, в Оболенском, приезжала с матерью гостить. Помню хорошо и дом, и парк...
      - Хорошее имение было. И хозяйка неплохая...
      - А почему ваше село целое? По дороге от самой Нары все деревни сожжены. Все, все... Смотреть страшно.
      - Повезло нам, матушка, ох как повезло. Генерал какой-то немецкий это наше Оболенское себе в имение захотел взять. Ну и строгий приказ объявил не жечь нас, не грабить. Хотел, стало быть, с нами в мире после войны жить...
      - Погодите, погодите,- перебила Вера Глебовна,- Оболенское - себе... немецкий генерал?
      - Да, себе... Помещиком нашим надумал стать. И, когда отходили немцы-то, тоже не велел нас жечь. Возвратиться, видать, надеялся. Вот и остались мы живые, непогорелые, и даже коров у нас не отобрали.
      - Черт побери! - вырвалось у Веры Глебовны.- Какая нелепость!
      - Что это ты, матушка, черта поминаешь?
      - Не укладывается в голове,- сказала она, потрясенная этим больше, чем сожженными деревнями. Исконно русское поместье - немецкому генералу! Какая чушь!
      - Хочет германец возвернуть все назад - и помещиков, и буржуев, да еще своих, басурманов. А они уж будут над русским народом изгаляться... Русская швайн, то есть свинья, по-другому и не звали ихние солдаты наших-то, нас...- продолжила старуха и задумалась.
      Задумалась и Вера Глебовна, попыхивая цигаркой.
      - Ох, как крепко воевать нашим надо,- вздохнула старуха.- Так сынку своему и скажи, матушка. Неужто же России под немцем быть?
      - Да, да...- рассеянно ответила она и вдруг поднялась:- Господи, а вдруг я его не застану?! - вырвалась у нее ударившая опять мысль, которую отгоняла она от себя всю дорогу.
      - Вон икона в углу. Подойди, матушка, помолись, тогда застанешь сынка своего. Поможет господь,- и такая была вера в словах старухи, такая убежденность, что Вера Глебовна как-то помимо своей воли подошла к иконе, подняла на нее глаза...
      - Вот теперь и не сомневайся. Дождет тебя твой сынок, будет у вас встреча в Бородухине.
      - Мне бы вашу веру,- тихо произнесла Вера Глебовна.- Хотя уже то, что еду я - чудо...
      Тут засигналила машина, и Вера Глебовна стала прощаться со старухой и благодарить за приют. Выйдя из избы и глянув на безоблачное, голубое небо, на белый, слепящий снег, на крыши деревни, она вдруг успокоилась: в такой тихий и солнечный день не может произойти беда, все должно быть хорошо, подумала она и направилась к машине.
      - Вера Глебовна, подзамерзли мы,- встретил ее Эрик и подмигнул.
      - Сейчас, Эрик, я достану флакон,- поняла она сразу.
      Прямо из горлышка отхлебнули они с шофером спирта, обтерли рты рукавицами, крякнули. И опять потянулась дорога. Опять те же разорища, видимые ей с заднего борта машины,- торчащие прямо из земли трубы печек, могилы, воронки... И вспыхнувшие вдруг в памяти слова Батушина о святой войне, казавшиеся просто словами, стали обретать свой подлинный, огромный смысл... Да, надо было все это увидеть своими собственными глазами - и эти трубы, и эти холмики могил, и это Оболенское, которое какой-то мерзкий шваб хотел взять в свою собственность, и эту старуху, с ее верой, с ее пониманием войны, и все, все, что она увидела за какие-то несколько часов, вырванная из своей комнатки, из своего прозябания, наполненного только собственными переживаниями... Да, это все надо было увидеть, подумала она еще раз.
      Грузовик начал подниматься в гору, натужно ревя двигателем, и Вера Глебовна подумала, что это, наверно, подъем перед самым Малоярославцем, и не ошиблась. Вскоре появились первые домики с пустыми провалами окон, с сорванными крышами... Вдоль дороги - еще не совсем занесенные снегом воронки. Обогнав шедшего по обочине мужчину, машина притормозила, и Вера Глебовна увидела Эрика. Тот кивнул на мужчину:
      - Сейчас спросим...- и пошел тому навстречу. К машине он вернулся вместе с прохожим. Лицо худое, небритое, впалые щеки и тусклый, усталый взгляд.
      - В Бородухино? Вот как раз возле прогона, по которому идти надо, и остановились... Вниз по нему пойдете, там мостик будет, за ним лес. По тропке до самой деревни и дойдете.
      - Спасибо, отец. Значит, приехали, Вера Глебовна. Слезайте.- Эрик протянул руки, чтоб помочь ей.
      - Эрик, милый... я не нахожу слов...- начала она.
      - Чего там, пустяки какие... Привет Андрею передайте. Пусть бьет немчуру как следует. Видали, что они творят? - остановил он ее.
      - Я вас поцелую, Эрик,- она приподнялась на цыпочки и дотянулась до его лица, на миг представив, что через час-два она вот так же прикоснется к щеке Андрея.
      - Что это вы? Никак, плакать вздумали? - дрогнувшим голосом спросил Эрик.
      - Пустила слезу...- смущенно улыбнулась Вера Глебовна.- Вы же сделали такое, Эрик...
      - Ну, всего, Вера Глебовна. Будет все хорошо,- закончил он обретшим уверенность и твердость голосом.
      - Дай-то бог...- прошептала она.
      Эрик пошел к кабине, залез в нее. Машина буксанула на снежной обочине, вырулила на дорогу, обдав выхлопным дымком. Эрик, не закрывший дверцу, махнул ей на прощанье рукой, и она осталась одна...
      Если сгоревшие деревни Вера Глебовна видела и раньше, то разрушенный войной город - впервые. Она переводила взгляд с одного разбитого дома на другой, на груды кирпича, на разломанную мебель, на скрученную взрывом железную кровать... Улица, тянувшаяся к разрушенному храму, который, как она помнила, стоял недалеко oт вокзала, была пустынна. Только вдали ковылял, прихрамывая, одинокий прохожий, объяснивший им дорогу на Бородухино.
      Постояв немного, переступая на месте натекшими ногами, Вера Глебовна стала спускаться по малоуторенной тропке, даже не тропке, а по чьим-то полузанесённым снегом следам вниз, вдоль поломанных заборов. Идти было трудно, ноги проваливались в снег, и она подумала, что если вся дорога будет такой, то ей не осилить ее за два часа, хотя и было до Бородухина всего шесть километров.
      Спустившись к мостику, она перешла его и вышла к мрачноватому, стоявшему стеной лесу. И тут, бросив взгляд вперед, она застыла как вкопанная - на ослепительно белом снегу лежали, словно какие-то поломанные, брошенные куклы, мертвые немцы. Полураздетые, а кто и просто в нижнем белье, они лежали в разных позах со странными, почти оранжевыми лицами.
      Такого Вера Глебовна не ожидала. Ее стала бить нервная дрожь, ей смертельно захотелось закурить, но остановиться здесь и завертывать цигарку было нельзя, и она пошла дальше, стараясь не глядеть по сторонам, но ее взгляд невольно натыкался то на торчащую прямо из снега руку, то ногу, то голову, словно отрезанную от невидимого, запорошенного снегом тела. Неужто и в лесу будет то же, со страхом подумала Вера Глебовна, поеживаясь от заползающих в душу ужаса и брезгливости.
      Лес надвинулся сразу, скрыл небо и солнце и навалился настороженной тишиной. Вдоль тропы она увидела таблички: "Ахтунг, минен!" - одну, другую, за ней еще и еще... Этого еще не хватало, подумала она, стараясь идти только по протоптанному, хотя не раз ее нога, соскальзывая, попадала в снег. Дорога шла в гору, довольно крутую поначалу, и Вера Глебовна начала немного задыхаться - тяжелы были подшитые валенки, тяжел рюкзак за спиной. Дальше подъем кончился, и она пошла легче, но все же решила где-нибудь присесть. Ей захотелось есть. На небольшой прогалине она увидела сломанную березу, сняла рюкзак и присела. Вынутая из рюкзака вареная картошка, которой она хотела подкрепиться, оказалась мороженой. Пришлось удовлетвориться галетами.
      Вера Глебовна очень давно не была за городом. Отпусков она не брала, получая компенсацию, совсем не лишнюю при ее небольшой зарплате. И эта давняя оторванность от природы сейчас как-то необычайно обострила ее восприятие. Лес тут был не тронут войной. Строгий в своем зимнем уборе, он был торжествен и величав. Она смотрела на огромные ели, которые стояли здесь еще до ее рождения и будут стоять после ее смерти, и эта относительная вечность окружающего ее леса умиротворила и успокоила ее. И пропал страх, что она не застанет сына.
      Закурив после еды, она огляделась и чуть не вскрикнула - в шагах пяти от нее около небольшой ели лежал убитый немец! Очень молодой, почти мальчик. Видимо, умер он не в агонии, а просто замерз, брошенный своими, поэтому лицо его было спокойно, глаза закрыты. Он словно спал. Те немецкие трупы, в начале дороги, вызывали страх и отвращение... Господи, подумала Вера Глебовна, знала бы его мать, где валяется ее сын, заброшенный в такую даль от своего фатерлянда. И она поднялась, подошла к убитому и, сломав несколько еловых веток, положила ему на лицо - ведь должно же быть какое-то целомудрие в смерти.
      Немного постояв, она вернулась на тропку, надела рюкзак и тронулась дальше. Только сейчас вспомнила она про "ахтунг, минен". Сердце заколотилось, и ей пришлось приостановиться, чтоб унять сердцебиение. Сзади послышалось шелестенье лыж, она повернулась и увидела военного в белом полушубке, перетянутом командирскими ремнями и с кобурой на правом боку. Он остановился, оглядел Веру Глебовну и, странно улыбнувшись, спросил:
      - Пожалели врага?
      - Вы не из Бородухина? - пропустила она мимо его вопрос.
      Военный, в свою очередь, не ответил ей, а повторил:
      - Значит, пожалели врага? Я видел, как вы подошли к убитому немцу, наломали веток и прикрыли ему лицо.
      - Вряд ли пожалела, но просто было больно смотреть на лицо этого обманутого мальчика.
      - Почему обманутого? - холодно спросил военным.
      - А разве он не обманутый?
      - Он - враг! - резко бросил он.
      - Вы не ответили мне. Вы - из Бородухина?
      - Нет. А вы - туда?
      - Да.
      - Видно, что не местная. А откуда?
      - Из Москвы.
      - Из Москвы? - с интересом спросил военный.- Ну и как там матушка-столица поживает?
      - Трудно, но поживает,- сказала Вера Глебовна, доставая табак.
      - Возьмите папиросу,- он вынул портсигар и протянул ей.
      Заметив, что она задержалась взглядом на портсигаре, небрежно кинул: