После ареста мужа Вера Глебовна, как и после революции, болезненно переживала особость своей судьбы. Ведь ее горе было только ее горем, ну и горем еще нескольких женщин, стоявших вместе с нею в очереди на Кузнецком мосту в приемной, и нескольких близких и неблизких знакомых, с которыми произошло то же, что и с нею. А вокруг шла обычная, как ни странно это было для нее, жизнь: люди работали, строили планы на будущее, ездили по путевкам отдыхать в Крым или на Кавказ, снимали на лето дачи, ходили в театры, в рестораны... Улицы Москвы украсились неоновыми рекламами, новыми красивыми фонарями на высоких мачтах, в магазинах появилось все, вплоть до паюсной икры и балыков, булочные ломились от белейших французских булок... Людям действительно стало легче и сытнее жить. И от всего этого еще острее чувствовала Вера Глебовна свое отчуждение от остальных.
      Когда началась война и горе захлестнуло всю страну, когда почти в каждый дом, в каждую квартиру полетели похоронки, Вера Глебовна оказалась не самой несчастной - ее сын был пока далеко от войны, а муж хоть и не с ней, но живой, над ним не рвались снаряды, не свистели пули, и была надежда на его возвращение, правда, нескорое. И опять она как-то выделялась своей участью среди других. А вот сегодня, когда ее сын в нескольких километрах от фронта и его ждет такая же жестокая судьба, как мужей и сыновей этих едущих в трамвае женщин, когда ее душа полна той же мукой, что и души этих женщин, она, наверное, впервые в жизни ощутила умиротворяющее и даже радостное чувство общности с другими людьми. Стало как-то спокойно и легко. Такой успокоенной сошла она с трамвая и вошла в вокзал.
      Там было много людей, но не было вокзальной суеты. Люди молча сидели, кто на скамейках, кто на полу на своих вещах. Вера Глебовна не любила толпы. Еще со времени революции, когда тихие и вежливые раненые солдатики из лазарета, относившиеся к ней с уважением, называющие "сестрицей", вдруг превратились в совсем других - озлобленных, орущих, грубых... Она помнит, как при отъезде из Петрограда на Николаевском вокзале ее толкали, материли и как это было страшно, непонятно ей. Но сейчас, тут, в этой вокзальной толпе, ей не было одиноко. Она вглядывалась в усталые, измученные лица, в которых и горе, и растерянность, опять ощущая какую-то близость с этой массой.
      Вскоре она пробралась на перрон. Там стоял санитарный поезд и шла выгрузка раненых. Вера Глебовна остановилась. Мимо нее проходили красноармейцы с перевязанными головами, руками, на костылях, проходили кто в грязных, изорванных шинелях, кто в полушубках, уже не белых, а зеленовато-желтого цвета, у кого-то в пятнах крови, у кого-то обожженных. Проходили молча и какими-то отрешенно-удивленными глазами оглядывали вокзал, словно не веря, что они в Москве, а громыхающий и нещадный фронт остался позади. За ними поплыли носилки с тяжелоранеными, и Вера Глебовна, окаменевшая, сдерживая слезы, смотрела на обострившиеся, будто прозрачные лица, то совсем юные, то обросшие седоватой щетиной, морщившиеся от боли, когда санитары сбивались с шага и дергали носилки...
      Но, как ни странно, вид этих перемолоченных войной людей не привел ее в отчаяние, не усилил страха за Андрея - ведь они остались живыми, значит, не так уж неизбежна смерть на войне... И вот один из легко раненных подошел к ней:
      - Спичек нет, мать?
      - Сейчас...- Она стала судорожно шарить по карманам, ища спички.- Вот, пожалуйста.
      Красноармеец прикурил, посмотрел на нее.
      - Своего ждете? - спросил хриплым, простуженным голосом.
      - Нет. Мне в Малоярославец надо. Сын там...
      - Брали мы как раз этот городишко. Дали там немцам. Небось до сих пор трупы ихние валяются. Много их побили... Ну, спасибо за огонек.
      - Подождите,- остановила его Вера Глебовна.- Скажите, как сейчас на фронте?
      Раненый на миг задумался, затянулся два раза, потом сказал:
      - Уперся фриц сейчас, не стронем никак. А вообще-то ничего. Ну, желаю вам,- он, опираясь на палку, заковылял догонять своих.
      Она долго глядела ему вслед, пока не подошла к ней молодая женщина и не спросила:
      - Тоже своего ищете?
      - Нет. Мне надо в Малоярославец. Сын там.
      - А мой на работу позвонил, где-то здесь эшелон их. Вот и ищу. Пойдемте вместе.
      Они пошли по перрону, пока он не кончился. Сойдя со ступеней, вышли на разветвлявшиеся широким веером пути, забитые составами. Надрывно гудели и фыркали паровозы, туманя клочьями пара междупутья, из какого-то эшелона доносилась гармонь, разрывая сердце разлучной тоской, где-то лязгали буфера, тревожной трелью заливались свистки маневровых кондукторов...
      Около вагонов толпились красноармейцы. Какие-то группки были в новеньких полушубках, другие в шинелях. Женщина кидалась то к одним, то к другим, спрашивая:
      - Вы не из Сибири?
      Но никто ей не отвечал. Только один разбитной боец рассмеялся:
      - Чего узнать захотела? Тайна это военная. Поняла?
      - Какая тайна? Мужа мне надо найти.
      - А чего его искать? Вон мужиков сколько! Выбирай любого.
      - Не до шуток, ребята. Звонил он. Где-то тут, на Киевском, эшелон их стоит. Ну, скажите, с Сибири вы или нет?
      - Нет. С другого мы места. Иди дальше,- махнул боец рукой.- Там эшелонов тьма стоит.
      - Неужто не найду?! - в отчаянии вскрикнула женщина и побежала вперед.
      Вера Глебовна осталась одна. Она растерянно озиралась, не зная, кого же спросить, куда отправляется эшелон, и уже понимая, что ей, наверно, никто не ответит.
      - Вы тоже кого-то ищете? - спросил ее тот же красноармеец, заметив, видно, ее растерянный вид.
      - Мне надо в Малоярославец... Вы не туда?
      - Это нам неизвестно. Может, туда, а может, и не туда.
      - А у кого я могу узнать? - спросила она
      - Вон, у пассажирского вагона, кажись, начальник эшелона стоит... Только, боюсь, не скажет он вам.
      - Почему?
      - Не положено это знать. Тайна!
      Вера Глебовна пошла к пассажирскому вагону, встала поодаль от военного в полушубке, перетянутом новенькими белесыми, не успевшими еще потемнеть ремнями, который разговаривал еще с двумя военными, и стала ждать, когда закончат те разговор. Высокий, в полушубке, несколько раз кидал на нее подозрительный взгляд, а потом, закончив разговор, направился к ней.
      - Что вам здесь нужно, гражданка? - спросил резким, неприятным голосом, упершись в нее холодными глазами.
      - Я... я получила письмо от сына. Он в Малоярославце, просит приехать... Я не видела его три года... Хотела узнать, ваш эшелон не туда?
      Военный недоуменно пожал плечами:
      - Вы что, совсем не понимаете, что на этот вопрос вам никто не имеет права ответить?
      - Почему? У меня же письмо... Вот оно,- достает она письмо Андрея.
      - Не трудитесь. Я ничего вам не могу сказать...
      - Но как же? Я же мать... Сын едет на фронт... Я же должна его...начала взволнованно Вера Глебовна, но он перебил, крикнув военному у вагона:
      - Комиссар! Подойди-ка сюда. Разъясни гражданке. Это по твоей части,и, круто повернувшись, пошел обратно.
      Подошедший к ней военный, тоже в полушубке, но поменьше ростом, с мягкими чертами лица и не такой суровый, как начальник эшелона, слышавший, видимо, краем уха их разговор, спросил ее:
      - Ваш сын в Малоярославце?
      Она кивнула головой.
      - Давно он там? - продолжил комиссар.
      - Только прибыли... С Дальнего Востока. Он пишет, что пробудет, возможно, там несколько дней... Мне очень нужно его повидать.
      - Да, я понимаю...
      - Я не видела его почти три года...
      - Не знаю, что вам и посоветовать,- участливо сказал комиссар.- В эшелон воинский вас никто не возьмет. Это исключено
      - Что же мне делать? - упавшим голосом спросила она.
      - Не знаю... Посторонних в эшелон брать запрещено.
      - Но разве я посторонняя - воскликнула она - Я - мать!
      - Не мучайтесь зря... Поищите другие пути.
      - Их нет - других... И я буду ходить здесь день, если понадобится, и ночь, еще день, и найдется кто-нибудь с сердцем...
      - Вы думаете, его нет у меня? Или вот у него? У всех оно есть. И у всех есть матери. Но есть строгие законы военного времени. Поймите это.
      - Не понимаю... Я - мать! Я должна увидеть сына перед фронтом. Это мое святое право! - повысила она голос.- И ваши все законы и предписания военного времени перед этим священным правом - ничто!
      Комиссар серьезно выслушал эту тираду, потом осторожно взял ее за локоть.
      - Пройдемте немного,- и повел вдоль эшелона.- Я же тоже москвич, и мой дом не очень-то далеко отсюда, но я тоже не увижу мать перед фронтом.
      - Позвоните домой! - воскликнула Вера Глебовна.
      - Увы, наш телефон отключен,- пожал плечами комиссар.- Поверьте, мне сейчас не легче вашего, ведь до моего дома всего несколько километров, а не сто двадцать, как до Малоярославца. Не мучайте себя, идите домой. Будем надеяться, что все будет хорошо, что мы вернемся к своим матерям. Это одно, что сейчас можем. Прощайте,- комиссар протянул руку Вере Глебовне.
      Она пошла дальше... Пошла, уже почти ни на что не надеясь, но уйти с вокзала тоже не могла. А вдруг, вдруг, думала она, подвернется какой-то необыкновенный, счастливый случай. Она прошла весь эшелон, пересекла пути и пошла к следующему эшелону, откуда доносился звук гармони. По дороге она спросила какого-то бойца, шедшего с котелком, не в Малоярославец ли они едут, но тот покачал головой, пробормотав: "Не знаю". Уже в конце этого эшелона, когда прошла фыркающий и обдающий парами паровоз, она увидела женщину, с которой начинала путь. Она стояла, обнявшись с нескладным красноармейцем в мешковатой шинели. Лицо ее сияло. Увидев Веру Глебовну, она крикнула:
      - Нашла я своего! Вот он, мой Ванечка! - она схватила его за шею и повисла на муже.
      Тот же, застеснявшись, видно, постороннего человека, отпустил ее, и она соскользнула с него, чуть не упав. Шутливо ударив мужа по руке, она подбежала к Вере Глебовне.
      - Они в Юхнов едут! Мимо Малоярославца,- выпалила, запыхавшись.- Ваня, поди-ка сюда! - позвала мужа, который не очень-то охотно двинулся к ним, недовольный, что помешали его свиданию с женой.- Ваня, поговори со своим начальником. Сын вот у нее в Малоярославце. Надо помочь. Может, возьмут ее в ваш вагон.
      - Лида... у нас с тобой-то времени в обрез...- начал было он, но жена оборвала:
      - Ты чего? А ну, быстренько иди,- и подтолкнула мужа.- В санроте он, санитаром, нескладный-то мой. У них врач начальником. Молоденький такой, хорошенький... И в вагоне их мало. Возьмут они вас...
      - Боюсь и надеяться,- тихо сказала Вера Глебовна и закурила.
      - С войны начали? Я тоже балуюсь табачком. Все нервам легче.
      - Я давно курю...
      Женщина помолчала немного, часто оборачиваясь на вагон, куда ушел муж, потом вздохнула:
      - Уж не знаю даже, радость ли встреча эта? Может, лучше и не видеться было? Скис мой совсем... Обнимает меня, а у самого руки дрожат. И у меня словно кол в грудь забит... Знаете что,- добавила после паузы.- Не езжайте вы в Малоярославец этот. И себе и сыну сердце разорвете.
      - Я знаю, что не на радость еду... Но надо мне, надо...- опустив голову, сказала Вера Глебовна.
      - Идут! - показала женщина рукой на приближающегося мужа и его начальника - молодого военврача с одной шпалой в петлицах длинной шинели.
      Он поздоровался с ними, а Вере Глебовне сказал:
      - Мне передали вашу просьбу. Только надо посоветоваться. Я ведь военный без году неделя,- улыбнулся он.- Вы, наверно, замерзли. Пойдемте в вагон.
      Он помог Вере Глебовне взобраться в товарный вагон, где посредине стояла накаленная докрасна железная печурка, усадил ее, приказал кому-то разогреть воды, а потом обратился к пожилому старшему лейтенанту:
      - Вот, Василий Кузьмин, не знаю, как быть? Надо помочь этой женщине добраться до Малоярославца. Ее сын там. Довезем?
      - Вы москвичка? - спросил тот Веру Глебовну.
      - Да... Вот паспорт и письмо сына,- передала она ему документ.
      Старший лейтенант внимательно все проглядел и, вернув их Вере Глебовне, сказал:
      - Вообще-то это против правил, товарищ военврач. Начальник эшелона узнает - будут неприятности.
      - Ну, неприятности мы как-нибудь переживем,- улыбнулся военврач.
      - Глядите, дело ваше... Нас могут бомбить,- повернулся он к Вере Глебовне.
      - Я не боюсь этого,- быстро ответила она.- Я никогда не спускалась в бомбоубежище...
      - В эшелоне эта штука пострашнее, чем в городе. И должен предупредить вас - мы не знаем, когда тронемся и сколько будем ехать.
      - Мне лишь бы добраться и застать сына...- устало проговорила она, потянувшись руками к печке.
      Ее сразу разморило от тепла и стало клонить в сон. Она кинула взгляд на нижние нары, где лежали только носилки и было свободное местечко,- ей нестерпимо захотелось прилечь.
      - Сейчас мы угостим вас горячим чаем, и вы совсем согреетесь,- сказал военврач.
      Котелок, поставленный бойцом на печку, уже вскипел, военврач колдовал с заваркой и спустя немного подал Вере Глебовне кружку крепко заваренного чая, в которую положил несколько кусков сахара и ложку сливочного масла.
      - Не пробовали никогда? - спросил он.- Я тоже не знал такой комбинации, но знаете ли, очень вкусно.
      Вера Глебовна маленькими глотками стала пить обжигающий горло чай, такой ароматный и вкусный - она же так давно не пила настоящего чая.
      На нее смотрел военврач, смотрел еще один молодой командир с кубиками, смотрели бойцы - их было человек шесть, и она поняла, что сейчас все они вспоминают своих матерей, и как хочется им всем, наверно, чтобы вместо нее сидели здесь их матери. Она допила чай, поблагодарила и стала сворачивать цигарку, оставив папиросы (их было немного) на случай, когда надо будет закуривать на улице и замерзшие пальцы не смогут скрутить самокрутку. Но военврач сразу же предложил папиросу, которую она с наслаждением закурила, и у нее вырвалось:
      - Мне так хорошо у вас...
      И только она это сказала, как подошел кто-то к вагону, заглянул через приоткрытую дверь и крикнул:
      - Командира санвзвода к начальнику эшелона!
      Военврач застегнул шинель, поправил ремни и выскочил из вагона. Вера Глебовна почувствовала, что вызвали его из-за нее, сжалась и подвинулась к печке, стараясь вобрать в себя тепло, идущее от нее, перед тем как выйти опять на мороз и пронизывающий насквозь ветер.
      Военврач вернулся не один. Тот, с кем он пришел, резко отодвинул дверь вагона и уставился на Веру Глебовну. Она тоже смотрела на него, и, видно, было в ее глазах такое, что тот отвернул взгляд и пробормотал:
      - Простите, гражданка, военврач не имеет права взять вас в эшелон. Простите, но вам надо выйти.
      - У меня сын в Малоярославце...- сказала она.
      - Я знаю. Но, увы, не могу ничем помочь. Не положено,- отрезал тот.
      - Товарищ майор,- сказал молодой лейтенант,- она же мать военнослужащего. Может, как исключение? У нас пустой вагон...
      - Товарищ майор, мы все просим,- выступил один из бойцов.- Понимать же надо... К сынку едет, а ему-то на фронт...
      - Отставить разговоры,- нерезко сказал майор.- Я понимаю ваши чувства, товарищи, но мы не можем нарушить инструкции. Не можем,- добавил он тихо и отошел от вагона.
      - Очень сожалею...- смущенно сказал военврач.
      - Какая падла сообщила?! - в сердцах бросил боец, вступившийся за Веру Глебовну.
      - Нашлись благодетели,- проворчал молодой лейтенант.
      - Что же делать? - поднялась она.- Благодарю вас всех, что хотели мне помочь... И желаю всем вам... живыми и с победой.
      - Посидите еще,- предложил врач.- Не согрелись еще.
      - Нет, согрелась. Спасибо.
      - Я провожу вас,- военврач помог ей вылезти из вагона и пошел вместе с ней.
      - Вы, наверное, только из института? - спросила Вера Глебовна.
      - Да... Очень боюсь, совсем нет опыта, умения... Вы извините, что не удалось вам помочь. Вы видели...
      - Что вы! Обогрели меня... Ну, желаю вам счастья, доктор, и... возвращения.
      - А вам - увидеть сына.
      Они остановились... Вере Глебовне захотелось поцеловать этого милого, хорошего доктора, но она постеснялась и только крепко пожала ему руку.
      Она шла между стоящими эшелонами, как по длинному, нескончаемому коридору, и уже не спрашивала никого, куда они едут, потому что поняла, что никто ее в эшелон не возьмет и надо поскорее выбраться к вокзалу, там немного передохнуть и ехать домой. Рюкзак, вроде бы совсем пустой, сейчас тянул плечи, и она усмехнулась своим словам, что пойдет в Малоярославец по шпалам, которые сказала Батушину,- ей не пройти и десятка километров.
      Еще не дойдя до перрона, она увидела стоявшую около него девушку в военной форме, которая, притоптывая на месте ногами и потирая замерзшие руки, глядела на здание вокзала, видно, поджидая кого-то. Когда она поравнялась с ней и увидела посиневшее девчоночье лицо, показавшееся ей знакомым, она невольно приостановилась. Девушка тоже взглянула на нее и, обрадованно улыбнувшись, бросилась к ней:
      - Вера Глебовна! Что вы здесь делаете? Не узнали меня? Я - Ирина. Мы с Андреем в одном классе учились. Вспомнили? Я заходила к вам несколько раз.
      - Я помню вас, Ирина... А вы... вы что, в армии?
      - Как видите... Смотрю на вокзал... прощаюсь с Москвой. Вы кого-нибудь провожали?
      - Нет, Ирина... Андрей в Малоярославце, и я просилась в эшелон, но меня никто не берет. Говорят, не положено,- слабо улыбнулась Вера Глебовна.
      - Да, это нельзя... Значит, Андрей уже здесь, на западе? - прошептала Ирина как-то странно, словно обрадовавшись. Потом, вскинув голову, спросила: - Вы сейчас домой, Вера Глебовна?
      - Да... Ничего другого не остается... Ирина, а разве девушек призывают в армию?
      - Нет, конечно,- засмеялась она.- Я добровольно.
      - Зачем, Ирина?
      - Так,- пожала плечами Ирина.- Ну а потом, все наши мальчики воюют... и я решила... Вера Глебовна, у меня к вам просьба. У нас выключен телефон. Не зайдете к моей маме, не скажете ей, что я здесь, на Киевском? Может, она успеет? Мы стоим тут уже полдня, возможно, и до вечера простоим. А?
      - Конечно, зайду. Давайте адрес.
      - Ой как здорово! А я стою и мучаюсь,- она сняла рукавичку и нацарапала адрес.- Это совсем недалеко от вас. От трамвая будете идти как раз мимо нашего дома.
      - Я зайду,- сказала Вера Глебовна, беря бумажку.- А застану вашу маму?
      - Почти наверняка, она же надомницей сейчас работает. Только скажите ей, чтоб сразу ехала... Значит, Андрей тоже на Западном будет воевать? Может, к нам в санбат раненый попадет? Может же это случиться? А?
      - Наверное... Ну, я пойду, Ирина... Надо же поскорее сообщить вашей маме.
      - Вдруг и увидимся? И придется мне за ним ухаживать...
      - Я пойду, Ирина,- прервала ее мечтания Вера Глебовна.
      - Да, да, конечно, идите... Если Андрея увидите, передавайте от меня большущий привет и скажите, что я тоже на Западном воюю. Может, помнит он меня?
      - Разумеется, помнит, Ирина.
      - Ну хорошо, прощайте. Скажите маме, что я здесь буду стоять. Мне отсюда и перрон и эшелон наш видно.
      Вера Глебовна поднялась на перрон и пошла быстрым шагом, пересиливая слабость и усталость.
      В трамвае было еще холодней, так как меньше было народу, но зато ей удалось найти место и присесть. У нее была какая-то пустая голова, она ни о чем не могла думать, и ей хотелось только поскорее попасть домой, но вначале, конечно, к Ирининой матери, которую обязательно надо застать, а если не будет ее дома, то и разыскать...
      К счастью, она застала ее дома, но не успела перекинуться и двумя словами, потому как та засуетилась, запричитала и, наскоро накинув на себя шубу, уже на ходу повязывая платок, бросилась вниз по лестнице и, обогнав Веру Глебовну, кинула ей слова благодарности... Когда Вера Глебовна спустилась с четвертого этажа и вышла из парадного, та была уже далеко, спеша к трамвайной остановке.
      Домой Вера Глебовна вернулась, когда уже смеркалось и короткий зимний день опадал раньше времени из-за сгустившихся туч и пошедшего густого снега. Тяжело поднявшись на третий этаж, она вошла в холодную свою комнату, зажгла керосинку и легла на диван, не раздеваясь, думая о том, что теперь ей ничего не остается, как ждать приезда Батушина и надеяться на командировку в Юхнов его сослуживца, который то ли возьмет ее с собой, то ли не возьмет. И если не возьмет, то ей придется уповать только на какое-то неожиданное чудо, которое поможет ей перенестись из Москвы в Малоярославец. Но чудес в ее жизни не случалось. И тут опять страшная своей обреченностью мысль ударила по сердцу: если не судьба ей увидеть Андрея сейчас, когда он так близко от Москвы, то не суждено ей увидеть его совсем. Но все же какая-то надежда еще тлела в душе и не давала отчаянию захватить ее целиком.
      ...Прошло несколько дней, похожих один на другой. Вера Глебовна как на работу ходила с утра к коменданту города, простаивала там громадную очередь, чтобы еще раз получить очередной отказ. Правда, ей казалось, что эти отказы звучали мягче, с нотками сожаления, и один раз генерал сказал ей:
      - Ну хорошо, я нарушу закон и дам вам пропуск, но как вы поедете в Малоярославец?
      Вера Глебовна не нашлась что ответить, забыв совершенно об обещании Батушина, и сказала, что как-нибудь доберется. Генерал покачал головой и приподнялся. Она вышла из кабинета и только тут вспомнила, что надо было сказать, что ее обещали взять на машину, идущую в Юхнов, рванулась было обратно в кабинет, но не вошла, подумав, что не имеет, наверно, права говорить об этом, что генерал может начать расспрашивать ее и она может подвести Батушина.
      Дни пролетали мгновенно, и Вера Глебовна страшилась, что каждый пробежавший день может стать последним днем пребывания Андрея под Малоярославцем и что он так и не дождется ее, уйдет на фронт, так и не повидав мать. И уже не только за себя, а больше за Андрея мучилась она, представляя его бесплодное ожидание и то отчаяние и боль, с которыми ему придется уходить из Бородухина, уходить в неизвестность, возможно, навсегда...
      ...Поздним вечером телефонный звонок сорвал ее с дивана, где лежала она, укрывшись одеялами, спасаясь от холода.
      - Я так и знал,- сказал Батушин, выслушав ее бессвязный рассказ о мытарствах на Киевском вокзале.- Но не расстраивайтесь. На той неделе мой сослуживец поедет в Юхнов. Он обещал мне взять вас, но все-таки, Вера Глебовна, хорошо бы добиться пропуска. Я зайду к вам завтра...
      Какой-то просвет все же забрезжил впереди, и она легла спать если не успокоенная, то все же без того тяжелого камня на душе, давившего ее постоянно все эти дни.
      Утром постучала соседка и вошла, по своему обыкновению, не дождавшись ответа на стук.
      - Лежите, лежите, Вера Глебовна... На минутку я, спросить только пропуск-то дали вам?
      - Пока нет,- приподнялась с дивана Вера Глебовна.
      - Значит, не выйдет вам выехать к Андрюше?
      - Не знаю... ничего не знаю...
      Пока Вера Глебовна завертывала папироску, соседка прошла в комнату и села.
      - Хорошо все же, что не уехали мы из Москвы,- начала она.- А помните, вякали нам те, которые драпали,- немцев дожидаться остались.
      - Надо же было им оправдать свою трусость.
      - А страшно все-таки было... Все вещи упаковывают, собираются, и мы вроде как одни остаемся.
      - Я не верила, что немцы войдут в Москву.
      - Вы-то вообще смелая, а я ой как трусила. Не за себя, конечно, за дочку...- Соседка помолчала немного.- Обидели вы все-таки меня, не взяли подарочек для Андрея...
      Вера Глебовна взглянула на нее, вспомнила почему-то вокзал, где появилось у нее незнакомое прежде и радостное чувство слитности свой судьбы с судьбами других, и подумав, сказала:
      - Наверное, я была не права.
      - Так возьмете? - обрадовалась соседка.- Я мигом! - и выбежала из комнаты.
      Вера Глебовна невольно улыбнулась.
      - Вот,- почти торжественно положила на стол банку консервов соседка.Сейчас-то делить нам нечего.
      Вера Глебовна поблагодарила и заметила, что и раньше делить им было нечего.
      - Не скажите. Раньше завидовала я вам, что сын у вас, а теперь вышло, что я счастливее - дочка у меня. А был бы сын, как paз этим летом на войну бы пришлось идти... Да, война - всем плохо, но нам, матерям, хужее всего. Верно, Вера Глебовна?
      - Да,- прижгла Вера Глебовна потухшую цигарку.
      - Ну, пойду я... Очень желаю вам с Андреем свидеться. Вижу, совсем лицом спали за эти дни. Понимаю я вас, Вера Глебовна.
      Вера Глебовна кивком поблагодарила соседку за сочувствие и подумала, что странный народ русский - в счастье завидует, в несчастье сочувствует. Да, слава богу, теперь ей никто уже не может завидовать. Печально улыбнувшись, она стала готовить себе завтрак - чай, кусочек хлеба и две картофелины.
      Поев, она стала собираться опять туда же - к коменданту города, уже заранее испытывая неприятное чувство предстоящего унижения, но тут прозвучали два звонка. Сердце сразу забилось - кто может звонить, какое известие принести?
      Открыв дверь, она увидела мать Ирины и облегченно вздохнула. Та сразу бросилась к ней с благодарностями и слезами - дочь она застала, пробыла с ней до самого вечера,- а потом с извинениями, что вчера в суете и спешке и не поблагодарила как следует. Вера Глебовна пригласила ее присесть, спросила имя-отчество и представилась сама. Иринина мать вытерла платком мокрые глаза.
      - Вот мы и одни,- сказала она.- Я знаю, Ирина пошла добровольно, хоть и скрывает это от меня... Что ж делать,- вздохнула она удрученно,- они совсем не думают о нас... А может, так и нужно теперь?
      - Что нужно? - резковато спросила Вера Глебовна.- Не думать о близких?
      - Идти на фронт,- почти прошептала Иринина мать.
      - Она - девочка! Зачем же ей? Андрей служил в армии, для него война была неизбежна...
      - Ирина говорила, что Андрей обязательно выпросится на фронт с Дальнего Востока.
      - Выпросится? - повторила Вера Глебовна, об этом она как-то раньше не думала.- Не знаю... Он ничего об этом не писал... Господи... Нет... нет... вряд ли...
      Это предположение ударило больно - неужели это так? И война для сына не судьба, не неизбежность, а он сам, сам... по глупому мальчишеству... И этого могло не быть. Вот это - "могло не быть" безнадежно придавило грудь. Она потянулась к папиросам.
      - Да, они не подумали о нас,- повторила, вздохнув, мать Ирины.- Теперь наша жизнь до конца войны - непрестанное ожидание самого страшного,- она всхлипнула.
      - Успокойтесь,- странно холодным голосом сказала Вера Глебовна, закуривая.
      После удара боли поступок Андрея - если он действительно выпросился на фронт - поднял в ней раздражение, даже гнев против сына. Он не подумал о ней, о матери. Он же знает, что, кроме него, у нее никого нет на целом свете.
      - Я держалась там, на вокзале,- продолжила мать Ирины,- а сегодня ничего не могу делать. Бросила работу и пришла к вам... Вы знаете, что моя Иринка была влюблена в вашего Андрея?
      - Нет, откуда я могла знать?
      - И глупая девочка решила, что это ее первая и последняя любовь. И вот... военкомат... армия, а теперь фронт.
      Вере Глебовне стало очень неловко, и она не знала, что сказать.
      - А ваш Андрей... у него была Женя...- закончила Иринина мать.
      - С Женей у Андрея давно все кончено. Они даже не переписываются.
      - Ира говорила... Женя поступила гадко.
      - Если б только она одна,- с горечью заметила Вера Глебовна.
      Они помолчали немного...
      - Вы очень одиноки? - спросила Иринина мать.
      - Да.
      - Можно заходить к вам?
      - Конечно. Буду рада. Вот только надо мне сперва попасть в Малоярославец...
      Они распрощались. Иринина мать хотела поцеловать Веру Глебовну, но та деликатно уклонилась - она терпеть не могла никаких нежностей.
      Вечером перед приходом Батушина она думала о матери Ирины. В той чувствовалась какая-то примиренность со случившимся, которая Вере Глебовне была непонятна. Она вспомнила ее слова, что теперь, наверно, нужно всем идти на фронт, сказанные хоть и с заплаканными глазами, но с какой-то тихой убежденностью... Надо идти на фронт. Но почему этой девочке? Почему Андрею?
      Батушин пришел ровно в восемь, как и обещал, и опять со своим портфелем. Он опять наклонил свою седоватую голову, целуя руку Веры Глебовны, и опять она ощутила легкое покалывание его коротко стриженных усов и запах одеколона.
      - Мне сегодня снова отказали,- сказала Вера Глебовна, ставя чайник на керосинку.- Скажите, ваш сослуживец возьмет меня без пропуска?
      - Может, и возьмет, но пропускные пункты... Вас просто-напросто могут высадить из машины. Хорошо, если это случится в городе, а если по дороге... Как будете добираться обратно?
      - Тогда вы должны сходить со мной вместе к коменданту. Я не стала говорить ему, как я могу доехать до Малоярославца, боялась вас подвести, но если вы сами...
      - Хорошо, Вера Глебовна,- сразу согласился Батушин.
      - Вы знаете, мне почти все хотели помочь на вокзале, но...
      - Я же говорил вам...
      Вера Глебовна заварила чай и пошла к буфету за чашками. Батушин раскрыл свой портфель и стал выкладывать из него свертки.
      - Опять, Иван Алексеевич? - покачала она головой.
      - Да, опять. Тут есть кое-что и для Андрея, и вам на дорогу,- твердо сказал он.
      Они сели за стол. Вера Глебовна разлила чай, а Батушин нарезал принесенный хлеб, колбасу и высыпал в пустую сахарницу куски рафинада.
      - Вот вы спрашивали меня, с чем я поеду к Андрею? У меня есть письмо Николая Егорыча.
      - Что же он пишет? - насторожился Батушин.
      - Он... он... благословляет сына на войну,- с горькой усмешкой сказала она.
      - Другого он и не мог написать,- с некоторым облегчением произнес он, вынимая серебряный портсигар и кладя его на стол.- Но и вам, Вера Глебовна, надо знать, что сказать Андрею.
      - Что? - с мукой вырвалось у нее.- Господи, если бы я могла молиться. Но я не верю. Ни во что.
      - У вас есть во что верить,- твердо сказал Батушин после небольшой паузы.- Есть.