Девчонка сотрясалась от неудержимого хохота. Она почти задыхалась, прижав ладошки ко рту. Извек убрал руку, отвернулся и устало кивнул.
— Так ты не топилась?
Девчонка затрясла головой, не в силах произнести ни слова.
— Просто решила поплавать?
Голова мотнулась утвердительно. Хохот понемногу отпускал её.
— Понятно! — зло прошипел Извек и поднялся с мокрого песка. Медленно побрёл к брошенному мечу, подобрал, оглянулся. Хотел что-то ещё сказать, но только махнул рукой.
Ноги сами понесли к затухающему костру, от которого уже несло горелым мясом. Из-за кустов торчала морда Ворона. Конь глядел на мокрого хозяина с плохо скрываемым удивлением. Сотник, грозовой тучей, прошёл мимо, на ходу расстёгивая пряжки доспеха. У костра стащил с себя железо, подбросил на угли охапку ветвей и, вбил вокруг оживающего костра несколько сучьев. Пока выливал воду из сапог, от доспеха с рубахой повалил пар. Ворон притих, даже листочки с куста общипывал украдкой, чтобы не раздражать хозяина. Извек угрюмо догрызал оставшееся мясо. Стоял спиной к костру, сушил отжатые наспех штаны. Скоро почувствовал, что ещё немного и начнёт подрумяниваться, как масленичный колобок. Развернулся, лицом. Постоял, шебурша мокрую бороду, вспомнил про кувшин. Отпив из горлышка, решил, что пора одеваться, к утру и на теле досохнет. Уже облачившись, почувствовал, как внутри загрело.
Взошедшая луна посеребрила спину Ворона. Костёр лениво похрустывал прогорающими сучьями и припекал обтянутые штанами колени. Тишину нарушали только редкие крики ночных птиц, и Сотник начал задрёмывать. Клюнув пару раз носом, решил всё же прилечь. Приподнялся, подвигал седло и только тут заметил, что ворон опять замер, как пёс, почуявший дичь. Оглянулся в направлении взгляда, да так и застыл согнувшись. В пяти шагах, у кустов, пялила глаза давешняя утопленница. Стояла, ничуть не стесняясь наготы, лишь теребила пряди тяжёлых волос.
Извек, растерявшись как пацан, спешно отвернулся. Дремлющий разум судорожно просыпался. Взгляд упал на свёрнутый плащ. Руки, опережая мысли, тут же подхватили свёрток и сдёрнули тесьму. Искоса глянув на гостью, отвёл глаза и, не глядя, бросил плащ в её сторону. Шелестнула тяжёлая ткань, треснула задетая плащом ветка и девчонка приблизилась к костру. Виновато глянув на дружинника, поправила накидку, осторожно опустилась на бревно. Извек потоптался на месте, добавил в костёр пару сучьев, в конце концов, бухнулся поверх седла. Чувствуя забытую с отрочества робость, озадаченно произнёс:
— Ну, здравствуй, девка! Ежели накупалась, то давай знакомиться, что ли? Меня Извеком кличут, а тебя как звать.
— Все наши Лелькой зовут. — ответила девчонка удивительно чистым голоском.
— Леля значит, — кивнул Сотник. — Хорошее имя, доброе.
Не находя места рукам, потянулся за кувшином. Собрался было отхлебнуть из горлышка, но помедлил и полез в перемётную суму, где вроде бы была деревянная чеплажка. На удивление плошек оказалось три штуки. Видать бережливый Мокша снабдил пеосудой про запас. Кинув третью обратно, Сотник наполнил плошки.
— Не откажи в любезности, милая, раздели со мной чарочку. После купания не повредит, — он усмехнулся и протянул одну девчонке. — Однако, ты бы поменьше по ночам купалась, а то утопишь какого-нибудь непонятливого, вроде меня.
Лелька улыбнулась, согласно кивнула и выпростала из-под плаща узкую ладошку. Отпила, заглянула в чеплажку, понюхала, будто впервые попробовала, но заметив удивлённый взгляд дружинника, как ни в чём не бывало, глотнула ещё. В глазах проскользнула хитринка, но ответила смущённо, будто извиняясь.
— Как же мне не купаться, дядечка Извек? Нам, русалкам, без воды никак нельзя.
— Вам русалкам? — переспросил Сотник. — А-а, ну да, тогда конечно.
Он вновь приложился к вину, но тут до него дошёл смысл сказанного и питьё встало поперёк горла. Сглотнув комок с третьей попытки, Извек переглянулся с Вороном. Губа коня отвисла, глаза сверкали белками то на хозяина, то на незнакомку. Сотник, с трудом поборов оторопь, прогнал с лица обалделость, невольно покосился на миниатюрные ступни, выглядывающие из-под плаща, потряс головой.
— Вот те раз… кому сказки, кому присказки, а мне опять несреча. И так одни беды от девок, а тут ещё и русалка до кучи… Не хватало, чтобы ещё все водяные и болотные за мной гоняться начали.
— Гоняться? — не поняла Русалка. — Зачем?
— Зачем?! Понятно зачем! Чтобы жизнь мёдом не казалась. Ляпнула же одна дура, что я её посватал и у жениха увожу. Теперь тот жених со товарищи, с ног сбиваются, меня зловредного разыскивая, дабы сшибить мою буйну голову… себе на радость, да другим на поучение. А я как линялый заяц бегаю околесицами… чтобы не поубивать кое-кого из них, пока объясняться будем.
— И что, все девки такие? — кротко поинтересовалась Лелька.
— Конечно! — с деланной серьёзностью заверил Извек. — Все до одной… и даже больше! Вихляют задами, да кровь нашему брату портят. Эт потом некоторые умнеют, ежели муж построже попадётся. А так… все поголовно. Про русалок, конечно, не знаю, но думаю то же самое, токмо ещё хуже. Простую бабу хоть за косищу ухватить можно, да прижать за амбаром, а ваших… и сетью не словишь. Одно лишь и знаете — головы мужикам морочить. Он осёкся, заметив, как русалка задохнулась от гнева.
— Так вот оно что! — вскинулась Лелька. — Все девки оказывается — дуры, а вы значит хороши! Ваше дело — за косу и к амбару! Ничего не скажешь, молодцы да и только!
Сотник понял, что попался на зубок и теперь выслушает щедрые девичьи упрёки за всё мужское племя. Решил не перечить, взял Лелькину плошку и потянулся за кувшином. Девчонка тем временем разошлась не на шутку:
— Все вы, мужики, такие: болтаете от зависти всякие гадости. Кому ничего не обломилось, давай слухи распускать, — она будто невзначай вытянула из-под плаща стройные гладкие ножки. — И что рыбьи хвосты у нас, и что сами мы скользкие, как лягушки, и что под воду к себе утаскиваем. Да кому вы такие нужны? Грубые, наглые, только и знаете что лапать и в кусты тащить.
Извек открыл рот от русалочьих откровений, кувшин застыл на полдороге. Ворон тоже замер, даже перестал хрустеть сочной травой. Уши повернул к Лельке, глаза таращил на хозяина, вид имел такой же глупый. Девчонка же, как ни в чём ни бывало, продолжала.
— Ты вон глянь на себя, — она лукаво хохотнула. — Нечёсан, немыт, воняешь, как мерин запотелый, руки как вёсла — страх. А мы всё время мытые, свежие, красивые и стройные. Сам посуди, на кой вы нам сдались, такие медведистые?
Русалка поправила на плече плащ, на миг блеснула кругленькая как яблочко грудь.
— Нам бы чего-нибудь большого и чистого, чтоб как в сказке… — Лелька замолчала, мечтательно глядя в огонь.
Конь встрепенулся, захрупал зелёными стеблями. Сотник вспомнил про кувшин, торопливо долил в обе плошки.
— Вот и гоже, — согласился он. — Давай тогда выпьем за большое и чистое… за китов! Есть, говорят, такие твари в пучине морской, тоже всё время моются. Вот их-то вам и надо! Тот уж если прижмёт, так прижмёт…
Ворон выронил пучок травы и зашёлся в заливистом ржании, Извек с серьёзным видом продолжал.
— Камбала, знаешь, почему такая плоская?
Лелька растерянно помотала головой.
— Потому, что её кит приголубил!
Сотник еле удерживался от хохота, но предрассветную тишину повторно нарушил гогот ощерившегося жеребца.
Русалка смутилась, щёчки порозовели, на мужика с конём глядела насупившись.
— Да ты не серчай, девка, не серчай, — пробасил Извек примирительно. — Это жизнь, чё тут обижаться. А, к примеру, ведаешь почему у рака глаза навыкат?
— Почему? — обрадовалась она перемене темы.
— А потому, — еле выдавил Извек. — Что он это видел!
Тут уже прыснули оба. Сотник весело захохотал, обнажив крепкие, как у коня, зубы. Рядом колокольчиком заливалась Лелька. А напротив, снова уронив недожеванный пучок, потешно всхрапывал Ворон. Насмеявшись, Сотник посуровел, поднялся с камня.
— Так что ты уж поосторожней с ними, с китами. Мужик всё же лучше. Мужик, иногда, ласковый попадается, с таким век счастлива будешь. Ну, а нам пора, вон уж и Ярило из-за леса выкарабкивается. Русалка тоже встала, под плащом мелькнуло гибкое тело.
Извек с трудом отвёл взгляд, в голове стрелой чиркнула мысль: до чего ж хороша девка, рыбка да и только…
Он вздохнул и строго зыркнул на Ворона. Тот, чуя расставание, потянулся было мордой к Лелькиному плечу, но хозяин легонько шлёпнул по тёплым ноздрям.
— Ну-ну! Ты-то чё. Тут людям мало, ещё ты трёшься. Себе поищи, что попроще. Кобылку там какую… или тёлку на худой конец.
Конь стукнул копытом, обиженно отпрянул. Сотник покосился на русалку.
— Ладно, шучу, не худой. Эт я так, к слову.
Лелька улыбнулась, погладила бархатную морду коня, но, встретив свирепый взгляд дружинника, хихикнула и отскочила. Скорчив виноватую рожицу, скинула плащ и, забыв про наготу, подала дружиннику.
Извек метнул руку к Ворону, поспешно прикрывая коню глаз. Вторую, на ощупь, протянул к русалке, сцапал тяжёлую ткань, бросил поперёк седла. Голова поворачивалась сама, будто кто тянул за уши.
— Ну, красавица, не поминай лихом, — он оглянулся.
У костра никого не было. Извек растерянно посмотрел на жеребца. Тот шумно выдохнул, потряс гривой. Из-за леса показалась красная макушка солнца.
— Поехали, травоед!
Сотник поправил перемётную суму, глаза сами собой обшаривали берег и редкие кусты. Нога попала в стремя со второго раза. Неуклюже вскарабкавшись в седло, тронул поводья, и конь, сбивая копытами обильную росу, медленно потопал от реки. Скоро заметно пригрело. Ворон пустился лёгкой рысцой. Изредка поглядывал на хозяина, который рассеянно смотрел по сторонам, но ничего не видел: перед глазами всё стоял образ речной шалуньи. Ярило восполз на верхушку небосклона, а русалка никак не выходила из головы. Он всё ещё слышал её звонкий смех, видел перед собой светлое личико, обрамлённое чудесными волосами. Несколько раз сжимал повод, готовый направить коня вспять, но разум пока брал верх и Сотник продолжал путь.
Чувствуя, как сердце рвётся назад, понимал, откуда берутся рассказы про русалочью ворожбу, от которой нет спасенья. И не утаскивают они никого. Незачем. Будь духом послабее — сам пойдёшь и утопишься, только бы ещё разок взглянуть…
Извек, потряс головой, пытаясь отогнать недостижимый образ. Развернув плечи, свистнул, как Соловей-Разбойник и шлёпнул коня по лоснящемуся крупу. Ворон храпнул, обрадованный переменой настроения, пару раз шаловливо скакнул боком и сорвался в стремительный галоп. Сотник привстал в стременах, подставил лицо упругому ветру, надеясь избавиться от странной маеты…
…Лелька бесшумно скользнула в кусты. Остановилась. Впервые стало грустно после того, как «отвела глаза» человеку. Раньше они с подружками веселились от души, когда удавалось провести рыбарей или случившегося близ реки загулявшего мужика. Завидев такого, начинали плескаться у берега, будто бы случайно показываясь из воды, во всей своей красе. Но как только завороженный ротозей приближался, таращась на молодые блестящие тела, русалки внезапно и бесследно исчезали. Ошарашенный наблюдатель хлопал глазами и, потоптавшись на месте, в полном недоумении отправлялся восвояси. Проказницы тем временем, сидя в прибрежных кустах, глядели на его глупую рожу и похихикивали в кулачки.
Теперь же Лельке было не весело. Чудесное умение отводить глаза оставило чувство вины. Как в тот раз, когда ради забавы стащила из-под носа у неповоротливого сома аппетитную улитку, а он, старый, только безнадёжно повёл усами.
Топот копыт затих. Лелька бросила последний взгляд туда, где скрылся всадник, понуро побрела в реку. Зайдя по пояс, опустилась ничком в ласковую прохладу. По воде поплыли туманы длинных волос. Тело постепенно остывало от долгого пребывания на суше. В то же время в сердце становилось всё горячей. Снова и снова вспоминались открытое лицо незнакомца, внимательный взгляд серых глаз, резкий изгиб бровей под светлыми волосами, и бесшабашный смех, от которого суровые черты мгновенно вспыхивали неудержимым весельем.
Да, подумала Лелька, таким не ведома «середина-на-половину», у них всё в жизни яростно, самозабвенно и неистово. Гулять так гулять, воевать так воевать, любить…
Русалка замерла.
Что-то было не так. Сердце колотилось быстрее обычного, и прохлада воды ничуть не успокаивала поспешный стук. С каждым ударом, в груди разрасталось зёрнышко странной тоски, сладостной и мучительной одновременно.
Пытаясь отогнать наваждение, Лелька извернулась и послала тело в глубину, туда, где дно пронизывали тугие струи подземных ключей. Влетев в ледяной поток, несколько раз перевернулась вместе с ним и, вновь оказалась на поверхности. Тоска подступила с новой силой, заполняя каждую клеточку тела. С трудом собравшись с мыслями, не сразу определила направление к подводной веси. Медленно, будто во сне, поплыла, ощущая, как берег с неудержимой силой тянет назад.
Скоро почувствовала еле заметные встречные волны. Подобно кругам от брошенного в воду камня, от каждой русалочьей веси исходили лёгкие подводные волны, уносящие прочь любой случайный предмет, будь то мусор, плавник или принесённые течением трупы. Лелька скользнула глубже и, распластавшись над самым дном, поплыла навстречу ласковым обережным волнам.
ГЛАВА 6
Умолчали, в узоры чары
Стыли веки, плач ворожей.
Вдохи зары замерзали
хриплым криком сторожей…
Дмитрий Ревякин
Аман-Гельтулей очнулся от звона в ушах. Башка трещала, будто побывала между воротами и стенобойным бревном. Глаз не открывал. Еле дыша, чувствовал, как каждый удар сердца, гранёным гвоздём, пробивает голову.
Не слышал ни шороха трав, ни трелей жаворонков, только звон и удары сердца. Ощущая, как что-то лопается под черепом, разлепил глаза. Удивился, что не увидел ни шайтана, ни его слуг. В размытых полосах путались зелёные пятна. Пока пытался навести в глазах резкость, между ушами протекла гордая мысль: Зелёное — это хорошо, значит попал к Аллаху. А уж всевышний не забудет своих верных сынов.
Но зрение постепенно прояснялось, а вместе с ним приходило разочарование. Перед носом косо маячили седые стебли ковыля, подбитые подшёрстком изумрудной травы.
Гельтулей попытался пошевелиться. В голове зазвонили медные била, усиливая и без того неслабую боль. Перевернувшись на спину, уставился в небо, попытался вспомнить кто он и зачем здесь, но память цепляла только вчерашний вечер, ужин и выход в дозор.
Собрав силы, неуклюже, как малое дитя, встал на четвереньки. Постоял отдыхая. Затем, борясь со слабостью, начал взгромождать себя на ноги. Когда тьма в глазах рассеялась, увидал коней. В десятке шагов заметил тело Каймета. С первого взгляда понял, что тот мёртв. Двинулся к лошадям. У потухшего костра на притоптанной траве покоились сёдла, бурдюки и дорожные мешки. Степняк покачался на нетвёрдых ногах, коснулся трещащей головы и двинулся к своему коню. По дороге подобрал седло, но через несколько шагов понял, что легче подвести коня. Бросил поклажу, сходил за жеребцом и, едва не падая, оседлал. Как древний аксакал, долго и осторожно всползал в седло. С высоты заметил ещё несколько тел, подъехал ближе.
Долго рассматривал убитых, складывая по кусочкам общую картину побоища. По отпечаткам чужих сапог понял, что нападавший был один. Представший перед глазами вид жутких зарубов, сделанных с нечеловеческой силой, поразил бы и видавших виды воинов.
— Аллох экбер, — пробормотал Аман-Гельтулей. — Шайтан, в человечьем обличии… Назад, назад к Хану! Один в поле не воин, и Гельтулей не глупый урус, чтобы доказывать обратное. Надо брать большой отряд. С одним десятком воинов, даже по окраинам росских земель не проедешь.
Руки уже направили жеребца в обратный путь, когда в больную голову пришла мысль взять заводного коня. Вернулся, ухватил скакуна десятника и, привязав узду позади себя, поспешил в стан Радмана. Боль в голове выматывала силы. От тряски, в глазах темнело и плыли причудливые красно-чёрные узоры. Два раза менял коней, на третий раз не выдержал, сполз в траву и провалился в глубокую чёрную яму сна.
Очнулся затемно. Боль, чуть отступив, притаилась в затылке. В брюхе мутило, будто съел гнилого мяса. Отвязав бурдюк, сделал пару глотков и еле удержал выпитое в себе. Постоял, справляясь со слабостью, снова заполз в седло.
Скакал до полудня, пока далеко впереди не показалось дымное марево становых костров. Оба скакуна уже роняли пену, но вид становища придал всаднику силы и Аман-Гельтулей хлестнул коня сильней. Скоро, от россыпи шатров поползли чёрные точки с пыльными хвостами — навстречу мчались телохранители Радмана. Расстояние быстро сокращалось. Конь начал хрипеть, когда удалось разглядеть встречавших. Гельтулей, еле держась в седле, махнул рукой. Всадники на ходу развернулись и, образовав полукруг, понеслись вслед.
До роскошного шатра хана оставалось не больше броска копья, когда запалившийся конь пал. Аман сильно ударился о конскую шею и закувыркался по земле. Скакуна десятника Салмана развернуло тяжестью павшего собрата. Он со всего ходу перекувырнулся через голову, мощно грохнулся на спину и, в агонии, начал сечь копытами воздух.
Аман-Гельтулей остановился в глубокой пыли, потеряв всякое понятие где верх, где низ. Красные белки глаз беспорядочно блуждали, разбитый нос и глубокие ссадины чернили пыль частыми каплями крови. Шевелился нелепо, руки то махали невпопад, то черпали высохшую и перемолотую копытами землю.
На шум и крики показался хан. Небрежно отбросив тяжёлый полог шатра, шагнул к телохранителям и остановился, глядя на единственного уцелевшего лазутчика. Власть и смерть теснились в раскосых глазах Радмана. Хан молчал, терпеливо разглядывал, как еле живой Гельтулей барахтается в пыли. Наконец губы хана разомкнулись.
— Поднимите!
Подскочили двое, вздёрнули тело на ноги, подняли мотающуюся голову. Третий догадливо плеснул в лицо водой. Хан шагнул ближе, упёрся взглядом в мутные глаза. Когда зрачки Гельтулея перестали блуждать, прозвучал короткий, как удар ножа, вопрос:
— Почему один?
Из пересохшего горла Амана вырвался каркающий звук. Степняк поперхнулся, болезненно морщась проглотил вязкий пыльный ком в горле и с трудом прохрипел:
— Иблис… Все убиты… Иблис вселился в уруса… Ночью убил всех…
— Иблис? — улыбнулся молодой хан. — Почему тебя не убил?
— Подумал, что убил… Аллах помог… не дал умереть.
Радман покачал головой, губы растянулись в недоверчивой усмешке. Не сводя взгляда с Гельтулея, коротко распорядился:
— К лекарю! К вечеру должен быть жив и говорить со светлым умом.
Телохранители в мгновение ока подхватили лазутчика и бегом сорвались с места.
Хан медленно развернулся и скрылся за пологом шатра. Его ждало более важное и приятное дело: юная пленница, выбранная из пригнанных недавно полонян. Именно она должна принести хану потомка, который прославит род Радмана в веках. Это предсказано звёздами, а звёзды никогда не ошибаются. Так сказал мудрейший Илюмджин-Ота.
Оказавшись в полумраке шатра, Радман быстро забыл о вернувшемся Аман-Гельтулее. Он видел лишь широко раскрытые глаза избранницы звёзд. Едва рука хана коснулась пряжки расшитого золотом пояса, как наложницы, приставленные следить за дорогой добычей, понятливо упорхнули прочь. Заметив, что полонянка сжала зубы и обречённо закрыла глаза, Радман улыбнулся, вспомнил пословицу, услышанную в русском плену.
— Стерпится и слюбится! — негромко бросил он и, по-хозяйски, шагнул к дрожащей пленнице…
…Когда, после долгих утех, вышел из шатра, солнце у окоёма уже смялось, будто кусок теста, замешанного на огне и крови. Радман глянул на догорающее небо и неспешно направился к шатру лекаря. Следом двинулись двое телохранителей, не спускавших с него глаз даже в становище. Только полог шатра мог отрезать Радмана от охранников, но когда хан находился в шатре, к двоим у входа присоединялись ещё шестеро, окружая шатёр со всех сторон.
Радман не спешил, ступал расправив плечи, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух. Лёгкое утомление после приятных трудов только улучшало настроение. Великое дело сделано! Теперь невольницы не спустят глаз с матери будущего хана. Плод вызреет во чреве, любая прихоть которого будет исполняться молниеносно и беспрекословно. А по весне родится наследник, и родится он сильным и крепким. Радман уже представлял, как будет учить сына ездить на коне, владеть изогнутым, как серп луны, клинком и пускать в цель калёные стрелы. О, это будет великий воин…
Приятные мечты тешили душу Радмана и, когда он ступил в шатёр лекаря, от утреннего раздражения не осталось и следа. У старца царил вечный полумрак. На серединном шесте потрескивали два факела, роняя на утоптанную землю редкие чадящие капли. Пахло гарью и конскими шкурами.
Навстречу поднялся Илюмджин-Ота, седой, иссушенный временем старик, лечивший раны ещё отцу Радмана и собственными глазами видевший пленение великого Кури. Встретив вопросительный взгляд молодого хана, старец простёр тощую руку в сторону, где на ворохе шкур лежал Гельтулей. Ссадины и кровоподтёки делали лицо чёрным, но пыль и засохшая кровь были заботливо смыты. Услышав шорох ног, Аман открыл глаза и, зажмурившись от разрывающей голову боли, приподнялся на локте.
Радман жестом приказал не подниматься и Илюмджин, тряся куцей бородой, вновь уложил больного. Хан шагнул ближе, опустился на корточки.
— Говори! Всё! Медленно! Мы не торопимся.
За спиной хана нависли фигуры охранников. Две пары глаз придавили Аман-Гельтулея к лежанке. Он качнул головой, что понял и снова скорчился от боли.
— Просто говори! — повторил хан, принимая из рук лекаря пиалу с отваром трав. Отхлебнул, замер, вслушиваясь в слабый голос лазутчика.
— Мы встали на ночь, — начал Гельтулей. — В трёх днях пути отсюда. Я вышёл в дозор на восход. Всё было тихо, никого не видно и не слышно. Только шорох травы и крики ночных птиц. Потом темнота вдруг собралась в комок и ударила.
Хан двинул бровью, но перебивать не стал, лишь перевёл взгляд на стоящего рядом лекаря. Тот смотрел бесстрастно, будто бы говоря, что встречал вещи и поудивительней.
— Потом, — продолжал Гельтулей. — Настало утро. Каймет был рядом, уже мёртвый. Я подошёл к костру, там пусто. Все лежали в стороне. Я видел следы, видел всех убитых. Так можно порубить ягнят, очень острой саблей и только выпив очень много росского мёду. Но наш десяток не ягнята… И десятник Салман не ягнёнок.
Аман-Гельтулей перевёл дух, преданно глядя на хана. Тот серьёзно кивнул, одобряя последние слова лазутчика. Гельтулей прикрыл глаза, заново вспоминая увиденное.
— Ни один не спасся. Никого сами не успели ударить или ранить — на клинках ни следа. Салман просто разрублен пополам. Сабля в руке сломана как ветка, а ведь Салман своим дамасском шлемы разрубал. Остальные — по траве кусками раскиданы. У Басая кольчуга арабская, любой меч скользил, не спасла. Я такого ни разу не видел. Человек так не может. Иблис только. Человек — нет.
Гельтулей затих, утомлённый рассказом. Радман нахмурился, перевёл взгляд на Илюмджин-Оту. Тот молчал, бесстрастно глядя в глаза хану. Поняв, что от него ждут каких-то слов, провёл рукой вдоль узкой седой бородки.
— Он не лжёт. Всё видел, про что сказал.
Радман улыбнулся, поднялся, расправил плечи.
— Видел говоришь? Хочу сам посмотреть. Выезжаем завтра. Он доедет?
Илюмджин задумался, прикидывая что-то в уме, кивнул головой.
— Завтра сможет.
Не сказав больше ни слова, хан покинул шатёр мудрого старца.
Ночь пронеслась дикой кобылицей, и когда белый череп солнца показался над краем земли, большой отряд всадников уже горячил коней на краю стана. Едва Радман в сопровождении Гельтулея выехал вперёд, войско, взбивая высокое облако пыли, хлынуло на простор степи. Слух о случившемся, ястребом облетел стан и в прищуренных глазах степняков горел нетерпеливый интерес. Обсуждали, был ли то в самом деле шайтан или иблис, или Амана просто сильно стукнули по голове.
Два раза останавливались, когда замечали, что Гельтулей бледнеет и качается в седле. Несмотря на спешку, Радман всё же боялся потерять проводника раньше времени. К месту добрались на утро третьего дня.
Хан с любопытством смотрел на останки. Его не смущал ни трупный запах, шедший от почерневших тел, ни стада жирных раскормленных мух. Не обращая внимания на копошащихся в трупах червей, Радман с восхищением переводил взгляд с одного куска на другой. Задержавшись на половинках Салмана, проехал пару шагов и с улыбкой остановился у тела Басая, без одной руки. Другая рука с частью груди и головой лежала поодаль. С обоих кусков свешивались клочья хвалёной арабской кольчуги, рассеченной будто старая рогожа. Направив коня в сторону, оглядел Каймета со свёрнутой ударом головой. Три десятка воинов рассредоточились вокруг стоянки, высматривая на земле какие-либо следы. Вскоре от самых дальних донёсся свист. Радман стегнул коня и понёсся было к ним, но увидав предостерегающий жест, резко осадил скакуна.
В примятой траве осторожно копошился лучший следопыт Алибек. Завидев Радмана, молча сел, два раза ткнул пальцем в разворошенные участки травы. Спрыгнув с коня, хан склонился над землёй. Среди сухих стеблей заметил слабый отпечаток подковы. Не поворачивая головы, ровным голосом поинтересовался:
— Где здесь поблизости живут урусы?
Телохранители уставились на подъехавшего Гельтулея. Тот, силясь припомнить, нахмурился, поднял голову, оглянулся. Прикинув время и место солнца, отложил что-то на пальцах и, развернув коня, поднял руку.
— Вон там начинается лес. Если пойти от солнца, то к вечеру доберёмся. Вдоль леса идёт дорога. На конце дороги деревня. Небогатая, брать нечего. Голов пятьдесят — семьдесят. Мужчин два-три десятка. Остальные не в счёт: женщины, дети, старики…
— Веди! — распорядился Радман. — Там и разузнаем про этого злого духа. Думаю, больше ему неоткуда взяться в этих краях.
Подняв руку над головой, он помедлил, привлекая внимание всадников, и резко, будто отсекая голову, кинул ладонь в сторону проводника. Войско зашевелилось, готовое ехать, и Гельтулей, тронул повод. Когда солнце покатилось к окоёму, под копытами коней застучала сухая земля. Следопыты Алибек и Тушан поскакали вперёд, держа коней по обе стороны от дороги. Заметив следы, вернулись, кивнули Радману. Хан с Гельтулеем пустили коней шагом. Двигались обочиной, рыская глазами по дорожной пыли. Скоро разглядели отпечатки кованных копыт. Ещё через несколько полётов стрелы, увидели следы почётче. Хан спешился, присел. Смуглую щёку дёрнуло судорогой, когда узнал киевскую подкову. Такими ковали лошадей малой дружины. Радман оглянулся, скривил губы в недоброй усмешке.
— Издалека твой иблис сюда приехал. И действительно один.
Гельтулей опустился рядом, с сомнением поглядел на вмятую землю, но ничего не ответил. Потрогал след, будто запоминая его на ощупь, и угрюмо вернулся к коню. Радман же наоборот оживился. В глазах засверкал огонь, как у охотника, вышедшего на след крупного зверя. Рука нетерпеливо взметнулась и отряд настёгивая коней рванулся вперёд. Над землёй повис гул копыт, но скоро стемнело и кони сбавили ход. Всю ночь двигались по едва угадываемой дороге. Спешащая на отдых луна серебрила траву, безразлично взирая на ползущую по земле темную массу степняков. К веси подъехали в предрассветных сумерках. Всадники, подрёмывали. На дорогу не глядели, кони сами держались плотным табуном, а направление и скорость задавали едущие впереди.
Въехав на пригорок, Аман-Гельтулей приподнялся в стременах, повёл головой из стороны в сторону. Небо стремительно светлело, и впереди обрисовались невысокие домишки небольшой, обнесённой оградой веси. Над домами начинали струиться редкие дымки. Гельтулей оглянулся, указал хану на просыпающееся селенье. Радман тоже привстал, то ли пересчитывал дома, толи разглядывал спускающуюся к ограде дорожку. Закончив осмотр, потянул из ножен старинный клинок. Небрежно ткнул им в сторону домов, и отряд сорвался с места.
Лава всадников, с каждым мгновеньем наращивая скорость, неудержимым потоком полилась по склону. Топот копыт слился со свистом и яростными криками. Жуткий вой, обогнал скачущих степняков, пронёсся вперёд и резанул по душам селян. Весь замерла на краткий миг, когда каждый вдруг ощущает, что пришла беда.
Детишки, высыпав из домов, бросились кто куда, но рёв могучего чернобородого мужика заставил сбиться в кучку. Несколько мальчишек повзрослей подхватили младших за руки и припустили мелкими ватажками к лесу. За несколько мгновений до того, как первые всадники достигли околицы, к ограде у крайних домов рванулся распоясанный мужик с бревном на плече. Стайка стрел прошмыгнула мимо и зарылась в пыли. Бегущий споткнулся, пробежал несколько шагов боком, но выровнялся и уверенно забросил бревно в развилки крайних столбов. Едва успел налечь всем весом на запор, как перегородку тяжело тряхнуло. Несколько лошадей, ударились грудью, потеряли всадников и осели на круп. У прохода возникла сутолока, кто-то валился на землю, попадая под копыта разгорячённых коней, кто-то пытался перескочить через препятствие, но лишь добавлял толчеи.
Мужик развернулся к вылетевшим из сёдел и, обламывая застрявшие в теле стрелы, рванулся к ближайшему степняку. Ухватив за голову, размозжил коленом оскаленное лицо и двинулся ко второму. Бросил быстрый взгляд на лес, успел увидеть подбегающих к деревьям детишек, и неловко увернулся от удара. Лезвие полоснуло по груди, но мужик привычно сграбастал степняка и сунул тому в брюхо его же саблю. Кочевник схватился за торчащее из живота лезвие, выпучил глаза и, не в силах вздохнуть, захлопал ртом. Мужик ещё раз оглянулся на опустевшую опушку, перевёл взгляд на грудь. Из сечёной раны белизну рубахи заливало красным, а сбоку уже блеснула кривая отточенная смерть. Широкий взмах и… русая голова слетела с крепких плеч. Обезглавленный Макуха сделал шаг и повалился на убийцу. Тот отшатнулся, вгорячах пнул труп и бросился к коню. Перегородку, давшую селянам несколько лишних мгновений, уже выбили и, за ограду хлынули разъяренные всадники.
