— Не знаю как в бою, а пожрать любит! — пробурчал Извек с набитым ртом.
      — Про бой ещё узнаешь, какие твои годы. Сейчас речь о другом: появилась у Юсуфа мечта, чтобы у коня этого вновь крылья отросли. Так он этой мечтой заболел, что объездил всех известных магов и волшебников. Да всё напрасно. Ни один за такое дело не взялся, и не мудрено — супротив богов не попрёшь.
      — Эт точно! — со знающим видом подтвердил Сотник. — Правда, старики рассказывали, что в давние времена шатались по земле трое, из леса. Лихие ребята были. Говорят и богам от них доставалось…
      — Были, — отмахнулась старуха и улыбнулась своим мыслям. — Двое из них и сейчас где-то бродят.
      — Так что хан? — напомнил дружинник.
      — Хан загрустил но, как-то разнюхал, что осталась ещё одна ведьма, самая сильная. Долго донимал волхвов расспросами и, разузнав дорогу, явился к Наине. Обещал горы злата и груды каменьев, но сестра только посмеялась. Сказала, что проще сделать крылья самому Юсуфу, чем его скакуну.
      Правда потом, когда понурый хан собрался уезжать, сжалилась. Предложила дать коню человечью душу, дабы тот речь людскую понимать научился. Юсуф тут же согласился и, оставив скакуна на седьмицу, воротился домой…
      Челюсть Извека отвисла, брови скакнули к потолку, волосы и борода стали дыбом. Старуха, не замечая его оторопи, неспешно продолжала:
      — У Наины тогда ученик умирал. Упал с дерева, да изломался так, что не выходить. Сестрица решила хоть так мальчонке жизнь продлить. В ту же ночь волшбу и сотворила. К приезду хозяина конь уже почти очухался. Помню, Наина даже впервой в жизни прослезилась, провожая. Однако, деваться некуда, обещала надо отдавать.
      — А потом? — еле вымолвил Сотник.
      — Потом Юсуф, забрал поумневшего скакуна, а вскоре после того погиб. Теперь ученик моей сестрицы у тебя.
      — Так я что, на человеке езжу?
      — Да нет, — хихикнула бабка. — Конь он! Все таки конь, только гораздо понятливей других. Так что радуйся! Таких по всему свету не сыщешь.
      Сотник ошалело посмотрел в окно, где виднелся хвост понятливого Ворона, пригладил бороду, поднялся.
      — Ну, бабуля, спасибо тебе за угощение, а мне пора. Поеду наверное, дорога не близкая.
      Старуха помолчала, кивнула поднимаясь.
      — Так тому и быть, езжай. Разве что гостинцев тебе на дорогу соберу. Конь и так пропитание отыщет, а твоя сумка совсем пустая, тоньше попоны висит.
      Её морщинистые руки уложили оставшиеся пирожки на чистую тряпицу и ловко скрутили узелок.
      — Кушай на здоровье, — улыбнулась она. — И погодь, ещё кой-чего принесу, пригодится.
      Старуха взяла корзинку и направилась к двери. Извек с опасением глянул вслед, в голове мелькнула мысль: кругом, кроме леса, ничего, уж не поганок ли с мухоморами решила набрать.
      Ухватив узелок, неторопливо двинулся из избы. Ворон уже топтался у крыльца. Осоловевшие глаза говорили, что ни одного пучка под навесом не осталось, да и не известно, цел ли сам навес. Проскрипев по ступеням, Извек запихал пироги в сумку, огляделся. Хозяйку заметил на краю поляны, возле неказистого деревца. Расторопная бабуля накладывала в подол жёлтые плоды. Пока одевал уздечку, та вернулась, протянула две пригоршни лесной дички.
      — Возьми вот яблочек. Правда одичали, но кое-какая сила ещё осталась, хоть и не такая как прежде. Наина забросила совсем, вот и выродились, попроще стали.
      — А что, — не понял Извек. — Раньше какие-нибудь непростые были?
      — Были, милок, были. Можно сказать очень непростые, молодильные! Теперь, конечно, не молодят. Но сил прибавляют впятеро, а то и всемеро, но ненадолго.
      Извек скрыл в бороде улыбку. Чудит бабка. Молодильные только в сказках бывают. Хотя, натощак и дичка в радость.
      — Спасибо, бабушка, бывай здорова!
      Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошёл лёгкой грунью. Когда выехали за край леса, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Сотник обмозговывал услышанное, пока на землю не опустился тихий вечер. Почему-то после встречи с бабкой, на душе стало легче.
 
      К полудню пятого дня дорога свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и вывела на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы. К вечеру заметил пешего, поискал глазами куда укрыться, но решил, что один путник не угроза и двинулся навстречу. Подъехав ближе, усмехнулся, узнал в темной фигуре силуэт каменной бабы, древней хранительнице равнин. Извек снова чувствовал себя неуютно. С конем быстро не пригнешся, и пока не ляжешь — всё как на ладони.
      Солнце уже подтягивалось к глазоёму, когда Ворон вдруг остановился. Извек проследил за направлением морды и, с трудом разглядел вдали несколько точек. Пора притворяться камнем, подумал он, соскальзывая в траву. Начал было тянуть уздечку вниз, но жеребец сам послушно улёгся на бок, вытянул шею и опустил голову на землю. Чёрный глаз вперил в хозяина. Тот действительно замер столбом и даже выражением лица стал напоминать каменную бабу. Некоторое время смотрел, убеждаясь, что его не заметили.
      Всадники, тем временем, спешились и начали топтаться на месте, устраиваясь на ночёвку. Сотник задумчиво глянул на Ворона. Тот блаженно лежал на боку и, не поднимая головы, лениво щипал траву. Нехотя крутнул одним ухом, услыхав заговорщицкий голос хозяина:
      — А может подкрасться по темноте? Ежели свои, то хоть новости подслушаю. А ежели нет… Ворон, ты как?! Сможешь ползти тихонечко, как лисичка?
      Конь двинул головой, оглядел свою тушу, фыркнул и опять принялся за траву.
      — Не можешь. — усмехнулся Извек и снова глянул в сторону заходящего солнца. Видны были только лошади, зато к небу потянулся еле заметный дымок.
      — Не наши, — решил Сотник. — Наши с собой дров не возят, но подслушать, на всякий случай, можно.
      Он достал угощение старухи и уселся рядом с конём, ждать, пока окончательно стемнеет. По вечернице засёк направление и захрустел яблоками. Погрузившись в прежние кислые думки, заново перебирал в голове последние события.
      На третьем яблоке с удивлением почувствовал, что больше не грустится. Всё вокруг начало нравиться — и степь, и небо. Ворон, так вообще казался роднее брата. Остатком трезвой мысли Извек заставил себя упрятать чудные плоды обратно в суму и заговорил вслух:
      — Вот те и яблочки! Почище мухоморного отвара башку чистят. А какие же в полной силе были?! Вообще, наверное, летать бы смог, даже без руля и без ветрил, вернее без крыльев и хвоста.
      Задремавший было, конь рубанул ушами воздух и уставился на хозяина. Тот щерился во все зубы, глаза блестели, голос тоже был странный, хотя брагой не пахло.
      — Ничё, ничё, коник, эт я так, сам с собой. Приятно же поболтать с умным человеком.
      Выслушав объяснение, Ворон лениво перекатился на другой бок и прикрыл глаза.
      — Ага, вот это правильно, — похвалил Извек. — Подремли маленько, утро вечера мудреней.
      Сотник встал, всмотрелся в даль и с удивлением обнаружил, что чётко видит и коней, и струящийся к небу дым. Окоём будто скакнул ближе. Одновременно с этим в уши хлынул поток звуков. Ясно различал шуршанье жучков и шелест травы. В двух шагах, под землёй, кто-то настойчиво скрёбся.
      — Ну дела! — оторопел Извек. — Ещё чуток и начну понимать, о чём шеборшит мышь. Вот так яблочки! А я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь…
      Всё ещё удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что Ворон не говорящий.
      — Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. — примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма.
      Всё вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся.
      Неподалёку сидел дозорный и в задумчивости почёсывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая чёрные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щёлочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив.
      — Пой, милый, пой! — подумал Сотник и, как кот, скользнул вбок.
      Обойдя дозорного по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто помешал хорошей песне. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша.
      Неслышно выругавшись на длину песни, всё же решился. Подошёл вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Песня оборвалась, шапка перепёлкой порхнула в небо, и дозорного отбросило в сторону. Пролетев несколько саженей, степняк остановился в густой траве и стал походить на спящего.
      — Ну вот и гожо. Ежели не убил, то к утру проснёшься! — прошептал дружинник и двинулся к лагерю.
      У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало ещё две шапки. Третья поблёскивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары, прикинул время, получалось, что сменят не скоро.
      На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчётливо, будто стоял рядом. Скоро знал и имена степняков.
      Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костёр. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и перемётных сум. Прочие негромко спорили, прихлёбывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился.
      — Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало — воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмём. Говори, Басай, зачем молчишь?
      Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой.
      — Надо всё разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено.
      Остальные слушали. Кто-то согласно кивал, кто-то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал жирные пальцы. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрёк:
      — Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем — хорошо, не сделаем — сикир башка будет.
      Закончив немудрёную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку.
      Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман-Бешенный объявился. Видать жажда мести покоя не даёт. Оно, в общем-то, понятное дело: отец, пойманный с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашёл смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь старший Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну-ну, добро пожаловать.
      Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил Каймет, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлёкшись работой, запел на малознакомом наречии.
 
Тыне ярин тыне, саны сэвдым ярин
санин гёзаль гёзлярын, санин узун сачларэн
бэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла-аре
гёчдан санэ улзун, улзун бахышларен
 
      Извек, сносно знавший говор степняков, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия:
 
…иди ко мне — это раз, я тебя хочу — это два …
 
      и дальше в том же духе.
      Судя по всему, степняки тоже не млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел.
      — Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым!
      — А кто первым? — удивился Каймет.
      — Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос лучше.
      Степняки загоготали, а Радой продолжил:
      — Ты бы пошёл, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идёт, кумыса выпьет, споёт немножко. А ты за него посиди.
      Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точёной саблей и, бросив её в ножны, с улыбкой направился в темноту.
      Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споёт. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушённого певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышал неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звёздном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил:
      — Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя чему тут радоваться, — хвастливо продолжил он. — Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может…
      Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами.
      — За силой говоришь стоял? — прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. — Теперь полежи, отдохни. Силу… её беречь надо.
      Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил тёмный контур загородивший огонёк костра и почувствовал, как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвёртому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню.
      От костра, на крик, вскочили оставшиеся пятеро. Десятник Салман для острастки рявкнул, чтобы не бежали, и степняки сбавили шаг. Дальше двинулись осторожней, выставив клинки перед собой и расходясь в линию.
      — Ну вот и гоже! — оживился Извек. — Лицом к лицу оно всегда веселей.
      Бой был недолгим. Бабкины яблоки ещё действовали и Сотник успевал замечать каждое движение противников, удивляясь, что те движутся как контуженные мухи. Меч летал с дивной лёгкостью, вспарывая кольчуги, ломая клинки и разваливая тела. Скоро нападающие закончились и Извек некоторое время оглядывался, продолжая помахивать клинком. Вспомнив, что уложил весь десяток, вернул меч в ножны. Приблизился к стреноженным коням, разрезал путы — не пропадать же связанными. Чувствуя нешуточный голод, вынул из огня обронённый кусок мяса, выгрыз то, что не успело обуглиться и двинулся к Ворону. По дороге наткнулся на тело Каймета и только тут вспомнил про степняцкий малахай на своей макушке. Стащив его, встряхнул взмокшими волосами и наподдал ногой мохнатую, окованную железом шапку. Пока возвращался, почувствовал, что в уши будто вставляют пробки. Звуки глохли, теряли звонкость. Только зрение ещё сохраняло остроту и Сотник заметил как над травой поднялась и замерла ушастая голова.
      — Всё, травоед, утекаем.
      Ворон дёрнулся и в мгновение ока оказался на ногах. Извек запустил руку в суму, нащупал яблоко, повертел в руках, скормил коню. Для ночной езды не повредит. Вскочив в седло, глянул на россыпь звёзд, кое-как прикинул направление и хлопнул ладонью по крупу. В следующий момент почувствовал, как седло едва не выпрыгнуло из-под задницы, и в ушах засвистел ночной воздух. Копыта почти не касались земли. Сотник покосился, не отросли ли у Ворона крылья, но кроме летящей назад травы по бокам ничего не мелькало. Извек растянул губы в довольной улыбке: яблоко делало своё дело.
      Край небосклона черпанул белого света и начал растворять ослабевшие за ночь звёзды. Скоро озорь прохудился раскалённой дырой, и сквозь прореху показался слепящий лик солнца. Вылупившись полностью, Ярило на мгновение замер и неспешно двинулся к противоположной стороне земли. Ворон всё нёсся, распустив хвост по ветру, пока впереди не показался лес. Чуть сбавив ход, начал заворачивать вдоль опушки и скоро выметнулся на малоезженную дорожку. Пронёсшись по ней саженей триста, утихомирился, но хвост всё ещё держал торчком. Солнышко начало пригревать и Сотник, утомлённый бессонной ночью, задрёмывал. Около полудня, конь остановился на пригорке. Внизу лежала мелкая весь, обещавшая роздых и добрые домашние харчи.
      Дабы местные могли увидеть гостя, Извек помедлил у ограды и, не спеша, двинулся по улице. Из-за крайнего дома показался моложавый мужик, встал у дороги, почёсывая грудь. Заметив, что незнакомец остановил коня, двинулся навстречу. Оглядев дружинника, присвистнул, напустил на себя серьёзности, но глаза продолжали блестеть смешинками.
      — Да никак к нам путник забрёл, — неверяще протянул он, но не выдержал и заулыбался во все тридцать два зуба. — То-то бабка Осина давеча гостей в воде видала. Говорила непростой человек, будто чем-то там помечен. Ан нет, вроде ничего особенного. Ну здоров будь, мил человек. Как звать тебя?
      — Зовут Извеком, — улыбнулся в ответ дружинник. — А кличут Сотником, хоть выше десятника пока не залез.
      — Ну и то гоже, — хохотнул тот. — Будем знакомы, меня Макухой звать. А вон Рощак идёт, дядька мой.
      По улице действительно, вперевалочку двигался кряжистый мужичище, заросший седеющей бородой. В отличие от смешливого Макухи, глубоко посаженные глаза смотрели строго, придирчиво. Пояс оттягивал большой охотничий нож, шею — шнур с когтями медведей, волчьими и кабаньими клыками. Сотник спрыгнул с седла, подождал пока тот подойдёт, протянул руку.
      — Исполать почтенному Рощаку.
      Ладонь Извека стиснуло толстыми, как древко копья, пальцами. Великан задержал рукопожатье, испытующе посмотрел в глаза дружиннику, кивнул.
      — И тебе, ратник, блага! Какими заботами пожаловал?
      — Коня хотел напоить, — попросту ответил Сотник. — Да коё-чего съестного в дорогу купить.
      — Эт запросто, — вмешался Макуха. — Да, дядька? А то кабы добрый молодец не отощал, да ушастика своего не слопал.
      Рощак угрюмо глянул на шутника, отрицательно покачал головой.
      — Не выйдет!
      — Как не выйдет? — не понял весельчак. — Не гневи богов!
      — Не выйдет! — упрямо повторил Рощак, глядя на уши Ворона. — Коня напоить можно, а съестного продавать не будем! Так дадим.
      Он хлопнул коня по шее и, развернувшись, сухо бросил через плёчо:
      — Веди к Светозару, сажайте за стол, я скоро буду.
      Сотник скосился на Макуху. Тот подмигнул, указал дружиннику на широкую избу.
      — Вот так и живём. Я по-своему шуткую, он по-своему. Только если сказал, что не продаст, значит не продаст, придётся так брать. А нам вон туда. Нынче Светозар на охоту идёт, после обряда снеди немеряно осталось. Там и отобедаем.
      Подходя к дому, увидели хозяина. Светозар сидел на крыльце, с любовью наводил лезвие рогатины. Длинное, шириной в ладонь остриё и без того горело на солнце, хоть сейчас брейся, но он всё выглаживал режущие кромки. Сотника встретил открытой улыбкой. Отставил орудие в сторону, отступил, пропуская гостя в дом.
      — Давненько к нам никто не заезжал.
      — Ага, поддакнул Макуха, да и сами дальше леса редко выбираемся. Нам и тут гоже. Хотя, третьего дня вернулись с Торжища. Слыхали, что в Киеве перемены.
      Сотник только неопределённо кивнул в ответ, а Макуха весело переглянулся с охотником и снова показал ровные зубы.
      — Ступай, ступай, конём есть кому заняться.
      Светозар обернулся на двор, резко свистнул. Из конюшни, пристроенной между домами, выскочили двое юнцов. Уловив жест охотника припустили к Ворону. Уже в дверях до слуха Сотника донеслось краткое распоряжение:
      — Снимите узду, напоите и поставьте к полным яслям.
      В горнице, как и было обещано, ждал накрытый стол. У входа, на скобе для защепа лучин, пузатился собранный заплечный мешок. За ним желтел поживший ремень отягощённый большими ножнами. В углу, как водится, невысокая лавка с бадейкой, позеленевший медный рукомойник и расшитый петухами рядень.
      Пока мыли руки, Макуха всё пошучивал, про Торжище. Пересказывал слышанные от торговцев прибаутки, хвалился удачным наваром со шкур. Радовался выгодной закупке припасов для селян. Когда же сели за стол и наполнили кружки, наконец умолк, охотно принялся за еду. Вскоре появился Рощак. Постановив на стол три кувшина, присоединился к сидящим. К еде не притронулся, лишь плеснул себе сурьи и неспешно отпив, обратил взор на гостя.
      — Что слыхать в Киеве? Чем дышит великий град.
      Сотник дожевал, отложил куропаточью грудку, облокотился локтями на стол.
      — Ныне, не главное чем и кто дышит, тем паче в Киеве. В дне пути отсюда, степняков видел. Видать где-то на границах снова стая гуртуется. Как бы к вам не пожаловали.
      Сотник замолчал, возвращаясь к грудке. Рощак двинул бородищей, с сомнением склонил голову на бок.
      — К нам, думаю, не станут. У нас глушь, все дороги в стороне: там и весей поболе, и пожива богаче. А тут и слепой узрит, что брать нечего. Полей вокруг не видать. Запасы все в лесу, там и главные огороды устроили. Самый глупый степняк поймёт, что зерна не растим, живём охотой. К таким заезжать — только лишние хлопоты.
      Сотник увидел, как остальные согласно закивали, пожал плечами.
      — Хорошо, если так. Однако этих привёл Радман, сын Кури. А ему голова в деле не помеха, кровь ради куражу льёт.
      Рощак вскинул брови.
      — Не того ли Кури, что Святослава извёл?
      — Того. — мрачно подтвердил Извек и заметил, как ручища великана погладила белеющий в бороде шрам.
      — Это семя действительно злое. — зло проронил Рощак и надолго замолчал.
      Увидав, что разбудил в старом воине горькие воспоминания, Извек поспешил поблагодарить хозяев и спешно засобирался. Рощак поднялся, в глазах всё горели отсветы сражений под началом Неистового. Одним махом осушив кружку, утёр мокрые усы и указал рукой на край стола.
      — Решай сам, что с собой взять. Можешь мёду стоялого, можешь новой сурицы. Ежели хочешь — есть кувшин заморского. Давеча с Торжища две штуки привезли. Один почали, да никому по душе не пришлось. Наши такого не пьют. У нас жалуют позабористей, с горчинкой, со звоном, да чтоб в нос молотом шибало! Так что ежели избавишь от заморского, то только рады будем, что хоть кому-то пригодилось.
      — Гоже! — рассмеялся Сотник. — Не киснуть же добру.
      — Вот и договорились, — весело заключил Макуха, заворачивая в бересту куски мяса чуть прихваченные обрядовым огнём.
      Светозар тоже подпоясался в дорогу. Сдернул со стены мешок, закинул за плечи, подался за Извеком. На крыльце взял рогатину, ещё раз проверил, достаточно ли остра, и обернулся к дружиннику.
      — Провожу тебя маленько. Мне в ту же сторону, а за околицей к лесу сверну.
      Прощались коротко. Хлопнули по рукам, глянули друг другу в лицо. Рощак впервые за день двинул губы в улыбке.
      — Будешь в наших местах, заезжай.
      — Попробуем. — без особой уверенности ответил Извек.
      — И много сразу не пей! — напутствовал Макуха. — А то случись что в чистом поле… а отхожего места под рукой нет…
      Ворон покосился на шутника, всхрюкнул, собираясь заржать, но рука Сотника развернула и заставила идти рядом со Светозаром. Пока не миновали деревушку, Извек успел заметить стайку мелкой ребятни, двух-трёх взрослых и старуху рядом с белоголовым мальчонкой. Охотник вполголоса пояснял:
      — То Дубыня, по шкурам голова. То Корнил-Мастак, руки золотые, одним плотницким топором мелкий гребень может. А это Осина-Травница с Борейкой. Смышлёный малый, травы за полёт стрелы чует. Нам бы такого в охотники, да бабке надо кому-то веды передавать.
      Скоро ограда осталась позади и Светозар погладил Ворона.
      — В добрый путь, гости дорогие, захаживайте, коли мимо будете.
      Он тряхнул рогатиной и свернул к опушке.
      — Доброй охоты! — донеслось в ответ, сквозь удаляющийся топот копыт…

ГЛАВА 5