После тех вестей радость в городище поубавилась. Ведуны роптали, что нет славы и почести в успехе, добытом без труда и доблести. Сие, мол, достойно Чернобоговых внуков, но не доброго гоя. После этого отказались все от его благодатей. Мать прокляла и дела его, и тот день, когда понесла в себе будущий позор рода. Однажды после этого ушла из городища и больше не вернулась. Предок, после этого, заперся в тереме, почернел и осунулся. Наконец, в один из дней, выехал куда-то со всем войском, а воротился через несколько лет, всего с тремя ратниками.
      Однако, был уже плох и вскоре после возвращения умер. Плода же рук его никто с тех пор не видел. Куда канул — неведомо. Старая кузня так и осталась заброшенной на несколько колен. Проклята ли, нет ли, но я с детства лёг душой к горну. Поначалу пошёл в соседнее селение, побегал в учениках у тамошнего коваля. Когда же мало-помалу уяснил дело, вернулся домой, стал переделывать то, что от предка осталось. Дела спорились. Да и не диво: всё в кузне, от гвоздя до наковальни — чудо, какое спорое да прихватистое. Пройди от Царьграда до Ругена — такого ни у одного коваля не встретишь.
      Тут понял, что могу кое-что и ловчей предка сотворить. А предок, как говаривали, ещё будучи отроком, прослыл прилежным учеником. Каждый, даже самый мелкий наказ совершал со вниманием и завидной сноровкой. Потому и знал все премудрости, глубже чем на сажень. К тому времени как стал мастером, открылись ему и секреты железа, причём не только горного или того, что из болотных руд вытапливали, но и того, что небесным зовётся. В старые времена, говорят, пал в наших краях камень с неба. Люди находили осколки: кто — с горошину, кто — с кулак, кто — с лошадиную голову. Несли всё в кузню. Слышали, что ежели добавить камня в простое железо, то быть поковке крепче и к износу упористей. Говорили, с такими вещами и работать, и охотиться, и воевать способней. Они будто бы сами чуют хозяина и под руку подлаживаются.
      Сказывали ещё, будто дед моего предка столь вызнал свойства небесного камня, что выковал однажды птицу, коя запущенная с руки выписывала круг, да снова в руки возвращалась. Научил этому и внука. Предок же, дабы ничего не забыть, чертал самое важное на дощечках, увязывал в одно, да упрятывал. А уж когда смастырил своё чудо, так забросил всё и к делу кузнечному уже не вернулся. Добра же осталось много. И хитростей, и самого камня, и прутов железных разнодольного замеса. Думали угробил всё, да только оказалось, что не поднялась рука на плоды трудов, своих и пращуров. Припрятал он то добро, да славно так припрятал. Ежели не случай, не отыскать мне его укром. Однако, по воле богов нашёл.
      Дёрнуло меня как-то сковать крючки для рыбарей. Чтобы были малые, да крепче больших. Когда взялся цевья в петели гнуть, один сорвался со щипцов и на пол отскочил. Я на карачки. Глядь-поглядь, а ни хрена не видать. Досадка взяла, ухватил куцую щётку, да вокруг наковальни, ползком. Сметаю в кучу слежавшуюся труху, ищу. Отыскал в щели. Махнул разок — щелка как щелка, только длинна больно. Смёл повдоль, заметил угол, дунул на труху и оторопел. Под самой колодой, что под наковальней, крышка, будто от погреба. Сволок колоду в сторону, потянул за кольцо и сел. Тамочки они, секреты предковы.
      Ну, тут и пошло-поехало. Что на досках разберу, тут же в железе пробую. Дело спорилось. Скоро и про чудо проклятое нашёл. Смастерил, как начертано, поглядел, где можно улучшить, перековал, опять посмотрел. Потом сделал такую же, но потоньше и целиком из одного небесного камня. Ну а дальше знаете. Забрал свою манатку и ушёл.
      — Так как называлось то? — не выдержали за столом.
      — Называлось то? Разве не сказал? Называлось просто: поначалу Смерть-Борона, потом… Бивни Саморубы.
      — Бивни Саморубы? — переспросил хозяин недоверчиво.
      Глаза присутствующих остекленели. Взгляды буравили лохматого, но один за другим тупились о его лицо и втыкались в столешницу. Было понятно, что лохматый не врёт.
      — Значится сработал Бивни? — медленно повторил старшой. — Стало быть в мешке то самое и лежит?
      — Не совсем то, но лежит, — кивнул чернявый. — Мои поменьше, да поумней старых. Те всех подряд клали, мои же чуют вружённого, злобного ли, простого. Можно приказать рубить мужей на тыщу сажень вокруг, можно на полёт стрелы. Бабы же с детьми нетронуты останутся. Можно древа валить, либо городские ворота в мгновение извести. Однако, беда та же. Все в округе, едва прознали про мою работу, отвернулись, как встарь. Слушать не стали, что для добра я их сработал, да для защиты земель наших. Вот и гуляю теперь…
      — Покажи! — выпалил мальчишка, подавшись вперёд.
      Все тупо обернулись на голос, но, осмысливая сказанное, даже не окрикнули за дерзость.
      — Показать не мудрено!
      Лохматый запустил руку под лавку, вытянул мешок, уцепил пальцами шнур. Узел легко поддался. Пятерня чернявого окунулась в горловину и потащила на свет странное, в полтора локтя, кольцо из двух изогнутых лезвий с плоской перекладиной посерёдке. По блестящей поверхности металла разбегались волны булатного узора, хищная режущая кромка сверкала, как грань яхонта. Лохматый вытянул руку над столом. Давая разглядеть, медленно повертел разными сторонами. По стенам и потолку побежали отблески.
      — Вот такая штука, — вздохнул кузнец и, помрачнев, стал расправлять горловину мешка.
      Убрав Бивни-Саморубы, долил бражки, медленно выпил. Забулькало и в прочих чарках. Все постепенно отходили от удивления, на лохматого поглядывали с уважительной опаской, осознав, на что могли нарваться утром. Сотник же размышлял о том, как справиться с такой штуковиной, коли придётся повстречать. Однако, очередная доливка браги переложила думки на весёлый лад, и скоро сотрапезники уже покатывались со смеху, слушая заковыристые байки лохматого.
      Когда, на смену обеденному раскладу, появились медовые орешки, хозяин вдруг посмурнел. Брови зажали переносье, собрав лоб в глубокие складки. Не говоря ни слова, со всего маху грянул кулаком по столу и зло закачал головой. Все замерли, едва не поперхнувшись угощением. Хозяин же на глазах светлел лицом и наконец обвёл всех победным взглядом.
      — Вспомнил, конья грыжа!.. Вспомнил, откель в табуне полста четвёртый взялся! Собун, копытом его по голове, своего коняжку ещё не забрал.
      Мышонком пискнул мальчишка, упрятав в кулачок смех над батькой. Сердце не успело стукнуть трёх раз, как стены дрогнули от раскатистого гогота. Дух перевели лишь когда в дверь заглянули испуганные дочки. Увидав смеющихся мужчин, охотно хихикнули и так же быстро скрылись.
      — Ну, гои, — вздохнул старшой, поднимаясь из-за стола. — Спасибо этому дому, а мы пойдём в гости. Надоть вас с родственниками познакомить, посидеть, новости послушать, какое в свете чудо узнать. Хотя, одно чудо уже зрили.
      Хозяин подмигнул лохматому. В горницу забежала девчушка лет восьми, поманила старшого пальчиком и, косясь на гостей, на цыпочках потянулась к отцовскому уху. Тот пригнулся, с довольной физиономией выслушал и, погладив по голове, выпрямился.
      — Все уже собрались, столы под снедью! Не откажите, други, тут недалече — через пяток домов. Перекусить перекусили, а там ужо посидим по-человечески.
      Извек, порадовавшийся было завершению застолья, распрощался с намерением передохнуть после обеда. Ну что ж, подумал он, на княжьих пирах бывало и похуже. Иной раз, за день, трижды харч метать приходилось. Чернобородый кузнец будто прочёл его мысли. Понимающе улыбнулся, подёргал за ремень, выпуская из под пряжки ещё одну дырочку.
      — Воля ваша! Отчего ж не пойти? Рады будем добрых людей уважить.
      Все подались наружу. Под крыльцом опять заурчал пёс. Извек хмыкнул.
      — Ну и кобель… Того и гляди, ползадницы отъест. Не кобель — Волкодав!
      — Да от этого волкодава один шум по всей округе, — откликнулся хозяин. — Вот все и думают, что страшнее не бывает, а толку чуть. Ну бегает, ну задирает всех, кого не лень, ну морда толще других, а ведь дурак дураком.
      — Ну, тебе лучше знать, — вставил чернявый, пожав округлыми плечами. — А народ по шуму судит. От кого шума больше тот и знаменит.
      Едва сошли с крыльца, дорогу перегородили грозно шипящие гуси. Неторопливо косолапя через двор, выгибали шеи, гоготали и бестолково щёлкали клювами.
      — Ого! — хохотнул Сотник. — Друзья Волкодава подоспели.
      — Да это вовсе не мои, — отмахнулся старшой, с досадой в голосе. — Семёшкины гуси, соседские. Любят в моей луже поплескаться.
      Птицы плотной кучей миновали крыльцо. Люди, посмеиваясь, двинули со двора. Уже на улице догнал один из молодых парней. Раскрасневшись от пузатого бочонка на плече, поравнялся с Извеком. Понизив голос, радостно затараторил:
      — Ужо сейчас попируем. Эт тебе не пиво с бражкой. Настоящее ромейское, будь они трижды не ладны. Вино добрейшее. С него от веселья ни спасу, ни удержу нет.
      Сотник кивнул, на глазок прикидывая количество вина. Выходило кружек по пять на глотку. Правда, не ведомо сколько питков ждёт на месте. Ну да ладно, как говаривал Рагдай: — главное ввязаться в драку, а там само пойдёт.
      Лохматый задумчиво шагал рядом с хозяином, рассеянно скользя глазами по улице. Проходя мимо кузни, с тоской поглядел на распахнутую дверь и дымок, вьющийся из трубы. Старшой заметил взгляд, что-то прикинул в уме, хмыкнул собственным мыслям, потеребил мочку уха.
      — Слышь ко, кузнец… А оставайся у нас. Нам толковый коваль страсть как надобен! Мы коней по старинке куём, другие же давно по-новому. Подковки тоньше, да будто бы половчей наших. Да и от конокрадов спасу нет, конья грыжа. Может и здесь пособишь.
      Лохматый быстро глянул на старшого.
      — Не шутишь? А как же бивни?
      — Куда уж шутить, конья грыжа, нам тут не до шуток. Да и Бивням-Саморубам работа найдётся. Степняк, либо ушкуйник забалует… Оставайся!
      Кузнец куснул губу, пробежал глазами по крепким домам, недалёкой опушке леса, оглянулся назад, где виднелся край загона с табуном.
      — Помыслим.
      — Помысли, помысли, — спешно согласился старшой. — Мы не торопим. Кто ж с кондачка такое дело решает.
      Сотник улыбнулся, встретив загоревшийся взор лохматого. Тихо, будто сам с собой проговорил.
      — А что? Весь добрая, народ толковый, дело тебе найдётся. Чё сапоги по дорогам обивать?
      Хозяин закивал, благодарно глянув на дружинника. Указав рукой в сторону, свернул к одному из домов.
      — Вот и прибыли!
      На крыльце поджидал тощий, как камыш, поживший муж. Смотрел открыто с изучающим интересом. Лохматый хоть и поглядывал цепко, но лицо, как подобает, сделал вежественное и приветливое. Извек же решил прикидываться простаком, ибо чем проще человек — тем проще вопросы, чем проще вопросы — тем меньше придётся отвечать.
      Как водится, после положенных слов прошли в двери. Глазам открылась огромная, во весь дом, палата со столами вдоль стен. В серёдке, по обыкновению, проход для удобства смены блюд. Сидящие на лавках уважительно поднялись поприветствовать вошедших. Старшой поклонился всем и вышагнул вперёд. Ручища плавно пошла в сторону гостей.
      — Прошу принять и уважить по обычаям нашим. Как случаю подобает, поконом заведено, да Родом завещано. Гостями у нас ныне люди достойные: дружинник киевский, имя которому Извек и коваль, каких боле на земле нет, коего звать Буланом.
      Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почётные места. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной. Не рассусоливая долго, старейшина встал, поднял редкостный в этих местах серебряный кубок, и могучим голосом воеводы коротко изрёк:
      — Быть жёнам мудрыми, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость!
      Молча выпили, закинули в рот, кто до чего дотянулся, сели… тут-то всё и началось. Извек потерял счёт наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрёстных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей. Кузнец, лихо успевавший отвечать сразу нескольким любопытным, явил хорошо подвешенный язык, живой ум и весёлый нрав. Однако, несмотря на то, что ни Сотник, ни кузнец за словом в карман не лазили, оба скоро притомились. Приметив это, старейшина мановением руки утихомирил любознательных и, давая гостям передохнуть, негромко проговорил:
      — Ведаем, что почтенный Извек обременён службой княжей, посему слово моё к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение остаться. Мы же обязуемся уважить тебя, как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житьё наше не по душе придётся.
      Казалось, воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно двинул мизинцем полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все:
      — Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам!
      Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным ревом пирующих.
      Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильём, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы ещё не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьёй, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман.
      Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повёл рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрёно взявшись за серёдку, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвёл орудие назад. Глубокий вздох и…
      Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоумённо ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули сквозь деревья. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой.
      Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду туда, где стоял. Блистающий вихрь словно утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось, и лезвия с разгона врезались в землю.
      Лохматый присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие мужики, расшиперив пасти, контуженно вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Утреннюю тишину нарушил печальный голос кузнеца.
      — Вот и дрова будут. Всяко польза.
      Сотник со знанием дела цокнул языком.
      — Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.
      — Было, — согласился лохматый. — Особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.
      Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в харалужном наруче. Булан усмехнулся.
      — Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает, они уж не крутятся, стремятся уследить, куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки-то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда, хороших.
      Потихоньку потянулись назад. Гомонили, обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили: возьмёт ли чудная вещь бревенчатый терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял — что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.
 
      День пути до Торжища выдался скучным до дремоты. Солнце, едва поднявшись над землёй, зарылось в густеющую дымку. Синь неба запечалилась, и облака придавили к земле суматошные полёты стрижей. Однако, дождь робко отсиживался в низкой серой каше и не торопился облегчить свинцовое брюхо туч. Пыль, не смоченная ни единой каплей, взвивалась при каждом шаге Ворона, и медленно оседала, не встретив ни малейшего ветерка.
      До Торжища добрался к вечеру, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследил, чтобы Ворона устроили как следует, прошёл сквозь шумный полумрак харчевни и, прихватив кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.
      Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями счастливых птиц. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев. На крыльце слышались чьи-то шаги, то размеренные и тяжёлые — постояльцев, то торопливые и лёгкие — тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу.
      Сотник сладко потянулся. Вспомнился вчерашний недопитый кувшин, и брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Пока обувался, откуда-то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.
      — Скорей… — пробормотал Извек. — Никаких дел, пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка-другая пива.
      Он быстро спустился во двор. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком у постоялого двора. Торжище — есть Торжище. За всем глаз надобен. Приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый и добродушный:
      — Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.
      Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника.
      — Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену.
      Охранник, кивнул и указал на дверь.
      — Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут — с этим строго.
      Извек благодарно склонил голову и двинулся к харчевне. Перед самым крыльцом его обогнали. Высокий боярин взлетел на крыльцо и потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Дородный купец поперёк себя шире, степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.
      — Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.
      Долговязый зло сверкнул глазами.
      — Да, по твоей требухе не скажешь, — процедил он сквозь зубы. — Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.
      В заплывших глазах купца зародился ленивый гнев но, когда бадья его тела закончила разворот, на крыльце уже никого не было. Купец попыхтел, как разъяренный бык, потоптался на месте, пошевелил губами, плюнул и поплыл на шум Торжища. Извек подчёркнуто церемонно обошёл тушу по кругу, извиняющимся голосом проворковал.
      — Пойду и я гляну, вдруг что осталось. Хотя, думаю вряд ли!
      Сумрак харчевни встретил жаркими запахами. Гусиный дух переплетался с ароматами запечённых молочных поросят, жареной рыбицы и томлёных перепелов. Особый оттенок вносила молодая кабанятина, прихваченная углями до пузырящейся корочки, отжатая в пиве оленина и зажаренные в сухарях кулики. По столам потели плошки с солёными грибами, лохматыми пучками душистых трав и мочёными яблоками. В дальнем углу нашлась и ожидающая седока лавка. Не успел Извек сесть, как появился расторопный отрок. Оценивающе зыркнув на гостя, без запинки выпалил всё, что доходило на кухне. Переведя дух, шмыгнул носом и уже медленнее огласил содержимое погребов:
      — Квасы клюквенные, солодовые, сладкие, забористые, кислые… пива тёмные, светлые, янтарные, горькие, мягкие… вина ромейские, таврические, чёрные, красные, белые… сурьи новые, годовалые, густые, тяжёлые… бражки яблочные, смородиновые, грушевые, свекольные, земляничные, а так же простокваши, варенцы, молоко и сметаны… стоячие и пожиже.
      Сотник терпеливо заслушал нескудный разнобой. Кивнув хлопцу, поправил бороду и поднял указательный палец.
      — Гуся! Не то чтобы большого, но душевного. Пива, хозяйского, не для гостей. И… грибочков, новых, под травкой, чтобы маленькие, да поострей.
      Отрок понимающе улыбнулся.
      — Возьми вьюнов на загладочку, — посоветовал он вполголоса. — Брат нынче на зорьке натягал. Лопаются от жира, язык проглотишь.
      — Валяй, — согласился Сотник.
      Хлопец растопырил рогаткой два пальца и ушмыгнул выполнять. Извек потащил из-за пояса кошель. Отыскав глазами щель меж досок, потянулся, сунул монеты в прореху. Цены конечно, об эту пору всегда немалы, но, в общем-то, и не особо шальны. Две мелких монеты в разгар торжища — не разор.
      Пацан не заставил долго ждать. Перво-наперво, как водится, приволок пиво, поставил перед гостем кружку и, прихватив плату, поспешил за едой. Гусь оказался почти таким, как представлялось. Мягкий, в меру жирный, с сочными, охотно поддающимися зубам, косточками. Не сплоховали и грибочки. Укладывались в ложку по три-четыре штуки, пахли пряно и свежо. Под стать и пиво. В меру горьковатое, с той бодрящей забористостью, что свербит в носу, веселит и разгоняет по жилам благостное ощущение беззаботности. Покончив с грибами и большей частью гуся, Извек дождался второго кувшина и обновив кружку, не спеша взялся за румяные хрустящие крылышки. Скоро о птице напоминала лишь горстка перемолотых крепкими зубами костей. Прихлёбывая пиво, Сотник откинулся к стене. Появившийся отрок сгрёб гусиное блюдо и грибную плошку. Взглядом поинтересовался на счёт очереди вьюнов, уловил утвердительный кивок гостя и, блеснув улыбкой, исчез за последним угощением.
      Вьюны удались на диво. Надломив корочку румяного теста, Сотник обнажил белый рыбный бок и отщипнул небольшой кусочек. Мякоть таяла во рту, не встречая протестов уже наполненного желудка. Оставив от вьюнов голые хребеты, Извек сделал ротянулся и воздал должное хозяйскому пиву.
      Наступал разгар торгового дня, и столы быстро освобождались. Корчма пустела, но Сотник не торопился уходить. С удовольствием прихлёбывал пиво, поглядывал на оставшихся. В углу, напротив, почти не разжимая губ, переговаривалась парочка карманников. Неподалёку от двери, подперев голову кулаком, дремал полупьяный кощунник, а за дальним столом жевала захмелевшая компания тутошней охраны. Сидели с осоловевшими рожами, никуда не спешили, по сторонам почти не смотрели. В скором времени карманники шмыгнули к выходу. Охранники мгновенно навострились и обменялись парой негромких фраз. Один из группы сдвинул меч на бок, поправил ножи за голенищами и, стряхивая крошки с бороды, резво поспешил к двери. Уже на пороге перекосился как пьяный, смастырил глупую рожу и, пинком распахнув дверь, вывалился из корчмы. По крыльцу загрохотали неверные шаги, сопровождаемые ленивым сквернословием. Когда под спотыкающимися ногами шоркнул песок, зазвучала тягомотная песня.
      Хитро здесь, подумал Сотник. Дружина не из дураков. Вроде пьют да гуляют, ан нет, бдят. И по-умному бдят. Извек вылил в кружку остатки пива и привалился спиной к стене. Охранники, не глядя на него, тихо переговаривались, но Сотник нутром чуял, что привлёк внимание. Наконец, один из дружинников поставил кружку на стол, как бы невзначай поправил ножны и направился к Извеку. Тот не показал, что заметил, всё так же из-под прикрытых век, глядел на рыбные хребты и, лишь когда соседняя лавка грумкнула по полу, перевёл взгляд на подошедшего. Тот ненавязчиво, но профессионально обцапал глазами с головы до ног, лицо держал приветливым и простоватым.
      — Исполать, почтенный, не земляк ли, случаем, будешь?
      — Ну, ежели ты из Киева, то может и земляк.
      — Из Киева? — переспросил охранник. — Не-е, мы из других мест. Однако, как там, в светлопрестольном?
      Сотник так же мельком оглядел говорившего. Дружинник как дружинник, по лицу не прочтёшь — любопытный или любознательный. Пожав плечами ответил безразличным голосом:
      — В светлопрестольном? Да всё по-прежнему. В кабаках пляшут, в подворотнях режут. То во славу Яхве, то по воле Аллаха, то во имя Христа.
      Охранник покачал головой, помолчал, кивнул.
      — Значит так же, как везде: зело весело живём, брагу пьём, да морды бьём.
      — Как-то так. — подтвердил Сотник.
      По тому, что охранник не среагировал на заветное слово, понял, что это обычная проверка. Резко меняя манеру ответа, зевнул.
      — В Киеве, слава Перуну, всё по-старому. Точнее по-новому, как крещением заведено. Князь жив здоров. Град всё растёт. Жидов всё больше и они всё толще.
      Дружинник пощипал ус, прищурился и заговорщически поинтересовался:
      — А что, правду толмачат, что княжеский волхв опять в леса подался?
      Извек улыбнулся хитрому проверочному вопросу.
      — Белоян-то? Брешут! Эта морда даже носу из детинца не кажет. Его и при дворе неплохо кормят. Так что не рубись, не лазутчик я!
      Он выудил из-за пазухи шнурок с кружком толстой бычьей кожи и выжженной на нём новой буквицей. Охранник вылупился на знак княжьего посыльного и, почтительно склонив голову, вернулся за свой стол. Дружинники быстро глянули в сторону Извека, запоминали внешность человека из Киева. Знамо дело — птица важная, от самого князя.
      Сотник поднялся, поправил перевязь, сыто потянулся. Откуда ни возьмись, вышмыгнул хозяйский мальчишка, сгрёб посуду в корзину, свободной рукой прихватил кувшин и, на ходу, предупредительно бросил:
      — Ежели приспичит чё, то от выхода налево, между заборчиком и домом, шагов двадцать, а там увидишь.
      — Добро. — откликнулся Извек с улыбкой. — Обязательно загляну, ежели там тоже наливают.
      Пацан, снисходительно глянул на непонятливого гостя.
      — Там, дядечка, отливают… и откладывают. — назидательно пояснил он, но заметив весёлые искорки в светлых глазах гостя, гыкнул и заторопился к другому столу.
      Улица встретила Сотника ярким светом и торговым шумом. Извек неторопливо двинулся сквозь знакомую суету. Предстояло отыскать шёлковые ряды и гулять в них, пока не подойдёт охранник цареградского обоза. Ряды сменялись рядами, чужие товары — своими, родные лица — коричневыми, жёлтыми, красными физиономиями. За рядами гончаров, со всевозможными плошками, крынками, горшками и кувшинами, тянулись шорники и сапожники. За ними — ковали и оружейники со звенящим товаром, за теми — ромейские купцы с маслами и благовониями. Поблизости ряд бортников благоухал сладким и гудел крыльями ос и пчёл. Поодаль гомонили загоны и клети с живностью. Народ придирчиво выбирал лошадей, хряков, коров, овец и птицу. Особняком расположились привозные сладости и пряности. Смуглые цепкоглазые люди, самозабвенно торговались за каждую щепоть товара.
      То тут, то там мелькали могучие фигуры поил. Широкоплечие молодцы степенно плыли меж рядов с запотелыми бочонками за спиной. Любому желающему тут же вручался один из подвешенных к поясу берестяных ковшей, бочонок взгромождался поиле на руку и в ковш плескала ядрёная влага. Вышагивая по Торжищу под лютующим солнцем Извек уже два раза прикладывался к ледяному пиву, пока наконец не разглядел впереди развешанные на жердях рогожи, холсты, сукна, грубые, но тёплые ткани с севера и белые лёгкие полотна с юга, соседствующие с оловиром, аксамитом и яркой парчой. Где-то здесь и должен был расположиться ряд с тонкими шелками. Но пройдя до самых скорняков, Сотник не обнаружил ни лоскута цветастой блестящей ткани. Потоптавшись в перекрестьи рядов, повертел головой по сторонам, помедлил и развернулся обратно. Вновь прогулялся по рядам, приглядываясь к торговцам. Выбрал того чья рожа попроще, хотя за миной простофили маячила хитрющая натура, знающая торг и вдоль, и поперёк, и наискось. Уже поравнявшись, заметил в глазах торговца удивление. Тот смикетил, что дружинник не будет мотаться по торжищу из-за лоскута шерсти или отреза на рубаху. Пытаясь угадать, зачем понадобился, лицо держал внимательным и приветливым.
      — Как торг? — поинтересовался Сотник, окидывая взглядом разложенное добро.
      Торговец оказался словоохотливым:
      — Пока не густо, да вроде не в обиде. К завтрему должно быть шибче. Сам присмотрел ли что?
      Извек беззаботно пожал плечами, почесал за ухом, отрицательно двинул головой.