— Никогда бы не подумал. — протянул молодой витязь. — А я думал, ты во всём мастак: от лука до щепки.
      — Во всём мастаков не бывает. У каждого есть слабое место. Без слабинки только сказочные молодцы бывают, и то не всегда. Да что там молодцы, боги и те с прорехами.
      — Боги? С прорехами? — не поверил Микулка. — не может быть!
      Извек улыбнулся, посмотрел в искренне удивлённые глаза.
      — Сам подумай, разве бы Род создал людей, если бы всё предыдущее без прорех было? И прочие боги разве бы возились со всем людским, коли сами могли всё устроить? А Герои, как бы стали Героями, ежели бы враги без слабинок были? Да и сами Герои, будь во всём безупречны, кто бы, окромя них, выжил? А так всё идёт своим чередом: у самого-самого находится прореха. Опосля него другие пытаются стать лучше. Но и на тех бедулек хватает…
      — Ну тогда и нам нечего за богами гнаться, будем самими собой. Наше дело — отвага, доблесть, воинская слава, почёт! Чтоб всяк нас боялся, чтоб любую крепость приступом, да чтобы добыча побогаче!
      Микулка хохотнул, гордо выпятил грудь, но охнул от боли в боку и ухватился за рёбра.
      — Ну, разошёлся, — пробормотал Извек еле слышно. — Почёт, слава…
      Он осёкся. Вспомнил, как брали на копьё Полоцк. Как над рядами пронёсся крик воеводы, что князь даёт день на разграбление. Как сам, в пылу стадной ярости, вышиб ногой дверь терема и натолкнулся на обречённый отчаянный взгляд, от которого всё вдруг почернело, потеряло смысл, опротивело. И как в один миг кончилась для Извека воинская доблесть. Стали бестолковыми и воинское умение, и отвага, и громкие речи о славе…
      Всё ещё стоя в дверях, оглянулся. Трезвея, видел, как горят дома, слышал, как верещат насмерть перепуганные дети, в мгновение ока становясь сиротами. Подавшись на улицу, заметил, как трое гридней рвали в клочья одежду на избитой до беспамятства молодухе. Четвёртый, тем временем, выволок из дома дряхлого старика и с хрустом перерезал тощую шею…
      …Встречный ветер колыхнул Лелькины волосы и запах кувшинок вернул Извека в реальность. Он снова с удовольствием вдохнул полной грудью. До сих пор не верилось, что всё позади. В груди счастливо трепыхалось сердце и казалось, что теперь никто и ничто до самой смерти не разлучит их. Переполняющая душу нежность слепила, как полуденное солнце и Сотник не видел, что в глазах Лельки всё чаще мелькала тревога и страх.
      С каждым днём всё чаще…
 
      Лицо дозорного вытянулось, как гороховый стручок. Он протёр глаза и ещё раз всмотрелся в поле с высоты киевских ворот. Вдалеке клубилась пыль, поднимаемая явно не одной сотней копыт. Дозорный уже собрался слететь по ступенькам охранной башенки, когда разглядел, что серое облако опережают две чёрные точки. Свистнув товарищам, охранник уже не сводил глаз с приближающихся всадников. Слышал, как по дубовым доскам грохочут сапоги привратников, как за спиной раздался встревоженный рык старшого:
      — Что ещё приключилось!
      Дозорный, не оглядываясь, простёр руку вперёд. За спиной протопали тяжёлые шаги, и старшой засопел над ухом, затенив глаза ладонью. Лицо задеревенело, на лбу выступила испарина. В голове с хрустом перетирались недоумённые мысли: почему не было вестового с засеки, кто там скачет и что за войско среди бела дня неспешно пылит по дороге …
      Деревянный брус скрипнул, когда ещё двое привратников навалились на огородку. Самый молодой вдруг нервно хихикнул.
      — Коней гонят…
      — Куда? — не понял старшой.
      — Сюда. К нам то бишь. — пояснил молодой. — Кони, по-моему, степняцкие. А табунщики на наших. А те, что поперёд всех, тоже не степняки.
      — Не врёшь, глазастый? — с угрозой в голосе спросил старшой.
      — Не-е, — уверенно заверил парень. — Погодите, сами узрите. Дружинники точно!
      Скоро облегчённо вздохнули: вдали вырисовались низкорослые кони и горстка статных всадников, а к воротам приближались окольчуженные ратники. Привратники загрохотали вниз по ступеням. Расталкивая случившихся на пути горожан, высыпали за ворота. С копьями в руках перегородили дорогу. По привычке бросили пики наперевес и, хотя видели знакомые физиономии молодцев малой дружины, ждали разъяснений.
      Те остановили коней вплотную, едва не наскочив на узкие гранёные наконечники. Оба довольно скалились, выпячивая грудь и оценивающе оглядывая привратников. На вопрошающий рык старшого переглянулись, выдержали паузу и наконец, сбросив спесь, назвали имена. Древки копий двинулись вверх и замерли торчком.
      — Эйнар и Нехорошило, — с сомнением повторил старшой. Не спуская с лица бдительности, кивнул на далёкое облако пыли.
      — А там что за канитель?
      Всадники вновь ощерились во все зубы. Один подбоченясь ответил:
      — Десятка Извека. Степняцкий табун гоним. Намедни войско Радмана-Бешенного покувыркали, везём добычу в две сотни сабель. Так что, расступились бы, нам к воеводе спехом надо.
      Привратники, разинув рты, попятились. Когда кони рванули с места, старшой опомнился.
      — Так вы, стало быть, из десятки Сотника?
      — Из неё! — донеслось в ответ. — Первогоды!
      Привратники с завистью вытаращились вслед: малая дружина не ширь-шавырь, тем паче в десятке Извека. Созерцание прервал окрик старшого. Все бросились разгонять люд, дабы не мешались под ногами, двое скакнули к воротине ширить створ для проезда героев. Освободив проход, замерли, поджидая. К вящей досаде, табун остановился в отдалении. Всадники тоже.
      — Правильно, — знающе рассудил старшой. — Неча табун по городу гнать. Степняцкая лошадь — животина дурная, приличию не обучена, того и гляди по улицам разбежится, либо людей подавит. Надоть её за градом держать.
      Будто в подтверждение его слов, скоро подъехал княжий конюх с полудюжиной гридней. Поравнявшись с охранниками, собрался было раскрыть рот, но сам увидал дожидающийся табун и поскакал определять добычу на окрестные выпасы. Издали было видно, как задержался у возвращающейся десятки, перекинувшись парой фраз, махнул рассыпавшимся вокруг табуна гридням, и тёмная масса коней двинулась вдоль стен. Горстка дружинников наконец-то направилась в город. По обе стороны от ворот уже собралась толпа зевак. Глазели на приближающихся всадников, переговаривались, удивлённо хмыкали, видя в сёдлах две пары. Заметив среди конских голов Шайтановы рога, загалдели невиданному чуду но гомон мгновенно захлебнулся, когда взгляды упали на Лельку. Русалка с неменьшим любопытством смотрела на горожан. Открытый, как у ребёнка, взор слепил небесной синевой и приковывал к себе взгляды. Народ, не понимал в чём дело, каменел пялясь на необычную девицу, а та в задумчивости теребила чудную, в руку толщиной, косу. Заметив общее замешательство, Сотник почувствовал себя не в своей тарелке. Захотелось прикрыть Лельку от любопытных взглядов, рыкнуть на эти раззявленные морды, но всё разрешилось само собой.
      Собравшиеся аж присели, когда громовой голос замыкающего сбил с их голов оторопь:
      — Здрав будь, Киев-батюшка! — взревел Мокша. — И ты не хворай, люд киевский!
      Ревяк зажмурился, потёр оглохшее ухо. Эрзя, скорчив усталую мину, покосился на друга.
      — Не пугай народ, шумило! Тише едешь — дальше будешь.
      — Как так? — не понял балагур.
      — А так, — Эрзя понизил голос. — Нам бы сейчас протечь поскорей к своей норе, полянку на столе накрыть, бросить мощи по лавкам, да посидеть с дороги по-человечески. С хорошей снедью, с добрым пойлом, в своём кругу. А на твои вопли, того и гляди, сбежится полдружины, не считая княжьих соглядатаев, приспешников, да наушников.
      — Не боись, не набегут! Нехорошило с Эйнаром, хлопцы языкастые, скажут всё как надо. Небось уже сейчас за столом байки рекут, одну страшнее другой. Видал, с какой рожей конюх прискакал? Не-е, нас до завтра ни одна свинья искать не будет, даже сам князь.
      Мокша привстал в стременах и командным голосом распорядился:
      — Ревяк! Ты знаток по части вкусностей. Езжай с Ергой к Ворчуну. Возьмите чего-нибудь душевного перекусить, и скоренько к нам.
      — Эрзя! Загляните с Лёшкой в корчму к Вьюну, поглядите, чем жажду залить.
      — Резан с Извеком! Везите невест в берлогу, покажите где чего, воды принесите. Как управитесь, скачите в корчму у Жидовских ворот. Мы с Мраком там пождём, пока дожарится.
      — Микулка! Сгоняй к детинцу, разведай, что к чему. Коль про нас кто разнюхивать будет, скажи, что все до смерти изранетые к знахарям поехали. Как управишься, скоренько ворочайся.
      — Ежели поспешим, то к полудню сядем рядком, поговорим ладком…
 
      …Когда в дом внесли лукошки с перекусом, русалка, привыкшая к нехитрой пище, покачнулась от незнакомых ароматов. С удивлением почувствовала, что проголодалась так, будто не ела с весны. Внучка волхва, вдохнув пряные запахи, с восторгом хлопнула в ладоши. Такой снеди не видела даже в праздники. Ревяк взялся выкладывать угощения, но Дарька с Лелькой отогнали певца от лукошек, усадили к окну и сунули в руки гусли.
      — Мы сами управимся, — заверила Дарька. — А ты лучше поиграй, порадуй душу.
      Ревяк посмотрел на Ергу. Тот, выволакивая на стол кружки, подмигнул.
      — Сыграй, не рубись. Такие красавицы просят, уважь!
      Певец поплевал на пальцы, старательно вытер о штаны, осмотрел, чистые ли, и только тогда коснулся струн. Лёгкий перезвон начал заполнять жилище, но, так и не окрепнув, оборвался. Ревяк сморщился, как от зубной боли, полез за пазуху. Из-под рубахи показались шнурки с оберегами. Пальцы быстро выбрали один, с замысловатой загогулинкой, бережно потянули с шеи. Приладив загогулинку к струнному колку, чуть повернул, попробовал звук, повернул ещё. Переставив на другой колок, подправил вторую жилку, ущипнул, остался доволен. Вернул шнур на шею и, чуть помедлив, пробежал пальцами по отлаженным гуслям. Светлые печальные звуки заполнили суровое жилище ратников. Всё будто бы зажило в другом ритме, плавней, размеренней. Даже Ерга двигался задумчиво, как туман над Днепром, то и дело замирал, вслушиваясь в чудесную мелодию.
      Едва отзвучал последний перелив, с улицы донёсся гогот Мокши и у коновязи протопотали копыта. Чуть погодя, заскрипело под тяжёлыми сапогами крыльцо. Дверь распахнулась, пропуская сияющего Микишку. Парень бережно удерживал перед собой широкий туясок полный ягод. За Резаном протиснулись Мрак с Извеком. Только когда развернулись, стала видна ноша: огромное блюдо с жареным кабанчиком, обложенным мочёными яблоками. Следом, едва не задев притолоку, прошествовали Эрзя, с пузатыми кувшинами в руках, и Попович, держащий в охапке могучий скрутень, из которого торчали хвосты печёных белорыбиц. Последним ввалился Мокша, с бочонком на плече.
      — Ну, теперь нам никакая засуха не страшна!
      Ревяк оглядел стоящее под окном, перевёл глаза на принесённое, посчитал присутствующих и робко поинтересовался:
      — А-а, не многовато будет? —
      Мокша с серьёзной миной хлопнул певца по плечу.
      — В самый раз, друже! Грех такому добру в корчмовском погребе пропадать, а нам в радость. — Он взялся за пробку. — Постановляйте всё на стол, и начнём потихоньку.
      Вокруг стола возобновилась весёлая суета. Подвигав туда-сюда снедь, наконец нашли место всему, с чего можно начать. Прочее вдвинули в печь, расставили на подоконниках и свободных лавках, наконец, заготовив ножи, расселись. Промочили с дороги горло, потянулись за нескудной закуской. Кто-то тронул крынку с хреном, и над столом потёк ядрёный острый дух. Грибы норовили улизнуть от острия и выскочить из бадейки. На зубах заскрипела квашенная с клюквой капуста, рыба блеснула жирным боком, зажелтела под ножом репа. Какое-то время молчали, удивляясь, насколько проголодались за последний переход. Благо стол был богат и скоро то один, то другой клали ножи на стол и плескали в кружки по второму разу.
      Мало-помалу заговорили. Микишка с Дарькой потихоньку ворковали в уголочке. Ерга, старательно отводя глаза от Лельки, расспрашивал Извека о Радмане. Ревяк рассеянно щипал белорыбицу, витал мыслями в облаках. Мрак с Мокшей степенно отхлёбывали из кружек, чмокали губами, расцведывая мёд. Эрзя, с пучком лука в руке, сочувственно слушал Лёшку.
      — Эх, всё бы гоже, — вздыхал Попович. — Ежели бы не к батьке в дом возвращаться. Опять сплошные кадила, молитвы, благочестивые беседы, святые отцы… Тошно.
      Эрзя понимающе кивнул.
      — Встречали мы одного такого отца. Холмогором кличут. Отшельником в катакомбах обретается. Всё о душах людских печётся. С ним иудейка отшельничествует, Натали. Та, видать, о Холмогоровском духе заботится.
      — Не знаю уж, какой дух у Холмогора, — хохотнул Мокша, обмахивая усы. — Но в катакомбе дух стоит препоганейший: ни ветром продуть, ни топором прокинуть. Хотя, не мудрено! Трудно ему: несёт священные законы, дабы рабы божьи свет увидали и жили правильно.
      — Законы, говоришь? — Эрзя фыркнул. — Так все ж законы уже писаны. Оглянись! Жилками по листве, птицами по небу, ручьями по земле. И освещены давно. Огнём Ярилы, Молниями Перуна, кострами Рода. Чё ж их переделывать? Мы — вои! Нам ли быть божьими рабами…
      Резан посмотрел на Дарьку, обронил в полголоса:
      — О, как сказано! —
      Внучка волхва повела плечом, мол, и так всё ясно. Подавшись к Микишкиному уху, прошептала:
      — Тебе бы деда моего послушать, вот тот говорил… —
      — Расскажешь? —
      — Потом! — улыбнулась Дарька. — А пока дядек послушаем. —
      Разговоры за столом продолжались. Мокша глянул по кружкам, чтобы ни у кого не пустовало и, сменив тему, пустился заливать свежую байку. Над столом грохотали раскаты хохота, лица порозовели. Только в серых глазах Извека то и дело проскальзывала печаль. Казалось бы, радуйся да и только: жив, здоров, все беды позади и та, о которой мечтал, сидит рядом. Но в тёплом кругу друзей Сотник всё острей чувствовал нехватку Рагдая. Душу давило щемящее чувство вины за то, что все они вместе, веселы, счастливы…
      Ладошка русалки коснулась его руки. Извек вздрогнул. На встревоженный взгляд синих глаз рассеянно улыбнулся, погладил точёные пальчики. Чтобы не волновать ни её, ни друзей, сделал беззаботное лицо, обернулся к рассказчику.
      Первый порожний бочонок глухо откатился в угол. Веселье вошло в русло нужной ширины, и настала та пора, когда следует браться за угощение всерьёз. Разрумяненный рассказом, Мокша прервал очередную байку и, с кружкой в руке, чинно взгромоздился на ноги.
      — Ну, други, давайте выпьем за всё, благодаря чему мы, несмотря ни на что… за нас, в общем!
      За окном протопотали быстрые шаги, в сенях грохнула дверь и в горницу ввалился задохнувшийся от бега Микулка. Увидав в руках друзей обнажённые клинки, растопырил ладони и затряс головой, чтобы спрятали.
      — Что там у тебя стряслось! — взвыл Мокша. — Или боялся, что харча не хватит?
      Микулка сморщился. С трудом переводя дух, закашлялся, опустился на лавку.
      — У Ясны на дворе… рёв стоит! Мамка с бабкой воем воют… батька чернее тучи по двору бродит… Беда у них, гои…
      Кружки, расплёскивая содержимое грохнули по столу, все вскочили на ноги. Хмель мгновенно слетел с лиц.
      — Братья сказывали, — с трудом продолжал Микулка. — Что нынче с реки не вернулась. Бегали туда… на обрыве нет. Видать, решила с горя…
      В доме будто бы стало темней. Бывалые лютые воины замерли в растерянности, как дети, ибо никакой силой не превозмочь простую горькую весть. Могучие плечи поникли, тяжёлые взоры буравили пол, на лицах перекатывались желваки.
      Лелька схватила Извека за рукав.
      — Если в реке, отыщу.
      Сотник непонимающе взглянул в её взволнованные глаза. Наконец сообразил, о чём речь, молча кивнул и, ухватив русалку за руку, бросился из избы. Следом загрохотали сапоги друзей. Коновязь вмиг опустела, и вдоль улицы, распугивая суетливых кур, понеслась вереница мрачных всадников. Народ с открытыми ртами останавливался, замечая рогатого коня и двух девиц, прильнувших к спинам седоков. Пролетев мимо городских ворот, не сбавляя ходу, свернули на большак. Не доезжая до места, двинули по стерне к обрыву. Напряжённые взгляды тщетно царапали жухлую полевую зелень. Осадив коней, покружили возле утоптанного пятнышка травы, спешились и, не рискуя подходить к непрочному краю обрыва, переглянулись. Лелька приблизилась к внучке волхва, шепнула несколько слов, побежала в сторону, где берег был положе. Дружинники двинули следом, но жест Дарьки остановил.
      — Пождём тут, — попросила она тихо и уселась на траву.
      Ратники, понятливо кивнув, опустились рядом. Лишь Извек остался стоять, глядя вслед удаляющейся русалке. Когда тонкая фигурка скрылась под обрывом, тоже сел. Не находя места рукам, потянул с пояса кошель, повертел в руках, постукал по ладони и взялся наматывать на палец шнурок. Скользнул взглядом по кромке леса. Заметил среди зелени несколько жёлтых пятен, напоминающих, что лето не вечно. В нетерпении глянул на небо. Солнце, растеряв полуденный жар, неотвратимо спускалось к затянутому дымкой окоёму. Ещё немного, и тонкая полоска облаков полыхнёт расплавленным золотом, завершая ещё один день…
 
      …Бережно уложив на песке одёжку, Лелька ступила в воду. Окунув ладони, выпрямилась, приложила пальцы к глазам. Помедлила, пока полностью вернётся чувство воды, собралась двинуться от берега, но ощутила чьё-то присутствие. Поспешно шагнув назад, отдёрнула руки от лица.
      Перед ней, на чешуйчатых лапах пучеглазых слуг, восседала Дана.
      Лелька похолодела. С ужасом поняла, что последний день отмерянного срока подошёл к концу. Откуда-то издалека донёсся насмешливый голос богини:
      — Далеко ли, упрямая, торопишься? Неужто одумалась?
      Сердце русалки остановилось на миг и застучало, как у пойманной перепёлки. Ответила медленно, едва справившись с голосом:
      — Надо отыскать кое-кого… в твоих владениях.
      — Не иначе Ясну? — хохотнула Дана.
      — Её. — ответила Лелька терпеливо.
      Хозяйка снисходительно прикрыла глаза, помолчала, отрицательно покачала головой.
      — Не ищи! В моих владениях Ясны нет! Ей нынче и на земле не худо.
      Личико Лельки посветлело, но тут же угасло — вспомнила о своём последнем дне.
      — Значит, ты за мной пришла… — еле слышно обронила русалка.
      Владычица снова покачала головой.
      — Да что ты! Теперь не до тебя. Нынче сам Перун-Смертонос с носом остался. Гневится, что опять людские души миропорядок шевельнули. А нам, вечным, такое не по нраву…
      Дана осеклась, со странной грустью взглянула в глаза русалки, улыбнулась. Чешуйчатые звери дрогнули, плавно двинулись в глубину. До Лельки долетели последние слова владычицы вод:
      — Так что, упрямица, оставайся! И будь счастлива!
      Оглушённая услышанным, Лелька вышла из воды. Едва справляясь с непослушными руками, оделась и, не помня себя от радости, заторопилась наверх. Взобравшись на склон, издали помахала рукой. Все вскочили, бросились навстречу, но замерли, удивлённые сиянием её улыбки. Запыхавшаяся русалка остановилась в двух шагах, смахнула прядку с разрумянившегося личика и обвела друзей счастливым взглядом.
      — Она вернётся! — только и вымолвила Лелька. — Она обязательно вернётся!
      Облегчённый вздох дружинников едва не сдул её с ног. Эрзя кивнул, будто ждал именно этой вести. Расспрашивать не стал, чувствовал в радостной убеждённости девчонки какую-то тайну.
      — Тогда летим назад! — рассудительно произнёс он. — Родню Ясны утешим, да и… стол ждёт.
      — По ко-оням! — возопил Мокша.
      Сотник подхватил Лельку на руки и скакнул к Ворону. Усадил в седло, запрыгнул следом. Потянувшись за поводом, почувствовал, как намотанный на пальцы шнурок соскользнул. Когда отыскал глазами упавший кошель, по спине пронеслась стайка холодных мурашек.
      Возле упавшего кошеля тускло блестела почерневшая жемчужина…
 
      …Над берегом слышался тихий говор. Двое, рука об руку, брели вдоль реки. Иногда останавливались, замолкали, соприкоснувшись устами. Всякий раз с трудом размыкали объятья и ступали дальше. Не веря своему счастью, невеста неотрывно смотрела на суженного. Иногда, на миг прижималась щекой, но тут же отпрянув, снова не сводила с милого счастливых глаз.
      Лес всё ближе прижимался к воде, направляя их по узкой полоске песка. Зеркало реки обагрилось закатным небом и застыло, боясь потревожить тишину неосторожным плеском. В камышах еле заметно блеснуло. Среди неподвижных стеблей беззвучно замер бесстрастный лик Даны. Лишь напряжённый прищур выдавал давно забытое жгучее любопытство. Услыхав от возмущённой родни про невиданное чудо, захотела сама взглянуть на того, кто дважды уходил в мир мёртвых. Того, кто вопреки воле богов, всё же вернулся к избраннице. Владычица вод во все глаза разглядывала могучего, обнажённого по пояс, война и хрупкую девушку с долгой темно-русой косой.
      Взгляд Даны скользнул по иссечённому шрамами телу витязя и остановился на стоптанных сапогах, рядом с которыми черевички невесты казались игрушечными. Такая же грубая обувка была на ногах варвара, что когда-то появился в её пещере… Воспоминания нарушил тихий голос Ясны:
      — А как же княжья служба?
      — Что теперь княжья, когда дважды на перуновой побывал. Ныне я сам по себе. Владимиру все долги отданы.
      — Ну и как там, в вечной дружине?
      — Не шибко весело, Ясна! — ответил богатырь, помедлив. — Не шибко, моя ладушка. Те же груши, только сбоку. У богов вообще всё не весело…
      Он умолк, засмотревшись на пылающий озорь. Солнце устало валилось под тяжестью дня и остатки его жара окрасили пурпуром верхушки деревьев. Ослабшие лучи, как излётные стрелы, бились в густую кольчугу листвы, но тут же бессильно вязли в плотной зелени. Вечерний покой нарушал только плеск рыбы на отмелях, да далёкие струнки неугомонного сверчка. В камышах снова блеснуло и по воде заскользили расходящиеся круги. Когда первый из них достиг берега, лес уже скрыл пару от любопытных глаз снующих над водой стрекоз….
 
      …Услыхав людские шаги, леший встрепенулся от дрёмы, повертел головой. Неподалёку увидал влюблённых, что медленно брели среди засыпающих деревьев…. Узрев пылкие объятия, почесал косматую шевелюру, сопнул.
      — Эх, люди, людишки, человечишки! Чудное племя. Чуть что — сразу к бабам, будто заняться больше нечем. О!.. Пожалте!.. И эти туда же… Вона чё! Уже договорились!
      Леший опустил глаза, переворачиваясь на другой бок. Устроившись поудобней, вновь глянул в просвет ветвей, со стариковской укоризной качнул головой.
      — Ага, пояс трешшит. Оно конечно, ради такого дела, надо и ремень порвать, и пряжку погнуть… Торопыга! Девка то не убегёт, чай не силком пришла. Да и до первых петухов ешо пять раз запыхаться успеешь.
      И чего Род-Батюшка в них нашёл? Все звери, как звери: напрыгнул, сделал дело — в кусты, и то весной. Эти же круглый год милуются. Эх, молодость… Глазы бы мои на это не смотрели. Ещё хорошо, что не Купало нынче, а то нашему брату вообще деваться некуда. Разбредутся по всему лесу, да пыхтят, как весенние ежи.
      Он прижал мохнатые уши, горестно посетовал, что не умеет сворачивать их в трубочку. Поискал глазами две шишки, на затычки, да разве их в дубраве найдёшь, а жёлудям ещё не время. Свернулся калачиком, вновь закрыл глаза. Тёплая ладонь ветерка коснулась деревьев, и слух лешего уловил пробежавший по кронам шорох.
      — Разума моя… — вплелось в робкий шелест листвы.
      Травинки колыхнулись, приняв на себя тихий вздох Лешего. По глубоким морщинам заскорузлого лица скользнула скупая росинка…
      …Ночное светило повисло над зеркалом чёрной воды и, затмевая робкие звёзды, любовалось своим отражением. Посеребрённая холодным светом листва дрогнула и расступилась. Двое вышли на берег. Не размыкая рук, остановились у кромки воды, долго смотрели на зыбкую лунную дорожку.
      — Как там нынче, при дворе? — тихо вспомнил Рагдай. — Небось, всё пир горой?
      Ясна помолчала, прикоснулась щекой к его прохладному плечу, отрицательно качнула головой:
      — Пир раньше был, — она поглядела на далёкую гриву леса. — Теперь одно похмелье.
 

ВЕНЕЦ

ПРИМЕЧАНИЯ