Стащил с девчонки безрукавку, набросил спереди и прижал дрожащий комок к себе. Заглянул в лицо, заметил слабую улыбку. Почувствовав жар его тела, Дарька прикрыла глаза и едва не замурлыкала от вливающегося в неё тепла. Скоро дрожь прошла и она задремала. Гроза тоже остепенилась и, будто из гордости, выжимала из себя последние капли. Сосняк пошёл вниз, переходя в череду мелких овражков. За стволами обозначилось светлое пятно. Микишка оживился и с надеждой впился глазами в подымающуюся от земли туманную дымку. Скоро стали попадаться поваленные стволы. Подкопанные оврагом вековые гиганты тянулись мостами с одного склона на другой. Дождь прекратился. Туча уползала, освободив место солнцу и меж стволов натянулись жёлтые солнечные струны.
Хотелось надеяться, что степняки не рискнут двигаться по лесу ночью. Микишка направил скакуна вдоль одного из овражков и наконец увидал то, что искал. Гигантской птичьей лапой в воздухе торчали корни древней сосны, а под громадным выворотнем чернело подобие норы. Корни, образуя надёжный навес, ещё держали толстый слой дёрна, прикрывающий берлогу от самых сильных ливней.
Подъехав ближе, Резан спрыгнул на мокрый песок и торопливо вскарабкался по склону. Внимательно осмотрев тёмный провал, остался доволен. Как и ожидал, под земляным пологом было сухо и достаточно просторно. Над входом торчало могучее нагромождение корней, часть которых тянулась к небу, а другая пронизывала стены и потолок норы толстыми, высохшими до звона змеями. Воодушевлённый удачной находкой, Микишка вернулся к Шайтану, снял Дарьку с седла и осторожно отнёс в укрытие. Затем спустился за посохом и пристёгнутым к седлу добром. Забравшись в берлогу, выволок из сумы белую праздничную рубаху. Порадовался, что вощёная кожа сумок не промокла и полотно осталось сухим как осенний лист. Протянув рубаху Дарьке, встретил вопросительный взгляд, замер наморщив лоб, и ойкнув, шлёпнул себя по лбу. Спешно отвернулся и протянул рубаху за спину. Сзади послышался шорох, рубаха выползла из руки и маленькая ладошка, на миг, благодарно стиснула Микишкины пальцы. Прошелестела сухая ткань и усталый Дарькин голос произнёс:
— Как мне в таком наряде?
Резан медленно развернулся. Окинув взглядом доходящий до щиколоток подол и свисающие до колен рукава, просиял.
— Красивше не бывает! — хохотнул он. — Только в плечах узковата и коротка маленько… ну, а теперь спать!
Перемётная сума, распрощавшись с огнивом, обозначила изголовье и Дарька, повинуясь приказу, тут же свернулась калачиком. Некоторое время ещё слышала, как ополченец выжимает промокшую одежду, различала клацанье кремня по кресалу и треск разгорающегося костра. Потом звуки истончились и растаяли, уносясь на крыльях тихого Дрёмы.
Микишка глядел в огонь. Вспоминал пережитый страх, удивлялся внезапному отступлению преследователей, думал как выбираться дальше, чтобы снова не нарваться на степняков.
…Аман-Гельтулей чувствовал свою значимость. Раньше и шапка десятника казалась несбыточной мечтой, а теперь по приказу хана он вёл целую сотню воинов. Аман-Гельтулей гордо посматривал вокруг себя, хмурил брови, определяя направление движения. Изредка, со скрытой радостью, видел следы проехавших недавно соплеменников и даже различал отпечатки копыт ханского жеребца. Сердце наполнялось гордостью, что ведёт отряд точно к Радману. Любой другой не смог бы так быстро отыскать своих в чужой земле, разве что следопыт Алибек…
Осматривая хозяйским взглядом расстилающуюся вокруг степь, одним из первых заметил в стороне одинокую точку. Сотня, по первому же взмаху его руки, свернула в сторону незнакомца и стала набирать скорость. Какое-то время Аман чувствовал себя сносно, но скачка неуклонно поднимала в голове муть а каждый скок отзывался толчком под теменем. Благо боль пока можно было терпеть.
Впереди уже можно было рассмотреть далёкую фигурку всадника и пепельную масть его скакуна. Видя лёгкую добычу, несколько горячих голов вырвались вперёд. Следом, не желая отставать, прибавила ходу и вся сотня. Толчки, в голове Амана, стали превращаться в топорные удары, но он всё ещё терпел, боясь выказать слабость. Расстояние сокращалось и скоро над серым крупом обозначились два седока.
Голову Гельтулея кололи тяжёлые удары раскалённого молота. Не в силах терпеть боль, он свистнул и крутнул рукой. Оглянувшись на свист, десяток скороходов, застегали коней чаще и вырвались вперёд. Аман потянул повод, заставив коня перейти на шаг. Тяжело дыша, смотрел как встала вся сотня. Всадники вертели головами то на Гельтулея, то на удаляющихся соплеменников. Посыльный хана перевёл дух, приблизился к ним. Не обращая внимания на злые недоумённые взгляды, проехал сквозь оторопелых воинов, остановился, глядя вслед удаляющейся погоне. Чуть погодя, небрежно бросил через плечо:
— Если до леса не догонят, то ушли урусы. Никчему всем лошадей загонять. Если же догонят, то справятся сами.
Те, кто слышал его слова, согласно закивали, передавали сказанное дальше. Там невнятно мычали, успокаивались, хвалили правильное решение. Когда же беглецы нырнули в стену зелени, по сотне пронеслось раздосадованное рычание. Преследователи рванулись в обход перелеска и рычание стихло. Когда всадники скрылись с глаз, Аман понял, что впереди не опушка, а всего лишь островок деревьев. Его войны теперь настёгивали коней, чтобы встретить беглецов с обратной стороны. Гельтулей отвязал от седла бурдюк, с удовольствием напился и терпеливо ждал возвращения погони.
Лица вокруг потемнели, когда тень от чёрной тучи внезапно накрыла отряд. Небо проткнули тонкие, ломанные прутья синего огня и землю тряхнул жуткий удар. Глаза на миг ослепли. Мгновением позже порыв ветра швырнул в степняков стену воды. Жёсткие холодные капли замолотили по запылённым лицам, кожанным наплечникам и горячим спинам коней. Гельтулей раздражённо поглядывал в сторону растаявшего в дожде перелеска. Ждать пришлось недолго. Из серой слепой мглы, будто тени далёких предков, показались промокшие насквозь охотники. По мере приближения, стали видны растерянные лица. На многих угадывался плохо скрываемый страх. Аман-Гельтулей недовольно поморщился: всё-таки упустили, но обратил внимание на испуганный вид воинов.
Кони остановились, понуро опустив мокрые головы. Десятник затравленно взглянул на ханского посыльного и попытался сморгнуть бегущие по глазам ручейки. Заговорил нервно, оглядываясь на своих воинов. Те сплёвывали воду, торопливо кивали, подтверждая каждое слово десятника.
— Мы почти догнали уруса, скакали наперерез, можно было докинуть камнем. Только это не урус совсем..
— А кто же, — насмешливо перебил Аман-Гельтулей.
— Не знаю, только конь под ним… не конь, а Скакун Иблиса. Белая как кость голова, короткий, как у барана хвост и острые, как кинжалы рога. Старики рассказывали, что к тому, кто увидит его, приходит смерть.
Отряд сдвинулся плотней, каждый силился расслышать сквозь шум дождя говорившего. Едва десятник замолчал, все взоры устремились к Гельтулею. Тот ухмыльнулся, провёл рукой по блестящему лицу. Не верил сказанному, но понимал, что десять бывалых воинов врать не будут.
— Смерть приходит? — переспросил он. — А вы до сих пор живы?!
По плотной толпе прокатился смешок, но рука Амана поднялась и все вновь утихли, ловя каждое слово.
— Упустили, так упустили! Идём дальше. Хан ждёт…
Раскат грома заглушил конец фразы. Аман развернул коня и двинулся обратно по быстро размокающей земле. Скоро, цепкий взгляд вновь выхватил ковыль, примятый Радмановым войском, и к Гельтулею вернулось благодушное настроение. Ещё немного и он успешно догонит хана. Быть может даже останется сотником приведённого отряда.
Он оказался прав. На следующий день, недалеко от виднеющейся впереди реки, догнали Радмана. Сделав преданно-суровое лицо, Гельтулей выехал вперёд. Остановившись на почтительном расстоянии, приложил ладонь к груди, склонил голову и повёл рукой назад, к застывшим за спиной всадникам. Хан кивнул и, скользнув по сотне холодным взглядом, двинулся дальше.
Аман-Гельтулей выкрикнул короткую команду, и ведомые им воины послушно двинулись следом. Гельтулей ликовал. Сомнения рассеялись. Теперь, с молчаливого согласия Радмана, он стал полноправным сотником. У Радмана около двух сотен, у него сотня. В этом походе он — второй человек, после хана. Теперь-то он удачу из рук не упустит…
…Лелька ступала по остывшему за ночь песку. Заметив створку ракушки, присела, попробовала пальцем край, бросила, двинулась дальше. Через несколько шагов подобрала наконец осколок с острым краем и, развернувшись к встающему солнцу, остановилась. Отмечая новый день, сделала маленький надрез на краю рукава, уже пятый. Отбросив скорлупку, продолжила изнурительный путь. Под палящими стрелами Ярилы темнело в глазах, но русалка была бы рада, если бы день удлинился вдвое. Тогда и ей удастся пройти больше и, быть может, ускорить встречу.
Тело, не привыкшее к долгим сухопутным переходам, отзывалось болью в каждой клеточке. А может просто начинались отголоски страшного предупреждения о тридцати трёх днях человеческой жизни. Сегодня она наконец не выдержала и некоторое время пробыла в воде. Плыла против течения, выбиваясь из сил, но несмотря на это, скоро почувствовала, как ей стало легче. Кости перестали плющиться в невидимых клещах и сухожилия больше не разрывались от невыносимого огня. С уходом боли проснулось чувство голода и ей пришлось остановиться, чтобы как-то утихомирить стонущий желудок. Три крупных перловицы* приостановили голодные спазмы, а огромный, только что полинявший рак, показался сказочным лакомством и напрочь прогнал все воспоминания о голоде.
Покончив с едой, снова пошла по суше. Сокращая извивы реки, двигалась от излучины к излучине, но скоро почувствовала, что засыпает на ходу. Кое как добрела до заросшего деревьями берега, вновь спустилась к воде и прикорнула в корнях большой ивы. Впервые за последние годы увидела сон. Пригрезилось заплаканное лицо Даны, которая что-то гневно кричала, но вместо слов слышались только плеск воды и топот далёких коней…
Проснулась внезапно, от ощущения страха. Села, прислушалась, всмотрелась вдоль деревьев в обе стороны русла. Река по-прежнему дышала спокойствием, но сердце всё колотилось пойманной птицей. Не переставая прислушиваться, Лелька осторожно двинулась по берегу. Держалась в тени деревьев, но скоро почти успокоилась и зашагала смелей, пока не услышала конское ржание. Сердце вновь ёкнуло: вдруг это тот, кого искала но донёсшийся из-за деревьев хруст подсказал, что всадник едет не один. Поддавшись внезапно нахлынувшему ужасу, побежала по песку. Поравнявшись с камышами остановилась, чутко ловя каждый звук и вновь различила шум идущих сквозь заросли коней. Не зная куда деваться, отступила в воду и, жалея, что опять мокнет и без того выцветшая рубаха, отплыла в гущу камышовых стеблей. Река вернула чувство безопасности, но Лелька забралась поглубже и замерла, не сводя с берега встревоженного взгляда. Скоро хруст валежника приблизился, заставив погрузиться до самых глаз.
Из прибрежных кустов выросли лошадиные морды. Глаза вожделённо смотрели на реку, но всадники не торопились устраивать коням водопой. Забросив поводья на ветви, огляделись и, как муравьи, высыпали на берег. Потягиваясь и разминая уставшие в сёдлах тела, подступили к самой кромке. Приседали, опускались на четвереньки и жадно пили, черпая руками прохладную воду. Напившись, наполнили походные фляги и только тогда отвязали лошадей.
Кони, толкая друг друга, наперегонки потрусили в реку. Первые забредали по колено и вставали опустив головы. Задние, желая добраться до невзбаламученной воды, потыкались в плотную стену хвостов, но жажда пригнула их головы там, где стояли. Никто не заметил, как среди зелени камышей блеснули полные ужаса глаза и, колыхнувшаяся поверхность воды скрыла движение перепуганной русалки.
Пока лошади жадно утоляли жажду, десятники выкрикивали команды, указывали куда уложить сёдла и где разводить костры. Дозорные, прихватив полоски вяленного мяса, спешили из лагеря.
Радман, в сопровождении телохранителей, двигался вдоль берега. Прежде чем покинуть седло, проехал вдоль костров и, только убедившись, что всё в порядке, спешился. Тут же подскочил один из приближённых и, ухватив коня, побежал вверх по течению: ханский конь должен пить чисто.
Скоро к небу потянулись нити костров. Вокруг каждого сгрудились до полутора десятков пропылённых воинов. Двигались челюсти, текли негромкие разговоры, в лучах закатного солнца лоснились широкие скулы. Вокруг костра Радмана наоборот царило молчание. Хан терял терпение, злился на все, что видел. Начал сомневаться, надо ли было заезжать ближе к киевским землям. Снова переспросил лазутчиков, но те убеждённо заверили, что вернуться можно только по двум тропам, которые сходятся у древнего дерева и сливаются в одну единственную дорогу. Выслушав их, Радман направился вдоль лагеря. Следом, безмолвными тенями, двигались телохранители. На обратном пути до слуха хана донёсся знакомый голос лучшего следопыта. Хан остановился в стороне от света костра, прислушался к разговору. Видел расстроенное лицо Алибека.
— Ай-вах, какая девка… — качал головой великий следопыт. — Какая девка. Стан гибкий, как тюльпан весной… Ножка маленькая, как листок плачущего дерева… Пояс тонкий, как древко копья, а волос, ай-вах, длинный, как зимняя ночь…
— Волосы тоже по следу определил? — насмешливо поинтересовался Тушан.
— Зачем след? Алибек волос нашёл. Длинный, как песня старого акына. Цветом, как край неба перед рассветом… Ай-вах, какая девка…
— Эй, Алибек, таких не бывает! — отмахнулся Тушан. — Может тебе Пери привиделась?
У костра громко захохотали. Алибек раздул ноздри, сверкнул глазами. Рука дёрнулась к шапке. Пальцы бережно выудили щепку, уцепили что-то с краю. Крутясь волчком, щепка скользнула к земле, и в пальцах следопыта оказался поблёскивающий в свете костра волос. Руки медленно двинулись в стороны, не обнаруживая концов. Смеющиеся рожи вытянулись.
— Аллох экбер! — воскликнул Тушан. — Где видел?
Алибек презрительно махнул рукой вдоль берега. Не желая больше говорить, обиженно поднял щепку, начал гордо сматывать находку. Все уважительно загомонили. Головы раскачивались, языки оценивающе цокали, каждый рисовал в воображении описанный образ. Всё стихло, когда из тьмы выступил Радман.
— Так ли хороша как сказал?
Алибек замер от неожиданности, но, не теряя достоинства, глухо ответил:
— Может даже лучше.
— Поймаешь?
— Один? Не знаю! — задумчиво произнёс следопыт. — Впятером возьму.
Сидящие у костра с интересом уставились на хана. Тот пробуравил Алибека взглядом, кивнул.
— Утром возьмёшь восьмерых. Как поймаешь, догоните. Если девка такая, как сказал, будешь доволен. Остальных следопытов отправишь, в сторону Киева. Пусть едут на день вперерёд и ждут там.
Не говоря больше ни слова, Радман двинулся в темноту. Великий следопыт расправил грудь, по-хозяйски оглядел сидящих у костра.
— На этой земле, — он ткнул пальцем себе под ноги. — Есть такие девки, которым любая Пери позавидует…
ГЛАВА 19
Смерть воина — не старуха с косой!
Это милая и ласковая ожога, что утешит нас на своей девичьей груди.
Витим — зареченец
Сотник потерял счёт времени. Каждый день казался седьмицей, вся прожитая жизнь — кратким мгновением. По вечерам едва расседлав коня, тяжело опускался на землю, допоздна смотрел на звёзды, засыпал уже под утро, ненадолго. Во сне улыбался, снова разговаривал с Лелькой, видел счастливыми Рагдая и Ясну, но рассветы топили все видения в волнах серой реальности. Попив из родника или ручья, трогался в путь. В полдень третьего или четвёртого дня обвёл равнину рассеянным взглядом. Ехал правильно но впервые дорога в Киев не радовала. Конь, не привыкший к долгому молчанию, тщетно ворочал ушами, пока наконец не услышал хозяйский голос:
— Что-то наша жизнь корчит нам кислые гримасы. И каждый день всё горше и горше.
Ворон согласно дёрнул головой. Чувствовал, как хозяина гложет чёрная тоска. Опахала ушей разошлись в стороны и поникли как завядшие васильки. В последнее время, под тяжестью кручины, хозяин стал другим. Разговаривал всё реже, а когда говорил, голос звучал глухо, бесцветно. Чуялось, что причиной всему не разговор ночью на лесном капище и даже не встреча с Мокшей, после которой пришлось так долго мотаться под открытым небом. Главная ожога Извеку случилась после встречи со странной девчонкой, от которой пахло рекой и туманом. Ворон помнил, как сам потянулся к речной незнакомке. Большинство киевских матрон пахли иначе, всё больше душными заморскими притираниями, от коих едва не сшибает с копыт, и забивает ноздри сладкими пряными смрадами. Конь громко втянул пропитанный степью воздух, ощутил как рука Сотника похлопала по шее. Тихий голос ласково произнёс.
— Не вздыхай, ушастый. Жизнь долгая, авось и до лучших времён доживём…
Чёрные лопухи резанули по ветру, застыли, улавливая неслышимый звук. Извек вяло оглянулся, почти сразу заметил на вершине холма двух всадников. С такого расстояния, на фоне неба не различались ни одежда, ни лица. Но посадка в седле и сложение коней выдавали кочевников. Оба усердно махали руками пока рядом не появился ещё один, судя по осанке, главный. Все трое замерли, глядя в сторону одинокого путника.
— Подраться что ли, — вслух подумал Сотник. — Может полегчает.
Ворон продолжал плестись, поглядывая на степняков и, вроде бы был не против. Извек уже собрался натянуть повод, когда вокруг троицы, подобно чёрной траве, начали вырастать фигуры воинов. Купол холма заполнился десятками всадников. Все, в ожидании приказа, смотрели на предводителя.
Взгляд Сотника скользнул по колчанам. Один был пуст, во втором топорщился десяток стрел. Степняков же перевалило за сотню и они продолжали прибывать.
— Нет, травоед, — протянул Извек. — Нынче забава отменяется. Не люблю засады и охоты. А тут, чую, ежели не первое, то второе уж точно учинят. Надо бы утекать отсюда, пока ветер без сучков… и без дрючков*.
Вместо ответа Ворон взбил копытами пыль и стремглав понёсся над островками ковыля. Фигурки на холме недолго оставались на месте и, когда дружинник оглянулся, чёрная стая уже стекала по склону. Сотник досадовал, что дал волю кручине и пропитавшая душу тоска приглушила прочие чувства. Притупилось и ощущение опасности, которое делало зрение острым, а движения быстрыми. Отголосок страха лишь лениво перевернулся с боку на бок и вновь безразлично затих. Впервые угроза быть убитым, принималась с безразличием, и это безразличие испугало по настоящему. Прав был Синий Волк: — воин в тоске опасен… для себя.
Нет, так не пойдёт, подумал Сотник. Не для того Селидор так долго маялся с оболтусом Вешкой, чтобы тот, из-за душевной маеты, сгинул до срока. Да и друзья не поймут, сложи он голову бездумно, не попытавшись вывернуться из клещёй Несречи. Извек снова глянул за спину. Степняки уже скатились с холма и пылили по равнине плотным табуном. Надеясь на выносливость своих лошадок, скакали ровно, уверенные, что конь киевского ратника запалится первым. Ворон не торопился их разочаровывать, держал размеренный галоп, готовый в любой момент наддать вдвое. Он, в отличие от хозяина, не прекращал кормиться и теперь ломил резво, с удовольствием, полный свежей нерастраченной силы.
Сердце дружинника наконец проснулось и погнало кровь мощней, быстро учащая удары. В голове прояснилось, мысли забегали с прежней прытью. Внезапно, яркой искрой, сверкнуло воспоминание о ведьмином угощении. Извек судорожно стал припоминать, осталось ли хоть одно из яблок. Прикинув, сколько сжевал сам и сколько отдал Ворону, решил, что одно-два должно остаться. Прогнувшись назад, потянулся к седельной суме. Не сразу справившись с застёжкой, скользнул рукой внутрь. Поминая Ящера, зашарил рукой в неразберихе барахла. Попадалось то огниво со скребницей, то плошка, то мешочек с запасными тетивами. Наконец, под лошадиным гребнем и мотком верёвки нащупал два сморщенных комочка.
— Яга! — воскликнул Сотник, дивясь, что плоды, за всё время пути, не размялись и не сгнили. Коли целы, то и свойств утратить не должны.
Осторожно вытянув усохшие яблоки, сунул за голенище и продвинул поглубже, чтобы не вывалились. Теперь, когда есть хоть какое-то подспорье в бою, осталось лишь найти удобное место… если, конечно, не удастся ускрестись. К досаде, голая степь не особо заботилась о беглеце и, лишь дразнила краешком леса, показавшимся по правую руку, на самой границе огляди*. Постепенно забирая в ту сторону, Сотник ещё раз обернулся. Преследователи раскусили его замысел и разделились надвое. Около трети всадников припустили напрямую к далёкому лесу. Остальная масса непоколебимо следовала за ним. Расчёт прост: один отряд отрежет от леса, второй — измотает и настигнет по прямой.
Извек оскалился, знал, что Ворон, даже по дуге, сможет обойти первых и изрядно измотать вторых, а там… как накатит. Присмотревшись к отделившимся, насчитал около сотни. Что за роковое число, мелькнуло в голове, не могли двумя десятками обойтись? Хотя, чё нам сотня! Мы и не такие дела заваливали! Он хмыкнул, ощущая за голенищем плотные кругляки яблочных сухарей.
Солнце уверенно воцарилось в зените и во всю силу прижаривало плечи и макушку. Ворон, лоснясь взмокшей шкурой, упрямо сёк подковами пушистые ковыли. По груди Извека то и дело пробегали щекотливые ручейки. Лицо же не успевало заблестеть бисером: упругий встречный ветер высушивал пот, покрывая кожу мельчайшим налётом соли. Только из под волос, иногда скатывались крупные мутные капли. Степнякам тоже было не сладко. Всё чаще, то один, то другой, снимали тяжёлые мохнатые шапки и скакали без них, остужая мокрые головы. Оскаленные пасти некоторых лошадей запенились. Клочья ещё не срывались со сверкающих удил, но чувствовалось, что ещё немного и, по ветру полетят первые пташки лошадиного измора.
Посланные на перехват преодолели почти половину расстояния, но видя, что беглец уходит по прямой, успокоились. Скакунов уже не гнали, но помня приказ продолжали править к лесу, удаляясь от основного войска.
— Ну, что, травоед, покажем, как надо ногами шевелить?! — крикнул Сотник, пригибаясь к шее Ворона.
Конь с готовностью прибавил прыти, переходя на свой неповторимый ход, вызывающий зависть всей дружины. Сухие метёлки ковыля смазались в размытые полосы, ветер выпрямил трепещущую гриву, хвост едва дрожал сдавленный уплотнившимся воздухом. Извек почувствовал, как сила встречного потока привычно перекрыла горло, борясь с удушьем, задышал сквозь сжатые зубы. Оглянувшись зарычал от злорадства: степняцкий табун безнадёжно отставал. Под копыта лошадей полетели крупные желтоватые хлопья. Конь предводителя и с тремя десятками жеребцов ещё держались, но скорость, как и у прочих, оставляла желать лучшего.
Отделившийся отряд, уже сливался с темной полоской леса и Извек прикидывал расстояния между группами. Оглянувшись ещё раз, решил, что самое время, и направил Ворона по пологой дуге к лесу. Свистящий в ушах воздух не дал услышать летящий следом вой бессильной ярости. Степняки поняли, что недооценили кованного по-киевски коня, и теперь всадник быстро удалялся к спасительной линии леса. Радман видел, что уже не угнаться, но губы тронула злая улыбка. Там, впереди, уже ждут семь десятков всадников, которым приказано взять кровного врага живым. Ну, в крайнем случае, полуживым, чтобы русич мог видеть глаза хана, слышать перед смертью его слова.
Прищурившись разглядел, что его войны растягиваются у леса полумесяцем. Улыбка стала ещё шире, когда заметил, что беглец движется в самую западню. Радман знал, что опытные батыры уже сжали в руках жёсткие арканы, видел, как далёкие точки собираются в плотный полукруг, в центре которого сейчас тот самый лучник, на чёрном, как душа Иблиса, коне.
Хан уже не спешил. Зверь сам шёл в ловушку, и стоило поберечь хороших коней. Он поднял руку, всадники перешли на шаг. То, что случилось после этого, заставило Радмана вскочить в стременах и через мгновение вновь бросить коня в сумасшедший галоп…
…Сотник пожирал глазами летящих на встречу степняков. Чувствовал, как в душе, сметая остатки тоски, занимается ярость. Как, подобно лесному пожару, она стремительно растет и как собственное тело срастается воедино с телом рвущегося в бой коня. Заметив в руках кочевников арканы, захохотал и вытянул на свет заскучавший без дела меч. Расстояние стремительно таяло. Ловцы в середине придержали коней, всадники по краям дёрнулись вперёд, чтобы замкнуть кольцо, и… в этот миг Извек впервые услышал боевой рёв Ворона.
Утробный звук надавил на уши, прошёл по телу, заставляя жилы звенеть, как перетянутые струны. Меч в руке стал невесомым. Всё вокруг потеряло яркость цветов, но стало отчётливей и резче. Сотник мог рассмотреть каждый волос на взметнувшихся арканах, каждую щербину на степняцких клинках. В следующий миг Ворон неуловимо ушёл от брошенных петель и протаранил двух всадников стоявших на пути. Лошади опрокинулись, давя неудачливых седоков, а чёрный жеребец уже метнулся к следующим. Извек заработал мечём. На крутящемся коне держался только силой ног. Пользуясь растерянностью, старался порубить как можно больше, пока кочевники не опомнились. В воздухе повисли рубиновые брызги, вопли ярости, досады и боли. Ржание коней, попавших под копыто или зубы чёрного жеребца, резало уши. Большая часть степняцких лошадок оробела перед оскаленным зверем и, на какой-то миг, вокруг дружинника образовалось пустое пространство. Можно было вырваться к близкому лесу, но Ворон пошёл по второму кругу. Извек улучил момент, выхватил у падающего степняка саблю и стал разить обеими руками. Мельком заметил, как самые хитрые вскидывали луки. Стреляли торопливо, целясь в одичавшего коня, но тот всё время был в гуще боя и большая часть стрел била степняцких лошадей и их седоков. Несколько поспешных выстрелов всё же достигли цели, Сотник видел древки, торчащие в смоляной шкуре Ворона. Засевшую в своём бедре, заметил лишь когда сшибся с кем-то бок о бок. В пылу брани обломил мешающийся черен и не почувствовал боли.
Он уже вошёл в то пьянящее состояние когда бой становится сутью настоящего, слышал рёв боевых рогов и дикий клич Синего Волка, чувствовал за с собой души предков, видел мечущуюся рядом тень Рагдая и парящий в небе знак Рода. Неистовствовал смертоносным коловоротом, изводя поредевший отряд. Бурлящий в жилах огонь выпарил боль от попаданий степняцких сабель. Замечая несущуюся в отдалении главную стаю, знал, что скоро почувствует на челе длань Перуна и прикосновение мягких губ Апии…
Внезапно протрезвел, будто окатили ледяной водой. Яркой вспышкой перед глазами встало испуганное личико Лельки, в огромных глазах стояли слёзы. Вырвавшийся из груди крик сорвал с губ клочья пены. Ноги сдавили конские бока, заставив Ворона попятиться. Тут же одна из стрел чиркнула выше наруча. Хрипящий жеребец рвался продолжить бой, но рывок узды развернул голову к лесу, а удар в бока сорвал с места. Степняки не преследовали. Поражённые дикостью одиночки, беспомощно озирались на приближающегося Хана, оглядывали взрытую копытами, почерневшую от крови землю, на которой громоздились трупы и корчились раненые.
Радман осадил коня на краю побоища. По бокам остановились телохранители, позади подтягивались две сотни отставших. Грудь хана вздымалась, горящие глаза жгли деревья, за которыми скрылся беглец. С трудом оторвав взгляд от леса, оглядел остатки отряда. Взмахом руки приказал подручным успокоить покалеченных, сам медленно двинулся к опушке. Уже стоя у промятых кустов, слышал за спиной конские хрипы и вскрики раненых.
Стона Радмана не слышал никто…
…Тесный подлесок хрустел ломанными ветвями и норовил выхлестать глаза. Ворон щурился, спасаясь от веток и острых сучков, ломился почти вслепую. Вспомнив про зажатый в кулаке меч, Сотник выставил клинок перед собой. Другой рукой управлялся с поводом, не давая Ворону налететь на деревья, валежины и коряги.
Остановились нескоро, когда густая поросль молодняка кончилась и стволы пошли пореже. Извек оглянулся. Некоторое время прислушивался к лесу, но слышал лишь грохочущее в ушах сердце. Убедившись, что погони нет, бросил меч остриём в землю, потянул ноги из стремян.
Ворон дрожал, роняя ошмётки вязкой липкой пены. Часто моргал слезящимися глазами. Прерывисто вздохнул, когда хозяин тяжело сполз с седла, чтобы осмотреть его раны. Постанывая терпел, пока Сотник осторожно извлекал ножом застрявшие в теле стрелы. С одной, засевшей в груди, пришлось повозиться. Тростниковый черенок, расшатанный скачкой по кустам, отвалился и Извек едва успел уцепить ногтями тонкую железную ость. Покончив со стрелами, отыскал несколько ростков чистотела. Почти не чувствуя жгучей горечи, дробил зубами толстые четырёхгранные стебли. Полученной рыжей кашицей замазывал кровоточащие раны и, только закончив с последней, перевёл дух. Привалившись к ближайшему стволу, оглядел себя. Наручи и пластины доспеха помялись, приняв на себя большую часть ударов. Кольчужные участки уберегли от резанных ран, но тело под ними ломило от ушибов. В остальном, не считая ссадин на голове и руках, был цел. Всего две стрелы нашли незащищённые места. Скользнувшая возле локтя, лишь продырявила рукав и рассекла кожу, но засевшая в бедре, всё торчала обломанным древком. Штаны вокруг раны набухли и прилипли к ноге. Чувствуя, что горячка боя проходит и боль всё явственней заявляет о себе, поспешил поскорей закончить с лечением. Вспоров штанину, повёл лезвием ножа вдоль древка, почувствовал, что край наконечника едва скрылся под кожей. Облегчённо вздохнул и, зажав у самой ноги, дёрнул. Отодрав подол рубахи, распустил полотно надвое и примотал огрызки чистотела к обеим ранам.
Больше всего на свете хотелось лечь полежать, но чутьё воина толкало двигаться дальше, тем более, что впереди лес светлел и можно было узнать, сильно ли отклонился от нужного направления. Вынув меч из земли, повозил лезвием по дёрну, но, так и не оттерев дочиста, сунул в ножны. Поймал узду, потащил остывающего Ворона за собой. Скоро приблизился к просвету между деревьями и с досадой понял, что впереди не поляна, а противоположная опушка длинной лесной полосы. Настоящий же лес начинался дальше, у холмов, поросших частым кустарником. Оказалось, что двигался правильно. Где-то с той стороны холмов лежала дорожка в родные земли. Уже недалече. В родных местах и земля помогает, достало бы сил добраться.
