— Так узнай кого, — поморщился Бутян. — Потом ори.
— Знамо дело кого… людишек… трёх. Шоркались, как овцы по лужам, на самой тропе. По одежде и мордам, похоже, из лихих. Адизовы молодцы заскучали, вот и пымали. Привесть, или того? — вестовой выразительно взял себя за кадык.
Бутян перекосил мохнатые брови, выдвинув квадратный подбородок, что-то прикинул, цыкнул зубом. Рука поставила чашку с костями.
Косой вмиг потух, вылупил глаза, брови встали домиком, плечи обвисли — плакали денежки. Атаман обернулся на его скорбную фигуру, хлопнул себя по лбу, будто припомнив то, чего не знал. Сгрёб серебро, на глазок развесил по ладоням, часть побольше ссыпал к деньгам Дрозда.
— Держи! Всё по честному! Или хочешь по справедливости?.
Он весело подмигнул подручному, тот моментально просиял, как начищенная пряжка.
— Я добр? — усмехнулся Бутян. — Вот погоди: оплошаешь, шкуру спущу, а тогда и расскажешь какой я добрый.
Он загоготал над своей шуткой и повернулся к людям Адиза, волочащим троих помятых хлопцев со зверскими рожами. Влекомые под руки, разбойники затравленно зыркали по сторонам, сопели раздутыми ноздрями, морщились от резких рывков. Впереди шагал один из дозорных, держа под мышкой нехитрое оружие пойманных. Подойдя ближе бросил всё к ногам атамана. Бутян встретил процессию хлебосольным взглядом. С куражным восхищением оглядел узловатую длинную дубину из дубового черена с заостренными обрубками корней, кистень грубой работы и старый зазубренный меч. Закончив осмотр, гостеприимно простёр руку, приглашая незнакомцев сесть. Едва те замешкались, как несколько пинков под колени заставили всех троих грохнуться на предложенное бревно.
— Добро пожаловать к нашему огоньку, — весело начал Бутян. — Кто такие будете, откель тут взялись, чем промышляете?
Помятые мужики, зло стиснули зубы, но видя, что деваться некуда, смолчали на издевательские нотки. Тот, что отличался от товарищей седеющей головой, гордо взглянул на атамана и тихо, но без страха заговорил.
— Будем мы ушкуйниками, взялись из леса, а промысел простой, — он помолчал, вызывающе ухмыляясь, затем со смешком продолжил. — Зипуна добываем, кошели режем, души губим.
Атаман встал, обошёл вокруг ушкуйников, рассмотрев драную одёжку, с уважением поцокал языком. Вернувшись на место, скроил сочувствующую гримасу и обратил очи к ухмыляющемуся Дрозду.
— Что-то не шибко роскошные у ребят зипуны, видать не богато тут. Да и много ли втроём добудешь.
Дрозд вытянул серьёзную морду, отчего глаза стали ещё косей, и многозначительно заключил:
— Что ж таким малым числом промышляете? Собрали бы ватажку поболе. — он обвёл довольным взглядом своё войско. — А втроём нынче ничего не добиться, времена уже не те.
Ушкуйник мрачно покивал, зло сплюнул.
— Так мы и были с ватажкой, пока тут один бешенный не проехал. Опосля того, почти вся ватажка на траву улеглась. А ведь сказано было, как человеку: кошель налево, деньги направо и, гуляй на здоровье. Он же, как свихнутый берсерк, в драку полез. Да и конь его тоже дурной, будто под хвост укушенный…
— Так, так, так, — встрепенулся Бутян, делая знак, чтобы принесли пива. — Эт что за конный вам встретился? Ну-ка поведайте, уж больно любопытно!
Седеющий разбойник пожал плечами, переглянулся со своими и, вздохнув, скривил губы.
— Да обычный путник. Доспех, правда не хуже киевских дружинников, кольчужный, кое-где пластинами переплетён. Ростом высок, но не сказать, что слишком мясист. Ты, пожалуй пошире будешь, да и мордой потолще…
Сбоку протянули три бадейки и седой прервался. Когда каждую посудину уровняли до краёв янтарным душистым пойлом, благодарно кивнул и, неторопливо отпив, продолжил:
— Глазами светел, волосом рус, бровями чёрен, носом прям. Борода под цвет волос, стрижена ровно, не долга — шею видать. Рука не особо велика, пальцы ровны, мосласты, слабыми не назвать…
— Ну точно былинный герой! — потешно оскалился Бутян. — И пригож, и силён, как в сказке!
— Ага, похож, — не распознал шутки рассказчик. — Вот и мы решили, что такие красавцы только в сказке геройствуют. Однако, опростофилились, как пьяные сермяки на ловчей яме. Да и конь его, сука бешенная, что пёс цепной: хлебом не корми, дай кого-нибудь задрать или стоптать. Даром, что уши как у зайца, норовом чистый волк, да ещё голодный.
— О-о, эт наш человечек вас потрепал! — весело протянул атаман. — Мы как раз его, любезного, встречать и едем. Хотите отыграться за свою кручинку — оставайтесь. Не хотите — придётся всех троих к Ящеру. Чтоб под ногами не путались. Дрозд! — Бутян встал, потягиваясь. — Пущщай поразмышляют, на длину лучины и, кончай.
Подручный с готовностью потянулся к вощёному свёртку, но голос седого остановил руку на полпути.
— А что тут думать! С ним, гадом, поквитаться, это мы с радостью! Особливо с конём его…
— А вот это забудь! — оборвал Атаман. — Самого человечка хоть зубами изгрызи, а коняжку его не тронь! Коняжку и вещички мне. Живы останетесь, получите по полшапки золота. А не останетесь, так не обессудьте. Дрозд! Покорми хлопцев, да подбери ребятам лошадок, с нами поедут, а там поглядим, чего в деле стоят…
…Радман-хан рассматривал растущие впереди вершины. Следы чёрного коня вели к трем скалам, но терялись на каменистой почве. Ехать было некуда. Вернее можно было двигаться в любую сторону, но о поимке всадника следовало забыть. Посланные вперёд следопыты возвращались. Унылые лица говорили лучше слов. Оба отрицательно качнули головами, смотрели в глаза хана, ждали распоряжений. Несколько бывалых воинов подъехали ближе. Радман смотрел вдаль, вопрос задал, чтобы слышали все:
Воины переглянулись, обратили взоры к следопытам, но те даже не шевельнулись. Молчание затягивалось и один из бывалых всё же подал голос:
— В этих землях ещё не бывали. Водопоев мало, земля плохая. Если и есть селения, то далеко. Без дороги не найдём. Если киевлянин в одиночку забрался так далеко, то либо изгой, либо по поручению.
— Изгой? — усмехнулся хан. — Когда такие, будут на Руси изгоями, я буду сидеть в Киеве!
Все согласно закивали. Послышался гомон. Гадали, с каким поручением можно так далеко ехать. Не придумав путного объяснения, смолкли. Хан перевёл взгляд на следопытов. Тушан потупил глаза, но Алибек со знающим видом заговорил:
— Поручение всегда кончается. Русичи всегда возвращаются домой. Не возвращаются когда мёртвые или… очень мёртвые. Этот живой, значит, обязательно вернётся. Дорогу, по которой ехал, знаем. Обратно поедет по тому же пути. Если вернуться и подождать, обязательно поймаем. Если обратно поедем, найдём сход дорожек, оттуда в Киев один путь. Там и надо ждать.
Радман оглянулся, поискал глазами уцелевшего лазутчика. Аман тут же подъехал ближе, замер, ловя каждое слово хана.
— Гельтулей! Возвращайся в стан. Возьмёшь ещё сотню и догонишь. Илюмджину скажешь, что начинается большая охота. Торопись.
Гельтулей быстро склонил голову и, не дожидаясь дополнительных указаний, дёрнул повод. Хан долго смотрел за удаляющимся всадником. Когда пыльный след растаял, конь Радмана медленно тронулся в обратный путь. Войско поворотило коней, поглядывая на угрюмого Хана, чья слава была продолжением чёрных крыльев усопшего Кури. Радмана Вселяющего Ужас, унаследовавшего от отца власть и поддержку нескольких племён. Радмана Непримиримого, ставшего Бешеным после потери отца и брата.
Если бы не стрела неизвестного преследователя, возглавлявшего погоню, войско Радмана могло быть вдвое больше. Теперь же с ним были только те, кто помнил славу отца, который хитростью извел самого Святослава. Другие же не поддержали Радмана, когда узнали, что великий Куря кончил жизнь в яме с крысами, а старший брат убит при побеге.
Радман на всю жизнь запомнил, как от группы преследователей оторвался всадник на чёрном скакуне и стал быстро нагонять беглецов. Братья уже проскочили спасительный мост и подрубленная переправа начала валиться в воду. Но в этот миг всадник, летящий на клочке ночи, выхватил стрелу и, не обращая внимания на выскакивающие из под моста тени, послал её точно под лопатку старшего брата. Того не спасли ни расстояние, ни скачущий от переправы конь. Вслед за первой стрелой, в беглеце остановились ещё четыре древка.
Радман оглянулся на предсмертный крик. Увидел лишь, безжизненное тело брата и, вдалеке, длинные уши коня под ловким лучником с растрёпанными русыми волосами.
Как много отдал бы Радман за то, чтобы найти того дружинника. Какие пытки изобретал он в сладостных мечтах, где ненавистный стрелок попадал в его руки живым. Теперь он был близок к исполнению самой заветной мечты…
Кто доверил сердцу голос, тот змеёю не шипит.
Языческая пословица
Микишка еле удерживался в седле. Дрожащие руки упирались в окровавленные дуги рогов. Шайтан осторожно ступал трёхпалыми копытами, колдобины обходил, голову старался нести ровно, без единого колыхания. Сотник, в любой миг готовый подхватить ополченца, ехал рядом. Ворон, всё понимая, вышагивал ноздря в ноздрю с рогатым собратом.
Резан повёл затуманенным взором, двинул головой и едва не свалился. Разлепив сухие губы, тихо прохрипел:
— Скоро ручей… по течению вниз, мелкая заводь… Рядом капище, старое, там не… — он замолчал и бессильно закрыл глаза.
— Всё понял! Молчи! — затараторил Извек. — Впереди будет ручей, по нему свернуть с дороги, до заводи, туда не сунутся, место заговорено! Правильно?
Микишка, не открывая глаз, еле кивнул. Дорога спускалась вниз и пересекала широкий ручей. Кони замедлили шаг. Ворон оглянулся, будто ожидая разрешения, и осторожно ступил в воду. Шайтан, как на привязи, двинулся следом. Сотник настороженно прислушивался, но тишину, нарушало только лёгкое журчание под ногами. Скоро ручей свернул вбок. В месте изгиба поблёскивал неглубокий круглый омуток, с ровным, выложенным гладкими валунами, дном. Прямо из воды, по склону, поднималась дорожка из таких же плоских камней.
Кони протопали вперёд и остановились. Не успел Сотник покинуть седло, как Шайтан аккуратно улёгся посреди заводи и замер. Почувствовав прохладу, Резан разжал пальцы, медленно сполз в воду. Голову опустил на торчащую из воды ступень.
— Так лучше, — пробормотал он. — Отдохну малость.
Сотник кивнул и остался стоять рядом. Микишкина бледность таяла на глазах. Шайтан вытянул шею, лизнул лоб, щёки. Ополченец зажмурился, чуть улыбнулся. Кожу опять защипали мелкие иголочки, будто долго сидел на морде, пока не отсидел и теперь затёкшая физиономия начинает отходить.
Убедившись, что Резан не собирается умирать, Извек расстегнул суму, вынул флягу и выдернул пробку. Микишка углядел заветный сосуд, вздохнул, приподнялся на локтях:
— Либо вина испить, может полегчает? С ним всегда легчает! За исключением тех случаев, когда не легчает, а?
— Испей, хуже не будет. — улыбнулся Извек.
Дождавшись, когда Резан напьётся, подхватил баклагу, приложился сам. Глотнув, обтёр усы, вбил пробку поглубже.
— Ну, полно отмачиваться, не хватало ещё от холода лихоманку подцепить.
— Ага, будя! — согласился Микишка. — Пошли на верх, обсушимся, согреемся. Солнце уже высоко.
Шайтан вскинулся на ноги, предупредительно подставил рог. Резан уцепился за гладкий костяной клин и, вдвоём с козлоконём, двинулся по каменной тропе. Ворон перестал пить и, оскальзываясь на мокрых камнях, затопотал за Извеком.
На вершине холма, деревья расступились и открыли высокий частокол. Дорожка шла через проход в ограде и упиралась в плоский жертвенный камень, над которым возвышался почерневший четырёхликий столб. Шесть камней поменьше образовывали внутренний круг. Доковыляв до него, ополченец тяжело опустился на крайний валун.
— По-моему, мы сегодня не завтракали.
— Ну вот, — обрадовался дружинник. — А Ворон сказал, ты умирать собрался.
— Он у тебя и говорить умеет?
— Умеет, только тихо и сам с собой.
Ворон поднял голову, переглянулся с Шайтаном. Сотнику показалось, что звери друг друга поняли. Он подошёл к коню, стащил со спины перемётную суму, и скоро над капищем воцарилась тишина, прерываемая скрипом травы, бульканьем вина и хрустом гусиных костей. Когда все насытились, дружинник достал Микишкин шестопёр. Повертел, осматривая заострённые пластины, на одной заметил почерневшую щербину, будто кто-то раскалёнными докрасна зубами выгрыз кусок стального лепестка.
— Хорошо, в лоб не попало! — заметил он и посмотрел на ополченца. — Тогда бы уже не пообедали.
Микишка мотнул кудрями и, будто припомнив что-то, показал ладонь с обожжённой кожей.
— В лоб не попало, а через руку по всему телу вдарило, особенно по мозгам.
— Странно, — задумался дружинник. — А у мне ничего, хотя по жерди тоже полыхнуло. Видать железо против них слабовато, хотя нет, последнего доколол клинком.
Он замолчал. Лоб прорезала вертикальная морщина. Потянулся к ножнам, встал и медленно, будто во сне, зашагал туда-сюда, восстанавливая в памяти расклад боя. Три пары глаз с недоумением уставились на него. Смотрели, как Извек помахал в воздухе мечом, развернулся и, отступив, бросил в ножны. Потом поднял с земли что-то невидимое, перекинул с руки на руку и, крест-накрест, взмахнул воображаемой оглоблей.
Затем отбросил несуществующий шест, выхватил меч и, скакнув вперёд, вогнал остриё в землю.
Резан поднялся, пошевелил плечами и направился к застывшему на месте дружиннику.
— И чё? Добил гада, что он и пикнуть не успел?
Извек, не меняя положения руки, присел возле меча, оглянулся.
— Вот как раз в этот момент он и пикнул в последний раз. Ударил по лезвию, когда ему брюхо протыкало. Треск был, искра из когтей была, но в когти же и ушла. А теперь смотри! — он указал на рукоять. — Рука лежит на оплётке, ни огнива*, ни навершия не касается. Что получается?
— Что? — переспросил Резан.
— Что через кожу и через дерево их волшебство не пробивает! Тем более по второму или третьему разу.
— Ага, — поддакнул Микишка. — В полной силе, да втроём, вон какие деревья валили, а вполсилы и меня пенька не смогли… почти.
Коники тоже решили перекусить и выщипывали пучки травы из под основания частокола. Изредка посматривали на жующего ополченца. Наконец, дождавшись когда тот приступит к печенью, подступили сзади и, отталкивая друг друга, засопели Микишке в затылок. Резан, со смехом, принялся рассовывать душистые лепёшки в их пасти.
— Ешьте, ешьте, только облизывать меня не надо!
— Почему не надо! — удивился Извек. — У тебя на роже уже почти ни одной царапины не осталось, и опухлость прошла. А, не оближи тебя Шайтан, неделю бы синий ходил.
Сзади заскулил шайтан. Оба оглянулись. Ворон вскинул голову, уши поставил торчком, глаза скосил на хозяина.
Извек приложил палец к губам, вытащил меч. Микишка поднялся с камня, прислушался. Кони наоборот — перестали ловить звуки и снова склонились к траве. Теперь уже и люди слышали шорохи и хруст сучков. Звуки приближались. Кроме пощёлкивания сушняка стали доноситься негромкие стоны.
Извек с Микишкой удивлённо переглянулись, подвигали ладони на рукоятях и замерли у прохода в частоколе. Зашуршало совсем рядом, из-за ограды показалась странная пара.
Сухой волхв, с седыми волосами и бородой до пояса, из последних сил висел на мальчишке лет тринадцати. Одеяние старца было бы белым, если бы не пыль и кровь, обильно залившая холстину. На пацане и рубаха, и штаны, и медвежья душегрейка, перехваченная в поясе плетёным ремешком, тоже были забрызганы кровью, но паренёк шатался не от ран, а от смертельной усталости. Увидав вооружённых незнакомцев, мальчишка остолбенел, но разглядев удивлённые лица, перевёл дух и, опираясь на дедовский посох, упрямо двинулся вперёд.
Меч Сотника тут же оказался в ножнах. Скакнув вперёд, Извек подхватил старика на руки и на миг застыл, высматривая куда положить. Мальчишка едва не упал от внезапного облегчения, одними глазами указал на жертвенный камень.
— На камень? — удивлённо переспросил Сотник.
— Туда. — кивнул отрок и шатаясь побрёл к столбу.
Микишка дёрнулся было поддержать под мышки, но тот отшатнулся, не позволяя себе помогать. Сотник тем временем уложил старика на каменную плиту и, разорвав рубаху, оглядел жуткие раны. Левее грудины зияла неровная дыра. По бокам от неё пузырились раны поменьше с такими же рваными краями.
— Трезубец! — безнадёжно выдохнул Микишка и отвёл глаза. — Уже не помочь…
— Закрой пасть! — рявкнул Извек, хотя сам видел неотвратимость смерти и удивлялся, что старик ещё дышит. Оглянулся, беспомощно глянул на мальчишку. Тот сохранял полное присутствие духа. Облизав потрескавшиеся губы, шагнул к старику, положил узкую ладошку на морщинистый лоб и прошептал:
— Пришли.
Старец медленно открыл глаза, нечеловеческим усилием заставил себя что-то видеть и обвёл взглядом склонившиеся над ним лица.
— Пора. — проговорил он, глядя на мальчишку.
Отрок воткнул посох в землю, двинул руку под душегрейку, вытащил стёршийся от времени нож. Взявшись обеими руками, сглотнул ком в горле, занёс над головой.
— Ты… ты чё?! — еле выговорил Резан и, расшиперив глаза, рванулся к мальчишке. Извек поймал за локоть, дёрнул обратно. Ополченец замер, дико поглядывая то на дружинника, то на мальца с ножом. Мальчишка постоял, не справляясь с текущими по щекам слезами, опустил руки, всхлипнул:
— Не могу!
— Что не могу?! — вспыхнул Резан. — Вы что затеяли! Дай старику спокойно умереть!
Волхв собрал остатки сил и медленно проговорил:
— Лучше… в жертву Перуну, чем от ран… иноземной нечисти! Торопитесь! — из под лохматых бровей на Сотника сверкнули ясные серые глаза. — Уже… совсем мало сил… должны успеть вы!
Старик перевёл взгляд на парнишку, тот протянул древний нож и сжал трясущиеся губы. Извек стиснул отполированную веками рукоять.
— Привет там всем нашим…
— Погодь… — вдруг выкрикнул Микишка. — Дедуля, шепни хоть, откуда их столько принесло? И с чего?
Волхв прикрыл запавшие глаза.
— С чужими богами идут. Одни из-за моря, другие из степей… Чужие боги — чужие люди, чужие люди — чужие нелюди… спешите! — уже прохрипел он. Губы беззвучно зашевелились, творя слова последнего заговора.
Извек не дыша следил за губами. Дождавшись конечного слова, коротко ударил в сердце. Старик вздрогнул и затих. Мальчишка смахнул слезу, размазав по лицу копоть. Резан положил ладонь на его золотистую неровно остриженную голову.
— Крепись, брат. Крепись.
Пацан отвернулся, плечи затряслись. Сотник мрачно наполнил плошки вином, протянул Резану, кивнул на мальчишку. Сам взял баклагу. Долгим тяжёлым взглядом посмотрел на старика и отпил из горловины. Мальчишка держал плошку двумя руками, глотал с трудом, но допил до конца и протянул посудинку обратно. Поняв, что пацану пока не до еды, Извек стал складывать вещи. Помня обряд, обернулся к парнишке.
— Собирать сушняк, или как?
Светлая голова качнулась отрицательно.
— Нет! Просил оставить на камне.
— На камне, так на камне, — согласился Сотник и окликнул друга. — Резан, ты как?
— Гораздо лучше, чем он. — грустно ответил ополченец, глядя на торчащий в груди волхва нож. Поправив за поясом шестопёр, оглянулся. — Эй, хлопец, пойди умойся, поедешь с нами. Тут больше делать нечего.
Малец отрешённо кивнул, как во сне побрёл к ручью. Проводив его взглядом, Сотник выдернул посох из дёрна и не спеша осмотрел. Когда разглядел заглаженные воском тайные знаки, потер лоб, обернулся к возвращающемуся мальчишке.
— Держи. И постарайся не терять, очень полезная вещь.
— Знаю. — отозвался пацан и шмыгнул носом. — Дед говорил.
— Ну тогда по коням. — скомандовал Сотник и направился к Ворону. Микишка подъехал к мальцу, подтянул за руку и усадил впереди себя. Тот моментально развернул посох вверх набалдашником, нижний конец прижал ногой к боку Шайтана. Ополченец протянул левую руку и взялся за посох поверх маленьких кулачков. Сотник одобрительно кивнул. Даже не полном скаку малец будет крепко сидеть в седле.
Кони настороженно ступали по неглубокому руслу. Всадники монотонно покачивались, вслушиваясь в беспечный щебет неунывающих пичуг. Извек остановил Ворона, дождался спутников, восседающих в большом шайтановом седле. Мальчишка уже давно клевал носом от усталости и теперь тихо сопел, склонившись на широкую грудь Микишки. Сотник подмигнул, пусть малец поспит, притомился. Резан улыбнулся, придерживая широкой ручищей светлую голову мальца. Солнце, выбравшись на серёдку небосклона, ловко прорывалось сквозь густую листву и припекало весьма ощутимо. Ручей сузился, вода стала доходить до сапог. Микишка завертел головой. На вопросительный взгляд Извека, указал глазами вперёд, где из-за поворота ручья, показалась дорожка. Выбегая из матёрого орешника, утоптанная полоска земли смело ныряла в воду и, выскочив на другом берегу, так же весело юркала под тяжёлые ветви.
Микишке пришлось откинуться назад, чтобы не сшибить лбом могучий, давно высохший сук. Однако от лёгкого толчка малец всё же проснулся. Дёрнулся, испуганно огляделся, но вспомнил где он и, уже спокойней потёр ладонями мордашку. Резан похлопал по худенькому плечу:
— Ничё, паря, ничё. Всё спокойно… пока, — добавил он подумав. — И на первый взгляд. А там поглядим.
Он бодро глянул на Сотника. Тот ехал хмурый как грозовое небо, задумчиво теребил бороду. Цепкие глаза зыркали по сторонам. Когда посматривал на спокойные уши Ворона, одна бровь недоумённо ползла вверх. Из задумчивости не вывел даже одинокий комар величиной с орех. Не успев сесть, с лёту вонзил хобот в Извекову щёку. Сотник невозмутимо вмазал себе ладонью по скуле, смахнул мокрое пятно и обернулся к спутникам.
— По-моему в этих проплешинах наблюдаются длинноты. Мне говорили, что их за день проехать способно.
— В хорошие времена, ровным скоком, да по прямой дорожке как раз день и выходил, — вздохнул Резан. — Теперь же, из-за этих чумазых и мохнорылых, петляем околесицами. Можно конечно как встарь, но…
— По прямой не сунешься, — неожиданно перебил мальчишка. — Там их пруд пруди, и тех и других. Всё проплешины делят. Дед говорил, что с утра до ночи бьются, никак поделить не могут. Не, там совсем не пройти.
— А я думал они все здесь, у нас поперёк дороги собрались. — удивился Сотник.
Мальчишка грустно улыбнулся: такой большой дядька, а глупости говорит.
— Здесь их горстка. Так, дозорные разъезды. — он покосился на вытаращившегося Извека. — А на прямой дороге их больше, чем деревьев в лесу.
Извек с Микишкой переглянулись. Сотник взлохматил пятернёй бороду, повёл окольчужеными плечом.
— Ума не приложу, как они сюда наползли. Ну ладно, десяток-другой задами да лесами прошмыгнуть могут. Но ежели по опушкам шныряют гурты в полсотни голов, а чем дальше в лес… — он тряхнул головой. — Ничего не понимаю.
— Всё просто, — вздохнул мальчишка. — Они появляются прямо здесь, в проплешинах. Дед волховал, в воду глядел, видел два места, откуда они прут. Те, что с рогами, из круглой ямы с обгоревшими краями. Другие, чумазые, у которых такие вот кони, — пацан кивнул на Шайтана. — выползают из трещины в земле. Гнутая такая рытвина, вроде полумесяца. Когда она на кочкарнике появилась, дед пару раз ходил и первых гостей обратно вбивал. Благо неподалёку от дороги была. А когда земля в другом месте провалилась, тут уж не успевал метаться в обе стороны. Эти уроды посыпали, как просо из дырявого мешка. Мы с дедом в деревню поспешили, предупредить, да куда там. Не поверили. Тут, мол, своей нечисти хватает, а дед будто бы со старых глаз не разобрал.
Мальчишка зло сжал губы, в глазах снова заблестело.
— А дед, — малец шмыгнул носом. — Да он с трёх сотен шагов разобрал, что у этих белоголовых тройные копыта, и соображал он лучше, чем все эти камнекопатели вместе взятые. Они же кроме своей горючей земли ничего на свете не видели.
Сотник сочувствующе вздохнул и негромко поинтересовался:
— Эт что за земля такая, горючая?
Микишка тряхнул кудрями, пояснил за насупившегося мальчонку:
— Ага, есть тут такая, на высохших болотах добывают. У нас весь Вышень зимой печи топит. Хорошо горит, жарко и долго. Здешняя деревушка этим испокон промышляет… — Микишка поймал взгляд пацана, умолк на полуслове.
— Промышляла. Как нечисть разошлась, уходить уж поздно было. Дед позлился конечно, но делать нечего, остался с ними, помочь ежели что. Несколько раз отгонял этих тварей от деревни. Потом, когда некоторые из наших пытались к Вышеню выбраться, опять в воду смотрел. Говорил, что все, кто болотами нечисти избежал, всё одно не выжили. Кто из проплешин по дороге выходит, бьют сразу, как оборотней.
— Эт точно. — подтвердил Резан. — По дороге лучше не выходить. А ежели по оврагам, то в общем можно… только никто ж не знает… А что там в деревне случилось?
Мальчишка помолчал, с трудом сдерживая слёзы. Свежие воспоминания перехватили горло. Он судорожно вздохнул, стёр со щеки начало мокрой дорожки.
— Последний раз дед держал обережный круг сколько мог, думал всё будет как обычно: побьются рогами в стену, да отступят. А они прорвались с двух сторон. Две разных орды одному не удержать, а от меня толку мало, я ещё не в Силе… — мальчишка судорожно вздохнул. — Как прорвались, домишки полыхнули, народ наружу подался. А нечисть уже людей режет, да ещё и жрёт всех на ходу. Дед вмиг почернел, встал посреди двора и рёк Слово Смерти*. Последние слова кричал уже раненый, когда вдвоём из последних сил отбивались. Потом на меня как небо рухнуло: землю тряхнуло и всё потемнело. Очнулся посреди пепелища. В голове звенит. Куда ни глянь — нелюди ошмётками навалены будто жерновами перемолоты. Дед хрипит, велит на капище уходить…
Пацан надолго замолчал. Под копытами коней изредка пощёлкивали палые ветки, а высоко над головами беззаботные пичуги затягивали вычурные трели. Извек о чём-то думал. Брови перетирали переносицу, уголки рта тянуло к земле. Глаза смотрели сквозь развилку Вороновых ушей, но вряд ли что-нибудь видели. Сердце стукнуло раз триста, прежде чем на мальчишку сверкнули по прежнему цепкие глаза.
— Говоришь попёрли из ям?
— Ага, — пацан шмыгнул носом. — Дед говорил, сначала в лесу шастало что-то не наше, чуял что какая-то иноземная хмарь, точнее зло чужеземного бога. Оно то как раз само пришло. И зла в нём будто бы больше, чем в нашем Чернобоге. Побродило промеж болот, да в землю зарылось. А уж когда земля в том месте лопнула, тогда и закишело их, как червей в дохлой собаке. Чуть позже и другая гадина забрела, а как логовом обзавелась, там тоже загуртовалось. Поначалу всё пешими таскались, потом одни себе и коней из под земли натягали.
Мальчишка кивнул на Шайтана. Тот виновато моргнул белыми ресницами и дружелюбно завертел куцым хвостом.
— Вот тогда мы с Дедом и стали людей уговаривать, да всё зря…
Сотник с Микишкой молчали, обдумывая сказанное. Парнишка ещё несколько раз задрёмывал, но постоянно вздрагивал, дёргая к себе дедовский посох. Едва солнце стало терять дневной жар, съехали с дороги и, подбирая место для ночёвки, некоторое время продирались по густолесью. Остановились на небольшом пятачке, прижатом к топям густым путанным кустарником. Пока Резан с мальчонкой рассёдлывали коней, дружинник обошёл стоянку. Внимательно вглядывался в прогалы между стволами. Наконец, более или менее успокоенный, вернулся к спутникам. Оба оставили занимающийся костерок, обернулись к Извеку.
— Надо думать место доброе. С болот не подойдут. Переть через буераки ночью тоже радости мало. Думаю, переночуем.
Микишка согласно кивнул, а мальчишка снова отвернулся к костру. Усаживаясь на Шайтановом седле поудобней, тихо пробурчал себе под нос:
— Нету тут добрых мест.
Мужчины усмехнулись, но перечить не стали. Извек достал съестное, наполнил плошки вином, сам хлебнул из фляги. Ополченец с мальцом жадно набросились на еду, с удивлением взирая на дружинника, что остался стоять, не притрагиваясь к пище.
— А ты что, сыт? — поинтересовался Микишка с набитым ртом.
— Да я её уже пять дней ем. — скушно проговорил Сотник. — В зубах навязла, вместе с печеньем. Чем-нибудь другим бы порадоваться…
— Ммм, — протянул Резан понятливо и подмигнул мальчишке. — Это дело поправимо. Вон на краю болота поохоться, свежей дичи добудешь. Она тут крупная, удивишься. Только смотри, чтобы не квакнула, не то распугаешь всю.
Малец поперхнулся, кашлянул, затряс головой. Микишка услужливо бухнул ладонью по спине, едва не сшибив его с седла.
— И то дело! — как ни в чём ни бывало согласился дружинник. — Для настоящего воина, да в походе, да с голодухи, да на безрыбье…
— И безмясье! — вставил Резан.
— Вот и я говорю, — кивнул Сотник. — Всё полезно, что в рот пролезло.
Достав засапожник*, он в самом деле направился к воде. Под взглядами остолбеневших спутников, срезал по дороге длинный прут и, заострив с узкого конца, двинулся вдоль зыбкого берега. Пацан с Микишкой переглянулись. Жевать стали медленно, будто бы прежний голод спешно отступил. Ужин закончили быстро. Запив утятину вином, покосились на печенье, но есть не стали. Отдали по несколько штук жеребцам и кинули оставшееся в суму.
Вечер быстро утверждался в правах. С деревьев плавно стекали сумерки и, сгущаясь возле земли, превращали воздух в серую неподвижную дымку. Фигура Извека начинала скрадываться подступающей темнотой, но он уже сидел у воды и, судя по всему, охоту уже закончил. Когда кусты слились в сплошную тёмную массу, послышались уверенные шаги. Лицо дружинника сияло, как у ловчего, надевшего на рогатину помесь лося и медведя. В одной руке, словно кукан с рыбой, мотался прут с насаженными лягушачьими ляжками. Другая рука вытирала о штанину вымытый нож. Не обращая внимания на вытянувшиеся лица, охотник присел у огня и, присыпав белое мясо золой, повесил прут над углями. Опустившись на землю, опёрся на седло и, с чувством выполненного долга, приложился к питью.
