Череп безмятежно скалил, оставшиеся после Рагдаевского удара, зубы. Трава, три дня тому, утоптанная и залитая кровью, едва успела подняться, но голодная лесная живность уже очистила головы трупов почти до блеска.
      Эрзя с досадой пнул по костяной макушке, глянул на толстого Мокшу. Тот, свирепея с каждым мгновением, развёл огромными ручищами.
      — Ни черта не понимаю! Ежели мёртв, а ясное дело, что мёртв, то где кости!? А ежели жив…
      — Да какой там жив! — буркнул Эрзя, переставая жевать ус. — Гридни всю округу объехали, никто слыхом не слыхивал, ни о живом, ни о раненом.
      Он прищурился на склон, заваленный разлагающимися останками и ломаным железом.
      — Сам глянь, разве тут выживешь?
      — Но мослы-то! Мослы-то где?! — вспылил Мокша. — Сквозь землю провалились? Или может, дождём смыло, Ящер задери-прожуй-выплюнь! Князь тризну собирает, а тризна без мертвеца…
      — Что сказка без конца, — невозмутимо согласился Эрзя. — Однако поехали! Рагдая не найти, а от запаха здешнего уже с души воротит, скоро завтрак упущу.
      Он подбросил на ладони мятый железный лепесток — единственное, что осталось от Рагдая, молча двинулся к лошадям. Запрыгнув в седло, скользнул взглядом по склону и двинул каблуками, посылая битюга вдоль берега. Когда за поворотом показалась лодья, сзади донеслись сердитые сетования Мокши. Великан старательно настёгивал конягу и загибисто ругался, украшая родную речь ромейскими и хазарскими узорами.
      Осадили возле воды. Махнули молодцам, чтобы держали сходни и поволокли жеребцов по прогибающимся доскам. Зацепив уздечки за мачту, пробрались на нос, уселись на отполированный штанами брус. Четыре пары вёсел дружно врубились в Днепровскую волну, направляя посудину к Киеву. Губы Мокши беззвучно двигались. Полный досады взор то чиркал по усердным гребцам, то скользил по удаляющемуся берегу, то утыкался в угрюмое лицо Эрзи. Сухопарый молчун, глядя себе под ноги, жевал льняной ус и задумчиво поглаживал навершие меча. Кони раздували ноздри, пугливо таращились на воду.
      Попутный ветер пособил гребцам и скоро кормщик ловко вывернул борт к почерневшим мосткам. Едва сходня шоркнула по настилу, пальцы дружинников цапнули уздечки, и повлекли коней с лодьи. Прямо с мостков взяли в галоп. Кони могуче затопотали в гору, вышибая из дороги мелкие каменья. Мимо замелькали кусты, прыская стаями вспугнутых птах. Встречный ветер привычно взялся трепать конские гривы и волосы седоков. Коней не гнали, но те сами шли могуче, не сбавляя хода. Придержали только у въезда в город, влетев в обычную полуденную сутолоку.
      К городским воротам тёк вольный люд, обременённый корзинами, лукошками и кузовками. Обдавая пеших пылью, гремели подводы с мелкой дичью, лесным зверем и бочками солений. Боевые кони, фыркали и воротили морды от серых клубов, поднятых ползущим в Киев изобилием.
      Дружинники хмуро зыркали по сторонам. Заметив над толчеёй светло-русую голову Извека, направили битюгов сквозь толпу. Крепкий воин, задумчиво теребил короткую бороду, покачиваясь на холеном Вороне — чёрном поджаром жеребце с необычно крупными ушами. Чуть позади него, на простецких лошадках, держались полдюжины новобранцев. Набранные по дальним селищам молодцы озирались и с открытыми ртами таращились на киевскую неразбериху. Эрзя с Мокшей мельком глянули на парней, вскинули руки, приветствуя Извека:
      — Как живёшь, Сотник?
      Извек улыбнулся привычному прозвищу.
      — Вы-то как? Не заскучали?
      — У Владимира не заскучаешь, — буркнул Эрзя.
      — Ага, — поддакнул Мокша. — То подавай щит с ворот Царьграда, то тризну по павшему, что щит добывал. А павшего нет!
      — Рагдая?
      Извек посерьёзнел, поглядел в глаза обоим.
      — Не нашли? Негоже…
      — Куда уж хуже, — согласился Эрзя, доставая стальную чешуйку доспеха. — Вот всего и осталось. Случаем нашли. Видать ударом сорвало.
      Сотник взял лепесток, пригляделся к отверстиям, протянул обратно.
      — Рагдаевская! Таким толстым шнуром, больше ни у кого доспех не вязан…
      Отдав чешуйку, вздохнул.
      — Как там Ясна?
      Эрзя, потупил взор, махнул рукой. Между бровей Мокши пролегла глубокая морщина.
      — Худо, Извек. Совсем худо. Каждый день к Днепру ходит. Смотрит на тот берег и ждёт. А чего ждать? Мы с Эрзёй каждую пядь берега обыскали, нету его. Тем паче, что бился один, раненый, да супротив полчища…
      Сотник нахмурился, упрямо качнул головой.
      — Рагдай и раненый мог супротив войска стоять.
      — Так то оно так, — заговорил Эрзя. — Токмо Залешанин, во хмелю, бормотал что-то про вторую смерть. Будто бы Рагдай погиб много раньше, а в эту сечу ввязался когда боги отпустили к невесте. Отмерили на свадьбу один день и одну ночь. Едва время истекло — забрали обратно. Говорит, потому и не нашли.
      Сотник мрачно покосился на облака.
      — Что-то Великие пожадничали! Герою могли бы ещё денёк накинуть.
      Мокша развёл руками. Поглядел вперёд, где высилась громада княжьего детинца. По всей улице громоздились поленницы с сухими берёзовыми дровами, чернели выпуклые бока котлов, плоские днища жаровен и растопыренные рогатки вертелов. Мастеровые лихо коцали топорами, налаживая столы, лавки, подсобные настилы. Народ чесал загривки, восторженно переглядывался, дивясь невиданному размаху.
      — Да, — протянул Мокша. — Тризна грядет не малая. Княже не упустит случая показать, кто на Руси хозяин.
      Эрзя качнул чубом, пробубнил под нос, чтобы слышали только друзья:
      — Ему покон нарушать не впервой. Залешанин вон — из татей в бояре попал, до сих пор не просыхает, первым рылом при князе. На тризне, небось, по правую руку сядет, ушкуйник.
      — Не пойдём, — процедил Извек. — Сами справим, когда Ясна решит.
      — Гоже, — откликнулся Мокша. — А пока, сдавай своих хлопцев воеводе и двигай в харчевню.
      Сотник кивнул, сворачивая ко двору воеводы. За спиной, удаляясь, загрохотали тяжёлые копыта. Бросив взгляд на новобранцев, заметил напряжённые лица: тщетно пытались понять, что к чему.
      — Поедем доложимся. Нынче определят на постой, накормят, скажут, что да как…
 
      В полдень, определив молодцев, Извек с облегчением вздохнул и двинулся к заветной харчевне. На полпути, с крыльца одного из теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от досады: совсем забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую на этой улице. Сжав зубы, ехал не оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной всё слышался её громкий смех и хихиканье дворовых девок.
      Когда из-за угла показалась родная коновязь, Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить на себя внимание. Приблизившись, тихим ржанием поприветствовал знакомых жеребцов, угрожающе зыркнул на новеньких, и гордо прошествовал к своему законному месту.
      — Ладно тебе задираться! — рассмеялся Сотник. Руки быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истёртую кольчужными плечами дубовую ляду.
      Еле держась, чтобы не поскакать вприпрыжку, поправил перевязь с мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно толкнул дверь.
      В харчевне всё было по-старому. Обитатели неторопливо губили питейные запасы хозяина, изредка оглядывались на гогот дружинников, собравшихся вокруг Мокши. Эрзя, привалясь к стене, по обыкновению дремал, изредка вставляя словцо в складные прибаутки друга.
      Мокша заметил вошедшего Извека, и тихий полумрак корчмы пробило восторженным рёвом:
      — Ящер меня задери-прожуй-выплюнь, если это не борода Сотника. То-то у меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай великим воинам умереть от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного воя!
      — Ага, — поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. — А один великий вой ещё и от голода пухнет!
      Извек, блеснув зубами, направился к столу. На лавке уже обнаружилось свободное место, хмельные лица поворотились к прибывшему, посыпались вопросы:
      — Невесту себе не присмотрел?
      — Как оно там, на отшибах?
      — Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой?
      — Много ли привёл?
      Воппросы прервал рык Мокши.
      — Будя горланить! Дайте человеку в кружку заглянуть. Чай с дороги, намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А пока сами расскажите как у нас дела, да какие новости.
      Тут же, не дав никому рта раскрыть, пустился в привычные рассказы с приукрасами.
      — Значится так, — начал он. — Дела у нас как всегда неважные. Токмо соберёшься поспать, как трубят в поход, а токмо захочешь поразмяться, так трубят, чтобы возвращались. Как ты уехал, с ног сбились. То в Искоростень, то в Новгород, то к Чуди по поручениям, шастали. Чё-то у Владимира готовится несусветное, а чё — никто не ведает. Ни те повоевать, ни те поспать спокойно не пришлось.
      Намедни, правда, повеселились. Услыхали, что в наших краях заблудился степняцкий отряд. Мы на коней. Выдвинулись, как осенний ветер — быстро, могуче… токмо не в ту сторону. Однако, развернулись, двинулись вбок. Пока волками по округе рыскали, повстречали бродягу. Тот, дурья башка, брякнул, будто видел в полудне оттедова отряд. Мы туда. По пути нашли телегу с бочками. Вокруг никого. Мы спросили — нам дали, ну, мы дальше. К ночи углядели блеск на опушке леса, присмотрелись издаля, по всему — ворог, не иначе. Присмотрелись ещё, ну ясное дело — ворог. Развертаемся в боевой порядок и, уже в темноте, атакуем…
      Мокша прервался, уткнув глаза в глубокую посудину, захлюпал пивом. Сидящие за столом щурились, едва удерживая расползающиеся щёки. Эрзя, не открывая глаз, поймал языком кончик уса, уложил на зуб и принялся медленно грызть. Сотник ждал, пока Мокша допьёт, но тот, будто обзаведясь бездонной кружкой, всё сопел, побулькивал, звучно глотал и причмокивал. Извек прожевал мясо и, потеряв терпение, постучал мослом по донцу кружки. Рассказчик встрепенулся. Словно очнувшись ото сна, отставил питье и, как ни в чём ни бывало, уставился на друга.
      — Так дальше-то чё? — напомнил Сотник. — Атаковали в темноте, ну и…
      — Ну и бились до утра! — отчеканил Мокша. — Чё ж ещё?! Сеча была горячей и беспощадной… оружия наломали… Ты же нас знаешь! К утру, вокруг ни одного врага…
      — И дерева тоже! — тихонько проронил Эрзя и над столом грянул дружный гогот.
      Извек в сердцах плюнул и покачал головой. Опять в Мокшиной байке всего ложка правды. Едва смех затих, Эрзя терпеливо пояснил:
      — Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог не знают, вот и заплутались. А тут конная атака. Ярл людей спешно в лес задвинул, и до рассвета сидел, пока Мокша с отрядом опушку от деревьев отчищали. Вылезли утром. Вокруг и древа, и кусты едва не с корнем, а Мокшины бойцы кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали.
      — Видать мало в той телеге бочек было, — хмыкнул Извек. — Да и в каждой, небось, на донышке.
      — Пустые! — сердито подтвердил Мокша. — Вот мы с досады и очумели…
      — Не беда, — встрял из-за спины хозяин корчмы, протягивая очередной кувшин. — За возвращение!
      Поднялись руки, столкнулись кружки, плеснули янтарные брызги, заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся… мелькнуло в голове Сотника. Как говаривал Эрзя: пока без семьи, любая корчма — дом. Разговоры потекли своим чередом и скоро новости были рассказаны и дополнены суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью.
      Расходились затемно. Прихватив кое-чего на завтрак, Эрзя, сграбастал дремлющего Сотника. Убедившись, что Мокша не отстаёт, направился из корчмы. Дома, едва свалились на лежанки, грохотнули в три глотки богатырским храпом. Домовой глянул из-под лавки, протопотал к приготовленной наутро снеди и, отщипнув корочку, полез грызть за бадью. Ночь придавила дом мягкой тишиной, сквозь которую едва пробивались старания сверчка, вдохновенно пиликающего на конюшне. Ко вторым петухам затих и он, уступая тишину крикливым птицам.
 
      Поднявшись раньше всех, Мокша растолкал друзей. Жуя кусок пирога, поторопил.
      — Собирайтесь! Вам нынче в город выходить, а мне на двор велено, за пирующими глядеть. Вечером свидимся.
      Он цапнул со стола ещё кусок и, запихивая его в рот, подался на улицу. Эрзя заметил обалдевший взгляд Сотника, с гордостью пояснил:
      — Так то, брат! Мокша у нас теперь важный смотритель. Следит, чтобы гости со стола не тащили.
      — Уже и со двора волокут? — удивился Извек.
      — У нас отовсюду волокут. И со двора, и с подворья. Со двора, правда, шибче: там заезжих поболе. С чего едят, то и волокут — серебро, золото… А князь, в последнее время, строг стал. Гневится. Вот и ставят, у кого глаз половчей. Мокша в этом деле один из первых.
      Эрзя отряхнул усы, встал.
      — Пойдём, коней покормим и в дозор. Нам сегодня вокруг торговых рядов тулиться.
 
      До полудня небо синело без облачка. Марило нещадно. Не обремененные доспехом, дружинники радовались, что рубахи не мокли под раскаленным железом. Обойдя проулки, остановились в рядах остудиться квасом. Издали заметили шумную толкучку и, доглотав ядреное питье, двинулись, разузнать, в чём дело.
      Исаакий — глава иудейской общины, с дюжиной родственников запрудили ряд. Всем видом выказывая превосходство над прочими, лениво выбирали товары. Судя по физиономиям торговцев, Исаакий опостылел многим. Долго приглядывался, презрительно перебирал и морщился над самым добротным.
      Извек с Эрзёй развернулись уходить, но Исаакий затеял торг с Борятой — лучшим бортником Киева. Тот, язык без костей, ловко и смешно отвечал на любые дотошные вопросы. Исаакий уж и нюхал, и пробовал каждый мёд по три раза, но всё одно воротил морду. Борята, вконец осерчав, забрал у него плошку. Исаакий потянулся за другой, но и та уплыла из-под руки.
      — Ты, уважаемый, уже полведра мёда снюхал! — не выдержал бортник. — Шёл бы домой, а то товар застишь. Да и не пробуют меды, по пять раз, ежели по уму.
      Иудей прищурился на Боряту и, поглаживая расшитые кошели на толстом брюхе, с издёвкой изрёк:
      — Да боже ж мой! Если вы такие умные, то покажите мне ваши деньги!
      Тут Борята и показал… Сотник услышал звучную плюху, заметил красные сопли, забрызгавшие соседние прилавки. Племяннички и братья Исаака бросились на бортника, но им на беду случился поблизости новгородец Васька Буслаев. Тут-то всё и началось…
      Народ, освобождая место для драки, шатнулся в стороны: помнили, что Борята во гневу страшён, да и Буслаев вгорячах задеть может. Зеваки окружили толковище плотной стеной. В кутерьму не совались, но стена то и дело колыхалась, останавливая полёт очередного ушибленного. Извек с Эрзёй подступили поближе, дабы не было поножовщины, но, убедившись, что бранятся только на кулачках, уселись на возок, вздохнули: народ на Руси вольный, коль не прав — получи по рогам. Осталось подождать, пока не утихомирится.
      Вопреки ожиданиям, заварушка только разгоралась. Вплелись ещё пара обиженных торговцев. Утоптав важных иудеев в перемешанную с мёдом грязь, порешили продолжить разгон на их улице. До кучи, припомнили обидки и живущим промеж них хазарам. Пяток зачинщиков, закатав рукава, двинулись с торжища. По пути нагоняли другие охочие до драки. Извек с Эрзёй неохотно поплелись следом: дело дружинников — не допущать в Киеве излишнего смертоубийства. Погром погромом, а резни учинять не велено.
      Пока дошли до Жидовского квартала, собралось десятка два. Буслаев с Борятой и тремя зачинщиками двинулись, вглубь улицы. Остальные, по пять-шесть человек, рассыпались по ближайшим домам.
      Как водится, в начале валили ограды, выгоняли чад и домочадцев. Мужиков, кто ерепенился, подгоняли со двора пинками да затрещинами. Особо ретивым правили спины жердями. Потом громили кладовые с добром, окромя вина конечно, питью пропадать негоже. Кто бросался спасать имущество — тех опять же палками, мол, неча лезть под горячую руку.
      Извек с Эрзёй видели, как раскрасневшиеся мужики суетятся возле очередного частокола. Забор, не поддавшийся первому наскоку, всё-таки затрещал и рухнул, придавив лаявшего по ту сторону волкодава. В образовавшийся прогал вся ватага устремилась к дому.
      Тут же из-за двери выскочил дородный хазарин и, ловко орудуя саблей, сильно посёк нескольких человек у крыльца. Все оторопели, но быстро опомнились. Кто-то оттаскивал раненых, кто-то, готовясь к штурму, искал жерди подлинней. Сетовали, что Борята с Васькой подались дальше.
      — Доигрались, Ящер задери, пора закругляться! — зло пробормотал Извек.
      Эрзя прищурившись потянулся к оружию, когда к Сотнику подскочил сухопарый Дед-Вьюн и, потрясая козлиной бородой, ехидно проблеял:
      — Ой, Гой-молодец, одолжи старичку клиночек супостата срезать. Глядишь и хлопцы поучатся, как надоть драться по-человечески. Брёвнышко мне, немощному, уже не поднять, а с мечиком твоим, думаю, управлюсь. Вишь, как наших хлопцев порезали?
      Эрзя схватился за оружие. Извек придержал друга и, не вынимая меча, зашагал к крыльцу. Остановился в трёх шагах, взглянул в горящие глаза хозяина.
      — Хватит кровей! Охолонись, пока…
      Свист острия в трёх вершках от лица, не дал договорить. Сотник отшатнулся, сжал зубы. За спиной хазарина показались ещё двое: глаза горят, клинки наголо, лица злые. Извек помедлил, ступив ближе, терпеливо поднял руку.
      — Не гневи богов!
      В воздухе опять свистнуло остриё. Хозяин вздёрнул руку для нового удара, крикнул что-то о презренных богах и поганых идолищах. Услыхав такую брань, Сотник озлился окончательно. Не дёргаясь под саблю, мощно ударил сапогом в столб крыльца. От богатырского удара древесина лопнула и навес, лишённый одной опоры, начал крениться. Хазарин в страхе задрал голову. Извек же стрелой бросился вперёд и, перехватив руку с оружием, наотмашь ударил в лоснящийся лоб. Двое других, вскинув сабли, рванулись на помощь, но грузное тело хозяина подмяло их и увлекло внутрь дома.
      — Богов наших, сука, не тронь! — процедил Извек.
      Сбегая с крыльца, ударил по оставшемуся столбу. Уже шагая прочь, услышал треск и грохот упавшего навеса. Сквозь туман гнева различил крики и улюлюканье довольной толпы. Остановился перед Эрзёй, встретив вопросительный взгляд, досадливо качнул головой. Сбоку подсеменил Вьюн, затряс пучком бороды.
      — Ну, молодец, ублажил так ублажил! Давно не видывал, чтоб так кузяво силушку прикладывали. До чего ж гожо совладал. Не иначе, как из малой дружины будешь?!
      — Буду, — сквозь зубы согласился Сотник.
      Дедок, тем временем, обернулся к довольным мужикам, выволакивающим из пристроя бочки и бочонки. Уперев руки в бока, на удивление зычным голосом гаркнул:
      — Эй, зубоскалы! Неча прохлаждаться, запускай злыдням вогника! Они нам ещё за Святослава ответят.
      Не успели дружинники оглянуться, как добыли огня. Бросили в горницу, под стены, заботливо окроплённые маслом. Занялось. Из-под рухнувшего навеса тараканами выползли хозяева, уже без сабель.
      — Внутри кроме этих никого? — поинтересовался Извек, безнадёжно глядя на скорое пламя.
      — Да вроде нет, — пожал плечами Вьюн. — По окнам заглядывали, никого не видать. Бабки, няньки и дворовые вон стоят, воют. Боле никого.
      Эрзя тронул Сотника за рукав.
      — Пойдём, друже. Дале биться не будут, вон — бочки ковыряют.
      Народ уже отведывал питейных запасов, когда в толпе зазвучали встревоженные голоса. Собравшиеся, один за другим, поднимали руки, тыкали пальцами, хватались за голову. С улицы заголосили женщины, утиравшие своим благоверным разбитые морды. Одна бросилась к дому но её удержали. Извек оглянулся, сквозь дым заметил движение в верхних окнах. От толпы погромщиков семенил Дед-Вьюн, мотал головой, мял в руках шапку.
      — Ай, недогляд вышел! Про дитё забыли! На втором поверхе дочка хозяина осталась! Ай, негоже! Младенца загубили!
      Извек зло плюнул, прищурился на верхние окна, так и есть. Девчушка лет десяти вцепилась в раму и дикими глазами смотрела во двор.
      — Твою… — прошептал Сотник, сдёрнул перевязь с мечом и сунул старику в руки. — Эрзя, пособи в терем прыгнуть!
      Эрзя замешкался, но быстро сообразил, что к чему.
      — Давай к среднему окну! — крикнул он и рванулся вперёд.
      У дома, жмурясь от жара, пригнулся, напружинил ноги и упёрся локтями в стену. Извек, как в штурме, сходу запрыгнул ему на спину и, размахнувшись, ухнул ладонью в оконный переплёт. Цветные цареградские стёкла с осколками рамы посыпались внутрь. В ответ из дома с рёвом вырвался огненный вихрь и, опалив волосы, сбросил дружинника на землю.
      Ударившись спиной, Извек увидел глаза ребёнка. Застыв от ужаса, девчонка неотрывно смотрела на двоих под окнами. Эрзя потащил упавшего друга от стены, но Сотник выдернул руку и заорал:
      — Вина давай! Сам встану, цел пока!
      — Нашёл время… — опешил Эрзя. — А на закусь что?
      — Бочку вина! На меня! Живо! — рыкнул дружинник, смахивая с глаз обгоревшие ресницы.
      До Эрзи наконец дошло. В два прыжка оказался у захваченной погромщиками бочки. Пинком отбросил мешавшихся зевак, качнул, сунул руку под днище, взял на плечо. Рядом Извек бухнулся на колено.
      — Лей! На голову! Всё!
      — Понял! — натужно прохрипел Эрзя, и на солнце блеснула широкая рубиновая струя. Рубаху дружинника будто залило кровью, мокрые волосы облепили шею и лицо. Винный дух вмиг забил запах палёной шерсти.
      — Довольно! — остановил Сотник. — На себя и к стене!
      Эрзя запрокинул бочку вверх дном. Остатки хлынули на плечи, но он всё же успел хапнуть ртом изрядный глоток. В следующий миг оба уже мчались на второй приступ.
      Эрзя почувствовал, что жар усилился. Одежда тут же пошла паром, рукава обжигали локти. Сзади донеслось привычное: «Держать!», и на хребет будто бросили годовалого быка.
      Скакнув с разбега, Извек толкнулся ногами от его спины и, камнем из пращи, влетел в оконный проём. Эрзя тут же бросился от окна. Одежда жгла как кипяток. Пар валил такой, что, казалось, сам горит не хуже дерева. Чьи-то заботливые руки уже откупорили вторую бочку и вылили на голову полведра сладкого янтарного нектара. Кто-то хохотнул:
      — В ромейском вине сам князь не купался!
      Эрзя, ничего не слыша, во все глаза всматривался в окна терема. Увидал, как девчонка оглянулась и исчезла, будто сметённая ураганом. На миг в дыму мелькнуло могучее плечо Сотника, и окно накрыло пламенем. По толпе прошёл гомон сожаления. Сетовали, что такой молодец и сам в полымя полез. Огонь уже разошёлся по всему дому и пожирал древесину двух поверхов. Неожиданно ставни светёлки разлетелись в щепки. В клубах дыма, на крышу вывалился Извек. Одной рукой прижимал к себе девчонку, другой — тёр слезящиеся глаза.
      В толпе радостно ахнули, но тут же смолкли. Сотник сделал несколько шагов и замер. Крышу со всех сторон окружали стены огня. Черепица по краям начала трещать и лопаться. Эрзя подбежал к пожарищу, поймал загнанный взгляд Сотника и указал рукой за дом. Там, в трёх саженях от терема, сворачивались от жара листья старой берёзы.
      — Дерево! Допрыгнешь! — что есть силы, проорал Эрзя.
      Сотник оглянулся и, перебравшись на ту сторону, положил ребёнка себе на спину. Сцепив дрожащие ручонки на своей шее, сдёрнул поясной ремень и пристегнул девчушку к себе. Она тут же обхватила ногами его бока и, прижавшись всем телом, замерла.
      Извек собрался силами. Предстояло разбежаться по крыше вниз, а прыгнуть вверх. Высмотрев ветку поудобней, засомневался, выдержит ли. Язык пламени, заслонивший берёзу, не оставил времени на размышления. Сотник хлопнул по худенькой коленке:
      — Закрой глаза и держись!
      Гудящая толпа перетекла к берёзе. Махали руками, что-то кричали, но рёв пламени уже перекрывал голоса.
      Извек глубоко вдохнул и сорвался с места. Влетев в огонь, оттолкнулся и распластался в отчаянном прыжке. Толпа ахнула, но когда его пальцы сомкнулись на берёзовом суку, разразилась восторженным воем. Ветка трещала от повисшего груза но не ломалась. Снизу донёсся голос Эрзи:
      — Давай девку, поймаю! Скорей, пока не зажарились! Чё вцепился, как ящер в пропащую душу!
      Отпустив одну руку, Сотник дёрнул за ремень. Когда коготь пряжки вышел из прорехи, перехватил ребёнка за тонкую ручонку:
      — Отцепляйся!
      Спасённая молчала, таращила испуганные глаза, но мёртвую хватку не отпускала. Извек, как мог, сделал голос ровным.
      — Отлепись, говорю, а то вместе грохнемся! Сами убьёмся, да ещё кучу зевак передавим!
      Увещевание подействовало и девчушка повисла на одной руке. Извек увидел растопыренные внизу пятерни друга и разжал пальцы. Потом перехватами добрался до ствола и, как медведь, сполз в объятия Эрзи.
      — Ну, теперь в баньку? — улыбнулся тот, топорща мокрые усы. — Или лучше на реку?
      — К колодцу! — еле выговорил Извек. В горле саднило, в груди жгло. На глаза снова попался Вьюн. Подскочил к Сотнику, вернул меч, глянул на его опаленные дрожащие руки, смахнув слезу, молча побрёл прочь. Через несколько шагов оглянулся на погромщиков.
      — Вонми, хлопцы! Кончай разор!
      Ссутуленная фигура двинулась дальше. Вдоль улицы понеслись затихающие крики:
      — Вонми-и! Уходим!
      Отходчивая русская душа прекращала буйство так же порывисто, как и зачинала… Следом, не обращая внимания на похвалы, двинулись дружинники.
 
      …К исходу дня, отмывшись и переодевшись, направились в корчму. По дороге ловили обрывки разговоров. Дивились, как быстро разлетаются и обрастают домыслами любые новости.
      В корчме, как обычно, всё знали в подробностях. Судачили кто кого по сусалам съездил, да как тот перекувырнулся. Когда в дверях показались Извек с Эрзёй, кто-то пьяным голосом возопил:
      — Слава разрушителю стен, домов и крылечек!
      Рёв поддержала ещё дюжина глоток. Кружки и ковши двинулись вверх так рьяно, что брага с мёдом плеснула на соседей. Сотник устало вздохнул, направился к дальнему столу, где хмельной Мокша припас кувшин вина и два места на широкой лавке.
      Гвалт постепенно затих под раскатистым голосом дородного говоруна:
      — …Он же думал, что самый хитрый! Едва дом занялся, и народ прочь двинул, они со старым Вьюном — к дому. Пока Вьюн бородёнкой вертел, Сотник ему мечик сунул, а сам в окно. Влетел и ну шерстить по укромам, авось, где золотишко завалялось. Тут, из-за печи, на него, кто-то ка-ак кинется, и сразу на загривок! Извек думал домовой, да с перепугу на двор подался, а это, оказывается, девчонка хозяйская. Видать решила, что погромщик её пряники стащит.
      Сотник с кислой гримасой опустился на лавку, слушая привычные привирания Мокши. Тот, косясь на красные смеющиеся рожи, продолжал:
      — Сиганул наш Векша из окна и бежит по двору, как бешеный. Девка-то давно спрыгнула, а он, угоремши, не замечает. До Сурожа бы добежал. Хорошо на пути бочка с вином случилась, об неё лбом и остановился. Разломал, конечно, в мелкую щепу, ну да не жалко! Чай не купленное…
      Ухмыляющиеся лица повернулись к Сотнику.
      — Брешет? — тихо поинтересовался Ерга.
      — Есть маленько. — негромко отозвался Извек.
      — Ну-у — обиженно развёл руками Мокша. — Не соврамши истории не рассказать! А так, хоть складно вышло, Ящер задери-прожуй-выплюнь…
      Разговор быстро перетёк в другое русло и, через пару кружек, рассыпался на отдельные ручейки. Перемывали кости боярам и челяди. Гадали, что за дело замыслил князь, окружив себя послами-советниками. Обсуждали слухи об анчутке, что давеча до полусмерти напугал хмельных косарей, и коего надо было непременно словить, пока не расплодился с мавками. Однако, едва загорланил вечерний кочет, все засобирались.
      Извек вопросительно посмотрел на друзей. Мокша с готовностью поднялся, подёргал за рукав клюющего носом Эрзю.
      — Всё, на сей день хватит!. Завтра, с самого ранья, велено быть на дворе. Снова будут про кресты талдычить.
      — И жить поучать, — добавил Эрзя угрюмо. — Чтоб исполняли и были готовыми.
      Сотник собрался услышать, к чему надо быть готовым, но друзья умолкли до самого дома. Лишь завалившись на лежанку, Эрзя, засыпая, неохотно обронил:
      — Впрочем, сам завтра узнаешь, на что Покон менять будем…
      Извек приподнялся на медвежьей шкуре, но Эрзя уже размеренно сопел. Через пару мгновений к сопению присоединился вдохновенный храп Мокши.
      — Ну вот и поговорили. — вздохнул Извек, опуская голову.
      Сон не шёл. Непонятные слова друзей беспокойно копошились в голове, вызывая странное, гадостное чувство.
 
      Остатки ночи прошли в беспокойном забытьи, когда всеми силами стараешься заснуть и только проснувшись, понимаешь, что всё-таки спал. Слышалось беззлобное ворчание Мокши. Великан сидел за столом, подперев рукой взлохмаченную голову. Эрзя достал полдюжины яиц и, под мутным взглядом ворчуна, копошился в поисках соли. Наконец соль отыскалась, и по столу громыхнули пузатые глиняные плошки. Длань Мокши описала над столом задумчивый круг и остановилась на кувшине. Троекратно булькнуло. Эрзя сыпанул на стол горсть сухарей и, осторожно примерившись, пристукнул скорлупу. Отковыряв на вершинке яйца маленькую прорубь, присыпал солью и, закинув в рот сухарик, высосал содержимое. Долго с удовольствием жевал и, лишь проглотив, так же аккуратно взялся за пиво. Пил медленно, косясь то на сонного Извека, то на Мокшу, тянущего уже вторую кружку…
      Надрыв соседского петуха в мгновение ока снял всех с места и вынес на двор. К княжьему детинцу почти бежали, застёгивая на ходу перевязи, одёргивая рубахи и отдирая со штанов репей. Заметив толпящихся у ворот ратников, сбавили ход, вроде успели. Вливаясь в толпу, услыхали, как гуднул голос воеводы. На пятнадцатый удар сердца ровные ряды подчеркнули раздолье княжьего двора. Каждый замер, ровный как рубиль — грудь бочонком, лицо камнем.
      Воевода направился вдоль строя. Двигаясь от ворот к детинцу, поглядывал в лица десятников, читал по глазам, словно по берестяным грамотам: кто с вечера перебрал, кто только по утру закончил, а кто уже успел подмолодиться кружкой-другой. Однако, видел, что все харахорятся, напускают на рожи ярости, будто готовы в одиночку взять и Царьград, и свинарник деда Пильгуя. Хотя любая собака знает, что Царьград взять легче.