И поражает, как спокойно они вновь выходят на задания с таким вот "шансом обреченности". Потому что в жизни бывает время, когда твоя собственная судьба в твоих собственных глазах кажется второстепенной. Все заслоняется чем-то гораздо большим, и становится естественной, даже обыденной, само собой разумеющейся мысль о жертвенности: каждый должен честно совершить все, что кому выпадет,
      Во имя этого большого. А это - судьба страны. В ней для каждого солдата есть свой особый участок. Кому-то насмерть стоять на подмосковных рубежах, кому-то до последнего держаться в Севастополе, кому-то останавливать лавину, рвущуюся к Волге.
      Для нас же сейчас главное, во имя чего совершаются все "надо", Ленинград.
      Осенью сорок первого фашисты взяли его в железное кольцо блокады. Страшные испытания обрушились на город зимой. Голод схватил ленинградцев своей цепкой костлявой лапой. В декабре, выдавали по 125 граммов хлеба на служащих, иждивенцев и детей, по 250 рабочим, по 300 для войск в тылу и по 500 граммов для тех, кто на передовой. Стояли лютые морозы. Не работало отопление, не ходили трамваи, вышли из строя водопровод и канализация, в дома не подавалось электричество - пользовались керосиновыми лампами, а то и лучинами.
      Смерть от голода стала массовым явлением. 20 февраля сорок второго года, например, на Пискаревское кладбище доставили несколько тысяч трупов.
      Но город живет, трудится, борется. Невероятные муки и невероятная стойкость ленинградцев потрясли весь мир.
      Два фронта - Ленинградский и Волховский - ведут упорнейшую борьбу за город Ленина, колыбель революции, сюда приковано внимание всей страны.
      Идет зима сорок второго года. Время невероятно трудное. Но это уже не сорок первый. Враг в основном остановлен, он уже был бит под Москвой, уже рухнула идея гитлеровского "блицкрига", уже мы освободили немало городов и сел. Уже ведется широкое наше наступление - силами девяти фронтов.
      Ленинградский и Волховский в этом общем зимнем ударе по врагу решают свою задачу: сорвать гитлеровский штурм Ленинграда, вызволить город из блокады. Оба фронта начали наступательные действия навстречу друг другу.
      Бои идут упорные. Лишь 2-й ударной армии Волховского фронта удалось вклиниться в расположение врага на 70-80 километров. Но положение это опасно, армию могут отрезать, взять в кольцо - слишком узкую горловину оставила она за собой, войдя в прорыв.
      Что особенно угнетает летчиков, - господство немецкой авиации. Она непрестанно висит над частями 2-й ударной, преследует их, буквально терзает. А мы бессильны. У нас нечем помочь. Бывает, что на весь Волховский фронт остается каких-то два десятка самолетов, по четыре-шесть машин на полк. Все основные авиационные силы страны брошены на прикрытие Москвы, на обеспечение боевых действий на центральном направлении. Новая техника поступает очень редко: еще не набрали свою мощь заводы, вывезенные в глубь страны...
      ... Зенитки лупят вовсю. Наша штурмовка еще не кончилась, и они неистовствуют.
      Но вдруг обстрел прекращается. Теперь гляди в оба - значит на подходе вражеские истребители. Собственно, не на подходе, а вон уже висят над нами и начинают срываться вниз, в атаку...
      - Десять вылетало, четверо не вернулось, - мрачно говорит командир полка, хотя я и сам уже успел подсчитать.
      Молча оглядывает свое скудное хозяйство.
      - Опять подписывать четыре похоронки, - лицо его искажает гримаса боли. - Трое из погибших всего неделю как прибыли. Еще и фамилий не запомнил.
      Подходит поближе, с остервенением отдирает торчащую на крыле щепку дельта-древесины, трогает пальцем рваное отверстие на фанерном фюзеляже.
      - Шапкой не заткнешь. Хорошо посекли, сволочи. Во всех самолетах пробоины, на полную ночь теперь работа.
      Майор пытается рассеять гнетущее настроение, но шутка получается невеселой:
      - Так и запишем: старший инспектор ВВС Волховского фронта привез полку из боя рожки да ножки.
      Такая теперь у меня должность - старший инспектор. Такая работа: помогать полкам в обучении, в организации их боевой деятельности, передавать опыт. Инспектор должен быть хорошим организатором, знать авиационную технику, состоящую на вооружении ВВС. Он учит не "на пальцах" в боях. Находясь в полках, он должен летать. Никто не установил, сколько летать. Но ты ведь не хочешь, чтобы за твоей спиной говорили: "Слова изрекать мы все мастера... "
      Поворачиваем головы на звук - низко над лесом идет По-2. В полку такого нет, значит - связной, а то, может, начальство пожаловало. "Кукурузник" делает короткую пробежку, с ходу занимает место под деревьями на кромке леса. Через несколько минут к нам приближался летчик из управления ВВС фронта - я узнал его.
      - Товарищ полковник, генерал Журавлев приказал вам сразу же прибыть.
      - Держитесь правее, - советует на прощание командир полка. - Тут повадились "мессера" на охоту выходить...
      Через полчаса мы увидели под крыльями Малую Вишеру, где располагались штаб фронта и штаб ВВС фронта, а еще через пятнадцать минут командующий ВВС генерал-майор И. П. Журавлев говорил:
      - Прилетают десятый полк и две эскадрильи на пополнение других полков. Они полностью укомплектованы, это много для нас значит. Но вы же знаете теперешние привычки...
      Действительно, стали нередкими факты, когда командиры с большими правами тут же посылали в бой приземлявшиеся на их аэродромах транзитные части. На место назначения части приходили уже изрядно потрепанными.
      - Наше пополнение, - продолжал генерал, - приземлится на аэродроме у... - он назвал фамилию командующего ВВС соседнего фронта. - Ваша задача: встретить, проследить за заправкой, проверить знание маршрута, обеспечить дальнейший перелет. И ни в коем случае не поддаваться попыткам местных властей послать полк или эскадрильи на задание. Берите По-2, поведете сами, и с вами штурман подполковник Болоцкий.
      Я уже выходил, когда он остановил меня.
      - Да, а знаете характер генерала? Это я на тот случай, чтобы вы приготовились к сильнейшему натиску.
      Погода была дрянь. Крутил снег, самолет бросало. Мы едва отыскали нужный населенный пункт.
      Пошли представляться.
      - Интересное задание, - с сердитой иронией сказал генерал, выслушав рапорт о цели прибытия. - Смотри, какие вы хитрые там со своим Журавлевым. А как хоть воюете?
      - По-всякому приходится. Воюют люди геройски, да одного этого мало. Не хватает самолетов.
      - Можешь не рассказывать - знакомая картина, - вздыхает он.
      - Представляете, как сейчас ждут подкрепление?
      - Представляю. Но тебе же известен порядок?
      Командующий ВВС фронта широкоплеч, лицо у него круглое, большое, глаза смотрят сурово. Манера разговора грубоватая.
      - Какой порядок?
      - Простой порядок. Раз они сели на мой аэродром, должны слетать разок в бой.
      - О таком порядке мне неизвестно. У меня приказ: самолеты, никуда не отвлекая, доставить в районы нашего базирования.
      - А знаешь, - лицо его багровеет и голос взлетает, - знаешь ты, что у меня сейчас творится под Старой Руссой?! Тебе что - только своя шкура дорога?
      Порою в самом деле: не тот прав, кто действительно прав, а тот прав, у кого больше прав. И к тому же это нечестный прием, хотя где-то в глубине души я понимал генерала и сочувствовал ему.
      - Мне приказали - я приказ выполню, - стараюсь говорить одновременно вежливо, спокойно и твердо, правда, не знаю, насколько это удается.
      - Ладно, - мгновенно остывает он, будто ударил порыв ветра и враз исчез, и деревья, только что уронившие листву, опять стоят недвижимо. Давай пообедаем.
      Резко встает, ничего не остается делать, как следовать за ним.
      В столовую шли молча, он впереди, заложив руку за спину.
      Проследив, как я раздеваюсь, сказал:
      - То-то, смотрю, гонористый ты. Война чуть больше полгода, а уже три ордена. Это у вас на Волховском так раздают награды?
      - Раздают, как везде.
      - Ну, значит, любимчик чей-то...
      - Ордена в боях заслужены, товарищ генерал.
      - Где же это? - в голосе нескрываемое недоверие.
      - Два за Испанию, третий - за финскую кампанию.
      - Из молодых да ранний, - все равно недовольно констатирует он. Помолчал.
      - Ну ладно, чего это мы... Выпьем за встречу и, как говорится, знакомство. Что? Ну, ты, полковник, большой оригинал. Вообще не пьешь или сейчас отказываешься? Прогадаешь. Хочешь, не хочешь, а полк слетает разок.
      - Не слетает, товарищ генерал.
      Смотрит тяжелым ненавидящим взглядом, а голос вдруг становится глухим и слабым.
      - Слушай, человек ты или нет? Знал бы, какое у нас положение!
      - У нас оно не лучше. Эти самолеты все ждут, как бога.
      Выпил, стал есть. Через полминуты отложил ложку.
      - Ну так как мы договоримся?
      - Никак. Единственное, что можно предпринять: позвоните генералу Журавлеву, если даст мне такое распоряжение...
      - Даст он, черта с два.
      Обед доедаем молча...
      Мы с Болоцким прибыли вовремя. Наши самолеты только что приземлились здесь, и запоздай мы - пошли бы они на задание, а то и на второе, третье. Генерал и теперь пытался за нашими спинами распорядиться, но мы строжайше проинструктировали командира полка и командиров тех двух эскадрилий. Да и сами были начеку.
      Ушел дальше по назначению 10-й полк, ушли эскадрильи - теперь только можно вздохнуть с облегчением.
      Одна из эскадрилий должна была еще садиться на промежуточный аэродром. Мне предстояло проследить за ее "безопасностью".
      Через полчаса вылетел и я.
      Еще с воздуха было видно, как кто-то большой и черный, стоя с краю аэродрома, там, где заканчивалась пробежка, разгонял самолеты по укрытиям. То выкидывал руку вправо, то показывал влево. И меня он принял под свою опеку, пренебрежительно махнув в сторону голого озябшего кустарника. Мол, для По-2 сойдет и эта низкорослая маскировка.
      Когда я подошел, он представился:
      - Капитан Вишневский, командир батальона аэродромного обслуживания.
      Что и говорить - авторитетный был командир БАО. Этакий детина в черной шубе с огромным воротником, в валенках, опирающийся на палку - чем не Дед Мороз? Лицо красное, как помидор, горит от ветра и мороза, и написана на нем одна непреклонная решимость делать так, как он знает. Настоящий хозяин аэродрома.
      Наметанный глаз сразу находит КП. Направляюсь к землянке, угадываемой за кустарником. Капитан крупными медленными шагами шествует рядом, время от времени пробуя палкой укатанное снеговое покрытие аэродрома. Иногда он недовольно качает головой.
      Из землянки вышли трое. Чем-то фигура одного знакома. Не столько, может, фигура, как походка - вперевалочку, чуть загребая ногами. Вот он оборачивается...
      - Матюнин! - кричу.
      Он смотрит, всматривается... Бросаемся друг к другу, обнимаемся, и Матюнин смешно спрашивает:
      - Слушай, а ведь это как будто ты?
      - Могу удостоверить прибывшую личность: она действительно - я.
      - Нет, погоди... Вот так встреча! Мы же после Испании не виделись. Смотри, где выпало! Ты чего здесь?
      - В некотором роде сторож эскадрильи. Сопровождаю, чтобы не украли. А ты чего здесь?
      - А я здесь в некотором роде командир полка.
      - Командир полка? Странно... Но усы-то хоть мог завести?
      - Усы? - переспрашивает он и машинально дотрагивается рукой до лица.
      - Забыл, как размечтался в Малаге? Когда крестьяне заканчивали трамбовать нашу взлетную площадку, а мы ждали. "Вернусь домой, отпущу усы и пойду землю пахать".
      - А-а! - обрадованно вспоминает Матюнин, и тут же с поддевающей интонацией делает свой выпад: - Можно подумать, что у тебя жена испанка...
      - Почему испанка? - удивляюсь уже я.
      - Ну как же, кто грозился: "Вот возьму и женюсь на какой-нибудь Пепитте или Леоноре"?
      - Кто? Конечно, не я - Мирошниченко. Помнишь, ужинали в ресторане с Кольцовым и с тем американским писателем, Хемингуэем? А Мирошниченко, смотрим, отключился от беседы и уже в плену - сеньорита глазки ему строит.
      - Разве? - Виктор подозрительно морщит лоб, в уголках рта притаилась лукавая улыбка...
      Заместитель Матюнина, начальник штаба и капитан Вишневский, отойдя в сторонку, с любопытством наблюдают нашу встречу и прислушиваются к такому странному разговору. Может быть, он и странный, даже наверняка странный. Встретились двое, не видевшиеся несколько лет, поговорить бы о чем-то серьезном, а они... А мы как бы стали на годы моложе и заговорили тем отшучивающимся языком, какой был у нас в ходу, какой был для нас тогда естественен. Это возвращение в прошлое, воспоминание третьестепенных подробностей нам обоим дорого. И вообще слова, такие незначительные, а в душах воскрешается совсем другое.
      - Подожди меня, - спохватывается Матюнин. - Слетаю на задание и по-настоящему отметим встречу.
      Отметить встречу не довелось. В этом полете Виктор погиб.
      * * *
      Прошла весна. Пригрело солнце - заговорили коварные волховские болота. 2-я ударная армия, глубоко прорвавшись в оборону врага, сама оказалась в мешке - в лесах и топях, на раскисшей земле, среди бездорожья. Становилось все труднее. Не хватало снарядов, патронов, горючего, еды. Коридор, соединявший армию с фронтом, по которому она снабжалась и по которому теперь старались ее вывести из окружения, сузился до 300-400 метров. Фашисты остервенело его простреливали. Потом закрыли эту узенькую "дверцу", затем наши опять ее пробили, и вновь немцы ее захлопнули...
      Мы с генералом Журавлевым едем в машине, говорим об этой крайне опасной ситуации. Эмка подпрыгивает на вывороченных бомбежкой и танками булыжниках. Городская улица похожа на длинный пролом, образованный пролетевшим здесь гигантским снарядом. Генерал подает рукой знак шоферу мы останавливаемся возле одного из немногих уцелевших домов. Здесь штаб фронта.
      - Подождите.
      Откидываюсь расслабленно на спинку сиденья. Устал чертовски! Голова, как свинцовая.
      Открываю дверцу, машину продувает ветерок. Солнце косо бросает на сиденье свои нежаркие лучи. Чувствую, как внутри что-то расслабляется, все больше охватывает этакое отрешенно-созерцательное состояние. Хочется побыть минуту без войны.
      Метрах в десяти в боковую улочку уткнулись два мотоцикла.
      - Ну скоро он там? - говорит капитан в танкистском шлеме, оглядывается и смотрит через угол палисадника вдоль улицы.
      И он и второй устроились на сиденьях своих машин, как на стульях, лицом друг к другу, ведут негромкую беседу. Мне их голоса слышатся сквозь дрему.
      - Звягинцев расписался с Нюрой, она у нас машинисткой. Тут, брат, такое дело: война есть война, а любовь остается любовью. И ничем ее не убьешь.
      - На Звягинцева я бы не подумал. Другое дело Лешка. Мы с ним год вместе проработали, так что я знаю. Тот влюбчив страшно.
      - Лешка уже не влюбится, - ответил капитану его собеседник, старший лейтенант.
      - А что было?
      - Брали диверсантов, да неудачно организовали захват. Даже толком не знали, сколько их. Ну и погиб.
      - Мы тоже двоих недавно потеряли. Сейчас бывает трудно опергруппу сколотить.
      Нет, не получается минута без войны.
      - Смотри - Ворошилов! - капитан кивает головой.
      Они встают, хотя расстояние позволяет сидеть. Чувствуют неловкость, а вдруг представитель Ставки обратит внимание и подумает: что это еще тут за посиделки?
      Климент Ефремович изменился. Пять лет назад, когда беседовал с летчиками, вернувшимися из Испании, был он, кажется, выше ростом и крупнее. Теперь вроде мельче фигурой и чертами лица. Это от усталости, недосыпания, от тяжких дум и непростых решений.
      Две эмки прижались к тротуарчику. Ворошилов медленно расхаживает возле них, видимо, кого-то поджидая. Выходит генерал армии Мерецков - командующий Волховским фронтом. Они уезжают.
      Показывается генерал Журавлев.
      - Будет для вас задание. На КП не поедем. Вернемся в штаб, обсудим.
      Из своего кабинета, если можно так назвать обычную комнату, не очень-то удобную, генерал куда-то позвонил, что-то уточнил.
      - Значит, так, - посмотрел мне в лицо. - Вам предстоит создать группу из И-пятнадцатых и И-шестнадцатых для прикрытия транспортных самолетов. Соберите летчиков из полков, кто летал на таких и еще не забыл их. Самых опытных. Да и вы, надеюсь, не забыли?
      - Около тысячи вылетов - разве забудешь?
      - Создайте группу, в запасном полку возьмете самолеты. В селе Хвойная надо встретиться с транспортниками, согласовать действия...
      На другой день я вылетел на По-2 в Хвойную. Здесь располагались тыловые подразделения фронта, базы. Отсюда совершались полеты транспортных самолетов.
      Собрались летчики, слетали мы с ними на Ли-2 в запасный полк пересели на И-15 и И-16. Не думали, что придется еще, когда-нибудь подниматься в небо на этих машинах. Однако же пригодились.
      Пришлось, правда, вернувшись в Хвойную, организовать повторение пройденного. Все забывается, надо немного поработать с машиной, восстановить технику пилотирования. В разгар тренировочных полетов подошел батальонный комиссар Косачев.
      - Из штаба дивизии передали, чтобы вы зашли. Дивизия выделяла транспортные самолеты, с которыми нам предстояло взаимодействовать,
      - Здравствуйте, - поднялся навстречу начальник штаба и, не делая паузы, продолжал: - Утрясем все окончательно. Прошу!
      Указал рукой на стул.
      - Не знакомы?
      Только теперь я присмотрелся ко второму офицеру, присутствующему здесь.
      - Ну как же! - вырвалось у меня. - Знакомы.
      - Да и я, кажется, не ошибусь, если скажу: в Хабаровске встречались? Вы тогда участвовали в поиске нашего женского экипажа, когда мы упали в тайгу.
      - Точно.
      - Я запомнила. Полина Осипенко представила вас тогда: "Мой товарищ со школьной скамьи".
      - Она имела в виду скамью в Качинской школе летчиков. Мы и служили потом вместе.
      Валентина Гризодубова в майорской форме выглядела внушительно.
      - Так вот, - продолжал начальник штаба, - поскольку, как я понял, после рекордного перелета экипажа "Родины" Москва - Дальний Восток вы не встречались, познакомлю вас повторно. Валентина Степановна Гризодубова командует полком авиации дальнего действия.
      - Думаю, что Валентина Степановна и сейчас рекорд устанавливает.
      - Рекорд? - насторожилась она.
      - Первая в мире женщина-командир авиационного полка.
      - Вот видите, не перевелись на фронте галантные мужчины, прокомментировал начальник штаба.
      - Товарищ полковник - наш гость, - ответила она с загадочной улыбкой, - так что придется потерпеть комплимент.
      - Ну ладно, - сказал начальник штаба. - Приступим. "Неофициальная часть" нашей встречи завершилась.
      - Предстоит сложная и важная работа, - продолжал начштаба. - Полк майора Гризодубовой выделил группу самолетов Ли-2 для помощи окруженной Второй ударной армии боеприпасами, продуктами, медикаментами, горючим. Мы не подумали вначале о прикрытии, и из шести машин, отправившихся в первый рейс, две не вернулись.
      - Собственно, негде было взять прикрытие, - сказала Гризодубова.
      - Так вначале казалось, - уточнил начштаба. - И тогда кто-то вспомнил о старых "ястребках". Некоторые их недостатки в данном случае идут нам на пользу. Их скорость как раз годится для сопровождения Ли-2.
      - Но есть и достоинства, - я сам немало думал, как . лучше использовать эти устаревшие машины.
      - Что вы имеете в виду?
      - Старые истребители обладают хорошей маневренностью. Очень важное качество при защите нескоростного самолета.
      - Мы с вами, нескоростники, кажется, начинаем нравиться друг другу...
      - Надо тактику изменить, - Гризодубова делает решительный жест рукой. - Нечего нам на высоту лезть. Пора белых ночей. Фашисты нас снизу очень хорошо видят. Пусть они сами поверху ходят. А мы - на малой высоте. Темный Ли-2, идущий над лесами, сверху не так просто заметить.
      - Прошу к карте, - пригласил хозяин кабинета. - Вот маршрут. Здесь, на окраине Александровки, в лесу, намечена поляна для посадки самолетов прикрытия. Вот район выброса грузов. Тут, пожалуй, наметим рубеж встречи. Истребители встречают, сопровождают, затем барражируют в районе работы. Она начинается в полночь, продолжается часов до двух - самое темное время, какое сейчас может быть. В общих чертах я сказал все. Остается вам между собой уточнить детали - и за дело. Вы когда будете готовы? - последние слова относятся ко мне.
      - Сейчас вылечу ознакомиться с площадкой. Вечером группа будет там. День нужен, пожалуй, чтобы осмотреться, изучить район.
      - Хорошо, значит, завтра уже действуем вместе, - Гризодубова встала.
      Я заторопился на аэродром. По дороге размышлял об этой неожиданной встрече с Гризодубовой, и все больше овладевало мной удивление. Конечно, летчица-рекордсменка по дальним перелетам - это что-то значит. Перед войной была начальником Управления международных авиационных линий Гражданского воздушного флота СССР. Тесная, можно сказать, связь с дальней военной авиацией. И все же быть женщине командиром полка! Всецело мужского! На войне!
      Пока готовили По-2, подошел к гризодубовским самолетам. Их скрывали деревья, из глубины леса подъезжали машины - шла загрузка.
      Выбрал двух перекуривающих техников. Любопытство разбирало, но все же прямо спросить не решился.
      - Ну и как служится с таким командиром? - улыбкой хотелось скрыть серьезность вопроса.
      - С каким таким? - не поняли они.
      - Ну, слабый пол все же...
      Оба, не сдержавшись, рассмеялись.
      - Скажете, однако... Слабый!.. Через пять минут после того, как человек попадает к нам в полк, это слово выветривается у него из памяти.
      Хотя они тоже как будто шутили, но все стало ясно...
      Мой По-2 держал курс к линии фронта. Внизу указывала путь, стрела железной дороги. Такой ориентир обычно расслабляет - не собьешься. Внизу плыла земля, похожая... Нет, не земля. Говоришь - земля, Представляется что-то черное, черноземное, распаханное. А здесь было зеленое море. Именно - море. С высоты кажется, что воздух под тобой имеет цвет. Легкую такую, едва обозначенную голубоватую сизость. И будто плывешь ты по спокойной глади прозрачно-сизого моря, а все, что внизу, - дно. Оно покрыто зелеными водорослями, лишь покажется иногда пятачок голого песка, да по полоскам расселин проползет крабом машина...
      - Что это? - спрашивает Нила, рассматривая дно и что-то шевелящееся на нем.
      - Краб, - говорю и тут же ныряю в море. Он шустро удрал от меня за камни, а я, вынырнув, вижу перепуганное Нилино лицо.
      - Сейчас же выходи, - требовательно зовет она. - Хочешь, чтобы он тебя укусил, да? Ты что - железный? Поспешно выбираюсь на берег.
      - Ну вот, - с детской удовлетворенностью в голосе говорит она. - Надо, чтобы ты слушался жену. Хотя бы в отпуске.
      Действительно, у нее так мало возможностей повелевать мной, заботиться...
      Странно... Странно и радостно. Сколько людей усеяло берег! Но есть среди всех один человечек... Маленькая, почти девчоночья фигурка у моря... Бронзовая нога пробует краешек воды... Легкое движение головы, чтобы сбросить со лба светлую прядь... Изгиб шеи... Улыбка... Все для тебя особенное, загадочное, трепетно близкое, исключительное. И ты в самом деле из мягкого железа, а она - магнит... Так много рядом людей. Такой большой юрод. Такая большая страна. И есть во всем этом один самый дорогой человек. И ты, как стрелка на магнит, тянешься к нему глазами, мыслями, чувствами...
      В левом кармане гимнастерки чувствую тепло. Это ее письмо. Помню его наизусть. Ровные аккуратные строчки и маленькая, обведенная зеленым карандашом ладошка сына. "... Вся наша тыловая жизнь подчинена одному: мы живем для фронта... Нашу бригаду похвалили сегодня в листке-молнии, а мастер сказал мне: "Вот ты проработала две смены над... (дальше полторы строчки густо вымараны) и муж скажет тебе спасибо"... Представляешь, война, а у нас оперу давали... Теперь с едой совсем отлично - нарвали с мамой щавеля и такой украинский борщ сварили, что вся улица сбежалась перенимать опыт... "
      Письмо вначале было сложено в треугольник, и на оборотной стороне расплывчато синела печатка: "Просмотрено военной цензурой". Письма тоже "военный фактор", они тоже оружие. И то, что тыл живет для фронта, оружие. И что война - а оперу давали. И даже безбожная ложь, что "теперь с едой совсем отлично". Обман, оказывается, может быть и очень благородным, порой он больше чего-то другого может свидетельствовать о великой честности людей. Не знаю, что там вычеркнула почтовая девчонка в линялой гимнастерке, но главная "тайна" писем, которые делают человека на фронте устойчивее и сильнее, - во всем остальном.
      Что-то меня заставило оглянуться. Впрочем, не что-то, а просто опыт и чутье. Только кажется, что отвлекся, а глаза шарят по небу. И вот они схватили опасность и по всему телу разослали стремительные токи сигнала: "Тревога!"
      Два "мессершмитта", описывая дугу, примеряются для атаки. Теперь я чувствую себя в бескрайнем море пловцом, вокруг которого ходят акулы. А эти и не ходят - уже несутся, и, кажется, нет спасенияГ
      И тут вижу я впереди, в лесном массиве, плешину. Круглая, как блюдце, поляна, и посредине - группа деревьев. Ни о чем не успеваю подумать что-то само срабатывает внутри, рука отжимает штурвал, машина скользит вниз.
      Успею? Или догонят? Приблизятся на нужное расстояние и - в щепки. Нижет еще ниже, еще! Колеса почти трогают верхушки сосен. Вот и поляна. Еще ниже - и сразу левый вираж, за эти стоящие в центре деревья.
      "Мессеры" стреляют - скорее с досады - и, взревев моторами, проскакивают.
      А я теперь чуть поднимусь над лесом и посмотрю на них. Ага, возвращаются, набирают высоту и опять - вниз.
      Хочется, как мышь в нору, юркнуть меж деревьев. Но надо себя сдержать: юркнешь раньше - и, обогнув эту спасительную купу, вылезешь навстречу, как раз на их огонь.
      Вот теперь, когда они собираются нажать на гашетку, - пора! Мелькают перед глазами деревья. Чуть лишнего вправо или чуть влево - и поминай как звали.
      Обогнув свою рощу, вижу: выходят из пикирования. Получается - идем навстречу, но стрелять они уже не могут, очереди прошли бы выше - и я, кажется, вижу их перекосившиеся от ярости рожи. Такая стопроцентная добыча, а не взять!
      Дураки! Разошлись бы, не вместе бы атаковали, на чью-то очередь я обязательно выскочу. А они то ли так уверены, то ли не догадываются, то ли боятся отрываться друг от друга...
      Еще три раза наскакивали, я бешено носился в кольцевом коридоре в нескольких метрах от земли.
      Так они ничего и не смогли.
      Подождав, пока "мессеры" окончательно скроются, взял свой курс. Через несколько минут посадил По-2 на опушке леса у села, где назначили нам район базирования.
      Вышел, снял шлем. Откуда-то появился старшина, что-то такое говорит. А так хочется отдышаться, расслабиться. Лег бы на землю лицом вниз и дышал густым запахом травы. Но неловко...
      Старшина, почуяв непростое мое состояние, замолчал, поджидает. Он в летах и, видно, не из кадровых.
      Наконец, звуки оживают. И первые звуки - это бьют орудия.
      - Ну, слушаю вас.
      - Так что, - старшина неловко вскидывает ладонь к виску, - полевая площадка к работе готова.
      - Что значит готова?
      - Проверено само поле. Имеется горючее, - старшина кивнул в глубину леса. - Жить будем на окраине Александровки. Там же метеопост, Кухня полевая...
      - Наши это стреляют?
      - Немцы.
      - Как будто близко.
      - Близко и есть. На той стороне реки.
      - Александрову обстреливают?
      - Не. На той стороне, как раз против этого места, наши из окружения пробиваются. Вот немцы и стреляют, не дают.
      Как ни старается старшина быть по-уставному сдержанным, но все же не может совладать с собой. Его по-крестьянски огрубелое сострадательное лицо передергивает гримаса.
      - Эх, товарищ полковник, - выдыхает он сдавленно, хрипло и, не стыдясь, вытирает пальцем слезу. - Насмотрелся я тут. Выходят они оттуда, бегут, как к маме родной, завидя такое близкое спасение, а их снарядами... И ничем эту проклятую фашистскую артиллерию не взять. Идут они, как через ад.
      Все во мне напрягается. Такое слышать не легко. Хочется рвануться, что-то немедленно сделать... Но что тут сделаешь...
      К ночи сюда перелетела вся группа.
      Уже поздно. Но ведь стоит пора необычных ночей. Столько поэзии мы всегда ощущали в этих словах: "белые ночи"... Поэзия осталась, только она теперь грустная, горькая. Потому что белые ночи не для удивления, не для любования - они часть войны. Они вобрали в себя столько благодарностей и проклятий. Саперы рады - им по ночам спокойно работать, прокладывать в болотистых местах свои гати. И нам летать виднее. А те, кто на том берегу Волхова, ненавидят белые ночи за их предательство. Белые ночи выдают...
      Слышится отдаленный гул.
      - Наш СБ, - высказывает догадку батальонный комиссар Косачев.
      - Вдоль реки идет, - уточняет кто-то.
      - Нет, - сомневается Косачев, - пожалуй, "юнкерс ", Вскакиваю.
      - Сейчас проверим,
      - Одному не стоит, - Косачев тоже поднимается.
      - Но я ведь пока один тут осмотрелся, изучил местность.
      Что значит диалектика - ничто не бывает однозначным. Устарелый И-16 обладает завидным достоинством: короткая пробежка - и ты в воздухе, легко набираешь высоту, "Юнкерс " как раз подходит к нашему рубежу. Иду навстречу. Но что это он так круто набирает высоту! Ага, в облака полез подвернулись, однако, ему. Наверное, увидев меня, ему передали с земли по радио об опасности.
      Неожиданно глаза схватывают какое-то движение внизу. Там, на фоне реки, - две знакомые тени. "Мессеры"!
      Не иначе как истребители попросили, чтобы "юнкерс" обозначил себя ракетой. Боятся сбить своего. Ракета вспыхнула - и я увидел его. Совсем рядом. Рядом, только чуть выше. Снизу я и ударил длинной очередью.