Наш брак с Артемом, по-видимому, подошел к концу. Любовная лодка разбилась о быт, как сказал когда-то Маяковский... Хотя с какой стороны посмотреть. С бытом у нас вроде все обстоит хорошо. Если доверять словарю, то быт – это жизненный уклад, повседневная жизнь. Иными словами, материальная сторона жизни. А еще проще: квартира, машина, семейный бюджет. Квартиру мы купили, машину тоже. Деньги благодаря заработкам Артема в доме есть. Тогда обо что же разбилась эта самая лодка?!
      Нет, нужно обратиться к народному фольклору. Например, семья воюет, а одинокий горюет... Это я сборник пословиц и поговорок Владимира Даля открыла. Но попала не на ту страницу... Ага, жена да муж – змея да уж. В том смысле, что муж и жена – одна сатана? Или в том, что жена и муж – в итоге этакий небольшой серпентарий?
      Пословицы, поговорки – это не для нас. В них все основательно, мудро, кирпичи в здании жизни. Наше здание обветшало, трещит и клонится.
      Нужно нечто посовременнее. Вроде от любви до ненависти один шаг. Уже ближе к действительности. Любовь, зачем ты мучаешь меня?.. Нет, это совсем из другой оперы. Моя опера – быть или не быть. Только вот не пойму, чего это меня с утра пораньше потянуло на красивости?
      О ненависти пока разговора нет, чего уж там! Как ни пытаюсь я себя разозлить, завести, настроить против мужа – ничего не выходит. То есть злость выходит, но чтобы взять и отказаться от Артема навсегда... Почему-то эта мысль никак не желает поселиться в моей голове. Все ей сопротивляется. А особенно моя память...
      Она не просто сопротивляется, она восстает против подобных мыслей! Она усиленно подсовывает мне картинки прошлой счастливой жизни, на полях которых стоит жирный вопрос после слов: неужели ничего нельзя исправить?!
      Если мы разойдемся с Артемом, моя мама обрадуется. Наконец-то сбудется ее мечта: нелюбимый зять навсегда уйдет в туманную даль, откуда нет возврата. Не в том смысле, что умрет. А например, женится на какой-нибудь другой женщине. Или уедет из нашего города. Да мало ли...
      Вообще-то это только мои размышления. Еще не сказано последнее слово, но как раз в сей момент оно и готовится. Мною. Речь на момент пробуждения моего пока еще мужа.
      Я отодвинулась на самый край нашего двуспального супружеского ложа, а на другой его половине тяжелым похмельным сном спит мой муж Артем Решетняк.
      Сегодня он пришел под утро и теперь храпит на весь дом, а я за всю ночь так и не смогла уснуть. Теперь вот лежу, веха за вехой перебираю свой семейный путь. В какой-то момент мы заплутались в дебрях непонимания и сопутствующего ему ослиного упрямства, нас обуяла какая-то совершенно идиотская гордость – никто не хотел первым начинать выяснение отношений. И каждый думал со злостью: «Может, ты не хочешь со мной жить? Ну и не надо!»
      Дождалась! На языке прямо крутится: а ведь мама меня предупреждала! Так поздно – или, как говорят в анекдотах, так рано – Артем еще не возвращался. Но и моему терпению, кажется, пришел конец. Я сурово поджала губы и, наверное, в этот момент стала похожа на свою мать, потому что, увидя мое лицо таким, Артем обычно говорил:
      – Понеслась душа в рай – вылитая Галина Аркадьевна!
      Для меня его слова оскорбительны. Не потому, что я не люблю свою родительницу, а потому, что вовсе не жажду быть похожей на нее. Слишком много в моей мамочке воинственности и авторитарности. Никому не укрыться от ее тяжелой, властной руки.
      Наверное, у женщин – руководительниц производства – это профессиональное. Она всегда лучше других знает, что каждому человеку надо. И борется за это даже вопреки желанию того, кого хотела своей борьбой осчастливить.
      А единственная дочь, по ее мнению, жила вовсе не так, как надо. Как для нее, для дочери, было бы лучше. Потому что дурочка. Доверчивая. Наивная. Мать была бы согласна даже узнать, что у меня есть любовник, но то, что я с овечьей покорностью, как ей кажется, несу по жизни свой семейный крест, не пытаясь ничего изменить, говорило о многом... Прежде всего о том, что я нуждаюсь в помощи опытного человека. А значит, и должна эту помощь получить.
      Главное, что маму возмущало, раздражало и никогда не могло примирить с моим мужем, – это отсутствие у него высшего образования. Артем – шофер. Простой шофер, как любила подчеркивать моя Галина Аркадьевна. Притом, что дочь, то есть я, окончила университет и теперь работала редактором отдела художественной прозы в солидном издательстве!
      – Что может быть общего между вами? – всегда заводила она одну и ту же песню. – Решетняк никогда не поймет и не оценит, что за женщина живет рядом с ним! Как вы общаетесь? О чем говорите? О том, какое масло лучше подходит для его машины? Или почем нынче колеса для «КамАЗа»?
      Отец робко пытался вступиться за Артема:
      – Докаркаешься, разойдутся они!
      Он, несмотря ни на что, продолжал идеализировать свою жену в полной уверенности, что на самом деле мать вовсе не желала, чтобы наша семья распалась, а просто ворчала по привычке и мне всего лишь не надо обращать на это внимание. Что на самом деле она всем желала добра. Самое лучшее поэтому – делать вид, что ее слушаешь, но поступать по-своему. Так, как всю жизнь поступал он.
      Именно глядя на отца, я впервые подумала о том, что мужчина порой любит женщину не за ее подлинные качества, а за тот идеализированный образ, который он сам себе и рисует.
      – Ну и пусть расходятся! – говорила мать вполне серьезно. – За Белочкой вон Юрий Сергеевич ухаживает! Недавно он разошелся с женой. Избаловаться еще не успел...
      – Ты же говорила, что хороших мужей жены не бросают! – ехидно напоминал отец; очевидно, ему все же иной раз хотелось вырваться из-под материной жесткой руки, настоять на своем мнении, показать себя главой семьи, наконец, но ничего у него не получалось. Только и оставалось ему, что вот так, между прочим, ее поддевать...
      Мать растерялась, но только на мгновение.
      – Юрочка – мы ведь знаем его с детства – женился на женщине порочной, с дурными наклонностями. Немудрено, наша Белочка вышла замуж почти сразу после школы. Торопилась. Боялась в девках засидеться! Что ему оставалось? Схватил первую попавшуюся. С горя. Промаялся, сколько смог, да и ушел...
      Мое имя Белла. С двумя «л», в отличие от лермонтовской Белы. Белла Дольская звалась я в школе. Что звучало, конечно, эффектнее, чем Белла Решетняк.
      – Мама, – спрашивала я, – ну почему ты меня так назвала?
      – Белла – по-итальянски «прекрасная», – мечтательно говорила она.
      – А если бы я какой-нибудь крокодилкой уродилась? Представляешь, как бы дети надо мной смеялись!
      – Но не уродилась же! – довольно смеялась мама. – Не в кого тебе уродиной быть, у тебя гены хорошие.
      Имелась в виду, конечно, она сама.
      Между прочим, Юра Кондратьев в роли мужа меня вовсе не привлекал, но в минуты, подобные сегодняшней, когда мне казалось, что мой брак с Артемом окончательно развалился, я мысленно давала себе слово приглядеться к нему получше.
      Внешне Юра проигрывал моему мужу по всем статьям. В отличие от Артема – в прошлом морского пехотинца – Юрик никогда в армии не служил. Грудная клетка у него узковата, и при всем желании я не могла представить себя в его объятиях. Ко всему прочему он еще небольшого роста, а я уже привыкла ходить всюду с Решетняком и надевать туфли с каблуками любой высоты...
      Простой шофер! Простым Артема никто назвать бы не смог. И среди шоферской братии таких, как он, раз, два – и обчелся. Он и высокий профессионал, и человек справедливый, и хороший товарищ...
      Увлекшись разбирательством, я на некоторое время забыла о своей решимости порвать с Артемом. Чувство справедливости, по счастью, не сгорело в огне раздражения. Если бы не Артем, вряд ли у меня бы было это самое высшее образование...
      Поженились мы с Решетняком, когда он только вернулся из армии, а я как раз окончила школу. Родители уговаривали нас потерпеть, поступить в институт, получить хоть какие-то профессии. Куда там! Мы любили друг друга как сумасшедшие.
      Трудно было назвать наше чувство иными словами, как неистовая увлеченность друг другом с заметным помрачением рассудка.
      Артем почти сразу поступил в автопарк, где и работал до сих пор, а я готовилась к экзаменам в университет. Для встреч мы использовали каждую свободную минуту: я бросала учебники в любое время, стоило Артему мне позвонить, и ездила вместе с ним в рейсы по краю – он тогда работал на междугородном автобусе.
      Мать пыталась нашим встречам помешать. Однажды она даже заперла меня в квартире, но это придало нашей будущей встрече с Артемом еще больше романтики. Я привязала к перилам балкона морским узлом – Темка научил! – толстую веревку, которая хранилась у отца в кладовке, и благополучно спустилась с нашего третьего этажа на первый.
      Родителям оставила записку, что буду дома завтра, потому что ехала с Артемом в рейс за 400 километров и в тот день мы не успевали вернуться обратно.
      Мой альпинистский подвиг смертельно напугал мать. Она представила, как могла бы оборваться веревка, как я бы разбилась вдребезги, и больше никогда меня в квартире не закрывала.
      Теперь она уже только просила, чтобы я предохранялась:
      – Родится ребенок, засядешь дома, прости-прощай высшее образование!
      Но и здесь я не прислушивалась к маминым советам.
      Заниматься сексом с Темкой мне понравилось почти сразу. И это казалось странным, потому что многие мои подруги долго в интимные отношения не въезжали, не испытывали при этом особого удовольствия, а мы с Темкой спаривались, как кролики, при любой возможности.
      И случилось то, что должно было случиться: я забеременела.
      Мама высказалась категорически:
      – Аборт!
      Артем сказал:
      – Только попробуй!
      Некоторое время я колебалась: доводы матери казались железобетонными. Накрывался не только мой институт, но и институт Артема. Если родится ребенок, кто станет его кормить – наши родители? Здесь мы с Темкой были солидарны: на шее у родителей сидеть непорядочно!
      Но потом Артем произнес странную фразу:
      – Я отвечаю за вас!
      – За кого – за нас? – удивилась я.
      – За тебя и за нашего ребенка. Каким путем я стану доставать деньги, это мое дело, но деньги у нас будут. И учиться ты сможешь.
      – А ты? – Я все еще не могла решиться. Так ли уж не права была моя мама, говоря о том, что ребенок свяжет нас по рукам и ногам?
      – Ты окончишь институт, а потом я поступлю.
      Ну, раз так ставится вопрос... Я тоже хотела, чтобы у нас был ребенок. Сын. Вылитый Темка.
      – А я хочу дочь – копия ты! – спорил он.
      Смешно сказать, мы пререкались, не подозревая, что я ношу в себе двойню: сына – в Артема и дочь – в меня. То есть это, конечно, шутка. Дети получились как ассорти: взяли что-то от меня, что-то от Артема, что-то от дедушек-бабушек.
      Артем пересел на фуру и стал именоваться на шоферском жаргоне дальнобойщиком. То есть стал возить грузы на большие расстояния и порой задерживаться в рейсах до двух недель. Зато у нас теперь всегда были деньги, в этом он оказался прав.
      Я вспомнила, как мы поженились.
      Артем пришел просить у родителей моей руки. Я пыталась его отговорить. Мол, стоит ли это делать, если родители и так в курсе наших планов? Но он упирался.
      – Так положено.
      Кое в чем мой будущий муж был до смешного консервативен.
      Предвидя, какой прием может оказать мама моему любимому, я целую неделю проводила с ней разъяснительную работу. С некоторых пор она поверила в мою очумелость от любви и в то, что от ее прежде тихой и покорной дочери теперь можно ожидать чего угодно.
      – Учти! – заявила я. – Если ты обидишь Артема – а мы все равно поженимся, – я никогда не приду сюда. Слышишь, никогда!
      – Как ты говоришь про родительский дом – «сюда», – горько сказала мама. – Я только хотела, чтобы тебе было лучше.
      – Позволь мне самой решать, что для меня лучше.
      – Предпочитаешь учиться на своих ошибках? – Мама любила, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней. – Не говори потом, что я тебя не предупреждала!
      Когда пришел Артем, одетый с иголочки, его встретили с такой помпой, что, будь он поглупее, возгордился бы. Стол был накрыт, как на дипломатическом приеме. Мама не пожалела выставить самый дорогой хрусталь. Даже распаковала японский сервиз, который стоял на антресолях еще с тех пор, как они с папой молодыми работали в Алжире, и до того времени ни разу не использовался. Ножи-вилки были серебряные. Даже я слегка оробела, каково же было Артему!
      – Думаю, пока вам хватит Белочкиной комнаты, – как само собой разумеющееся сообщила будущая теща, – а когда родится ребенок, мы сможем поменяться с вами спальнями...
      – Вы зря волнуетесь, Галина Аркадьевна. – Артем еле успел протиснуться сквозь частокол маминых рассуждений. – Насчет обмена комнатами. Это будет не очень честно, если мы станем стеснять вас, а тем более выгонять из собственной спальни. Дело в том, что сегодня я ходил к начальнику автоколонны, и он обещал мне комнату в малосемейке.
      – Это общежитие? – задавленно пискнула мама.
      – Малосемейное общежитие, – кивнул Артем.
      В те времена на дорогах уже начали пошаливать крутые ребятишки, и дирекция автопарка несла огромные убытки. То одну машину с грузом, то другую останавливали вооруженные грабители, забирали товар, выгружая его на своих складах. Шоферов попросту выкидывали из машины. Потом машину находили зачастую в сотне-другой от места, где совершалось преступление, как говорится, разутую-раздетую.
      Через год-другой стали забирать и машины, когда резко подскочили цены на фуры...
      Шоферы шептались между собой, что некоторые из таких нападений и грабежей подстраивали сами водители. Сдавали товар налево по дешевке и инсценировали ограбление. Было так на самом деле, нет ли, но слухи ходили. Я тоже была в курсе слухов, потому что к нам в гости частенько заглядывал кто-нибудь из Темкиных коллег.
      А вот с Артемом ничего подобного не случалось. Он в юности занимался рукопашным боем, форму поддерживал и теперь и своими бицепсами производил впечатление. В минуты опасности он никогда не отступал. Коллеги посмеивались, что если кто-то пытался на него наезжать, глаза у Решетняка становились красными, как у быка, и он лез напролом, невзирая на превосходящие силы противника.
      Конечно, против лома нет приема. То есть противники могли быть вооружены, а бицепсом пулю не отразишь. Я не знаю почему, но только груз Артем всегда доставлял в целости и сохранности. К тому же он был честен до предела и потому числился у начальства на особом счету.
      Когда же он пришел к директору и сказал, что ему нужно жилье, поскольку он женится, комнату ему изыскали. Темка не признавался, но я думаю, что он не стал долго рассусоливать, а сказал примерно так:
      – Не дадите комнату, уйду в другой парк.
      У автопарка был небольшой фонд малосемеек для самых лучших работников, и моему будущему мужу не отказали...
      Мама обиделась. Думаю, именно тогда она невзлюбила Артема. То есть она с самого начала не испытывала к нему симпатии, а после того как поняла, что будущий зять ей никогда не покорится...
      Она-то думала, что мы поселимся в трехкомнатной квартире моих родителей, я буду все время у нее на глазах, и уж она проследит, чтобы «этот вахлак» меня не обижал.
      Но зять-шофер умыкнул единственную дочку из родительского дома! И куда? В общежитие!
      Человек из общежития был для моей мамы все равно что в Индии неприкасаемый. Пария. И смириться с тем, что в общежитии поселилась ее красавица Белла, любимая и единственная дочь, для матери оказалось невозможным. Шоком.
      Странно, что, оглядываясь назад – на нашу с Темой жизнь, – я почему-то все время вспоминала маму. Она как флаг, как символ, как герб всегда незримо присутствовала в атмосфере нашей молодой семьи.
      Ее грозный лик сиял в темноте нашей спальни. Ее гневный перст грозил нам карами, когда мы собирались совершить какую-нибудь ненужную, с ее точки зрения, покупку или совершить какую-нибудь глупую поездку.
      Наверное, и Темка невольно всегда думал, как отзовется Галина Аркадьевна на то или иное задуманное нами предприятие.
      Именно для того, чтобы избежать с ее стороны претензий и обид, сына мы назвали в честь отца Артема Антоном, а дочь – в честь моей матери – Галиной.
      Мать ухитрилась перекроить по-своему даже нашу свадьбу. Так, она предложила, чтобы мы после загса приехали домой и отметили свадьбу в семейном кругу, а потом уже отдельно для молодежи, где «будет стоять такой шум, так громко играть музыка, что старикам это будет вынести трудно»! Ее слова я помнила до сих пор.
      Не потому, что свадьба у нас была хуже других или мы с Темкой не были одеты как следует, но отсутствие в кафе, которое снял для нас автопарк, родителей невесты вызывало у гостей, мягко говоря, удивление. Между прочим, родители Артема не испугались шума. Приехали из станицы, где они жили, и принимали участие во всех положенных ритуалах. Плясали и даже целовались, когда веселые гости кричали «горько» и им.
      Жених ничего не ответил на предложение моей матери, но мне сказал:
      – Ты как хочешь, а мои родители в кафе придут!
      Я лишь молча его поцеловала. Я вообще была благодарна ему за все: за проявленную самостоятельность, настойчивость, за то, что устоял перед напором моей мамы в отличие от отца, за то, что он добыл для нас пусть крохотное, но отдельное жилье. В тот момент я его не просто любила, боготворила!
      Со своими будущими родственниками – отцом и матерью Артема – мама познакомилась заранее. Они с папой съездили к сватам, которые жили в сельском поселке в тридцати километрах от города, и обговорили, кто сколько должен дать на свадьбу.
      Темкины родители особого впечатления на мою Галину Аркадьевну не произвели. Она себе заранее их представила и сразу уверила себя, что не ошиблась. Их деликатность, спокойствие и умение выслушать собеседника она приняла за приниженность. К тому же и старшие Решетняки не имели пресловутого высшего образования, а только среднетехническое: мама Темки была бухгалтером, а отец – механиком в совхозе.
      Этого моей матери оказалось достаточно, чтобы тут же потерять к ним интерес. Вот бы Галина Аркадьевна удивилась, узнай она, как родители Артема мечтали о том, чтобы их сын стал инженером. Что они тоже расстроились, когда узнали, что Артем решил отложить поступление в институт.
      У четы Решетняк было еще двое детей – дочь и сын, старше Артема и уже имеющие семьи, которые получили высшее образование, так что родители ощущали свою вину перед младшим за то, что он образования не получил.
      Мне совершенно все равно, есть ли высшее образование у моего свекра и свекрови, потому что опять же в отличие от многих моих подруг я своих новых родственников полюбила с первого дня знакомства.
      Моя мама не знает – да и не надо ей о том знать, – что когда совпадали по времени моя сессия и Темкин рейс, я брала с собой обоих наших детей и ехала на автобусе в районный центр, где у меня теперь была другая мама. Как ни противилась моя родная мать, свекровь я тоже звала мамой.
      Свекровь называла меня Беллой. У нее получалось так мягко, по-домашнему, с буквой «е», а не «э», как у моей мамы.
      Обычно мама-свекровь видела меня в окно и выбегала к калитке, чтобы забрать детей. Я старалась приехать к вечеру и тем же автобусом уехать обратно.
      – Мама, один денечек, – просила я, хотя она и так мне бы не отказала. – Сдам экзамен и заберу их.
      Если у нее не было каких-то срочных отчетов или балансов, она успокаивала:
      – Не спеши, пусть у нас побудут. Я отгул возьму. Мне, знаешь, директор сколько задолжал? Спасибо внукам, хоть отдохну.
      Конечно, я представляла, какой с нашими двойняшками отдых, но мне было приятно, что она пытается помочь, не считаясь с собственными нагрузками.
      А сейчас, размышляя об этом, я думала, что никак не решаюсь заговорить с Артемом о разводе еще и потому, что отчетливо представляю себе, как расстроятся его родители. Наверное, и мой муж боялся того же. Ни он, ни я уже давно не ездили к его отцу с матерью...
      Что мы бы могли ответить на самый невинный их вопрос: «Дети, как у вас дела?»
      Раньше Артем не пил. В общепринятом смысле этого слова. В компаниях на праздники он мог выпить наравне с другими, но если на следующий день ему предстоял рейс, он был весьма осторожен в возлияниях. А то и попросту от них отказывался.
      Ох, как многим это не нравилось! Как часто даже при мне он слышал в свой адрес затертую фразу, что не пьет, «або хворый, або подлюка». Находились такие, что громогласно интересовались, не закодирован ли он. И, не дожидаясь ответа, начинали рассуждать о том, что все равно это не навсегда, потому что бывших алкоголиков не бывает.
      По-моему, эти выступления Артема не слишком задевали. Он веселился, когда его упрямство злило некоторых доброхотов: не пьешь – значит, не уважаешь?! И он отвечал словами Никулина из известной комедии:
      – Уважаю, но пить не буду!
      Каким счастливым вспоминается это время! Ведь было, было у нас семейное тепло! Был счастливый, довольный Артем, разомлевший после ванны и с любовью оглядывающий меня и наших ребятишек, которые маленькими лазили по нему, как львята по большому, отдыхающему после удачной охоты льву.
      Были полные любви ночи, когда он без устали ласкал меня и удивлялся, что любовь ко мне вовсе не тускнеет с годами, как пророчили опытные люди. И горячо шептал, что я – его единственная женщина на всю оставшуюся жизнь...
      А в последнее время он слонялся по квартире – нашей квартире! – не пытаясь, как прежде, ее обустроить. Ломались замки, текли краны, стирался лак с паркета, но Артем, казалось, ничего этого не замечал. Он не отказывался сделать по дому что-то, починить, покрасить, если я его просила, но выполнял лишь мои просьбы, сам не проявляя никакой инициативы, безо всякого энтузиазма.
      Я раздражалась, злилась, свирепела – мы так мечтали об этой квартире, мы сами, без помощи родителей, накопили на нее деньги! Мы клеили обои и целовались, когда кончалась разрезанная на полосы стопка, чтобы здесь же, среди запаха бумаги и клея, любить друг друга, забыв обо всем...
      Веха за вехой, веха за вехой... Стоп! Не слишком ли я увлеклась обвинениями в адрес Артема, разве виноват во всем только он? Артем стал пить, Артем ко мне охладел, Артем не занимается квартирой... Но я ни разу за все время не задумалась: а почему? Не переродился же он, в конце концов! Полюбил другую?
      Нет, другой у него не было. Говорят, жена все узнает последней, но я чувствовала, знала: не было! Стоит уточнить, я говорю именно о любви к другой женщине, но о том, что у него не было сиюминутных связей, с некоторых пор я утверждать не могла...
      Но даже не в этом дело. Если бы я просто ревновала, просто подозревала, но в остальном не могла его упрекнуть. А в том, что все становилось ПЛОХО. Между нами появилось раздражение. Возможно, это только мое мнение: когда любящие супруги начинают раздражаться в обществе друг друга, развязка близка. Если результат развязки не развод, то полное охлаждение... Для меня в таком случае развод предпочтительнее.
      Но я продолжала копать в своей душе: виновата мама, она подталкивала мои мысли к пониманию, что Артем мне не пара. Виноват Артем.
      Понятно, во всем виновата ваша мама. А вы, Белла Решетняк, невинная овечка?
      Нет, это я слишком глубоко копнула. С собой я еще успею разобраться, а вот Артем... Пришел домой пьяный, как скотина. Где, скажите на милость, он сегодня до глубокой ночи шлялся?!

      А ведь как раз сегодня меня навестила моя лучшая и единственная, по-настоящему близкая подруга Татьяна. О приятельницах я не говорю.
      Одиннадцать лет назад мы с ней познакомились на вступительных экзаменах, поступили в университет, учились в одной группе и с той поры дружим. Она в курсе всех моих дел – или почти всех, – я знаю все о ней. Таня успела выйти замуж и развестись. Сейчас она была в свободном полете и не очень печалилась, потому что муж ушел и оставил ей двухкомнатную квартиру...
      Ну я и брякнула! Можно подумать, что только в квартире все дело. Просто уход бывшего мужа означал для подруги наступление в ее жизни спокойного периода, без семейных ссор и сцен ревности, которую в тех обстоятельствах могла не испытывать разве что каменная баба.
      А Танькин муж сказал на прощание:
      – Достала ты меня своей ревностью.
      Мы с ней давно уже пришли к мнению, что во всем, касающемся отношений полов, логика мужчин, мягко говоря, странноватенькая. Обычно они говорят, что женская логика – отсутствие всякой логики, но если взять их самих...
      Если мужчина говорит, что жена у него неревнивая, значит, он имеет в виду то, что она не обращает внимания на его шашни. А еще точнее, делает вид, что не обращает. Если же жена не хочет мириться с его походами налево, значит, она чересчур ревнива.
      Вот и муж Татьяны отчего-то считал, что виновата в разводе всего лишь неуемная ревность жены, хотя она однажды застукала его с любовницей прямо у той в доме. И учинила скандал, который, по мнению мужа, затевать не имела права.
      Это произошло в новогодний вечер. Таня несколько отвлеклась на беседу с соседями по столу – праздновали большой компанией в кафе, – а когда посмотрела вокруг, то не увидела в пределах досягаемости любимого мужа. Как и его молодой соседки по столу.
      Татьяна кинулась к машине: та была на месте, под навесом у кафе, подпертая двумя легковушками прибывших позже гостей. Она вернулась в зал – искомые товарищи по-прежнему отсутствовали.
      Одна из Таниных приятельниц, приглашенная ею в дамский туалет для беседы, охотно пояснила, что исчезнувшая женщина – новая секретарша Таниного мужа, со своим супругом недавно разошлась, живет одна в своем доме, который достался ей по наследству. И даже назвала адрес.
      Татьяна прекрасно водит машину, ключи были в ее сумочке, и она попросила хозяев двух тачек, загораживающих ей проезд, отогнать машины. Те вспомнили, что такое мужская солидарность, попытались разгневанную женщину отговорить от безумства, уверяя, что на улице мороз, машины придется долго прогревать... Но Татьяна, не дослушав, пошла к своей машине и пояснила на ходу:
      – Я сейчас сдам назад, и ваши тачки разлетятся в стороны безо всякого разогрева.
      Мужикам было жалко свои машины ничуть не меньше, чем попавшего в беду товарища. Проезд безумной бабе пришлось освободить.
      Дом, к которому подъехала пылающая негодованием моя подруга, казался безлюдным. Как сказал бы Пушкин, ни огня, ни темной хаты. Татьяна подошла к гаражу и заглянула в приотворенную дверь – в него поставили машину явно только что, – из гаража пахнуло теплом и запахом выхлопного газа. Видно, чтобы замести следы, Танькин муж попросил машину у кого-то из друзей.
      Правда, в дом приехавшие могли не зайти. Татьяна поднялась по ступенькам и подергала за ручку дверь, ведущую на веранду – этакие застекленные современные сени, – и услышала, как явственно звякнул крючок на двери. То есть заперта она была изнутри!
      Татьяна постучала. Вначале вежливо – никто не откликнулся. Тогда она ударила в дверь ногой раз, другой, раздался грохот, и та соскочила с крючка. Следующая дверь непосредственно в дом была сделана более добротно: чтобы выбить ее, закрытую изнутри на ключ, мощности Татьяниной ноги явно не хватало.
      Тогда она обошла со всех сторон дом – окна оказались затянутыми прозрачной пленкой. Прошлая зима была холодной, с сильными северными ветрами, и некоторые частники, закрывая окна пленкой, пытались таким образом сохранить в доме тепло.
      Пленка была достаточно плотной, но вовсе не железобетонной. Татьяна схватила кирпич из рядом стоящего штабеля и ударила по окну, с мстительным удовольствием слыша, как осыпается разбитое стекло и писклявый женский голос вопит в трубку:
      – Милиция! Милиция!
      Я вполне представляла разъяренную Татьяну с кирпичом в руке, разрывающую пленку подобно киношному монстру. Кирпичом она успела лишь приложиться к голове неверного супруга, как приехали работники правопорядка. Наверное, они были поблизости, а вовсе не возле праздничного стола.
      Тогда среди ночи нам позвонил Танькин муж и жалобно проблеял, что жену забрала милиция, а он звонит нам из травматологии.
      Едва я рассказала о том Артему, как он выскочил из-за праздничного стола – у нас тоже были гости – и помчался выручать мою подругу. У него, к счастью, работал в милиции друг, с которым они когда-то служили в морской пехоте.
      Он привез к нам домой Татьяну, полностью растерявшую всю свою воинственность и даже пришедшую в ужас при мысли о том, что она натворила.
      Я отпаивала ее валерьянкой, а потом дала снотворное, которое когда-то забыла у нас моя мама, и Таня проспала почти до двенадцати часов дня.
      Она и раньше неплохо относилась к Артему, а после случившегося испытывала к нему особое чувство благодарности. Артем и не знал, что ее союзничество зачастую гасило мои самые сильные раздражения в адрес мужа, а от маминого ярлыка «простой шофер» она просто выходила из себя. И однажды даже разругалась с моей родительницей.
      – Между прочим, Галина Аркадьевна, вы не помните, как Белка бросала универ? Просто перестала ходить на занятия – и все.
      – Был такой прискорбный факт в Белочкиной биографии, – вздохнула мама.
      – И кто заставил ее вернуться?
      – Я, – довольно покивала моя родительница.
      Она еще хотела что-то сказать, но Татьяна перебила ее не очень вежливо:
      – Это вам так кажется, Галина Аркадьевна! На самом деле ходить на занятия заставил Беллу ее муж.
      – Надеюсь, ты говоришь это несерьезно? – высокомерно поинтересовалась мама. О, она умела ставить на свое место как зарвавшихся подчиненных, так и излишне самоуверенных молодых людей.
      Но Танька моя тоже была не лыком шита. В газете она работала репортером, а в качестве хобби печатала критические статьи, такие хлесткие и ядовитые, что молодые литераторы переиначили ее фамилию Шедогуб на Душегуб. Кличка будто приклеилась. Так Татьяну теперь звали даже друзья.
      После опубликования разгромной статьи на очередной опус писателя или поэта Татьяне порой приходилось встречаться с разгневанными авторами лицом к лицу, и, насколько я знаю, она ни разу не дрогнула. Не отступила Танька и теперь – ведь в опасности была репутация ее друга!