Приключения наследницы

      Он быстро вернулся и опять, как в случае с Сашкой, попытался от меня избавиться.
      – Прошу вас, Анна, это зрелище не для женских глаз. Аксинья, уведите госпожу.
      Еще чего! Хватит командовать в моем доме!
      – Не обращайте на меня внимания, Джим, – проговорила я спокойно. – Занимайтесь своим делом.
      Аксинья, отступившая было в сторону, чтобы пропустить меня к двери и следовать за мной, опять придвинулась.
      – Хозяин! Хозяин!
      Мимо нас протиснулся Орест, но Мамонов строго сказал ему:
      – Отойди! С ним занимается врач!
      Орест присел у двери на корточки и стал раскачиваться из стороны в сторону, что-то бормоча.
      К сожалению, мужчины так плотно обступили Кирилла, что мне почти ничего не было видно. Я только заметила, что Джим достал какой-то пузырек, капнул из него жидкость на белую тряпицу и осторожно вынул кинжал.
      – Слава Господу, ничего серьезного, – услышала я и почувствовала, как к горлу у меня подкатывает тошнота.
      Пожалуй, лучше мне и в самом деле уйти. Положенное время я выдержала, Джима не послушалась, настояла на своем, а теперь смогу и удалиться.
      Бормотания Ореста, когда я стала осторожно протискиваться мимо него, делались все громче. Так что он едва ли не рыдал.
      – Уведите его отсюда! – прикрикнул Джим, не отрываясь от своего дела.
      – Пойдем, голубчик, – мягко сказала я, тронутая этим непритворным выражением горя, – твой хозяин ранен, но, говорят, легко. Сейчас господин Веллингтон его перевяжет, и ты сможешь вернуться к нему.
      Странный у него все-таки слуга! Я посмотрела на темное, почти черное лицо – в полумраке как-то зловеще посверкивали белки его глаз.
      Потом я обратилась к Аксинье:
      – Отведи Ореста в кухню. Напои молоком, что ли. Мне тоже принеси молока с медом, – сказала я Аксинье, – а то, пожалуй, теперь и не засну.
      Орест стоял рядом и ничего не говорил.
      – Егоровна у нас травница, – заметила как бы между прочим служанка, скорее для него. – Она любые раны лечит так, что и следа почти не остается. Пойдем, миленький, дам тебе молока.
      Так же молча тот отправился за Аксиньей.
      – Ну, сегодня пусть проявит себя Джим, – пробормотала я сама себе, – он ведь считает себя врачом, а завтра посмотрим на самочувствие Кирилла... Однако кто же это покушался на его жизнь?
      – Какой-то этот Орест страшный, – поделилась впечатлением вернувшаяся с молоком Аксинья. – Я к нему по-хорошему, а он только глазами сверкает! Хоть бы спасибо сказал!
      Уже присев на кровать, я встрепенулась:
      – Надо посмотреть, закрыты ли двери дома на засов?
      Если мне приходила в голову какая-то мысль, я тут же спешила ее проверить, хотя могла бы и послать Аксинью. Впрочем, она поспешила следом за мной, и в коридоре почти тотчас же мы столкнулись нос к носу с Мамоновым.
      – Что это, ваше сиятельство, нынешней ночью вам не спится?
      – Да вот подумала, закрыли нынче входные двери на засов или нет? – смущаясь, призналась я. Мне вовсе не хотелось, чтобы исправник заподозрил меня в неправедных поступках.
      – Ага, значит, и вам это пришло в голову, – оживился он. – Так вот, двери закрыты на засов, а это значит, что...
      – Убийца до сих пор находится в доме! – выпалила я. – Постойте, но кто-то же выпрыгнул в окно!
      – Никто не выпрыгнул. Кто-то лишь сделал вид, а снег под окном даже не примят.
      – Но тогда как он проскользнул мимо нас?
      – Сие есть тайна, каковую утренний свет непременно осветит, – философски заметил Мамонов.
      Мне оставалось лишь вернуться к себе. Причем Иван Георгиевич сопровождал меня до самой комнаты.
      – Спокойной ночи, ваше сиятельство, – ласково сказал он. – Надеюсь, ваш сон больше ничто не потревожит.
      – А как там мой кузен? – спросила я.
      – Рана оказалась неглубокой. Он скорее всего потерял сознание от страха.
      – От страха? – не поняла я.
      – Да, верно, всякий на его месте испугался бы. Проснуться посреди ночи от того, что кто-то пытается тебя убить...
      – То есть вы думаете, что Кирилл сопротивлялся?
      – Сопротивлялся. Убийца вроде на пороге обо что-то споткнулся.
      – А Кирилл, выходит, свою свечу загасил?
      – Загасил. Я, говорит, при свете спать не могу.
      – А что рассказывает его слуга?
      – Услышал ваши крики – он ведь спит в кладовке, а двери там, как нарочно, пригнаны плотно. Оресту показалось, что он услышал крик, а потом прислушался – тихо. Вот он и подумал, что ему приснилось. Они ведь договорились, ежели что, хозяин стукнет в стенку. А стука не было.
      – Да уж, хозяину оказалось не до стука... Но кому, кому понадобилось его убивать?
      – Искренне надеюсь, Анна Михайловна, что мы скоро все узнаем, – задумчиво пробормотал Мамонов. – Меня не оставляет вера в то, что ко всякой тайне рано или поздно находится ключ... А вы все-таки поспите, ваше сиятельство. Недосып, говорят, очень старит женские лица.
      Я, не выдержав, прыснула. Старит! Я еще только помолодела. Но все же с мнением Мамонова согласилась: пора спать.
      – А Кирилл... Наверное, Оресту нужно теперь подле него сидеть.
      – Англичанин ваш вызвался побыть сиделкой.
      – Вы имеете в виду Джима?
      – А здесь есть еще какой иностранец? – подразнил он меня.
      – Но разве вы не подозреваете Веллингтона в том...
      Я прикусила язык, но Иван Георгиевич тронул меня за руку.
      – Ну же, Анна Михайловна, что вы замолчали? В чем, по-вашему, я должен подозревать вашего гостя?
      – Как же, ведь, кроме него, получается, больше некому...
      – Совершать эти все злодеяния? – покивал Мамонов.
      – Хотя я и не могу себе этого представить.
      – Понятное дело, такое тяжкое обвинение... Вы и в самом деле думаете, что, кроме Веллингтона, некому?
      Я заколебалась. Говорить, не говорить? Отчего-то мне казалось, что Мамонов долго в имении не пробудет. Посмотрит, что да как, найдет убийцу – и дело с концом. Но он, похоже, никуда уезжать не собирался.
      Глядя на мои нравственные муки, Иван Георгиевич сжалился и перестал смотреть на меня с ожиданием во взоре, как бы поторапливая: мол, давай, не тяни кота за хвост!
      – Недаром в народе говорят: утро вечера мудренее. Думаю, Анна Михайловна, все-таки вам следует хорошо выспаться и поутру на свежую голову решить, что вы хотели бы рассказать вашему покорному слуге. Понимаю: перед вами стоит непростая задача, но кто знает, может, вы окажетесь проницательнее бедного исправника и найдете объяснения некоторым вещам, кои непосвященному человеку кажутся непонятными.
      Я благодарно протянула ему руку, каковую Мамонов поцеловал.
      – Спокойной ночи, ваше сиятельство. Это пожелание в нынешних обстоятельствах кажется мне весьма своевременным.

Глава шестнадцатая

      Я пошла к себе в спальню – Аксинья молчаливой тенью следовала за мной.
      Она ничего не говорила, но по глазам я видела, что девушка не прочь обсудить со мной ночные события. Моя мама, княгиня Лидия Филипповна, не терпела никакого проявления вольнодумства или самовольства у слуг.
      – Спросят – скажи! – требовала она от прислуги.
      Аксинья достаточно была вышколена ею, чтобы сказать что-то без разрешения. Вряд ли мне когда-нибудь удастся держать слуг такой жесткой рукой...
      – Ну и как ты думаешь, мог такой человек, как Джим Веллингтон, убить двух женщин и попытаться зарезать Кирилла Ромодановского?
      – Господин Джим – человек благородный, – ответила Аксинья. – Он не станет бить ножом спящего человека.
      Я, откровенно говоря, удивилась ответу моей горничной. Благородный, надо же!
      – А уж душить женщин – тем более?
      Аксинья уловила насмешку в моем голосе, поэтому только согласно кивнула и все.
      – А поручик Зимин стал бы бить ножом спящего человека? – продолжала допытываться я.
      Она замялась.
      – Господин поручик – человек военный. Он должен слушаться своего командира.
      – То есть, если бы ему приказали, мог бы и ударить, и задушить?
      Аксинья промолчала, опасливо косясь на меня. Наверное, подумала, что я, подобно моей матушке, могу накричать на нее: мол, ишь воли взяла, позволяет себе обсуждать господ!
      – А господин Ромодановский? – все никак не могла угомониться я. – Если бы его не ударили ножом.
      – Господин Ромодановский мог бы.
      – Вот это да! – искренне удивилась я. – Ты откуда это знаешь? Он с нами всего-то два дня.
      Может, покойная матушка была права и не стоит вести беседы со слугами? Как она воспряла духом! Еще бы, крепостной позволили обсуждать знатных людей...
      – А Кирилл, значит, человек не благородный?
      Аксинья притихла, видимо, в надежде, что я от нее отстану.
      – Нет, ты говори, раз начала.
      – Грех, барышня, на человека напраслину возводить, а только мнится мне – он лишь притворяется добрым... И с Хелен этой, покойной, при всех говорил ласково да весело, а когда я мимо пробегала, случайно слышала...
      – Подслушивала? – уточнила я.
      – Госпожа Хелен вскрикнула, вот я и остановилась, думала, мало ли, может, ей плохо сделалось. Из-за двери тихонечко выглянула, а господин Кирилл схватил ее за горло и говорит так зло, с угрозой: «Только посмей рот открыть! Ты знаешь, что может быть...»
      – Ты ничего не перепутала?
      Я даже невольно понизила голос, как будто раненный ножом Кирилл мог встать с постели, чтобы нарочно подслушать мой разговор со служанкой.
      – Как можно, барышня. Я сама так перепугалась. На цыпочках отошла к двери да как побежала, еле на крыльце опомнилась...
      – Ну хорошо, допустим, злодей – это Кирилл, – продолжала я рассуждать вслух, – тогда кто пытался убить его?.. А что, если это сделал Исидор?
      – Исидор? – изумленно переспросила Аксинья. – Да зачем ему это делать?
      – Ну, не знаю, может, они знакомы, – неуверенно предположила я. – Почему обязательно подозревать господ? Разве не могут быть злодеи среди слуг?
      – Могут быть, – согласилась моя горничная. – Вот Осип, к примеру, в разбойники подался.
      – А ты слышала, он убил кого-нибудь?
      – Я в имении недолго жила, – пожала плечами Аксинья, помогая мне снять шлафрок и лечь в постель, заботливо подтыкая одеяло, – но крепостные говорили, что он не душегуб, а такой, что завсегда пыжился... Из тех, что в брюхе солома, а шапка с заломом... Исидор другой... Он ведь давно мог уйти. Семью завести. Делом каким заняться. Но он как бы при Эмилии. Изабель покойная, сказывают, ему завещала за девчонкой приглядывать. Вот он и глядит. Не шибко так на глазах, а вроде издалека следит, чтобы не обидел кто...
      Она замолчала, и я поняла, что у нее есть еще что сказать, но горничная не знала, как я это восприму.
      – Ладно, говори, чего ты там придумала.
      – Я не придумала, – торопливо зачастила Аксинья. – Но когда была жива ваша матушка, Исидор к ней приходил. И вроде какую-то дорогую вещь предлагал, только бы она дала вольную Эмилии. Он клялся, что тотчас увезет ее во Францию и княгиня ее больше никогда не увидит. Лидия Филипповна драгоценность взяла и обещала подумать. А тут война началась. Когда французы-то к Москве подошли, князь все добро решил припрятать. И драгоценность эту тоже, хоть матушка ваша ее отдавать не хотела...
      Вот драгоценность и объявилась! Уж не знаю, откуда она оказалась у Изабель, а потом у Исидора. Может, в самом деле в жилах Эмилии течет королевская кровь? Если это так, подобная вещь могла перейти к ней от кого-нибудь из предков...
      Как, однако, причудливо судьба плетет свои кружева! С какого верха человек может упасть на самый низ! Разве думал отец, приглашая в Россию Изабель, что не только не сможет как следует обеспечить ее жизнь, но и рожденную от нее дочь, по сути дела, отдаст в рабство?
      Но я тоже хороша! Не подумала, как сделать так, чтобы с моей помощью восторжествовала справедливость, а старалась обходить стороной бедную девочку, и смотрела на нее свысока, и не хотела слышать о том, что крепостная может быть моей сестрой...
      Что подумает отец, глядя на меня сверху? Я была уверена, что он в раю, несмотря на этот свой грех прелюбодеяния. Защитники родины все должны попадать в рай, даже если они допустили когда-то роковую ошибку...
      И разве я не могу исправить свершившуюся несправедливость, признав Эмилию своей сестрой?
      Но легко было так думать. Стоило мне представить себе, как я призову Эмилию к себе, как стану с ней говорить, у меня заранее язык примерзал к нёбу.
      Аксинья давным-давно спала, а я все ворочалась с боку на бок, все думала, думала и наконец решила: я непременно исправлю несправедливость, учиненную моей семьей над этой девушкой. Может, такое случится не сразу. По крайней мере не завтра. Но она долго этого ждала, сможет подождать и еще немного.
      Утром я смотрела на сообщенную мне новость уже несколько другими глазами. Ведь покойная матушка, по сути дела, обманула Исидора и опекаемую им девочку. Он не только лишился драгоценности, которая, судя по всему, могла бы обеспечить ему достойное существование, но и никак не изменил судьбу Эмилии. Не смог вытащить ее из рабства. Это может вывести из себя любого. И разве такая история не может послужить причиной обиды на весь свет?
      Надо бы рассказать эту историю Мамонову, чтобы он зачислил в подозреваемые и Исидора. Но что-то мешало мне так поступить. Я вспоминала достоинство, с которым шел по жизни этот уже немолодой человек, его стойкость и терпение. Не дело по одному подозрению ставить его в неловкое положение, заставлять оправдываться только потому, что он столько лет верен обещанию, данному женщине, которой уже давно нет на свете.
      Нужно было бы с кем-то посоветоваться, но я не могла решить с кем, потому пока в отношении Исидора определила для себя: ничего не предпринимать.
      А первым делом, поднявшись с постели, я навестила нашего раненого.
      Кирилл лежал в кровати бледный, но с блеском в глазах. Словно он придумал что-то интереснее ножевой раны и готов был хоть сейчас соскочить с кровати, чтобы идти исполнять задуманное предприятие.
      Возле его кровати сидел Орест и посматривал на меня с некоторым осуждением. Он что же, считал, будто его хозяина и проведывать не нужно? Впрочем, чего это я? Мне ли интересоваться мнением слуги и есть ли дело до его недовольства?!
      – Как вы себя чувствуете, кузен?
      Я теперь всегда обращалась к нему так, когда хотела доставить удовольствие.
      – Гораздо лучше, чем кое-кому хотелось бы, – ответил он, на мой взгляд, самодовольной фразой. Не думает же он, что это я напала на него с ножом! Или просто намекает, что в моем доме его хотели убить, но он назло всем выжил? – Джим сказал, что мне надо полежать. А знаете, кузина, из него вышел бы превосходный врач. Он умеет сочувствовать... Вы, говорят, еще не завтракали?
      – Только что проснулась, – призналась я. – Долго не могла уснуть, переживала. Как-то неприятно сознавать, что у тебя под боком живет убийца...
      – Вас беспокоило только это?
      – Только! – ворчливо отозвалась я. – А разве этого мало? Кроме того, неизвестный что-то искал в оружейной. Интересно, это все один и тот же человек?
      – Может, ваш неизвестный приходил за каким-то оружием?
      – Нет, именно искал. Это, хоть и осторожное, постукивание услышал даже Зимин, а он расположился за моей комнатой... Ему тоже досталось. Мы нашли его без сознания все в той же оружейной.
      – А не мог он притвориться?
      – И самому себе набить шишку? – не поверила я.
      – А что здесь трудного? Стукнись как следует о стену, вот тебе и шишка.
      – Но зачем ему это?
      – Как зачем? Отвести от себя подозрение. Ведь его поймали на горячем?
      – На горячем?
      – Так говорят воры. Мне об этом поведал мой крестный отец. Наверное, вы не знаете, он городовой.
      – Городовой? Впервые слышу.
      Глядя на мое равнодушное лицо, на котором он ожидал прочесть, может, восхищение, Кирилл зачастил:
      – У него очень интересная служба. Он мне столько рассказывал...
      – Я с удовольствием послушаю эти рассказы, когда вы окончательно поправитесь, – сказала я, опять-таки отчетливо чувствуя недовольство Ореста. До чего тяжелый, наверное, человек. – Но теперь господин Веллингтон вряд ли разрешил бы вам много говорить. Выздоравливайте поскорее, Кирилл, а мне пора. Вас, кстати, покормили?
      – Еду мне принесла некая Эмилия. Если вы почему-либо будете ею недовольны, продайте мне. Эта девчушка, между прочим, прекрасно готовит... Есть в ней что-то этакое. Может, покойный князь обратил внимание на хорошенькую крепостную? Готов биться об заклад, что капля-другая благородной крови в ней отыщется!
      Что он себе позволяет: обсуждать моего покойного отца! Намекает, что Эмилия – бастард? Или к особам женского пола применяется какое-то другое слово?
      Но вовсе не обязательно было посвящать Ромодановского в подробности происхождения Эмилии и мои планы относительно нее. Может, как раз после завтрака пригласить ее на откровенный разговор?..
      Но нет, в моем имении пока слишком неспокойно. Я уже не могу быть уверена в том, что в какое-нибудь следующее мгновение кто-то не придет и не заявит, что где-нибудь обнаружен очередной труп.
      – Аксинья, можешь сегодня позавтракать на кухне, у меня с гостями будет приватный разговор.
      Я вошла в гостиную, где стол уже был накрыт; мимо меня, здороваясь, проскользнула Егоровна с пустым подносом. За столом сидели Мамонов, Джим и Зимин со странными мокрыми и всклокоченными волосами.
      – Здравствуйте, господа, – сказала я и отдельно обратилась к поручику: – Что это с вами, Владимир Андреевич?
      – Пытался приложить к голове холод, – смущенно улыбнулся он.
      – Поручик просто лег спиной на снег, утверждая, что так у него не болит голова.
      – Может быть, послать кого-нибудь из слуг за врачом? – предложила я.
      – Ну, это не такая уж страшная рана, – отозвался за него Веллингтон. – Кстати, и у вашего кузена тоже.
      – Похоже, у нашего злоумышленника стала дрожать рука или он просто решил больше никого не убивать. Если у него, конечно, не зуб на женщин вообще, – усмехнулся Зимин. – Как почивать изволили, Анна Михайловна?
      – Прескверно, – отозвалась я, отпивая из чашки превосходный молочный кисель, – все какие-то мысли в голову лезли, все я прислушивалась: не скрипнет ли где половица, не попробует ли наш человеконенавистник обрушить свой гнев и на меня. Между прочим, я выяснила одну вещь: в нашем доме имеется некая драгоценность, которую может искать преступник... Да вы ешьте, ешьте, господа, а то я совсем заговорила вас. В крайнем случае побеседуем обо всем после завтрака. Хотела сказать об этом одному Ивану Георгиевичу, но потом подумала, что и вы тоже имеете право знать. Эта драгоценность не фамильное достояние, но, видимо, она достаточно дорогая, чтобы ради нее можно было убить человека.
      – И вы точно не знаете, что это – бриллиант, изумруд? – спросил Мамонов.
      – Не знаю. Об этом мне сказала моя горничная Аксинья, а она, как вы догадываетесь, вряд ли разбирается в драгоценных камнях.
      – Вы знаете, где находится эта драгоценность? – продолжал интересоваться он.
      – Думаю, что знаю. Если бы не случились эти ужасные события, поручик Зимин помог бы мне отыскать фамильное серебро и драгоценности покойной матушки; может, самое ценное мы бы отвезли с ним в банк, на том все и кончилось...
      – Я так понимаю, что Владимир Андреевич тоже имеет в этих розысках некую корысть? – предположил Мамонов.
      Я взглянула на Зимина – он мне согласно кивнул.
      – Есть у него корысть. Отыскать некий важный документ, который, как подозревают его товарищи, мог остаться в имении, в бумагах моего покойного батюшки.
      – Но это вовсе не аксиома, что он найдется, – уточнил Мамонов.
      – Помилуйте, какая аксиома. Скорее всего гипотеза. Но обстоятельства сложились так, что мы не можем пренебрегать даже такой малой надеждой.
      – Тогда лучший выход – покончить с этим делом немедленно, – сказал Иван Георгиевич, от нетерпения уже приподнимаясь из-за стола.
      – Но доесть-то я могу? – поинтересовалась я, удивляясь про себя, что такой воспитанный человек, как наш исправник, может, пусть и ненадолго, выйти из себя, забыв про всяческий этикет.
      Зимин и Веллингтон при этом дружно хохотнули.
      Я потому не торопилась выйти из-за стола, что в голове моей бродили самые противоречивые мысли. Причем ныне, при солнечном свете, они куда легче вылепливались в образы отчетливые, реальные, чем те – ночные, смутные и непонятные.
      Я украдкой оглядывала сидящих за столом мужчин. Джим аккуратно ел блин, макая его в густую сметану. Зимин нехотя помешивал ложечкой чай. Явно смущенный Мамонов перебирал пальцами лежавшую подле тарелки салфетку.
      Зимин никакого нетерпения не выказывал – выглядел спокойным. Джим вовсе казался равнодушным, как если бы его происходящее нисколько не волновало. Что же тогда так заторопился Мамонов? Неужели он думает, что случившиеся в имении убийства и покушения впрямую связаны с тем, что мы сейчас собирались откопать?
      Наконец я встала из-за стола, и мужчины тоже с явным облегчением последовали моему примеру.
      Как нельзя кстати появился Исидор, и я приказала ему выделить двух крепких парней, чтобы помогли нам откапывать зарытые вещи.
      Заслышав наши голоса, из кухни выглянула Аксинья с намерением последовать за нами следом.
      – Помоги пока Егоровне, – сказала я. – Займитесь с ней хотя бы вестибюлем – там по-прежнему ни стула, ни кресла.
      Аксинья с видимым неудовольствием оставила меня. Кажется, ей стало нравиться, что в доме постоянно что-то происходит. Ей хотелось быть участницей этих событий. Глупая девчонка просто не понимала, что порой это может быть опасно.
      Мужчины все оказались вооруженными. На мой вопросительный взгляд поручик пояснил:
      – Это я предложил. Кто его знает, сообщат вашему слуге-разбойнику, он со своими ватажниками нагрянет... опять врасплох застанут. Негоже давать такой шанс беглому крепостному.
      Впрочем, я и не спорила с его доводами, хотя сама при этом отчего-то не испытывала никакого беспокойства.
      Против ожидания мы сразу нашли нужные приметы: и яблоню, и куст красной смородины, то есть торчащие из неглубокого пока снега голые веточки.
      Скрепя сердце – как хотелось эту процедуру проделывать самой! – я отдала самодельную карту Амвросия поручику Зимину. Тот шагал взад-вперед по заснеженной земле, бубнил про себя цифры шагов и командовал приставленным ему крепостным:
      – Отметьте здесь!
      Потом сам взял в руки лопату и прочертил на снегу квадрат.
      – Копайте!
      Против ожидания – я все же думала, что возникнут какие-то трудности или место окажется не тем, – прошло все гладко, без препятствий.
      Рогожа, в которую были завернуты вещи, оказалась нисколько не подпорченной – скорее всего потому, что прошло слишком мало времени.
      Странно, что ничто во мне не дрогнуло. Словно случился самый обычный акт: откопали и откопали, ничего особенного. В конце концов, мы же выкапывали не чьи-то чужие вещи, а временно спрятанные свои...
      Исидор, приведший слуг, подходить ближе не стал – остановился поодаль и стоял, как бы ожидая нового приказания.
      Я подошла к нему.
      – Исидор, у нас с вами есть один очень важный разговор.
      Он поднял на меня глаза. Я впервые обратилась к нему на вы. В глазах его зажглась надежда как бы со знаком вопроса: неужели?
      – Я все знаю, – кивнула я его вопросительному взгляду. – Найдите меня после обеда.
      Он согласно кивнул и пошел прочь, расправив плечи. До этого он ходил словно скособочившись.
      Слуги вытащили огромный узел и под предводительством поручика понесли его в дом, расположив посреди все еще пустого вестибюля.
      Света, струящегося из окон, оказалось достаточно, чтобы все рассмотреть. Я стояла рядом с Веллингтоном, а Мамонов и Зимин перебирали вещи.
      Мне передали больших размеров шкатулку, кажется, запертую на ключ, а себе Зимин под моим одобрительным взглядом взял какой-то плоский сверток в вощеной бумаге, перевязанный и даже скрепленный сургучной печатью.
      По-моему, поручик едва не подпрыгивал от нетерпения.
      Появившимся Егоровне и Аксинье я сказала:
      – Посмотрите, сколько здесь серебра. Пересчитайте и доложите.
      – Непременно, матушка! – бодро откликнулась Егоровна, присаживаясь над узлом.
      Я едва не рассмеялась. Хотя слуги нет-нет да и называли меня «матушкой», привыкнуть к такому обращению было трудновато.
      – Теперь все довольны? – сказала я, нарочно не торопясь открывать шкатулку.
      Мне хотелось убедиться в том, что Джим Веллингтон вовсе не был заинтересован в моей находке. Ведь иначе просто невозможно было объяснить ни его приезд сюда, ни поведение во время всех произошедших в имении событий. Он казался слишком уж спокойным, слишком всегда рядом. Словно он выслеживал дичь и ждал, когда она подойдет к нему на расстояние выстрела.
      Конечно, я ничего не дождалась. В смысле никакого неверного шага. Нетерпение проявил Мамонов:
      – Ну же, княжна, не томите. Покажите нам, что там за драгоценность такая?
      – Пойдемте в гостиную. Там мы сможем все спокойно рассмотреть, сидя за столом.
      Я пошла впереди, а мужчины за мной. На ходу я спросила Зимина:
      – А вы, поручик, свои сокровища все еще не осмотрели?
      – Хотелось бы, как и вам, присесть где-нибудь и не спеша, в спокойной обстановке... Если позволите, я пройду в кабинет вашего покойного отца.
      – Пожалуйста, идите. – Я не смогла скрыть разочарования. Неужели Зимина нисколько не интересует выдающаяся драгоценность? – Но если вы помните, там все равно нет стола.
      – Ничего, я заметил – возле стеллажа с книгами имеется небольшая конторка. Я вполне смогу поработать и за ней.

Глава семнадцатая

      Итак, в гостиную мы пошли втроем: Мамонов, Веллингтон и я. Мне казалось, что к такому событию, как осмотр драгоценностей, соберутся все, но Зимин ушел со своими бумагами, а Ромодановский лежал раненый...
      Едва я так подумала, как Кирилл собственной персоной появился перед нами, все еще бледный, но довольно бодрый.
      – Зачем вы встали, кузен? – укоризненно сказала я. – Вон вы какой, будто обескровленный. Привидение, да и только.
      – Для привидения я, наверное, слишком резв, – слабо улыбнулся он. – Но как я могу лежать, когда в доме происходят такие события!
      – Какие – такие? – поинтересовался Мамонов.
      – Понятно какие. Вы ведь нашли клад, не так ли?
      – Голубчик, – мягко заметил Мамонов, – а кто вам успел нашептать про клад, если вы сами только что поднялись?
      Возникла заминка, в течение которой Кирилл несколько оторопело молчал, соображая, что ответить. Не хочет выдавать кого-то из слуг, кто сообщает ему обо всем, что происходит в доме? Чего это он так встрепенулся? Любопытство так естественно для молодого, легко раненного человека, для которого невыносимо бездействие...
      – Что значит – нашли? – вмешалась я. – Мы его просто откопали. Никакой это не клад, а вещи, которые мой отец спрятал на случай, если бы в имении появились французы.
      – Позвольте и мне посмотреть, – попросил он, словно маленький мальчик.
      – Конечно же, кузен, – сказала я, – садитесь к столу. Представляю, как это скучно – лежать в постели и болеть, когда в доме как раз что-то происходит...
      Я попыталась открыть крышку – она и в самом деле оказалась запертой на ключ. Даже потрясла ее для верности – безрезультатно.
      – Дайте мне, – проговорил Кирилл и протянул руку.
      Я вручила ему шкатулку, отметив про себя: что же это за рана такая, если на другой день после ранения кузен так бодр? Или ему не терпится взглянуть на содержимое шкатулки?
      Откуда-то из кармана тяжелого халата он вынул... тонкий стилет, поковырял им в замке и вскоре передал мне обратно шкатулку, впрочем, не отводя от нее будто зачарованных глаз.
      – Вы вооружились, господин Ромодановский? – заметил Мамонов.
      – Ну, после того как в этом доме на меня совершили нападение... – буркнул Кирилл, пряча стилет, – нет ничего странного, что я пытаюсь защититься.
      Я даже вынула руку, которую уже опустила в шкатулку. Он так с нажимом произнес «в этом доме», словно виноват в его несчастье был именно дом или его хозяйка.
      – Мы найдем злоумышленника, всенепременно, – успокаивающе произнес Иван Георгиевич, и в его тоне было нечто именно от исправника, хотя до сего времени с исправниками мне сталкиваться не приходилось.
      – Начнем, помолясь, – торжественно провозгласила я и выложила на стол первую вещь – бриллиантовую брошь, которая перешла к маме после смерти бабушки с оговоркой, что к моему совершеннолетию я стану ее владелицей.
      – Красивая вещица, – осторожно взял ее в руки Мамонов. – Стоит немало. Похоже, Анна Михайловна, бедность вам не грозит. Зря вы так переживали.
      – Вы-то откуда знаете о моих переживаниях? – удивилась я. – Разве мы с вами об этом говорили?
      – Не говорили, но ваш кузен заметил, очень осторожно, что вы – выдающаяся женщина и он бы женился на вас даже в том случае, если драгоценности не отыщутся.
      Ну вот, а я переживала, что никто не хочет на мне жениться. Значит, есть все-таки мужчина, оценивший мои достоинства!
      Однако и с Кириллом я ни словом не обмолвилась о драгоценностях!.. Неужели из-за этих всех событий я становлюсь маниакально подозрительной?
      Ничего не сказав о своих сомнениях, я продолжила осмотр шкатулки.
      – Кольцо с изумрудом. Маме подарил отец к свадьбе – фамильный перстень князей Болловских.
      А потом я достала сафьяновую коробочку с изящным золотым фермуаром. По тому, как за столом в мгновение стало тихо, можно было догадаться – это оно. Я осторожно поддела ногтем застежку, крышка откинулась, и нашим глазам предстало изумительное зрелище. На черном бархате коробочки лежал розовый бриллиант, красивее которого, наверное, никто из нас в жизни не видел.
      Он был превращен в украшение с помощью золотого колечка, через которое продевался кожаный шнурок. Как ни странно, шнурок особенно подчеркивал красоту камня, и тот вряд ли смотрелся бы краше на золотой цепочке.