А потом состоялась свадьба брата Валеры. Наташе казалось, что таких счастливых новобрачных она еще не видела.
      Неля не верила своему счастью и почти все время, стоя или сидя рядом с женихом, посматривала на него с любовью, смешанной с удивлением: неужели такой красавец становится ее мужем?!
      Но радовалась Неля не только этому. Как раз накануне свадьбы Валерий купил квартиру, потому что недостающие деньги одолжила ему сестра.
      Стася не обманула и по каким-то своим каналам достала должника Рудиных, Олега Мартьянова, который и в самом деле процветал в своем бизнесе.
      По крайней мере бывший однокурсник ее покойного мужа, когда-то занявший еще у Константина пять тысяч долларов, готов был выплатить десять.
      И выплатил.
      – Что же ты, подруженька, такая тихая да ненастойчивая, – пеняла ей Стася. – Да если бы мои друзья на него не нажали, тебе бы этих денег никогда не видать!
      – Но он же обещал, а мне неудобно было ему напоминать.
      – Горбатого могила исправит! – вздыхала Стася. – Он обещал. Это тебе не прежние русские купцы, под чье слово можно было получить в долг любую сумму денег. Такие если разорялись, пускали себе пулю в висок. А наши, знаешь, что делают?
      – Что?
      – Сбегают. И должники за ними по всему свету гоняются.
      – Но Олег Мартьянов, к счастью, не сбежал. Я тебе очень благодарна. Да, если уж говорить о приметах нынешнего времени, тот, кто помог получить деньги с должника, получает процент...
      – Господи, она говорит о процентах! Селиванова, ты о себе подумай. Что мне твои проценты? Ну, насмешила! Веришь, таких подруг, как ты, у меня нет. И я рада, что ты у меня есть. На тебе, Наташка, глаз бизнесмена отдыхает.
      Вот эти деньги да плюс еще кое-какие сбережения Наташа и одолжила брату. А родители дали деньги на мебель. Конечно, на самое необходимое. У них в роду, увы, миллионеров не было.
      По крайней мере первое, что будущие муж и жена Селивановы купили, были огромная двуспальная кровать и холодильник «Бош».
      Приглашенные на свадьбу родственники – из далекого далека средней полосы приехал даже Нелин двоюродный брат, – узнав, что у молодоженов только что купленная пустая квартира, понесли на свадьбу кто что мог: стол и стулья, ковер и сервиз. Кто-то из гостей приволок даже огромный голландский фикус размером с приличное дерево, который и поставили в углу спальни. Сказали, что он очищает воздух.
      Наташин брат, который в слегка оглушенном состоянии принимал подарки, на всякий случай придерживая одной рукой свою красавицу жену, словно хотел сказать: подарки подарками, а самое ценное у меня здесь, стоит рядом.
      Ближе к ночи, когда молодых привезли из ресторана в их новую квартиру, Наташа задержалась возле Нели, потому что та схватила ее за руку и увлекла в спальню.
      – Наталья Петровна, на минуточку.
      В комнате она на минутку приникла к Наташе и внезапно задрожавшим голосом сказала:
      – Я боюсь!
      – В каком смысле? – удивилась Наташа; эта ночь никак не могла быть ее первой ночью, тем более что она наверняка знала, что молодые жили до свадьбы. – Ты боишься кого-то?
      – Я вам не сказала. – Неля всхлипнула и зарыдала, оглядываясь на дверь; к счастью, ее муж задержался в кухне, чтобы выпить с шафером «на свободе». – Я ведь делала аборт.
      – Ну и что же? – сказала Наташа. – Я никому не скажу, и ты не говори. Забудь о том, что было.
      – Первый аборт, – сказала Неля. – А вдруг у меня больше не будет детей? Валерик... он так мечтает о ребенке!
      – Давай не будем пороть горячку, – обняла ее Наташа. – Аборт прошел без осложнений?
      – Без, – кивнула Неля, – на мне все заживает как на кошке.
      – Вот на этом мы и остановимся. Что ты здорова и родишь ребенка в самом ближайшем будущем. Вот увидишь, у меня легкая рука. Меньше чем через годик у моего сына Ромки родится прелестный двоюродный братик.
      – Что такое? Моя жена плачет?
      На пороге спальни появился Валера и с укоризной посмотрел на Наташу:
      – Сестренка, ты ее ничем не обидела?
      – Как бы я могла, – улыбнулась Наташа. – Иной раз женщины плачут от счастья.
      – Иди, Наташа, Санек тебя отвезет.
      – Он же выпил.
      – Выпил. И немало. Но он обещал везти тебя медленно и очень бережно. Приедешь, позвони. Хорошо?

* * *

      В конце длинного черного коридора был свет. Яркий, ослепительный, манящий. Казалось, там, внутри этого света, ждет легкость и небывалое наслаждение.
      С ее ног упадут наконец оковы, которые мешали ей двигаться. Держали на земле. Тяжелую, неповоротливую. Она не могла быстро ходить из-за них, ей трудно было даже дышать. И вот теперь ее ждало освобождение.
      Но нет. Ее грубо вырвали из этого наслаждения. Швырнули обратно, на жесткую раскаленную койку, где она теперь и металась так, что ее держали за руки.
      Время от времени ее донимали звуки. Кто-то кричал:
      – Уйдите, сюда нельзя посторонним!
      Кто-то плакал таким знакомым и родным голосом:
      – Наташенька, родная, не уходи!
      Еще говорили сухо и официально:
      – Ничего не поделаешь, травма слишком серьезная.
      И совсем уже тихо, издалека:
      – Она умирает?
      И почти сразу вместе с этим наступила чернота. Но какая-то странная. Как будто Наташа существовала отдельно от остального мира, никак на него не реагируя.
      Ее куда-то несли, потом везли, а в ее голове лишь лениво ворочалась мысль: на кладбище везут, что ли?
      А потом вдруг все это кончилось. В голове ее послышался будто щелчок, лопнули в ушах пробки, которые пропускали в голову звуки будто сквозь вату. И первое, что она услышала, оказался звук работающего двигателя. Где-то неподалеку, похоже, работала бензопила.
      Не то чтобы она работала очень громко, звук был монотонный и даже усыпляющий, но Наташа слышала его очень отчетливо.
      Она не ощущала себя ограниченной каким-то небольшим пространством. То есть стенками гроба. Значит, не умерла?
      Попробовала осторожно пошевелиться, как Гулливер, спутанный веревками лилипутов, – ничто ее не держало.
      Но при этом веки оказались такими неподъемными, что открыть их было тяжким трудом. Наташа не стала и сопротивляться этой тяжести. Тем более что с каждой минутой голова ее становилась все яснее.
      Первый образ, который возник в опустошенной голове, был почему-то Тамарой Пальчевской. Наташа вспомнила даже, что теперь она уже и не Пальчевская, а фамилия ее... Нет, фамилию вспомнить Наташа все же не смогла.
      – Ты все-таки не умерла? – удивленно поинтересовалась Тамара. – Ну, Рудина, ты даешь! А я думала, уже все...
      – Уйди, я не хочу тебя видеть! – прикрикнула Наташа, и Тамара исчезла.
      «Ребенок! – вдруг ворвалась в сознание мысль. – Где мой ребенок?!»
      Разбитая, неподвижная, она вдруг обрела невиданную силу, которая могла бы поднять ее с больничной койки и потащить куда-то, где держали ее маленького неродившегося сына. Или родившегося?
      – Где мой сын?!
      – Успокойтесь, – сказал кто-то незнакомым голосом, – ваш ребенок жив.
      И в тот же момент ее неподвижное одеревеневшее тело вдруг стало ощущать себя в точке, куда как раз в это время мягко вошла игла шприца.
      Собравшийся было отправляться на выручку к своему сыну организм притих, как бы прислушиваясь к тому, нужное лекарство вводили в вену или нет, и это оказалось для нее так тяжело, что она опять впала в беспамятство, но уже с желанием прийти в себя и больше не думать про свет в конце коридора, там, откуда не возвращаются.
      Следующий раз Наташа проснулась среди ночи с каким-то обостренным слухом. Словно остальные части тела еще находились в приторможенном состоянии, а уши уже стояли торчком, как у волка, услышавшего погоню.
      Почему она решила, что это ночь, еще не открывая глаз? Потому что было очень тихо. День отличался звуками и суетой вокруг нее: шуршала материя, скрипели подошвы.
      Но вот и здесь появился звук, который при отсутствии других звуков воспринимался особенно отчетливо: в палату – она отчего-то знала, что это палата в больнице – кто-то лез.
      Она слышала, как поскрипывает под осторожной ногой обитый снаружи жестью подоконник, потом чья-то рука толкнула створку окна, и в палату потек прохладный воздух.
      Неужели это пришли по ее душу?
      Огромное количество детективов, прочитанное ею в декретный период, давало себя знать. Внутренний голос, съежившийся от страха, тщетно пытался припомнить, кому Наташа перешла дорогу до того, как попала в больницу.
      Вот почему она знала, что это больница: в редкие минуты просветления сквозь полуприкрытые ресницы она видела белые халаты врачей и медсестер. Собственно, не только белые, случались зеленые и синие, но это была именно спецодежда медиков.
      А почему вообще она боится открыть глаза, а только слушает, и все? Открыть глаза ведь ей ничего не мешает. Но к тем маниакальным страхам преследования, что в ней проснулись, оказывается, прибавился еще один страх: боязнь слепоты.
      Тут она противоречила самой себе. Ведь сквозь полуприкрытые глаза она все же что-то видела. Те же белые халаты; почему же, открыв глаза, она ничего не увидит, кроме постоянной черной ночи? Даже если это будет наполненный звуками день.
      Между тем возня в палате продолжалась.
      Громким шепотом мужчина – а голос был точно мужской – сказал:
      – Нелинька, ты иди, а я посижу. В шесть утра меня сменишь. В соседней палате есть пустая койка.
      – Хорошо, Валентин Николаевич, в шесть я буду на месте. Мне муж часы с будильником дал, надеюсь, не подведут.
      Валентин Николаевич! Глупость-то какая. В ее жизни был один Валентин Николаевич, но он остался где-то в прошлом. Затерялся в недрах времен. Но это уже фраза не из детектива – из фантастики.
      Она осторожно приоткрыла глаза. На взгляд человека, который сидел у ее постели и выжидающе смотрел на ее лицо, лишь дрогнула ресницами.
      – Наташа! – шепотом позвал он, но лежащая не шевелилась.
      Он не догадывался, что она сфокусировала на нем взгляд и потихоньку наблюдает.
      Валентин! Как странно, вот так, проснувшись, увидеть его у своей постели. Но почему он лез в окно? Она что же, лежит в какой-нибудь тюремной больнице? Может, она кого-нибудь убила и теперь ее держат здесь... Но тогда на окнах были бы решетки и он бы не смог вот так спокойно сюда влезть.
      Хорошо, что у нее нет амнезии. Она все прекрасно помнит. И здраво рассуждает. Звать ее Наталья Петровна Селиванова, а Валентин... – что-то вдруг зарябило в чистом зеркале ее памяти. Только что она совершенно точно знала, кто он, а теперь... пыталась вспомнить, и услужливая память подсовывала ей варианты: он ее знакомый... хороший знакомый... Друг. Нет, не просто друг... Мужчина, которого она любила. Может, даже муж!
      – Наташа, – позвал он. Но отчего-то уверенный, что она его не слышит, приник горячими губами к ее неподвижной руке и сказал горестно: – Прости меня, Наташа!
      Она хотела возразить, что ей не за что его прощать, и даже попыталась шевельнуть губами, но силы уже оставили ее. Ресницы сделались неподъемными и плотно прикрыли воспаленные глаза. Сознание – оно представлялось в виде женской фигуры, какую прежде она каждый день видела в зеркале, – стало уходить куда-то, смешно пятиться вперед спиной, попутно уменьшаясь в размерах, и вскоре вовсе покинуло ее.
      Пришла она в себя днем. И это тоже точно было известно. Тем более что перед ее кроватью стояли люди, и в отличие от ночных посетителей они не понижали голоса.
      Но сколько можно гадать, тюремная больница, не тюремная! Потому она просто открыла глаза и спросила:
      – Где я?
      Достаточно громко спросила, потому что два доктора – это тоже было хорошо видно – повернулись к ней с благожелательными лицами, и один из них язвительно заметил:
      – А вот вам и ответ на вопрос, коллега!
      – Наташа!
      Это брат. Валера.
      – Ты пришла в себя. Наконец-то! Нашим не разрешают пока тебя навещать, но я порадую маму.
      Как так не разрешают? Разве не Неля сидела у ее кровати? Не Валентин? Странный какой-то сон. Он до сих пор помнится совершенно отчетливо.
      А еще у нее был ребенок. Но отчего-то она боялась спросить, где он. Вдруг и ребенок ей тоже приснился? Нет, она точно была беременной. Руки ее пока не слушались. Точнее, она боялась опустить руку и потрогать живот. Казалось, у нее не получится, потому что руки... они ведь тоже могут ее не слушаться.
      – Скажите, а мне можно перевернуться на бок?
      – Можно, – сказал второй врач, наверное, лечащий. – Ксюша – ваша медсестра – сейчас вам поможет.
      Она приготовилась к боли, но ее не было. А может, медсестра оказалась такой ловкой и умелой. Зато теперь было видно, что и живота у нее нет. Что же она тянет с вопросом? Не могла беременность ей привидеться!
      – Позвоночник у вас не поврежден, – сказал первый врач, – но мозг получил травму. Вы помните, что с вами случилось?
      – Кажется, я должна была родить.
      Раз у нее травмирован мозг, то врачи не должны счесть ее сумасшедшей.
      – И это тоже, – согласился второй врач; скорее всего ее лечащий. – Но прежде вы попали в автомобильную аварию.
      – Вместе с мужем Костей? – спросила она осторожно, потому что в тот момент забыла про Валентина.
      Оба врача посмотрели на Валерия.
      – Костя тоже попал в аварию, но давно, три года назад.
      – И я столько времени лежу? Все три года?
      Она увидела, как брат испуганно взглянул на докторов.
      – В самом деле, какое-то ужасное совпадение.
      – Ничего, это пройдет, – стал успокаивать его тот, первый и, как она для себя окрестила, пришлый доктор. – Воспоминание о прошлом стрессе наложилось на нынешний...
      – У меня был сын... – словно для самой себя, сказала она.
      – Почему «был»? – всполошился брат и посмотрел на лечащего врача.
      – С ним все в порядке, – заверил тот. – Но конечно, мы перевели его на искусственное вскармливание... А теперь давайте выйдем из палаты. Как вы заметили, уход у нас отличный, медперсонал высококвалифицированный, необходимое оборудование имеется.
      – Погодите, я сейчас.
      Валера вернулся к ее кровати и посмотрел сияющими глазами.
      – Если бы ты знала, как я счастлив, сестренка! И маму с папой сейчас порадую. И Нелю...
      Неля. Ну конечно. Значит, она не приснилась Наташе просто так, она есть, здесь, в городе, а то уж Наташа было подумала, что она еще там, в маленьком северном городке, и в палату к ней приходят его жители... Раз ей вспомнился Костя, значит, она уже не Селиванова. У нее другая фамилия: Рудина!
      Она быстро пролистала книгу своей судьбы, с радостью убеждаясь, что помнит все. Или почти все.
      – У вас была свадьба, – с усилием произнесла она; опять откуда-то стала наваливаться усталость.
      Брат это сразу заметил и крикнул:
      – Доктор!
      Подошли сразу оба медика и стали диктовать медсестре какие-то мудреные названия лекарств, а та ответила, как отрапортовала:
      – Сию минуту все сделаю!
      В следующий раз она открыла глаза, потому что ей стало легче. И глаза открылись уже сами собой, без напряжения.
      У ее кровати сидела мама.
      – Не хотели пускать, – сказала она и всхлипнула. – А Ромушка-то какой хорошенький, Наташа, ты бы видела! – Сказала и спохватилась: – Увидишь, доченька, еще сама увидишь. Конечно, кормить тебе сыночка не пришлось, но спасибо Господу, что жив. Родился здоровеньким. Собой ты его прикрыла, доченька!
      – Конечно, собой, – улыбнулась она, – а как бы еще, если он и был-то внутри меня.
      Теперь события последних дней вспомнились ей во всех подробностях.
      Ну хорошо, Валерка был в эйфории, женился на любимой девушке, но она-то! Почему у нее не сработал инстинкт самосохранения? Надо было уже тогда иметь ушибленную голову, чтобы сесть в машину к человеку, который еле на ногах держался.
      – Мама, скажи, а Саша, тот, что у Валеры на свадьбе шафером был, он жив?
      – Жив, аспид, жив! Против него уголовное дело открыли... Не перестаю удивляться! – Мама всплеснула руками. – Почему пьяницам всегда везет больше, чем людям трезвым? Тебя едва на тот свет не отправил, а самому хоть бы что!
      – Ты хочешь сказать, его посадят?
      – Теперь, раз ты выжила, нет. Наверное, условно дадут... Господи, о чем ты думаешь?
      – И вот еще что: Неля ко мне приходила?
      – Она хотела, но к тебе же никого не пускают.
      – А мне казалось, Валерка приходил.
      – Валерка не считается. Он же за твою отдельную палату платит. Его пускают.
      – Мама, у меня в шкафу, в шкатулке, деньги. Ты отдай Валерке. У них семья молодая, деньги нужны.
      – Если, конечно, согласится взять. Небось Неличка воспротивится.
      – Неличка! Невестку, говоришь, приняла?
      – Как не принять. Уж такая она ласковая, такая умелица. Сначала стеснялась, а я ей говорю: зови меня мамой. Если сможешь. Она так обрадовалась. Теперь только мамочка да мамочка. Куда-то на работу устроилась. Говорит, взяли с испытательным сроком...
      – Скажи, а сына мне покажут?
      – Доченька, он сейчас в детском отделении. Теперь уж, пока тебя не выпишут...
      – Мама, ты что-то от меня скрываешь... Что-то с ним случилось, да?
      Мать смутилась, машинально затеребила подол.
      – Роды получились стремительными. У него сломана ножка.
      Наташа зарыдала так горько, что мать всполошилась:
      – Наташенька, родная моя девочка, врач же сказал – не волновать. Ни в коем случае! Тебе нельзя.
      – А то с ума сойду, да?.. Вот скажи, мама, почему мне так не везет?
      – Почему же тебе не везет? И красивая, и умная, и высшее образование получила... Замуж вышла по любви.
      – А долго я прожила в этой самой любви? Не помнишь, всего три года.
      – Другие и этого не имеют.
      – А есть другие, что имеют и много больше. Мало того, что я без мужа родила, еще и мой сыночек такой же, как мать, невезучий оказался... Ножка сломана. Он же только родился! Такой маленький, а уже страдает...
      Она продолжала рыдать и почти не заметила, как перепуганная мать побежала за медсестрой и та сделала Наташе укол.
      – Женщина, выйдите, – строго сказала матери медсестра. – Вы сказали на минуточку, а сами сколько просидели? Да еще и больную разволновали.
      Мать вышла, тяжело вздыхая.
      – Не умею я свои чувства прятать, – говорила она несколько позднее отцу Наташи. – Да и как спрячешь, если она сразу поняла неладное...
      – Чего уж теперь-то убиваться. Говорил я тебе, мать, держи себя в руках. Тебя надо было к Наташе отправлять в повязке.
      – Какой повязке?
      – Из скотча! – в сердцах выговорил он. – А насчет этого ты ей не говорила... Ромкиного папаши?
      – Что ты, как можно! Опять разволнуется. Доктор сказал, черепно-мозговая травма – дело непредсказуемое.
      – Что же нам с ним делать? Говорит, в гостинице остановился. Номер телефона продиктовал – я записал. Мол, если что случится, чтобы его сразу в известность поставили.
      – Ну ты, отец, как всегда, жалостливый больно, да? – Мать покачала головой. – Меня ругаешь, а сам?
      – А что, если они помирятся? Хороший же парень.
      – Так ты сразу и определил, что хороший. Все они хорошие, когда спят!
      – Не ворчи. В конце концов, он нам ничего плохого не сделал. Да и разве он виноват? С бывшей женой развелся, все чин по чину. Ты же сама говорила, это Наташа от него уехала...
      – Между прочим, у нее в палате такой огромный букет стоит, дорогущий. И мне сестричка по секрету сказала, что привез его совсем другой мужчина.
      – Хочешь сказать, у нее ухажер есть?
      – О чем я тебе и толкую.
      Селиванов-старший задумался.
      – Я, конечно, ухажера не видел, но видел Наташины глаза. Она все время только о Валентине и думала.
      – Тоже мне, чтец по глазам!.. Говоришь, у тебя есть его телефон? Давай диктуй.
      – Зачем тебе, если ты не собираешься с ним общаться?
      – Мало ли, позвонить придется... В самом деле, сколько сейчас гостиницы стоят, ужас!
      – То есть ты хочешь предложить ему, чтобы пожил у нас?
      – Нет, как можно, вдруг Наташа узнает, станет ругаться.
      – А ты ей не говори.
      – Она от него уехала...
      – Уже обсуждали это. Тебе не кажется, мать, ты пробуксовываешь?
      – Поневоле забуксуешь. Как ни поверни, все может быть плохо.
      – Или хорошо.
      – Не ехидничай. Наташа – наша дочь, а он кто, чужой дядя...