—Анатолий сегодня поздно придет, – говорила Людмила, выворачивая руль. – Мы успеем наговориться. Какая ты молодец, что приехала!
      – Если еще не поздно, – прошептала Стася, но Любавина ее услышала.
      – Знай вы Пальчевского хоть немного, вы бы так не сказали. Конечно, склонность к саморазрушению в нем присутствует, как и во многих мужиках, но он еще плывет.
      – Куда? – наверное, глупо спросила Наташа.
      – Куда-то, – неопределенно ответила Людмила. – Кроме него, никто не знает. Могу лишь для сравнения сказать, что те, кого тоже, как и Валентина, бросили в эту бурную реку, давно пошли на дно.
      – Образные у вас сравнения, – нейтрально сказала Наташа.
      Любавина скосила на нее глаз.
      – Я бы много чего могла сказать, да сейчас поздно кулаками махать.
      – А что не поздно делать?
      – Раненых лечить.
      Она привела машину к дому, в котором жило большинство работников администрации фабрики, железной дороги и прочих чиновников, и, закрыв машину, повела их за собой на третий этаж.
      – Заходите, девочки, заходите!
      Любавина даже подтолкнула их, чуть замешкавшихся у двери.
      – Да, хоромы у вас то, что надо! – грубовато заметила Стася. – И много у вас домов с такими квартирами?
      – Один, – ответила Людмила. – Именно этот.
      Она отыскала для них тапочки.
      – Кто не хочет снимать обувь, пусть не снимает. Я было попыталась с первого дня ввести такой порядок, но все равно наши гости привыкли снимать обувь у порога. Этакие русские японцы средней полосы.
      – С одной лишь разницей, – наконец очнулась для разговора и Наташа, – японцы оставляют свою обувь снаружи.
      – Да, у нас оставь! – засмеялась Любавина. – А выходя, найдешь ли? Скорее всего придется босиком идти. Проходите, гости дорогие, сейчас я вас кормить буду.
      – Неудобно, столько беспокойства, – попробовала запротестовать Наташа.
      Хозяйка шутливо хмыкнула:
      – Никакого беспокойства! Меня вообще трудно напугать неожиданным визитом. Между прочим, я маэстро по приготовлению полуфабрикатов, которые в случае чего – раз, и на сковороду! Если кто интересуется, за столом могу поделиться секретами.
      – Но хоть помочь-то мы можем? – подала голос Стася.
      – Можете. Одна из вас идет в ванную, сполоснуться с дороги, а другая накрывает стол скатертью и режет хлеб, пока я бросаю на сковородку отбивные и быстренько перемешиваю компоненты салата.
      – Иди ты, Стасенька, первая, – распорядилась Наташа, – а потом уж я.
      Людмила и в самом деле ухитрялась делать сразу несколько дел: одной рукой укладывала на сковороду отбивные, а другой доставала из кухонного шкафа полотенце.
      Зазвонил телефон, и она положила трубку на плечо, придерживая ухом, разговаривала с мужем, не переставая готовить ужин.
      – Толя, – говорила она, – ты скоро освободишься? Нет, милый, столько мы ждать не можем. Кто мы? О, ты ни за что не догадаешься. У нас гости с юга. Да, Наташа с подругой, а ты откуда узнал? И правда, попробуй в нашем городе что-нибудь скрыть! Ты все же поторопись...
      И сказала уже Наташе:
      – Анатолия ждать не будем. Пока мы со Стасей накроем на стол, ты успеешь принять душ...
      Договорить она не успела. В квартиру кто-то позвонил, а потом в дверь, словно не доверяя звонку, постучали. Вернее, ударили. Ладонью. Два раза.
      – Иду! – крикнула в пространство Любавина, поспешно вытирая руки о фартук.
      Наташе отчего-то стало тревожно, и она пошла к двери следом за Людмилой. Та открыла дверь и отступила в сторону. На пороге возник человек.
      Встреть его Наташа на улице, наверное, не узнала бы, так изменился Валентин.
      На нем была надета выгоревшая дырявая футболка, из-под которой выглядывала несвежая майка воздушного десантника, полосатая, светло-голубая. Прежде Пальчевский ничего такого не носил.
      На лице его, обычно гладко выбритом, чернела многодневная щетина. Глаза, когда-то светлые и ясные, теперь казались блеклыми пятнами, размазанными на холсте неумелым художником.
      Любавина переводила взгляд с Наташи на Валентина, словно боялась упустить момент, когда ей придется вмешаться, и наконец спохватилась:
      – Заходите, Валентин Николаевич.
      – Да я уже вроде и так зашел, – криво усмехнулся он, подчеркнуто глядя только на Людмилу. – Маргарита сказала, у вас гости, Людмила Афанасьевна.
      Он посмотрел не на Наташу, а куда-то поверх ее головы. Любавина с сожалением взглянула на него и согласно кивнула:
      – У меня в гостях Наташа Рудина.
      – Это та, которая работала на фабрике технологом?
      Теперь он смотрел на Наташу, но не фокусируя на ней взгляд, а как бы сквозь нее.
      – Говорили, перед отъездом она продала квартиру... со всем содержимым.
      Он сказал это без вопроса, а просто констатируя как факт, усмехнулся, словно самому себе, и переступил с ноги на ногу.
      – Если ты имеешь в виду вещи, то это правда, – наконец подала голос Наташа.
      – Естественно, вещи. – Он вперил в нее тяжелый пьяный взгляд. – Не могла же ты продать человека. У нас в стране люди не продаются. Официально.
      – То, что тебе сказали, неправда, – мягко и спокойно проговорила Наташа, хотя внутри у нее все дрожало; деградация Валентина ее откровенно пугала.
      – Неправда? – Он посмотрел на свои ноги в стоптанных кирзовых сапогах. – Значит, ты никуда не уезжала?
      Наташа смутилась – он, что называется, ударил ее под дых. Да, она виновата, но разве нельзя еще все исправить? Теперь, когда все ясно – и то, что он к Тамаре не вернулся, и то, что у нее будет ребенок... Она так и сказала:
      – Я вернулась.
      Любавина, забытая ими, на цыпочках отправилась в кухню, а они, похоже, и не заметили ее ухода.
      Валентин забыл, что обращался к ней на ты, и стал говорить ей «вы».
      – Вы оставили здесь какую-то вещь? Может, некоего тюфяка в брюках, которым можно распоряжаться по своему капризу? Например, сначала бросить в грязь, а потом, сменив гнев на милость, подобрать. Понимаю. Вы решили взять его с собой. Отмыть, отчистить. Так ведь поступают женщины со своими вещами?
      Вначале Наташа хотела держаться прежнего спокойного и рассудительного тона, но после слов Валентина в ее голове словно что-то щелкнуло. Она больше не могла стоять и слушать этот самоуничижительный монолог.
      Она не изучала психологию, но готова была поспорить с кем угодно, что Валентин получает своеобразное удовольствие от этого мазохизма. И вовсе не жалость ему сейчас нужна, хотя ее сердце разрывалось именно между злостью и жалостью.
      В последнем случае хотелось прижать его к себе, потрепать по голове и сказать нежно: «Ну чего ты себе напридумывал, глупыш? Ничего страшного не случилось. Я приехала, чтобы защитить тебя от твоих кошмаров, которые не что иное, как продукт больного воображения...»
      Таким бы словом она заменила слово «пьяного».
      Но как она с ним говорит даже мысленно! Со снисходительностью умного взрослого человека к несознательному малышу. Такого отца она хочет своему будущему ребенку?
      Но вслух Наташа сказала совсем другое:
      – Так и есть. Ты – вещь, которая сама по себе ничего не может. Осталась без хозяина и сразу пришла в негодность. Посмотри, во что ты превратился! Слабак, боишься жизни в глаза заглянуть?! Да, я дура. Позволила убедить себя в том, что разрушаю хорошую, прочную семью, сбиваю с истинного пути верного мужа... Но я не стыжусь признаться в своей ошибке. А ты, что сделал ты? Поверил Тамаре точно так же, как и я, только заодно еще и пустил свою жизнь под откос. Жертву из себя разыгрываешь. Но зачем?!
      Выплеснула свои эмоции и ужаснулась: что она делает! Подливает масла в огонь! Тут надо было действовать осторожно, а мы разве умеем осторожно? Или гладим и слезы льем, или сразу дубиной по башке, чтобы не мучился...
      На его лице промелькнули бешенство, ненависть, все, что угодно, но не такая глубинная боль, от которой она сама едва не задохнулась.
      Но уже бежала из кухни Любавина – конечно, она все слышала, ведь Наташа не понижала голос, выступая в роли обличителя. Мол, какая она смелая, не боится признавать свою вину. И это все? А разве прошла она через ад, через муки, которые испытывает преданный человек?
      – Валентин, опомнись! – закричала Людмила, закрывая Наташу собой. Она подумала, что Валентин и в самом деле может поднять руку на женщину, которую любил? – Возьми себя в руки, ведь Наташа ждет ребенка.
      – Вот как? – громко удивился он. – И она приехала сюда рожать?
      – Твоего ребенка, Валя, слышишь, твоего! – тихо сказала Любавина.
      Лоб Валентина пересекли поперечные морщины, как если бы он предпринимал отчаянные попытки осмыслить услышанное, но тщетно. Какая-то мысль пыталась пробиться наружу, но он встряхивал головой, загоняя ее обратно.
      Потому неуверенно кивнул себе, будто в момент, в присутствии двух женщин, оставшись наедине с самим собой, а потом открыл дверь и вышел, бесшумно прикрыв ее.
      – Я вроде мужской голос слышала, – весело проговорила вышедшая из ванной с полотенцем на голове Стася. – Прибыл хозяин дома?
      – Убыл некий визитер, – вздохнула Любавина.
      Наташа ничего не говорила, будто в шоке.
      – Вы хотите сказать, что приходил Валентин? – сразу поняла Стася, едва взглянув на подругу. Поняла, что та сейчас вся в думах, тронула ее за руку. – Пойди прими душ, а я Люде помогу...
      Любавина вложила ей в руку полотенце. И даже слегка подтолкнула, потому что Наташа напоминала собой сомнамбулу, которую вроде и будить опасно, потому что в своем лунатическом сне она идет по самому краю крыши.
      «Напрасно я не воспользовалась предложением Сан Саныча, – с неизвестно откуда взявшейся озлобленностью подумала Наташа. – Надо было привезти его в милицейской машине. Или в арестантском вагоне. В чем там еще возят заключенных. Да чтоб он еще и несколько суток просидел в камере с бомжами и уголовниками!»
      Но потом сама же и решила, что вряд ли бы его это испугало, если он добровольно упал в зловонную яму, где сидят такие же утратившие человеческий вид индивидуумы.
      А она еще до приезда сюда думала, что Валентин ребенку обрадуется... Нет, не думала, чего врать-то? Поехала на авось, а вдруг получится вытащить Валентина из этого спонтанного пьянства? Думала, что ее любовь... Теперь она уже говорит о любви как о само собой разумеющемся, а совсем недавно громогласно сомневалась... Говорят, у русских женщин жалость – синоним любви, но Наташа ведь с этим не согласна?
      Хотела отбить у судьбы родного отца для своего будущего ребенка, а была бы с ним, с Валентином, счастлива? Даже не так: на неродившегося человечка уже груз взвалила: «Давай, сынок, оправдывайся перед отцом за свою неразумную мать!»
      В ванной она медленно разделась, взглянула на себя в зеркало. Такой живот уже не спрячешь. Что же, Валентин в запале этого не заметил?
      Однако как плохо он выглядит... Подумать только, если бы Наташа не уехала, они бы уже поженились и жили себе спокойно... То есть вряд ли спокойно, но вместе...
      Так от чего же Наташа бежала? Или от кого? Она совсем запуталась. Как в кино все просто: взглянули друг на друга, и уже – я тебя люблю! Почему у Наташи так не получается? Почему она сомневается в себе: потому, что и в самом деле не уверена в любви к Валентину или не хочет любить ТАКОГО?
      Странно, даже струйки горячей воды не привели ее в себя. Может, попробовать холодный душ?
      – Наташа, с тобой все в порядке? – стукнула ей в дверь Стася.
      – Нормально, я уже выхожу, – отозвалась она и поспешно закрутила кран.
      Мудрецы уверяют, что человек в жизненно важных событиях всегда одинок. Но вот такое событие наступило в жизни Наташи, а сколько человек за собой она поневоле тянет! Последнее слово, конечно, останется за ней, но стоит только бросить клич: «Помогите!», как уйма людей тут же бросятся на помощь. Да и высказывание: «Я не знаю, что делать!» – тут же вызовет массу желающих дать совет.
      Она встретила сострадательные взгляды обеих женщин, но Любавина постаралась его отвести, а Стася и не подумала.
      – Если так и дальше пойдет, малыша ты не доносишь. Мы с Людой поговорили и решили, что тебе лучше вернуться домой, пока ничего плохого не случилось. Это ненормально, чтобы женщина в положении, за которой и самой нужен уход, пыталась вытащить из болота здорового, сильного мужчину.
      – Наверное, он все же не очень здоров, – пробормотала Наташа.
      – Это его проблемы!
      – Девчонки, давайте садиться за стол. Неприятные разговоры мешают пищеварению. Наташе мы нальем гранатовый сок, а сами... Вино, водка?
      – Лучше водку, – отозвалась Стася. – И все же... Извини, Люда, но эта мысль не дает мне покоя. Почему я не отговорила Рудину сюда ехать?
      – Значит, так надо было, – решительно сказала Наташа, – и если у меня ничего не получится – вполне может так и случиться, – я не буду в своей будущей жизни мучиться сомнениями насчет того, почему я не поехала и ничего не сделала.
      Людмила, раскладывая по тарелкам салат, предложила:
      – Пробуйте. У нас теперь при фабрике теплица появилась. Между прочим, ее построил новый главный механик. Зелень круглый год. Правда, на всех горожан пока не хватает, но своя рука – владыка, и я пользуюсь правом первой леди. Как жена директора.
      Она первая и рассмеялась. Любавина вообще охотно смеялась, глаза ее были чистые, с каким-то внутренним светом, как и полагается счастливой женщине.
      – Взглянула я на Валентина и подумала, что когда-то и сама была такая. Мутная, как вода в Неве. Уезжала сюда, меня все отговаривали: из столичного города – в такую дыру! А я отвечала, что с милым рай и в шалаше. Между прочим, теперь эту поговорку женщины не признают. Смеются, мол, до первого дождя, но я убедилась, что доля истины в том есть...
      – Ну, я бы не сказала, что у вас такой уж шалаш, – заметила Стася.
      – Квартира хорошая, – согласилась Людмила, – но начинали мы, как и многие, с малосемейного общежития.
      – Вы жили в малосемейке? – изумилась Наташа.
      – Ну, во-первых, Толя не всегда был директором, а во-вторых, чем мы лучше тех, кто приезжает сюда? Можно было бы купить квартиру, но у нас тогда и денег не было. А потом мы сюда детей привезли – каждый своего. Точнее, свою... – Она засмеялась. – Да-да, об этом мало кто знает, но у нас с Любавиным сводные дети. Моя дочь до приезда сюда год с бабушкой жила, а его – с мамашей. Боялась я страшно: вдруг, думаю, с падчерицей общего языка не найду, а оказалось, она такая милая, ласковая девушка.
      Она улыбнулась, вспоминая. Но, услышав, как в замке завозился ключ, вскочила.
      – А вот и Анатолий. Легок на помине!
      – Гости у нас, говоришь? – услышали Наташа со Стасей веселый голос. – Весь город уже знает.
      – Не сомневаюсь, – откликнулась Людмила. – У нас как в хорошей деревне. Надеюсь, перед домом не стоит толпа журналистов в попытке взять у Наташи интервью?
      Он зашел в комнату и остановился на пороге.
      – Наташенька, приехала все-таки. Я рад. Грешным делом, думал, ты меня никогда не простишь. Хотел как лучше... ну, дальше вы сами знаете...
      – Мой руки, – не дала ему договорить жена, – лучше обо всем разговаривать сидя и за столом. Ты ведь больше никуда не пойдешь?
      – Куда ж мне на ночь глядя идти?
      – Вот я и говорю.
      Она вернулась за стол и шепнула:
      – Сокрушался очень. Говорил, на всю жизнь зарекся в чужую жизнь влезать.
      – А может, это судьба? – негромко предположила Стася. – Наташке вот так приехать, посмотреть на то, что могла бы иметь, да Господь уберег?
      – В последнее время это слово частенько употребляют, – отозвалась Любавина. – Так проще оправдывать свою бездеятельность. Мол, это не мое, чего зря суетиться.
      – Вот и я хотел почти то же самое сказать, – подхватил ее слова появившийся на пороге комнаты Анатолий Васильевич. Он был переодет в легкие брюки и рубашку с коротким рукавом. – Прежде чем что-то предпринимать, лучше все-таки убедиться. Ты, Наташа, как, знаешь, что твое, а что нет?
      – Не знаю, – вырвалось у Наташи. – Недавно Валентин приходил, вам, наверное, еще не успели сказать... Я на него посмотрела как на чужого, понимаете? Нет, жалость шелохнулась где-то внутри, но и только.
      – Видишь, – обрадовалась Стася, как будто недавно высказанная ею мысль тут же нашла свое подтверждение. – Назовите как угодно: судьба, не судьба, а настоящее чувство само подскажет, как тебе поступать... Думаю, нам надо с утра пойти на вокзал и купить билеты.
      – На вечер, – сама не зная почему, сказала Наташа. – Походим, посмотрим, как здесь все, что изменилось.
      – Наверное, в таких городках ничего особо не меняется, – заметила Стася.
      – Не скажите, – оживился Любавин. – Наша фабрика, например, начала строить крытый каток.
      – К зиме-то будет готов?
      – Обижаете, барышня... Кстати, как там наша мисс «Туалетная вода»? Говорят, не последнее место заняла. Прославила свою фабрику.
      – Вице-мисс, – сказала Наташа, – то есть второе место среди парфюмерных красавиц. Может, она бы и первое заняла, да как же город-устроитель своего человека вперед не пропихнет?
      – Хорошая девушка, – сказал директор, переглянувшись с женой. – Люда говорит, если бы наши мужики ее не затуркали, могла бы далеко пойти.
      – Может, и затуркали, но хребет же не сломали, – произнесла Наташа, вспоминая выражение Сан Саныча. – Оправится еще, вернее, выправится. Стася вон уже работу ей предлагает.
      – Это вы о той красивой девушке, что нас провожала? Теперь, Анатолий свет Васильевич, вряд ли она к вам вернется.
      – Догадываюсь, – кивнул он, – но я не в обиде. Красивые девушки должны улетать в большую жизнь из родовых гнезд или временно таковыми являющихся.
      – Ты прямо казенным языком заговорил, – улыбнулась Люда. – Но в этом есть сермяжная правда. Кем здесь сможет стать Неля Новикова, кроме как бригадиром смены? И уж вряд ли ей захочется в этой производственной текучке как-то повышать свой профессиональный и культурный уровень.
      Они еще с часок посидели, а потом Любавина засуетилась:
      – Давай, Толя, закругляться. Девчонки с дороги, а мы их совсем заговорили. Наташе нужен режим.
      Но, даже устроившись в кровати и выключив свет, Наташа не могла никак заснуть. Все стоял перед глазами Валентин. И помнился его мутный, какой-то неживой взгляд.
      Но все же больше всего ее задевало чуть ли не брезгливое отношение Валентина к ней. Как он смотрел! Вроде Наташа одна во всем виновата. Вначале Тамарка ее во всем обвиняла, а теперь он... Даже будущий ребенок его не заинтересовал. Можно подумать, у него куча детей!
      Нашел выход – в запой удариться. Видите ли, его опять продали...
      Она еще долго мысленно обвиняла Валентина во всем, пока наконец сама себя не остановила. Минуточку, а попробуй хоть ненадолго поставить себя на его место. Представь, ты возвращаешься туда, где, как ты думаешь, тебя ждут и любят, а вместо любимой женщины тебе открывает злейший враг...
      Ну, может, он и не воспринимал Тамарку именно так, но и другом в тот момент вряд ли считал. По крайней мере чтобы обрадоваться.
      А та, что она себе думала? Что он вернется к ней после всего, что было?
      Ребенок болезненно толкнулся у нее в животе, и это Наташу так испугало, что она некоторое время боялась дышать. Таким образом сын напоминал о себе.
      Обычно это был лишь небольшой толчок, словно ребенок внутри Наташи всего лишь устраивался поудобнее. Теперь же он злился: «Мамаша, о чем ты думаешь! Разве все твои мысли не должны быть только обо мне?» Это она так за сына подумала.

      Наташа проснулась в половине десятого. Так поздно она еще не просыпалась. Видно, и в самом деле устала от дороги и от того, что долго не могла сомкнуть глаз.
      Стаси на соседней кровати уже не было, и Наташа поторопилась встать. Неудобно спать, когда другие уже поднялись.
      Она заглянула по пути в ванную, умылась, почистила зубы и пошла искать остальных обитателей квартиры. Нашла их по запаху. Все трое собрались на кухне. Людмила что-то жарила у плиты, а Любавин и Стася сидели у стола, оживленно беседуя.