Вот и сейчас, когда в дверь вошли двое неброско, но добротно одетых мужчин, у Самконга сразу заблестели глаза.
      — А вот и благородные господа пожаловали! — Тихо сказал он Ташу, не скрывая довольной улыбки, невольно расползающейся по его лицу.
      — Откуда знаешь?
      — Ты забыл, кто я? — Удивился Самконг. — У меня, между прочим, тоже воспитание не абы какое! Я, между прочим, барон, твою мать!
      — Ладно, ладно! — Не стал спорить Таш.
      Он уже сто раз слышал историю Самконга, и выслушивать ее в сто первый не собирался. Он встал и вышел во двор. Там обнаружилась карета, опять же неброская, но добротная, но вот лошади в нее были запряжены такие, какие мало кому по карману. Чтобы понять это, Ташу, как и всякому грандарцу, хватило одного взгляда, и он невольно подошел к этим красавцам.
      — Эй, ты чего тут шляешься, парень? — Окликнул его кучер, недобро поглядывая на незваного гостя.
      — Да вот, хотел на коней поближе посмотреть. Какие они у вас! — Восхищение было искренним, и кучер посмотрел на парня благосклонно.
      — А ты не из Грандара, случаем, будешь, парень?
      — Оттуда. — Не стал отпираться Таш.
      Этого все равно не скроешь. Кроме неумеренной любви к лошадям (как правило, взаимной), было в грандарцах что-то особенное, какая-то своя повадка, такая, что не сотрешь ни воспитанием, ни долгими годами жизни вдали от родины. Таш протянул руку и погладил по морде одного из жеребцов. Кучер дернулся, не успев остановить, и уже мысленно представил себе откушенные пальцы парня, но ничего не случилось. Серый конь всхрапнул, но позволил приласкать себя.
      — Да, вот что значит грандарец! — Ошарашено пробормотал кучер. — Тебе бы в конюхи, парень, цены б не было!
      — А что, можно и в конюхи! — Улыбнулся Таш, не собираясь просвещать кучера насчет того, что это совершенно неосуществимая вещь. Никто и никогда не возьмет на службу изгоя, клеймо которого, выжженное на его предплечье еще в детстве, сейчас прикрывала ткань рукава. — Они, наверное, быстрые, как ветер! — Сказал он, мечтательно прикрыв глаза, чем окончательно растопил лед в сердце кучера.
      — Еще бы! — Довольно подтвердил он. — Это же степняки, с табунов самого кыгана Чувея! Слыхал, небось, о таком?
      — А то! — Уважительно кивнул Таш.
      Цены у кыгана были еще те. Значит, Самконг не ошибся и хозяева этих лошадок не последние люди в своей стране. Вот только вряд ли они будут путешествовать без охраны.
      — То-то! Наши им и в подметки не годятся! Не поверишь, — ухмыльнулся кучер, — с нами еще десяток ребят ехал, приятели моего хозяина, так они от нас почти на полчаса отстали! А езды-то от Зейдена всего ничего!
      Таш рассмеялся вместе с ним. Вот и охрана. Теперь остается только надеяться, что господа решат продолжить путь, не дожидаясь ее. В любом случае, попробовать стоило.
      Таш еще немного поболтал с кучером и вернулся в трактир. Собраться было делом нескольких минут, и вскоре они уже сидели в лесу, неподалеку от поваленного ими на дорогу дерева и ждали карету.
      Госпожа Удача, по всей видимости, время от времени присматривающая за изгоями, потому что надо же кому-то за ними присматривать, если богам они не нужны, и на этот раз не отвернулась от них. Благородные господа не стали дожидаться своих спутников, и поехали одни, хотя Таш видел, как они встретились с охраной, которая въезжала на постоялый двор. Наверное, им разрешили перекусить, прежде чем ехать дальше, и это не могло не радовать.
      Карета подъехала к дереву и остановилась. Поваленное дерево выглядело совершенно естественно, уж об этом Таш и Самконг позаботились. Полдня выбирали самое старое, дуплистое и сучковатое и уронили его так, чтобы казалось, что его нетрудно будет объехать. По-видимому, кучер так и решил, потому что карета уверенно тронулась, выезжая правой стороной на обочину.
      И сразу же начала заваливаться набок, потому что под не вызывающим никаких подозрений дерном располагалась солидных размеров яма. Лошади испуганно заржали и задергались, но вытащить ее было им не под силу. Раздался грохот, звон стекла, и карета, перевернувшись, рухнула на землю. Кучер свалился со своего места, не сумев удержаться, и кубарем покатился по земле. Пора!
      Таш и Самконг, не сговариваясь, рванули к карете. Мимоходом Таш ударом рукояткой меча вырубил пытающегося встать кучера, чтобы не вздумал геройствовать, и одним прыжком взлетел на карету. Грандар гордился бы таким сыном, (не будь он изгоем, разумеется!), потому что ловкость была одним из качеств, которые считались жизненно необходимыми для его жителей. Дернул дверцу, она, разумеется, не поддалась, и с размаху ударил по стеклу. Оно осыпалось мелкими осколками внутрь кареты, и оттуда высунулись сразу два меча. Таш отшатнулся. Благородные господа решили защищаться!
      Терпеливо ждавший этого Самконг с ревом обрушил неслабый удар своего меча на крышу кареты и, само собой, проломил. Да и как она могла выдержать подобное издевательство, если была сделана из тонких дощечек, обтянутых кожей? Один из мечей, выглядывавших из окна, мгновенно исчез, и сразу же из пробитой Самконгом дыры выскочил один из благородных путешественников. Они сцепились с Самконгом так, что только искры полетели. Голубая кровь, мать вашу!
      Таш бросил холодный, цепкий взгляд на дерущихся, оценивая шансы каждого, и спокойно отвернулся. Его друг выглядел предпочтительнее. Если бы это было не так, то он не постеснялся бы принять меры, плюнув на все рассуждения Самконга о честном поединке. Изгоям нет дела до честных поединков! Изгой убивает, чтобы выжить. Еще раз оглядевшись, Таш, предварительно прижав торчащий из кареты меч своим клинком, змеёй проскользнул внутрь кареты. Возможно, что доставшийся ему благородный неплохо владел мечом, но против грандарцев его, похоже, драться не учили. Он не успел даже высвободить из захвата меч, когда Таш коленями уже свернул ему шею. Потом брезгливо вытолкнул бездыханное тело через дыру в крыше и начал обыскивать карету.
      И вдруг наткнулся взглядом на лежащего на заднем сиденье связанного окровавленного мальчишку лет десяти-одиннадцати, почему-то незамеченного им ранее. Тот поднял зареванное лицо и зло уставился на неожиданного спасителя. Таш замер, он меньше всего ожидал увидеть здесь ребенка, но теперь ему многое стало ясно. Хотя бы то, почему господа так упорно не хотели, чтобы их сопровождала охрана. Небось, сплетен боялись, скоты!
      Заглянувший в карету Самконг с глазами, сверкающими, как два безумных сапфира, мгновенно оценил ситуацию и глянул на Таша. Вдвоем они быстро обыскали карету, нашли спрятанные деньги и, не сговариваясь, вытащили пацана наружу. Самконг одним взмахом меча разрезал на нем веревки, и закатал рукав. Как и следовало ожидать, на тощем предплечье обнаружилось клеймо, причем такое же, как у Таша, означающее, что он изгой от рождения. Таш развязал один из найденных кошелей и высыпал ему в руку немного денег.
      — Если хочешь жить долго, уматывай отсюда, здесь скоро будет охрана! — Сказал он пытающемуся застегнуть штаны пацану. — А если хочешь жить недолго, но весело, можешь идти с нами, лошади у нас теперь есть!
      Пацан сразу сказал:
      — Я с вами!
      Чем вызвал оглушительный хохот Самконга и навсегда заслужил уважение Таша.
      Они никогда не обсуждали то, что произошло в той карете и произошло ли вообще. Хотя, судя по виду пацана, наверняка да. Франя никогда не изъявлял желание поговорить об этом, а Самконг и Таш не собирались лезть ему в душу. Но они ни разу не пожалели, что взяли его с собой. Пацан оказался сыном карманного вора, и семейное ремесло знал в совершенстве, так что обузой не стал. Стал другом и почти младшим братом. Таш и Самконг даже поначалу молча опекали и прикрывали его, но он скоро доказал им, что в этом нет необходимости, несколько раз подряд вытащив их из нехороших передряг.
      Он так и не поблагодарил их за свое спасение из той кареты, да они этого и не ждали. Только теперь, спустя двадцать пять лет, не склонный к сантиментам Франя все-таки решил сказать им спасибо.
      За это надо было выпить, что Таш и Самконг и сделали, как всегда, не сговариваясь. Остальные присоединились, потому что неудачный тост нисколько не означает, что все должны, как дураки, сидеть с полными стаканами.
      Немного погодя встала Лайра и заплетающимся языком объявила, что у нее есть для всех сюрприз. Она хлопнула в ладоши, и в дверь вбежали несколько молоденьких девчонок. Новые поступления, как понял Таш, бросив взгляд на их едва поджившие клейма. Все оживились. Франя сразу выбрал себе самую пухленькую, была у него такая слабость, Лайра взяла под руки сразу двоих и увела их в уголок, поочередно целуя то одну, то другую. Самконга, как именинника, окружила целая стайка. От Крока же девчонки привычно шарахнулись. Что поделаешь, лицо его было изуродовано так, что даже привыкшим к нему друзьям иногда становилось не по себе, чего уж говорить об этих нежных созданиях. Но тут не растерялся Валдей, сразу начавший наливать барышням вина, чтобы расслабились и не нервничали. Эта политика возымела действие, и вскоре Крок не казался им таким уж страшным.
      К Ташу тоже подсела бойкая черноволосая хохотушка, и он не стал ее прогонять. Заген растрепал всему Олгену про его новую рабыню, и Таш уже не знал, куда деваться от Франиных насмешек и многозначительных переглядываний всех остальных. А эта девочка была очень миленькая, надо только отвести ее куда-нибудь подальше, чтобы никто не слышал, как он будет называть ее Рил. Он взял ее за руку и повел по коридору туда, где, как ему казалось, должны были находиться спальни.
      Он проснулся среди ночи от мерзкого сна, который хотелось забыть и никогда не вспоминать. Ему снилась Рил, снова побитая, закованная в цепи и обозленная до предела. Она отбивалась на нападающего на нее со всех сторон мужика в белой одежде. У мужика были крылья, и он кружил над ней, как коршун, издевательски хохоча, и кричал, обращаясь, почему-то, к Ташу:
      — Думаешь, невинную овечку купил, придурок?!!!
      Таш протянул руку, чтобы схватить и прибить поганую тварь, но мужик увернулся, а сам Таш проснулся в холодном поту и тяжело дыша.
      Маленькая брюнетка мирно посапывала рядом, разбросав руки во сне. Таш отодвинулся, чтобы не мешать, благо, что кровать, на которой они заснули, была широченная, и места хватало обоим. Он тупо смотрел на лучи лунного света, падающие из окна, и на него волнами накатывала тоска. Страшно захотелось уйти отсюда, вдохнуть свежего воздуха. Хоть на минуту почувствовать себя человеком, а не изгоем.
      Он встал и начал одеваться, с неудовольствием заметив предательскую дрожь в руках. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, и бесшумно, хотя и слегка пошатываясь, прошел по спящему мертвецки пьяным сном дому.
      Во дворе все выглядело так, как и должно было выглядеть после веселой попойки с участием такого количества народа. Кто-то заснул за столом, уткнувшись мордой в тарелку, кто-то валялся прямо на земле. В кустах все еще слышалась возня, похоже, что Лайра расщедрилась на девочек не только для именинника. Только охрана на воротах и по периметру по-прежнему выполняла свою работу. Попробовали бы они ее не выполнять! Таш кивнул охранникам, и ему открыли боковую калитку. Спрашивать его о чем-то или делиться впечатлениями от праздника дураков не нашлось, и слава богине. Он был в таком состоянии, что вполне мог свернуть кому-нибудь шею за неудачно сказанное слово.
      Домой он пришел, когда один край неба начал светлеть. Почти у самого дома вспугнул две неясные тени, притаившиеся в кустах соседской черемухи. Они мелькнули и сразу растворились в утренних сумерках, что очень не понравилось Ташу. Но хмель еще гудел у него в голове, и он пообещал себе, что разберется с этим потом.
      Таш не хотел будить Рил, но спьяну неловко наступил на кувшин молока, оставленный на пороге молочницей, потом громко брякнул засовом, и она выскочила из своей каморки вся заспанная, закутанная в огромную вязанную шаль Дорминды.
      — Господин Таш, вы вернулись!
      Он ухмыльнулся.
      — А ты думала, что, если я пьяный, то дорогу домой не найду?
      Она удивилась.
      — А вы пьяный? — Но в ту же секунду наморщила нос. — Ладно, давайте, я помогу вам раздеться!
      Нет, конечно, Таш мог бы отказаться и отправить ее спать, но предпочел этого не делать. Они пришли в его комнату, и Рил стала помогать ему стаскивать одежду. Под конец процедуры он, уже плохо соображая, что делает, наклонился к ней и с шумом втянул в себя запах ее волос. Потом прижал к себе, и криво улыбаясь, спросил:
      — А поцеловать меня на ночь ты не хочешь? Чтобы спалось хорошо?
      Рил подняла голову, посмотрела на него, и, встав на цыпочки, неумело чмокнула в щеку.
      А чего он еще хотел?
      Таша ожег стыд, словно Бог-Отец хлестнул непутевого сына огненной вожжой. Он резко оттолкнул ее от себя, но спьяну не рассчитал, она отлетела и ударилась о косяк.
      — Все, иди досыпай!
      Она обиженно отвернулась, потирая ушибленное плечо, и вышла, даже не взглянув на него, а Ташу стало так тошно, что захотелось повеситься.
      — Нет, ну надо же было этому кабану нажраться как раз сегодня! — В который раз повторял Зойт. — Вот скотина неуклюжая! А так хорошо все складывалось! Бабка сама отравила молоко, когда через тряпку процеживала. Кто бы к нам придрался, а? Сама виновата, нечего было свои тряпки и плошки на улице развешивать! Мало ли какую заразу ветром принести может!
      — Да, не кипятись ты, Зойт! — Лениво успокаивал его Багин. — Этот кувшин разбил, завтра другой подсунем. Яда у нас еще много, хоть всю эту проклятую Закорючку к змею отправляй.
      После этих слов Зойт и правда немного успокоился и даже сел на кровать Багина. Сам Багин сидел на стуле, а находились они в комнате, которую снимали на небольшом постоялом дворе, чтобы не привлекать к себе особого внимания.
      — Надо все же признать, что насчет ее хозяина мы здорово ошиблись, Зойт. — По-прежнему лениво продолжил Багин. — Кто бы мог подумать, что этот зверь будет с нее пылинки сдувать? Столько времени зря потеряли!
      — Да, жрец из-за этого сильно разозлился. — Кисло подтвердил Зойт. — Я его еле уговорил яд попробовать. Как дурак, клялся, что результат будет железно.
      — Теперь он еще больше разозлится.
      — Слушай, может, подождем пару дней с докладом, а? Может, все еще получится?
      Багин пожал плечами.
      — Ну, давай подождем. Только в случае чего, сам расхлебывать будешь!
      Проснулся Таш поздно и, как нетрудно догадаться, безо всякого настроения. Хотелось посмотреть в ясные глаза Рил и увидеть, что она прощает его вчерашнюю выходку и относится к нему по-прежнему, но на кухне ее не оказалось.
      — А где Рил? — спросил он Дорминду, которая месила тесто.
      — В своей комнате, ей нездоровится, — ответила та, не переставая месить.
      — Как нездоровится, что с ней? — Таш встал. — Пойду посмотрю.
      — Ничего страшного, обычное дело. И вам не надо к ней ходить, дайте ей выспаться. Она вас вчера весь вечер ждала, вон ужин даже не убирала. А вы хоть помните, когда пришли?
      — Дорминда, только не надо мне тут мораль читать!
      — А это не мораль! Вас целыми днями не бывает, а девочка одна дома сидит, даже на посиделки не ходит!
      — Да разве я ее не пускаю? Пусть ходит!
      — Да ведь она, добрая душа о вас заботится. Чтобы вы пришли, а ужин на столе ждал. Она сама разве попросит ее отпустить? А вы и пользуетесь!
      — Ну ладно, ладно, сегодня же поговорю с ней.
      — Тут не говорить, тут велеть надо, чтоб ходила, чтоб жениха себе присматривала. Вы же хотите, чтобы она замуж вышла?
      — Да, хочу. — В голосе Таша не было ничего, кроме раздражения.
      — А разве можно где жениха присмотреть, кроме как на посиделках? — Безжалостно гнула свое Дорминда. — Затем молодежь и собирается.
      — Хорошо, хорошо, я же сказал, что поговорю. Дай, наконец, поесть спокойно!
      Он лучше нее понимал, что она права, что Рил действительно лучше побыстрее найти себе кого-нибудь, да и вообще держаться от своего хозяина подальше. Не хватало еще клеймо заработать из-за его дурости! И вообще, раз решение принято, надо его выполнять. Он быстро доел завтрак и ушел.
      Лика не показывалась до того момента, пока не хлопнула дверь за хозяйской спиной. Потом вышла и принялась помогать Дорминде с готовкой. Но глаз не поднимала и разговор почти не поддерживала. Дорминда некоторое время косилась на нее, но потом устало опустилась на табуретку и заговорила:
      — Садись-ка рядом со мной, девочка, и давай поговорим!
      Лика удивленно посмотрела на нее, но послушно села на соседнюю табуретку.
      — О чем?
      — Ты мне глазки-то невинные не строй, не поверю! Чай, не первый год землю топчу!
      Лика мгновенно вспыхнула.
      — Я ничего не строю!
      — Да? Это ты кому-нибудь другому расскажи! Ты думаешь, я не вижу, как ты на своего хозяина смотришь?
      — Как хочу, так и смотрю! — Неожиданно огрызнулась обычно мягкая Лика. — Кому до этого дело есть? Уж ему-то точно никакого!
      — Ой, не скажи, Лика! Он-то как раз очень хорошо к тебе относится! Когда он тебя с рынка притащил, я сначала грешным делом подумала, что это он себе постоянную любовницу решил завести. А только потом поняла, что ошиблась я в нем! Не стал он тебе жизнь ломать. Пожалел, наверное. Ты же девочка совсем, у тебя жизнь еще неплохо сложиться может. А что хорошего может предложить тебе изгой?
      — Изгой? — Лика ожидала чего угодно, только не этого. — Господин Таш — изгой?
      Дорминда с усмешкой посмотрела на нее.
      — А ты думала кто? Неужели ни разу его клейма не видела? И чем ты вообще слушала, когда я тебе про это рассказывала?
      Лика растерялась.
      — Ну, ты рассказывала, что изгои — это страшные люди, преступники, у которых ни чести, ни совести. Но Таш совсем не такой!
      — Какая же ты наивная дурочка, Лика! Какая разница, какую черту он переступил? Ты лучше о себе подумай! Не будет у тебя с ним жизни! Ну, допустим, начнешь ты с ним жить, так ведь этого не скроешь! Рано или поздно тебя схватят, приволокут в суд, а оттуда прямиком на площадь, к палачу. А с клеймом у тебя одна дорога будет — в публичный дом. Ты этого хочешь?
      Лика с ужасом смотрела на нее.
      — Этого не может быть!
      — Может! Ты знаешь, как у нас относятся к клейменым?! Любой может сделать с тобой все, что захочет. Кто тебя защитит?
      — Таш защитит! — После минутного раздумья уверенно заявила Лика. — Он не позволит, чтобы с его рабыней так поступили!
      — Это верно. — Вынуждена была согласиться Дорминда. — Пока он жив, тебя вряд ли кто-нибудь рискнет тронуть. Даже клейма он тебе, скорее всего, не даст поставить. Не найдется в Закорючке такого придурка, кто побежит на тебя доносить. Но жизнь изгоя, особенно у такого, как Таш, всегда висит на волоске. Если с ним что-нибудь случится, то в тот же день у тебя будет красоваться клеймо, и даже не надейся, что эти добрые люди, которые сейчас тебе улыбаются, хоть чем-то помогут тебе! А что будет с твоими детьми, ты подумала? Я ведь тебе уже обо всем рассказывала, чем ты меня слушала, Лика?
      Лика потрясенно молчала. Она даже не предполагала, что все, что Дорминда рассказывала про изгоев, может иметь к ней отношение. Наконец она заговорила, но спросила совсем не то, что ожидала Дорминда.
      — А чем Таш отличается от других изгоев? Ты сказала, что он особенный.
      Дорминда вздохнула.
      — Он страшный человек, доченька! Все про то знают. У них целая банда изгоев, и они много чем заправляют здесь, в Олгене. А он там не последний человек.
      — Дорминда, это не правда, я не верю!
      — Уж поверь! Ты помнишь Какона?
      — Какого? У которого Таш меня купил?
      — Да, его. Ты знаешь, что с ним случилось?
      Лика пожала плечами.
      — Таш сказал, что он умер. Но, ты знаешь, после всего, что он со мной сделал, мне как-то все равно, как именно это произошло!
      — А зря. Могла бы и поинтересоваться. Ему в тот же день свернули шею.
      — Ну и что! Мало ли кто мог это сделать. Не обязательно же Таш!
      — Вот глупая! Да об этом всем давно известно! Наши местные это сами видели.
      — Что, видели, как убивал?
      — Да. Этот Какон не из наших был, так, приезжий какой-то. Они после торговли с рынка уходить не стали, прямо там шатры поставили, чтобы заночевать. Кое-кто из наших с ними вместе там пил. А после обеда к ним пожаловал Таш. Отозвал Какона в сторонку, о чем-то с ним поговорил, а потом раз — и свернул ему шею. Тот даже не пикнул.
      — О, богиня! А те, кто там был? Они не погнались за ним?
      — Погнались? Ты что, смеешься? Да они все обделались от страха! Твой Таш ведь не из тех, кто убегает. Он подошел к ним, спросил, не хочет ли ему кто отомстить за Какона, желающих не нашлось, и он ушел.
      — А потом пришел домой и всю ночь просидел у моей кровати. — С некоторым вызовом напомнила Лика. Потом немного подумала, и добавила: — Нет, Дорминда, ты как хочешь, а я не могу его осуждать. Раз он этого поганца Какона убил, значит, ему это было нужно. А вот ты скажи мне, только честно, кто еще отнесся бы ко мне так, как он? Когда я была у Какона, я готова была пойти на что угодно, даже на смерть, лишь бы получить свободу. А рядом с Ташем я даже рабыней себя не чувствую! Он относится ко мне как… как… как к сестре, вот!
      — Как к сестре, говоришь? — С непонятным выражением переспросила Дорминда. — Ну, что ж, тогда одевайся, я покажу тебе, какая жизнь тебя ждет рядом с таким… братом. В храме вчера как раз объявляли, что сегодня будут клеймить. Вот и посмотришь.
      Бросив на плите наполовину приготовленный обед, они торопливо оделись, причем Дорминда все время подгоняла Лику, и поспешили на храмовую площадь. Действо еще не началось, но народу столпилось уже немало. Несколько небольших групп, в которых преобладали плачущие женщины, держались ближе к помосту.
      — Родственники! — Неодобрительно поджала губы Дорминда. — Попрощаться пришли! Можно подумать, после суда не напрощались!
      — Попрощаться? — Машинально переспросила Лика, наблюдая за выплескивающимся из глаз родственников горем. — Разве кого-то будут казнить?
      — Ну, что ты, глупая, казнь — дело серьезное! Нет, этих только заклеймят, но они для всех все равно, что умрут.
      — Почему?
      — Потому что это грех, общаться с клеймеными!
      Глаза у Лики чуть не выпрыгнули из орбит.
      — Но ведь ты же общаешься с Ташем! Даже работаешь на него! Значит, ты тоже грешишь!
      Дорминда нехотя повернулась к ней.
      — Ты знаешь грех, худший, чем неблагодарность?
      Не понимая, что она от нее хочет, Лика неуверенно покачала головой.
      — Нет.
      — Вот и я не знаю. Когда Таш купил в Закорючке дом, многие не хотели, чтобы среди нас жил изгой, все грозились поджечь. Тогда он пообещал, что нас никто не будет трогать. И, правда, за все время нас ограбили всего один раз, да и те не местные. На следующий день этих воров нашли мертвыми прямо у ворот дома, который они ограбили. Они лежали там вместе с награбленным. На другой день после этого я пришла к Ташу и предложила помощь по хозяйству, потому что в ограбленном доме жила моя дочь. Да, я грешу, когда общаюсь с ним, но согрешила бы еще больше, если бы не попыталась отблагодарить. Теперь понимаешь?
      — Теперь понимаю.
      — Ничего ты не понимаешь, глупая! Изгой может заставить согрешить, даже если сделает тебе добро! От них вообще лучше держаться подальше!
      В этот момент два монаха у дверей храма затрубили в длинные трубы, и из боковых ворот вышла целая процессия. Небольшую цепочку прикованных друг к другу одной длинной цепью преступников сопровождала охрана, одетый в красное палач и жрец в черных просторных одеяниях.
      Толпа зашумела, задвигалась и приготовилась к зрелищу. Скованных цепью будущих изгоев заставили подняться на небольшое возвышение, где храмовые служки уже развели костерок в большой железной чашке. Жрец торжественно прочитал над огнем молитву, и действие началось. Достав из папки первую бумагу, он назвал имя и навстречу ему вышел один преступников. Жрец громко зачитал, в чем заключалось его вина (украл курицу), взял поднесенную служкой печать и шлепнул ему на внутреннюю сторону предплечья, посередине между локтем и запястьем. Охранники сняли с него цепи и отпустили.
      — И все? — Почему-то шепотом спросила Лика. — Теперь он — изгой? Всего лишь за курицу?
      — Да нет же, глупая! — Зашипела на нее Дорминда. — Это временное клеймо за мелкое преступление!
      — А он тоже умрет для своих родственников?
      — Да всего лишь на год! Он отработает свою вину в храме! Смотри дальше!
      Дальше было еще несколько временных клейм за мелкие проступки. А потом голос жреца изменился, и толпа снова зашевелилась в предвкушении. Прозвучало женское имя, и вперед вытолкнули совсем молоденькую девчонку с ребенком на руках. Ее грех жрец зачитывал чуть ли не завывая, а она стояла перед ним, не поднимая глаз. Наконец, палач взял длинную, докрасна раскаленную с одного конца железяку, схватил за руку преступницу и прелюбодейку и прижег ей то же место, что и у остальных. Она не закричала, только закусила губу. Жрец посыпал ее клеймо розовым порошком и приказал развернуть ребенка. Она послушно выпростала из пеленки ручку младенца, к которой палач тоже прикоснулся раскаленным железом. Ребенок закричал так, что Лике стало плохо. Она едва не упала, не поддержи ее довольная произведенным эффектом Дорминда. Хотя сердце от плача ребенка сжималось и у нее.
      — Хорошо, что у нее девочка! — Решив утешить свою подопечную, сказала она. — Хоть дадут вырасти. Правда, потом все равно…
      — А если бы мальчик? — Как сквозь пелену спросила Лика, подумав о своем хозяине.
      — Мальчикам тяжело приходится. — Не пожелала вдаваться в подробности Дорминда. — Из них мало кто выживает.
      Молодую мать расковали и отпустили, но ребенок на ее руках продолжал заходиться криком. К ней сразу подошли две вульгарного вида женщины в ярких платьях.
      — О, налетели уже, вороны! — В сердцах плюнула Дорминда. — Хотя, куда ей еще деваться? С ребенком-то на руках?
      Далее перед жрецом встал невысокий тощий мужик. Его вину жрец зачитывал с особой торжественностью, потому что это был убийца. Его руку тоже прижгли, посыпали красным порошком, после чего расковали и столкнули с помоста. На беднягу тут же набросились несколько человек (родственники убитого — пояснила Дорминда) и несколько раз пырнули ножом. Толпа на это отреагировала весьма одобрительно.
      — Они в своем праве. — Нехотя сказала Дорминда. — Хотя могли бы и подождать, пока народ разойдется.
      Лика уже ничего не спрашивала и не уточняла. Молча смотрела на молодую мать, которую уводила с собой одна из хозяек публичного дома, на распростертое у подножия тело, которое служки уже крюками затаскивали на низкую раздолбанную телегу. Но представление еще не закончилось. К жрецу принесли еще двоих младенцев, на этот раз без матерей.
      — Подкидыши. — Брезгливо сказала Дорминда.
      Их прижгли, не обращая внимания на плач, посыпали ранки синим порошком и унесли в храм.
      — Что с ними будет? — Чужим голосом спросила Лика.
      — Ничего! — Резко ответила не желающая вдаваться в подробности Дорминда. О судьбе таких детей ходили страшные слухи, и, учитывая то, что она ни разу не встречала взрослого изгоя, выросшего при храме, пожилая женщина склонна была им верить. Но говорить об этом впечатлительной Лике ей не хотелось. — Там о них позаботятся!
      Лика вдруг повернула к ней резко повзрослевшее лицо и спросила:
      — Дорминда, почему их просто не убивают? Зачем заставляют переживать такое, если потом все равно убьют?
      — Наша всемилостивейшая богиня не хочет просто так отнимать подаренную жизнь! — Заученно ответила та. — Она хочет, чтобы ее дети через унижение других научились бояться и избегать греха, где бы он их не подстерегал! А жизнь изгоя ей не нужна, она навсегда изгоняет его из своего сердца, потому что он есть воплощенное зло! Лика покачала головой и отвернулась. Нет, ей никогда этого не понять.
      Домой они возвращались молча. Даже на Дорминду церемония произвела тяжелое впечатление, хоть она ни за что не призналась бы в этом. Дома они опять же молча доделали все дела, и Дорминда, уже уходя, все-таки заговорила с мрачной и потерянной Ликой.
      — Лика, доченька, нравятся тебе наши порядки, или нет, — тут уж ничего не поделаешь! Такова жизнь! Таш — хороший человек, это я могу сказать открыто. Он изгой и преступник, но он хороший человек! За два года, что я к нему прихожу, я не слышала от него ни одного дурного слова! Но ты, Лика, девочка моя, беги от него, как от огня, пока еще не поздно. Он пожалел тебя, так воспользуйся этим! Устрой свою жизнь, выйди замуж, нарожай деток. Что еще нужно женщине для счастья?
      После этих слов пожилая служанка прослезилась, и Лика, тоже расплакавшись, обняла ее, не зная, что сказать. Она видела, что Дорминда и в самом деле переживает за нее, но не могла ей ничего пообещать кроме того, что хорошо обо всем подумает.
      Она ушла, а Лика без сил свернулась калачиком на кровати, стала думать. Правда, думалось ей совсем не о том, о чем советовала Дорминда. У нее перед глазами, как наяву, стоял помост, на котором клеймили грешников. Она вспоминала, как они протягивали палачу руки, и ей становилось не по себе от беспомощности этого жеста. Она вдруг поняла, почему клеймо не ставят на более заметном для окружающих месте — оно в первую очередь было предназначено для самих изгоев. Чтобы они каждый день смотрели на него и знали, что они — отверженные. Что они никому не нужны, даже давшим им жизнь богам. Чтобы они чувствовали себя грязными и стыдились этого. Чтобы они не сопротивлялись, когда их будут убивать. Чтобы сами не хотели жить.
      А еще Лика поняла, почему Таш никогда в жизни не позволит ей остаться с ним. Потому что не захочет, чтобы его ребенку досталось такое же клеймо, как у него. Дорминда как-то упомянула, что он — изгой с рождения, и Лика уткнулась в подушку, давясь рыданиями, от представившейся ей картины его клеймения.