— Ну, вы недалеки от истины, Уотсон, хота я полагаю, что мистер Тиболд более хитроумен, чем вы считаете. Он обладает двумя качествами, необходимыми преступнику для успешного выполнения его планов, — это богатое воображение и безжалостность… Ну а теперь, пожалуйста, погасите свет, и мы немножко отдохнем. Если я правильно истолковал проблему, стоящую перед нами, то нам придется много перенести, прежде чем мы дождемся рассвета.

Я откинулся на спинку кресла, утешая себя мыслью, что после случая с полковником Себастьяном Мораном в моем кармане всегда находится револьвер. Тщетно я пытался найти какое-либо объяснение тому предупреждению, которое я получил от Холмса. Вскоре, однако, усталость незаметно овладела мною. Мысли мои становились все более и более беспорядочными и смутными, пока наконец я не задремал.

Меня разбудило легкое прикосновение к руке. Лампа была снова зажжена, и мой друг наклонился надо мной, отбрасывая длинную темную тень на потолок.

— Сожалею, что потревожил вас, Уотсон, — прошептал он, — но долг обязывает…

— В чем дело. Холмс?

— Сидите спокойно и слушайте… Пеперино поет… Я долго буду помнить томительные часы нашего бодрствования. Холмс наклонил абажур лампы так, что свет падал на противоположную стену, в которой было окно и рядом с ним большая кафельная печка, над которой висела птичья клетка. Мгла сгустилась, и лучи от лампы, проходя через оконные стекла, терялись где-то в освещенных облачках тумана, клубившихся за окнами. Моим сознанием овладело предчувствие чего-то зловещего. Окружающая нас обстановка казалась достаточно мрачной и без странного, жуткого звука, исходившего из птичьей клетки. Он напоминал свист, который начинался с низкой гортанной трели и медленно повышался до одинокого аккорда, распространявшегося по комнате, подобно звону большого бокала. Этот звук, повторяясь, оказывал такое гипнотическое действие, что казалось, все окружающее куда-то незаметно исчезает, а мое воображение выходит за пределы затуманенных окон в темные пышные глубины каких-то экзотических джунглей. Я потерял всякое представление о времени, и только тишина, наступившая после внезапного прекращения птичьего пения, снова возвратила меня в реальный мир. Я бросил взгляд через комнату, и в тот же миг мое сердце бешено заколотилось в груди и затем, казалось, совершенно перестало биться.

Заслонка печи медленно поднималась… Мои друзья могут подтвердить, что я человек не нервный и не впечатлительный, но надо признаться, что, пока я сидел, судорожно ухватившись за ручки кресла, и пристально смотрел на тот ужасный предмет, который постепенно выходил из трубы наружу, мои члены онемели и временно отказались служить мне… Крышка откинулась на пару дюймов, и через образовавшуюся щель стала выползать и карабкаться желтая масса длинных извивающихся щупальцев. В один миг эта масса оказалась снаружи и неподвижно застыла на поверхности печки.

Я всегда с ужасом смотрел на тарантулов Южной Америки, питающихся птицами, но они казались совсем ничтожными по сравнению с тем отвратительным существом, которое глядело сейчас на нас через комнату, залитую светом лампы. По своим размерам оно превосходило большую тарелку. Его твердое гладкое желтое тело было окружено поднимающимися вверх щупальцами, создававшими ужасное впечатление, что гигантское насекомое приготовилось к прыжку. На нем не было ни волоска, за исключением пучка жесткой щетины вокруг сочленений ног, а над большими ядовитыми челюстями сияли зловещим красным переливчатым светом глаза, похожие на бусинки…

— Не шевелитесь, Уотсон, — прошептал Холмс, и в его голосе послышалась нотка ужаса, какой я раньше никогда не замечал.

Звук голоса пробудил чудовище. Одним молниеносным прыжком оно перескочило с печки на крышку птичьей клетки и, достигнув стены, понеслось с жужжанием вокруг комнаты и по потолку с такой лихорадочной быстротой, что глаза едва успевали следовать за ним. Холмс бросился вперед, как одержимый.

— Уничтожить его, уничтожить! — хрипло кричал он, нанося клюшкой удар за ударом по пятнистой массе, мчавшейся по стенам.

Пыль от поврежденной штукатурки наполнила воздух, стол с грохотом упал, когда я бросился на пол, а громадный паук одним прыжком перемахнул через комнату и очутился в угловой нише. Холмс перепрыгнул через меня, размахивая своей дубинкой.

— Оставайтесь на месте! — закричал он, и, в то время как в комнате еще звенел его голос, звук тяжелых ударов был прерван отвратительным хлюпающим звуком. На мгновение чудовище повисло на стене и затем медленно спустилось на пол. Там оно осталось лежать, напоминая месиво из битых яиц, все еще судорожно подергивая своими членистыми конечностями.

— Благодарите Бога, что оно не задело вас при прыжке, — произнес я, задыхаясь, и поднялся на ноги. Холмс не ответил, и, взглянув вверх, я увидел в зеркале на стене отражение его бледного и напряженного лица.

— Боюсь, что теперь ваша очередь, Уотсон, — сказал он хладнокровно. — Там еще один!

Я резко обернулся, чтобы увидеть картину, которую буду помнить до конца своей жизни. Холмс стоял совершенно неподвижно в двух футах от печки, а из нее выполз другой чудовищный паук, отвратительное тело которого дрожало, готовясь к прыжку. Я инстинктивно почувствовал, что любое внезапное движение только ускорит прыжок страшилища, и поэтому, осторожно вытащив пистолет из кармана, выстрелил в упор. Сквозь пороховой дым я увидел, как чудовище сжалось и затем, медленно опрокинувшись, упало через открытую дверцу в печь. Тело паука скользило вниз по трубе, вызывая дребезжащий звук, который вскоре замер в отдалении.

— Он упал вниз по трубе! — закричал я, чувствуя, что мои руки трясутся от только что пережитого волнения. — У вас все в порядке, Холмс?

Он взглянул на меня, и в его глазах был заметен какой-то необычный блеск.

— Благодарю вас, мой друг, — сказал он спокойно. — Если бы я пошевельнулся, тогда… Но что это?

Внизу хлопнула дверь, и мгновением позже мы услышали быстрый топот ног по усыпанной гравием дорожке.

— За ним! — закричал Холмс, бросившись к двери. — Ваш выстрел предупредил его, что игра окончена. Мы не должны упустить его!

Но судьба решила иначе. Хотя мы стремглав спустились вниз по лестнице и помчались в тумане, Уилсон имел преимущество перед нами, так как он выбежал раньше нас, да и местность ему была знакома лучше. В течение некоторого времени мы следовали за ним, прислушиваясь к еле слышному топоту его ног по пустынным переулкам по направлению к реке, пока наконец эти звуки не замерли вдалеке.

— Это нехорошо, Уотсон. Мы дали ему убежать, — произнес, задыхаясь, Холмс. — Вот где пригодилась бы полиция. Но послушайте! Ведь это был крик, не так ли?

— Мне кажется, что я тоже что-то слышал.

— Ну, бесполезно продолжать дальнейшие поиски в тумане. Давайте вернемся и утешим нашу бедную хозяйку, уверив ее в том, что пришел конец всем ее треволнениям…

— Какие это были кошмарные чудовища. Холмс, — воскликнул я, когда мы возвращались домой, — и совершенно неизвестного вида!

— Мне кажется, что вы не правы, Уотсон, — заметил он. — Это был галеодосский паук, ужас кубинских лесов. То, что он нигде больше не водится, — это большое счастье для остального мира. Чудовище это ведет ночной образ жизни и, насколько мне известно, обладает силой, достаточной, чтобы переломить одним ударом своих челюстей хребет небольшого животного или птицы. Вы, конечно, помните, что Джэнет как-то упоминала, что после возвращения дяди в доме исчезли крысы.

Несомненно, что Уилсон привез с собою пауков, — продолжал он, — и у него возникла мысль научить канареек подражать пению кубинских ночных птиц, которыми питается галеодосский паук. Следы на потолке были вызваны, конечно, сажей, прилипшей к ножкам паука после того, как он взбирался по дымоходу. К счастью для меня, эти следы остались на потолке, так как горничной невысокого роста трудно достать своей метелкой стену выше камина. Я не нахожу никакого оправдания моей прискорбной медлительности при решении данной проблемы, ибо факты с самого начала были перед моими глазами, а все дело оказалось элементарным по своему содержанию. И все же надо отдать должное Тиболду Уилсону за его почти дьявольскую хитрость.

Как только эти страшилища были помещены в печь подвала, ему оставалось лишь провести две обычные дымоходные трубы, сообщающиеся со спальнями наверху. Если подвесить к печке клетки с птичками, то дымоходы будут усиливать звуки птичьего пения и пауки, подгоняемые своим хищническим инстинктом, будут подниматься именно туда, куда приведет их труба, то есть к птичьим клеткам. Придумав, очевидно, какие-то средства для заманивания пауков обратно в их гнезда, Уилсон решил, что это вполне надежный и безопасный способ избавиться от тех, кто стоит между ним и богатством.

— Значит, укус этих пауков смертелен? — спросил я.

— Для человека со слабым здоровьем, вероятно, так. Но дьявольская коварность плана Уилсона заключалась в том, что, замышляя уничтожить свои жертвы, он рассчитывал скорее на устрашающий вид чудовищ, чем на их укусы, хотя бы они и были ядовиты. Ужасное зрелище приносило бедным людям смерть так же верно, как пуля, прошедшая сквозь сердце.

— Одного я не могу понять, Холмс, почему Уилсон обратился в Скотленд-Ярд?

— Потому что это был человек с железными нервами. Его племянница интуитивно чувствовала грозящую ей опасность. Уилсон, узнав, что она непреклонна в своем намерении уехать, замыслил убить ее немедленно и тем же самым способом. Кто бы посмел заподозрить его в убийстве? Разве он не обращался за помощью в Скотленд-Ярд и к самому Шерлоку Холмсу?

Все бы подумали, что девушка умерла от сердечного припадка, подобно другим родственникам, и ее дядя явился бы предметом всеобщего соболезнования. Вспомните висячий замок на печной дверце в подвале, и вы восхититесь железными нервами этого человека, предложившего с готовностью принести ключ от замка. Безусловно, это был трюк, так как, конечно, Уилсон всегда бы мог сделать вид, что он потерял ключ. Я предпочитаю не думать о том, что оказалось бы перед нами, если бы мы все же настояли и открыли этот замок… О Тиболде больше ничего не было слышно. На некоторые догадки и предположения, однако, наводит тот факт, что через несколько дней из Темзы извлекли тело человека, лицо которого было изуродовано до неузнаваемости, вероятно, винтом парохода. Полиция, хотя и обшарила карманы утопленника, не нашла никаких опознавательных данных. В карманах ничего не оказалось, за исключением лишь небольшой записной книжки, заполненной краткими записями насчет сроков высиживания фринджиллских канареек…