— Какому из известных нам животных может принадлежать такая кость? — спросил профессор.
      Я тщательно осмотрел её, призывая на помощь все знания, какие ещё не выветрились у меня из головы.
      — Это может быть ключица очень рослого человека, — сказал я.
      Мой собеседник презрительно замахал руками:
      — Ключица человека имеет изогнутую форму, а эта кость совершенно прямая. На её поверхности есть ложбинка, свидетельствующая о том, что здесь проходило крупное сухожилие. На ключице ничего подобного нет.
      — Тогда затрудняюсь вам ответить.
      — Не бойтесь выставлять напоказ своё невежество. Я думаю, что среди зоологов Южного Кенсингтона не найдётся ни одного, кто смог бы определить эту кость. — Он взял коробочку из-под пилюль и вынул оттуда маленькую косточку величиной с фасоль. — Насколько я могу судить, вот эта косточка соответствует в строении человеческого скелета той, которую вы держите в руке. Теперь вы имеете некоторое представление о размерах животного? Не забудьте и про остатки хряща — они свидетельствуют о том, что это был свежий экземпляр, а не ископаемый. Ну, что вы теперь скажете?
      — Может быть, у слона…
      Его так и передёрнуло, словно от боли.
      — Довольно! Довольно! Слоны — в Южной Америке! Не смейте и заикаться об этом! Даже в нашей современной начальной школе…
      — Ну, хорошо, — перебил я его. — Не слон, так какое-нибудь другое южноамериканское животное, например, тапир.
      — Уж поверьте мне, молодой человек, что элементарными познаниями в этой отрасли науки я обладаю. Нельзя даже допустить мысль, что такая кость принадлежит тапиру или какому-нибудь другому животному, известному зоологам. Это кость очень сильного зверя, который существует где-то на земном шаре, но до сих пор неведом науке. Вы всё ещё сомневаетесь?
      — Во всяком случае, меня это очень заинтересовало.
      — Значит, вы ещё не безнадёжны. Я чувствую, что у вас что-то брезжит в мозгу, так давайте же терпеливо раздувать эту искорку. Оставим теперь покойного американца и перейдём снова к моему рассказу. Вы, конечно, догадываетесь, что я не мог расстаться с Амазонкой, не доискавшись, в чём тут дело. Кое-какие сведения о том, откуда пришёл этот художник, у меня были. Впрочем, я мог бы руководствоваться одними легендами индейцев, ибо мотив неизведанной страны проскальзывает во всех преданиях приречных племён. Вы, конечно, слыхали о Курупури?
      — Нет, не слыхал.
      — Курупури — это лесной дух, нечто злобное, грозное; встреча с ним ведёт к гибели. Никто не может толком описать Курупури, но имя это вселяет ужас в индейцев. Однако все племена, живущие на берегах Амазонки, сходятся в одном: они точно указывают, где обитает Курупури. Из тех же самых мест пришёл и американец. Там таится нечто непостижимо страшное. И я решил выяснить, в чём тут дело.
      — Как же вы поступили?
      От моего легкомыслия не осталось и следа. Этот гигант умел завоевать внимание и уважение к себе.
      — Мне удалось преодолеть сопротивление индейцев — то внутреннее сопротивление, которое они оказывают, когда заводишь с ними разговор об этом. Пустив в ход всяческие увещания, подарки и, должен сознаться, угрозы, я нашёл двоих проводников. После многих приключений — описывать их нет нужды, — после многих дней пути — о маршруте и его протяжённости позволю себе умолчать — мы пришли, наконец, в те места, которые до сих пор никем не были описаны и где никто ещё не бывал, если не считать моего злополучного предшественника. Теперь будьте любезны посмотреть вот это. Он протянул мне небольшую фотографию.
      — Её плачевное состояние объясняется тем, что, когда мы спускались вниз по реке, нашу лодку перевернуло и футляр, в котором хранились непроявленные негативы, сломался. Результаты этого бедствия налицо. Почти все негативы погибли — потеря совершенно невознаградимая. Вот этот снимок — один из немногих более или менее уцелевших. Вам придётся удовольствоваться таким объяснением его несовершенства. Ходят слухи о какой-то фальсификации, но я не расположен спорить сейчас на эту тему.
      Снимок был действительно совсем бледный. Недоброжелательный критик мог бы легко придраться к этому. Вглядываясь в тускло-серый ландшафт и постепенно разбираясь в его деталях, я увидел длинную, огромной высоты линию скал, напоминающую гигантский водопад, а на переднем плане — пологую равнину с разбросанными по ней деревьями.
      — Если не ошибаюсь, этот пейзаж был и в альбоме, — сказал я.
      — Совершенно верно, — ответил профессор. — Я нашёл там следы стоянки. А теперь посмотрите ещё одну фотографию.
      Это был тот же самый ландшафт, только взятый более крупным планом. Снимок был совсем испорчен. Всё же я разглядел одинокий, увенчанный деревом утёс, который отделяла от кряжа расщелина.
      — Теперь у меня не осталось никаких сомнений, — признался я.
      — Значит, мы не зря стараемся, — сказал профессор. — Смотрите, какие успехи! Теперь будьте добры взглянуть на вершину этого утёса. Вы что-нибудь видите там?
      — Громадное дерево.
      — А на дереве?
      — Большую птицу.
      Он подал мне лупу.
      — Да, — сказал я, глядя сквозь неё, — на дереве сидит большая птица. У неё довольно солидный клюв. Это, наверное, пеликан?
      — Зрение у вас незавидное, — сказал профессор. — Это не пеликан и вообще не птица. Да будет вам известно, что мне удалось подстрелить вот это самое существо. И оно послужило единственным неоспоримым доказательством, которое я вывез оттуда.
      — Оно здесь, у вас?
      Наконец-то я увижу вещественное подтверждение всех этих рассказов!
      — Оно было у меня. К несчастью, катастрофа на реке погубила не только негативы, но и эту мою добычу. Её подхватило водоворотом, и, как я ни старался спасти своё сокровище, в руке у меня осталась лишь половина крыла. Я потерял сознание и очнулся только, когда меня вынесло на берег, но этот жалкий остаток великолепного экземпляра был цел и невредим. Вот он, перед вами.
      Профессор вынул из ящика стола нечто, напоминающее, на мой взгляд, верхнюю часть крыла огромной летучей мыши. Эта изогнутая кость с перепончатой плёнкой была по меньшей мере двух или более футов длиной.
      — Летучая мышь чудовищных размеров? — высказал я своё предположение.
      — Ничего подобного! — сурово осадил меня профессор. — Живя в атмосфере высокого просвещения и науки, я и не подозревал, что основные принципы зоологии так мало известны в широких кругах общества. Неужели вы не знакомы с элементарнейшим положением сравнительной анатомии, которое гласит, что крыло птицы представляет собой, в сущности, предплечье, тогда как крыло летучей мыши состоит из трех удлинённых пальцев с перепонкой между ними? В данном случае кость не имеет ничего общего с костью предплечья, и вы можете убедиться собственными глазами в наличии всего лишь одной перепонки. Следовательно, о летучей мыши нечего и вспоминать. Но если это не птица и не летучая мышь, тогда с чем же мы имеем дело? Что же это может быть?
      Мой скромный запас знаний был исчерпан до дна.
      — Право, затрудняюсь вам ответить, — сказал я.
      Профессор открыл монографию, на которую уже ссылался раньше.
      — Вот, — продолжал он, показывая мне какое-то чудовище с крыльями, — вот великолепное изображение диморфодона, или птеродактиля , — крылатого ящера юрского периода, а на следующей странице схема механизма его крыла. Сравните её с тем, что у вас в руках.
      При первом же взгляде на схему я вздрогнул от изумления. Она окончательно убедила меня. Спорить было нечего. Совокупность всех данных сделала своё дело. Набросок, фотографии, рассказ профессора, а теперь и вещественное доказательство! Что же тут ещё требовать? Так я и сказал профессору — сказал со всей горячностью, на какую был способен, ибо теперь мне стало ясно, что к этому человеку относились несправедливо. Он откинулся на спинку стула, прищурил глаза и снисходительно улыбнулся, купаясь в лучах неожиданно блеснувшего на него солнца признания.
      — Это величайшее в мире открытие! — воскликнул я, хотя во мне заговорил темперамент не столько естествоиспытателя, сколько журналиста. — Это грандиозно! Вы Колумб науки! Вы открыли затерянный мир! Я искренне сожалею, что сомневался в истине ваших слов. Всё это казалось мне невероятным. Но я не могу не признать очевидных фактов, и они должны быть столь же убедительны для всех.
      Профессор замурлыкал от удовольствия.
      — Что же вы предприняли дальше, сэр?
      — Наступил сезон дождей, мистер Мелоун, а мои запасы продовольствия пришли к концу. Я обследовал часть этого огромного горного кряжа, но взобраться на него так и не смог. Пирамидальный утёс, с которого я снял выстрелом птеродактиля, оказался более доступным. Вспомнив свои альпинистские навыки, я поднялся на него примерно до середины. Оттуда уже можно было разглядеть плато, венчающее горный кряж. Оно было просто необъятно! Куда ни посмотреть — на запад, на восток, — конца не видно этим покрытым зеленью скалам. У подножия кряжа расстилаются болота и непроходимые заросли, кишащие змеями и прочими гадами. Настоящий рассадник лихорадки. Вполне понятно, что такие препятствия служат естественной защитой для этой необыкновенной страны.
      — А вы видели там ещё какие-нибудь признаки жизни?
      — Нет, сэр, не видел, но за ту неделю, что мы провели у подножия этих скал, нам не раз приходилось слышать какие-то странные звуки, доносившиеся откуда-то сверху.
      — Но что же это за существо, которое нарисовал американец? Как он с ним встретился?
      — Я могу только предположить, что он каким-то образом проник на самую вершину кряжа и увидел его там. Следовательно, туда есть какой-то путь. Путь, несомненно, тяжёлый, иначе все эти чудовища спустились бы вниз и заполонили бы всё вокруг. Уж в чём другом, а в этом не может быть сомнений!
      — Но как они очутились там?
      — На мой взгляд, ничего загадочного тут нет, — сказал профессор. — Объяснение напрашивается само собой. Как вам, вероятно, известно, Южная Америка представляет собой гранитный материк. В отдалённые века в этом месте, очевидно, произошло внезапное смещение пластов в результате извержения вулкана. Не забудьте, что скалы эти базальтовые, следовательно, они вулканического происхождения. Площадь величиной примерно с наше графство Суссекс выперло вверх со всеми её обитателями и отрезало от остального материка отвесными скалами такой твёрдой породы, которой не страшно никакое выветривание. Что же получилось? Законы природы потеряли свою силу в этом месте. Всевозможные препятствия, обусловливающие борьбу за существование во всём остальном мире, либо исчезли, либо в корне изменились. Животные, которые в обычных условиях вымерли бы, продолжали размножаться. Как вы знаете, и птеродактиль, и стегозавр относятся к юрскому периоду, следовательно, оба они — древнейшие животные в истории Земли, уцелевшие только благодаря совершенно необычным, случайно создавшимся условиям.
      — Но добытые вами сведения не оставляют места для сомнений! Вам нужно только представить их соответствующим лицам.
      — Я сам так думал в простоте душевной, — с горечью ответил профессор. — Могу сказать вам только одно: на деле всё вышло по-другому — мне приходилось на каждом шагу сталкиваться с недоверием, в основе которого лежала людская тупость или зависть. Не в моём характере, сэр, пресмыкаться перед кем-нибудь и доказывать свою правоту, когда мои слова берут под сомнение. Я сразу же решил, что мне не подобает предъявлять вещественные доказательства, которые были в моём распоряжении. Сама тема стала мне ненавистной, я не хотел касаться её ни единым словом. Когда мой покой нарушали люди, подобные вам, — люди, угождающие праздному любопытству толпы, — я был не в состоянии дать им отпор, не теряя при этом чувства собственного достоинства. По характеру я, надо признаться, человек довольно горячий и, если меня выведут из терпения, могу наделать всяких бед. Боюсь, что вам пришлось испытать это на себе.
      Я потрогал свой заплывший глаз, но смолчал.
      — Миссис Челленджер постоянно ссорится со мной из-за этого, но, по-моему, каждый порядочный человек поступал бы точно так же на моём месте. Впрочем, сегодня я намерен явить пример выдержки и показать, как воля может победить темперамент. Приглашаю вас полюбоваться этим зрелищем.
      Он взял со стола карточку и протянул её мне.
      — Как видите, сегодня в восемь часов тридцать минут вечера в Зоологическом институте состоится лекция довольно популярного естествоиспытателя мистера Персиваля Уолдрона, на тему «Скрижали веков». Меня приглашают занять место в президиуме специально для того, чтобы я от имени всех присутствующих выразил благодарность лектору. Так я и сделаю. Но это не помешает мне — конечно, с величайшим тактом и осторожностью! — обронить несколько замечаний, которые заинтересуют аудиторию и вызовут кое у кого желание более обстоятельно ознакомиться с поднятыми мною вопросами. Спорные моменты, разумеется, не будут затронуты, но все поймут, какие глубокие проблемы таятся за моими словами. Я обещаю держать себя в руках. Кто знает, может быть, моя сдержанность приведёт к лучшим результатам.
      — А мне можно прийти туда? — поспешил я спросить.
      — Разумеется… разумеется, можно, — радушно ответил профессор.
      Его любезность была почти так же ошеломительна, как и грубость. Чего стоила одна его благодушная улыбка! Глаз почти не стало видно, а щёки вспухли, превратившись в два румяных яблочка, подпёртые снизу чёрной бородой.
      — Обязательно приходите. Мне будет приятно знать, что у меня есть по крайней мере один союзник в зале, хоть и весьма беспомощный и несведущий в вопросах науки. Народу соберётся, вероятно, много, так как Уолдрон пользуется большой популярностью, несмотря на то, что он шарлатан чистейшей воды. Так вот, мистер Мелоун, я уделил вам гораздо больше времени, чем предполагал. Отдельная личность не может монополизировать то, что принадлежит всему человечеству. Буду рад увидеть вас сегодня вечером на лекции. А пока разрешите вам напомнить, что материал, с которым я вас ознакомил, ни в коей мере не подлежит огласке.
      — Но мистер Мак-Ардл… это наш редактор… потребует от меня отчёта о беседе с вами.
      — Скажите ему первое, что придёт в голову. Между прочим, можете намекнуть, что, если он пришлёт ко мне кого-нибудь ещё, я явлюсь к нему сам, вооружившись хорошей плёткой. Во всём остальном полагаюсь на вас: ни слова в печати! Так, прекрасно. Значит, в восемь тридцать — в Зоологическом институте.
      Он помахал мне на прощание рукой. Я увидел в последний раз его румяные щёки, волнистую иссиня-чёрную бороду, дерзкие глаза и вышел из комнаты.

Глава V

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.