Г-жа де Монтеспан все еще сидела в своих апартаментах. Отсутствие короля тревожило ее, но ей не хотелось показывать свое беспокойство перед придворными и расспрашивать их о причинах задержки визита. Пока она пребывала в полном неведении относительно внезапной перемены своей судьбы, ее деятельный и энергичный сообщник не упускал из виду ни одного события, блюдя ее интересы, как свои собственные. Да, в сущности, это так и было. Г-н де Вивонн приобрел все, чего жадно хотел, — деньги, земли и почести — благодаря влиянию сестры и отлично понимал, что вслед за ее падением быстро наступит и его собственное. По природе смелый, находчивый, неразборчивый в средствах, он был из числа людей, ведущих игру до конца со всей свойственной им энергией и хитростью. Всегда в курсе всех придворных событий, он с той минуты, как только пронюхал о намерении короля, постоянно вертелся в приемной, делая свои собственные заключения из всего происходящего. Ничто не ускользнуло от его глаз — ни опечаленные, недовольные лица брата короля и дофина, ни визит отца Лашеза и Боссюэта к г-же де Монтенон, ни ее возвращение от короля, ни торжество, сиявшее в ее взоре. Он видел, как Бонтан торопливо вышел из комнаты и спустя немного времени привел гвардейца и его друга. Он слышал, как последние велели подать им лошадей через два часа, и, наконец, через слугу-шпиона узнал, что в комнате г-жи де Ментенон идет необычайная суматоха, что м-ль Нанон чуть не обезумела от волнения и что две придворные портнихи поспешно вызваны туда. Но всю нависшую опасность он почуял только тогда, когда от того же слуги узнал, что на ночь приготовляется комната для архиепископа Парижского.
      Г-жа де Монтеспан провела вечер на кушетке, в самом дурном расположении духа. Она сердилась на всех окружающих; пробовала было читать, но бросила книгу. Начала писать — и разорвала лист. Тысячи подозрений и страхов переплетались в ее мозгу. Что случилось с королем? Вчера он был холоден и поминутно поглядывал на часы. А сегодня и совсем не пришел. Может быть, подагра? Или… Неужели она снова теряет власть над ним? Нет, этого не может быть. Она повернулась на кушетке и заглянула в зеркало на противоположной стороне. Только что зажгли массу свечей, и в комнате было светло как днем. В зеркале отражалась залитая огнем комната, оттоманка, обтянутая темно-красной материей, и одинокая фигура в легком белом пеньюаре, отделанном серебром. Де Монтеспан подперла голову локтем и долго любовалась своими глубокими глазами, обрамленными густыми темными ресницами, красивым изгибом белой шеи и. безукоризненным овалом лица. Она рассматривала свое изображение тщательно, внимательно, как будто перед ней находилась соперница, но так и не смогла найти следов неумолимого времени. Да, она по-прежнему красива. И если этой красоте удалось победить короля, то разве ее недостаточно, чтобы удержать его? Разумеется, достаточно. Она упрекала себя за ненужные опасения. Вероятно, он заболел, а может быть, еще и придет. А! Вот кто-то, стукнув дверью, быстро шел по приемной. Кто там? Король или посыльный с запиской от него? Нет, перед ней стоял ее брат: с вытянутым лицом и растерянно блуждающими глазами, он имел вид человека, подавленного дурными вестями. Войдя в комнату, он тщательно запер за собой дверь.
      — Нам никто не помешает? — задыхаясь проговорил он. — Я поспешил сюда, так как дорога каждая секунда. Король ничего не сообщал вам?
      — Нет.
      Она вскочила на ноги. Лицо ее было так же бледно, как и лицо брата.
      — Настало время действовать, Франсуаза. Спокойствие и энергия — вот свойства характера, всегда присущие Мортемарам. Не дожидайтесь удара, а собирайтесь с силами достойно его встретить.
      — Что случилось?! — Она пыталась говорить обычным тоном, но только шепот вылетал из ее запекшихся губ.
      — Король намерен жениться на г-же де Ментенон.
      — На гувернантке? На вдове Скаррона? Это нелепость!
      — И все же правда.
      — Жениться? Вы сказали — жениться?
      — Да, он хочет жениться на ней.
      Монтеспан презрительно всплеснула руками и расхохоталась громким смехом.
      — Вас легко напугать, брат мой! — вымолвила наконец она. — Ах, вы не знаете вашей сестрицы. Вероятно, вы больше бы ценили мои силы, не будь мне братом. Дайте мне день, один только день, и вы увидите Людовика, гордого Людовика, коленопреклоненно умоляющего меня простить его за нанесенное им оскорбление. Слышите? Он не в состоянии разбить связывающие его оковы страсти. Мне нужен только один день, чтобы вернуть его к себе…
      — Но у вас не будет и его.
      — Как?!
      — Брак состоится сегодня ночью.
      — Вы с ума сошли, Шарль!
      — Я уверен в этом.
      В нескольких отрывистых словах де Вивонн передал сестре все, что знал. Она слушала его с суровым лицом, все крепче и крепче сжимая руки. Но он сказал правду насчет Мортемаров. В их жилах текла кровь бойцов и момент схватки являлся для них расцветом силы. По мере того как г-жа де Монтеспан все яснее представляла свое положение, ненависть, а не отчаяние заполнила ее душу и вся ее природная энергия закипала желанием борьбы.
      — Я пойду к нему! — произнесла она, направляясь к двери.
      — Нет, нет, Франсуаза. Поверьте мне, вы погубите все, пойдя сейчас туда. Караулу отдано строгое приказание никого не пускать к королю.
      — Но я буду настаивать, и меня пропустят.
      — Нет, сестра, это совершенно бесполезно. Я говорил с офицером — приказание самое строгое.
      — Я добьюсь немедленного свидания.
      — Нет, вы не пойдете! — Он заслонил спиною дверь. — Я убежден в бесполезности этого шага и не хочу, чтобы моя сестра стала посмешищем двора, пытаясь ворваться в комнату человека, ее отталкивающего.
      Щеки де Монтеспан вспыхнули, и она нерешительно остановилась.
      — Будь у меня только один день, Шарль, я уверена, что мне удалось бы вернуть его снова. Тут действовало чье-то другое влияние, может быть, этого вездесущего иезуита или высокопарного Боссюэта. Один день, только один день, и я разрушу их козни! Разве я не вижу, как они рисуют картины адского пламени перед глазами короля, словно размахивают раззадоривающим быка красным факелом? О если бы я могла опрокинуть их всех сегодня вечером. Эта женщина, о, эта проклятая женщина. Хитрая змея, отогретая у меня на груди. Ах, я скорее согласилась бы видеть Людовика мертвым, чем женатым на ней. Шарль, Шарль, нужно воспрепятствовать этому браку, непременно остановить его. Я отдам все, все на свете, чтобы помешать ему.
      — Чем вы располагаете, сестра?
      Она растерянно взглянула на брата.
      — Как? Неужели вы хотите, чтобы я купила вас? — изумилась она.
      — Нет; но я намерен купить других.
      — А, значит, есть какой-нибудь шанс на успех?
      — Один-единственный. Но время идет. Мне нужно денег.
      — Сколько?
      — Чем больше, тем лучше. Все, что можете дать.
      Дрожащими от нетерпения руками г-жа де Монтеспан открыла потайной шкаф в стене, куда прятала свои драгоценности. Яркий блеск их ослепил ее брата, заглянувшего туда через плечо сестры.
      Большие рубины, дорогие изумруды, красивые берилы, сверкающие бриллианты лежали в одной большой куче, представлявшей собою жатву милостей короля, собранную ею в продолжение более пятнадцати лет. По одной стороне шкафа было три ящика. Она отперла нижний. Он был до края наполнен блестящими луидорами.
      — Берите, сколько нужно, — произнесла она. — А теперь ваш план, скорее.
      Де Вивонн набил карманы деньгами. Монеты проскальзывали между пальцами, падали на пол и рассыпались, но ни брат, ни сестра не обращали на это никакого внимания.
      — Ваш план? — твердила она.
      — Нам нужно помешать архиепископу приехать сюда. Тогда брак будет отложен до завтрашнего вечера, и у вас хватит времени действовать.
      — Но как помешать его приезду?
      — Во дворце найдется с дюжину хороших шпаг, которых можно купить за меньшую сумму, чем та, что лежит в одном из моих карманов. Делатуш, молодой Тюрбевиль, старый майор Дескар, Раймонд де Карнак и четверо Латуров. Я соберу их и устрою по дороге засаду…
      — Чтобы перехватить архиепископа?
      — Нет, посланных за ним.
      — О, превосходно! Вы лучший из братьев. Если они не попадут в Париж, мы спасены. Ступайте, бегите, не теряйте ни минуты, мой добрый Шарль.
      — Все это очень хорошо, Франсуаза, но что нам делать с посланцами, поймав их? По-моему, мы рискуем головой. Во всяком случае, они — гонцы короля, и вряд ли удобно пронзать их шпагами.
      — Вы думаете?
      — Мы никогда не добились бы прощения за это дело.
      — Но знайте, прежде чем рассмотрят в суде это дело, я верну свое прежнее влияние на короля.
      — Все это отлично, сестра, но сколько времени будет это влияние продолжаться? Нечего сказать, приятная жизнь, если при каждой перемене настроения нам придется убегать из королевства. Нет, нет, Франсуаза; самое большее, на что мы вправе рискнуть, это задержать гонцов.
      — Но как и где?
      — У меня есть идея. В замке маркиза де Монтеспан в Поттилльяке.
      — Моего мужа!
      — Вот именно.
      — Моего самого ожесточенного врага? О, Шарль, вы шутите.
      — Напротив, я никогда не был так серьезен, как в настоящую минуту. Маркиз был вчера в Париже и еще не вернулся домой. Где его кольцо с гербом?
      Г-жа де Монтеспан принялась рыться в драгоценностях и вынула кольцо с выгравированным на нем портретом.
      — Это послужит нам ключом. Добряк Марсо, дворецкий, увидев его, отдаст в наше распоряжение все темницы замка. Тут или нигде. Ни в каком другом месте мы не можем с безопасностью для себя держать гонцов.
      — Но когда возвратится муж…
      — Ах, его несколько удивит присутствие пленников. И любезному Марсо придется пережить несколько неприятных часов. Но это произойдет ровно через неделю, а к тому времени, сестренка, я уверен, вы уже закончите нашу кампанию. Ни слова больше, каждая минута слишком дорога. Прощайте, Франсуаза. Мы не сдадимся без борьбы. Ночью пришлю сказать, как идет дело.
      Он нежно обнял сестру, поцеловал и поспешно вышел из комнаты.
      После отъезда брата де Монтеспан долго бесшумно, сжав руки, ходила по мягкому ковру. Глаза ее горели, душа клокотала от ревности и ненависти к сопернице. Пробило десять, одиннадцать, двенадцать, а она все еще ждала, мучаясь от ярости и нетерпения, прислушиваясь к каждому шагу, ожидая вестей. Наконец, все кончилось. Вот быстрые шаги по коридору, стук в дверь приемной и шепот ее черного негра. Вся дрожа от нетерпения, она бросилась в переднюю и сама взяла записку от покрытого пылью всадника. На клочке бумаги грубым почерком было написано только несколько слов, но при виде их румянец снова вспыхнул на ее щеках и улыбка заиграла на дрожащих губах. Почерк был ее брата; он писал: «Архиепископ сегодня ночью не приедет».

      Де Катина отлично понимал всю важность возложенного на него поручения. Сохранение тайны, потребованное от него королем, его возбужденное состояние и характер самого приказания, отданного монархом, — все это подтверждало слухи, ходившие при дворе. Де Катина хорошо были известны интриги и раздоры, царившие здесь, и он понял, что следует прибегнуть к большим предосторожностям при исполнении данного ему важного поручения. Поэтому, дождавшись наступления темноты, он велел слуге-солдату вывести двух лошадей к воротам сада, выходившим к назначенному месту, описав ему в нескольких словах расположение двора. Ему казалось, что эта ночная поездка может иметь влияние на будущую историю Франции.
      — Мне понравился ваш король, — говорил Амос Грин, — и я рад ему услужить. Ну, я рад, что он снова намерен жениться, хотя любой женщине трудненько-таки будет приглядывать за таким большим хозяйством.
      Де Катина улыбнулся взглядам своего приятеля на обязанности королевы.
      — Вы без оружия? — спросил он. — У вас нет ни шпаги, ни пистолетов?
      — Нет, уж если нельзя взять ружья, то к чему мне возиться с тем, что я не мастер пускать в дело. А почему вы меня спрашиваете об этом?
      — Нам может угрожать опасность.
      — Какая?
      — Многие стремятся помешать этому браку. Все первые лица государства настроены против него. Если бы им удалось задержать нас, то и брак был бы отложен, по крайней мере, на сутки.
      — Но я думал, что это тайна?
      — Их не бывает при дворе. Дофин, брат и все друзья их были бы очень рады увидеть гонцов в Сене, прежде чем последним удастся добраться до дома архиепископа. Но кто это?
      Перед ними, на дорожке, показалась плотная фигура. Когда она приблизилась, цветная лампочка, спускавшаяся с одного из деревьев, осветила голубой с серебром мундир гвардейского офицера. То был майор де Бриссак, однополчанин де Катина.
      — Эй! Куда отправляетесь?
      — В Париж, майор.
      — Я сам еду туда через час. Не подождете ли меня? Отправимся вместе.
      — Сожалею, но у меня спешное дело. Нельзя терять ни минуты.
      — Прекрасно. Добрый вечер и приятной прогулки.
      — Что, он верный человек, наш друг майор? — спросил, оглядываясь, Амос Грин.
      — Да, на него вполне можно положиться.
      — Ну, так я хотел бы переговорить с ним.
      Американец поспешно бросился назад по дорожке, а де Катина стоял, рассерженный бесполезной задержкой. Прошло целых пять минут, пока вернулся его спутник, а горячая кровь французского воина уже кипела нетерпением и гневом.
      — Полагаю, вам следует ехать в Париж одному, мой друг! — воскликнул он. — Если я отправляюсь по приказу короля, то не могу задерживаться из-за ваших капризов.
      — Очень жаль, — спокойно ответил Грин. — Мне нужно было передать кое-что вашему майору, а может статься, что мне не придется вновь увидеться с ним.
      — Ну, вот и лошади, — проговорил капитан, распахивая калитку. — Вы накормили и напоили их, Жак?
      — Так точно! — отрапортовал человек, державший лошадей.
      — Ну, так прыгай в седло, дружище Грин, и помчимся без остановки, пока впереди не засверкают огни Парижа.
      Солдат посмотрел им вслед с насмешливой улыбкой.
      — Без остановки, вот как? — пробормотал он, поворачиваясь, чтобы идти назад. — Ну, это мы еще посмотрим, мой капитан, посмотрим.
      Более мили приятели проскакали голова в голову, колено в колено. С запада поднялся ветер, небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами; месяц мелькал среди быстро несущихся облаков. И даже в моменты его проблеска, на дороге, окаймленной старыми деревьями, было темно, а когда окончательно исчезал и жалкий свет, то не было видно ни зги. Де Катина тревожно напрягал зрение, глядя поверх ушей своего коня, и тыкался лицом в гриву, пытаясь различить путь.
      — Что вы скажете о дороге?
      — По виду, здесь как будто проехало несколько экипажей.
      — Что? Боже мой! Неужели вы в силах разглядеть их следы?
      — Конечно! Почему бы нет.
      — Да потому, что я не вижу и самой дороги.
      Амос Грин от всей души расхохотался.
      — Если бы вам приходилось частенько путешествовать ночью по лесам, как мне, — проговорил он, — где зажечь огонь, значит, рисковать волосами на голове, вы привыкли бы по-кошачьи видеть в темноте.
      — Тогда поезжайте-ка лучше вперед, а я за вами. Вот так. Эге, что такое?
      Внезапно раздался резкий звук, как будто что-то лопнуло. На один миг американец качнулся в седле.
      — Это ремень от стремени. Он упал.
      — Можете отыскать его?
      — Да, но я в состоянии ехать и без него. Отправляемся дальше.
      — Отлично! Теперь я разбираю в темноте вашу фигуру.
      Они проскакали таким образом еще несколько минут. Голова лошади де Катина почти касалась хвоста лошади Грина. Вдруг снова раздался такой же звук, и капитан покатился с седла на землю. Однако он успел удержать поводья в руках и в одно мгновение вновь очутился на спине лошади, рассыпаясь в проклятиях, как это делает только сердитый француз.
      — Тысяча громов небесных, — горячился он. — Что это такое?
      — У вас тоже лопнул ремень.
      — Два ремня в пять минут? Это невозможно.
      — Невозможно, чтобы это было случайностью, — серьезно проговорил американец, соскакивая с лошади. — Ага, а это что такое? Другой ремень у меня также подрезан и висит на ниточке.
      — И мой также. Я чувствую это, проводя по нему рукой. При себе у вас кремень? Надо высечь огонь.
      — Нет, нет; человеку безопаснее в темноте. Предоставляю другим проделать это. Мы и так увидим все, что нам нужно.
      — У меня подрезан повод.
      — У меня та же история.
      — И подпруга.
      — Удивительно, как мы еще не сломали себе шеи. Кто это сыграл с нами такую шутку?
      — Кто же, как не этот негодяй Жак. Он ведь присматривал за лошадьми. Ну, погоди, достанется же тебе, когда я вернусь в Версаль.
      — Но почему он решился на это?
      — Ах, его подкупили. Он был орудием в руках людей, желавших помешать нашей поездке.
      — Да, вероятно. Но у них должна быть какая-нибудь тайная причина. Они отлично знали, что, обрезав ремни, не помешают нам доехать до Парижа, так как, в крайнем случае, мы можем скакать и без седла или просто бежать, если нужно.
      — Они надеялись, что мы сломаем себе шеи.
      — Один из нас, допустим, мог бы, но вряд ли оба, так как участь одного предостерегла бы другого.
      — Ну, так что же, по-вашему, они хотели сделать? — нетерпеливо крикнул де Катина. — Ради бога, придем же, наконец, к какому-нибудь заключению, нам дорога каждая минута.
      Но Грина нельзя было заставить отказаться от его спокойной, методичной манеры рассуждать вслух.
      — Они не рассчитывали остановить нас, — продолжал он. — Что же им надо? Какое значение имело бы для них, передай мы наше поручение часом-двумя, раньше или позже? Ведь это безразлично.
      — Ради бога… — нетерпеливо прервал его де Катина.
      Но Амос Грин хладнокровно обсуждал положение.
      — Почему же они хотят задержать нас? Я вижу только одну причину — это дать возможность кому-то обогнать нас, чтобы потом остановить. Вот что, капитан. Держу пари на шкуру бобра против шкуры кролика, что я напал на след. Тут на земле видны следы двадцати всадников, проехавших прежде, чем выпала роса. Если нас задержат, у них найдется время составить план до нашего приезда.
      — А может быть, вы и правы, — задумчиво проговорил де Катина. — Что же вы предлагаете?
      — Повернуть оглобли вспять или ехать окольным путем.
      — Это немыслимо. Нам пришлось бы возвращаться к проселочной дороге у Медона, а это лишних десять миль.
      — Лучше запоздать на час, чем не приехать вовсе.
      — Ба, не прерывать же нам путь из-за одной догадки. Впрочем, есть еще проселочная Сен-Жерменская дорога, милей ниже. Когда мы доберемся до нее, можно будет взять направо, вдоль южной стороны реки, и таким образом изменить маршрут.
      — Но мы рискуем не доехать до этой дороги.
      — Пусть попробует кто-либо преградить нам путь, мы знаем, как поступить с ним.
      — Вы будете драться? С дюжиной людей?
      — Хоть с сотней, раз я отправлен с поручением от короля.
      Амос Грин пожал плечами.
      — Ведь вы же не боитесь?
      — Страшно боюсь. Биться хорошо только в крайнем случае. Но я считаю безумным лезть прямо на рожон или попасть в западню, раз можно этого избежать.
      — Делайте, что угодно, — сердито проговорил де Катина. — Мой отец был дворянин, владелец большого имения, и я не намерен разыгрывать труса на службе у короля.
      — Мой отец, — ответил Амос Грин, — купец, владелец массы пушнины, и его сын умеет при встречах с людьми распознать дурака.
      — Вы дерзки, сударь! — крикнул гвардеец. — Мы можем свести счеты при более удобном случае. Сейчас же я занят выполнением данного мне поручения, а вы можете возвращаться в Версаль, если угодно.
      Он приподнял шляпу с подчеркнутой вежливостью и поехал по дороге дальше.
      Амос Грин колебался несколько минут, потом вскочил на коня и стал догонять своего спутника. Но тот все еще находился не в духе и ехал, не оборачиваясь и не удостаивая приятеля ни взглядом, ни словом. Внезапно, во мраке, он увидел что-то, заставившее его улыбнуться. Вдали, среди двух групп темных деревьев, замелькало множество блестящих желтых точек, скученных, словно цветы на клумбе. То были огни Парижа.
      — Смотрите! — крикнул он. — Вот город, и где-нибудь тут вблизи и Сен-Жерменская дорога. Мы отправимся по ней, чтоб избегнуть всякой опасности.
      — Прекрасно. Но не следует ехать слишком быстро, ведь подпруга может лопнуть каждую минуту.
      — Нет, двигайтесь поскорее; конец нашего путешествия близок. Сен-Жерменская дорога начинается как раз за поворотом; путь будет нам виден, а огни Парижа послужат нам маяками.
      Де Катина ударил лошадь хлыстом, и они галопом обогнули угол дороги. Но в следующее же мгновение оба всадника лежали среди груды подымавшихся голов и лошадиных копыт — капитан, наполовину придавленный туловищем своего коня, товарищ же его, отброшенный в сторону шагов на двадцать, лежал безмолвный и неподвижный посреди дороги.

      Надо признать, де Вивонн искусно устроил засаду. В карете с шайкой отчаянных головорезов он выехал из дворца получасом раньше гонцов короля и с помощью золотых монет, данных ему щедрой сестрой, принял все меры, чтобы де Катина и Грин не смогли скакать быстро. Достигнув разветвления дороги, он приказал кучеру проехать немного вперед и привязать к изгороди лошадей. Потом поставил одного из своих сообщников сторожить главную дорогу и сигнализировать огнем о приближении королевских посланцев. Затем, закрепив веревку за стволы деревьев, перетянул дорогу на высоте семнадцати дюймов от земли. Всадникам трудно было разглядеть веревку, находившуюся на самом повороте дороги, в результате лошади их, запнувшись, тяжело рухнули наземь, увлекая за собою и седоков. Моментально дюжина негодяев, прятавшихся в тени деревьев, бросилась на упавших со шпагами в руках. Но жертвы лежали неподвижно. Де Катина тяжело дышал, одна нога его была придавлена головой лошади; кровь текла тонкой струйкой по бледному лицу и капля за каплей падала на серебряные эполеты Амос Грин не был ранен, но испорченная подпруга лопнула, и он, вылетев из седла, грохнулся на жесткую дорогу с такой силой, что теперь лежал, не подавая и признака жизни.
      — Плохо дело, майор Деспар, — сказал де Вивонн стоявшему возле него человеку. — Мне кажется, оба готовы.
      — Ну, ну! Клянусь, в наше время люди не умирали так быстро, — ответил тот, наклоняясь, при этом свет фонаря упал на его свирепое лицо, обрамленное седыми волосами. — Я летал с лошади тысячи раз и, за исключением сломанных двух костей, ничего дурного со мной не случилось. Ткните-ка шпагой лошадей под третье ребро, Делатуш, они уж все равно никуда не годятся.
      Два последних предсмертных вздоха — и поднятые кверху головы лошадей грохнулись оземь; страдания животных окончились.
      — Где Латур? — спросил г-н де Вивонн. — Ахилл Латур изучал медицину в Монпелье. Где он?
      — Здесь, месье. Без хвастовства я так же ловко владею ланцетом, как и шпагой. Плохой выдался денек для больных, когда я впервые напялил на себя мундир и перевязь. Которого прикажете осмотреть?
      — Вон, что лежит на дороге.
      Латур нагнулся над Амосом Грином.
      — Этому капут, — промолвил он. — Я сужу по хрипу в дыхании.
      — А что за причина?
      — Вывих надбрюшия. Ах, латинские термины так и лезут на язык, но их трудновато порой передать простой разговорной речью. По-моему, не помешала бы легкая операция кинжалом в горло приятелю, ведь он все равно издыхает.
      — Ни за что! — перебил предводитель. — Если он кончится не от раны, то нельзя будет потом обвинить нас в его смерти. Пощупайте-ка теперь другого.
      Латур наклонился над де Катина, положив ему руку на сердце. Капитан глубоко вздохнул, открыл глаза и оглянулся вокруг с видом человека, не отдающего себе отчета, где он, что с ним и как здесь очутился.