В продолжение трех недель дул свежий ост или норд-ост, переходивший иногда почти в бурю. «Золотой Жезл» весело несся вперед на всех парусах и к концу третьей недели Амос и Эфраим Савэдж стали высчитывать часы, оставшиеся до той поры, когда они увидят свою родину. Для старого моряка, привыкшего и к встречам, и к расставаниям это было не так важно, но Амос, в первый раз покинувший родину, горел нетерпением и целыми часами курил, сидя на мачте, вглядываясь в линию горизонта и надеясь, что его приятель обманулся в расчете и родной берег может показаться каждую минуту.
      — Напрасно, мальчик, — проговорил капитан, кладя ему на плечо свою большую красную руку. — Тем, кто плавает на кораблях, надо иметь много терпения и нечего терзаться из-за того, чего нет.
      — А все-таки в воздухе чувствуется уже что-то родное, — ответил Амос. — Ветер дует так, как он никогда не дул в чужой стране. Ах, чтоб мне окончательно прийти в себя, надо будет еще прожить месяца три в долинах.
      — Ну, — отвечал приятель, засовывая за щеку щепотку тринидадского табаку, — я плаваю по морю с тех пор, как у меня пробились усы, большей частью в каботаже, ну и по океану, конечно, когда это позволяют навигационные законы. За исключением двух лет, что я провел на суше по делу короля Филиппа, когда потребовалась каждая пушка на борту, я никогда не бывал далеко от соленой воды и, скажу откровенно, не запомню лучшего плавания, чем это.
      — Да, мы летели, словно буйвол от лесного пожара. Но мне чудно, как это вы находите дорогу без отметок и следов. Я затруднился бы найти и целую Америку, Эфраим, а не то что Нью-Йоркский пролив.
      — Я слишком отклонился на север, Амос. Мы были на пятидесятом градусе или около того, с тех пор как увидели мыс Ла-Хог. Завтра, по моему расчету, мы должны увидеть и землю.
      — Ах, только завтра. А что это будет? Гора Пустыни, мыс Код? Длинный остров?
      — Нет, парень, мы на широте Св. Лаврентия и скорее увидим берега Аркадии. При этом ветре мы проплывем на юг еще денек, самое большее — два. Еще несколько таких прогулок — и я куплю себе хороший кирпичный дом в северной части Бостона, в Грин-Лэне, и буду смотреть из окон на залив, на уходящие и прибывающие корабли. Так и кончу свою жизнь в мире и покое.
      Целый день Амос Грин, несмотря на уверения приятеля, напрягал зрение в бесплодных поисках земли. Когда стало темнеть, он сошел вниз, в каюту, и достал охотничью куртку, кожаные штиблеты и енотовую шапку. Эта одежда была ему гораздо больше по сердцу, чем тонкое сукно, в которое нарядил его голландский портной в Нью-Йорке. Де Катина тоже переоделся в темное штатское платье и вместе с Аделью хлопотал, собирая вещи старика, ослабевшего настолько, что он был не в состоянии что-либо сам сделать для себя. На баке визжала скрипка, и далеко за полночь хриплые возгласы грубых песен смешивались с рокотом волн и шумом ветра. Так серьезные новоангличане по-своему веселились и радовались возвращению на родину.
      Штурман должен был стоять на вахте от полуночи до четырех часов утра. Вначале луна сияла ярко, но к утру облака заволокли все небо, и «Золотой Жезл» погрузился в один из густых, непроницаемых туманов, встречающихся во всей этой части океана. Туман был настолько силен, что с кормы еле можно было разобрать неясные очертания паруса. Дул резкий норд-ост и легкая бригантина ложилась набок, почти касаясь воды подветренными снастями. Внезапно похолодало так, что штурман переминался на корме с ноги на ногу, а четыре подручных матроса дрожали, укрываясь под бортовой загородкой.
      Вдруг один из них, громко крикнув, вскочил на ноги, тыкая пальцем в воздух. Из мрака у самого бушприта вынырнула громадная белая стена, о которую корабль с разбегу ударился так сильно, что мачты повалились, словно сухой тростник от порыва ветра, а сам он в одно мгновение превратился в бесформенную груду щеп и обломков.
      От толчка штурман «пролетел вдоль всей кормы и еле спасся от удара падавших мачт, двое из матросов провалились в огромную дыру, образовавшуюся на носу, а третьему раздробило голову якорным штоком. Томлинсон, с трудом поднявшись на ноги, увидел, что вся передняя часть корабля была вдавлена внутрь, а единственный уцелевший матрос, совершенно оглушенный, сидел среди обломков, хлопающих парусов и извивающихся спутанных канатов. Стояла абсолютная тьма и за бортом корабля виднелся только белый гребень вздымавшейся волны. Штурман в отчаянии от внезапно нагрянувшей беды взволнованно озирался вокруг и тут заметил возле себя капитана Эфраима Савэджа, полуодетого, но такого же деревянно-невозмутимого, как всегда.
      — Айсберг, — проговорил он, втягивая носом холодный воздух. — Разве вы не почуяли его, друг Томлинсон?
      — Правда, я почувствовал, что стало холодно, капитан Савэдж, но приписал это туману.
      — Вокруг него всегда бывает туман. Судно быстро погружается, Томлинсон, нос уже в воде.
      На палубу выбежала следующая вахта. Один из матросов бросил лот-линь в трюм.
      — Три фута, — выкрикнул он, — а на закате солнца было выкачано все досуха.
      — Гирам Джефферсон и Джон Моретон, к помпам! — командовал капитан. — М-р Томлинсон, спустите баркас. Посмотрим, нельзя ли как-нибудь исправить беду, хотя боюсь, что это безнадежно.
      — У баркаса пробиты две доски, — указал один из моряков.
      — Ну, так четверку…
      — Она разлетелась в щепки.
      Штурман рвал на себе волосы, а Эфраим Савэдж улыбался, словно был мало заинтересован тем, что может произойти при данных обстоятельствах.
      — Где Амос Грин?
      — Здесь, капитан Савэдж. Жду приказаний.
      — Я тоже, — живо присоединился де Катина.
      Адель и ее отца, завернув в плащи, поместили в наиболее защищенное место с подветренной стороны рубки.
      — Скажи приятелю, что он может работать у помп, — сказал Амосу капитан. — Ты же у нас мастер в плотничьем деле. Спустись-ка в баркас с фонарем и посмотри, не можешь ли его заштопать.
      В течение получаса Амос Грин стучал и возился в баркасе, а мерный стук помп несся из-за шума волн. Медленно, но методически правильно опускался корабельный нос в морскую пучину, а корма бригантины загибалась кверху.
      — У нас осталось мало времени, Амос, — спокойно проговорил капитан.
      — Он может теперь держаться на воде, хотя есть небольшая течь. •
      — Отлично. Спускай. У помп работать без перерыва. М-р Томлинсон, позаботьтесь взять провианта и воды сколько возможно. За мной, Гирам Джефферсон.
      Матрос и капитан спрыгнули в качавшуюся лодку. У Эфраима Савэджа к поясу был привязан фонарь. Они пробрались под разбитый нос и капитан безнадежно покачал головой при виде его повреждений.
      — Отрезать канат с пластырем и дать сюда, — скомандовал он.
      Томлинсон и Амос Грин перерезали веревки ножами и спустили вниз угол паруса. Капитан Савэдж и моряк схватили его и потащили на пробоину. Когда капитан нагнулся, корабль подкинуло волною вверх, и при желтом свете фонаря Эфраим увидел черные трещины, расходившиеся лучами от центральной дыры.
      — Сколько воды в трюме? — спросил он.
      — Пять с половиною футов.
      — Значит, корабль погиб. В обшивке везде можно просунуть палец. Продолжайте работу у помп, ребята. Готов провиант и вода, м-р Томлинсон?
      — Да, сэр.
      — Спустите все за борт. Эта лодка не продержится более часа или двух. Видите ли вы ледяную гору?
      — Туман редеет слева, — крикнул один из матросов. — Вот и гора. Она в четверти мили отсюда, под ветром.
      Туман внезапно рассеялся и луна все сияла над безбрежным пустынным морем и разбитым кораблем. Громадный айсберг, о который разбилось судно, медленно покачивался на волнах.
      — Надо плыть к нему, — сказал капитан Савэдж. — Ничего другого не придумаешь. Спустите девушку за борт. Ну ладно, прежде ее отца, коли она настаивает на этом. Скажите им, Амос, чтобы сидели смирно. Так. Ты храбрая девушка, хоть и лопочешь на чужом языке. Ну, теперь бочонки, одеяла и все теплые вещи. Так. Затем француза. Молчать! Сначала пассажиров. Потом ты, Амос, матросы. А ты, друг Томлинсон, прыгай последним.
      Хорошо, что плыть пришлось недалеко: перегруженная лодка сидела очень низко и два матроса беспрерывно отливали воду, просачивавшуюся меж досок. Когда все уселись на места, капитан Эфраим Савэдж перескочил назад на корабль, что было легко сделать, так как палуба с каждой минутой опускалась все ближе и ближе к поверхности моря. Он вернулся с узлом одежды и перебросил его в лодку.
      — Отчаливай! — скомандовал он.
      — Так прыгайте же.
      — Эфраим Савэдж пойдет ко дну со своим кораблем, — бесстрастно проговорил капитан. — Друг Томлинсон, я не привык повторять приказаний. Отчаливай, говорю.
      Штурман оттолкнулся багром. Амос и де Катина вскрикнули от ужаса, но стойкие новоанглийские матросы взялись за весла и дружно принялись грести по направлению к ледяной горе.
      — Амос! Амос! Неужели вы допустите это? — кричал гвардеец по-французски. — Честь не дозволяет покинуть его так. Это пятно останется навеки. Томлинсон, не бросайте его! Взойдите на корабль и заставьте его спуститься.
      — На свете не существует человека, который мог бы заставить его сделать то, чего он сам не желает.
      — Он может изменить свое намерение.
      — Он никогда этого не сделает.
      — Но нельзя же бросать его так. Надо будет плавать вокруг погибающего корабля и выловить капитана.
      — Лодка течет как решето, — возразил штурман. — Я довезу вас до горы, если можно будет, оставлю вас там и снова вернусь за ним. Приналягте хорошенько на весла, ребята. Чем скорее мы доплывем туда, тем скорее возвратимся обратно.
      Но гребцы не сделали еще и пятидесяти взмахов, как Адель вне себя закричала:
      — Боже мой, корабль тонет!
      Бригантина погружалась все сильнее и сильнее. Внезапно нос с треском опустился в воду, словно нырнувшая морская птица, корма взлетела кверху и вскоре судно с громким, продолжительным бульканьем исчезло среди волн. Лодка сразу, под влиянием одного чувства, охватившего всех гребцов, повернула назад и полетела изо всех сил. Но все было тихо на месте крушения. На поверхности моря не было ни одного обломка, указывавшего место последнего упокоения» Золотого Жезла «. В продолжение четверти часа лодка кружилась при свете луны, но моряк-пуританин исчез бесследно. Наконец, когда несмотря на беспрерывное выкачивание все сидевшие в лодке оказались по щиколотку в воде, гребцы повернули ее и молча, с тяжелым сердцем, поплыли к негостеприимному острову, который должен был стать последним убежищем для них.
      Как ни ужасен был этот приют, он являлся единственным местом спасения для погибающих, так как течь все увеличивалась и ясно было, что лодка не сможет долго продержаться. Подплывши ближе к горе, несчастные с ужасом увидали, что обращенная к ним сторона представляет собой толстую ледяную стену в шестьдесят футов, отвесную, гладкую, без малейшей щели или трещины на всей поверхности. Айсберг был громаден, и потому оставалась надежда, что другая сторона окажется гостеприимнее. Все время вычерпывая воду, они обогнули угол — и снова очутились перед такой же мрачной стеной. Они подошли с третьей стороны и нашли ее еще более отвесной. Оставалась только четвертая сторона, и, направляясь к ней, они знали, что для них решается вопрос жизни и смерти, так как лодка почти уходила из-под их ног. Они выплыли из темноты на яркий лунный свет и увидели картину, которую никто из них не забыл до самой смерти.
      Здесь склон был не менее крут, чем с остальных сторон; он весь блестел и искрился дрожащими огнями бриллианта там, где лунный свет падал на бесчисленные грани ледяных кристаллов. На как раз посередине, на уровне поверхности воды, оказалось нечто вроде пещеры. Это было место, о которое разбился» Золотой Жезл «, причем корабль выломил на прощанье огромную глыбу и таким образом, погибая сам, приготовил убежище доверившимся ему людям. Эта пещера была чудесного изумрудно-зеленого цвета, светлого и чистого по краям, а в глубине отливавшего темным пурпуром и синевой. Но не красота грота, не уверенность в спасении вызвали крики радостного восторга и изумления, вырвавшиеся из уст всех… На ледяной глыбе, спокойно покуривая глиняную трубку, сидел не кто иной, как капитан Эфраим Савэдж из Бостона. Одно мгновение изгнанники подумали, что это его призрак. Но привидения не появляются в столь прозаичном виде, а тон его голоса вскоре доказал несчастным странникам, что это он сам собственной персоной и далеко не в смиренном, христианском настроении духа.
      — Друг Томлинсон, — заорал он, — когда я велю плыть к айсбергу, то значит хочу, чтобы вы плыли прямо туда, а не разгуливали по океану. Из-за вас я чуть было не утонул. Хорошо еще, что у меня оказался сухой табак и коробка с трутом.
      Не отвечая на упреки капитана, штурман направил лодку к покатому выступу, пробитому носом бригантины так, чтобы к нему было удобно пристать. Капитан Савэдж, схватив из лодки узел с сухим платьем, исчез в глубине пещеры и вскоре вернулся, согретый телесно и душевно успокоенный. Баркас перевернули вверх дном для сидения, вынули из него решетки с досками и, покрыв их одеялами, устроили постель для молодой женщины. Затем открыли бочонок с сухарями.
      — Мы боялись за вас, Эфраим, — проговорил Амос Грин. — И у меня было так тяжко на сердце при мысли, что уже никогда не увижусь больше с вами.
      — Ну, Амос, тебе бы следовало знать меня получше.
      — Но как вы попали сюда, капитан? — спросил Томлинсон. — Я думал, вы затонули вместе с кораблем.
      — Так и было. Это по счету третий корабль, идущий со мной ко дну, только мне не удается пока остаться там. Сегодня я нырнул глубже, чем на» Скороходе «, но не так, как на» Губернаторе Винтропе «. Когда я вынырнул обратно, то поплыл к айсбергу, нашел этот уголок и заполз в него. Рад вас видеть, так как боялся, уж не утонули ли вы!
      — Мы пытались разыскать вас, но в темноте, как видно, разминулись. Чем нам теперь заняться?
      — Развесим этот парус, устроим помещение для девочки. Потом поужинаем и выспимся по возможности. Сегодня дел больше нет, а завтра их может оказаться предостаточно.

      Утром Амос Грин проснулся от прикосновения чьей-то руки к своему лицу. Он вскочил на ноги — перед ним стоял де Катина. Остальные члены экипажа спали тяжким сном, сгруппировавшись вокруг опрокинутой лодки. Красная каемка солнечного диска только что показалась над морем; небо пылало пурпуровым и оранжевым цветами, переходящими постепенно от ослепительно-золотого на горизонте до нежно-розового в зените. Первые солнечные лучи, упав прямо в пещеру, блестели и отражались в ледяных кристаллах, наполняя грот ярким теплым светом. Вряд ли какой волшебный дворец смог бы сравниться красотой с этим плавучим убежищем, ниспосланным беглецам природой.
      Но и американец, и француз были не в состоянии наслаждаться новизной и красотой этого пленительно-волшебного пейзажа. Лицо де Катина было как никогда серьезно, и Грин понял, что им угрожает какая-то опасность.
      — Что случилось?
      — Гора разваливается.
      — Вздор, мой милый. Она прочна, как настоящий остров.
      — Я наблюдал за ней. Видите трещину, идущую вглубь от конца нашего грота? Два часа тому назад я мог просунуть туда лишь руку. Теперь же я весь свободно войду в нее. Говорю вам, гора расползается.
      Амос Грин, дойдя до конца воронкообразного углубления, убедился, что его друг говорит сущую правду: по телу айсберга шла зеленоватая извилистая трещина, образовавшаяся или от прибоя волн, или от страшного удара корабля. Он поспешил разбудить капитана Эфраима и указал тому на угрожавшую всем опасность.
      — Ну, если айсберг даст течь, мы погибли, — проговорил капитан. — Быстро же, однако, он тает.
      Теперь было видно, что ледяные стены, казавшиеся столь гладкими при лунном свете, были исчерчены и изборождены, как лицо у старика, тонкими струйками воды, беспрерывно сбегавшими вниз. Вся громадная масса айсберга подтаяла и стала до чрезвычайности хрупкой. Кругом слышалось зловещее капанье и журчанье бесчисленных ручейков, стекавших в океан.
      — Эй! Что это? — крикнул Амос Грин.
      — Что такое?
      — Вы ничего не слышали?
      — Нет.
      — Я готов поклясться, что слышал чей-то голос.
      — Невозможно. Мы все в сборе.
      — Ну, значит, это мне послышалось.
      Капитан Эфраим прошел к выступающему в море краю пещеры и обвел глазами океан. Ветер совершенно стих, и море было гладкое и пустынное. Только вблизи того места, где затонул» Золотой Жезл «, виднелся какой-то длинный черный брус.
      — Мы, должно быть, находимся в районе морского торгового пути, — задумчиво проговорил капитан. — Нам могут встретиться охотники за треской и сельдями. Впрочем, пожалуй, здесь слишком южно для них. Но мы милях в двухстах от» Королевского порта»в Аркадии, как раз на линии, по которой идет торговля из Св. Лаврентия. Будь у меня три белых горных сосны, Амос, да сотня аршин крепкой парусины, ' я взобрался бы на верхушку этой штуки и закатил бы такие мачты с парусами, что мы со льдиной внеслись бы прямо в Бостонский залив. Там я, разломав остатки горы, продал бы их и нажил бы кое-что. Она — тяжелая, старая посудина, а все же если бы подогнать ее ураганом, могла бы сделать в час узел-другой. Но что это с тобой, Амос?
      Молодой охотник стоял, насторожившись, и напряженно прислушивался к чему-то. Он только что собрался ответить, как де Катина вскрикнул, указывая в глубину пещеры.
      — Посмотрите на трещину!
      Та стала шире еще на фут с тех пор, как ее осматривали, и являлась уже не трещиной, а целой расселиной или проходом.
      — Пойдем туда, — предложил капитан.
      — Да ведь только и будет, что выйдем на другую сторону горы.
      — Отлично, посмотрим, что за вид оттуда.
      Капитан пошел первым; остальные — за ним. Между высокими ледяными стенами, с которых журча сбегала вода, было очень темно; над головами виднелась только узкая, извилистая полоска голубого неба. Ощупью, спотыкаясь, смельчаки медленно подвигались вперед. Внезапно проход стал шире, и они очутились на большой ледяной площадке, с трех сторон окруженной неприступными утесами. Однако с четвертой стороны ледяная скала была более покатой, и благодаря постоянному таянию льда изборождена тысячами неровностей, по которым отважному человеку было нетрудно взобраться наверх.
      Все трое сейчас же начали карабкаться по скале и несколько минут спустя стояли уже недалеко от ее вершины в семидесяти футах над уровнем моря, откуда открывался вид на добрых пятьдесят миль. На всем этом пространстве не было признака какого-либо судна, только солнце сверкало, отражаясь в волнах.
      Капитан Эфраим присвистнул.
      — Не везет нам, — заметил он.
      Амос Грин с изумлением оглядывался вокруг.
      — Не понимаю, — проговорил он. — Я готов был поклясться… Боже мой! Слышите?
      В утреннем воздухе ясно раздались звуки военной трубы. С криком удивления все трое быстро взобрались на верхушку скалы и заглянули вниз.
      У самой горы стоял большой корабль. Они увидели перед собой белоснежную палубу, окаймленную медными пушками и заполненную матросами. На корме небольшой отряд занимался военным обучением — оттуда и раздавались звуки трубы, так неожиданно поразившие слух беглецов. Пока они не очутились на краю скалы, им не только не были видны верхушки мачт корабля, но и желанные соседи не могли, в свою очередь, увидеть их. Теперь же по восклицаниям и крикам стало ясно, что те заметили их.
      Беглецы не медлили ни минуты. Скользя и спотыкаясь, они спустились по мокрому ледяному склону и с криками побежали через расселину к пещере, где их товарищи также были изумлены сигналами трубы, прозвучавшими во время их невеселого завтрака. Несколько торопливых слов — и пробитый баркас спустили на воду, сбросили в него все имущество и снова поплыли. Обогнув ледяной выступ горы, путешественники очутились у кормы прекрасного корвета, с бортов которого на них глядели приветливые лица, а на мачте развевался громадный белый флаг, украшенный золотыми лилиями Франции. В несколько минут лодку их втянули на палубу «Св. Христофора», военного корабля, везшего маркиза де Денонвиля, нового генерал-губернатора Канады, к месту его службы.

      На корабле потерпевшие крушение очутились в довольно странном обществе. «Св. Христофор» отплыл из Ла-Рошели три недели тому назад в сопровождении четырех маленьких судов, с находившимися на них пятьюстами солдатами, отправленными на помощь переселенцам на реке Св. Лаврентия. Но в океане суда отбились друг от друга, и губернатор продолжил путь один, надеясь встретиться с остальными при устье реки. С ним была рота Керсийского полка, его штаб, С. — Валлье, новый епископ Канады, три монаха, пять иезуитов, ехавших с важной и опасной миссией к ирокезам, с полдюжины дам, ехавших к своим мужьям, две монахини-урсулинки, десять или двенадцать авантюристов, надеявшихся поправить свое состояние за морем, и двадцать анжуйских крестьянских девушек, рассчитывавших найти себе там женихов, могущих польститься на их приданое в виде простынь, горшка, оловянных тарелок и котла, которыми король снабжал своих смиренных опекаемых.
      Присоединить к такому обществу кучку новоанглийских индепендентов, пуританина из Бостона и ' трех гугенотов значило приложить горящую головню к бочонку с порохом. Но на корабле все были так заняты своими делами, что предоставили беглецов самим себе. Среди солдат тридцать человек страдали лихорадкой или цингой и все монахи и монахини были заняты уходом за больными. Губернатор Денонвиль, благочестивый драгун, весь день расхаживал по палубе, читая псалмы Давида, или сидел далеко за полночь, обложенный картами и планами, обдумывая, как истребить ирокезов, опустошавших вверенный ему край. Кавалеры и дамы флиртовали, девушки из Анжу строили глазки солдатам, а епископ С. — Валлье справлял богослужения, поучая свою паству. Эфраим Савэдж целыми днями простаивал на палубе, сердито глядя на добряка-драгуна и его требник с красным обрезом и ворча про «мерзость запустения». Но никто не обращал на это внимания, объясняя странности моряка пребыванием на айсберге, и кроме того, тут играло роль свойственное французам убеждение, что люди англо-саксонской расы не ответственны за свои поступки.
      В настоящее время отношения между Англией и Францией были вполне мирные, хотя в Канаде и Нью-Йорке чувствовалось взаимное недовольство. Французы подозревали — и не без основания — английских колонистов в подстрекательстве нападавших на них индейцев. Но и Эфраима и остальных приняли гостеприимно, однако на корабле было довольно тесно, и им пришлось разместиться где попало. Семье Катина был оказан более любезный прием; слабость старика и красота дочери обратили на них внимание самого губернатора. Капитан де Катина во время путешествия сменил свой мундир на простое темное платье, и за исключением военной выправки он ничем не походил на гвардейца. Старик Катина оказался настолько слабым, что не в состоянии был даже отвечать на вопросы; его дочь находилась постоянно при нем, а муж ее, привыкший к придворной жизни, умел много болтать, ничего по существу не высказывая, и таким образом окружавшая беглецов тайна, казалось, оставалась вполне сохраненной. Де Катина отлично знал положение гугенотов в Канаде еще до отмены Нантского эдикта и вовсе не желал испытывать его на собственной персоне.
      На другой день после своего спасения путешественники увидели на юге мыс Бретон; подгоняемый восточным ветром, корвет быстро прошел мимо видевшегося неясными очертаниями восточного края Антикости. Потом он поплыл вверх по громадной реке, с середины которой еле можно было различать очертания ее берегов. Когда река сузилась, путешественники увидели направо дикое ущелье реки Сагенея; над соснами подымался дымок из хижин рыбаков в маленькой торговой станции Тадузака. Голые индейцы с медно-красными лицами, алгонкины и абенаки, в берестяных челноках окружили корабль, предлагая плоды и овощи, которые должны были влить новую жизнь в погибавших от цинги солдат. Затем корабль прошел мимо залива Маль, обрыва Обвалов и залива Св. Павла с его широкой долиной и лесистыми горами, сверкавшими великолепным осенним убором — пурпуром кленов и золотом ясеней, молодых дубов и стройных берез. Амос Грин, опершись на борт, жадно смотрел на эти громадные пространства девственных лесов, куда лишь изредка заходил дикарь или отважный «лесной бродяга». Потом перед ними появились резкие очертания мыса Бурь, миновав его, они проплыли мимо мирных лугов Бопрэ, поместья Лаваля, мимо поселков Орлеанского острова и наконец увидели перед собой широкий затон, водопады Монморанси, высокие частоколы мыса Леви, группу кораблей и, наконец, направо дивную скалу, увенчанную башнями, у подножия которой раскинулся город, являвшийся центром и главным оплотом французского могущества в Америке. Сверху из крепости загремели пушки, корабль отсалютовал, взвились флаги, взлетели в воздух шляпы и флотилия судов и лодок устремилась навстречу новь прибывшим, чтобы приветствовать нового губернатора и перевезти на берег солдат и пассажиров.
      Со времени отъезда из Франции старый купец увядал, подобно растению, вырванному с корнем из родной почвы. Испуг во время кораблекрушения и ночь, проведенная на холодном айсберге, оказались ему не по годам и не под силу. С тех пор, как его приняли на военный корабль, он лежал почти без признаков жизни. Но при громе пушек и возгласах приветствий он открыл глаза и медленно, с усилием приподнялся на подушках.
      — Что с вами, батюшка? Чем можно помочь вам? — воскликнула Адель. — Мы в Америке… вот Амори и я, ваши дети.
      Но старик только покачал головой.
      — Господь довел меня до земли обетованной, но не судил мне ступить на нее, — тихо проговорил он. — Да будет воля его и да благословенно имя его вовеки. Но, как Моисей, я хотел бы по крайней мере взглянуть на эту землю, если мне уже не суждено ступить на нее. Амори, не можешь ли ты взять меня под руку и вывести на палубу?
      — Если кто-нибудь поможет мне, — промолвил де Катина. Он быстро поднялся наверх и вернулся с Амосом. — Ну, батюшка, если вы положите руки нам на плечи, то вам почти не придется касаться пола.
      Минуту спустя старый купец оказался на палубе. Молодые люди усадили его на груду канатов, прислонив спиною к мачте и устроив его в стороне от сутолоки. Солдаты толпою спускались в лодки и были так заняты своим делом, что не обращали внимания на маленькую группу беглецов, собравшуюся вокруг больного. Тот с трудом поворачивал голову из стороны в сторону; но глаза его просияли при виде обширного синего водного пространства, блеска и шума водопадов, высокого замка и длинной цепи багряных гор, тянувшихся на северо-запад.
      Голова его склонялась все ниже и ниже на грудь, его взор, устремленный мимо Пуан-Леви, на леса и далекие горы, медленно угасал, веки смыкались.