Lenovo? Звучит не ново…

20 сентября в Москве состоялась пресс-конференция, посвященная открытию офиса компании Lenovo в России. Вообще-то, офис открылся еще в августе, но именно сейчас фирма готова представить российским покупателям первое семейство ноутбуков собственного производства, которое должно появиться в магазинах к середине ноября.

Основанная в 1984 году и имевшая тогда капитал всего в 25 тысяч долларов, за два десятка лет Lenovo превратилась в крупнейшего розничного торговца компьютерами в Китае (ей принадлежит около 27% местного рынка персоналок). Завидные позиции фирмы на новом быстрорастущем рынке и обусловили интерес корпорации IBM. Голубой гигант уже на протяжении нескольких лет передает различные направления своего бизнеса в этакий аутсорсинг: достаточно вспомнить переход подразделения жестких дисков к Hitachi. Сейчас IBM принадлежит 13,4% акций Lenovo, и многие бизнес-процессы, особенно связанные с продажей ноутбуков, у них идут совместно (например, дилеры IBM продают ноутбуки Lenovo, а Lenovo продвигает решения IBM).

Вообще, как сказал Винсент Фокено (Vincent Fauquenot), директор по маркетингу и дистрибуции Lenovo Europe, планируется продавать ноутбуки под обеими марками. Отличаться они будут в первую очередь дизайном и ориентацией на разные группы потребителей. Модели марки IBM, рассчитанные на корпоративных пользователей, снабжены биометрической защитой на основе считывания отпечатка пальца и батареями с большим ресурсом, у них прочнее корпус; с другой стороны — меньше мультимедийных возможностей, строже дизайн, выше цены. Под маркой Lenovo будут продаваться «более домашние» лэптопы, с добавочными USB-разъемами и слотами для чтения карт памяти, FireWire-портом и S-Video. Впрочем, несмотря на все эти «вольности», ноутбуки будут по-прежнему исключительно черной «масти». Что поделаешь, преемственность лейбла…

На пресс-конференции также было объявлено, что компания Lenovo стала генеральным технологическим спонсором пекинской Олимпиады. Система поддержки соревнований, информационные терминалы для комментаторов и многое другое будет построено на ее оборудовании (конечно, за спиной явно маячат технологии IBM, но было решено пиарить именно брэнд Lenovo). Тут же Леонид Тягачев, президент Олимпийского комитета России, выразив надежду на плодотворное сотрудничество с российским представительством Lenovo, представил новое лицо компании — двукратную чемпионку мира по лыжам Юлию Чепалову.

На вопрос о том, кто же все-таки разрабатывает ноутбуки в этом альянсе, Винсент Фокено признал, что за технологическую часть отвечают восемьсот перешедших из IBM инженеров, а за эргономику и дизайн — специалисты Lenovo (Винсент продемонстрировал закругленные края экрана, кнопку ThinkVantage[пакет инструментов, использующий решения компании LANDesk. В него входит Rescue & Recovery, System Migration Assistant, ThinkVantage System Update и ImageUltra Builder. Проще говоря, это различные программные пакеты, облегчающие администрирование корпоративных ноутбуков, а упомянутая клавиша обеспечивает быстрый доступ к этим функциям] и ощетинившийся гнездами и разъемами корпус). Одно из необычных решений — титановое напыление (в некоторых моделях Z-серии), защищающее верхнюю крышку от царапин и потертостей.

Под занавес я решил уточнить у Дениса Решина, возглавляющего московское представительство Lenovo, будут ли собираться ноутбуки в России. «Поскольку качество и надежность для Lenovo стоят на первом месте, — ответил Денис, — приходится очень осторожно подходить к открытию новых производств, ведь это солидные капиталовложения, а данное направление для компании слишком ново. Впрочем, — не преминул добавить он, — все возможно».

Что ж, остается пожелать Lenovo не уронить высокую планку, заданную ее заокеанским партнером.

ТЕМА НОМЕРА: Гуманитарные технологии — высокие и низкие

Лет пять назад, просматривая электронную версию книги одного из самых популярных российских экономистов Михаила Делягина "Практика глобализации: игры и правила новой эпохи", я наткнулся на загадочный термин «high-hume». Автор, по аналогии с high-tech, обозначил этим термином «высокие технологии» в гуманитарной сфере — методики, позволяющие эффективно и целенаправленно воздействовать на «общественное сознание» и тем самым на общественные процессы. В книге, к сожалению, содержались лишь весьма общие указания на природу и характер этих методик — однако говорилось, что именно владение ими в наступающую эпоху информационных технологий становится ключевым фактором могущества стран (или других сил) на глобальной арене.

Почти одновременно с этим занимательным чтением у меня состоялся разговор с несколькими российскими инженерами и математиками, которые с уверенностью утверждали: перестройка в СССР была частично просчитана на суперкомпьютерах ЦРУ, а суперкомпьютеры будущего позволят превратить такие расчеты в рутину.

Тема этого номера — результат попыток разобраться в том, есть ли что-нибудь реальное за предположениями о возможности — уже сегодня! — рассчитывать на компьютере воздействия на общество, приводящие к запланированной смене власти, победе на выборах тех или иных партий и т. п. Об этом говорят все чаще, причем акцент делается именно на расчет, компьютерное моделирование, указывающее верные шаги к успеху.

Предлагаем читателю ознакомиться с мнением нескольких экспертов, которых мы попросили высказаться по вышеизложенным проблемам. Сергей Переслегин, специалист по альтернативной истории, исследователь стратегических вопросов развития цивилизации, в беседе с Антоном Шириковым очень высоко оценивает возможности «гуманитарных технологий» — не вдаваясь, впрочем, в технические подробности. Математик, историк, профессор МГИМО Виктор Сергеев рассказывает о ключевых факторах успеха при проведении всевозможных манипуляций над обществом. Он далек от представления о гуманитарных технологиях как о волшебной палочке, позволяющей перекраивать общество по заданному плану. Известный политаналитик Дмитрий Орешкин весьма едко отзывается не только о компьютерных моделях как инструменте практической политики, но и о людях, склонных считать себя жертвами манипуляций. А на закуску — сюрприз из Харькова: пейзаж после сетевых боев.

Гуманитарное вмешательство

Какую роль играют гуманитарные технологии в современном мире? Каким инструментарием пользуются эксперты для анализа и проектирования будущего? Возможна ли вообще социальная инженерия? На эти вопросы мы попросили ответить военного историка, теоретика фантастической литературы, специалиста по стратегическому планированию Сергея Переслегина. Сергей долгое время работал (вместе с Николаем Ютановым и Андреем Столяровым) в группе «Конструирование будущего», где проблематика гуманитарных технологий занимала одно из центральных мест.

Термин «гуманитарные технологии» предполагает, что это нечто прикладное, нечто, что можно использовать. Это инструмент, но чей?

— Если физические технологии отражают объективные возможности истории, то гуманитарные отвечают за субъективный фактор, претворяющий некоторое возможное будущее в реальность. Первые формируют пространство тенденций, а вторые управляют реализацией этих тенденций.

На практике гуманитарные технологии применяют бизнесмены для управления предприятием, государство — для решения своих проблем и негосударственные группы типа «Аль-Каиды» — для создания чужих. Это могут быть и отдельные люди. Я, например, эти технологии использую. Или вы.

Тогда получается, что всю человеческую деятельность за вычетом материального производства можно занести в разряд гуманитарных технологий. Но давайте поговорим о технологиях, которые можно осознанно и целенаправленно применять для влияния на общество, его структуру и путь развития. Они действительно существуют или это миф, порожденный в экспертном сообществе?

— Не будем говорить о случаях вроде Христа или Магомета, хотя это тоже примеры — люди, не имевшие в своем распоряжении ничего вообще и тем не менее очень сильно изменившие структуру своего общества. Но вот более простой пример. Посмотрите, как США выиграли холодную войну. Это было чисто информационное воздействие на общество, причем воздействие прелюбопытнейшее.

Ведь что сделала американская пропаганда? Нам не говорили ничего, чего мы бы о себе не знали. Просто были чуть-чуть переставлены акценты. И этого оказалось достаточно, чтобы одна из величайших стран мира превратилась в одну из несчастнейших, где все, от генерального секретаря ЦК КПСС и до последнего землепашца, хотели, чтобы все было по-другому и не так, как здесь.

Или «оранжевая революция» на Украине. Сделали быстро, денег затратили немного, результат получили стопроцентный. Более того, оказалось, что обычный административный ресурс, включая силовой, вообще-то против этого не работает.

Так что ответ таков: влиять на траекторию развития общества можно, и это довольно просто. Вы можете сделать с обществом все, что угодно, можете поставить над ним любой эксперимент. Но вы должны по меньшей мере чего-то в этом отношении хотеть и знать, что именно вам нужно.

И американцы знали?

— Была такая интересная группа, называлась она «Лэнгли». Входили туда очень разные люди, в том числе знаменитости вроде Айзека Азимова и Роджера Желязны. Так вот, у Азимова есть рассказ «Нечаянная победа». Это рассказ о советском народе. Наши цензоры были, кстати, настолько недалеки, что спокойно его опубликовали. А рассказ объяснял в точности все, что было сделано в холодной войне, какая была принята стратегия и к какому она должна была привести результату [В рассказе Азимова говорится о делегации роботов, посланной землянами на Юпитер. Закрытое военизированное общество юпитерианцев готово к войне, угрожающей уничтожить человечество. Пока местные чиновники демонстрируют роботам чудеса технического прогресса, один неуклюжий член делегации то случайно проходит сквозь стену, то лезет в плазменную печь, то между делом сообщает, что может существовать в вакууме. К концу визита юпитерианцы неожиданно объявляют о капитуляции и просят мира. Разгадка проста: гости забыли сообщить, что они роботы, и чиновники с Юпитера решили, что их будущий противник — раса неуязвимых и совершенных существ. Предоставляю читателю возможность самому провести аналогии между этим сюжетом и российско-американскими отношениями. — А.Ш.]. Поэтому могу вас заверить, что они прекрасно знали, абсолютно точно представляли, что они делают. Да и потом, представьте себе Штаты хоть сегодняшнего, хоть того времени: кто бы там такие деньги дал на непонятную операцию с непредставимыми результатами?

Из ваших слов следует, что наше настоящее — во многом продукт работы группы «Лэнгли». В таком случае аналитики этой группы должны были пользоваться весьма изощренными предсказательными методиками. Какими?

— Есть много способов прогнозирования, самые сильные из которых — анализ противоречий, системный анализ, ситуационный анализ (метод сценирования). Но и у них есть уязвимые места. Скажем, диалектика всегда содержит в себе систематическую ошибку — реально рассматриваемые ею противоречия не являются бинарными. Анализировать работу с противоречиями структуры более сложной, чем бинарная, диалектика не умеет. Системный анализ — великолепная модель, но когда мир усложняется настолько, что в каждый момент времени происходят те или иные фазовые сдвиги, аналитические модели теории систем тоже перестают работать. Метод сценирования — невероятно трудоемкий процесс. Никто из аналитиков не имеет представления обо всех фигурах, которые сегодня играют роль в управлении. Есть способы это обойти, но процесс становится еще более трудоемким и дорогим.

И мы в конечном счете приходим к тому, чего не ожидает никто: методом анализа оказывается искусство. А там, где останавливается искусство, начинает работать трансценденция — самый последний способ познания, который позволяет получить ответ на уровне фразы «Я вижу». И не нужно считать этот способ менее точным, чем любой другой. Наука — точно такой же способ водить себя за нос, как и ЛСД. Вопрос исключительно в том, как прагматически вы можете использовать полученные результаты.

Но если все эти методы так или иначе дают осечку, то непонятно, как прогнозы вообще возможны. Для точных расчетов не хватает ресурсов и первичных данных, а прозрения исключительно субъективны и имеют смысл только в системе жизненных перспектив конкретного человека.

— Да, действительно, гуманитарные технологии, в том числе анализ будущего, нельзя поставить на конвейер, приспособить для получения типового и стандартного результата. В этом их отличие от обычных, физических технологий. И само собой разумеется, что для группы «Лэнгли» грядущее будет одним, для группы «Конструирование будущего» — другим, и так далее. Но кто вообще сказал, что будущее одно? В мире происходит постоянное столкновение будущих.

Всякий раз, когда вы пытаетесь управлять миром — а управление будущим и есть управление миром, — вы строите модель. В рамках этой модели вы можете добиться всего, и неважно, какие вы при этом имеете ресурсы: ничего, кроме своей головы, или власть и влияние во всех сферах общества. Возможности повлиять на ход событий в данном случае определяются желанием и стремлением. Но это, конечно, не означает, что у экспертных групп, о которых идет речь, нет устоявшегося инструментария. Все они вполне технологизированы и получают в рамках своих задач, целей и представлений достаточно четкие результаты.

Хорошо, а как сочетается прогнозирование с социальной инженерией? Вы говорите о работе аналитиков, но необходимы какие-то механизмы, которые воплощают прогнозы и стратегии в действительность.

— Поясню это на экстремальном примере. В последние несколько лет мы столкнулись с серией отменно подготовленных терактов: WTC 11 сентября, «Норд-Ост», Мадрид, Беслан. Посмотрите на ситуацию в «Норд-Осте»: идеально организованный захват заложников, высочайший уровень планирования. Это делают арабские террористы, вчера прочитавшие Коран, которым не жалко своей жизни? Человек, который способен спланировать такие вещи, свою жизнь и свой разум ценит очень высоко.

И тогда возникает очень интересная картинка. Представьте группу аналитиков, которые абсолютно безжалостны, очень умны и имеют вполне определенные цели, и группу смертников, задача которых одна — выполнять точные, прямые, простые распоряжения. Вот одна гуманитарная технология — объединить эти две группы. Ведь еще двадцать лет назад мысль о том, что рафинированный генштабовский интеллигент может иметь что-то общее хотя бы с Усамой бен Ладеном, я уж не говорю про наших басаевцев, показалась бы просто оскорбительной. Другая технология состоит в том, чтобы научиться работать с группами смертников. Это то, чего так и не смогли добиться ни Сталин, ни Гитлер, ни японцы, потому что смертники были плохо управляемы. Они все хотели героически погибнуть, но не там, где этого требовало командование.

На чем это все основано — на различных психологических методиках?

— Конечно, это некие продвинутые варианты НЛП, но и нечто большее, чем НЛП. Перспективная сегодня технология — работа с идентичностями. Если выявить тот идентификатор, который для личности важнее всего на свете, — а он всегда один, — то можно получить огромную власть над человеком. Но гораздо интереснее более сложный способ, когда речь идет не о замене чужого идентификатора своим, специально подобранным, а о создании композитной идентичности. Один такой эксперимент, кстати, ставили еще в СССР, пытаясь построить идентичность советского человека.

Все техники, о которых вы говорите, направлены на изменение сознания отдельно взятой личности, но в то же время результатом их применения становятся перемены в социальном мире. Тогда получается, что нет четкой границы между технологиями, работающими на макро— и на микроуровне.

— Ее вообще нет — не только четкой, вообще нет. Гуманитарные технологии современности построены на убеждении, что есть определенный изоморфизм между человеком и обществом. Технология, которая управляет личностью, одновременно управляет и обществом, и наоборот. Поэтому те технологии, о которых я говорю, — это, с одной стороны, сильное воздействие на личность, а с другой — прямое или опосредованное воздействие на общество. Хотя есть и личные технологии, которые работают только с индивидом и не имеют выхода на общество. Это технологии, связанные с путем дзен.

Давайте вернемся к связи гуманитарных и «естественнонаучных» технологий. Если первые — надстройка над вторыми, то как меняются технологии социальной инженерии с появлением того, что мы называем хайтеком?

— Ну вот смотрите. На чем была сделана «оранжевая революция»? Ее технологическим и структурным носителем были мобильные телефоны. Никто не обратил внимания, что за год-два до этого по миру прокатилась эпидемия так называемых флэш-мобов. И это была вовсе не стихийная ситуация, а испытание новой технологии. Сейчас возникло два инструмента, возможности приложения которых еще толком не поняты: мобильная связь и Интернет. Ситуация изменилась очень сильно: например, на основе мобильной связи вы можете организовать сетевую структуру, которую невозможно подавить классическими методами. На этом и сыграли «оранжевые» на Украине. Поэтому в ближайшее время у нас будут технологии, работающие на этих двух носителях. Причем куда более мощные, так как то, что сделано на Украине, красиво, но это, в общем, игрушечный пример.

Сергей Переслегин использует вполне конструктивистский подход: главное в социальной инженерии — качество проекта и активность в его продвижении. В конструктивистском мире управление историей ложится на специально подготовленные экспертные группы. Конструктивизм успешно обходит ограничения, характерные для других подходов; в этом его сила и в этом же его слабость.

Как говорит сам Переслегин, в рамках модели аналитик может делать все. Находясь в мире аналитика, мы действительно можем конструировать любые проекты будущего, использовать любые известные и даже неизвестные еще технологии. Но исполнитель проекта работает не с моделью. Мир исполнителя проекта — это мир необходимости, мир дедлайнов и ограниченных возможностей, мир сопротивления и инерции, сорванных сроков и неэффективных решений. Автор проекта не отвечает за работоспособность конечного продукта: он лишь гарантирует соответствие самого проекта устоявшимся конвенциям. Обратите внимание на примеры 'гуманитарных операций', который приводит Сергей: все это тактические успехи. Но что дальше? Пойдет ли общество по заданному извне пути? Такой вопрос в мире проектировщика просто лишен смысла. —

Внимательный читатель заметил, что Сергей Переслегин нигде не говорит ничего определенного о воздействии на, скажем так, ход истории загадочной группы 'Лэнгли', в которой работал и Айзек Азимов.

Однако упоминается она им именно в связи с такими воздействиями. Причем не только в интервью 'КТ', но и в недавнем интервью 'Эксперту' и в других публикациях. Любопытно, что Интернет знает только о двух группах с таким названием. Первая — та, что упомянута в интервью, в статьях Переслегина и ссылках на них и информация о которой крайне скудна. Вторая — это широко известная исследовательская группа (NaSa Langley Research Center) в составе американского космического агентства. Начиная с 1971 года там ежемесячно читались лекции по самым интересным вопросам науки и технологий. В качестве лекторов приглашались выдающиеся ученые, крупные популяризаторы науки, писатели. Интересно, что одним из них был… Айзек Азимов. —

Л.Л.-М.

Сети + образы = мобилизация

Наша беседа с Виктором Сергеевым началась с вопроса, вокруг которого построена вся сегодняшняя «тема номера»: есть ли что-нибудь рациональное за сообщениями о методиках целенаправленного воздействия на социальные процессы, основанных на точном компьютерном моделировании? В частности, возможно ли, что сценарий перестройки в СССР, завершающийся распадом страны, был предварительно просчитан (спецслужбами Запада, естественно), а затем ими же успешно реализован?

— Рациональное за этим — очень быстро растущий интерес к теории социальных сетей и представление о том, что именно структура социальных сетей определяет очень многие социальные процессы. Связанная с этим математическая идея предельно проста и заключается в том, что в некоторых обстоятельствах социальные сети имеют структуру «сетей малого мира»[См. «КТ» #529, А. Карпов, "Мир тесен", а также Duncan J. Watts, «Six degrees», Vintage, London, 2003] (small world). В популярной метафоре обитателей такого «мира» отделяют друг от друга лишь несколько рукопожатий. Характерная структура таких сетей — кластеры с плотными графами внутренних связей, эти кластеры сами объединены в кластеры следующего уровня и т. д.

Подобные сети изучались в разных контекстах — в частности, при прогнозировании возможных эпидемий. Дело в том, что в таких структурах болезни распространяются очень быстро. Если инфекция передается по воздуху, то все 150 пассажиров самолета, летящего из Сингапура в Париж, связаны в малый мир. Если у одного из них грипп, заражены будут многие. А вот дальнейшее распространение болезни зависит от того, как устроено общество. Если в нем типичны кластеры из 100—200 тесно общающихся между собой людей и эти кластеры пересекаются друг с другом — получится стремительный волнообразный процесс массового заражения. Если же кластеры очень маленькие — скажем, семья из трех человек, — массовой эпидемии не будет. Точно так же со СПИДом. Он распространяется, захватывая сообщества людей, у которых сексуальные связи сильно пересекаются, образуют малый мир.

Так вот, к сетям социальных связей, имеющим структуру малого мира, как раз и применимы сетевые технологии «массовой мобилизации». Если в такие сети «вбросить» яркие, мобилизующие образы, они будут распространяться там, как эпидемия. При точном выборе образов возникает массовая социальная реакция. Происходит мобилизация (в традиционной советской терминологии — «подъем масс на борьбу во имя идеи») — причем минимальными средствами и в минимальное время.

Для успеха сетевых технологий мобилизации крайне важны две вещи: наличие в обществе мощных социальных сетей «малого мира» и система ярких, мобилизующих образов.

Каковы примеры таких образов и сетей ?

— Вот шокирующий, может быть, пример — исключительно ярким образом стали трагические события «9/11» в Нью-Йорке. С моей точки зрения, эти события имели громадное мобилизующее влияние в ряде стран мусульманского мира, потому что сети для распространения подобных образов были уже готовы: малые миры прихожан мечетей; обширные на Ближнем Востоке сообщества людей, связанных сетевыми отношениями в торговле. Другой пример — разгон войсками митинга в Тбилиси накануне Первого съезда народных депутатов СССР в 1989 году, вызвавший фантастический по силе эффект в малых мирах интеллигенции, которые существовали в академических институтах. В значительной мере этот эффект и послужил основой для политической мобилизации — создания мощного движения «Демократическая Россия». Или вот очень интересный вопрос: что было социальной основой фашизма в Германии? Помните героев Ремарка, братства ветеранов-фронтовиков Первой мировой? Именно эти социальные сети стали основой организаций штурмовиков — в них в основном были люди, вместе сражавшиеся на фронте. Теперь посмотрим, в какой момент начало бурно развиваться фашистское движение. 1929 год, крах мировой экономической системы. Лопнули банки. Безотказно сработал образ, который был «вброшен» в сеть: виноваты во всем еврейские банкиры.

Здесь важно подчеркнуть: уже существующие в обществе сети, независимо от того, как они возникли, прекрасно могут использоваться в новых целях. Если говорить о перестройке в СССР, я не думаю, что в то время кто-то специально строил математические модели этого процесса, вычислял эффективные воздействия, ведущие к краху СССР, хотя на интуитивном уровне ситуация, конечно, анализировалась. Очевидно одно: решающую роль в антикоммунистической мобилизации 1985—91 гг. сыграло наличие готовых сетевых структур со свойствами малого мира, в которые была включена, по сути, вся интеллигенция: и институты Академии наук, и отраслевые институты, и университеты, миллионы людей с очень схожими образами мира. Эти образы усиливались, циркулируя в сетях. А ведь если вы можете вывести на улицы даже полмиллиона человек, то ни армии, ни спецслужбам нечего будет этому противопоставить.

Насколько типично возникновение социальных сетей малого мира?

— Это зависит от многих факторов. Для Европы в целом не характерно существование малых миров большого размера (порядка ста человек). В Швеции, например, не образуются локальные коммьюнити такой численности. А вот иммигранты, которые туда попадают, — иранские, иорданские, балканские, — образуют малые миры из нескольких сот человек, постоянно общающихся друг с другом. Нечто вроде колонии эмигрантов из СССР на Брайтон-Бич в Нью-Йорке, — почти замкнутая среда, где многие по-прежнему говорят только по-русски.

Сообщества, связанные с религиозными организациями, тоже очень различны. Насколько я могу судить, прихожане православного храма часто даже не знакомы друг с другом. В то же время в исламском мире мечеть — центр социальной жизни района, она консолидирует тот самый малый мир, через который легко осуществить мобилизацию, что иногда и происходит. Вспомните радикальные движения в исламе в средние века, и даже в XIX веке, — например, периодически случавшиеся в Иране бунты, в результате одного из которых был убит Грибоедов. Проповедник что-то произносил в мечети, бросал призыв — и толпа тут же шла громить российское посольство. Причем в случае с Грибоедовым инициатором событий был, по-видимому, английский агент. Тогда такие вещи активно использовались — понимающими людьми, что называется.

А какое новое качество возникло в сфере таких операций с появлением компьютерных моделей общества? Можно ли прогнозировать последствия, гоняя модель на суперкомпьютере?

— Просчитать можно многое, но я не верю, что для этого нужны суперкомпьютеры. Все, что обеспечивают формализованные сетевые модели, можно просчитать на любом PС. Например, с помощью этих моделей можно оценить затраты, которые нужны для мобилизации.

Можно ли создать мобилизующие сети искусственно?

— Теоретически — да, но, как правило, затраты будут неприемлемы. Ведь нужно не просто перезнакомить людей друг с другом — нужно их чем-то связать. Связи в малых мирах фундаментально неидеологические. Это миры совместного проживания, миры повседневности. Группа мигрантов во враждебном окружении. Люди, работающие на одном предприятии и каждый вечер пьющие вместе пиво в соседнем кабаке. Или — каждый вечер проводящие вместе на каких-нибудь вечеринках, как это было в академических институтах в СССР. Таким миром может быть даже двор в городском доме (но сейчас дворов почти не осталось).

Впрочем, примеры искусственного создания сетей для политической мобилизации есть. Идея объединенной Европы — вы думаете, она сама возникла и сама захватила всех? Были заинтересованные люди, разработка и распространение идеи финансировались. В результате внутри политической элиты возникла критическая масса людей, приверженных этой идее. И вот после полутора веков непрерывных войн между Германией и Францией, в том числе двух мировых, они вдруг договорились об объединении экономических активов. Это же поразительно. А ведь в этих странах были острейшие проблемы на пути таких проектов — представьте себе отношение французского общества в 1950 году к Германии.

Однако типичный сценарий сетевой мобилизации иной. Он опирается на, условно говоря, дешевую сеть (скелет этой мобилизационной структуры, первичную сеть людей-хабов, которые имеют большое количество личных связей и могут организовать распространение нужных образов), надстроенную над уже существующей структурой малых миров. Так действовали и Ленин, и Муссолини, и многие другие. Как возникло, например, международное рабочее движение?

Капиталистические предприятия в то время были готовыми малыми мирами. Оставалось их использовать. Успех марксизма был в том, что его основатели поняли, какие образы надо «вбросить» в малые миры, чтобы спаять из них сеть. «Коммунистический манифест» — это текст, создающий замечательные образы: «Призрак бродит по Европе…». Но сейчас нет рабочих малых миров — и все! Закончилось рабочее движение.

А посмотрите, с какими трудами в России осуществляется политическая мобилизация.