ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Карфангер возвратился на «Мерсвин», была уже глубокая ночь. Спал он недолго и беспокойно. Едва лишь на востоке между склонами гор и белой полосой прибоя заалели первые лучи восходящего солнца, капитан «Мерсвина» вышел на палубу. Внешний рейд алжирской гавани был пуст — английская эскадра ночью снялась с якоря и ушла.

Спустя два часа гамбуржцы передали пленных алжирцев де Рюйтеру. Последним перелез через планшир Юсуф ибн Морад. Парусный мастер трижды сплюнул ему вслед: старик, наверное, снова отгонял всякие напасти.

Когда Юсуфа ибн Морада провели мимо Карфангера, он замедлил шаги и крикнул, обращаясь к капитану: «До скорой встречи! Но зачем было делать крюк через Голландию? Или у гамбуржцев недостает смелости самим отправиться к бею?»

Карфангер промолчал, не удостоив его и взглядом. Де Рюйтер подозвал профоса и приказал:

— Этого содержать под особым надзором!

— Слушаюсь, минхер адмирал! — Профос мигнул своим подручным, и те увели рейса на нижнюю палубу. Адмирал пригласил Карфангера разделить с ним на прощание трапезу.

И тут вдруг выяснилось, что бей неожиданно быстро отреагировал на послание адмирала: к флагману голландской эскадры направлялась небольшая алжирская галера, подгоняемая быстрыми ударами весел.

— Отчего это бей так заторопился? — вопросом встретил адмирал ван Гадена, появившегося на палубе.

— Похоже, что этот Юсуф ибн Морад у него в любимчиках. На галере не менее трех дюжин гамбуржцев из числа рабов бея.

— Ясно. Значит этот Морад-реис в действительности стоит раза в три больше, если его повелитель добровольно проявляет такую щедрость.

Однако последнее качество бея адмирал сильно переоценил. Это выяснилось, как только его люди поднялись на борт «Нептуна», и самый важный из них на вид изложил условия обмена:

— Могущественный бей, владыка Алжира, в своей милости снизошел до того, что приказал представить гамбуржцам — хотя они того и не заслуживают — всех их пленных соотечественников, из которых им позволяется выбрать двадцать три человека. Двадцать три гамбуржца в обмен на двадцать три алжирца — вполне честная сделка, к тому же вам предоставляется право выбора.

Де Рюйтер обменялся несколькими фразами с Карфангером, после чего заявил алжирцу, что они выберут из числа пленников не двадцать три, а двадцать два гамбуржца и готовы обменять их на двадцать два алжирца. Но если бей желает получить своего рейса Юсуфа ибн Морада, то пусть отдает за него остальных тринадцать невольников. И добавил: «Как можно равнять рейса с простым матросом? Гамбургский капитан Берент Карфангер также считает невозможным настолько унизить своего храброго противника, чтобы обменять его какого-нибудь фор-марсового».

Посланник бея изъявил готовность немедленно отправиться к своему господину и изложить ему эти встречные требования. Де Рюйтер, в свою очередь, предложил ему захватить с собой двадцать два пленных пирата, предоставив для этой цели флейт Корнелиса ван Гадена. Прочие же гамбуржцы пусть остаются на галере, пока посланник не вернется с ответом бея.

Посланник стал возражать, что его повелитель непременно разгневается, узнав о сделке, совершенной без его предварительного согласия.

— Я тоже могу разгневаться! — повысил голос де Рюйтер. — И вашему бею в этом случае сильно не поздоровится.

Посланник понял, что благоразумнее всего будет согласиться с предложением голландского адмирала, и вскоре остатки команды пиратского корабля перешли на палубу флейта, а двадцать два невольника-гамбуржца поднялись на борт «Нептуна». Это были те, кто дольше других пробыл в рабстве.

Флейт ван Гадена возвратился лишь к полудню. Посланник изложил повеление своего господина: «Алжирский бей не может согласиться с ценой, за которую ему предлагают выкупить одного из рейсов. Однако всемилостивейший из повелителей готов пойти и на такую сделку, но лишь в том случае, если гамбургский капитан воздаст ему полагающиеся почести, как надлежит каждому, кто становится на якорь в алжирской гавани: то есть произведет салют тринадцатью пушечными залпами».

Нетрудно было догадаться, в чем заключалась хитрость бея. Для того чтобы стрелять из пушек, «Мерсвину» пришлось бы высвободиться из «объятий» голландских кораблей, а до алжирской галеры, что маячила невдалеке, было рукой подать. На ней, правда, имелось всего шесть пушек: четыре на баке и две на корме; по части артиллерии «Мерсвин» намного превосходил её. Но на галере находилось не менее сотни вооруженных до зубов алжирцев, знавших толк в абордажном бою. Кроме того, гребная галера, в отличие от «Мерсвина», не зависела от капризов ветра. Более быстрая, верткая, она в любой момент могла пронзить борт гамбургского корабля своим острым тараном, торчавшим, словно рог.

Все это де Рюйтер успел обдумать мгновенно, и в голове его созрел план ответного маневра.

— Капитан Карфангер безусловно исполнит желание бея и прикажет салютовать в его честь залпами бортовых орудий. Я же, как адмирал этой эскадры, хотел бы лишь поставить бея в известность насчет того, что корабль капитана Карфангера с сегодняшнего полудня принят в её состав и, таким образом, обязан подчиняться моим приказаниям.

Посланник низко склонился, прижимая руки к груди, затем, медленно распрямляясь, отвечал:

— Повелитель Алжира милостиво примет воздаваемые ему почести, однако он ожидает их не от одного из кораблей вашей эскадры, а от гамбуржца.

И посланник выразительно поднял глаза на алый флаг с белой башней, попрежнему развевавшийся на кормовом флагштоке «Мерсвина».

— Гамбургский флаг останется на своем месте до тех пор, пока не будет подписан договор о найме судна, в настоящий момент мой писарь как раз готовит беловой экземпляр.

Не успел он проговорить последние слова, как на палубе появился запыхавшийся писарь с поддельным договором в руках и принялся извиняться за задержку. На самом же деле адмирал всего несколько минут назад незаметно для всех успел дать ему соответствующее поручение.

Де Рюйтер взял у него из рук гусиное перо и протянул его Карфангеру. Тот собрался уже было поставить свою подпись под договором, но тут вмешался посланник.

— Постойте, постойте! Сначала извольте дать салют.

— А что от этого изменится? — насмешливо спросил адмирал. — Разве корабль перестанет быть гамбургским? Я ведь его нанимаю, а не покупаю.

И Карфангер подписал договор. Затем адмирал поставил свою подпись и, посыпая бумагу песком, обратился к посланнику бея:

— «Мерсвин» даст салют под гамбургским флагом, однако в момент последнего залпа флаг будет сменен на голландский.

Посланник понял, что игра проиграна, и со вздохом согласился.

После этого стороны перешли к согласованию деталей самого обмена пленника. Переговоры длились довольно долго, и увенчались успехом: передачей пленных гамбургских моряков.

Затем Карфангер одолжил у де Рюйтера одну пушку, так как на «Мерсвине» их насчитывалось всего двенадцать, и алжирскому бею пришлось бы целых полчаса дожидаться тринадцатого залпа; только после этого Карфангер приказал отдавать швартовы. Когда над алжирской гаванью раскатились первые залпы салюта, на топы стеньг «Мерсвина» уже карабкались матросы с флагами генеральных штатов за пазухой. На десятом залпе гамбургские флаги были отвязаны от стеньг и до двенадцатого мааты держали их полностью развернутыми в руках, а когда выстрелила тринадцатая пушка, на мачтах «Мерсвина» уже реяли голландские флаги. Гребцы в шлюпке, спущенной с флагмана, налегли на весла, и вскоре остальные тринадцать бывших невольников в радостном возбуждении перелезали через фальшборт гамбургского корабля.

Все это время Карфангер с Янсеном не спускали глаз с алжирской галеры. Как только посланник бея и Морад-реис ступили на её палубу, галера развернулась и стала быстро удаляться в направлении алжирского порта. Вздох облегчения вырвался из груди Берента Карфангера; он приказал тотчас идти к «Нептуну», не забыв распорядиться насчет того, чтобы о только что освобожденных из неволи как следует позаботились. Вскоре он снова ступил на палубу флагмана и направился в адмиральскую каюту, желая ещё раз поблагодарить де Рюйтера за помощь и проститься с ним. Он рассчитывал выйти в открытое море ещё до сумерек, чтобы наверстать хотя бы часть потраченного на заход в Алжир драгоценного времени: ведь он ещё в этом году собирался начать постройку нового корабля — флейта наподобие «Дельфина».

— Значит, вы хотите иметь такой же корабль, как «Дельфин»? — переспросил де Рюйтер. Карфангер кивнул в ответ.

— В таком случае вам нечего тратить время и талеры на постройку нового корабля, ибо двухсоттонный «Дельфин» с его не особо внушительным вооружением — всего шестнадцать пушек — можно скорее назвать быстроходным торговым судном, чем солидным военным кораблем. К тому же его все равно собирались продавать после этого рейда, следовательно, ничто не мешает вам стать его покупателем. Разумеется, только в том случае, если вы не захотите во что бы то ни стало строить новый корабль.

— Но как же вы можете без ведома генеральных штатов?.. — начал было Карфангер, но адмирал прервал его:

— Разумеется, я не собираюсь уступать вам «Дельфин» сию же минуту. Однако я в любой момент могу вывести его из состава эскадры, скажем, за отсутствием надобности в нем, — и адмирал хитровато сощурил глаза.

Тогда Карфангер осторожно спросил, как скоро флейт должен вернуться в Голландию.

— «Дельфин» поплывет вместе с вами, — ответил де Рюйтер. — Если хотите, я выдам ван Гадену документ для адмиралтейства, в котором будет засвидетельствовано ваше право на покупку флейта.

Лучшего Карфангеру и желать было нельзя, и не только потому, что «Дельфин» был именно таким кораблем, о котором он всегда мечтал. На нем можно было ещё в этом году, не дожидаясь весенней навигации, отправить фрахт в Англию.

Теперь капитану «Мерсвина» некуда было спешить, поэтому и на «Нептуне», и на «Мерсвине» веселье продолжалось до самой полуночи. Корнелис ван Гаден провел Карфангера по всем палубам «Дельфина»; гамбуржцу с трудом верилось, что корабль вскоре будет принадлежать ему.

Лишь за полночь Карфангер распрощался наконец с де Рюйтером и возвратился на свой корабль, где боцман направо и налево раздавал команды, а матросы уже крутили якорный шпиль. Тотчас же были подняты паруса, и «Мерсвин» направился к выходу из алжирской гавани.

Тем же курсом шел и флейт под командованием Корнелиса ван Гадена. Чтобы не потерять из виду «Дельфин», быстро скользивший по залитым лунным светом волнам, Карфангер велел ставить лисели. Клаус Петерсен получил приказ дать прощальный салют адмиралу де Рюйтеру и его эскадре.

Пушечные залпы прогремели над сонной гаванью, и отраженное от скалистого берега эхо смешалось с громом орудий «Нептуна», отвечавшего «Мерсвину» салютом. Восточный ветер медленно нес густые клубы порохового дыма вслед кораблям, на всех парусах уходившим курсом норд-вест.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В гамбургском портовом трактире «Летучая рыба» столов не было — их заменяли добела выскобленные бочки, вокруг которых сидели на корточках моряки, предаваясь возлияниям в игре в кости.

Стоял теплый летний день, и прислуга в «Летучей рыбе» только успевала поворачиваться. Навигация давно шла полным ходом, кошельки гамбургских матросов, изрядно похудевшие за зиму, вновь наполнились звонкой монетой. Уже вернулись в родной порт первые «испанцы», и «россияне» тоже успели побывать в Архангельске. Корабли, ходившие к атлантическому побережью Франции, вернулись с трюмами полными соли. Помимо этого, ганзейский город Гамбург по-прежнему оставался крупнейшим рынком найма матросов: представители самых разных стран и народов оседали тут зачастую на месяцы в поисках более выгодного найма.

Каких только языков не слышалось здесь! Но хозяин трактира Йохен Мартене без труда понимал любого из своих клиентов: как и большинство из них, он с юных лет чувствовал себя на качающейся палубе корабля не менее уверенно, чем на твердой земле, пока несколько лет назад пуля, выпущенная из мушкета какого-то дюнкерского корсара, не раздробила ему левую ногу.

Как всегда в этот послеполуденный час Йохен Мартенс стоял за стойкой, возвышавшейся у самой двери. Отсюда он мог наблюдать за всеми, кто находился в трактире, в то время как его жена и несколько девушек-служанок обслуживали гостей.

Вот поднялись и направились к двери двое англичан, до сих пор довольно тихо сидевших в своем углу. Плечи одного из них были в добрую сажень шириной, другой своей фигурой напоминал бизань-мачту. Зоркий глаз трактирщика мгновенно уловил это перемещение, Мартенс вышел из-за стойки и преградил им дорогу:

— Вы куда, джентльмены? А платить кто будет?

— Мы уже уплатили, — заплетающимся языком заявил долговязый.

— Лжешь, парень, ничего вы не платили!

— Что! Ты ещё будешь называть меня лжецом?! А ну, прочь с дороги!

Слово за слово — и перепалка грозила уже обернуться скверными последствиями для самого Йохена Мартенса, но в этот момент в трактир вошли несколько его старых приятелей, проходивших мимо и не устоявших перед соблазном завернуть в «Летучую рыбу», чтобы пропустить по стаканчику. Любителям бесплатного угощения сразу стало ясно, что дешевле обойдется уплатить все без разговоров.

Среди вошедших был и Михель Зиверс, которого приятели Йохена Мартенса подобрали в голландском Мидделбурге без гроша в кармане, провели на свой корабль и тайком привезли в Гамбург.

— Разве ты не уходил в море вместе с Берентом Карфангером? Что произошло? Что-нибудь случилось с «Мерсвином»? — допытывался трактирщик у Михеля Зиверса.

Они расположились вокруг одной из бочек у двери так, что Мартенс попрежнему мог вести за ней наблюдение. Служанка поставила перед каждым по жбану любекского пива.

Михель Зиверс принялся рассказывать про то, как Берент Карфангер отправил на корм рыбам его отца. Без всякой последовательности, намеренно искажая детали, повествовал он и о сражении с фрегатом алжирского рейса Юсуфа ибн Морада, умолчав при этом о своем «подвиге» — шестерых зарубленных алжирцах. Его собеседники остались в полной уверенности, что Зиверс в Кадисе попросил у капитана, как положено, расчет и сошел на берег, но тот не выдал ему причитающегося жалованья, а кроме того, и сундучка с вещами отца, как, впрочем, и его собственного. К концу этих россказней вокруг Зиверса собралось довольно много слушателей, и тот, ободренный всеобщим вниманием, плел все новые и новые небылицы.

— После боя камзол Карфангера был весь дырявый, что твое решето. И почему он все время ходит в море один? Почему не в караване, под охраной конвоиров, как все порядочные шкиперы? Зачем ему скрывать, куда он на самом деле отправляется, и что у него вообще на уме? — рассказчик переводил взгляд с одного на другого, пока не остановил его на трактирщике. Тот поднялся и позвал Михеля Зиверса за собой в отдельную маленькую комнату, где они могли без помех продолжить разговор.

Йохен Мартенс именовал эту комнату «шкиперской горницей». Многие гамбургские капитаны и шкиперы появлялись здесь до выхода в море и после возвращения из рейса. С этой комнатой, как, впрочем, и со всем трактиром, дело обстояло так. В былые времена Йохен Мартенс плавал старшим боцманом на одном из конвойных кораблей Томаса Утенхольта, а когда потерял ногу, тот помог ему купить «Летучую рыбу». Этот же Утенхольт приложил руку к тому, чтобы Йохен Мартенс заведовал и выкупной кассой. Адмиралтейство и старейшины гильдии капитанов некогда учредили эту «кассу восьми реалов», и Йохен Мартенс ежегодно получал сто талеров для её пополнения. Благодаря глазам и ушам трактирщика Томас Утенхольт, в свою очередь, знал все, о чем говорили капитаны в «шкиперской горнице», отсчитывая Мартенсу очередной взнос в выкупную кассу.

Здесь стояли столы и удобные кресла с подлокотниками. Сквозь разноцветные стекла окон в комнату лился приглушенный дневной свет. Тускло блестели оловянные кувшины и кружки, расставленные на карнизе из дубовой доски, вделанном в облицованные деревом стены. В полумраке самого дальнего угла стоял деревянный ларец, богато украшенный резьбой, крышка которого была заперта на два висячих замка, сделанных руками искусного кузнеца. Кроме того, ларец был крепко-накрепко привинчен к полу большими винтами. Казалось, что выкупная касса находится в полной безопасности.

— Заходи, заходи, малый! — торопил Йохен Мартенс молодого Зиверса, — рассказывай, как все было на самом деле.

И Зиверс выложил ему все, даже то, о чем охотно предпочел бы не распространяться. Трактирщик выслушал его и спросил:

— И что теперь ты собираешься делать? Опять пойдешь наниматься к Карфангеру?

— Ни за какие деньги я не пойду в море со шкипером, на чьей совести гибель моего отца!

Трактирщик даже удивился тому, сколько ненависти вложил молодой моряк в эти слова. Он задумался. Такой человек всегда мог пригодиться на одном из кораблей Томаса Утенхольта, который не питал особого расположения к этому Карфангеру.

— Я мог бы замолвить за тебя словечко старому Утенхольту, — сказал он Зиверсу. Тот не возражал.

— Но учти, все его корабли пока ещё в море. — Трактирщик указал пальцем на ларец в углу. — Я помогу тебе перебиться до поры до времени: получишь пару талеров из выкупной кассы.

С этими словами Йохен Мартенс полез за ворот рубахи и извлек огромный ключ, висевший у него на шее на кожаном шнурке. Отперев замки и подняв крышку ларца, он спросил через плечо:

— Сколько тебе, двадцать, тридцать?

— Неплохо бы побольше… Талеров, так, пятьдесят, — промямлил Зиверс.

— Ладно, пятьдесят, так пятьдесят. Вернешь шестьдесят, понял? Через полгода и ни днем позже, к концу года деньги снова должны лежать в кассе.

— Тогда хватит и половины, — разочарованно протянул Зиверс.

Трактирщик отсчитал двадцать пять талеров и вручил их матросу со словами: «К рождеству вернешь тридцать, понятно?».

— Понятно, понятно, — ответил сын плотника.

В то время как Михель Зиверс тщательно рассовывал по карманам серебряные талеры, а Йохен Мартенс запирал сундук с деньгами, вновь и вновь напоминая молодому матросу, чтоб он держал язык за зубами относительно происхождения этих денег, в устье Эльбы вошли «Мерсвин» с «Дельфином» и стали на якорь у Ритцебюттеля. Не успели первые моряки сойти на берег, как набежавшая толпа мужчин, женщин и детей обступила их плотным кольцом, и отовсюду посыпались бесчисленные вопросы. Как всегда, молва оказалась быстрее кораблей, и весть об успешном сражении «Мерсвина» с пиратским фрегатом, о вызволенных из рабства гамбургских моряках уже давно докатилась до этих мест. Их родные не побоялись отправиться в далекий путь до Ритцебюттеля — последнего клочка земли у самого моря, ещё принадлежавшего вольному городу, — хотя это было далеко не безопасно. Со времен большой войны левый берег Эльбы в её нижнем течении был вотчиной шведов, а на правом обосновались датчане. Здесь повсюду ещё рыскали шайки мародеров, не бросивших своего ремесла и после окончания военных действий; поэтому большинство граждан Гамбурга предпочитало не покидать пределов городских стен и укреплений.

Толпа все разрасталась. Со всех сторон неслись крики «Гип-гип ура!» и «Виват Карфангеру!». Поначалу капитан «Мерсвина» собирался всего лишь дождаться здесь прилива, чтобы тотчас же отправиться вверх по Эльбе дальше, в Гамбург, однако вскоре ему пришлось уступить настояниям ликующей толпы. Команду его корабля растащили по близлежащим кабакам и трактирам, а самого капитана несколько дюжих моряков подняли на плечи и понесли по улицам. Возле каждого злачного заведения их встречал хозяин и подносил Карфангеру лучшее вино из своего погреба. Как ни старался тот всего лишь пригубливать из бесчисленных кубков, бокалов и кружек, их оказалось так много, что в конце концов у Карфангера зашумело в голове. Но народ не желал ничего слушать: всем хотелось, чтобы этот праздник продолжался как можно дольше.

Около полудня, когда веселые спутники Карфангера сделали остановку у очередного трактира под названием «У кита», и его хозяин почти насильно усадил Карфангера за стол, вдруг появился юнга Хайне Ольсен, с превеликим трудом протиснулся сквозь толпу и, едва переводя дух, выпалил:

— Господин капитан, штурман велел передать, что они с боцманом уже собрали команду на борт и подготовили все к отплытию, потому что скоро прилив, и только что задул крепкий вест, который все свежеет, так что мы уже к вечеру могли бы швартоваться в Гамбурге.

У Карфангера мгновенно улетучился весь хмель. Отсюда до Гамбурга не будет и пятидесяти миль: до вечера «Мерсвин» вполне бы мог их преодолеть.

В следующее мгновение юнга обнаружил в ладони серебряный талер — награду капитана за добрую весть — и стремглав кинулся обратно доложить штурману, что капитан скоро прибудет на борт.

С большим трудом Карфангеру все же удалось как можно незаметнее ускользнуть от своих почитателей, и скорым шагом он направился к гавани.

Первым, кого он встретил, поднявшись на палубу «Дельфина», был хорошо одетый мужчина, который отвесил ему низкий поклон, сняв при этом шляпу, так что украшавшее её страусовое перо коснулось палубы.

— Прошу простить за вторжение на ваш корабль. К сожалению, я не имел возможности испросить предварительно вашего на это согласия, однако, если позволите, я хотел бы плыть вместе с вами до Гамбурга. Я почел бы за честь путешествовать с таким знаменитым капитаном, как вы: с самого утра я только и слышу рассказы о вашей храбрости. К сожалению, тот восторженный прием, который был вам здесь оказан, лишил меня возможности своевременно представиться. Отто фон Герике, к вашим услугам.

Карфангер удивленно вскинул брови и невольно отступил на шаг:

— То есть как? Вы… Простите, но это невозможно. Я полагал, что вы гораздо старше.

— О, вы путаете меня с моим батюшкой, — рассмеялся фон Герике.

— В таком случае, прошу простить и меня. Добро пожаловать на борт «Дельфина», сударь, имя фон Герике не нуждается в рекомендациях. Ваш отец так много сделал для многострадального Магдебурга и как большой ученый, и как бургомистр. — И Карфангер пригласил гостя в свою каюту.

Молодой Герике сделал знак рукой скромно одетому молодому человеку примерно одного с ним возраста, которого Карфангер поначалу принял за его слугу. Оказалось, что молодого человека зовут Петер Эркенс и что они с фон Герике дружат с детства. Их семьи жили по соседству, мальчики вместе играли в руинах сожженного Магдебурга. Часто они бегали на Эльбу купаться, и однажды Петер Эркенс спас сына бургомистра от верной гибели: тот попал в один из опасных водоворотов и уже скрылся под водой; его друг несколько раз нырял за ним, пока не ухватил за волосы и, сам выбиваясь из сил, вытащил его на берег. Узы братской дружбы связывали сына плотника с судоверфи Петера Эркенса и доктора обоих прав фон Герике.

Карфангер пригласил в свою каюту и корабельного плотника. С недавних пор фон Герике-младший состоял на дипломатической службе у курфюрста Бранденбургского, в этом качестве он объездил западные владения: Клеве, Марк и Равенсберг. Имелся у него и кое-какой опыт дипломатической работы с генеральными штатами, за ростом могущества которых курфюрст следил с особым вниманием. В этот раз служебные дела привели фон Герике в Эмден и Бремен. Теперь он намеревался попасть в Гамбург, чтобы оказать помощь в делах бранденбургскому посланнику, у которого в последнее время неважно обстояло со здоровьем.

Карфангер внимательно слушал молодого дипломата, хотя выпитое недавно вино не давало сосредоточиться и следить за ходом мыслей гостя. Лишь когда фон Герике попутно посетовал на то, что ему ни в Эмдене, ни в Бремене не удалось устроить своего друга Эркенса на верфи, Карфангер встрепенулся и спросил, обращаясь к плотнику:

— Отчего же вы не хотите заниматься вашим ремеслом дома, в Магдебурге? Насколько я знаю, в речных судах для плавания по Эльбе нужды не меньше, чем в морских.

— Магдебург по-прежнему в упадке, — отвечал Петер Эркенс, — не у всех есть даже крыша над головой, где уж тут думать о речных судах! А в портовых городах владельцы верфей избегают нанимать мастеров со стороны.

— А вы никогда не пытались наняться на судно корабельным плотником?

— Да, конечно, но для этого необходимо по меньшей мере три года проплавать матросом, иначе никакой шкипер не захочет взять вас даже простым корабельным плотником, не говоря уже о старшем — ведь это какникак офицерский чин. Не идти же мне, мастеру, снова в ученики или подмастерья!

— А если я предложил бы вам место на моем судне?