Теперь же, когда паруса «Мерсвина» наполнял свежий ветер и судно шло новым курсом через просторы Атлантического океана, у него появилась возможность ненадолго отвлечься от мыслей и забот о людях, судне и грузе в его трюме. Карфангер окликнул штурмана:

— Янсен, я думаю, в ближайшее время ветер не переменится. Ближе к вечеру, когда он задует в корму, можно будет поставить лисели. Я пока пойду, прилягу ненадолго. Команда пусть тоже отдохнет. Вы же глядите в оба.

— Есть глядеть в оба, господин капитан, — отозвался Ян Янсен. Он был не новичок в морском деле. В свое время ему приходилось огибать грозный мыс Горн, под началом де Рюйтера бороздить просторы Тихого и Индийского океанов. Много лет прошло с тех пор, десятка полтора, не меньше. В ту пору Ян Янсен служил простым матросом, а де Рюйтер был молодым капитаном, вроде нынешнего Карфангера. Совместная служба под началом голландца де Рюйтера прочно связывала капитана и штурмана «Мерсвина».

— Желаю спокойной вахты, штурман, — Карфангер еще раз обвел взглядом горизонт, оглядел такелаж и паруса судна и лишь после этого отправился на полуют, спустился по трапу в узкий проход между жилыми помещениями правого и левого борта, в которых размещались корабельный плотник, такелажный мастер, боцман и штурман. Проход вел к капитанской каюте, мало чем отличавшейся от подобных кают на других торговых суднах. В боковых отсеках, выдававшихся за наружную обшивку обоих бортов, располагались друг за другом отделенные от прохода занавесками койки — по две с каждой стороны, — освещавшиеся крошечными иллюминаторами. Под пятью кормовыми окнами, параллельно ахтерштевню, стоял обитый толстым сукном топчан, по обе стороны от него — ряд невысоких, всего до нижнего края кормовых окон, шкафов. Еще два шкафа, но уже высоких, достававших до самой переборки, виднелись по обе стороны от двери. Возле топчана стоял стол, прибитый к покрытому ковром полу железными скобами. Единственную подвижную мебель составляли три кресла с клешнеобразными ножками, расположившиеся полукругом у стола, над которым раскачивался, описывая самые замысловатые фигуры, подвешенный на цепях к переборке окованный железом фонарь.

Некоторое время Карфангер, словно завороженный, не отрывал взгляд от этого маятника, затем энергично встряхнул головой.

«Чепуха, — подумалось ему, — фонарь неподвижен, неподвижен как и Солнце. Зато все остальное находится в беспрестанном движении — звезды. Луна и Земля. Ветер и волны движут корабль, раскачивают его, в то время как фонарь… Еще недавно он светил в Гамбурге, теперь вот приплыл вместе с судном сюда, сам оставаясь неподвижным… неподвижным ли?» Карфангер провел ладонью по лбу, словно стирая эту мысль из памяти. Как был, в тяжелых сапогах и задубевшем от сырости плаще, он рухнул в одно из кресел с ножками-клешнями у стола, заваленного книгами, морскими картами и всевозможными измерительными инструментами. В огромном количестве книг и заключалось, собственно, единственное отличие этой капитанской каюты от ей подобных: стопы книг на немецком, голландском, английском и французском языках громоздились и на маленьких шкафах, чуть ли не до половины закрывая кормовые окна. Конечно, капитан «Мерсвина» отдавал Богово Богу, однако в повседневной жизни и труде предпочитал руководствоваться не только мудростью Писания.

Он вдруг подумал о том, как много в мире изменилось с тех пор, как Христофор Колумб в поисках Индии отправился на запад, и последний уцелевший корабль Фернана Магеллана впервые совершил кругосветное путешествие. Протянув руку, Карфангер извлек из вороха книг на столе Ветхий завет, открыл его и стал читать. «И нарек Адам жену свою Евой, ибо стала она матерью всех живых». «Всех живых» стояло там, а не «всех живущих», и прежде чем Карфангер успел задуматься над этим, его сморил сон. Голова его опустилась на согнутую руку, закрывавшую притчу об изгнании из рая.

Фонарь над столом перестал раскачиваться. «Мерсвин» по-прежнему ходко шел вперед, переваливаясь с боку на бок на крутых гребнях волн Атлантического океана.

Одинокая фигура Яна Янсена с подзорной трубой под мышкой по-прежнему маячила на шканцах. Уже несколько часов подряд штурман мерил шагами палубу; остановившись, он взглянул на небо и едва только успел подумать, что солнце уже в зените, как сверху, с мачты, донесся крик дозорного:

— О-го-го! Парус впереди слева по борту!

Ян Янсен буквально взлетел по лесенке на полуют и навел подзорную трубу. Но встречный корабль находился еще далеко, и прошло не менее получаса, прежде чем он приблизился настолько, чтобы можно было сказать о нем что-либо определенное. Это был раздутый в боках низко сидящий в воде галион, наполовину скрытый огромным блинд — парусом, построенный, по всей вероятности, на одной из английских верфей. Но на топе его фок-мачты развевался флаг принца Оранского, а на топе грот-мачты — нидерландский флаг. Флагов на бизань-мачте и на кормовом флагштоке не было видно: их скрывали паруса и такелаж. Штурман прикинул, что водоизмещением встречный парусник будет тонн на пятьсот, против неполных трехсот «Мерсвина». Отсюда следовало, что у незнакомца больше пушек. Все это следовало оценить как можно раньше, на тот случай, если намерения встречного корабля окажутся не самыми лучшими. От наметанного глаза штурмана не укрылось и преимущество незнакомца в парусном вооружении, тем более, что «Мерсвину» пришлось бы, если дело и впрямь дойдет до сражения, убрать лисели, чтобы лучше маневрировать. Парусник подходил все ближе, вскоре Янсен мог уже отчетливо различить в его левом борту четырнадцать орудийных портов. Еще четырнадцать орудий правого борта и две кормовых пушки — на судах такого типа они обычно устанавливались по обе стороны от руля — давали в общей сложности тридцать орудий, в то время как «Мерсвин» нес всего пять восемнадцатифунтовых пушек по каждому борту и две двадцатичетырехфунтовых на корме.

Тут на полуюте появился боцман Клаус Петерсен.

— Ну, что там видно, лейтенант? — Всякий раз, когда в воздухе пахло порохом, боцман величал штурмана лейтенантом — такое звание обычно носил первый помощник капитана на военных кораблях, а Берент Карфангер, прошедший выучку у адмирала де Рюйтера, поставил на «Мерсвине» дело таким образом, что в опасных ситуациях на его корабле начинали действовать военная дисциплина и субординация.

— Гляди, у встречного на фок-мачте Оранский флаг, а судно английского образца.

— Думаешь, тут что-то нечисто?

— Был у алжирцев раньше один капитан из вероотступников. Мой отец дважды встречался с ним в море. Он называл себя Морад-реис, однако настоящее имя его было Ян Яне, родом из Фландрии…

— Ух ты, вроде как тезка твой, — попробовал, было, сострить боцман, однако штурман резко оборвал его:

— Еще раз от тебя такое услышу — смотри.. Да, так вот этот Морад-реис в двадцать седьмом году отправился в Исландию, рассчитывая там поживиться кой-какой добычей, однако из этого мало что вышло. Тогда он взял в плен сотни четыре исландцев, погрузил их на свои суда и потом продал в рабство. Вот что рассказывал мой отец. И еще он говорил, помню, что тот Морад-реис вместо алжирского — со звездой и полумесяцем — часто плавал под флагом принца Оранского, совсем как этот там.

— Погоди, но ведь со времени исландского рейда прошло добрых тридцать лет, — высказал свои сомнения боцман.

— Это ни о чем не говорит. Что бы там ни было, надо будить капитана и готовить пушки к бою.

— Мои пушки всегда наготове, — тоном уязвленного самолюбия отвечал боцман, исполнявший на «Мерсвине» и обязанности констебля, командовавшего всей корабельной артиллерией. Все еще недовольным голосом он окликнул юнгу Хейна Ольсена:

— Эй, постреленок! Беги, разбуди хозяина.

Не прошло и минуты, как на полуюте появился капитан, все в тех же сапогах и плаще. Пока штурман скороговоркой докладывал о результатах своих наблюдений, он пристально следил за маневрами чужака, который, лавируя длинными галсами против все больше забиравшего к северу ветра, вскоре прошел мимо «Мерсвина» с подветренной стороны на расстоянии не более двух полетов пушечного ядра. Теперь стал отчетливо виден и красно-белосиний нидерландский флаг на корме незнакомца. Но Карфангер не спешил поверить в то, что на этот раз все обойдется: слишком часто случалось ему наблюдать, как пираты показывали свое истинное лицо лишь перед самым нападением. К тому же встречный корабль пока находился в невыгодном положении, так что оставалось лишь ждать дальнейшего развития событий: он вполне мог развернуться за кормой гамбуржца, чтобы затем, идя на всех парусах в фордевинд, поравняться с «Мерсвином» и одним бортовым залпом разнести ему в клочья такелаж, после чего взятие судна на абордаж было бы для многочисленной пиратской команды детской забавой.

Но незнакомец не сворачивал со своего курса, его орудийные порты оставались закрытыми, и ничего пока не предвещало возможного нападения.

Вряд ли в эти минуты среди команды «Мерсвина» нашелся бы такой, кто не молил в душе Бога оставить порты и дальше закрытыми, отвести от их судна угрозу стычки с пиратами. Не то чтобы они трусили или не доверяли своему капитану, или впервые попали в такую переделку — нет, просто каждый отлично понимал: в случае чего не очень резвому «Мерсвину» не угнаться за маневрами более быстроходного чужака, а в абордажной схватке его команде не устоять против нескольких сотен пиратов, даже если гамбуржцы будут показывать чудеса храбрости и ловкости. Если не случится чуда или не подоспеет откуда-нибудь нечаянная помощь, у всех у них одна дорога — в жестокие цепи рабства. Но напрасно вглядывался марсовый в горизонт: спасительного паруса нигде не было видно. Более того, он вдруг с ужасом обнаружил, что чужак развернулся и помчался вслед за «Мерсвином», настигая его, словно морской орел, ринувшийся из-под облаков на зазевавшуюся утку. Страх клещами сдавил горло марсового, он лишь нелепо замахал руками, не в силах издать ни звука. Снизу донесся голос капитана:

— Эй, на марсе, протри-ка, приятель, глаза!

Тут оцепенение дозорного словно рукой сняло; свесившись вниз, он завопил что было мочи:

— О-го-го! Они повернули! Господи Иисусе, спаси нас и помилуй!

В то же мгновение на его глазах с топа грот-мачты исчез нидерландский флаг и вместо него на ветру заполоскался алжирский.

— Пираты!! Морские разбойники! Они выкинули зеленый флаг!

Карфангер, уже совещавшийся с боцманом и штурманом, обернулся на истошный вопль матроса — марсовый не ошибся. Теперь оставалось только действовать, и действовать быстро и решительно. Карфангер приказал свистать всех наверх и тотчас принялся отдавать распоряжения к предстоящему бою.

Пока оставалась хоть малейшая возможность уйти или отбиться от пиратов, он и не помышлял о капитуляции. Прежде всего он приказал спустить на воду большую шлюпку, взяв ее на буксир: тем самым на орудийной палубе освобождалось место для канониров, уже суетившихся вокруг пушек. Так поступали капитаны всех военных кораблей. Тем временем боцман следил за тем, как сковывают кусками толстой цепи попарно ядра и заряжают ими пушки, в том числе и обе двадцатичетырехфунтовые на корме. Матросам было приказано держаться наготове и убрать лисели, как только прозвучит приказ капитана. Затем Карфангер обратился к своим людям, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия и проникновенности:

— Теперь наша судьба в руках Божьих: одному ему известно, удастся ли нам отстоять нашу жизнь и свободу. Помните, что Господь не вознаграждает трусов и нерадивых. Я же требую, чтобы приказы мои исполнялись в точности и без малейшего промедления. В противном случае не миновать кары Всевышнего всем нам, а растяпам — в первую очередь. С Богом, братья?

— С Богом, капитан! — откликнулось несколько голосов; многие забормотали уже «Отче наш», и Карфангер хотел было поторопить их, но передумал и обернулся к Яну Янсену.

— Штурман, становитесь сами за штурвал и внимательно следите за моими приказаниями.

Карфангер не спускал глаз с пиратского корабля, который шел в кильватере «Мерсвина» на расстоянии в несколько кабельтовых. В том, что он настигнет гамбуржцев, сомневаться не приходилось, это был лишь вопрос времени, каждая минута которого становилась для «Мерсвина» дороже золота, ибо пушки все еще не были заряжены. Прошло не менее часа, прежде чем боцман поднялся на полуют и доложил, что все готово.

— Хорошо, Петерсен, — по обыкновению сдержанно отозвался Карфангер. — А теперь слушайте меня внимательно. Мы будем постоянно держать такой курс, чтобы преследователи оставались у нас в кильватере. Если они задумают обойти нас слева, мы отвернем вправо, если справа — отвернем влево.

Таким образом, им, чтобы не отстать, придется повторять наши маневры.

Боцман, вы лично примете команду над обеими кормовыми пушками, и если вам не удастся с одного залпа срубить алжирцу фок-мачту — лучше сразу прыгайте за борт!

— Неужто вы полагаете, капитан, что они подойдут так близко? — засомневался боцман. — Будь я ихним капитаном, ни за что не полез бы под дула кормовых пушек кого бы то ни было.

— Не беспокойтесь, боцман, на этот счет у меня имеются кое-какие соображения, — и Карфангер подозвал к себе такелажного мастера Хинриха Моллера. Когда тот подошел, он изложил обоим суть своего замысла: для начала убрать лисели, чтобы легче было маневрировать, а когда пираты подойдут кабельтова на два-три, моментально убрать марсели, так чтобы «Мерсвин» резко потерял ход.

— Гром и дьяволы! — вскричал при этих словах боцман. — Вот уж чего они никак не ожидают. Ты, Хинрих, поддай там жару своим ребятам, чтоб поживее поворачивались, не то эти молодцы за кормой раскусят наш замысел, а я уж позабочусь о фейерверке.

Убедившись, что такелажный мастер тоже понял его намерения, Карфангер приказал убрать лисели. Тотчас десятка полтора матросов, с кошачьей ловкостью перебирая руками и ногами выбленки, вскарабкались по вантам на марса-рей, добрались до ноков и мигом свернули дополнительные паруса.

«Мерсвин» замедлил свой бег по волнам. Карфангер не спускал глаз с пиратского корабля, приближавшегося с каждой минутой, чтобы своевременно распознать каждый его маневр и не опоздать с ответным. Он знал, с кем имеет дело: североафриканские рейсы — так турки и арабы называли своих пиратских капитанов — не зря слыли опытными мореходами.

Тем временем боцман Петерсен и два лучших канонира-наводчика вновь и вновь проверяли заряды пушек, и тщательнее всего — обеих кормовых.

— Пушку левого борта наведите чуть повыше, — наставлял боцман канониров, — чтобы уж наверняка перерубить им фока-рей. И помните, ребята, не сделаете это с первого залпа — можете становиться на последнюю молитву, ибо на второй залп у нас времени не будет.

В этом боцман был абсолютно прав, поскольку канониры, способные за час произвести три выстрела из одной и той же пушки, попадались не чаще, чем серебряные талеры в нищенской суме. Большинству из них требовалось на перезарядку пушки не менее получаса. Пристроившись сбоку от неуклюжего баллера руля, Петерсен высматривал через полукруглый гельмпорт пиратский корабль, по-прежнему державшийся в кильватере, но еще не приблизившийся на расстояние пушечного выстрела. «Не приведи Господь, — подумал он, — ежели рейсу взбредет в голову прямо сейчас отвернуть вправо или влево, тогда все расчеты капитана пойдут прахом».

Как раз в этот момент Карфангер отдал приказ взять марсели не гитовы, и «Мерсвин» почти задрейфовал. Алжирцы не ожидали такого маневра, и их корабль на всех парусах мчался прямо на корму гамбургского судна, где боцман Петерсен пытался поймать момент для залпа: судно то взлетало на гребнях волн, то вновь проваливалось. Вдруг за его спиной появился юнга Хейн Ольсен.

— Боцман, капитан велел передать: приготовьтесь, убираем всю парусину!

Петерсен, не оборачиваясь, махнул рукой в знак того, что услышал юнгу, продолжая безотрывно следить за пиратским кораблем. Подле обеих кормовых пушек уже стояли канониры с дымящимися фитилями в руках.

Такелаж алжирца заслонял почти полнеба. Боцман, чувствуя, как струйки пота текут у него между лопаток, прижал к груди стиснутые кулаки, выждал еще какое-то мгновение — и, разом выбросив руки в стороны, рявкнул:

— Пли!!

В ту же секунду ему заложило уши от грохота; обе пушки, разрядившись, дернулись на канатах, которыми были принайтовлены к гакаборту; содрогание прокатилось по корпусу корабля, клубы дыма заволокли все вокруг, и на несколько мгновений воцарилась тишина.

Но Клаус Петерсен не стал ждать, пока дым рассеется, а снова погнал канониров к пушкам. Зашипели мокрые тряпки, навернутые на банники, которыми пушкари прочищали горячие стволы орудий от пороховой гари — и тут эти звуки заглушили радостные крики палубной команды. Боцман кинулся к гельмпорту: на том месте, где у алжирца только что возвышалась фок-мачта, из дикой неразберихи исковерканного такелажа, обломков стеньги и реев, из рваной парусины торчал лишь куцый обрубок.

— Хо-хо, сынки! — вскричал боцман, готовый пуститься в пляс от радости. — За такую работу с меня причитается, будет вам в Кадисе добрая выпивка!

Однако торжествовать победу было еще рано, и боцман вновь принялся торопить канониров; впрочем, они и без того чуть ли не летали на крыльях. Карфангер же своим энергичным голосом отдал команду брасопить реи и ставить все паруса, кроме лиселей, отвел «Мерсвин» на добрую милю к югу и, оказавшись вне пределов досягаемости пушек пиратов, положил судно в Дрейф.

Сквозь скрип реев со стороны алжирца доносились дикие крики и проклятья пиратов, лихорадочно суетившихся вокруг бесформенной груды из остатков такелажа и пытавшихся поставить запасную фок-мачту.

— Что вы задумали, капитан? — встревоженно спросил штурман.

— Хочу раз и навсегда отвадить их от дурной привычки нападать на мирные торговые суда, — промолвил в ответ Карфангер.

Ян Янсен от изумления потерял дар речи. Сам он был не из робкого десятка и не раз сумел доказать это, однако замысел капитана показался ему чересчур легкомысленным и безрассудным.

— Прошу на меня не сердиться, капитан, но я хотел бы заметить, — осторожно начал Янсен, — что мы, против ожидания, необыкновенно удачно выбрались из переделки. Замахиваться на большее — значит без нужды искушать судьбу. Подумайте, ведь даже у самого искусного ткача нить нет-нет да и рвется, а то, что приносит прилив, с такой же легкостью уносится отливом.

— Штурман, — в голосе Карфангера зазвучал металл, — на судне командую я, ваша обязанность — выполнять приказы. — С этими словами он обернулся к команде, сгрудившейся на палубе.

— Робким нечего надеяться на удачу! — воскликнул он. — Конечно, с зайцами не охотятся на волков, поэтому я предлагаю вам: пусть тот, кому не по себе, спускается вниз. Но только в Кадисе ему придется сойти на берег и поискать себе другое судно. Тем, кто остается на палубе и у орудий, я хочу объяснить мой замысел. Мы подойдем к алжирцу с носа, где нет пушек, и всадим ему в ватерлинию залп сначала правого, а потом и левого борта. Я думаю, десяти зарядов будет достаточно, чтобы отправить в гости к морским чертям их корабль.

— Или наш, — пробурчал кто-то из недовольных себе под нос, но так, чтобы эти слова не достигли ушей даже унтер-офицеров, не говоря уже о капитане. В конце концов, это не одно и то же: защищаться, спасая свою жизнь и свое добро, или атаковать, пусть даже и морских разбойников, которых сам Бог велел истреблять при любой возможности. Но на судне слово капитана — закон, не подчиниться которому нельзя, и «Мерсвин», взяв курс вест, описал вокруг пиратского корабля, дрейфовавшего боком к ветру в южном направлении, широкий полукруг и стал приближаться к нему. Карфангер велел зарифить паруса, и его корабль малым ходом прошел примерно в полукабельтове от носа алжирца, что увеличило точность стрельбы из пушек. Хотя пираты и встретили приближающийся «Мерсвин» дикой пальбой из более чем полусотни мушкетов и аркебуз, полуфунтовые ядра которых продырявили в нескольких местах грот-марсель, это не помешало боцману и его пушкарям разрядить пушки правого борта в носовую часть пиратского галиона. Окутанный клубами порохового дыма «Мерсвин» тотчас повернул против ветра, так что алжирец теперь дрейфовал прямо на него. Дым рассеялся, и выяснилось, что ядра только двух восемнадцатифунтовых орудий из пяти попали в ватерлинию; этого было мало. Но так как «Мерсвин» на этот раз почти не двигался, залп пушек левого борта оказался куда более прицельным: четыре ядра так продырявили корпус пиратского корабля, что внутрь его неудержимыми потоками хлынула вода.

И снова гамбуржцы отошли от пиратского парусника, чтобы канониры могли, не подвергаясь опасности, перезарядить пушки. Карфангер не сомневался, что после третьего залпа с пиратами будет покончено. «Мерсвин» еще раз проделал тот же маневр — и в носовой части алжирца стало на несколько дыр больше. Пираты же вновь открыли бешеный огонь из мушкетов и аркебуз, пули так и щелкали вокруг, впиваясь в рангоут и переборки; команда «Мерсвина» поспешила укрыться за фальшбортом, некоторые ничком попадали на палубу.

Когда пальба стихла, один из лежавших так и не поднялся: мушкетная пуля пробила тощую шею корабельного плотника навылет, и его сын, Михель Зиверс, упав на колени, тщетно пытался сорванным с головы платком унять кровь, хлеставшую из раны.

И тихо стало на палубе «Мерсвина», после недавнего грохота боя тишина казалась еще более пронзительной. Никто даже не смотрел в сторону пиратского корабля, стремительно погружавшегося в пучину носом вперед; умолкли победные крики. Кое-кто украдкой поглядывал на капитана, по-прежнему стоявшего на полуюте. Долго стоял он там, сняв шляпу и опустив голову, потом медленно сошел на палубу и приблизился к погибшему плотнику, которого товарищи уже уложили на крышку люка. Чувствуя, что все взгляды направлены теперь на него, Карфангер стянул с плеч свой плащ, накрыл им покойника и, повернувшись, хотел уже отойти в сторону, как вдруг дорогу ему преградил Михель Зиверс.

— Постойте, шкипер! Мой отец погиб по вашей вине.

Карфангер поднял взгляд на матроса, который был выше его чуть ли не на голову.

— Последние слова ты мог бы оставить при себе, Михель Зиверс. Но я не держу на тебя зла: гибель твоего отца и для меня тяжелый удар. Посмотри на мой плащ — в нем две дыры от алжирских мушкетных пуль; будь стрелки поудачливее, я лежал бы сейчас здесь рядом с твоим отцом. Но Господь распорядился иначе… О сумме, которая причитается вашей семье за потерю кормильца, поговорим в Кадисе, сейчас не до того. Обещаю тебе не поскупиться.

Однако Михель Зиверс не унимался; тем не менее Карфангер не стал далее препираться с матросом, а приказал тотчас брасопить реи и идти к тому месту, где над пиратским кораблем только что сомкнулись воды океана.

Там на волнах, среди обломков рангоута и пустых бочонков, болталась большая шлюпка пиратов, ежесекундно грозя опрокинуться: десятки барахтавшихся вокруг алжирцев пытались ухватиться за ее борта, а сидевшие в шлюпке били их по рукам и головам веслами.

— Не иначе вы собираетесь вылавливать этих разбойников из воды, хозяин? — недоуменно спросил штурман.

— Разумеется.

— Чтобы их потом перевешать?

— Ни один из них повешен не будет, — отрезал Карфангер. — Я отправлю их назад в Алжир, где обменяю на пленных гамбургских моряков — ведь выкуп каждого из них обходится «кассе восьми реалов» в добрую сотню талеров. И пусть об этом задумается каждый, кто сомневается в правильности моих действий и в необходимости в третий раз атаковать алжирцев.

Солнце давно перевалило зенит, когда «Мерсвин» наконец лег на прежний курс. В его трюме помимо двадцати трех пленных пиратов сидел и Михель Зиверс, закованный в цепи по приказу Карфангера. Сын погибшего плотника, вопреки приказу капитана не трогать безоружных алжирцев, набросился на них и топором своего отца зарубил шестерых. До Кадиса у него будет время подумать, сказал капитан, станет ли он еще требовать каких-то денег или они теперь квиты.

Остальным за этот рейс было обещано двойное жалованье.